Страница:
15.11. Хуже от спокойного отчаяния никогда не было. Я уничтожаю себя. По капелькам выпиваю собственную кровь. Прогораю и, как в бреду, цепляюсь за привычные маски, фразы, предубеждения. Судьба преподносит, как в калейдоскопе, быстро сменяющие друг друга картинки, яркие, выразительные и бессмысленные. Для меня все сейчас не имеет смысла. Днем держусь, умеряюсь, даже интересно бывает и весело. Когда же остаюсь наедине с собой, все чаще осознаю полную и безоговорочную пустоту. Жизнь моя кажется всего лишь имитацией, всего лишь видимостью заполненности многим. Как безумно долго это длится, я постепенно приближаюсь к собственной гибели. Меня измучил ворох чувств внутри, испепелил, израсходовал. Жизненных сил все меньше. В момент откровенности от осознания своей ненужности все мертво, и я лишь – объект действительности, труп иллюзий и надежд. Могильный холмик над собственной душой.
Даже сейчас как бы играю, т е. со стороны смотрю на себя же. Не могу избежать литературности. Кошачьей мягкой походкой отчаяние прокралось. Заполнило все пространство в моей вселенной, весь воздух вокруг. Его так много, что я – уже перестала иметь какое-то значение, меня – уже зачеркнули. Ядовитые укусы буден не страшны, я пропитана до дна ядом более страшным, пытка пустоты длится бессмысленно долго. Я сдалась, а продолжают звучать призывы к разуму, к логике, правде. Я хотела быть другой, и я осталась другой. Но просто меня больше нет. Так плохо, что уже не страшно. Такое отчаяние, что уже жизнь покидает это грешное тело. Выверенность в моей игре всех деталей – та плюшевая кобра, о которой говорит с улыбкой человек, который не любит меня, но делает вид, что любит. Он тоже играет. Иногда фальшивит, преувеличивает страстность, но в целом я довольна его ролью. Мои же всегда смертельны. Так как это пьеса, разыгрываемая под открытым небом моего сердца, никто на самом деле не погибает, театр сохраняет свою условность, но меня все меньше.
Я знаю текст наизусть. Моя плюшевая кобра – послушная девочка. Я даже люблю ее. Глажу по головке и нахожу сочувствие. Но она становится мной по ночам. Она улыбается моей улыбкой и так же двигается, так же хрустит яблоком и так же любит сладкое. Когда-нибудь я проснусь в своем собственном сне и задушу ее. Она так беззащитна. Сколько раз я репетировала? Семь? Двенадцать? Я готовилась к этому всю жизнь. Я освобожусь от ее оболочки, от ее кожуры-кожи. Я успокоюсь, засну. Но театр останется, и я, оказавшись в нем совсем одна, буду мучить себя сомнениями и раскаянием. Я, испытавшая огромное счастье, самоуничтожусь. Успокойтесь, господа, это же поза, позиция фигур на шахматной доске. Ничья. Как обычно. Так принято в нашем мире, и никому не обидно. Все довольны. В конце концов, утешаю себя, погибать от счастья лучше, чем глупеть. «Кто знает», – отвечает не любимый, но желаемый Пьеро. Или это городская судьба аплодирует виртуозности, с которой я исполняю танец век. Танец тонких пальцев. Зрелище для аристократов. В стиле декаданса. Судьба города не раз напевала мне про мою избранность. Странные у нас отношения. От обожания к испепелению бесстрастностью и цинизмом. Я похоронила плюшевую кобру в глубине памяти. Она кроткая, до слез. Я живу с этой бесконечной виной. Но нет. Не живу, испытываю жизнь. Она не подставит мне ножку. Она ждет, когда же я сама выпаду с какого-то там этажа собственных мучений и предчувствий. И я сделаю это. Я обещаю. Я читала все произведения рока. Не так уж много там разнообразия. Главное – не смешивать жанры. Пустите меня. Это чужая станция. Чужая судьба. И здесь не получилось по-настоящему, обернулось фарсом. Призрачно поманило и растаяло. Нет никого вокруг.
На днях я пошла на могилку. А там запахи весны и чистый лист бумаги. Кобра жива. Я ищу ее. Будьте так добры, если встретите мою маленькую плюшевую зверушку, передайте, что я жду ее, жду, там же, в будущем.
Вот этюд на тему смерти. Или надежды? Всегда боялась затрагивать эту тему. А сейчас – все равно. Снова придумываю. В этом – вся. Вот и все.
Простилась со Славой. Навсегда? На всю свою тишину. Я ничего не знаю. Ничего не хочу. Понимаю, что тешу и лелею свою тоску, но поделать не в состоянии ничего. Где выход из этой пытки, пародирующей жизнь. Как безумно растрачиваю драгоценные минуты. «Ливнем буден загублен порыв». Я снова все поставила, только теперь не на любовь, а на душу. Снова ва-банк. Он окажется последним? В любом случае от исхода поединка зависят судьбы многих мира сего. Мира сего?
От будущей судьбы в будущую вечность. От беды до головокружения метелей, мелюзги поднебесной, от потерь, от преследований в «прости», в исповедоваться.
Плюшевая кобра кусает не больно. Она искушает возможностью ничего не делать, не сопротивляться, не противиться.
Кто кого уничтожил? Это я уничтожаю всех вокруг. Всех, кто захочет почувствовать меня. Я умерла. Такая пустыня.
А жесть желала жалеть. И перестала называться жестью. Я мечтала жаждать. И убила свои страсти. Хотела цинизма. А вышла шуточная история о плюшевых безумствах. Хотела высокой трагедии. А закончилось все тусклой высокопарностью.
Мне было так плохо, что все окружающее перестало иметь значение. Я сама была огромней самой жизни. Я исчезала на собственных глазах. Я снова осталась такой же безумной и бессчастливой, без права на уход. Так и придется мучиться.
Все снова станет разноцветным, все останется на своих местах. А моя боль воплотится, ну, хоть во что-нибудь. Меня назовут повелительницей. Танец век на рассвете. Вызовут на бис. И судьба снова рядом. Испытывает. Я выдержу. Я все смогу. Не плачется. А жизнь такая вокруг разная. Надоело казаться куклой. Я вся – противоестественность, противоживучесть. Нагрузила душу кипами красот и в засохшей луже своей свободы тщетно пытаюсь спрятаться, уйти, укрыть голову под крыло, как страус. А жизнь жалеть не любит, и я не люблю.
Но это не все. Нет. Нет. Не было ответа. Девять тактов тишины. И новая серия. На этот раз мелодрама. Раз-лу-у-у-ка. Рас-ста-ва-ние. Прости. Прости. Прости. Кап-кап. До………(нужное вписать).
Я знала, чем все кончится. Я знала это с самого начала. И все-таки не притворялась. Просто обряд такой. Называется – жизнь поэта. Не завидую тем, кто попробовал. Потому что это тоже талант.
Все кончилось. Все осталось. Все прошло мимо.
Похоронила себя. А заклятие снимет кто-то. Он должен быть. Он идет ко мне. Когда-нибудь я буду счастлива. А сейчас – проклятие собственных несовершенств. Они придавили мое лучшее надгробным камнем. И воцарились. Но это временно. «Сказки не заканчиваются слезами. Они рассказывают себя сами».
16.11. Спектакль «32 мая. Город мышей». Сегодня показалось слабее, то ли потому, что нет уже новизны восприятия, то ли оттого, что сидела в первом ряду, а может, Арх. со своим скепсисом портила настрой. Но это уже не то. Но я помню свои чувства после первого показа. Ощущение праздника и счастья. И влюбляюсь в них все больше. Сразу во всех.
Н. отдал работу на Штайна. Сказал, что понравилась. Но ничего более определенного я от него не добилась. Говорил, что мне нужно писать еще, что сможет сказать конкретнее, когда познакомится с другими работами. Вроде как понимание моей стилистики, что ли? Что это, искренность или нежелание быть грубым? Его деликатность бесконечна. Когда занятие кончилось, он обратился ко мне сразу же: «Алена» и предложил поговорить о рецензии. Наши девчонки, наверное, обалдели. Мы вышли. Он мне хорошо говорил, а что на самом деле? Не скажет же, что никуда не годно. Хоть я уверена, ни про какую мою работу так сказать нельзя, но сомнения гложут. Вдруг говорит так, только чтоб отвязаться. Я так верю ему, безгранично уважаю.
Чувствую приближающуюся поступь судьбы. Она уже рядом. Рядом.
Самые лучшие и точные записи те, что по свежим следам. С «Макбетом» до сих пор не соберусь. Такая бешеная гонка жизни. Просто таю.
Арх. – дешевая мерзость, я – богемная штучка, из-за этого она меня не переваривает. Я отношусь к ней спокойно, несколько издалека, из заоблачных далей моих стремлений.
17.11. Я подумала сегодня: жизнь преподносит то, чего от нее добиваешься. Я ведь уже давно веду богемный образ жизни. Хотела жить в Москве, учась в престижном вузе, но не тратя времени на учебу. Так вот, пожалуйста. Хотела, чтобы мельтешение событий, лиц, впечатлений кружили в вихре быстро сменяющих друг друга дней. Так вот, так и есть сейчас. Еще, правда, хотела быть перспективной, умной и любимой. Это не за горами, уверена. Скучно. Всегда чего-то не хватает. Я выдыхаюсь в погоне за самой собой. Меня не хватает. Я не рассчитала сил? Но я хотела именно этого. Только этого. Другая жизнь у меня вызывала бы полное неприятие, «кошмар бытия». Изыск в крови. Откуда, спрашивается? В роду не было артистических людей. Из прошлой жизни, видимо. Из прошлой души. Т. е. из моей же. Единственная память о себе.
Итак, живу, как хотела бы жить. Лениво, но во внутренней горячке, бездумно, безвременно. Практически не учусь, но занимаюсь театром. Свобода во всех проявлениях, кроме университетских комплексов.
Надо себя снова ломать. Больно и жестко ломать. Сколько раз ломала себя и не отчаивалась, а обретала новую гармонию, цельность, смысл. Да, пусть сначала плохо. Потом все получится.
Отвращение к себе и ко всему, что делаю, пишу, говорю. И кажется все это тусклым и фальшивым. Но, как говорит Славка, стать обычной не хочу и не умею. Тогда умру. Мне непременно нужен толчок извне. Одобрение меня. Я без этого чахну. Признание меня именно как творческой личности. А то все – женщина странная, туманная, загадочная. Надоело. И хочется, конечно, любви. Очень хочется, но еще больше хочется творческой атмосферы вокруг, не богемной, а настоящей, искренней.
Ненавижу порой все свои произведения. Ревную, страдаю, трясусь за свою работу, за себя. Но опять какая-то глубинная непоколебимая уверенность, что все будет, как надо мне, так и будет. Так и будни сдадутся в плен. И я поеду в зимнюю Ялту. Не одна, с глупостью на сердце и блеском в глазах. Серпантин праздничных ночей. Это надолго. Тихо, тихо. На море – весна. Море не волнуется. Пишет длинную красивую повесть, повесть-шторм о любви, философии и прочих беспечнос-тях. Мне хорошо будет и странно. Мне предложат, и я сыграю. Мне аплодируют, а я к маю. Убегаю в туманы. Так и закончится эта сюита, плавно перейдя к следующей серии. А там сложнее. Голубые глаза стали цвета тучи, рассерженные на метели людских сомнений, людских просчетов. Ошибки, которые не стали снами, пишут записки и ругают жизнь. А для меня она – букет с облаками. Лена – Мастеру.
Забыла о названии пьесы после пяти минут просмотра. Заглянула в программку, чтобы удостоверится: действительно «Макбет». Все шокировало в этом спектакле: кровавые ведра, ванны, откровенная эротичность танцев, безумство стихий – душевной, пластической, эмоциональной. Все слилось в бешеный единый вихрь-клубок и закружило в странно волнующем, напряженном и яростном ритме.
Эстетика этого спектакля (она, безусловно, существует, только по общепринятым нормам выглядит как антиэстетика, но в любом случае цельность композиции и образного строя нельзя не увидеть), эстетика воспринималась на уровне понятий. Спектакль переполнен символами. Знаковый код его, все усложняющийся по мере развития действия, можно было разгадывать или недоумевать от непонимания. Но я попыталась войти в мир этого жесткого и болезненного представления с единственной целью: проникнуться его настроем, поверить в его искренность, пусть шокирующую. Спектакль на каждом шагу расставлял ловушки, которые часто оказывались обманками, смеялся в лицо, не пускал в свою душу, дурачился. Но временами так ярко, ритмически просто и сильно выявлял главное, открывался, как на ладони, его глубинный смысл. Подтекст, символы, странности рассыпались карточным домиком, я жила вместе с героями под страшную и одновременно страстную музыку, дышала каждым движением, и память о классике не оказалась нужной. На моих глазах – реальность, ничуть не приукрашенная, не очерненная. Просто иная. И настоящая. В нее входишь, как в омут. И убегаешь от нее. И она сама кривляется, притворяется вымыслом. Но уже расчувствовав ее, легче приноровиться к внезапностям и загадкам.
Следить за сюжетом было непросто. Но, видимо, Й. Кресник и не ставил перед собой задачу пересказывать сюжет. Многим непонятная образная система была лишь созвучием шекспировскому «Макбету». Пластические метаморфозы на тему…
Вот взяла и увлеклась рецензированием. Сама не заметила, как втянулась. Описываю свои впечатления и получаю огромное удовольствие от этого. Другое дело, что спустя определенное время, могу возненавидеть свою работу, но по, большому счету, мне нравится заниматься этим. Я уже влюбляюсь в это занятие. Так мало прошло, а все изменилось в моей оценке рецензента. Но здесь один существенный момент: я люблю хвалить спектакль, выявлять наиболее удачные и яркие моменты, говорить о положительном восприятии. Но что будет, когда придется, а придется непременно, что-то или кого-то ругать? Не знаю. Как бы ужасно это ни было, мне нравится. Я удачно поступила. Это все-таки то, что мне нужно. Только бы не завалить сессию, господи!
Настроение на седьмом небе! Написала, как мне кажется, лучшую свою рецензию. В какой бы жанр ни заглянула, увлекаюсь и развиваюсь. Очень быстро. Блеск! Так хорошо получилось. Мне нравятся все свои работы, но эта – прелесть. А вдруг… И снова сомнение. Это бесконечно. И это, как ничто другое, помогает. Все-таки я – это здорово.
Только бы сдать сессию. Тогда по-настоящему очнусь. Сейчас боюсь почувствовать в полной мере радость жизни, боюсь сглазить. Хотя все равно со всеми срывами, истериками и страхами моя жизнь замечательна. И мне нравится ее безумие и страстность. Но такая уж моя участь – вечно находить недостатки, создавать проблемы, а когда их нет, уже скучно. Говорю о серости буден, мне легче, когда сложнее, мне интересней, когда хуже и лучше и многообразнее. И чем противоречивее жизнь, тем больше она приносит творческих задумок, мыслей, сюжетов. Тем ярче и глубже я чувствую, а значит, пишу.
18.11. Рано утром позвонила Галя. Сказала, что вышла подборка. Наконец-то. Моя первая публикация. Правда, голос у нее был, мне показалось, расстроенный. Она сказала, что получилось не совсем так, как она хотела. Но, главное, свершилось. «Первый блин комом».
Это позже буду диктовать сама условия публикации. А сейчас просто рада, что напечатали. Беспокоит Галино настроение. Надо ей позвонить вечером.
Все-таки по телевизору я промелькнула во вчерашней передаче. Я не видела, но мне рассказала мама по телефону. Очень недолго, как раз тот момент, когда я говорю, что любить можно однажды. А Б., когда он говорил о free love.
Все ясно. И Г., и Н. не сказали ничего определенного о моих работах, потому что нечего было говорить. Потому что неудобно им говорить, что это никуда не годится. Очень деликатные люди. Увы мне! С чего это я взяла, что так классно пишу рецензии. Самообман. Если бы по-настоящему понравилось, то, конечно же, стали бы хвалить, предложили напечатать, а так – ничего определенного, кроме как: да, понравилось. И все? Наверное, Г. меня не любит, я навязываюсь, это плохо выглядит. А если Н. тоже считает, что я графоманка и посредственность? Боже мой, как пережить, неужели действительно так. Но поверить не можется, не в силах. Опять упадок, самобичевание и нагнетение духоты. Как узнать правду?
Мне кажется, неизбежен наезд на меня определенной части девчонок из группы. Я некоторых все больше раздражаю. И снова сомнение: думаю, завидуют: легкости написания, приоритету внешнему в общении. Но все это глупо, глупо. И пусто. Опять запуталась. Мечусь, пытаюсь за что-то уцепиться. А в душе – странное противоречие горечи и ожидаемого восторга.
Откуда, несмотря ни на что, это пьянящее ощущение радости. Странно до чего. Все так тревожно, зыбко, неприятно даже, и я все это тоже чувствую, но восторженное, какое-то глупое состояние поднимается из самых глубин души и расцвечивает серость окружения феерическими брызгами грядущего праздника.
У меня совершенно своя, отгороженная от универа, интересная и трудная жизнь, трудная в смысле скачков моего настроения. Я удивляюсь иногда своим мучениям. Чего же мне нужно еще? Но, наверное, просто боюсь спокойствия повседневности, рушу его, убегаю, придумываю кучу глупостей и сложностей. Просто я так живу и, видимо, не умею по-другому. Не получается.
Занозой на сердце С. К. Влюбляюсь в него все сильнее. Если это не будет взаимно, сойду с ума от горя. Но он должен меня оценить. И В. М. должен. Как же по-другому? Я же должна, должна, должна стать лучше, профессиональнее, развить свой талант. Я же чувствую в себе уверенность. Пусть сомнения, пусть слезы и срывы, я знаю, я должна, мне необходимо быть с ними.
Судьба, судьба, как ты умеешь со мной обходиться! Когда возвращалась из театра, ехала в метро, увидела такого замечательного мальчика. Он вошел в другом конце вагона, прошел, встал напротив. Мы смотрели друг на друга или не смотрели, но ощущали, что хочется смотреть. Если бы не глупые приличия и нормы поведения, я бы сама с ним заговорила. Мы вышли на «Академке». Я пошла вперед, он пошел за мной. Я все ожидала, что он догонит меня, заговорит, я так хотела этого. Вышла из метро, пошла по прямой, обернулась – его нет. Так жалко стало себя, его, наше несостоявшееся знакомство! Я грустно улыбалась, думая о странности рока и считая, что уже ради того, что я увидела эту прелесть, мне стоило уйти со второго действия из театра. Он, кстати, не красивый, но такой милый, лицо тонкое, одухотворенное. Мне показалось, когда ехали друг напротив друга, я чувствовала его интерес, какое-то единение. Покой, взаимное притяжение. Я думала, ну, почему я не знаю его, он мне так близок. По каким-то непонятным, неземным меркам он – мой человек, а мы не познакомились.
Шла так себе, думая о нем и грустя, а когда вышла к кинотеатру, увидела его впереди, переходящим на другую сторону. Он как раз обернулся, увидел меня, я непроизвольно ускорила шаг, потом опомнилась, пошла, как раньше, не сводя с
него глаз. Он довольно долго смотрел, оборачивался. Шел впереди, я за ним. У школы свернул, я пошла прямо, он снова обернулся, я тоже, остановилась на несколько секунд, он тоже, смотрели друг на друга, медленно пошли, свернув головы, потом уже действительно все. Разбежались, расставание… Какая дичь! Я шла, думая, ну, почему он меня не догонит, почему все так глупо, нескладно? Я так хотела познакомиться, и он хотел, не сомневаюсь. Столько странных совпадений и нелепостей, недоделка какая-то, недоговоренность, разошлись вот. Возможно, навсегда. А почему? Если чувствовали что-то общее, тянулись друг к другу, почему так обидно судьба разлучила наши души, не дав и шанса узнать получше, просто узнать?
Грустно так. Но я улыбалась и грустила одновременно. Такая вечерняя новелла, где возможны самые разные повороты событий. Кто знает, может, еще встретимся.
Такой замечательный мальчик. И не мой. Мне жалко, но, видимо, так и нужно мне же. И теперь я считаю, наша молчаливая встреча служит оправданием тому, что я, нарушив свои правила, впервые ушла из театра, не досмотрев до конца. Не буду бичевать. Просто это не мой театр. Чуждая мне стилистика. Все в спектакле казалось нарочитым, «сыгранным», разукрашенным, подчеркнуто преувеличенным. Конечно, это особая стилистика, водевильно-кабарешная, не претендующая на прозрения, легкая и живая. Но как раз живости, непосредственности я не уловила. Некоторая натянутость диалогов, как мне кажется, слишком длинные фрагменты, порой сюжет действительно увлекал, но в цельной композиции эти длинноты воспринимались неумением собраться, сконцентрироваться и более лаконично и броско выявить главное, гармонически совмещая маленькие истории в одну жизнь. Когда игра в игру становится образом жизни, труднее уловить ту грань, за которой кончается искренность и начинается ремесло. Дело не в тонкости и пошлости. Не только в них, а в манере держаться на сцене, преподносить себя, умении находить нужную тональность, разграничивать свое самочувствие на палитру оттенков, пусть немногочисленную, в пределах даже одной роли. Много смешных, увлекательных эпизодов не становились настоящей праздничной атмосферой. Мне было неловко за невыразительность актеров, скольжение их по поверхности. Театральная условность здесь не блистала карнавальными брызгами и очаровательными импровизациями, как на Юго-Западе, не трогала энергией и озорством ребят из «Щуки», она была выставлена напоказ, обнародована, из нее сделали макет, и она перестала быть настоящей, превратясь в довольно занудную стилизацию. Стилизацию штампов. Это неплохая идея. Но опасная. Театр, подчиняясь внешней легкости жанра, закашлялся. Может быть, еще не все потеряно, и можно найти лекарство? Я считаю, нужно еще раз сходить на этот спектакль и досмотреть его до конца. Может, это я чего-то недопоняла? Не люблю неопределенностей. Сегодня, кстати, были телевизионщики. Болтались перед театром, в фойе, записывали сам спектакль. Публика довольно рафинированная. Заметила несколько примелькавшихся лиц. Приятно, когда вокруг элегантные люди. Но все же остаться на второе действие не захотела. Устала от дешевой, ориентированной на мас-скультуру, невысокий уровень развития манеры говорить, держаться, играть. Я не понимала этих ребят. Я не ощущала, что им нравится делать то, что они делают. Не могу быть уверенной в правильности своей оценки, но это один из немногих спектаклей, который мне неприятен, чужд. Мне жалко было мальчика-гардеробщика, который грустно и долго смотрел на меня, потом сказал: «Девушка, зачем же вы уходите? Еще второе действие». Я ответила: «Знаю». Он спросил: «Вам не понравилось? Будет интересней». Я смущенно улыбнулась ему. Мне было неудобно делать ему больно. Я не могла сказать, что, по-моему, это – полная чушь. Не могла. При выходе бабушка, наверное, билетерша, тоже спросила, очень мягко: «Вам не понравилось?» Такая кроткая. Это было выше моих сил. Я сказала, что, к сожалению, не располагаю временем, но еще обязательно приду посмотреть этот спектакль, т. к. у меня пропуск. Плохо обманывать, но хамить еще хуже.
Ночь. Город утонул в молоке тумана. У меня странное чувство к Славке, недавно звонила ему. Как только он начинает отстраняться, он мне становится нужен. Я его все больше раздражаю. Все-таки прощание неизбежно. Мы измучили друг друга. Ему надоело возиться с моими комплексами. Мне – с его «опытностью».
Теперь уже все равно. Я устала от себя самой, своего наигрыша, выпендрежа, когда бываю с ним. Пусть накажет меня, если хватит духа.
19.11. Мама меня балует. Прислала с бабулей подарки. А я все сильнее беспокоюсь, просто прихожу в отчаяние от своего ничегонеделания.
С. К. – замечательный человек. Всегда вспоминаю о нем с теплотой. Но мучают сомнения в его хорошем отношении ко мне. Мне мало, чтобы он со мной был так же ровен и деликатен, как со всеми. Мне хочется явного предпочтения, особого отношения, выделения меня из массы. Пока этого не происходит. А мне иногда кажется, что я этого хотя бы отчасти добилась. Может, я ошибаюсь. Трудно разобраться в себе, а о других вообще лучше не говорить.
Занимаюсь чем угодно, кроме наук. Украшаю себя, любуюсь новыми нарядами и удачно сделанным макияжем, думаю, думаю, но не о вопросах фольклора, античной литературы и мифологии, а о своих отношениях с Б., с университетским окружением, о том, какое произвожу впечатление, я и мои работы, о смыслах, потерях, судьбе, отчаянии. Меня захватывают в плен самонадеянность и лень. Я не деградирую, я слишком самоуглубляюсь. Это не плохо, но этого мало. Необходим широкий уровень образованности, знание литературы и искусства профессионального. Меня же не хватает. И я погибаю, т. к. зачеты – это реальность. Вообще-то мои мысли и записи – тоже. Но чтобы последняя реальность не погибла, нужно спасать первую.
К. меня «съест». Вчера снова пропустила его занятие. И звонить не хотелось. Арх. (дрянь) пускает гнусные сплетни, что я очень похожа на жену К., такая же милая, хрупкая. С чего это вдруг? Наверняка уже циркулируют слухи, но не понимаю, почему и какого направления. Я, со своей стороны, не подала никакого повода. Если только он сам в мое отсутствие подчеркивает какое-то особое отношение. И откуда взялись эти слова о сходстве с его женой? Не на пустом же месте. Что-то гадкое. Надеюсь, это не отразится на моей репутации и на зачете. Хотя, кто может быть уверен.
19.11. В старой критической школе отсутствовало желание передать настрой спектакля, то, что остается за пределами рационального. Читая многие статьи, не могу отделаться от ощущения неловкости, неблагозвучия. Будто атрофировались все чувства после пятого, будто живем до слез банально, не желая разобраться в себе, в первую очередь, и, конечно же, в искусстве нашего настоящего.
Жан-Поль Тибода же в статье «Событие в доме Мольера», не акцентируя внимание на описании, не пересказывая, тонко передает атмосферу, ненавязчиво и мягко объясняет противоречия, выявляет то, что, по его мнению, наиболее удачно. В нем живет уважение к творческой личности. Любой. Позитивное мышление. Без истеричности от непонимания, «без погромов», без раздражения, без демонстрации своей образованности обилием терминов. Я ощущаю в нем высокий уровень интеллекта, тонкое профессиональное чутье и желание не быть понятым, а понять самому и поделиться своими мыслями. Мне так близка его позиция, его манеры изящно и бережно прикоснуться к незримой душе спектакля, раствориться в ней или хотя бы попытаться это сделать.