Полупуднев Виталий Максимович. У Понта Эвксинского (Том 2)

   И несмотря на уговоры, Пастух отодвинул от себя тарелки и кубки, достал из-за пазухи луковицы, стал резать их на столе ножом, солить и класть в рот. К рыбе и пирогам не притронулся.
   - Эй! - крикнул он сторожевому воину.- Скажи нашим людям, чтобы не ели всякой дряни и не пили вина! Кого замечу пьяным - заставлю идти за хвостом своего коня! Хлеб и вода - вот пища восставшего воина-пастуха! Говори, Савмак, что я должен делать? Ибо царю, избранному народом, присягаю!
   - Ответь мне: что делают сейчас сатавки-поселяне?
   - Празднуют свое освобождение!
   - Это великий праздник! Но подумали вы, не уйдет ли время для посева?.. Может быть, назавтра праздник-то прервать, посеять все, что еще не посеяно, а потом праздновать и веселиться?! А?
   - Не обременяй своей головы, о новый царь, крестьянскими делами,усмехнулся Пастух,- наводи порядок в Пантикапее! Ибо все зло - в городах. А свободные пахари сами знают, когда им сеять и сколько. Теперь их судьба в их руках. Хотят - сеют, хотят - не сеют... А разве радость людскую можно прервать?.. Слышишь, поют!
   Крестьянский воевода склонил голову набок и прислушался к нестройным звукам, доносившимся со двора.
   - А если не посеем сейчас,- продолжал так же спокойно Савмак, пристально глядя в лицо Пастуха,- то что же есть будем целый год?
   Пастух опять взглянул в ответ с лукавством и хитрецой.
   - Не посеют - сами и будут виноваты, спросить не с кого! Да не тревожься, пшеницу засеяли еще до бунта, правда, не везде... А вы что, тоже сеять приехали?.. Малость опоздали, ну да ничего. Земли много, начинайте! Ведь и горожанам надо есть,- значит, надо и сеять!
   - Ох, темен ты, Пастух, ой как темен! - не удержался Абраг, разводя руками.- Видно, около, овец мудрости не наберешься. Смотрю я на тебя как на деревянную колоду - толста и тяжела, а внутри одна гниль и труха.
   - Как так? - широко раскрыл глаза Пастух, поражаясь решительному тону старого раба. Тот продолжал:
   - Да пойми ты, человек в шкурах! Городские рабы великое дело сделали, царскую рать разгромили, царя уничтожили и Диофанта еле живого выпустили! Развалилась держава эллинская, а на ее место теперь другая становится - сколотская! И царь у нас - сатавк! Вот он, перед тобой!.. Это он вел рабов на бой! А сейчас из тех же рабов дружину создал, для которой весь Пантикапей будет мечи ковать, луки гнуть. Ибо готовимся мы к великим боям... Как же мы сможем сами хлеб сеять, если война-то на носу?!
   - Какая война, с кем?!
   - Ах темнота, темнота! Да разве дадут нам хозяева жить спокойно? Они за проливом ножи на нас точат! Великую рать вооружают! К Митридату еще раньше послов направили, просили его войско послать на Боспор, против народа!.. Не успеешь выспаться у костра на своей сырой шкуре, как нагрянут со всех сторон!.. Свободу надо мечом защищать, пойми ты, дубина этакая!
   - Ну, ну, не ругайся! - ответил озадаченный Пастух. Он никак не ожидал, что этот невысокий, но коренастый старик с кулаками, как кувалды, так просто заставит его почувствовать непривычную неловкость.- Свободу мы будем защищать!
   - Так ведь войску нужен хлеб, чтобы оно с голоду не умерло! И кузнецам, что мечи куют, тоже есть надо!
   - Каждый должен взрастить хлеб свой!
   - Хлеб взрастят крестьяне, а горожане мечи выкуют. А царская рать воевать будет, свободу нашу охранять. Каждый свое дело делает, пойми ты это. Ты вот хлеб раздаешь - а кому и по скольку?.. Один сумеет больше других захватить, а потом сгноит хлеб в яме. А голодному куска не даст. Другой этого хлеба и не увидит... Царь же наш, народный, хочет, чтобы все сыты были!.. Ах, Пастух, Пастух! Горе тебе, и народу с тобою тоже торе!
   - Ты что, приехал ругать меня?
   - И поругаю, если есть за что.
   - Подожди, Абраг,- вмешался царь, улыбаясь.- Нет, Пастух, не ругать я тебя хочу, но помочь чем могу.
   - Вот это мне как раз и потребно!.. Не успеваю я везде: Нимфей брать надо, голодные хлеба просят - тоже надо дать. А там еще по деревням свадьбы начинают отравлять - и все зовут.
   - Вот я и хочу тебе помочь.
   - Повелевай, все исполню!
   - Ты, Пастух, человек ратный и потому не успеваешь делать дела крестьянские. Сказал я - помощник тебе нужен. Кого ты хотел бы?
   - Давай вот этого, седого! - указал Пастух на Абрага.- Хоть и ругается, но по мне человек этот.
   Все рассмеялись. Лайонак налил кубки. Друзья выпили. Пастух воздержался.
   - Весь хлеб,- сказал царь,- что остался в кладовых Саклея, сейчас же надо погрузить на крестьянское арбы!..
   - Вот это правильно! - заулыбался Пастух.
   - И отправить под охраной конных воинов в Пантикапей, там им Атамаз распорядится. И больше раздач хлеба вот так - бери сколько хочешь - не производить!
   - Как же так? - оторопел Пастух.- Хлеб-то крестьяне сеяли, значит, он должен быть им и отдан!
   - Нет,- пробасил Абраг,- хлебом крестьян мы снабдим, только не так, как это ты делал. Город тоже есть хочет, я уже говорил тебе.
   - Эх! - ударив Пастух шапкой об пол.- Жила деревня для города, для него сеяла и жала, по его милости голодала. И опять вы хотите выжать из пахаря масло. Говорю вам: не троньте крестьянина, он хочет сам жить для себя и будет счастлив, если все города провалятся сквозь землю! Не нужен город крестьянину! Он сам соберет и съест хлеб свой, соткет себе холст, выкроит из кожи сандалии! А город без деревни - ничто! Много там бездельников и белоручек, вот их посылайте пахать и сеять! И не пытайтесь сделать опять рабом несчастного сатавка!
   - Не прав ты, Пастух,- мягко возразил царь,- ну, да мы с тобою еще поговорим. А сейчас, Лайонак, ты будешь сопровождать обоз с хлебом, в городе ждут его. И готовьте к моему приезду всенародную экклезию. Я же с Пастухом я Абрагон проеду по деревням и побываю под Нимфеем.
   - Береги себя, государь! - начал было Лайонак, но оба пожилых сатавка перебили его возгласами и уверениями, что царю ничто не грозит.
   Все встали из-за стола и поочередно обнялись.
   7
   Кроме таких крупных городов, как Пантикапей и Фанагория, стоящих одни против другого по обеим сторонам пролива, в Боспорское царство входило еще двадцать два города. Некоторые из них являлись старинными эллинскими полисами колониями, другие разрослись из туземных поселков, третьи оставались всего лишь большими деревнями. История сохранила названия этих городов, нередко окруженных каменной стеной, сравнительно благоустроенных. Многие из них имели общественные здания, храмы, даже чеканили свою монету.
   В западной половине царства, расположенной на землях древней Тавриды, южнее Пантикапея, стоял город Нимфей с незамерзающим портом. Юго-западнее - Феодосия с гаванью на сто кораблей. Она соперничала со столицей в торговле с заморскими странами.
   Города эти, войдя в состав Боспорского царства, оставались полисами, они сохранили самоуправление и даже хозяйственную обособленность. В этом смысле царство являлось лишь союзом самостоятельных городов, так как ни правители Археанактиды, ни более поздние Спартокиды не смогли связать их прочными хозяйственными узами. И хотя им удавалось взимать налоги и пошлины с подвластных городов, но основным источником мощи и богатства древнего царства являлись закрепощенные крестьяне-сатавки, сеявшие пшеницу. Да и все города эллинских колонистов были по существу теми пиявками, которые жирели, присосавшись к телу простого трудолюбивого народа. Они и объединялись лишь для того, чтобы с большим успехом тянуть из народа соки, легче управлять им. Они нередко ссорились между собою, боролись за право вырезать лучшие куски из тела покоренной страны.
   Источником соперничества городов была выгодная торговля скифским хлебом сначала с Милетом, основателем Пантикапея, потом с Афинами, а после захвата Эллады римлянами - с Синопой, столицей Понтийского царства. И когда рухнула тирания Спартокидов, пала власть Пантикапея, остальные города не ощутили катастрофы. Они были и оставались "отдельными городами". Их хозяйственная основа не пострадала. Со свойственной эллинам гибкостью и изворотливостью, граждане городов быстро наладили обмен с мятежной хорой, как будто ничего не произошло.
   С другой стороны, Савмак и многие участники восстания ожидали, что мятежные крестьяне, пылая ненавистью к городам-поработителям, будут со всей страстью штурмовать их, дабы отомстить за прошлые обиды и унижения, не входя ни в какие переговоры с хитрыми эллинами. Когда городские рабы захватили власть в Пантикапее и Феодосии, отдельные очаги крестьянского неповиновения и мятежа действительно слились в общий пожар восстания. Крестьяне отпраздновали свою победу поджогами царских имений и складов и разграбили все, что смогли разграбить. Они перебили комархов и всю царскую администрацию. Но дальше этого не пошли. Хозяйственные торговые связи деревни с городом имели вековую давность и оказались удивительно прочными и живучими.
   История сохранила рассказ о том, как скифы-пахари, что жили близ Ольвии, сами способствовали ее восстановлению после разгрома врагами, так как город этот был нужен им для обмена хлеба на изделия городских мастерских.
   Нечто подобное наблюдалось в те дни и на Боспоре. С необычайной легкостью образовались торжки перед воротами осажденных городов. Между деревенскими повстанцами и горожанами шел оживленный торг. Под стенами Нимфея, взятию которого Савмак придавал важное значение, раскинулся лагерь повстанцев, быстро превратившийся в базар. Даже в настроениях обеих сторон наметилось созвучие. Те и другие с хохоток и шутками рассказывали о том, как спесивый Пантикапей не выдержал, развалился.
   - Растрясли рабы царские сундуки, да и таким, как Саклей, солоно пришлось,- смеялся горожанин, выменивая у крестьянина кур и передавая их своему рабу-носильщику.- Так и надо пантикапейским богачам, давно они не дают нам жить и торговать по-настоящему!
   - Верно, верно,- весело скалился высокий крестьянин, босой и грязный, но вооруженный вилами, на зубьях которых запеклась кровь,- дали им по делам их!.. А теперь все наше - хлеб и скот! Хотим - сами едим, хотим меняем!.. А почему ты даешь мне за десять кур эти поношенные сандалии? Я хочу новые!
   - Выдумал! - с грубой снисходительностью вскинул голову горожанин.- Куры еле живые, а сандалии подавай новые?! Хватит с тебя, поносишь и эти!.. Пошли!
   Крестьянин вздыхает, но соглашается. Ему и в голову не приходит, что он может сейчас же отобрать у заносчивого эллина и своих кур и всю его одежду.
   На площади маленького, но гордого своим прошлым городка шли громкие разговоры о том, что пора восстановить полную независимость Нимфея, вернуть общине ее права, завоеванные еще прадедами. Городские власти не возражали против таких настроений, но полагали, что им трудно будет удержаться против рабских полчищ, если они вздумают пойти против города. Поэтому спешно готовили посольство в Фанагорию с просьбой о немедленной военной помощи.
   В настроениях горожан и их разговорах слышались отголоски тех времен, когда Нимфей еще не влился в Боспорское царство и долго сопротивлялся такому присоединению. Тогда Нимфей входил в афинский морской союз и опирался на него. Лишь в конце пелопонесской войны, раздиравшей в давние годы Элладу, изменник-нимфеец Гелон сумел впустить в город войска боспорского царя-архонта Сатира Первого, за что получил от последнего почет и награду. Представляет интерес, что Гелон был дедом знаменитого оратора Демосфена, в жилах которого текла не только эллинская, но и скифская кровь.
   Попытки Нимфея освободиться от власти Спартокидов не увенчались успехом. Афины потерпели поражение в морском сражении при Эгоспотамосе и не смогли ничем помочь своему далекому собрату.
   И вот уже свыше двухсот лет Нимфей пребывает под властью Пантикапея, не переставая вздыхать о былой независимости. Как же не использовать такое благоприятный случай для ее восстановления?
   8
   Проезжая через деревни, Савмак и его спутники видели тот угар, в котором находилась только что освобожденная боспорская хора. Еще продолжали гореть хозяйские усадьбы, и запах горелого зерна чувствовался всюду. Вокруг праздничных костров плясали многолюдные хороводы, слышались песни, веселые выкрики и смех. Пастух с блаженной улыбкой внимал народному ликованию, все время поглядывая на царя и Абрага, как бы ожидая их одобрения. Голуби сотнями падали на землю, всюду находя в изобилии верна рассыпанной пшеницы. Сама земля, казалось, была удивлена тому, что, вместо копыт лошадей царской стражи, ее сотрясают в танце тысячи крестьянских ног.
   Молодежь каталась на лошадях, украшенных лентами и пестрыми чепраками. Говор, песни, радостный, праздничный шум и гомон оглашали каждое селение. Чувствовалось, что любой встречный ликуя хочет сказать: "О свобода, как, оказывается, ты хороша!"
   Нимфей издали показал свои зубчатые стены. Всадники подъехали и сначала решили, что город уже взят и воины делят захваченную добычу. Но оказалось, что под стенами города раскинулась веселая ярмарка. Вооруженные нимфейцы наблюдали со стен, как горожане тащили целые возы разных припасов, выменивая их на поношенные плащи и всякую дрянь.
   Странная получалась картина. Присланные сюда Пастухом осаждать город сатавки устроили ярмарку, сбывали нимфейцам дешево доставшийся хлеб и скот, с радостными возгласами натягивая на плечи выменянные одежды, упиваясь плохим вином. Осажденные в короткий срок запаслись провиантом и теперь могли бы без заботы ожидать желанную помощь войсками из Фанагории. Они даже мечтали запастись дешевым хлебом для торговли.
   Савмак повернул лицо к Пастуху и мягко сказал ему:
   - Видишь, брат мой!.. Ты уехал, войско твое не привыкло воевать и превратилось в торговцев... А потом - обрати свой взор на то, что крестьяне совсем не расположены сами сучить нитки и кроить сандалии или одеваться в такие вот шкуры, какие ты носишь. Видно, миновали те времена, когда такое было. Вот сатавки сбывают хлеб и скот врагам, снабжают врагов продовольствием, получая в обмен одежду и обувь. Если так дело пойдет, то мы и за десять лет не возьмем Нимфея.
   - Посмотри, темнота! - добавил Абраг сердито.
   Пастух, разобравшись, в чем дело, побагровел и пришел в неописуемый гнев. Он хотел немедленно мчаться к стенам и плетью разогнать позорный торг, а ослушников и изменников казнить. Но царь и рассудительный Абраг удержали era.
   - Не горячись. Не они виноваты, а ты сам. Народ делает то, что делали его деды и прадеды, он торгует с городом. Оказывается, город нужен крестьянам, а деревня нужна городу. Только следует торговать не с мятежными городами, а с Пантикапеем. Туда надо везти хлеб и обменивать его там на одежду или горшки.
   Общими усилиями торговлю прекратили. Горожане в панике бросились в ворота города, под прикрытие своих камнеметов и тысяч стрел, что посыпались со стен. Пастух старался изо всех сил и дал клятву Савмаку, что не покинет войска, пока не возьмет Нимфея.
   - Правильные и мудрые слова твои, брат,- одобрил Савмак, обнимая Пастуха,- веди осаду как следует, а крестьянами и их делами займется Абраг.
   Всюду по дорогам были поставлены конные и пешие заставы. Тех, кто пытался провезти хлеб в осажденный город, задерживали. Припасы отбирали, и они шли на питание войска.
   Свыше недели ушло на эти дела, после чего Савмак и Абраг расстались с Пастухом. Последний остался держать осаду Нимфея, а царь в сопровождении вооруженных всадников направился в Пантикапей.
   Через месяц после таких мер Нимфей принес Пантикапею покорность. Савмак принял послов сдержанно, упрекать не стал. Он потребовал лишь внесения в казну натуральной дани и золотых монет. Хозяевам обещал сохранение их собственности, но обязывал торговлю с крестьянами вести под надзором своих приставов. Наказания палками и пытки запретил, однако от полного освобождения рабов воздержался. В этом был свой смысл. Вскоре прибыли послы из Тиритаки к других городов с изъявлением покорности новому боспорскому владыке.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ
   1
   Если бы Атамазу несколько ранее сказали, что он останется хотя бы на короткое время всевластным хозяином Пантикапея, что ему будет подчинено войско, что он будет пить вино из погребов Перисада, а спать в палатах царицы, то он назвал бы это забавной сказкой.
   Сейчас же, когда все это стало действительностью, ему некогда было даже почувствовать всю необычность своего нового положения. Он еле успевал обеспечить питанием огромное и нестройное войско с его неутолимым аппетитом. Он знал, что ощущение свободы, возможность отоспаться и наесться досыта всецело завладели душами рабов, сбросивших цепи. Бывшие невольники продолжали праздновать свою победу, не испили еще до дна чашу великого торжества и ликования. Песни, пляски, неистовое веселье сменялись обильнейшими пирами и сном по двенадцати часов в сутки.
   Атамаз, при всей своей простоте, чувствовал, что этот угар быстро пройдет. Сорвав первое яблочко с дерева небывалого успеха, вся разношерстная масса исстрадавшихся в неводе людей неизбежно потянется и к другим его плодам. Многолетнее озлобление, жажда отмщения поработителям еще не утолены. Пламя обиды и ненависти лишь притихло в атмосфере первых радостей, но завтра опять забушует неудержимо. Смешно было бы думать, что тысячи людей удовлетворятся мгновенным изменением их положения. Огромная сила и энергия, заключенные в груди любого из этих людей, потребуют применения, разрядки.
   Было очевидно, что стоит прекратиться притоку продовольствия и хмельных напитков - и рабы хлынут в усадьбы и дома горожан, разнесут вдребезги весь город, столь ненавистный им.
   Уже не раз Атамазу задавали острые вопросы, почему царь защищает эллинских рабовладельцев, богачей, что сидят на мешках с добром в своих каменных домах и ждут, когда из-за пролива явятся карательные войска и перебьют взбунтовавшихся рабов.
   - Вернется царь Савмак - все объяснит вам,- отвечал шутливо Атамаз,- а пока отдыхайте и несите охрану. Ведь вы воины, ваше дело подчиняться.
   И, собрав наилучших, создавал из них отряды, приказывал им не пьянствовать, следить за порядком в городе, не допуская насилия и грабежей. Он сам встречал караваны с хлебом и гурты скота, следил за расходом продовольствия.
   А на площади толпа голодных людей увеличивалась с каждым днем. Увечные старцы и сильные молодые парни вопили: "Хлеба! Хлеба!" И в то же время почти все мастерские стояли из-за нехватки работников.
   Атамаз посетил всех мелонархов, содержателей мельниц, и потребовал именем царя начать работу. Зерно надо превратить в муку. Потом приказал хлебопекам растапливать печи.
   Хозяева мельниц и хлебопекарен возражали:
   - Кто же будет тереть зерно, топить печи, носить дрова, месить тесто? Не мы же одни. Рабы разбежались, вы им дали свободу.
   - Вон на площади народу много - зови и нанимай. Каждый пойдет,
   - Не идут они. А некоторые даже обещают всем хозяевам кишки выпустить. Какой уж тут наем!
   Пришлось кликнуть клич среди вооруженных воинов-рабов, а также выделить несколько десятков парней из своей дружины одношкольников. Кое-как смололи зерно, испекли хлеб. В душе царского наместника начало нарастать раздражение. Он чувствовал, что необходима какая-то сила, которая привела бы в движение человеческую массу, поставила бы каждого на свое место. Он уже хотел послать воинов на рыночную площадь, устроить облаву на работоспособных людей и поставить их силой к зернотеркам, но побоялся Савмака и сдержался.
   Усталый и потный, он завернул к Синдиде передохнуть и закусить.
   В храме он увидел обычную сцену богослужения. Пахло дымом бензол. Хор молодых жриц к прислужниц сладкозвучно и стройно выводил гимн Афродите. Девушки в белых одеждах медленно двигались в танце, поочередно возлагая венки на подножие статуи богини. Казалось, потрясения нескольких ночей и дней, что ураганом пронеслись над Боспором, не коснулись этого тихого мирка. Все стояло на своих местах.
   Приглядевшись, Атамаз увидел Пифодора и Фарзоя возле колонны. Оба слегка покачивались. Грек что-то говорил князю, махая рукой, весело скалясь и подмигивая. Фарзой слушал и кивал головой. Он усмехался хмельной улыбкой и с необычайной внимательностью присматривался к одной из служительниц Афродиты, что выглядела миловиднее других. Она с грустью смотрела мимо подруг своими большими главами. Атамаз не видел раньше этой девушки. Заметив, куда направлены взгляды князя, не мог удержаться от улыбки. И в то же время подумал, что этих двух людей не потрясли необыкновенные события. Они оказались как бы по ту сторону всех забот и треволнений, которые таким тяжким грузом свалились на шею как самому Атамазу, так и всем руководителям восстания. "Не здесь место ему,подумал Атамаз, глядя на князя, - а в Скифии, где его род. Хоть он и пробыл свыше года в рабской шкуре, но остался князем царских скифов". Однако подошел к колонне и сказал приветливо, со скрытым лукавством:
   - Вижу, князь, что после бед и лишений в плену ты не утратил вкуса к женской красоте.
   - Мне кажется, что богиня хочет вознести меня куда-то ввысь!ответил Фарзой, закрывая глаза.- После бича и брани надсмотрщика эти песни кажутся мне музыкой богов.
   Пифодор подмигивал Атамазу и беззвучно хохотал, прикрывая рот ладонью.
   - О Синдида! - улучил грек момент, когда жрица проходила мимо с курильницей в руках. - Скажи имя той служительницы, которая так печальна и хороша? Она поразила взоры и сердце моего господина.
   Жрица лукаво усмехнулась и тут же опять стала серьезной и торжественной.
   - Это, - ответила она уклончиво,- одна из дочерей города нашего. Она служит богине по обету. Многие знатные женщины и девушки приходят в храм, дабы выполнить свое обещание богине служить ей.
   Изобразив на лице показную набожность, Синдида подняла очи вверх и, вздохнув, проследовала дальше.
   - Узнал? - толкнул срока Фарзой.- Кто эта иеродула?
   - Какая иеродула! Дочь вельможи. Служит богине по обету. А может... скрылась здесь от лихих людей.
   - Воображаю, какая это распутница,- скривился Атамаз, - если обеты занесли ее в храм "нижней" Афродиты!
   - Тут какая-то тайна...- поднял палец родосец.- Она наверняка скрывается у Синдиды от повстанцев.
   2
   После богослужения гостя прошли во двор, в знаменитую харчевню Синдиды. Атамаз потребовал пирожков и кувшин вина.
   Синдида, присмиревшая после грозовой ночи, еще не оправилась от ночных страхов. Теперь она видела в Атамазе уже не обычного гостя, а одного из самых больших начальников Боспора. И когда из подвалов были извлечены запечатанные амфоры, покрытые мхом, гости встретили их веселым смехом.
   - Что-то раньше ты, Синдида, не угощала нас таким вином,прищурившись, заметил Атамаз.- Как времена-то изменчивы!.. А вот и Зенон!
   Толстый пьяница с трудом пробирался в дверь. И не потому, что она оказалась тесной для него, но отекшие ноги плохо слушались, мучили одышка и тяжесть во всем теле.
   - Мир и благоволение новым архонтам Боспора! - прохрипел он, делая салют рукой.- Чую запах хорошего вина и жареных пирожков.
   - То и другое - перед тобою. Садись, садись, почтенный. Ешь и пей, ибо Синдида сегодня добра и щедра, как никогда... Слушай, Синдида, пригласила бы девушек, пусть споют мою любимую песню!
   Атамаз опять прищурил свои козлиные глаза цвета соленых маслин и поправил на плече новую хламиду.
   - Нарядный ты,- заметила Синдида,- теперь ты царский друг. Всё в твоих руках. Не забудь и храм Афродиты, ведь богиня всегда была к тебе благосклонна. Храм надо обновить, многие столбы подгнили, а эту вот развалину следует снести и построить заново.
   - Да, да,- рассеянно отвечал Атамаз,- все перестроим, но не сразу. Где девушки? Я хочу, чтобы они посмотрели на меня нарядного и знатного. Авось страстью загорятся... Слушай, Синдида, тебе известно, что долговые записи не действительны?
   - Не слыхала этого,- насторожилась жрица.
   - Не слыхала? Так вот я и говорю тебе. Все долги царь прощает. Только не думай, что сегодняшние. Но лишь те, что сделаны до смены царей.
   - Ага,- с задумчивой миной отозвалась Синдида.
   - Это напоминает одну из реформ Солона,- заметил Фарзой.
   - Я что-то не знаю Солона. Кто он?.. А, вспомнил. Судовладелец из нижнего города.
   - Нет,- рассмеялся Фарзой,- Солон жил более четырехсот лет назад. Он был старшим архонтом Афин. И отменил все долги. Но ранее проговорился друзьям, что предполагает сделать это. Тогда ловкие друзья его набрали взаймы у богачей огромные деньги и приобрели земельные участки, дома и рабов. Отдавать им не пришлось. Их выручил новый закон. Зато Солону было довольно-таки солоно. Его обвинили в злоупотреблениях.
   - Да? - заинтересовался Атамаз.- Такое было?.. Это очень важно. Я догадываюсь, что Савмак знает, как подвели Солона друзья. Он ни мне, ни другим ничего не говорил об отмене долгов раньше. О, Савмак все знает! Вот голова!
   - И я скажу - Савмак необыкновенный человек! Просто диво, что от простого вскормленника в царской военной школе он дошел до царской диадемы!
   - Вот и сказывают, что он колдун. Знает тайную науку.
   - Едва ли. А вот науку жизни он знает!.. И тайны царей - тоже!.. Да еще ум ему боги дали не такой, как у нас!.. Он далеко видит!.. Богатырь ума!
   Дремавший Зенон открыл сперва один глаз, потом другой и посмотрел на собеседников. Он влил в себя не один фиал вина и находился в состоянии блаженства.
   - Ты не глуп, князь,- прохрипел он,- но сказал не всё!.. Чтобы стать царем, мало быть богатырем ума и иметь опыт жизни.
   - А ну,- заинтересовался Атамаз,- что еще нужно?