Полупуднев Виталий Максимович. У Понта Эвксинского (Том 2)

   Последняя мысль заставила узника невольно усмехнуться в черно-зеленую темноту. Таким смешным показалось ему это предположение. Что она ему, эта красивая хозяйская дочь? Она так же далека от него, как и звезда, что мерцает в небе.
   Воин вздохнул и попробовал шевельнуть связанными руками, но лишь почувствовал тупую боль. Что они готовят ему?..
   Послышались шаги нескольких человек и как будто стон чей-то. С железным скрежетом щелкнул ключ в замке, скрипнула ржавая дверь, и луч света ослепил Савмака.
   8
   Алкмена металась, как дикая кошка, пойманная в камышовую клетку. Она исцарапала лицо своей рабыни, разбила все алабастры и бальзамарии с душистым маслом и притираниями, кричала и ругалась, как скотница. Она жаждала одного - гибели Гликерии, которую возненавидела со всей безудержностью своей натуры, не знающей ни в чем меры.
   - Вот! - шипела она, задыхаясь от злости.- Вот кого подсунул мне этот хитрый старый колдун Саклей! Девку! И теперь она не только опозорила отца моего и меня, но строит глазки самому государю!.. О, помогите мне растерзать ее, вы, ленивые и глупые слуги!
   Она плакала и рвала свои пышные волосы.
   Перед нею, хлопая огромными глазищами, стоял медведеподобный Зоил. Он не был рабом, происходил из хорошего рода, известного в предгорьях Кавказа. На родине его считали бы князьком, но он променял почет и волю на скромную роль телохранителя царицы ради счастья видеть ее. Он любил Алкмену дикой, первобытной любовью, мог смотреть на нее не отрываясь и готов был на любое дело по одному ее слову.
   Это он принес известие о скандале, что произошел перед входом во дворец. Но ему пришлось выждать, когда пройдет приступ бешенства и Алкмена будет в состоянии его выслушать. Узнав, в чем дело, она сверкнула глазами и, закусив губу, постаралась овладеть собою, собраться с мыслями. Бестактность девушки, как она поняла сразу, объяснялась ее ошибкой. Гликерия приняла Савмака за Атамба. Случай пустяковый. Но в нем кралась возможность пустить по городу сплетню, оклеветать девчонку, очернить ее перед всем народом и перед царем.
   Зоил упал на колени и простонал, ворочая глазами:
   - Разреши, о моя повелительница, убить кого-нибудь!
   - Не мешай мне думать, Зоил!.. Хм... Убить, говоришь? - Алкмена неожиданно рассмеялась, продолжая что-то обдумывать. От ее смеха, при виде алого рта и высокой груди, покрытой тонкой тканью, Зоил пришел в состояние экстаза. Он протянул к царице свои черные волосатые руки.
   - О госпожа, - проревел он,- тогда возьми кинжал и убей меня! Пронзи мое сердце! Оно и так скоро сгорит от огня моей любви к тебе!
   - Зоил! - строго нахмурилась царица, сразу превращаясь из пленительной женщины в строгую повелительницу.- Ты стал невозможен. Ты уже не служишь мне, но преследуешь меня. И я боюсь не врагов, а тебя, моего телохранителя.
   - Я не служу?! - вскричал страстный варвар.- Так скажи мне - кого убить, чье сердце вырвать из груди и принести тебе в кубке? Я сейчас же сделаю это! Я - раб твой!
   Внезапная мысль озарила Алкмену. Она сделала знак, и Зоил замер, стоя на коленях. Он понял, что необыкновенные мысли посетили царственную голову.
   - Нет, Зоил,- наконец сказала она, вздохнув,- убить еще рано. Но если потребуется - я скажу. А сейчас найди Олтака и приведи его ко мне.
   - Олтака? - побагровел ревнивый телохранитель.
   - Зоил,- сморщилась в досаде царица,- ты, повторяю, невозможен, и я попрошу Перисада отправить тебя обратно в Гермонассу.
   - О государыня, прости меня! В Гермонасее, далеко от тебя, я умру в тоске. Лучше прикажи убить меня, только не отсылай. Я бегу за Олтаком.
   Встретившись с царевичем, Алкмена вперила в неге испытующий взор.
   - Слушай, дружок,- тихо и проникновенно начала она,- почему Гликерия так оживилась, встретив этого Адониса с копьем? Я говорю о Савмаке, ты понимаешь. Значит, они встречались раньше? Значит, между ними, возможно, были какие-то делишки? Не так ли?
   Она с хитрецой прищурила глаза. Олтак покраснел и, раздувая ноздри, отрицательно покрутил головой.
   - Нет, нет, государыня. Какие могут быть делишки у свободной девушки из знатного рода с дворцовым стражем! Не допускаю даже мысли об этом.
   - Не горячись, не горячись, дружок. Да и почему, собственно, это тебя так волнует? Да, да! Уж не кольнула ли тебя в сердце эта взбалмошная и наглая девка? Так оно и есть! Иначе ты не полез бы в драку с простым воином, не унизил бы себя скандалом.
   Царица рассмеялась колючим частым смехом, в котором сквозили язвительный упрек и досада. Она уже готова была пустить в голову дандария все, что подвернется под руку. Страстная женщина не обладала терпением. Разнородные чувства и вожделения бушевали в ней, переполняли ее, переливались через край.
   Смущенный Олтак понял, что сделал промах, но постарался улыбнуться и развей руками.
   - Ты хочешь пошутить надо мною, государыня,- тихо сказал он,- и говоришь такое, что мне никогда не приходило в голову.
   - Страсть приходит в сердце и не нуждается в голове. Ну хорошо,заключила царица, становясь безразличной,- я верю тебе и действительно пошутила. Но не для шуток я позвала тебя. Где Савмак?
   - Его связали и бросили в темницу. Завтра решат, как наказать его.
   - За что?
   - За нарушение правил службы и за то, что он посмел поднять на меня руку.
   Царица фальшиво рассмеялась.
   - Уж не соперничаете ли вы? Царевич и раб! Какая мерзость! Неужели для мужчин так обаятельна эта рыжая девка? Или вы находите красивыми ее белые ресницы и желтые брови?
   Олтак сделал усилие, чтобы сохранить на лице улыбку вежливости. Он знал Алкмену очень близко, немало ночей провел с нею. Но покорная и страстная любовница ночью, она никогда не вспоминала об этом днем, держала себя с непринужденностью и независимостью настоящей повелительницы. И если бы он позволил себе как-нибудь намекнуть о их близости не вовремя, она не замедлила бы выгнать его за двери, а если надо, то и выслать обратно на родину.
   Поэтому дандарийский царевич сохранял маску почтительности, а на колкости и насмешки царицы отвечал поклонами и улыбками.
   - Я хочу одного, Олтак, - сухо сказала Алкмена, - чтобы ты был около этой девчонки, раз вы друзья детства и ты неравнодушен к ней. Не пытайся возражать. Мне нужно знать о каждом шаге Гликерии, и ты мне будешь сообщать о ней. Остальное меня мало тревожит. Понял?
   - Понял, государыня.
   - А Савмака надо под пыткой заставить сознаться в том, что он сожительствовал с этой подлой девкой. А когда он признается в этом, записать его слова при свидетелях, как полагается. После пытки не казнить преступника, но надеть на него железный ошейник и послать работать как раба. Что делать дальше - скажу потом.
   Отпустив Олтака, Алкмена долго стояла перед бронзовым зеркалом. Потом рассмеялась злым, торжествующим смехом.
   - О, я сумею повергнуть ее в самый аид! Все узнают об ее позоре!
   Вечером она долго беседовала с Форгабаком, который служил всем, кто помогал ему в его стремлении к богатству и власти. Были произнесены имена не только Гликерии, но и Фения, Асандра, Каландиона и других, что посмели выступить на площади с обвинениями против ее отца.
   - Все сделаю, как велишь, государыня, - прохрипел Форгабак, только и ты помоги мне в борьбе против этих людей. Ибо один человек слаб.
   Алкмена кивком головы дала свое согласие и добавила:
   - Надо сейчас же распространить слухи о проделках этой девки. Сделаешь все, что я требую от тебя, и я помогу тебе стать богатым человеком.
   9
   Раздался глухой удар, и кто-то с болезненным стоном рухнул рядом с Савмаком. Дверь опять заскрипела, свет исчез, и ключ звякнул в замке.
   - 0-ох! - протянул каким-то вымученным тоном новый узник. - Ты здесь, Савмак?
   - Лайонак! - изумленно воскликнул тот, узнав друга по голосу.Тебя схватили? За что? Неужели ты попался?
   - Почти что так. Помоги мне подняться. Они мало того, что исхлестали меня, но и тянули на колесе. Ох-хо!..
   - Помог бы, да руки у меня связаны и затекли, шевельнуть не могу.
   - А ноги?
   - Ноги свободны, да что толку, отсюда не убежишь.
   - Давай, я попробую правой рукой развязать твои узлы. Правая у меня лучше действует. О-о! Как я ненавижу их, Савмак. Где же скифский царь? Почему он не хочет разрушить этот город неволи?
   - И я об этом думаю... Вот узел на спине, я все время чувствовал его... Так-так...
   Они возились в темноте, охая в стоная. Наконец Савмак почувствовал, как веревки сначала ослабли, потом свалились на пол. Но стоило ему пошевелить суставами, как страшная боль заставила его вскрикнуть.
   - Затекли суставы-то,- пробормотал Лайонак.
   Медленно жизнь возвращалась в перетянутые конечности, по коже побежали мурашки, вернулась способность шевелить пальцами. Савмак сразу же принялся осторожно ощупывать товарища, спрашивая, где больно.
   - Кажется, они тебе кости не изломали... Ложись вот сюда на солому, я лягу рядом, вместе согреемся... Расскажи - что случилось?
   - Рассказ короткий. Подслушал нас этот новый раб Астрагал. Пастух любит говорить громко. Астрагал предал нас.
   - Что же говорил Пастух?
   - Что в народе все знают о сговоре Перисада с Диофантом.
   - Ага! А дальше?
   - Ну, его схватили там же, в имении, и сразу вздернули было на колесо. Но почему-то отложили до другого дня. Пастух с помощью одного из рабов бежал и сейчас мутит крестьян.
   - Молодец!
   - Больше того, сколотил себе отряд и уже поджег овчарни Саклеевы. Овец его порезал, а мясо крестьянам роздал... Сейчас ловят его. Может, уже поймали.
   - Пастуха поймали? Нет, Лайонак, не такой он человек, чтобы так просто сдаться. Живым он не попадет им в руки.
   - Это верно... А меня сегодня схватили на конюшне... Били, допрашивали: кто, мол, еще говорил худое, с кем встречался Пастух и где... Я сказал, что ничего не знаю... Завтра, наверное, опять начнут пытать...
   Они беседовали всю ночь, не смыкая глаз. Утром, когда вновь загремел замок, друзья обнялись.
   - Прощай, друг,- сказал Савмак,- кто из нас останется живым отомстит за другого. Поклянемся кровью добыть свободу рабам в себе!..
   - Клянусь!
   - А на пытке ничего не скажем.
   - Ничего!
   - Прощай! Если оба погибнем, Пастух справит по нас тризну.
   Савмака вывели первым. Он щурился и шел наугад, подталкиваемый стражами. Его привязали к столбу. Он как бы обнимал связанными руками холодный каменный цилиндр. Двое воинов, с которыми он вчера лишь вместе ел кашу, стали по сторонам и по знаку сотника начали методически хлестать его гибкими вишневыми палками. После двадцати ударов Фалдарн поднял руку и сказал:
   - Это тебе небольшой задаток, неисправный и неблагодарный воин. Теперь тебя будут допрашивать другие. Воины, ваше дело закончено, можете уходить.
   Воины ушли, явились палачи. Они только что позавтракали, рыгали удовлетворенно и чмокали губами. Пока они разжигали жаровню, гремели железными прутьями и двигали станок с зубчатым колесом, Савмак огляделся. Фалдарн сидел за столом и что-то говорил царским писцам.
   Явился Олтак с дандариями. Сотник и писцы поднялись со своих мест.
   - Раба буду допрашивать я! - надменно заявил царевич.- Таково указание высоких лиц.
   Савмаку показалось, что Олтак преднамеренно сделал ударение на ненавистном ему слове "раб".
   Все поняли, от имени каких "высоких лиц" действует самоуверенный дандарий, знали жестокий характер Алкмены и сделали вывод, что дела Савмака совсем плохие.
   - Слушай, раб! Говори лишь правду.
   - Я не раб! - с возмущением ответил узник, стараясь повернуть голову. Мышцы на его широкой спине напряглись, багровые полосы ударов стали кровоточить.
   Олтак уселся на скамью и оглядел окружающих с язвительным выражением на лице.
   - Ты - вскормленник царя,- не спеша произнес он наставительным тоном,- царский нахлебник. С детства ты ел то, что давал тебе царь,- значит, и обязан ему вечной покорностью. Так говорят эллины. Но лишь глупый человек не понимает, что это и есть то же самое рабство.
   - Я страж, воин царский.
   - Верно. И в то же время раб царя. Вроде домашнего пса, что стережет ворота. Царь волен убить тебя, продать, просто отдать кому-нибудь. Вот и сейчас ты отдан мне, и я могу сделать с тобою все, что захочу.
   Довольный сказанным, Олтак рассмеялся, вращая глазами. При неполном освещении он не заметил, что не только Савмак, но и писцы, даже сотник внимают его словам с напряженным и угрюмым видом.
   Какая-то общая мысль нашла на них, как туча на небо.
   - Но довольно об этом! - сурово заключил Олтак.- Скажи мне: встречался ли ты ранее с Гликерией, дочерью Пасиона и племянницей Саклея?
   - Встречался случайно один раз.
   - Ага! Писцы, пишите все, что он говорит. О чем вы говорили, чем занимались?
   - О чем говорили - не твое дело, болтливый дандарий.
   Олтак подскочил от таких слов. Лицо его вытянулось, брови взметнулись вверх, он походил на человека, внезапно укушенного змеей.
   - Ах, подлый!.. Но ты украл чужое имя, выдавал себя за сына Саклея!
   - Ни за кого я себя не выдавал. Это вот ты стараешься выдавать себя за эллина, рядишься в эллинские одежды, но всякий скажет, что ты вонючий сармат!
   - Бейте его! - вскричал вне себя царевич и начал крест-накрест хлестать Савмака нагайкой.
   Подскочили дандарий и с криками, стараясь угодить своему повелителю, взмахнули плетьми. Они били не разбирая, по голове, плечам, окровавили лицо узника, вырвали из его волос целые пряди темных кудряшек, цеплявшихся за крученую сыромять. Савмак сжимал кулаки и молчал.
   - Нет, паршивый пес, бешеный шакал, чесоточный осел, ты скажешь имел ли связь с девчонкой, удалось ли тебе обмануть ее?
   Савмак рассмеялся хрипло.
   - Глупый дандарий, царский блюдолиз! Вижу я, что ты сам хотел бы иметь эту девушку. Только не ко мне за этим обращаться надо.
   Фалдарн почти одобрительно крякнул. Савмак держался молодцом. Настоящий воин! Такого потерять жалко.
   - Говори! - бесновался царевич в исступлении.- Говори - где и когда имел встречи с Саклеевой племянницей? Какие были у вас общие дела?
   Хищные ноздри вздрагивали от запаха теплого человеческого мяса, дикое возбуждение охватило Олтака. В нем проснулись инстинкты его полуразбойничьего племени. Он хлестал не останавливаясь, с каким-то зверским наслаждением.
   Но пытаемый проявил удивительную стойкость. Он не оборачивался, стоял на ногах крепко, упершись упрямым лбом в холодную колонну, уже обрызганную его кровью.
   - Говори, были ли у тебя шашни с этой девкой! Признаешься - будешь помилован,- требовал Олтак, следуя указанию Алкмены, хотя сам был глубоко убежден в нелепости этого обвинения. Однако он сам распалял себя, неясные подозрения рождались, множились в ненавидящем сердце. Воин был хорош собою и заслуживал любви женщины. Могла же и Гликерия заглядеться на него. Эти мысли ожесточали Олтака, он рад был бы содрать шкуру с ненавистного и гордого раба, вырвать его сердце.
   Послышался топот ног, двери со скрипом, распахнулись. Быстро вошли Саклей, возбужденно трясущий острой бородкой, и его младший сын Алцим с обнаженным мечом. За ними ввалилась толпа вооруженных наемников.
   - Шашни? - подхватил Саклей, поднимая руки вверх.- О боги, кто это сказал? Уж не ты ли, подлый страж, изменивший своему долгу?.. А ну, отойди, Олтак, я сам допрошу его. Если Савмак заявляет, что он имел связь с моей племянницей, то это касается меня и моего доброго имени.
   Он бесцеремонно оттолкнул разгоряченного царевича. Тот хотел ответить тем же, но в грудь ему уперся меч Алцима. Дандариев оттерли к выходу. Олтак с перекошенным лицом схватился было за меч, но перед ним вырос грозный заслон из фракийских копий.
   - Так ты хвалишься, что дружил с Гликерией? - задыхаясь от ярости, спросил Саклей, заходя на другую сторону столба, чтобы лучше рассмотреть лицо Савмака.
   - Нет! - твердо ответил Савмак.- Никогда я не говорил и не скажу этого. Почему меня спрашивал об этом дандарий - не знаю. Клянусь богами!
   - А зачем осмелился говорить с нею в Фанагории и сейчас, стоя на посту? - выкрикнул Олтак.
   - Говори! - в свою очередь вмешался Алцим, испытывая непреодолимое желание всадить меч меж лопаток истерзанному узнику. Он ревновал Гликерию ко всем, хотел оградить ее от чьих бы то ни было притязаний.
   - Нечего мне говорить. Видел один раз девушку в Фанагории, говорили мы при всех. Даже Олтак стоял в стороне и видел нашу случайную встречу. Пусть подтвердит.
   Все обратились к Олтаку. Тот пожал плечами и кивнул головой утвердительно.
   - И это все?
   - Все! А что у дверей дворца было, так это многие слышали и видели. Спросите саму Гликерию - разве она обманет вас?
   Савмак опустил голову и прижался виском к холодному камню. Голова кружилась. Но он хорошо видел и слышал. И понял, что попал в цель.
   - Вы слыхали? - торжествующе спросил Саклей.- Ты, сотник, писцы и ты, Олтак?.. А?.. О каких же шашнях идет подлая речь? Кому понадобилось замарать непорочное имя моей родственницы и приписать ей связь с низким человеком? Разве она старая вдова, чтобы заводить себе взамен мужа молодого раба? Или развратная гетера, которая перемигивается с воинами, надеясь заработать? Она дочь знатного человека и находится под моей защитой! Каждый, кто захочет ее обидеть, пусть вспомнит обо мне.
   И, обратившись к Савмаку, Саклей спросил:
   - Готов ли ты и в другом месте, при судьях, поклясться, что сказал правду?
   - Готов.
   - А под пыткой?
   - Готов умереть на огне и железных крючьях за сказанное мною!
   Последние слова Савмак сказал с таким подъемом, что не оставил сомнения ни у кого в правдивости своих слов.
   Успокоенный Саклей смягченным тоном обратился к сотнику:
   - Сколько получил ударов провинившийся воин?
   Фалдарн ответил, что много.
   - Этого достаточно, чтобы наказать стража за нарушение правил охраны дворца?
   - Достаточно, господин,- ответил сотник.
   - Но он оскорбил меня,- вмешался Олтак,- поднял на меня руку! Кроме того, царица приказала надеть на него железный ошейник!
   - Царица?
   Саклей насторожился. Значит, Олтак допрашивает воина по указанию царицы? Алкмене, конечно, нужно хотя бы ложное признание Савмака в связи с Гликерией. Она рассчитывала на самообвинение воина под пыткой. Дело не новое. Этим приемом пользовался и Саклей, когда требовалось. Очевидно, что воин ни в чем не виноват.
   Старый вельможа легко разгадал замысел царицы. Даже ее указание надеть на Савмака ошейник было для него ясно. Тогда Гликерию можно было бы обвинить не просто в низкой любовной связи, а в сожительстве с рабом.
   Подумав, он приказал Фалдарну:
   - Воина Савмака больше не пытать и в узах не держать! В стражу царскую не назначать! Велика его провинность - нарушил правила службы государевой, оскорбил знатное лицо. За это и ответит. А Гликерию он не знал и не знает. Не повинен он здесь.
   - Слушаю и повинуюсь,- отозвался просветлевший Фалдарн.
   - За нарушение службы он уже получил сполна. За оскорбление царственной особы послать его в порт на разгрузку кораблей! Но ошейника не надевать и кормить лучше, чем портовых рабов! Поработает там, а дальше видно будет.
   Подойдя вплотную к Фалдарну, Саклей поднялся на носки и прошептал склонившемуся сотнику:
   - Если волос упадет с головы этого человека раньше, чем я скажу,ответишь ты! Понял? Он нужен мне!
   - Понял, господин.
   После ухода Саклея Олтак именем царицы потребовал от присутствующих повиновения. Несмотря на протесты Фалдарна, Савмак был закован в кандалы. Потом дандарии тащили его до самого порта за ножную цепь и громко вздевались над ним. Это было высшим позором для воина, означало, что он никогда уже не будет носить щит и копье, но будет считаться равным самому низкому рабу...
   10
   Все, что произошло с Гликерией, ей самой показалось сказкой. Она вошла в двери царского дворца неизвестной просительницей, дважды ограбленной, не имела за душою ни гроша и зависела от милости Саклея. Вышла - владетельницей большого состояния своего покойного отца, хозяйкой домов и складов, кораблей и рабских мастерских, всего того, что накопил за свою жизнь Пасион.
   Ее историю пересказывали почти в каждом доме города, сочувствовали ей, как сироте, что потеряла родительскую опору и подверглась преследованиям сластолюбивого Карзоаза. И одновременно завидовали ее внезапному успеху при дворе, ее богатству, возвращенному волею Перисада.
   Говорили, что Саклей хочет женить на девушке своего сына Алцима, желая заграбастать все богатства Пасиона.
   Однако Карзоаз не спешил с передачей наследства. Ни одного золотого статера еще не поступило в пантикапейскую казну из Фанагории. Девушка продолжала жить милостями благодетеля Саклея:
   Карзоаз после временного поражения накапливал силы для отпора. Алкмена мечтала жестоко отомстить Гликерии и лихорадочно строила против нее козни. Лишь умелая защита Саклея, милостивое отношение царя и симпатии народа ограждали ее от тайных врагов. Она не знала, что идет слушок о ее якобы любовной связи с царем, о том, что Саклей сам толкнул ее в объятия Перисада или только собирается сделать ее любовницей царя. Откуда-то ползли низкие и грязные сплетни, в которые были вплетены Олтак, развратный Атамб и утонченный Алцим, даже бывший страж царя Савмак и сам Саклей.
   Не зная этого, Гликерия плавала в облаке собственны грез, воображала с юной самоуверенностью, что своими успехами она обязана лишь милости богов, счастливому сочетанию обстоятельств, доброй воле окружающих людей, а также собственным качествам. Она верила в то, что все относятся к ней с искренним доброжелательством, что такие люди, как Саклей или Перисад, не могут быть злыми или коварными. Ей казалось, что во дворце Перисада царит особая нерушимая гармония, праздничная благость в олимпийская божественная добропорядочность.
   Обстановка преклонения, созданная вокруг нее Алцимом, заботы Саклея, милость царя не могли не вызвать у простодушной дочери степного вояки некоторого головокружения. Она преисполнилась чувством горделивого сознания собственной исключительности, считала себя независимой и вполне свободной от многих условностей тогдашнего общества.
   Гликерия разъезжала на подаренном ей Саклеем Альбаране, грива которого была выстрижена "городками", а спина покрыта богатой попоной, расшитой золотом. Она как бы щеголяла своими необычными поступками, галопируя на коне с распущенными волосами, участвуя в массовых скачках по осенней степи, а потом появлялась в храмах акрополя как щедрая и благочестивая молельщица. Когда она, одетая в белоснежные одежды, тихая и скромная, приносила к подножию божества свою лепту, то люди шептались, передавая друг другу слух о предстоящем посвящении девушки в жрицы Афродиты Урании.
   Алцим и Олтак всюду сопровождали ее, оба пылали к ней страстью и одновременно выполняли наказы, полученные свыше. Олтак следил за каждым шагом девушки, как приказала ему Алкмена. Алцим охранял ее, что отвечало целям его хитроумного отца.
   Дандарийский царевич ретиво домогался любви Гликерии, считая, что имеет на нее больше прав, поскольку знал ее с детства. Он ревновал ее к Алциму и готов был на любой поступок ради достижения своей цели. Человек он был блестящий, но низкий. И хотя старался быть обходительным с девушкой, она питала к нему откровенную неприязнь. Его яйцо восточного бога, глаза с поволокой, чувственный рот казались ей то приторно сладкими, то исполненными тайного коварства.
   Олтаку дорого стоило обуздывать себя, скрывать ненависть к Алциму, сдерживать порывы своих страстей. Роль веселого спутника красавицы на прогулках и выездах претила ему. Он с большей охотой схватил бы Гликерию за золотистые косы, перекинул через седло и увез в свой шатер, не спрашивая, любит она его или нет. Он готов был убить и ее и того, кто оказался бы счастливее его.
   11
   Приближалась зима. Солнце ушло в созвездие Козерога и совсем перестало греть. Холодный борей все чаще напоминал о теплых шубах в топливе для очагов, а у кого их не имелось, то о каком-нибудь убежище от морозов. Ночами выпадал сухой, колючий снежок.
   Рабы-грузчики, дыша морозным паром, разгружали последний корабль, что прибыл из-за моря с разными товарами, в том числе с несколькими кусками пентелийского мрамора. Ухая и кряхтя, оборванные грузчики перетаскивали розовые глыбы на берег.
   - А ну, разом! - командовал один раб.- Поднимем - и вперед!
   - Тяжел камень,- вполголоса ворчал пожилой грузчик.- Наш царь отправил за море всю пшеницу, а обратно получил вот этот надгробный мрамор. Для чьей только могилы?
   - Тише! Говори, да не заговаривайся! Подошли хорошо одетые люди и, осмотрев куски мрамора, поставили на одном из них знак.
   - Этот кусок - во дворец!
   Купец проводил их поклонами и улыбками, заверив, что все будет исполнено. Зацокали копыта, подъехали еще любители розового камня. Гликерия, в шубейке, крытой голубым сукном, и шапочке, вышитой бисером, раскраснелась от верховой езды. Она указала нагайкой на кусок камня и сказала:
   - Мне нравится этот. Из него выйдет хороший памятник на могилу моего отца.
   - Ты слышишь, купец? - спросил Алцим, сдерживая коня.
   Тот развел руками и сказал, что кусок этот уже имеет покупателя. Девушка задорно вскинула головой и взмахнула плетью.
   - Кто это? Я плачу больше!
   - Не могу, прекрасная госпожа, ибо покупатель - сам царь.
   Всадники переглянулись. Алцим сказал, стараясь укротить горячего коня:
   - Это меняет дело. Но, Гликерия, вон та глыба не хуже. А ну, почтенный, прикажи достать ее, плохо видно.
   По зову купца появились угрюмые, оборванные рабы и принялись за дело. Они были одеты в рубища, несмотря на ледяной ветер. Через прорехи лохмотьев проглядывало голое тело. Могучий мужчина с кудрявой головой подхватил мускулистыми руками осколок розовой скалы и вывернул его из-под остальных.