И уж, конечно, не нуждался он в замене. Вел свою тачку так, что непонятно было, каким образом она не взлетает. Петлял по улицам со скрежетом и дымком из-под колес, поворачивал на такой скорости, что машина вставала на два колеса, и насвистывал себе под нос что-то вроде "Hair of the dog"[52].
– Друг… – Демид мучительно соображал, где он уже видел эту экзотическую личность, – Слушай, друг, ты классно водишь тачку. Я еще такого не видел…
– Увидишь, братишка. – Водила заложил такой вираж, что они едва не проехались по стене дома. – Такое ща увидишь, мало не покажется.
И тут Демида наконец-то прошибло. Голос старика и внешность панка. Редкое сочетание, незабываемое.
– Кикимора, ты?
– Я, – Кикимора обернулся, выкрутив шею назад под немыслимым углом, как сова. Ухмыльнулся безобразной своей улыбкой. – Ты рад, братишка? Хоть теперь-то рад?
– Рад, – буркнул Демид. – Куда везешь нас? На жертвенный алтарь?
– Ну ты даешь! – Кикимора заржал. – Я тебя, птенчик мой божий, не куда везу, а откуда . От мусоров тебя спасаю. И не думай, что спас уже. Потому как менты нынче очень резвые. И злые на тебя до невозможности. И думаю я, что увидишь ты их фараонские тачки сегодня еще не раз. Вот, кстати…
Сине-белая Волга с мигающим "попугаем" на крыше вылетела наперерез, встала наискосок на дороге. "Ха-ба!!!" – затрубил, как мамонт, Кикимора, тормознул в сантиметре от неминуемого столкновения, дернул рычаг, врубил заднюю, выехал на тротуар, раздавив в лепешку урну. Двери милицейской Волги уже начали открываться, уже показался оттуда короткий черный ствол, но Кикимора прыгнул машиной с бордюра, шлепнулся днищем об асфальт, взревел движком, выпустив дымовую завесу.
На этот раз преследователь у них оказался посерьезнее. Мастер. Сидел у них на хвосте, не отрывался. Они чесали по шоссе, скорость добиралась до заветных двух сотен. И это как раз было то самое, о чем Дема не сказал парнишке в Ниссане – Волга с хорошим двигателем. Советский сарай с виду, и зверь внутри.
У Кикиморы тоже была Волга. И Демид не сомневался, что под капотом у нее тоже стояло что-то импортное. Урчало это как-то не по-нашему – ровно, без натуги, и спидометр уже зашкаливало.
– У тебя движок "роверовский"? – спросил он.
– Он самый. – Кикимора ткнул пальцем в кнопку магнитолы и пространство заполнилось невыносимым звуком – словно сотня бульдозеров соревновались в гонках на трассе "Формулы-1". Кажется, такая музыка назвалась "Хард-кор". Демид терпеть такое не мог на дух, но сейчас терпел. Странным образом адские сковородки гитар, терзаемых в предсмертных конвульсиях, гармонировали с этой дикой, безумной гонкой. Демон вел машину, и, наверное, мчалась она прямой дорогой в преисподнюю. Но Демид развалился на заднем сиденье, идиотски улыбался и наслаждался жизнью.
Вот оно – маленькое счастье. Вручить свою судьбу кому-то другому и на хоть на минуту забыть обо всем. Хоть минуту не думать о том, как выжить.
Потому что если он не выживет сейчас, в этом не будет его вины. Ему будет чем оправдаться – на том свете.
Лека странно молчала – может быть, просто спала. Хотя, что в этом странного? Наверное, в любом экспрессе, мчащемся в ад, наполненном стонами и воплями ужаса, есть пассажир, мирно свернувшийся на верхней полке и посапывающий носом. Ему просто все до фени. Он хочет спать.
– Держись! – завопил Кикимора, переревывая динамики. – Сейчас самый слалом начнется!!! У тебя как с желудком?!
– Порядок! – проорал Дема. – Пустой желудок! Блевать нечем!
И начался слалом.
Дорога здесь шла плавными кругами, поднимаясь в гору. Не было резких поворотов, но зад автомобиля на такой скорости отчаянно сносило. Сам Демид, при всем его мастерстве вождения, не раз шаркнул бы об сплошную металлическую полосу ограждения. А Кикимора? Черт его знает, как он вел. Люди так не ездят на машине.
Тот, на милицейской тачке, заметно отстал. Проскрежетал пару раз по металлу, высек сноп искр и поостерегся. Все-таки казенное имущество, по головке потом не погладят. Кикимора наконец-то добрался до верха горы, свернул направо, притормозил. Он все время глядел в заднее зеркало. У Демида складывалось впечатление, что Кикимора не хотел, чтобы от него отстали.
И точно – едва менты с ревом вскарабкались в гору, Кикимора удовлетворенно крякнул, устроился поудобнее и рванул дальше. Здесь начался небольшой поселок с деревянными, но добротными домами. Улица неуклонно сужалась, и в конце концов превратилась в узкий проезд, ограниченный с двух сторон бетонными высокими стенами. Кикимора пулей влетел в этот коридор. Дистанция между ним и преследующей машиной сократилась до десяти метров, скорость упала до шестидесяти, но и это казалось безумным в каменной серой ловушке.
Дема прекрасно понимал, почему сзади не стреляют. Случись что с передней машиной, и задняя Волга на такой скорости влетит в нее, войдет, как утюг. Опасно было стрелять сейчас.
Вдруг он увидел: дорогу пересекла черная траншея в полтора метра шириной. Нельзя ее было объехать. Две досочки были положены поперек этой черной дыры – слишком хлипкие, чтобы выдержать Волгу.
– Стой! – завопил Демид. – Стой, убьемся на хрен!
Кикимора и не думал тормозить. Он надавил на газ, чуть не встал на педаль, выжимая из мотора все, что возможно. Задняя машина уже тормозила, Демид увидел, как ее начало мотать из стороны в сторону. Те, кто ехал сзади, хотели жить. Кикимора жить не хотел, он пронесся по досочкам – миллиметр в миллиметр. Он перелетел бы через эту злосчастную яму, даже если бы этих дощечек не было. Он шлепнулся на другой берег, перелетел Рубикон, проскрежетав всем, чем можно было проскрежетать, и хохоча как дьявол. И помчался дальше, набирая скорость.
Доски переломились, и взлетели в воздух, выброшенные из-под задних колес. Волга, преследующая их, почти успела остановиться. Почти. Если бы она не сделала этого, осталось бы месиво – покореженный металл и обрывки человеческих тел. Но, видно, там и вправду был мастер. Волга затормозила на самом краю траншеи. Земля под ней начала осыпаться. Задние колеса отчаянно закрутились, пытаясь выехать, спасти машину, но было поздно. Машина медленно осела носом в яму, ткнулась бампером в дно и заглохла.
Последнее, что видел Демид – крышу и задницу злополучной Волги, торчащие из ямы и освещенные сполохами мигающих красных и синих огней.
Кикимора поехал спокойнее. И музыку свою идиотскую выключил. Вот только кепка с него свалилась. Волосы Кикиморы торчали дыбом, образуя что-то вроде двух коротких, расставленных в стороны рогов.
– Кто ты такой? – спросил Демид. – Ты не похож на человека, Кикимора.
– Кто я? – Демид не видел лица Кикиморы, но готов был поклясться, что тот ухмылялся своей острозубой блатной усмешечкой. – Бывают ангелы-хранители людям они дадены. Слыхал о таком, Дема?
– Слыхал…Так ты что, мой ангел, что ли?
– Не-а. – Кикимора засунул в рот самокрутку, прикурил, салон заполнился сладковатым дымом анаши. – Тебе, Дема, ангел не положен. Ты же знаешь, что кимверам дорога в рай закрыта. Я – твой черт-хранитель.
И захохотал довольно.
ГЛАВА 26
Антонов Валерий Федорович, майор в отставке, маялся душой. Сегодня был один из тех дней, когда он не мог найти для себя занятия. Бродил целый день по своей двухкомнатной квартире, обычно аккуратно убранной, а в последнюю тоскливую неделю захламленной донельзя. Новую работу для себя он еще не подыскал. Были предложения… Так себе, несерьезные. И деньги неплохие сулили, и заплатили бы деньги, он был уверен. Да только нечистыми были эти барыши. А майор Антонов достаточно долго проработал в госбезопасности, чтобы увидеть, как преуспевающие люди попадаются и идут под суд. Да и принципы его не позволяли заниматься грязной работой. Валерий Антонов не осознавал, что у него есть моральные принципы. Но они у него были, и очень прочные. Сидели в башке, вбитые еще родителями.
Жена от него ушла. Надо же – из Афгана ждала, молоденькая, с дитем. И он ее любил. Много баб было там, в Афгане – девчонок в белых халатиках, только пальцем помани. А он держался, не изменял. Сослуживцы над ним, конечно, посмеивались. Да только такой вот он был – молодой, добрый, честный. Было за что его уважать.
Куда теперь все ушло? И молодость, и доброта исчезли, словно только парочкой жить могли. Честность-то хоть осталась? Другим решать…
Жена ушла два года назад. К другому. "Любви мне хочется, понимаешь?! – кричала она Антонову, когда пихала в чемодан свое бельишко. – Любви! А ты на меня смотришь, как на мебель! Ходишь, коптишь своим куревом, и смотришь как сыч! За день двух слов из себя не выдавишь. А он меня любит!" Стукнуло же бабе на старости лет! Права она была, конечно, права. Какая уж там любовь? На работе Антонов так ухайдакивался, что дома только и оставалось сил на газету, телевизор и сто грамм "Столичной". А может, и специально ухайдакивался, чтоб был повод дома ни с кем не разговаривать. Наговорился Антонов на всю жизнь, молчуном стал. С тех пор, как закончил его сынок школу, поступил в это свое МГИМО (по дедушкиной генеральской протекции) и уехал в Москву, совсем тоскливо стало дома.
Ушла, и ладно. Антонов даже зла на нее не держал. Живет там со своим инженером, денег нет ни хрена. Ладно бы, к какому-нибудь богатому ушла. Да кому такая нужна, невеста-переросток, под пятьдесят. Говорит, у них с этим инженером единство взглядов – лыжные походы, чакры какие-то, тантры, брахмапутры. Может быть… Природа все равно свое возьмет. Насколько она старше своего теперешнего мужа? На семь лет, или даже восемь. Выглядит, конечно, хорошо. Фигурка и все прочее… Антонов вздохнул. И в постели она, конечно, хороша. Только на сколько лет ее еще хватит?
Ладно, не нам судить. Забудь.
Антонов по жизни был очень устойчивым человеком. Порою даже пугающе флегматичным. Только иногда выходила ему его сдержанность боком – прорывалось вдруг из него все, что наболело за годы, как гной из фурункула. И трудно тогда было его удержать – как в той истории, с Коробовым… Надо ж, сколько напортачил, и всего за два дня. Такой работы лишился…
Хрен с ней, с работой. Душа вот болит. И все из-за него, из-за этого самого Коробова.
Антонов заинтересовался Демидом случайно. Занимался он по долгу службы всякими там экстрасенсами, телепатами, психопатами. Лениво перелистывал папки с досье, пытаясь найти хоть что-нибудь полезное для Конторы. Полезного было мало, почти ничего не было. Все экстрасенсы страдали манией величия. Рекламировали себя на каждом шагу, лапшу на уши вешали. Я, мол, людей по фотографиям нахожу, порчу по телефону снимаю, убийц по ауре распознаю. Дешевая мистификация. Настоящие паранормы, конечно, встречались, только все они быстро уходили из Нижнего в Москву. И толку от них было мало – слишком неуправляемыми они все были. А стоило чуть надавить на них – теряли свой дар начисто. Или притворялись?
Коробов тоже был таким болезненно независимым. Только он был на голову выше всех остальных. Могучая сила в нем какая-то чувствовалась. Дьявольская? Во всех историях, в которые оказывался втянут Коробов Демид Петрович, присутствовало такое невероятное нагромождение ничем не объяснимых фактов, что это можно было оправдать только разве что вмешательством Дьявола. Или Бога?
Нет, не Бога. Если Бог существует, откуда тогда в коробовских авантюрах такое количество трупов и неизвестно куда пропавших людей? Где тут христианство? Свинство какое-то сплошное.
Вопросы. Сплошные вопросы. Самый большой вопрос: почему, несмотря ни на что, он, Антонов Валерий Федорыч, помогает этому треклятому Демиду? И не просто помогает – вытягивает его, ломая к чертовой матери свою карьеру, подвергая опасности свою жизнь?
Антонов никогда не сознался бы себе в своих чувствах к Демиду. Но душа его знала. Знала, что это нужно. Жизнь Валерия потеряла все прежние ориентиры, но обрела новую цель. Можно ли было назвать это служением ? Может быть. Но это не было принуждением . Никогда доселе не веривший в Бога Антонов вдруг почувствовал, что у него есть предназначение свыше. Что для него, маленького, бывшего военного человечка вдруг выделена ячейка в большом плане, неизвестно кем задуманном и осуществляемым. И, участвуя в этом, он может искупить грехи свои. Может быть, даже смерть всех тех людей, которых он лишил жизни за жизнь свою – преднамеренно или непреднамеренно.
Это случается с военными. Особенно, когда они на войне. Они вынуждены убивать.
Валерий надеялся (знал?) что убивать ему больше не придется. И все же на душе его было тяжело. Тяжело менять свое мировоззрение, когда тебе под пятьдесят.
Антонов снова закурил. Медленно, тяжело зашагал по квартире, резко стряхивая пепел на пол. Спать давно пора. Еще пятьдесят грамм – и он заснет. Заснет безо всяких мыслей.
Телефон зазвонил.
– Да? – хмуро сказал Антонов в трубку.
– Але! – произнес девчоночий голосок. – Это вы объявление в газету давали? Насчет рояля? Послезавтра в шесть придем смотреть. И пельмени не забудьте.
– Сами вы пельмени! – пробормотал Антонов. И бросил трубку, ухмыльнулся в усы. Ну цирк!
Позвонили-таки. Послезавтра в шесть у "пельмешки" на углу. Конспирация, мать их…
Антонов прошлепал в одних трусах на кухню, достал бутылку коньяка. Налил стопку, выпил, сморщился, занюхал высохшим, съежившимся куском селедки в жирных пятнах.
Спать, спать.
Но этой ночью майор Антонов так и не заснул. Ворочался до самого утра, вздыхал, чесал волосатую ногу, вставал, открывал и закрывал форточку, курил "Винстон" и тушил окурки в раковине. Почему-то пожалел и не убил таракана – рыжеусого ночного проходимца, нагло совершавшего пробежку по стене. Ночной звонок выбил майора из колеи.
Нельзя сказать, что ему было страшно. Но впервые в жизни он не мог сказать даже приблизительно, что ждет его в ближайшие дни. Раньше тоже существовала приблизительность – но всегда определенная. Ранят – не ранят. Убьют – не убьют. Пошлют в командировку в Мухосранск подшивать никому не нужные бумаги в папки или в Таджикистан разбираться с чертовыми наркотиками, найденными на заставе и палить трассирующими очередями по теням, шныряющим в приграничных кустах. Теперь же он не мог предположить ничего. Совершенно ничего. А потому ворочался в душной темноте, матерно комкал колючую простыню и пытался заснуть.
***
Приютил Леку и Демида Кикимора. Обогрел, можно сказать. Только почему-то не испытывал от этого Демид особой радости. Не нравился ему Кикимора, и все тут. Черт его знает, почему так получилось? И ведь мужик-то Кикимора был воспитанный, и спокойный, и красавчик хоть куда. А все равно не доверял ему Дема.
Кикимора был слишком вездесущим и всезнающим. Правда, Демид Коробов и сам был таким. Только Дема знал секрет своих способностей, а потому очень не любил иметь дело с себе подобными. Он знал, что предугадать действия себе подобных очень трудно. Почти невозможно.
Что ж, это так естественно – пугаться неизвестного. Хотя можно было бы объяснить все очень просто: Кикимора был телепатом, читал чужие мысли. Отсюда могли проистекать его знания о потаенных деминых делишках, мнимая его значительность и умение опережать события на один ход. Все очень просто.
Нет, не так. Что-то было не так. Что-то говорило Демиду, что Шагаров – не просто человек с параномальными способностями, не просто ловкий мошенник и проходимец. Что-то было в нем нечеловеческое. Не звериное даже, и не демоническое, а вообще необъяснимое. Демид еще не встречался с таким.
Попробуй, не забойся такого…
Да, вот еще что, самое главное: Кикимора был как-то связан с культом Короля Крыс. Да не как-то, а непосредственно! Не верил Демид, что можно было просто так нацепить паучью маску, напялить плащ и придти на это сатанинское сборище. Нужно было продать если не душу, то хотя бы часть души, чтобы тебя пропустили туда. И Демид сдуру уже сделал это.
Он надел кольцо. Позволил золотому магическому артефакту скользнуть на свой палец. И тем позволил кому-то запустить лапу себе в душу.
Потому что кольцо представляло собой наручник. Конечно, оно было маленьким, с виду совершенно безобидным и даже красивым. Но снять его не удавалось. Кольцо словно пустило корни в пальце. Демид чувствовал, как тонкие золотые нити-щупальца распространяются по всем его сосудам, стремясь добраться до сердца. До души.
Такие вот "строгие" наручники, почище всяких ментовских. Потому что кто-то мог в любой момент отдать приказ, дернуть за невидимые цепочки, и все, кто был прикован этими цепочками друг к другу, должны были затанцевать, как марионетки.
Что за блажь? Почему Демид решил, что обязательно должен быть этот кто-то? Разве недостаточно одного короля? Короля Крыс?
Нет. Карх, каким бы он ни был могущественным в своей нечеловеческой силе и жестокости, не подходил на роль главного игрока. Не дотягивал волколак, мозгов у него было маловато. Он был создан для роли исполнителя, и исполнял свою роль – роль убийцы. Роль кумира, роль страшной потусторонней силы. И роль бессмертного.
Кто же был главным в этой игре? Может быть, тот, кто знал все обо всех, опережал всех во всем, и играючи справлялся с любой проблемой? Тот, кто большую часть времени предпочитал находиться в тени и только сейчас, когда забрезжил финал, вышел на сцену? Тот, кто тоже носил золотое кольцо c треугольным знаком паука и был на сатанинском сборище своим человеком?
Кикимора.
Шагаров создавал впечатление единственного, кто получал истинное удовольствие от участия в этой истории. Да, он опекал Демида, он называл Демида братишкой, он вытягивал его из безнадежных ситуаций. А почему бы и нет? Если он был главным игроком, передвигающим пешки на шахматной доске, то должен был заботиться о том, чтобы никакая из действующих фигур-марионеток не выбыла из игры раньше времени. Игра продолжалась и запутывалась все больше, хотя давно уже должна была закончиться. Карха убили аж два раза, а он ожил. Демида посадили в тюрьму и почти зарезали, а он выжил и даже убежал. Милиция почти схватила его за задницу – но вот он находится на свободе, хотя и изрядно измочаленный.
На свободе?
На хате у Кикиморы.
У главного игрока в гостях?
Все эти аргументы были притянуты за уши. Но задуматься стоило.
Демид не любил заниматься анализом окружающего его мира. Обычно он жил и действовал по обстоятельствам. Он подгребал, мчась по бурному течению через бурлящиеся пороги, и подгребал, как правило, удачно. Но сейчас он просто не знал, куда плыть.
Стоило задуматься.
***
Дверь хлопнула в прихожей и квартира, доселе тихая, сразу заполнилась разговорами и смехом. Два голоса – звонкий и тонкий Леки, и сиплый скрежет Кикиморы. Вот еще друзья нашлись, скорешились. Шляются вечно где-то целыми днями. А Демида на улицу не пускают. Сидит он тут, как медведь в берлоге, лапу сосет и в телевизор таращится.
Это все Кикимора – заявил, что после той злополучной ночи ментов в городе – на каждом углу. И все ищут Демида Коробова. Специально, наверное, Кикимора все это напридумывал – чтобы Леку от Демида отрезать, последней связи с миром его лишить. Да и удобнее так: охмурять ее без Демида, лапшу ей на уши вешать. А Кикимора это умеет. Он много чего умеет.
Плохо все это.
Ну да ладно. Отсиделся Демид, оклемался маленько. Отъелся хоть. А то сбросил со всеми этими приключениями килограммов сто. За шваброй прятаться можно.
– Привет, милый! – Лека влетела в комнату, бросилась к Демиду, обняла. Улыбается, светится прямо вся. Давно ее Демид такой не видел.
Демид кивнул молча головой – привет, мол. Отстранился недовольно.
– Ты чего? – Лека попыталась заглянуть ему в глаза, но глаза Демида были задернуты непроницаемыми шторками. – Дем, ты чего какой сердитый? Ну что ты обижаешься? Тебе вправду выходить пока нельзя. Знаешь, что там творится? Про тебя опять в газетах написали. Федя сказал…
– Какой Федя?
– Ну, Кикимора…
– Не Федя он. Кикимора и есть. Плевать мне на то, что Кикимора сказал. Я без Кикиморы всю жизнь жил. И сейчас проживу. Мы уходим, Лека.
– Нет!!! – Лека взволновалась, раскраснелась вся. – Ты ничего не понимаешь! Нельзя нам уходить. Нам очень повезло, что мы попали сюда. Федор знает, что делать! Он сказал, что все сделает…
– И что же он сказал? – ядовито поинтересовался Демид.
– Он? – Лека замялась. – Ну, он это… Я ему верю. Он все делает для нас.
– Все правильно. – Демид покачал головой. – Кикимора никогда не говорит ничего конкретного. Почему бы тебе не поинтересоваться более подробно, что у него за план такой загадочный?
– А я и не хочу знать ничего! – Лека смотрела с вызовом. – Ему виднее!
– А я вот хочу знать. Очень мне любопытно, как это мне собираются помогать? Очень мне хочется выжить после этой помощи.
– Демид, перестань! Ты ревнуешь, что ли? Федор – он такой… Он как родной мне. Как брат! У нас есть что-то общее…
– Все у него братишки-сестрички, у этого Кикиморы. Ты просто с настоящими блатными никогда дела не имела, милая моя. Не натыкалась на воров, сердечко мое. Стелят они мягко, да только падать будет больно.
– Почему?
– Шагаров – вор, – сказал Демид. – И повадки у него все воровские. Верить ему нельзя. Вспомни Крота – он ведь тоже с тобой ласково обходился, он это умел. Да только, когда ты на иглу села капитально, скинул он тебя. Хорошо, хоть я подобрать успел сокровище такое.
– Шагаров – не вор! – упрямо произнесла Лека. – Он больше не ворует. Он в полной завязке. Он занимается странными вещами, но на уголовщину это не похоже. Он больше похож на волшебника…
– Циркового диплома у него, случаем, нет? – Демиду начал надоедать этот бесполезный разговор. – Слушай, милая моя, дел у меня полно. И я не собираюсь сидеть в этой дыре, и ждать…
– Ай, братышка-джан, какой такой дэла завел? – Кикимора вошел в комнату. На этот раз он говорил с азиатским акцентом, клоун этакий. – Куда уходыт пошел? Опасно в город, тудай-сюдай мэнты ходют. Хватат братышку будут, пытат будут. Нэ ходи, глупай, Аллахом клянус.
– Лека, выйди-ка на минутку, – мрачно сказал Демид.
– Дем, ну подожди… – Лека испугалась, побледнела.
– Не бойся, драться не будем, – губы Демида растянулись в кривой улыбке. – Поговорить надо мне с человеком. С глазу на глаз.
Лека вышла, хлопнула дверью. Чем этот уродец ее так очаровал? Прямо грудью на его защиту готова встать.
– Братишка, ты чего бухтишь? – Кикимора сделал умильные глазки, просто Сироп Мармеладович. – Аль заскучал в заперти?
– Заскучал. – Демид смотрел на Кикимору, не мигая. Мало кто мог вынести такой его взгляд, а Кикиморе – хоть бы хны. – Очень я заскучал здесь, братан ты мой новоявленный. Хоть и телек здесь есть, а все равно небо в клеточку. Захотелось мне что-то на волю выйти, посмотреть, как люди живут.
– А что люди? – улыбка Кикиморы разъехалась до ушей – расстегнулась ровным рядом мелких острых зубов, как застежка-молния. – А все так же люди и живут, хлеб-соль жуют. За обе щеки уминают, да о тебе вспоминают. Особливо мусора. Всех они останавливают, и спрашивают: "А не видали ли вы, такие-сякие граждане, нашего дорогого Демочку? Очень мы за ним беспокоимся". А прохожие и говорят…
– Это мое дело, – перебил Демид. – Мое дело, как скрыться и перед ментами не нарисоваться. Я не вижу, чтобы ты мне что-то новое в этом деле присоветовал. Если ты так и собираешься со мной в молчанку дальше играть, я тут больше торчать не собираюсь! Сам как-нибудь разберусь.
– И чего же ты знать хочешь?
– Что знать хочу? – Дема прищурил глаза. – Знать желаю, какое ты отношение ко всему этому делу имеешь? Что ты на этом сатанинском сборище делал? Откуда ты про меня все знаешь? И самое главное – как мне до этой вонючей псины добраться – до Короля Крыс?
– Ай-вай, Дема-джан! Маладой очень, гарачий очень. Куда спешишь? Зачем спешишь? Сидыш здэсь, спишь карашо, ешь карашо. Слушай старого Кикимору, он добро скажет…
– Кончай паясничать, я тебе не верю. Почему я должен тебе верить? Потому что у тебя царапины, как и у меня, зарастают? Это меня только больше настораживает. Потому что это означает одно: ты необычный человек. И скорее всего, ты вообще не человек. Ты демон. Не могу сказать, что сгораю от желания иметь дело с демоном.
– Знать все хочешь? – с лица Кикиморы вдруг исчезла всякая сиропность. – Ладно, братишка. Не хотел я ворошить все это. Потому как ты, по-моему, не готов еще. Но раз уж такая гулянка пошла, покажу тебе… Собирайся. Приклеивай свои усы и бороду.
И вышел из комнаты блатной своей походочкой.
ГЛАВА 27
Их было двое – Кикимора и Демид. Правда, кто-нибудь из знакомых вряд ли узнал бы сейчас Демида. И дело было даже не в том, что Дема старательно переделал свою физиономию, прежде чем высунуться из дома. Просто на нем навьючено было столько всего, что нелегко было разглядеть эту самую физиономию.
Кикимора экипировал Дему с полной выкладкой. Сапоги, рукавицы, прорезиненный костюм, респиратор, пока не задействованный, но в готовности болтающийся на шее, дурацкая полиэтиленовая шапка с опущенными ушами, очки-консервы. В левой руке – мощный электрический фонарь, в правой – кирка. На плече – моток веревки.
Сам Кикимора путешествовал налегке. В джинсиках, кроссовочках, рубашке с короткими рукавами. Только на башку натянул такую же странную шапку, как у Демида. "От плесени, – объяснил он. – Чтоб не полысеть раньше времени".
Модник, тоже, выискался. Можно подумать, что у него волос на голове много осталось. Залысины до самой шеи.
Они отошли от дома недалеко. Проплюхали лишь полквартала, добрались до заветного люка канализации, одному Кикиморе известного. Открыли чугунную тяжеленную крышку и полезли вниз, в самую вонь.