Полупуднев Виталий Максимович. У Понта Эвксинского (Том 2)

   По возвращении с праздника вся деревня показывала пальцами на Савмака, который прибыл не пешком, идя рядом с лошадьми, но сидя на возу возле комарха. Кто ожидал, что Савмака за его выходку накажут гибкими лозами, просчитались. Мальчишка получил ночлег в конюшне комарха. Потом мылся в бане и примерял чистую холщовую рубаху.
   - Просто диво с этим Савмаком! - говорили селяне.- Дурень, бездельник, а попал в такую неслыханную милость к царице, удостоился награды!..
   - Удивительно это!.. Тут не обошлось без колдовства!
   Пробовали расспрашивать парня о смерти деда, но тот ответил столь невразумительно, что все махнули руками.
   - Одно слово - порченый. Его степные духи давно оседлали. Ведь старик-то был колдуном. Все помнят рассказ одной старухи о том, как она шла поздно ночью и видела старого Баксага. Он бежал на четвереньках, поток обернулся волком. Кое-чему он и внука научил.
   - А я так думаю,- философски рассуждал Дот в кругу крестьян,-что дуракам всегда счастье. Ибо за дураков думают боги!
   - Может быть,- соглашались многие.
   Лишь самые старые и опытные мужи качали головами в выносили свое:
   - Этот Савмак не столько дурак, сколько хитрец. Дед научил его, как легче жить на свете... Остается тайной - кто убил Баксага? И кто помог убежать тому бродяге?..
   Далее шли разговоры шепотом о том, будто бродяга говорил людям, что вольности сатавков должны вернуться. Но это были запрещенные, страшные разговоры. За них преследовали.
   А Савмак, уже одетый в новую рубаху, помогал Иксамату убирать навоз со двора старшины н ждал отправки в Пантикапей.
   Свои замыслы о мести за деда он затаил. И больше ни с кем не разговаривал о смерти Баксага и ее виновниках. Да и крестьяне как-то стали сторониться его.
   Старшина же спешил разделаться со странным и диким парнем, которого раньше сдерживал дед, а теперь никто. С таким наживешь беды. Тем более что он оставался единственным свидетелем смерти пасечника и знал правду, которую надо было скрыть от народа.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   В ШКОЛЕ ВОИНОВ
   Они подъезжали к Пантикапею по дороге, окаймленной курганами, под которыми похоронены скифские цари и князья давних времен.
   У стен боспорской столицы увидели много людей. В большинство это были бедняки, такие же, как и в родном селении Савмака, убогие, оборванные и, по-видимому, голодные. Они двигались в одиночку и толпами.
   Потом их воз догнал партию рабов-кандальников, оглашающих окрестности тупым лязганьем цепей я каким-то надрывным стоном. Возможно, колодники пели, может, плакали все сразу. Савмак широко раскрыл глаза, впервые увидев людей, закованных в цепи. Их сопровождали пешие воины, изнывающие от жары. Доспехи воинов покрылись пылью, а на лицах блестели потоки грязи.
   - Дядя номарх, а почему это?-спросил пораженный мальчишка.- Зачем это? На ногах железа, как на нашем быке, что на людей бросается.
   - Молчи ты,- недовольно моргнул усом разомлевший от зноя старшина, - рабы это. Или не видишь, что под надзором идут?
   - А цепи-то, цепи на ногах зачем?
   - Чтобы но разбежались, вот зачем. Ты больше молчи, а то за длинный язык и тебя вот так же цепями скуют!
   - Ну уж! - рассмеялся Савмак. Однако почувствовал себя неловко и с внутренним страхом оглянулся на несчастных.
   Один из невольников, обнаженный до пояса и страшно худой, упал на пыльную дорогу и сразу замедлил движение всей колонны. Он пытался встать и делал тщетные усилия, упираясь в землю руками.
   Конвойный страж подошел и сердито наругался. Раб помотал головой и бессильно поник, тяжело и часто дыша.
   - А, собака! - вскричал стражник, неправильно произнося это слово по-скифски. И, повернув копье тупым концом, окованным железом, изо всей силы ударил измученного колодника по спине.
   Раздался странный приглушенный звук, от которого Савмак невольно ойкнул. Ему показалось, что его самого ударили. Он съежился и испуганно оборотился к равнодушному старшине. Тот обтирал пот с лица и еле мог поднять веки от донимающей его истомы.
   За первым ударом последовал второй, сопровождаемый ругательствами. Парень не мог оторвать глаз от того, как двое приземистых стражей молотят толстыми древками копий нечто похожее на кучу костей, еле удерживаемых в мешке из тонной кожи. С внутренним трепетом он заметил, что под копьями что-то блеснуло красным. Он зажмурился и не мог удержаться от потока слез. Он не смог бы сказать, жалко ли ему раба. Пороли и у них в деревне, даже сам Савмак испытал это наказание. Но его непривычно взволновало все увиденное. И железные ожерелья на руках и ногах людей, которые не смогли бы разорвать в обыкновенной веревки, так они были измучены и худы. И беспричинное жестокое избиение совсем обессиленного человека. Наконец, казалось странным, что никто не замечал этого. Люди проходили мимо, как слепые. Одни - угрюмо глядя себе под ноги, другие смеясь и разговаривая.
   В лицо пахнуло целое облако пыли. Послышались перезвоны колокольцев, и их обогнала четверка белоснежных коней, на спинах которых что-то блестело, пестрело, переливалось в лучах жаркого солнца. Лошади влекли за собою нечто удивительное, вроде красивого дома, поставленного на колеса. Из окошек выглядывали веселые лица молодых людей. Старшина едва успел снять с головы колпак и поклониться, как чудесная упряжка исчезла в туче пыли.
   Народу все прибывало, становилось жарче. От высоких зубчатых стен, покрытых от времени пятнами и темными квадратами выступающих камней, поднимались струи раскаленного воздуха, называемые в деревне барашками.
   Что это?
   Юный селянин опять широко раскрыл глаза. Он увидел на стенах высокие шесты, а на шестах круглые предметы... человеческие головы... Он едва не закричал в, испуге при виде того, как ворона примостилась прямо на мертвой голове и стала деловито выклевывать ей глаза.
   - Да что же ото, дядя старшина? - спросил он, почти не владея собою. Ему хотелось соскочить с воза и убежать отсюда. Жуткие картины больно ранили мягкую душу, еще не закаленную в ужасах жестокого века.
   - Эх ты дикий, Савмак! Еще раз говорю - дикий! Простых вещей не разумеешь. Ну чего трясешься, теленок деревенский! Не твою голову выставили!.. Это головы разбойников, а может, рабов, что хотели убежать от хозяев или другое нехорошее дело сделали. Вот им головы-то усекли и выставили как бы напоказ, чтобы другие видели и запоминали! Знали, что можно и что нельзя!..
   Они подъехали к воротам, осаждаемым массой людей. Слышался говор вперемежку с ругательствами и смехом.
   Подошел страж в железной шапке. Мальчишка весь напрягся, готовясь соскочить с телеги и дать стрекача в случае чего. Но, взглянув на страшные головы на шестах, прижался к сиденью.
   Страж переговорил со старшиной и, получив монету, дал знак. Несколько голых и грязных людей уперлись руками в створки ворот и распахнули их настежь. Воз, а вместе с ним и бесчисленная толпа пешеходов проникли в город.
   - Вот тебе и Пантикапей, - сказал дядька, зевая, - теперь где бы напиться чего-нибудь холодненького.
   Савмак сразу вспомнил колоды у пасеки, наполненные студеной родниковой водой, и сердце его болезненно сжалось.
   Но где же город? Он увидел нагромождение бесчисленных лачуг, глинобитных хижин, крытых соломой или тростником. Пахло дымом, пылью и навозом. Улицы заворачивали и терялись среди домишек. В загородках мычали коровы. Всадники в лохматых шапках ехали навстречу, разгоняя народ плетеными нагайками.
   Они свернули в переулок, въехали во двор. Комарх принес ведро воды, напился сам, дал и Савмаку. Тот пил жадно и долго, не переводя дыхания, пока старшина не отнял посуды.
   - Хватит, а то брюхо лопнет!
   После краткого отдыха под сараем они оставили телегу и лошадей в заезжем дворе, а сами пошли. Долго плутали по бесконечному лабиринту улиц, потом, утомленные, начали медленно подниматься в гору.
   2
   Судить о Пантикапее по впечатлениям деревенского парнишки нельзя. Савмак никогда не видел ничего, кроме родного селения, и был поражен, подавлен величиной и многолюдностью города царей, оглушен его шумом, ослеплен яркостью и многообразием его жизни.
   Ступая босыми ногами по плитам древнего города, деревенский парень задавал себе тысячу вопросов, на которые ответить было некому. Комарх, привезший его сюда на телеге вместе с мешками проса и вязанками чеснока, шагал с важностью провинциала, то и дело поправляя на плечах новую накидку, которую надевал лишь по большим праздникам.
   Бедные лачуги остались позади. Теперь Савмак, изумленно глядел на высокие двухэтажные дома, на ряды стройных колонн с кружевными капителями и лепные фронтоны храмов. Особенно его поражали "каменные люди" - истуканы, поставленные на перекрестках улиц и у некоторых зданий. Ему казалось, что они живые и следят за ним своими застывшими глазами. Цветная окраска на многих давно облезла, и они выглядели как бы умершими, а поэтому более страшными.
   Встречались и новенькие изваяния, свежеокрашенные разными красками. Они радовали взор своим ярким, веселым видом. Савмак, как истый сын своего времени, был воспитан на идолопоклонстве. Для него каждое иссеченное из камня или дерева изображение живого существа жило особой, таинственной жизнью, несомненно видело, слышало, понимало все, что творится другом, и могло влиять на судьбы людей.
   Он с робостью переводил глаза с истуканов на старшину и, не выдержав, спросил:
   - Дядя комарх! А когда же мы принесем жертвы этим? А? - и кивнул головой в сторону изваяний.
   - Среди улиц жертв не приносят. Для этого есть алтари перед храмами. Да и не твое это дело. Не зевай!
   Столкнувшись со случайным прохожим, Савмак ошалело кинулся в сторону и тут же налетел на другого, получив в первом случае проклятие, а во втором изрядный толчок в бок.
   - Чего вывел на улицу своего глупого раба? - в сердцах бросил прохожий комарху.- Он как пьяный шатается из стороны в сторону!
   Эти слова, сказанные по-скифски, насмешили деревенского простака. Он загоготал как гусь и дернул старшину за край накидки:
   - Дядя, а ты слыхал, что сказал вон тот, с крашеной бородой? Он меня принял за раба!
   Старшина ничего не ответил, лишь хмыкнул неопределенно, взял парня па руку и зашагал быстрее.
   Впрочем, Савмак мог быть принят и за сына свободного гражданина, ибо не был так грязен и оборван, как в день соревнований перед священным дубом. Ему вымыли голову, освободившиеся от груза земли и сала волосы весело блестели и кудрявились на солнце. Лишние космы обрезал сам старшина, теперь они не закрывали глаз и не мотались сзади до самых лопаток. Это не казалось удобным, солнце било прямо в глаза, приходилось щуриться.
   Зато внешность будущего царского воина выиграла. Его удлиненное лицо с веснушками и смелые, любопытные глаза принадлежали уже не бродяге-мальчишке, а юноше весьма благообразному. Длинный и прямой нос не портил его, только полуоткрытый рот с тенью будущих усов над верхней губой свидетельствовал о деревенской простоватости его натуры. Резко выделялся загар ниже глаз по сравнению с белым, сейчас покрасневшим лбом. Жилистая шея казалась тонкой. Холщовая рубаха складками висела на худых плечах.
   Таким прибыл в Пантикапей этот подросток-полуюноша, сметной и по-деревенски непосредственный. Его душа переполнилась новыми впечатлениями, он жадно приглядывался к непривычной для него обстановке. Сейчас никто из проходящих мимо людей не мог и подумать, что этот парень сыграет такую необыкновенную роль в истории Боспорского царства и что имя его останется в памяти людей на многие века.
   Не больше других мог предполагать и сам Савмак.
   Он доверчиво, в простоте и непорочности своей души восхищался всем, что видел, преклонялся перед необыкновенными, на его взгляд, людьми, дивился столь же необыкновенной внешности города. Того города, в котором живот сам царь! Савмак вспоминал царя и царицу и заранее готов был всеми силами угождать им, делать, что они прикажут. При этом не сомневался, что сейчас его ведут прямо в царское жилье. Там ему дадут копье о красным древком и буланого коня. Такого же, как у того фракийского сотника, что убил деда... Убил деда!.. Воспоминания пронизали его как стрелой. Деревня, милый его сердцу пчельник, добрый дед Баксаг, оттесненные было новыми впечатлениями, опять предстали перед его глазами так ярко, так осязаемо и близко, что он остановился. Старшина сердито дернул его за руку. Юноша отмахнулся.
   "Они убили деда! Такие же люди, как и все эти - в красивых плащах и с царскими копьями".
   Дикое степное буйство поднялось в груди. Он сжал кулаки и стал шарить среди прохожих глазами. Встреть он сейчас убийцу - он сразу же кинулся бы к нему с криком ненависти.
   - Я скажу царю и царице! Царица поможет мне отомстить! Та, что с белыми волосами...
   - Опомнись, дурень! - в испуге замахал руками комарх, озираясь.- О чем ты царю или царице сказать хочешь? Ты что, объелся дурного меда, что ли?
   - Скажу царице, - разгоряченно заговорил Савмак, - чтобы она казнила тех, кто деда убил! Они и мед царский украсть хотели! А дедушка-то...Крупные слезы градинами покатились по щекам.
   Удивленный старшина стал ругаться:
   - Просто дурень ты, Савмак, щенок от глупой суки! Чего ты распустил слюни среди царского города? Уж не думаешь ли ты, что здесь на твои слезы обратят внимание и вернут тебе твоего деда? Пойдем, пока цел! Вижу я, наживешь с тобою несчастья.
   Они продолжали путь по улицам Пантикапея. Но Савмак уже не оглядывался вокруг с прежним благодушным восторгом. Все сразу пожухло. Образ деда, умирающего от удара царского сотника, печальный и суровый, стоял перед ним. Голос крови становился все громче, в ушах стучало, как молотком. Было ясно, что дух деда призывает его к кровавой мести. И ему не иметь покоя, пока смерть Баксага не будет отомщена по закону отцов. Кровь за кровь! Жизнь за жизнь!.. Иначе и ему, Савмаку, не видеть счастья и удачи на белом свете! Как он мог забыть об этом?
   Юноша опять остановился, к великой тревоге его поводыря, желающего скорее разделаться с дикарем, сдать его на руки царским людям. Но тревога сменилась страхом, когда Савмак, сверкая глазами, поднял правую руку и возгласил:
   - Кровь на мне! Кровь деда Баксага! Свидетели боги и ты, комарх, что я не забыл о мести. Я найду убийцу и принесу его голову на могилу деда!
   Старшина чуть не упал на мостовую от такой клятвы. Он в ужасе оглянулся, и ему показалось, что все проходящие с подозрением смотрят на них, а издали как будто послышался топот царских стражей и лязг оружия.
   Но Савмак произнес свое заклятье на языке сатавков. Большинство горожан не понимало этого языка. Господствующим диалектом на Боспоре был ионийский. И на бормочущего непонятные слова отрока в странной деревенской рубахе никто не обратил внимания.
   - Ну, где он живет, царь-то? - трезво и серьезно спросил юноша, опуская руку.- Я хочу все рассказать ему.
   - И думать не смей!..- замахал руками старшина.- У, настоящий злой дух! Зачем только боги связали меня с таким? Только заикнись царю или кому другому, что на тебе кровь деда, так сразу узнаешь вкус собственной крови! Плохие дела ждут тебя, порченый! Не миновать тебе ошейника и рабской цепи!
   Старшина не мог отделаться от странного чувства. Как будто впервые увидел и узнал Савмака. Идя рядом, он косил свои воспаленные глаза на парня с суеверной настороженностью. И готов был поверить, что Баксаг передал внуку часть своих колдовских связей с духами зла.
   Савмак же шагал уверенно, не смотря по сторонам, сосредоточенный, угрюмый.
   3
   Закончились улицы, идущие в гору, опять начался спуск, и вдали мелькнуло море с кораблями, покрытыми парусами. Путники оказались в узком и длинном проходе между двумя серыми, облупленными стенами.
   Савмаку их путь показался таким длинным и запутанным, что он ни за что не нашел бы дороги обратно. Сам старшина, хотя и бывал в Пантикапее много раз, еле разыскал этот переулок. Здесь не толпились люди. Меж каменных плит росла трава, а сами плиты, серые на солнечном припеке, в мрачном переулке выглядели черно-зелеными.
   Они остановились около глухих ворот, окованных железными полосами и круглыми бляхами.
   - Сильны боги,- вздохнул как-то особенно старшина,- кажется, здесь.
   - Что? Тут царь живет? Ух, какие ворота! Целый дом в них протащить можно!
   Комарх постучал висевшим на цепочке молотком. Через минуту послышалось звяканье железа, и половина ворот медленно, со скрипом приоткрылась. Показался пожилой угрюмый воин в колпаке, с топором у пояса.
   Старшина поклонился.
   - Вот парня привел но велению самой царицы Камасарии. Победитель он на ристалище. Велено представить его сюда, в школу воинов царевых. Савмак имя ему.
   - Савмак? - прохрипел привратник, оглядывая обоих.- Не слыхал ничего.
   Сказав это, он повернулся спиной и исчез за воротами. Опять заскрипели створки, но еще медленнее. Старшина опешил. Как же так? Не сдать этого шалопая в школу - не выполнить приказ царицы. Да и куда с ним, когда день кончается, ночевать нужно в людном месте, а он как дикий козел, того и гляди, боднет кого или выкинет такую штуку, за которую попадешь куда следует.
   - Стой, стой, добрый человек! - вскричал он, хватаясь за скобу.Погоди, поговорим!
   - Чего еще? - уже раздраженно проворчал воин, высовывая из ворот свою бородатую равнодушную физиономию с заспанными глазами,- Сказал, что не слыхал ничего. Нет повеления!
   - Да как же так? - растерялся старшина, потом внимательно взглянул на воина и стал развязывать пояс. - Сейчас мы с тобою договоримся.
   Страж уже не спешил, лениво сплюнул на мостовую при виде того, как волнуется и потеет деревенский житель. Однако оценил догадливость просителя, и что-то похожее на мысль мелькнуло на его сером одеревенелом лице.
   - Вот тебе! На, братец, выпьешь завтра за мое здоровье.
   - Что это? - Воин медленно принял монету с изображением грифона-.Ты это мне?
   - Тебе, тебе,- рассмеялся старшина,- кому же! Тебе, царский воин!
   - Возьми обратно. За эту монету мне не только вина, но и кружки облизать не дадут. Чтобы я мог выпить за твое здоровье, нужно десять таких монет.
   - О! - испугался старшина.- У меня нет таких денег. Я за ночлег с двумя лошадьми заплатил четыре монеты.
   - Тогда проваливайте! А то сейчас кликну охрану с пайками!
   - Зови охрану,- рассердился комарх.- Зови, дурной слуга своего господина. Я хочу этого. Я всем расскажу, как ты отказался выполнить приказ царицы, как ты вытягивал десять монет. Я, брат, не простой селянин, а старшина селения и поставлен на это место самим царем за ратные заслуги. Зови охрану, не то я сам позову. Эй, кто там!
   Привратник в свою очередь опешил перед таким напором. Он выпучил бесцветные глаза и замахал руками.
   - Довольно кричать! Расходился как петух! А откуда я знаю, что ты старшина и пришел по цареву велению? Чего тебе?
   - Сказал - парня привел, учить военному делу. Давай обратно монету.
   - Нет,- уклонился воин,- зачем богов гневите. Я попытаюсь, может, мне за нее какого-нибудь кислого вина нацедят полкружки. Давай парня.
   - Вот он.
   Савмак, подтолкнутый сзади рукой комарха, шагнул в ворота и оказался в полукруглом проходе под стеной, увидел дальше чистый двор и какие-то строения. Несколько человек стояли друг против друга и размахивали длинными палками, как бы дрались, только без гнева, наоборот, смеялись.
   - Прощай, Савмак! - послышалось сзади.
   Мальчишке показалось, что в голосе старшины прозвучали непривычные нотки теплоты, сожаления. Он хотел ответить, но ворота уже сомкнулась. Перед ним стоял старый воин-привратник.
   - Иди вперед, вон туда,- приказал он.
   С этого приказания и началась новая жизнь в стенах военной школы, где приказ и грозный окрик служила единственной формой обращения к будущим воинам.
   Нужно сказать, что в школе преобладала скифская речь. Эллины попадали сюда лишь в качестве начальников и дядек с толстыми палками в руках. Ученики в большинстве являлись местными скифскими юношами, такими же, как и Савмак.
   Новичка окружили веселые лица молодых ребят, одетых в одни рубахи, босых, как и он, но куда более оживленных. Видимо, они уже привыкли к высоким заборам вокруг и чувствовали себя здесь старожилами.
   - Откуда ты? - спросил один.
   - Чей ты? - перебил другой.
   - Как попал сюда?
   Савмак по мог отвечать на все вопросы сразу и рассеянно водил глазами по сторонам. Это вызвало громкий хохот. Кто-то дернул его сзади за рубаху, потом он ощутил щипок под лопаткой и, повернувшись, выдавил:
   - Не надо.
   Он не чувствовал страха перед незнакомыми ребятами, но не знал, что он должен говорить, как отвечать на их вопросы. К тому же в груди его все еще ходили волны гнева и скорби, разбуженных воспоминаниями о смерти деда. Кто-то щипнул больнее. Рука, пропахшая луком, попробовала потянуть его за длинный нос. Он отшатнулся, недоумевая, зачем все это, и довольно резко отшиб озорную руку прочь.
   - Ох ты! - захохотали вокруг,- Огрызается, как деревенский щенок!
   Та же рука схватила за ухо. Запах лука напомнил Савмаку, что неплохо бы поесть чего-нибудь, но боль в ухе и догадка, что над ним издеваются, вызвали досаду и быстро нарастающей раздражение. Он резко повернулся и увидел перед собой высокого пария с козлиными, насмешливыми глазами. Парень, как видно, был по возрасту значительно старше Савмака.
   - Чего ты? - с упреком спросил Савмак, желая, чтобы его оставили. Но против воли в его голосе прозвучала угроза, в щеки ударила кровь.
   - Смотри, Атамаз, не дразни его,- подшутил кто-то,- он сердитый, еще в драку полезет.
   Все опять рассмеялись. Но Савмак видел лишь острые, козлиные глаза и искривленный насмешливо рот.
   - Да вот хотел пощупать твои уши - печеные она у тебя или сырые?
   - Печеные или сырые? А ну я пощупаю твои - может, у тебя вареные?
   Никто не ожидал такой сметки и быстроты от деревенского увальня, новичка. Савмак мгновенно схватил насмешника за ухо и дернул довольно чувствительно. Оскорбленный Атамаз не мог снести такой обиды и унижения от новенького. Тем более что смех усилился. И хотя за драки больно наказывали палками, он ударил новичка в грудь. Толпа расступилась. Савмак покачнулся, но не упал. Теперь ому стало ясно, что он должен делать. С яростью, может излишней для такого случая, он склонил голову и ринулся вперед, как дикий вепрь. Меткий удар умелой руки сбил его с ног под хохот окружающих. Но все качества неукротимой натуры, которые потом Савмак показал школьным товарищам и руководителям, разом проснулись в нем. Упав, он и не подумал плакать или бежать. Почти звериная взъяренность его привела в смущение самого обидчика. Атамаз любил подшутить, иногда зло, над более слабыми, но совсем не хотел затевать большую драку, зная, что за нарушение порядка полагается наказание.
   С перекошенным лицом новичок кинулся на обидчика и, не обращая внимания на встречные удары, сумел нанести ему ответный удар головой в живот. Тот попятился, более встревоженный скандалом, чем полученной сдачей. Савмак использовал момент и до крови разбил ему скулу кулаком. Дело неожиданно приняло серьезный оборот. Товарищи хотели вмешаться, но Атамаз разбросал их. Из его носа лилась кровь, под глазом набежала шишка. Он дал подножку обезумевшему противнику, и тот, падая, ухватился за его рубаху и разодрал ее до самого ворота.
   Обозленный обидчик навалился сверху и стал бить кулаками, но покатился на песок, получив удар пятками, жесткими, как копыта трехлетнего жеребца.
   Пораженные воспитанники разинули рты. Драка происходила так быстро, что никто не мог сообразить, что делать. Хотя после все признавали, что могли сообща предупредить неприятный случай и его последствия.
   Савмак ничего не видел, кроме врага. С быстротой пенного кота он оказался сверху и метил выбить зубы ненавистному забияке, дико вскрикивая в исступлении. Если бы ему подвернулся в эту минуту камень, он не задумался бы опустить его на голову Атамазу.
   Последний наконец вышел из состояния замешательства и двумя рассчитанными ударами уложил дикаря на землю. Того подняли в бесчувственном состоянии. Однако было поздно. Уже слышались торопливые шаги и ругательства старших. Гроза, которой можно было избежать, готова была разразиться - и через минуту действительно разразилась.
   4
   Немало было работы палкам и гибким хворостинам, что прогулялись по спинам нарушителей порядка закрытой, похожей па тюрьму, школы молодых воинов.
   Впрочем, школа лишь сохраняла свое наименование с былых времен, во многом изменив свою первоначальную сущность.
   В прошлом здесь готовили основной состав царской дружины из молодежи разного происхождения, среди которой не последнее место занимали молодцы-сатавки. Это было в те времена, когда еще не поколебалось относительное единение городов и земледельческой туземной хоры, связанных общими интересами.
   Только с усилением власти Пантикапея и расширением вывозной торговли хлебом требования города к деревне становились все более настоятельными, нажим на крестьян усилился. В ответ на сопротивление хоры городские власти ввели наемные дружины. Народ оказался разоруженным, оружие перешло в руки наемников. Но последним надо было хорошо платить, и крестьяне получили дополнительную обузу - содержание собственных угнетателей, которые, по лицемерному разъяснению властей, признаны были освободить мирных тружеников от воинских тягот. Наемники, мол, охраняют мирный труд земледельца от скифских набегов.
   Но школа воспитанников из крестьянских сынов продолжала существовать, хотя и в измененном виде. Теперь здесь готовились воины для подсобных целей, о которых будет сказано дальше.