Полупуднев Виталий Максимович. У Понта Эвксинского (Том 2)

   Всего этого не знал и не понимал Савмак, избитый Атамазом и жестоко выпоротый лозами, он лежал в глубоком беспамятстве. Но его имя уже обошло всю школу. Только и говорили о драке, так неожиданно и глупо затеянной во дворе. В сарае вповалку на соломе лежали остальные наказанные, в том числе Атамаз. Избитые не могли подняться на ноги, стонали, просили пить. Некоторые к вечеру начали лихорадить и в бреду вспоминали родной дом, угрожали кому-то, плакали.
   В полутемной трапезной за длинным столом безмолвно собирались воспитанники, которых миновала экзекуция, получали свои чашки с пшеном и лепешки. Свернув лепешку совком, выбирали кашу из глиняных чашек, потом съедали летчики я чинно выходили из помещения, направляясь к колодцу испить воды.
   С хворостинами и палками стояли дядьки - блюстители порядка. Воспитанники, опустив глаза, проходили мимо. Старались не встречаться взглядами со старцами и не привлекать на себя их строгого внимания.
   Возле колодца тихо беседовали.
   - Атамаз не прав, - говорил одни, - зачем он стал задираться к этому степному парню! А тот, дикий, не понял шутки и полез в драку!
   - За, то и получил от Атамаза что надо!
   - Ого! Атамаз хорошо дерется на кулаках!
   - Как бы он ни дрался, а этот вахлак сумел дважды сбить его с ног и раскровянил ему нос и щеку!
   - Да, злости в новеньком много! Может, избить его миром? Для науки!
   - За что? Не он первый начал. А что проучил этого задавалу Атамаза, то и молодец!
   Что думал обо всем этом Атамаз - неизвестно. Но Савмак очнулся среди ночи, поднялся и, сидя на соломе, долго соображал, где он и что с ним произошло. Постепенно вспомнил все. И когда перед ним предстало насмешливое, а потом обозленное лицо обидчика, то задрожал в заплакал. Но это были слезы досады и гнева.
   - Убью! - вскричал он вне себя.- Все равно убью этого!
   Вскочив на ноги, подбежал к окну и стал кричать что есть силы:
   - Эй вы, слуги царевы! Ведите меня к царице, что с белыми волосами! Не к вам я приехал, а к царице!..
   Но не выдержал напряжения. Он так ослаб после драки и порки, что вновь упал на пол и потерял сознание.
   Воспитатели, войдя в подвал, нашли его в таком виде.
   - Бредит,- пренебрежительно произнес один, втаскивая его за ногу на соломенную подстилку. - Откуда такого взяли?
   - Сказывают, самым быстроногим оказался он у священного дуба. Сама царица заметила его.
   - Ага!.. Ну, она не ошиблась. Воин из него будет хороший!.. Сотник Фалдарн таких любит.
   Наутро, после завтрака, воспитанников гоняли до седьмого пота с вязанками кольев на плечах. Потом обучали загонять колья в землю, возводить палисады вокруг полевого стана. По сигналу старших молодые воины мгновенно выдергивали колья и опять бегали с ними, еле переводя дыхание.
   Фехтовали деревянными мечами и кинжалами под руководством гопломаха. Треск и удары раздавались как град, ломались плетенные из прутьев шиты, мечи падали на плечи, даже головы обучаемых, оставляя кровавые полосы. Потом началось метание камней и стрельба из луков.
   Савмак, еще слабый и безразличный ко всему, видел учение из узкого окна, прорезанного в уровень с землей, и плевался, когда облака пыли проникали в темницу.
   Смотрел он на стены своего узилища и удивлялся их массивности. Тяжелые квадратные камни лежали один на другом. Потолок в виде уступчатого свода, заплетенный тенетами, навис, как скала, готовая вот-вот рухнуть к своей страшной тяжестью раздавить узника.
   Тоска подступила к сердцу. Что-то непоправимое произошло в его жизни, и он понимал, что возврата нет. Вернее, чувствовал душой. Словно далекая солнечная греза, всплыли в памяти знакомый курган, пасека, переливы степных трав и стрекот кузнечиков. Кажется, все это было давным-давно... Мертвый сон после драки и мучительного наказания сразу отделил прошлое от настоящего. Оно ушло далеко-далеко за эти мрачные стены, как-то уменьшилось, стало походить на полузабытое сновидение.
   А настоящее - вот оно! Что оно ему готовит? Почему он попал сюда, а не к царице? Удастся ли ему увидеть ее в рассказать ей о смерти дедушки? Или придется еще раз драться с вчерашним обидчиком, что хотел оторвать ему ухо? Нет, лучше умереть, но не поддаться!.. Сердце начало возбужденно стучать. После того, что произошло, Савмаку уже ничего не было страшно. Он готов был драться со всеми, кто схватит его за ухо или щипнет ради злой шутки.
   Загремели запоры, и двери темницы раскрылись. Вошли люди.. Среди них знакомый воин с русой бородой. Где они встречались?.. Вспомнил! Это тот, который заступился за него на беговом поле. Имя ему Фалдарн!
   - Так это ты учинил драку в моей школе? - усмехнулся сотник.
   - Не хотел я драться,- угрюмо отозвался Савмак,- да они щипались.
   - Щипались? А укажешь, кто щипался? А? Пойдем, я всех выведу во двор, а ты покажешь обидчиков.
   Савмак хорошо помнил, что все зачинщики драки, особенно козлоглазый Атамаз, уже получили сполна, их секли одновременно с ним. Зачем же показывать на них второй раз? Да и нехорошо как-то жаловаться.
   - Нет,- ответил он,- никого не помню. Не могу указать.
   Фалдарн опять усмехнулся, уже мягче. В нем было что-то подкупающее. Савмак доверчиво посмотрел в его широкое лицо с неодинаковыми по величине карими главами - и угадал в нем одновременно строгость и что-то другое, как бы участие к себе. Его большие спокойные руки, широкая грудь, суконный полинялый плащ и незлые глава сразу понравились новичку. Этот человек не мог быть плохим. Парень хотел улыбнуться, но сотник смотрел на него все так же серьёзно и вместе сурово-снисходительно.
   - Так,- неопределенно произнес он.- А драться ты, видно, любишь, как и бегать?
   И, повернув голову, коротко приказал:
   - Выпустить!
   Позже Савмак ближе узнал этого человека. Фалдарн обладал качествами солдатского вожака. Умел сочетать требовательность с той особой грубоватой снисходительностью, которая всегда подкупает воинов. Простой и строгий, он не старался выдавать себя за человека из высшего круга, да я не был таким. Часто приходил в трапезную и ел кашу вместе со всеми. За провинности наказывая примерно, часто жестоко, но в то же время беззлобно, как бы сожалея, что приходится так поступать. Спал у костра вместе с воинами, когда выводил их на полевые учения, говорил с ними об их нуждах, давал советы. Но никогда не переставал быть начальником, не входил ни с кем в близкие отношения и ставил долг и преданность выше всех добродетелей.
   Воины знали, что он заботится об их питании и отдыхе, но не простит лености, трусости или лукавства. Переутомленным с готовностью протягивал свою флягу. И все знали, что это не жест, а солдатская взаимопомощь, оказываемая без излишней чувствительности. Своих подчиненных всегда был готов защитить от нападок кого бы то ни было. Но, будучи в походе, требовал от каждого того спокойного, невзвинченного мужества, с которым сам вступал в сечу плечом к плечу с остальными воинами.
   И подчиненные любили своего командира, верили ему и пошли бы за ним в огонь и в воду.
   Нечто подобное ощутил Савмак, покидая мрак и сырость подвала, хотя и не мог дать отчета в своих переживаниях.
   Поев холодной каши с луком, он почувствовал себя бодрее и вышел во двор, хмурясь от яркого солнца. При встрече с Атамазом внутренне напрягся, ожидая, что тот кинется на него с кулаками, но вчерашний знакомец лишь остановился перед ним, сказав небрежно:
   - Шутки не понимаешь, степной жеребенок. Из-за твоей дикости не только нам с тобою, но и многим другим досталось ни за что.
   И, сплюнув, отошел в сторону. Савмак смекнул, что драки между ними больше не будет, и несколько отмяк. Подходили и уходили другие, как-то странно посматривали на него, но никто уже не смеялся над ним, не лез со злыми шутками.
   Потом его подозвал один из дядек-воспитателей, дал ему лопату и повод на задний двор, где стояли кони.
   - Убирай навоз и складывай в кучу. Потом перетаскаешь на телегу.
   С этой грязной работы началось его знакомство с военной службой.
   5
   Атамаз часто кичился своим умением драться и обижал многих, но тем не менее был близок с большинством товарищей. После драки с Савмаком он стал степенней, сдержанней, уже не лез всюду с едкими шуточками и колкими насмешками. Урок, полученный от новенького, пошел ему на пользу. Но, встречаясь с Савмаком, он смотрел на него своим высмеивающим взглядом, на губах змеилась усмешка, а козлиные глаза еще более суживались.
   "Чего он на меня так смотрит? - спрашивал себя Савмак.- Словно хочет сказать обидное или таит против меня зло!"
   Однако никто ничего обидного не предпринимал против Савмака. "Дикого человека", как называли его воспитанники, не трогали, но и дружить с ним тоже никому не хотелось. И первое, что осознал в первые дни своей новой жизни молодой воспитанник, это то, что он остается среди всех одиноким. То ли боязнь его диких вспышек, или осуждение за нелепую драку, от которой пострадала многие, а может, и некоторые странности в характере новичка как-то отталкивали от него всех. Да и он скорее был доволен тем, что его никто не трогал, нежели жаждал общения с товарищами, и не делал никаких попыток сдружиться с кем-либо. Хотя и не бежал от людей, всегда находился рядом о ними, но не как участник их бесед, а как случайный молчаливый свидетель. Широко раскрыв свои зеленоватые простодушно-ясные глаза, он в детской непосредственностью наблюдал товарищей и внимал их рассказам. Эту особенную детскость замечали все и считали ее признаком деревенской незрелости. Рослый и неуклюжий Савмак оставался большим ребенком, верил всему, шуток не понимал. Он не умел вести бесед о том, что ест царь и сколько у него золота в подвалах, какой сорт дерева дает наиболее хлесткую лозу и как богачи и их сынки проводят время в домиках гетер около порта. Но не пропуская ничего, что слышал, а после долго думал над услышанным, старался понять, почему оно такое, а не Другое.
   - Синдские женщины очень горячие,- доверительным шепотом сообщал товарищам Атамаз, кося своими блудливыми глазами.
   Все хохотали. Улыбался и Савмак, не зная, собственно, чему смеется.
   Зато с увлечением предавался борьбе, бою на деревянных мечах и тупых копьях. Ему страстно хотелось стать настоящим воином, таким, как покойный дед, и хоть немного походить на начальника школы. Он даже нюхал серую накидку, что ему выдали, чтобы убедиться, что и она пахнет старым сукном, как и хламида Фалдарна. Этот суконный запах представлялся Савмаку обязательной принадлежностью подлинного воина, как и умение владеть оружием. Каждое занятие воспринималось им как состязание, он загорался, как никто, стараясь во что бы то ни стало победить противника.
   - Ну просто дурной он, дикарь-то наш,- с недоумением переговаривались ученики, собираясь, как обычно, у колодца.- Сегодня я стараюсь как-нибудь время провести до обеда, копье о копье стук да стук! А тут мне дали в противники его. Насел он на меня, глаза выпучил, зубы ощерил, сопит, ну точно как тогда, во время драки с Атамазом. Я ему говорю: не жилься, мол, больше каши за это не дадут. А он как взбесился! Пришлось защищаться. Так он не успокоился, пока не вышиб у меня из рук копье.
   - Горячий! А почему? Дурной еще. Сырой парень!
   - И я говорю - сырой он... На, думаю, жри, - и бросил копье на землю, чтобы отвязаться. А он скалит зубы, словно дитятко. Вот, говорит, я победил тебя! Одним словом - степняк.
   Но "сырой парень" и "степняк" не понимал всего этого, далекий от притворства и обмана. Делал, что велели. Всегда был во власти одного почти бессознательного стремления - не уступать никому.
   В простых житейских делах не разбирался совсем, да и не замечал их. Ел с жадностью все, что давали. Спал сном убитого. Выполнял работы, даже самые грязные, со стоицизмом и безропотностью, на диво не только товарищам, но и воспитателям. Никогда ни на что не жаловался. И никто но догадывался, что он тоскует по затерянной среди полей деревне, где он бегал по степи вокруг пчельника деда. И позже, когда стал быстро мужать, изменился мало, продолжал оставаться все тем же простодушным деревенским мальчишкой.
   - Не поймешь его,- обсуждали ребята.- Попроси у него клок волос вырвет из головы и даст. А попробуй мечами рубиться - убьет! Сразу становится словно бесноватый. Просто не понимает, что этого никому не надо!
   - А я слыхал, что у него дед колдуном был и он сам кое-что понимает в магии.
   - А меня вчера спросил, где живут фракийцы, которые по селам ездят. Я спрашиваю: "Зачем тебе это?" А он говорит: "Там есть один сотник с черными волосами, у меня с ним дело кровное!" У него с сотником дело! Смешно!
   - Ага,- заинтересовался Атамаз,- дело у него, говоришь, кровное? Значит, месть за кого-то. Это интересно. Но вы не болтайте об этом, мало ли что человек сдуру скажет.
   - Ясно, похвастать хочет. Вот, мол, я какой!
   Атамаз неопределенно покачал головой, задумался.
   Как бы то ни было, Савмак не затерялся среди воспитанников школы, сумел найти свое место, хотя, не будучи тщеславным, не искал его. Его полубессознательная страсть не уступать никому, быть первым никогда не отражала его стремления отличиться. Это была какая-то инстинктивная решимость преодолевать все преграды, встречающиеся на пути. Она отражала его жажду узнать, увидеть, почувствовать неизведанное "всё", о котором он говорил когда-то деду. Он рвался вперед, его раздражали препятствия, и он бросался на них с яростью первобытной натуры, не знающей меры в своих страстях. Ему казалось, что его хотят обидеть, оставить позади, загородить перед ним ту даль, познать которую он хотел. Борьба зажигала его, и он уже не отступал, пока не побеждал, после чего успокаивался на время, становясь самым покладистым и простодушным малым во всей школе. Никто не слыхал от него плохого слова.
   6
   Каменные стены отгораживали школу от всего мира. За ними шумел и жил своей жизнью город, неведомый, притягивающий к себе таинственной силой. В городе воспитанники бывали мало. Их выводили ранним утром, до рассвета, с лопатами и метлами на расчистку улиц и площадей. После таких выходов некоторые приносили красивые пряжки, серебряные монеты или просто яркие лоскуты тканей, оброненные гуляющей публикой.
   - Вчера веселье великое было в городе. Кто вино пил, кто плясал! с завистью рассказывали уборщики.
   Савмак слушал и очень хотел попасть в город. Но малолеток редко назначали на уборку столичных улиц. Их дело было подметать двор, убирать навоз из конюшен, топить кухонные печи и таскать воду. Зато самых старших, в том числе и Атамаза, иногда ночами вооружали короткими копьями с ременными петлями, дубинками и спешно выводили за ворота. Бывало, что в тревожные ночи все воспитанники вскакивали со своих соломенных подстилок и, сидя на нарах, прислушивались к грохоту конских копыт, топоту многочисленных ног и крикам за стенами двора. Там за кем-то гнались, кому-то кричали грозными голосами: "Стой, стой!" Потом можно было слышать крики ярости и боли.
   "Что там творится?" - опрашивал каждый себя и вопросительно смотрел на соседа, еле различимого в ночной полутьме.
   Были случаи, что ночь превращалась неожиданно а кроваво-красный рассвет. Небо покрывалось искрами пожаров и клубами буро-алого дыма. Тогда и младшие воспитанники поднимались на ноги и поспешно выбегали во двор при свете жуткого зарева. Опять на улицах кричали в топали ногами, что-то горело, трещало, рушилось.
   Нет, Пантикапей жил не только танцами и праздниками. Даже не покидая двора школы, можно было догадаться, что там, за стенами, словно из-под земли прорываются какие-то силы. Они нарушают веселую жизнь богатых людей, потрясают колонны дворцов и храмов, а иногда рушат их. Но что это за силы? Подземные ли злые духи или какие-то особенные, враждебные городу люди? Где они прячутся? Может, и в самом деле под землей?..
   Однажды утром Савмак вместе со сверстниками видел, как вернулись старшие из города с поломанными копьями, еле живые от усталости. Они принесли двух окровавленных товарищей, из которых один умер до восхода солнца, а другой позже поправился, но уже не мог быть воином.
   - Опять в рыбных сараях рабы взбунтовались, надсмотрщиков побили насмерть, пытались убежать, да наши не дали...- шепотом передавали друг другу младшие воспитанники, "малолетки", озираясь.- Даже лодки подготовили, хотели морем плыть. Но их окружили, всех побили. Но и они дрались здорово. Вот и наших двоих изувечили.
   - Чем их поранили? - спросил Савмак.- Каким оружием?
   - Тише, ты! Услышат, что мы говорим о таком,- запорют. Они, говорят, дрались чем попало - кольями, черпаками для рассола, просто зубами грызлись... Сказывают, черные, грязные, волосами обросли, словно демоны. А дрались как безумные, ни один в плен не сдался...
   Савмак задохнулся от волнения. Он хотел бы увидеть этих черных людей, способных драться "как безумные". Они представлялись ему косматыми полузверями, которые не говорят между собою, а издают мычание и рев. Видно, сильно хотелось им убежать, если не испугались ни копий, ни мечей.
   При этом его интересовал лишь сам случай. Он ничего больше не знал и ни о чем не думал. Рабы, понятно, хотят убежать... Вспоминал противного раба Иксамата, которого ненавидела вся деревня. Иным выглядел тот раб, что назвал себя Саклабом, там, на празднике у священного дуба. Саклаб глядел на него так хорошо и сам предложил пойти посмотреть на бега. Большего он не знал о рабах, хотя понимал, что рабы - невольники и стремятся вырваться из неволи.
   В ночные экспедиции он не попадал, как не настоящий воин. Был, правда, один случай, когда в городе очень шумели и кричали люди. Ему и другим выдали боевые копья и поставили толпой у ворот. Так они простояли до утра наготове. Но взошло солнце, город утих, копья у них отобрали, и они пошли в трапезную, где их ждал праздничный завтрак - крошеный лук с белой лепешкой и горячая чечевица с салом. Таких блюд Савмак дома никогда не ел.
   Неожиданно все малолетки, среди которых был и Савмак, получили приказ выйти из школы. Молодежь радостно загудела, оживилась. Они были построены до света без оружия. Стоя во дворе, возбужденно переговаривались:
   - Против кого идем и куда?
   - Как же мы будем сражаться, если нам копий не дают?
   Их привели к фракийским казармам, куда более высоким, чем школа. Рослые наемники уже поднимались после сна и выходили на широкий двор, разминаясь. Некоторые метали диски или бежали вокруг двора. Со стороны кухни пахнуло чем-то раздражающе вкусным.
   - Кажется, мясным пахнет,- заметил один воспитанник.
   - Не задерживайтесь! - сурово оборвал дядька, указывая рукою в дальний угол двора. Там стояли плетеные загородки, за которыми были скрыты отхожие места для тысячи фракийцев.
   Воспитанники остановились перед переполненными ямами, сморщив нос и недоумевая, зачем они здесь.
   Появились деревянные черпаки на длинных засаленных шестах и бочки с носилочными ручками.
   - Начинай! - коротко приказал дядька.- Вычерпаем эти ямы, перенесем нечистоты во рвы, там, за двором, засыплем их землей и уйдем отдыхать.
   Молодые воины не тронулись с места. Некоторые зароптали:
   - Фракийцы мясное ели, а мы должны их нужники частить? Мы такие же воины, как и они!
   - Мы воевать учились и хотим работать копьем, а не черпаком!
   - Кому я сказал - за работу! Воин выполняет любой приказ! А воевать еще успеете.
   - Пусть фракийцы сами чистят свои нужники.
   - Молоды еще рассуждать,- рассердился дядька, - вчера в навозе да в земле ковырялись у себя в деревне, а сейчас гнушаетесь. Это та же земля. Солдат должен уметь работать лопатой. В походах нет нянек, все надо делать самим. И лагеря укреплять палисадами, и лагерные отхожие рвы засыпать.
   - То свои, а не фракийские.
   Сказывалось при этом не только нежелание заниматься грязным трудом, но и скрытое недружелюбие, с которых молодежь местного происхождения относилась к наемным фракийским пришельцам, часто обижающим народ.
   Савмак был возмущен не менее других. Он уже встречался с фракийцами и носил в душе чувство мести за убитого деда. И сейчас хотел крикнуть, что не будет убирать за ними. Перед ним мелькнула фигура деда, потом широко расставленные глаза Фалдарна, сейчас полные сурового укора. Словно сотник хотел сказать ему? "Я тут ни при чем. А солдат обязан повиноваться приказаниям старших".
   Он совсем было протянул руку к грязному черпаку, покрытому зелеными мухами, чтобы погрузить этот инструмент в зловонную жижу, но оглянулся и увидел, что товарищи шепчутся и смотрят на него вопросительно. Несколько фракийцев пришли по нужде, остановились, усмехаясь. Чувство человеческого достоинства и сознание своей принадлежности к народу, обиженному вот этими наемными убийцами, сразу вспыхнуло в нем. Он почувствовал небывалую злость, ненависть к фракийцам и мучительную обиду за себя и других. Фракийцы, переговариваясь, стали спокойно развязывать шнурки своих шаровар.
   - Мы не рабы, а воины! - вскричал Савмак, удивляясь своему голосу, как бы чужому. Схватив черпак, он в ярости бросил его в яму.
   - Верно! Не рабы мы, а царские воины! - дружно подхватили воспитанники, воодушевленные смелостью Савмака.
   - На войну желаем идти против врагов царевых! А нужники фракийцам чистить не будем! - вне себя кричал Савмак дядьке.
   Тот оторопело разинул рот, не зная, что предпринять.
   - Пошли отсюда! - махнул рукой Савмак.- Прямо к сотнику Фалдарну!
   - Савмак,- наконец пришел в себя дядька,- не дури! Не сносить тебе головы. Погляди-ка, уже наемники сюда бегут. Они вас, как курей, перевяжут.
   - Не перевяжут,- огрызнулся Савмак,- а если попробуют, то мы этими черпаками им в морды! Бери черпаки, ребята!
   Воспитанники с дружными криками вооружились черпаками и стали быстро строиться в глубокую колонну. Дядька поспешно побежал к казарме, желая скорее найти начальника наемников и объяснить все, что случилось. Но был остановлен стройным пением своих подопечных, которые в один голос грянули боевую песню. Потом дружно затопали ногами и все, как один, плечом к плечу двинулись навстречу фракийцам. Те расступились. Юноши с песней а лихим присвистом направились к воротам. Привратники было замешкались, но, увидев над головами омерзительные черпаки, поспешили распахнуть ворота, зажимая пальцами носы.
   Дядька, сгорбившись и потеряв свой властный вид, покорно побежал вслед за молодежной ратью, которую вел Савмак.
   Выйдя за ворота, юноши, как по сигналу, бросили свое случайное оружие и, смеясь, направились в школу.
   - Эх, уехать бы отсюда! - говорил товарищам Савмак.- Надоело мне здесь. А быть уборщиком, да еще нужники чистить,- не хочу! За проливом, в стане Пасиона, уже многие наши ребята героями себя показали, награды имеют, добычу взяли. А здесь - золото фракийское черпай, вот тебе и добыча!
   Все поддержали его смехом и одобрительными восклицаниями.
   Случай получил шумную огласку. Одни оценивали поступок воспитанников как молодецкий. Другие опасливо качали головами. Третьи предлагали засечь насмерть зачинщиков "бунта", как они называли выходку молодежи.
   В школу прибыл Аргот, строго взглянул на толпы учеников и уединился с Фалдарном в мрачном помещении, где хранилось оружие.
   - Кто зачинщики этого скандала?
   - Зачинщик один - Савмак. Он сидит в подвале в цепях. Ждет твоего решения, стратег.
   - Агаl А как, по-твоему, чего он заслужил? Говори прямо.
   Фалдарн пожал плечами.
   - Нарушение воинского повиновения,- начал он,- большой проступок. В походе за него одно наказание - смерть. А здесь - другое дело. Мы сами воспитали в этих юношах воинскую гордость и готовили их к войне с врагами царевыми. И многие уже доблестно воюют в войске Пасиона. Многие и здесь отличились, когда подавляли рабские мятежи. На ребят можно положиться. А что они фракийцев недолюбливают и не захотели их нужники вычищать - то хоть и плохо это, но...
   - Что "но"? Говори! - В глазах Аргота мелькнули веселые искры.
   - Да то, господин, что для отхожих мест - рабы есть. А воины наши не слуги фракийские. Вот и все.
   Аргот хотел рассмеяться, но побледнел и схватился за больной бок. Фалдарн подскочил и с готовностью поддержал его.
   - Спасибо, дорогой, мне уже лучше. Проклятая рана не дает мне жить... А пусть приведут этого... Савмака.
   Савмак вошел уже без цепей. Раздетый до пояса, в одних шароварах, он выглядел молодым атлетом. Время делало свое дело. Сейчас было бы трудно узнать в плечистом высоком парне с толстой шеей когда-то худого в грязного мальчишку. Плечи его раздались и развернулись, грудь двумя мощными выступами выпятилась вперед, сзади уже не торчали лопатки, скрытые теперь под желваками крепких мышц. Савмак вырос и похорошел. Теперь он свободно одолевал Атамаза в кулачном бою. Дрался он безжалостно, обмотав кулаки сыромятными ремнями.
   Он мог бы стать первым в отряде, но никогда не притязал па место вожака и заводилы. Был далек от шалостей в предприятий своих товарищей, смеялся мало, был расположен к задумчивости, любил смотреть на облака и парящих в голубой выси птиц. Они будили в нем грустные воспоминания и беспокойное стремление вперед, далеко-далеко. Его поведение во дворе у фракийцев было неожиданным для него самого. Но эта единодушная вспышка возмущения сразу сблизила всех ее участников. Отношения стали теплее, дружественнее. Те, что ранее осуждали Савмака за безропотность перед начальством, сейчас изменили свое мнение. Даже насмешливый Атамаз подошел к окну его темницы и протянул между железными прутьями руку с куском белого хлеба, намазанного медом.
   - На, поешь, - словно смущаясь, предложил он.