Жизнь бессмертного.
Можно рвануть стоп-кран. Тебя поколотят за непослушание, а потом поезд снова начнет свое неумолимое движение. Можно даже попытаться выпрыгнуть в окно. Но у тебя не получится. Потому что когда ты очнешься, то обнаружишь, что снова едешь на этом поезде, весь переломанный, но все равно болезненно живой. Потому что ты нужен этому поезду. Потому что, если ты исчезнешь с поезда, уйдешь из этой жизни, поезд прекратит свое существование – сойдет с рельсов, вагоны вомнутся друг в друга, как картонные коробки, превратятся в груду дымящихся обломков и похоронят под собой искореженные до неузнаваемости мертвые человеческие тела.
Не выживет никто.
Ты заключенный в этом поезде. Почетный, самый главный заключенный. Но никто не знает об этом. Никто не воздает тебе почести, не норовит принести тебе изысканную пищу и отдать самую красивую самку. Тебя колотят так же, как и всех остальных людей. И, чем больше узнают о твоей скрытой сущности, тем больше хотят тебя убить. А потому ты прячешь суть свою от других и от самого себя. Ты пытаешься все забыть, притвориться обычным человеком.
Кто может обвинить тебя в этом?
Никто.
И кто угодно.
***
– Эй, человек!..
Голос прошелестел над поляной – басовитый, гудящий. Совершенно отчетливый. Демид поднял голову и оглянулся.
Никого, кто мог бы быть обладателем этого голоса. Показалось?
– Не показалось. Ты забыл обо мне? О самом главном?
– Где ты? – спросил Демид.
– Я здесь. Ты пока не догадываешься…
– Кто ты?
Голос назвал Демида человеком, и это не понравилось Демиду. Обычно называли его человеком те, кто сам к людям не принадлежал никоим образом.
– Я помогу тебе, кимвер. Избавлю от нескончаемой пытки бесконечной жизни. Это очень тяжело – быть бессмертным. Поверь моему опыту.
– Спасибо за ценное предложение. Но я как-нибудь сам разберусь со своими проблемами.
– У тебя нет выбора, все решу я. Теперь лишь я решаю, как повернуть ход событий. Ты – явление вторичное, кимвер, ты сыграл свою роль. Все вы сыграли свою роль. Пора задергивать занавес. Так, кажется, говорится у вас, людей?
– Кто ты? Господь Бог?
– Я – Господь Червь!
– Черт возьми! – Демид попытался вскочить на ноги, но получилось у него плохо. Скорее это было мучительным, кряхтящим подъемом на высоту человеческого роста. – Где ты, Червь? Выходи, и разберемся с тобой!
– Не будем мы разбираться. – Голос стал громче, у Демида уже уши закладывало, но никто не мог понять, откуда он исходит. – Ты слишком ничтожное существо, кимвер, чтобы иметь собственное мнение…
– Был тут один, который говорил так же, – Демид презрительно ткнул тушу карха носком ботинка. – Вот, лежит. А ты, его хозяин, даже не сделал попытки заступиться…
– Это было лишним – карх уже отыграл свое. И он неплохо выполнил свою работу. Он обессилил тебя, изувечил твое тело и надломил душу. Ты беззащитен сейчас! И теперь я съем твою душу, последний кимвер!
– Ты работаешь на тех, новых ? Которые придут после людей?
– Мне нет дела и до них. Я – могильщик. Я как раковая опухоль. Вначале я был мал, но скоро все, что есть человеки, станет лишь частью меня. Я съем все и переварю все внутри себя. Все души человеческие. Так же, как было в прошлый раз, когда я съел всех предыдущих человекам. А когда настанет время нового Прилива, то я съем и тех, кто придет на смену человекам, чтобы освободить место еще более новым.
– Ты пришел слишком рано, Червь! Еще не пришло время конца человеков. Ты нарушаешь равновесие!
– Это ты нарушил равновесие, кимвер! Ты запер Абаси – Духов Тьмы – в их мире. И решением Острова Правосудия они лишены права покидать свою обитель до тех пор, пока существуют люди. Я думаю тебе бы не очень понравилось, если бы тебя заперли дома и запретили выходить на улицу. Дом Абаси – Мир Тьмы – мал, тесен и невыразимо ужасен. Я вполне могу их понять. Впрочем, мне нет дела и до них. Пусть грызутся в своем черном колодце между собой. Главное – они разбудили меня. Досрочно или нет – уже не имеет особого значения. Потому что если я проснулся – значит, наступило время нового Прилива. И я не усну, пока последний из человеков не уйдет с земли. Так велел Создатель. И никто не сможет мне помешать в этом.
– Подожди… – Демид устало потер лоб. – Дело их не пропало… Декабристы разбудили Герцена… Слушай, если ты такой могущественный, то на кой черт тебе понадобился этот спектакль с сектой, с кархом? Ведь это ты оживил его?
– Я. Карх стал первым моим телом в этом возрождении. Когда я только проснулся, то был слишком мал и слаб. Я был размером с твой мизинец. За десятки миллионов лет, что прошли со времени последнего Прилива, я переварил всю свою добычу. Спячка истощила меня, мне нужно было новое хорошее тело. И, разбуженный, я полз под землей сотни дней во тьме, вбуравливался в песок и глину, прогрызал камни, пока не наткнулся на тело карха – целое и невредимое. Карх не разлагался в земле, хотя и был мертв. Таким создал его Гоор-Гота. Я оживил карха и стал частью его сознания. Я набирал силу до тех пор, пока не смог существовать самостоятельно. И теперь карх не нужен мне. Из карлика я превратился в гиганта. Я могу благополучно существовать в собственном теле. Мне больше не нужны люди-помощники. Мне мешает только одно – ты.
– И чем я не угодил вам, Ваша Светлость Червяк?
– Ты знаешь это. Пока ты жив, Последний Из Первых, эпоха человеков не закончится. Но я убью тебя и все пойдет как надо.
– Да пошел ты на хрен, Червь! – сказал Демид и лег на спину. – Пошли все вы на хрен! Жрать меня захотел? Жри! Думаешь, я буду сопротивляться? На коленях ползать? Сопли размазывать, умолять, чтобы ты меня пощадил? Не буду. Жри таким, каким я есть. С одеждой этой пропотевшей, провонявшей. С капустой в кишках, которую я вчера проглотил и еще не переварил. С мыслями моими шизофреническими, мне самому не понятными. Пусть я буду тебе противен – такой неподготовленный, недожаренный и потно-пересоленый. Может быть, тебя даже блевать потянет от столь грубой и нездоровой пищи. Мне все равно. Жри, пока мне лень. Лень думать, лень драться, лень жить. Жри, пока я не передумал.
Демид сорвал травинку, и жевал ее, и смотрел в небо, которое так и оставалось черным, как будто не желало никогда больше светлеть, решило остаться навсегда ночным негром в бледных оспинках звезд. Он наблюдал за маленькой белой точкой, тупо ползущей по небесному куполу. Может быть, это был спутник, а может быть – бесхозный ангел-хранитель, парящий в высоте, как орел, высматривающий в бинокль добычу – какую-нибудь заблудшую душу, чтобы свалиться на нее камнем сверху, окружить заботой и защитой и не дать спокойно подохнуть. А еще в небе была Большая-пребольшая Медведица, похожая на корыто, которая подняла заднюю ногу и писала куда-то под созвездие Водолея. А Малая Медведица акробатом летела кверх ногами, зацепившись лбом за Полярную Звезду. Много там было интересного, наверху. А внизу ничего интересного не было. Был только очередной демон, собирающийся сожрать Демида. Что же тут интересного – когда тебя жрут?
кончай валяться , – сказал внутренний голос. – он не шутит
"Теперь у меня есть шансы?"
нет. почти нет
"Чего же тогда рыпаться? Хоть отдохну перед смертью…"
у тебя есть долг перед человеками. ты должен сражаться
"Человеки все равно уйдут. Не все ли равно, когда?"
встань ты теряешь время
А еще Демид видел, что люди и лесные суетятся вокруг него на поляне, пытаются растормошить. Он едва видел их маленькие фигурки – и свою маленькую фигурку, жующую огромную травинку. Все исказилось его в глазах. Вот и жрец, пришпиленный к дереву, вел себя как-то странно. Медленно выползал из своей одежды – двумя ногами-колбасами кровавого цвета, обутыми в золотые сапоги. Ноги его все вытягивались и вытягивались, и тянулись к Демиду, ползли метр за метром, каждая сама по себе. Одежда жреца сморщилась, лишившись своего содержимого и осталась висеть распятой на дереве. А картонная волчья голова шлепнулась на землю – пустая, как старая коробка из-под ботинок.
И вдруг Демид заорал и вскочил, как ужаленный.
До него дошло.
Он давно хотел увидеть Червя. Но не думал, что это будет выглядеть так.
То, что вытекло из жреца и ползло теперь по поляне, извиваясь, переливаясь миллионами красных нитей, и было телом Червя.
Это был не один Червь. Неисчислимое количество маленьких тварей цвета раскаленного металла, каждый размером не больше дождевого червя, слившихся в единую живую, кишащую, блестящую слизью, текущую массу.
Два потока, изошедшие из ног того, кто называл себя жрецом, остановились. Они изменили свою форму, превратившись в подобие огромных амеб, и поползли друг к другу. Они слились беззвучно, и вся эта копошащаяся квашня начала вытягиваться вверх.
Вначале она была бесформенной – как гигантский оплывший гриб. Но внезапно разделилась в нижней части своей на две ноги, два столба, короткие и толстые; два отростка высунулись по бокам и превратились в руки, обросли подобием пальцев, дрожащих и извивающихся; наконец, голова медленно проклюнулась из вершины – приплюснутый шар без шеи, ушей, носа, лишь с глубокими вмятинами на месте глаз.
– Ого! – сказал Демид. – А ты ничего! Производишь впечатление!..
Голос его сорвался. Давно он не был так перепуган.
Фигура молча сделала шаг к Демиду, при этом нога ее не поднялась от земли, но перетекла вперед. Рука неожиданно истончилась, вытянулась на три метра и огромный круглый кулак полетел вперед, как чугунный шар на веревке. Демид едва успел пригнуться. Шар пролетел над самой его головой и втянулся обратно в тело Червя с хлюпающим звуком.
– Понятно… – Демид лихорадочно соображал, что делать. Еще минуту назад он собирался безропотно умереть, а теперь одна мысль о том, что ЭТО может прикоснуться к нему, внушала ему невыразимое отвращение. – Вот, значит, как мы умеем…
Он вытащил из кармана пистолет. Выстрелил, не целясь – трудно было промазать. Пуля пролетела насквозь через туловище демона, выплеснув фонтанчик брызг и на мгновенье проделав небольшую дырку, которая тут же затянулась извивающимися тельцами червей.
– Это даже не больно, человечек! – прогудел демон. – А теперь смотри, что я умею!
Демид повернулся и побежал. Вернее, почти побежал. Потому что Червь дал сделать ему только один шаг. А потом десятки отростков-щупалец выстрелили из тела его, захлестнули Демида, опутали, как веревки, сбили с ног и потащили к себе.
– Держись! – Степан схватил серебряный меч и бросился на помощь. Он рубанул по щупальцу и оно распалось на две части, сократилось в два слизистых обрубка. И тут же "шар на веревке" вылетел торпедой из тела Червя, протаранил Степана так, что тот кубарем полетел по траве.
– Не мешай! – прогудел Червь. – Твое время придет позже.
Демид сходу влепился в огромное туловище демона, почти утонул в нем. Они стояли, прижавшись друг к другу, как два танцора, на мгновение прервавшие танец – огромный бесформенный голем и маленький человек. Мелкие отростки-черви выросли из огненно-красного тела, поползли по Демиду – пока не раня, осторожно ощупывая его в поисках слабого места.
Демид неплохо потанцевал с Королем Крыс. Но с ЭТИМ танцевать было нельзя. Танец закончился, не начавшись.
Демид не мог пошевелиться. Скользкие, горячие тельца червей облепили его лицо, пытались залезть в ноздри, уши, рот. Он задыхался.
Он в последний раз дернул руками и ногами, сделал последний судорожный вздох.
Последнее, что видел он – это море копошащихся, беззвучно извивающихся красных червей.
***
Лесные стояли и смотрели на то, что происходило.
Они должны были взирать на это беспристрастно: не все ли равно, кто победит? Побеждал Демон-Червь, а значит, скоро придет конец Человекам. Уйдут люди, придут другие – не все ли равно?
Но ужас поселился в их сердцах. Невыносимый страх грыз их души так же, как Червь пожирал сейчас Последнего Кимвера.
Потому что смена эпохи – это всегда катастрофа. Катастрофа, которая растянется на многие сотни лет. И мало кто из Лесных выживет на этом Страшном Суде. Выживет, чтобы медленно начать восстанавливать число свое.
Лесные живут долго. Так долго, что и сами не помнят, когда родились. Но все же и они умирают. И плодятся они очень медленно.
Лесные сделали первый шаг. Неосознанно, против воли своей сделали шаг к красному демону и распятому на демоне человеку.
А потом сделали и второй шаг. А потом бросились вдруг всем скопом на кишащую червями тварь – ощетинившись иглами и руками-сучьями, оскалив зубы, вопя что-то по своему от страха и отваги, закипевших в их древних душах.
Они налетели на Демона-Червя скрипящей, визжащей, царапающейся, кусающейся волной, они свалили его на землю. Они рвали его на части, вырывали клубки извивающихся червей из его тела и разбрасывали их по поляне.
Полуоглушенный Степан медленно поднялся на ноги. Он прижимал к груди тоненькую книжицу. Псалтирь.
Он раскрыл ее. Он не знал мотива, но это не мешало ему. Он читал нараспев, раскачиваясь в призрачном синем свете Круга, и древние слова расплывались над поляной, над барахтающимися, хрипящими телами.
– "…Господи! Услышь молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей; услышь меня по правде Твоей… Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших. И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое… Скоро услышь меня, Господи; дух мой изнемогает; не скрывай лица Твоего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу. Даруй мне рано услышать милость твою, ибо на тебя я уповаю. Укажи мне путь, по которому идти, ибо к Тебе возношу душу я мою. Избавь меня, Господи, от врагов моих; к тебе прибегаю. Ради имени Твоего, Господи, оживи меня; ради правды Твоей выведи из напасти душу мою. И по милости Твоей истреби врагов моих, и погуби всех угнетающих душу мою, ибо я – Твой раб…"
И даже показалось на мгновение Степану, что моление его возымело силу. Что разорван совершенно Демон-червь, разметан на шевелящиеся отвратительные части, что показался освобожденный Демид. Но нет… Лесные, при всех своих усилиях, не могли доставить значительного вреда демону, ибо не было у него единого тела. Черви, отброшенные в сторону, ползли обратно. Они снова сливались, поднимались на новообразованные ноги и разили новыми руками и щупальцами без пощады. Один Лесной тихо вскрикнул, разломленный пополам и начал медленно истаивать в воздухе призрачным зеленоватым дымом. Еще один… Лесные гибли. А червь был неуязвим.
И не мог он быть другим. Ибо существовал столько, сколько существовала Земля, и впитал всю силу ее, и не имел сомнений в своей единственной цели – проснуться, и насытиться, сожрав всех, кто считает себя хозяином в этом мире, и снова погрузиться в спячку – до нового Прилива.
Дикий рев разнесся над поляной. Вопль разъяренной лесной кошки был в этом звуке, и басистое рявканье медведя, и еще что-то тоскливое, ужасающее, и вместе с тем почти человеческое. Степан оглянулся и волосы дыбом встали на его голове.
То, что ворвалось в Круг, нельзя было представить даже в кошмарном сне. Длинное огромное тело, покрытое в нижней своей части мокрой, висящей грязными космами шерстью, было согнуто невероятным образом под прямым углом вверх. Существо напоминало кентавра: из медвежьего туловища, вальковато трусившего на четырех когтистых лапах, росла грудная клетка обезьяны – со вздувшимися, как у культуриста, буграми мышц, с кошмарно длинными руками, достающими до земли и порою помогающими бежать задней половине – прыжками, на обезьяний манер. А голова твари была кошачьей. Оскалившаяся пасть огромной кошки – то ли барса, то ли леопарда – вопила так, что закладывало уши. Желтые глаза сверкали огнем неукротимой ярости.
Степан упал ничком. Ему показалось, что сам дьявол вырвался из ада, дабы помочь Червю в богопротивной его работе. Чудовище прыжком перемахнуло через Степана и приземлилось у шевелящейся кучи дерущихся с Червем лесных тварей. И разметало их ударами могучих лап в разные стороны, как ворох старого хвороста.
Оно схватило обезьяньими руками бесчувственное тело Демида, полуоблепленное клубками червей, и подняло его вверх – безо всякого труда. Ноги медведя пришли в движение и понесли монстра к центру Круга. К огню, что в человеческий рост поднимал синий конус свой на пересечении черных теней.
Лесные бросились вдогонку, но соревноваться в скорости с монстром было трудно.
И клубки червей, валяющиеся там и сям на траве, шевелящиеся безо всякого смысла, вдруг выстроились в полосы, извивающиеся, как змеи, и поползли за ними.
"Кентавр" затормозил у самого пламени – так резко, что когти выдрали клочья дерна. И аккуратно, даже нежно, поставил Демида в самое пламя.
Степан закричал. И еще один голос пронзительно завизжал, когда пламя охватило Демида и скрыло его с головой.
Лека. Это была она.
Чудовище медленно повернуло кошмарную свою голову на крик.
– Лека, чего орешь? – проскрипело оно. – Заткнись. Раньше орать надо было!
Визг Леки резко оборвался.
Тишина нависла над поляной. Слышно было только шипение. Это черви подползали к пламени, валились в него, пузырились и лопались во всепожирающем ледяном огне.
***
Демид лежал на земле. Лежал неподвижно, закрыв глаза, и, кажется, даже не дышал. "Кентавр" вынес его из центра Круга. И бережно положил здесь, у подножия старого дуба.
– Он умер? – спросил Степан.
– Ты, в натуре, думай, че говоришь-то, пень христианский! – голос монстра мало чем отличался от звука бензопилы, наскочившей на гвоздь. – Ежли он того, концы отдаст, то вам, людям, вообще кранты. Хана вам будет с музыкой, век воли не видать!
Степан недоуменно полез пятерней в затылок. Никак он не мог предполагать, что сказочный зверь будет выражаться, как блатной на тюремных нарах.
Червей больше не было, они сгорели в синем пламени Круга. Демиду этот огонь не нанес никакого видимого вреда.
Кроме того, пожалуй, что он был мертв.
Демид был мертв совершенно определенно, и уже достаточно давно. Степа опустился на колени и взял запястье Демида в свою руку.
Пульса не было.
– Он умер, – сказал Степан. Слезы побежали из глаз его.
– Братан! – произнес кошкообезьяномедведь. – Я бы тебе в лоб дал за такие слова. Но ты – человек, тебе простительно. Ты единственный человек здесь, и для тебя есть работенка. Только ты можешь сделать ее. Она мерзкая, эта работенка. Но ты должен справиться.
– Что? Какая работа?
– Открой рот.
Степан послушно открыл рот.
– Да не свою пасть, пентюх! Его открой рот. Демида!
Степан трясущимися пальцами надавил на подбородок Демида и опустил его нижнюю челюсть.
– Крест теперя свой сымай!
– Крест?! Я не могу… Да кто ты вообще такой?!
– Сымай, сказал, фраер! Чо конишь-то? Время не резиновое!
– Снимай, Степа, – тихо произнесла Лека. – Он знает.
Степа, путаясь в цепочке, потянул крест через голову.
– В рот ему теперя крест свой засавывай. И смотри, не вздумай рот его закрыть! Что бы ни случилось!
Степан осторожно, побледнев от горя и страха, стал заталкивать медный крест свой в мертво разинутый рот Демида – миллиметр за миллиметром.
В глотке Демида раздался булькающий звук. Что-то бурлило внутри него и медленно поднималось на поверхность.
Крест в руке Степана завибрировал. Что-то там, изнутри Демида, пыталось вытолкнуть крест наружу. Степан давил все сильнее и сильнее, навалился всем весом на крест. Пальцы его онемели, словно он пытался удержать за наконечник работающий отбойный молоток.
– Так! Порядок! – Монстр сделал шаг назад. – А теперь – самое главное, человек! Я до трех, значится, считать буду. А как три скажу, так ты, значится, крест-то свой отпускай и прыгай скорее в сторону, пока башку тебе не сорвало…
– Считай скорее… – прохрипел Степан на последнем издыхании.
– Раз. Два, значится, в натуре! И это, как его? Три!
Степа разжал пальцы и свалился набок. Крест подлетел высоко вверх, тускло сверкнул в воздухе и исчез где-то в кустах. А за ним изо рта Демида вылетела алая молния – тонкая, живая, раскаленная.
– Хватай его! – завопил Степан. – Это Червь! Уйдет ведь, гад!
Червь мелькнул красной полуметровой змейкой в траве, проскользнул между ног Лесных, боязливо отпрыгнувших в стороны, вбуравился в почву и исчез.
– Ушел-таки! – Степан стукнул себя кулаком по коленке. – Последний ведь из червяков остался! Раздавить его надо было…
– Дурень ты все-таки, Степа! – Существо сложило руки свои, почти человеческие, на груди. – Кто ж его раздавить-то может? Это ж Червь! Если его кто и убить сможет, то разве только тот, кто сотворил его. Сам Создатель, поди. Не нашего ума это дело.
– А что ж тогда – наше дело?
– А вот что! – Обезьянья лапа ткнула пальцем в Демида.
Степан повернулся к Демиду.
Дема лежал и смотрел в небо. Дышал спокойно и ровно. И жевал какую-то травинку, которую сорвал и сунул в рот.
– Слушай, Кикимора, – сказал Демид. – Вот что мне интересно. Слышал я, что кимверы ни в рай, ни в ад попасть не могут. Но вот ты посмотри, сколько звезд там, в небесах! Может быть, там и для нас какое-нибудь неплохое местечко припасено? Не такое скучное, как рай, и не такое адское, как ад. Нормальное местечко, где есть чем заняться. И где тебя не пытаются убить по три раза на дню.
– Всякое быть могет, – кошачья голова Кикиморы, конечно, не могла улыбаться, но Степану показалось, что рот его разъехался в чеширской ухмылке от уха до уха. – Но ты, братишка Дема, и не мечтай туда попасть! Потому как тебе еще жить да жить. Ты еще охренеешь от своей земной жизни, потому как умирать тебе еще долго не полагается. И вот, когда завоешь ты от тоски, и скучно тебе станет до невозможности, заглядывай на огонек в это болото. К Кикиморе в гости. Клуб "Ладья" я тебе не обещаю, но пара приключений найдется.
– Увидим… – Демид выплюнул свою травинку, присел, оперевшись на руку и повернулся к Лесным. – А ты, дриада Хаас Лекаэ, пригласишь меня? На березе повисеть вместе?
– Демка… Милый… – Лека опустилась рядом с Демидом, обвила его шею руками. – Я опять разрываюсь… Я знаю, что родина моя и дом мой – здесь. Но, знаешь, если ты не будешь приходить ко мне сюда, я снова сбегу к тебе в город. И буду мучиться там, и снова портить тебе настроение, и выкидывать твои деньги на ветер, и приходить домой поздно, и ревновать тебя, и висеть на телефоне, а, может быть, снова запишусь на прием к психотерапевту…
– Хватит. – Демид приложил палец к губам девушки. – Я уже понял. Ты, как всегда, хочешь ухватить лучшие кусочки и там и сям… А ты, Степан, что? Делать что собираешься? В монастырь идти?
– А я женюсь! – неожиданно буркнул Степа и покраснел. – Хватит рукоблудием заниматься. Прав ты был. Грех это…
Кажется, даже Лесные на поляне захохотали.
ГЛАВА 35
– Ну, как там брат наш Кикимора? – спросил подполковник Антонов, вальяжно раскинувшись в кресле. Бутылка кагора стояла у его ног, время от времени он наклонялся, хватал ее за горло крепкими пальцами, чтобы сделать очередной глоток.
– В порядке Кикимора. Формалином все еще пованивает. Выветрится… В болото к себе ушел. В гости приглашал.
– В гости… – Антонов покачал головой. – Да, пожалуй самим к нему переться придется. Клюкву собирать. Теперь ведь его в гости не пригласишь, под фокстерьера не замаскируешь. Слушай, а он может сделать так, чтоб комары не кусали?
– Вполне вероятно. – Дема аккуратно, оттопырив мизинец, вылил в горло стопочку водки и занюхал соленым огурцом. – Он, вообще-то, таким кудесником оказался, наш Кикимора! Если б не он, я бы сейчас… черви бы меня ели. Слушай, одного я понять не могу. Почему он сразу не ожил в новом теле, если мы все правильно с тобой сделали?
– Промах наш с тобой. Внимательнее надо было хронику изучать, которую он нам показывал. Я вот потом перечитал эту бумажку, которая после него осталась, и по лбу себя хлопнул. Мать твою! Федька-то Шагаров, умерший, если ты помнишь, на третий день из гроба восстал, когда только хоронить его понесли! Три дня надо Кикиморе, чтобы новое тело освоить, и живым снова стать! Я, как допетрил, так и ломанул в морг, аккурат третий день шел! Прибегаю – а там дверь с петель сорвана, а на месте, где медведь наш заперт был, вообще будто граната разорвалась. Погнул наш Кикимора железо, как картон, и побежал в лес – тебя вызволять.
– А с этой что? С Волчицей? С Фоминых?
– Сдал я ее в МВД. Как и просил ты – лично особистам в мягкие лапки. Без меня ее крутят. Может, это и к лучшему. Не могу я ее видеть спокойно, рука к пистолету тянется.
– Свои, стало быть, ее допрашивают?
– Ей они уже не свои. Она своих так подставила… Начальника-то ихнего сняли. Можешь быть уверен, что новый начальник церемониться с ней не станет. Ему работу показать теперь надо, что не зря на своем месте сидит. Так ей впаяют, что мало не покажется…
– Что она там говорит-то? Король Крыс попутал? Червь во всем виноват?
– Ничего подобного, – Антонов довольно усмехнулся. – В деле никакой мистики не фигурирует. Без всяких, кстати, вмешательств с моей стороны. Фоминых и сама удивительно сообразительна в этом плане – понимает, что если лепить начнет про конец человеков и пришествие Новых, то это – явный закос на психушку. А на дурку ей соскочить не дадут. Не положено, слишком многим она яйца отдавила. А поэтому ведет себя наша Волчица тихо, как мышка. Все подписывает, что ей следователь придумывает. Раскаяние изображает. Так что нарисуют ей, как миленькой, соответствующие статьи, а их у нее несколько, и отправят в зону для бывших ментов. Тут и сказке конец.