Страница:
Легкость пера, непосредственность переходов, стильность. Он так чутко и уверенно ориентируется в искусстве, будто это стало его второй кожей. То т высокий уровень единения, когда, не напрягаясь, улавливаешь малейшее изменение в самочувствии, проживаешь каждый вздох и вздрагиваешь от фальшивой нотки, когда, не задумываясь, находишь аналогии, сравниваешь и сопоставляешь, перед глазами – мелькание воспоминаний, строчек, картин. Нетрудно писать легко – если это не самоцель, а жизненный стиль, не для спецэффектов, просто от свободы выбора в твоем сознании, от множественности и качественности прочитанного и прочувствованного материала, зафиксированных впечатлений прекрасного, сложных и разнообразных ассоциаций.
Это весь мир, естественный и огромный, в котором обитает душа художника. Именно художника, потому что здесь уже нет ни наук, ни должного быть сказанным к следующему утру приговора. Здесь творчество, независимое от социума и выгод. И от каждого зависит сделать его образом жизни или, сославшись на очередные трудности, оттолкнуть. В конечном итоге, дело все-таки не в обществе, не в парадоксах системы и невозможности быть искренним по каким-то причинам (неважно, каким), просто в масштабе личности, в таком обыкновенном чуде, как талант, о котором никогда не стыдно говорить, но который почему-то не считается обязательным в применении к критике. Если бы все понимали и находили в себе силы отойти, не покушаться на чужое, как гармонична была бы жизнь. Но, наверное, и скучно без графоманов. Миру не хватило бы необходимой изюминки, своеобразного оттенка, пусть с испорченностью даже. Но это и оттачивает вкус профессионалов, помогает держать нужный уровень. Хоть опять это не самоцель. Образ жизни.
В каждой, пусть самой алогичной, авангардной, шизоидной писанине должна чувствоваться цельность, разгадка всех ребусов внутри самого произведения. Не обязательно давать однозначные ответы, но важно, чтобы стилистика, внутренний мир, образность были гармонизированы, в них таились бы возможности понимания авторского замысла. Это касается как художественного произведения, так и любого рода статей. Произведение должно быть самодостаточным. Не обязательно это должно быть замкнутым пространством, самоуглубленным в свои красоты и парадоксы. Напротив, желательны связи с разными мирами, взаимопроникновение душевных зыбких структур. Многоточие, после которого не недоумение, а глубина проникновения в новое, возможно, странное, но и прекрасное по-своему. Если внутреннюю стройность, цельное прочувствованное автором мировосприятие видишь, если не объясняется, но будто телепатируется из неизвестных галактик иного сознания, и ты поверил, то приветствуй новое явление. Радуйся и помоги ему.
Я – оборотень. Я бормочу что-то странное. Наверное, страны, в которых я просыпалась. Заставы холстов, поэм и туманов. И голос мой, голос мой, боги на ноты распяли. Расставили смыслы, как солнца на памяти вздохов. Когда его много, когда его столько, что хочется плакать от счастья. И клясться. Была ли я настоящей?
Умирать не страшно весной. Я напеваю во сне для тебя, о тебе. Я нагнетаю разлуку, как озеро затопляет окрестные небеса, поляны, мысли. Я процветаю лилией в ней, пробегаю шепотком по близким мне стихам и картинам. Сверху смотрю на ошибки, твои и мои. На прописные разлуки и дали. Мы не умеем прощаться с настоящими своими воспоминаниями. Придумываем им сказочное исчезновение за горизонт, за разбуженное болью однажды. И небо-зонт стряхивает с него капли и сажу. И скажешь, скажешь, я знаю: умирать не страшно весной. Я в твоем сне просыпаюсь, я его наизусть знаю. И пугаю грозой. Иногда пугаю грозой или балую.
«Немного красного вина, немного солнечного мая, и тоненький бисквит, ломая, тончайших пальцев белизна». Венок сомнений на пиру моего отчаяния. Убегаю, убегаю, убегаю от себя. Забываю настоящее. И больно, когда вокруг стены действительности. И нужно это.
Гр. люблю. Сегодня опять плакала. Безумие. «Я тебя никогда не забуду». Как хочу просто узнать, где он сейчас, как живет. «На тебе сошелся клином белый свет». Лучше не искать встречи, не навязываться, но знать о нем хоть чуть-чуть я хочу, хоть самую малость. Я изнемогаю жить в неизвестности. Это не мимолетность, а однажды и навсегда. Я – однолюбка, как и он, и такая же увлекающаяся, но люблю только его, и он, смею надеяться, любит меня. Но если нас разлучила жизнь, что я могу сделать. Пыталась уже, но так неправдоподобно трудно сделать первый шаг. Я довольно точно писала об этом в одном из этюдов. Так, как люблю я, любить нельзя, невозможно, меня просто не остается, я вся растворяюсь в этой любви. Я так хорошо помню его взгляд, такой не может обмануть. Он навечно в моем сердце, да только за один такой взгляд стоит терпеть эту бесконечно тусклую, а иногда бесконечно стремительную жизнь. Сейчас кажется, когда я его окончательно потеряла (эта дата не совпадает с нашей последней встречей), закончилась одна моя жизнь. И началось что-то новое, другое, в которой «варюсь» до сих пор. Несмотря на кучу событий, переломов и прозрений, заполнивших мою жизнь за эти два с половиной года без него, я – все такая же брошенная, не любимая. Он никогда не был «моим парнем». Никогда. Хоть хотел этого, тянулся ко мне, но всегда не доводил до логического, как говорится, конца наши отношения. Словно подразнит меня и отвернется. Все-таки что-то демоническое в нем есть.
Нравилась я ему. Слышала это от других. От него практически никогда. Странные отношения. Часто ругались. Какая-то тяга почти магнитная, но избегали, боялись отдаться ей. Наверное, правильно. Все было бы мельче и скучней, если бы были вместе, мне кажется. А сейчас? Глубина, возвышенность моих чувств, проверенная временем. Уже жанр трагедии. Не осуществившейся. Судьба любви без взаимности. Нет взаимной любви, воплотившейся в любовь земную, осталось где-то далеко. Не оформившись даже в звук. Хотя есть мои стихи. Может быть, его стихи. Ничто не проходит бесследно. Легче даже, когда думаешь о какой-то несуществующей встрече, которую ждешь, в которую веришь, с оттенком сентиментальности, романтики. Представляешь ее как счастливый конец длинной сказки. Неужели он забыл. Не может быть. Если во мне столько силы и порыва, не должно это оставаться брошенным в пустоту. Не может он не чувствовать иногда чего-то в воздухе, в себе. Мы же две половинки, предназначенные судьбой… Нет, не рядом. Никогда?
С моей глубиной и духовностью Б. не может сравняться. Все действительно правильно. Надо верить интуиции. Ему же нет дела до моего творчества, он даже не хочет делать вид, что заинтересован, его житейская психология удручает меня своей ограниченностью и зацикленностью на мелочах. С моим масштабом не в его постель, говорю вполне цинично и иронично (хотя, конечно, это совсем разные вещи). Слишком разный уровень интеллекта. Я не считаю его дураком. Но он явно не дотягивает до моих представлений о культуре. Ему это скучно. Он прикрывается жизненным опытом, говорит, что все, занимающее меня, пережил, перепробовал и разочаровался. Но это самообман. Невозможно устать от самосовершенствования. Равнодушием можно лишь оправдать нежелание движения и неглубокость своей натуры. Ему неинтересна моя духовность, моя поэзия и мои теории. Пожалуйста, мы расстаемся. Это было предопределено. Увы, все-таки с ним были связаны многие надежды и иллюзии. Может быть, и глупо себя веду, так тщательно просеивая свое окружение. Грозит опасность остаться одной, но я не боюсь этого. Не могу притворяться перед собой. Если высокие требования к человеку, который претендует на важное место в моей жизни, зачем себя ломать. Еще успеет обломать меня жизнь. И пусть еще нет никого, кто бы выдержал груз моих претензий и выпендрежей, пусть так. Но вдруг еще не все? Вдруг он появится? А я верю, что он появится.
Это напоминает наивные мечты о принце на белом коне или о Грее на корабле с алыми парусами. Пусть так. Это моя жизнь. Я хочу сама придумывать ее. Может, ошибаюсь, может, нет, но не пробуйте изменить меня. Я – не маленькая. К сожалению. И все давно уже понимаю.
20.11. Совсем обнаглела. Проспала две пары. Будильник ставлю, просыпаюсь, выслушиваю его дребедень, и снова в сон. Ложусь поздно и встаю поздно. Безумная лень.
Прощай, моя сладкая комфортная жизнь! Если не начну заниматься… Прохлаждаюсь. Погибаю.
Сегодня Г. вновь настаивал на том, чтобы я прочитала работу. Еще раз повторил, что ему нравится, что он не случайно просит меня прочитать, хочет поговорить и дать совет. Я снова «заартачилась», отказалась. Он сказал, что все равно придется читать, это неизбежно. Отдал мне работу на Штайна. Снова сказал, что понравилось и надо поговорить отдельно. Мне этого мало. Что значит, понравилось? Ему все нравится. Я хочу быть уверенной, что это не просто слова утешения. Что это искреннее и глубокое. Сколько можно мне мучиться?
Репетировали капустник к дню рождения, вернее, по поводу дней рождения мэтров: Г. и М. В. действительно актриса, очень живая, непосредственная, легкая на выходки, выдумки, импровизации. По-хорошему завидую ей. Но во мне ведь тоже есть, только мучительно не может проявиться. Ну не буду опять. Буду просто жить. Судьба не отстает искушать, мучает, балует. Сейчас проверяет, оставив меня одну.
Действительно, придумываю себе море проблем. А ведь живу как удачно, все же вокруг расчудесное. А я окружаю жизнь странностями. Хотя без них тоже скучно. Ладно, все как есть. Да.
Была на эклект-концерте в ЦДК. Оригинальные музыкальные композиции, поэты, картины. Но важнее, наверное, обстановка этого места. Можно сказать, что я ходила на атмосферу. Музыканты, поэты, прочая околотворческая публика. Там есть постоянка. При желании могла бы познакомиться с двумя богемного вида молодыми людьми (сидели за одним столиком в кафе). Из их слов я поняла, что они связаны с ГИТИСом, элитной средой, а в Доме композиторов, как сказал один из них, живут. Периодически тусуются в местном буфете или ресторане. Любое подобное место обрастает такими людьми.
Музыка в целом понравилась. Вызывает противоречивые чувства, но найти свой подход, свою дорожку к ней можно. Из поэтов наиболее замечателен Друк. Чудеса остроумия. Но я считаю, это несерьезные стихи. Мне очень нравится их озорство и ирония. Но в значительной степени это словообразование, словотре-нирование etc. Ужасно хотела с ним познакомиться. Он в антракте собрался уходить, я подошла к нему в гардеробе и поинтересовалась, где можно купить недавно вышедшую книжку его стихов. Ответ: Герцена, 1, культ. центр МГУ. Он не выразил желания дальше продолжить разговор. Просто отвлекся на кого-то за моей спиной, продолжая одеваться. Я поблагодарила и отошла. Неудобно навязываться.
Выступал также основатель ордена куртуазных маньеристов Вадим Степанцев. Вся их поэзия, его – не исключение, меня шокирует, порой забавляет и все-таки больше отталкивает.
Очень ждала Д. А. Пригова. но, к сожалению, досточтимый мэтр не изволили явиться. А жаль.
Этот милый концерт вызвал у меня много откликов. В одной музыкально-хореографической композиции (Т. Михеева) участвовали три девушки, которые под фонограмму голоса, шумов волн, дождя, птиц, музыкальных, каких-то зыбких созвучий, исполнили странную пластическую вариацию. Это не танец и не спектакль, какое-то туманное сочетание разного в диковинных завораживающих звуках, движениях, «взлетах» и жестах. По-своему это было очень интересно. Но полное дилетантство в синхронности. Ладно. Даже лучше, когда каждая движется в соответствии с каким-то особым, индивидуальным ритмом, но несовершенство хореографии, не дотягивают до мастерства, не чувствуют самую суть, глубокость создаваемого жеста-фразы. Они сами не пластичны, пластична музыка и то, что чувствуется в авторской задумке. А если бы мне дали поработать с этой вещицей! У меня столько предложений. Она бы засверкала новыми красками. Это так созвучно тому, о чем я мечтаю. Пластически озвученная акварель. Новое искусство из цвета, звука, ритма, стиха. Все вместе и каждый жанр – самодостаточен. И эта композиция натолкнула меня на новые задумки, помогла лучше понять собственные, смутные пока желания. Двигаться в этом направлении – один из вариантов этого нового и перспективный.
Мне очень близка атмосфера Дома композиторов. Я просто купаюсь в окружении музыкантов, элегантных и творческих людей. Приятно осознавать причастность к их кругу. Я-то знаю – своя.
Купила книжку стихов Алек. Вайнштейна. Просмотрела мельком. По-моему, это настоящее. Буду читать подробнее.
Завтра мама приезжает. Единственный человек, с кем могу поделиться всеми своими противоречиями и мыслями. Почему мы не живем в Москве?
Совсем «расклеилась». Не вылезаю из болезни 3-й месяц подряд. Наверное, уже хроническое.
Где бы я еще могла так полнокровно жить, так безалаберно, безумно, разнообразно? Где масштаб событий и впечатлений наслаиваются друг на друга, проглатывают, кружат в бесконечном движении, не замирая ни на миг? Где еще столько чувств меня бы захватывали, мучили, заставляли изводить каждый день бумагу и ручки? Где так интенсивно живет душа, и страдает, и ликует, где как не в столице моей души, средоточия культур и искусств, хамства и элитарности, «высшего света» и грязи, меня – солнца и меня – тревоги? Москва. Москва. Москва. Мечтала о ней. Здесь. Не занимаюсь. Пропадаю. Не мыслю жизни без этого города, жить в другом не смогу. Господи, не оставь мою грешную душеньку? Господи, прости мои пакости, я стараюсь быть лучше, но почему-то остаюсь собой. Взращиваю в себе элитность, аристократизм, рафинированность. Это плохо, да? Но как приятно ощущать себя истинной леди из хорошего общества. Совершенство моих интонаций, изысканность острот и вкуса, безупречность в подборе костюма, чувство цвета и прекрасный макияж. О чем я думаю, боже мой? Кажется, откуда эта пустота? Но это тоже я, это неотделимо от моей натуры. Богема противная, ты Ellen. О, да. Я такая. Увы мне. Простите.
…А где-то на Марсе болеет искусство и шлет телеграммы на «фабрику грез»…
21.11. Вчера не поехала в универ. Вернулась с полдороги. Так гадко вдруг стало, показалось, что умираю. Болезнь сжигает меня изнутри. Трудно дышать. Вся грудная клетка обложена ватной ноющей противной болью. Голова гудит.
22.11. Вчера, несмотря на болезнь, поехала к 5 часам в Дом Ученых на представление нового театра, который образовался из нынешних выпускников «Щуки», всех тех замечательных ребят, которые очаровали меня в «Городе мышей». Встреча-знакомство с начинающим театром. Называется «Ученая обезьяна». У меня сразу возникли аналогии с рассказом М.О. Кнебель о Вахтангове и М. Чехове, которые играли такой этюд. Так и оказалось. Эти два человека много значат для руководителя (бывшего) курса и режиссера Автарова. К тому же этот год – год обезьяны, а помещение, которое им удалось получить для театра (на Смоленской площади), раньше принадлежало Академии наук, т. е. ученым. Вот такие совпадения снова доказывают, что нет ничего случайного в жизни.
В первой части вечера показывали отрывки из спектаклей «Белая гвардия» Булгакова, «Три сестры», какая-то итальянская комедия и «Ричард IV». Меня, честно говоря, этот показ немного расстроил. Я ожидала большей свежести и новизны. Но все-таки, несмотря на многие несовершенства и «пролеты», я чувствую в них силу, талант, перспективность. Они еще покажут себя, не сомневаюсь. Я, как всякий влюбленный человек, старалась отыскать в объекте моего обожания только лучшее. Каждая деталь воспринималась мной с точки зрения игры уже знакомых актеров. Я пришла «на актеров», запомнившихся, вызывающих симпатию. Кстати, об этом говорил Автаров. Он хочет вывести артистов из второстепенного, подчиненного режиссеру положения. Для него главное – театр личностей-актеров, ярких индивидуальностей, создающих свой мир, особую атмосферу театра. Он бы как раз хотел, чтобы в театр ходили посмотреть именно на актеров, чего уже давно не происходит. Я с ним согласна. Дело не в диктаторе-режиссере, а в особом подходе к сцене, к общению со зрителями. У каждого – своя программа. И любая концепция имеет право на жизнь. Это же такое достойное призвание. Я очень рада, что правильно поняла этот театр, и мне легче теперь ориентироваться в его замыслах и своих откликах.
Во второй части показывали небольшие сценки, этюды. Великолепно. Это действительно фейерверк озорства, молодого задора и мастерства. Чаще других и, наверное, более выразительно появлялся Эдик Радзюкевич. Пластика и характерность, чувство ритма и сценическое обаяние в этом человеке огромны. Он, кстати, поставил все тот же «32 мая – город мышей». Еще великолепное чувство юмора и вкус. Не жалко похвал для талантливого человека. Мне кажется, на нем держится все это юное театральное дело. Запомнились также Саша, Костя и Дима. Других просто не запомнила. Они все вызывают у меня восторг, я влюбилась в их театр как в новое, не испорченное штампами, перспективное и многообещающее дело.
Вчера позвонил Гена. Продолжает озвучивать «Врата рая». Настроение у него вернулось в нормальное состояние и про будущий фильм говорит спокойно и уверенно. Я снова принялась нахваливать этот театр и усиленно предлагала ему обратить внимание на отдельных ребят как кандидатов на главную роль. Особенно Костю. Его исполнение нищего в «Смерти Занда» меня потрясло. Это сильная артистическая натура со своей особенной манерой и ритмикой. Еще в «32 мае» он мне запомнился больше других. Хотя там никаких драматически выразительных моментов не было. Талантливый мальчик. Как же он мне нравится! Вчера в «Трех сестрах» играл Андрея. Опять же выразительно и оригинально, и чувствуется не только лишь новизна режиссерской трактовки образа, но в большей степени сила его игры, независимость актерского самочувствия на сцене. Писать об особенностях постановок пока не буду, трудно судить по отрывкам, где возможны недочеты и случайности. Когда посмотрю спектакли полностью, можно будет сказать более конкретно.
Идея-фикс – профессионально заниматься этим театром, перезнакомиться с ребятами и написать о них. Писать о театре пока не могу. Это слишком ответственно, и не будучи уверенной в своих чувствах, не смею браться. Только познакомившись поближе с ними и с их работами, начну что-то делать. Я очень серьезно отношусь к этому. Мне так надоела недоговоренность моей жизни. Пишу – не печатают. Это уже раздражает. Все вокруг говорят, что хорошо пишу. А дальше? Г. настаивает, чтобы я прочитала работу на «32 мая» на семинаре. Попросил даже М. провести со мной воспитательную работу. Она сказала, что В. М. очень понравилось и я должна прочитать. Без вариантов. Такое вот «воспитание». Мой отказ можно воспринять как каприз. Но я уверена, что тонкую стилистику и изящность моей работы не поймут, хотя бы потому, что некоторые ко мне относятся плохо. Я знаю, что своим эстетством у ряда девушек наших вызываю неприязнь. Это чисто классовое, даже кастовое. И не высокомерие в моих словах, а правда. Это всегда живет в людях. Мне, с одной стороны, смешно, с другой, – противно. Я просто не знаю, что мне делать со всеми своими «коллегами», когда мы тусуемся вместе, у меня нет слов, я не знаю, как себя вести, выгляжу неестественно и натянуто. Наверное, в кулуарах уже прозвучало слово: выпендривается. А это от робости. Ну и черт со всем. Честное слово, надоело мельтешение у своих ног. Но ведь, опять же, никуда от этого не уйти. Замкнутый круг.
По поводу моей работы нельзя задавать вопросы. Ее можно или принять, или оттолкнуть. Всю. Дробить, придираться, копаться в ней – смерть. Для нее. Неужели Г. не понимает? А может, именно потому, что понимает, настаивает на ее прочтении, хочет проверить курс этой самобытной и в высшей степени спорной вещицей?
Как он мне сказал уже, чтение – неизбежность. Да, я понимаю. Но от этого не легче. Столько вокруг нелепостей, откровенных идиотизмов. Приятней думать об «Ученой обезьяне».
23.11. Я разрываю жизненный ряд своих дней. Я проваливаюсь в пустеющую свою душу, и дышать все труднее и горче. С. К. не просто равнодушен, но и «отшивается». Сегодня было индивидуальное занятие, с каждым он говорил отдельно. Обсуждаемая тема – статьи критиков, которые он дал прочитать. Я сказала буквально несколько предложений. Довольно глупых, по-моему. И больше он не захотел меня слушать. Задал прочитать статью на «Кина». Спектакль мне не понравился, рецензия тоже. Зачем я согласилась с ней работать, не понимаю. Потом я сказала, что пишу стихи, чтобы он обратил внимание на особую образную стилистику (я отдала ему работу на «32 мая»). Но все это глупо, никому не нужно. Ему не нужно. Я поняла, что он отшивается. Интонацией, манерой держаться, явным отстранением. Я ведь всегда так тонко, до мельчайших нюансов чувствую отношение ко мне собеседника. Я была сегодня подавлена, убита, сошла с лица. Сразу после 1-й пары поехала домой. Физически ощущала болезнь. Заболела его немилостью.
Было бесконечно мучительно. Я себя изничтожила отсутствием вокруг хоть чего-нибудь хорошего. Было так мутно, что первоначальная причина расстройства начала забываться. Я ехала в метро, и казалось, меня нет, я растворяюсь в своей болезни. Ни единого напоминания о жизни. Все это продумано, пережито и забыто. Записывать это сейчас тоскливо.
Успокаивалась и снова проваливалась в омут грусти. Но постоянная печаль – стала частичкой меня. Жить с этим грузом – тяжело.
Он и не предполагает, как сделал мне больно своим (вольно или невольно?) подчеркнутым равнодушием. Но пусть. И не дай ему Бог узнать.
Наверное, легко любить, зная, что любовь эта обречена быть только платонической, невзаимной, неравной. Легко любить, не претендуя на ответ, благоговейно прислушиваясь к каждому слову, храня в памяти малейшую улыбку и мимолетный взгляд, будучи уверенной, что любовь эта никогда не воплотится в счастье двоих.
А как все до смешного банально: студентка и красивый старый преподаватель. Величественный, седовласый человек, с такой же красивой, как и он сам, судьбой. Я люблю Вас. Простите.
24. 11. Мама уехала в Казань. Так странно мы живем. Непонятно где. По самочувствию вроде все больше здесь, в Москве, все сильнее связь с этим городом. А по прописке – там, в провинциальном городке.
3 недели до сессии. Безмятежность обреченного человека. Просто паралич. Не в силах сдвинуть свои мозги с мертвой точки.
Получила письмо от Гали. Солнышко мое, как она меня понимает.
25.11. Тяжесть душевная от огромности свободного времени. Извожу его без счета не на «дела». А расплата приближается. За все грехи мои тяжкие. Пусто-то как, Господи! Бесконечно, «за предел тоски». И снова совсем одна. И хочу остаться одной. Это лучше для всех. Обречена. «Еще не все разрешено…». А где выход?
Впечатление от концерта камерной музыки в ЦДК перебил Джеф. Надо же было судьбе вывести меня из дома на этот концерт, чтобы так все неспроста (во-первых, концерт отличный, прекрасно провела время, купила книгу О. Ивинской о Пастернаке, влюбилась в чудесного режиссера Мишу Адамовича), (во-вторых, когда шла с концерта по Тверской, едва заметно улыбнулась засмотревшемуся на меня иностранцу, около «Интуриста» он меня догнал, познакомились). Ему около 40, из Австралии, в Москве по своим коммерческим делам на 3 недели, снимает квартиру недалеко от «Пекина». Наш диалог – просто очарование. Он – на плохом русском, я – на плохом английском. Но больше все же на английском. Пошли на Красную площадь. Потом долго думали, где можно посидеть и выпить, наконец, он меня повел в валютный бар в том здании, где гостиница «Москва». Взял по рислингу, и с полчаса мы там сидели. Своеобразная публика в этом баре. Жлобовские рожи парней и элегантные юные джентльмены новой формации. Иностранцев, мне показалось, не так уж много. С нами за одним столиком сидели мужчина и женщина, говорили попеременно на английском и французском, но он также неплохо по-русски умеет, хоть и с акцентом. Очень они мне понравились. Милые такие люди. Я веду себя осторожно, телефон не дала.
Ну, надо же. Ведь не хотела из дома сегодня выбираться. Но будто что-то толкало. Чистейшая импровизация. Так что с Джефом? Он, по-видимому, достаточно обеспечен. У него фирма в Сиднее. Небольшая, но, думается, не бедная. Одет хорошо, как все деловые иностранцы, впрочем. Что еще? Ах, деньги. Дал понять, что не обидит, если буду с ним встречаться. Вот такой расклад. Противно.
Боже мой, а ведь главным событием дня считала концерт, шла и думала, как много разного напишу, сколько впечатлений и настроений, и все пропало. Уже не могу настроиться на ту волну. До чего мелкая. Джеф «забил» настрой музыкально-созерцательный. К тому же я выпила бокал рислинга. Нет, не опьянела, но несколько оживилась. И умиротворенно-артистического состояния с оттенком грусти, и поэзии, и мудрости, и главное, – души, уже нет.
Устала. Да, не помешало бы нескольких сотен долларов. Но смешно, какая из меня путана, если даже со своим парнем не способна на что-то решиться.
Джеф как Джеф. Джеф им и останется. Уедет на Рождество в Сидней. Судьба мне снова напоминает, что мой английский – хуже некуда. Нужно исправляться. А то не получается свободы общения.
Концерт сегодняшний – последний в фестивале «Московская осень». 6 авторов. Каждый мне понравился по-своему. Или удивил, или заставил наслаждаться классикой интонаций (Меерович), лирически-трогательным и отчасти трагическим ритмом (Воронцов). Впрочем, у всех много новаций. Я, зациклившись на литературных жанрах, совсем не слежу за развитием музыки. И представить не могла, что столько можно еще придумать, так по-новому использовать уже знакомые инструменты и так безумно смело и парадоксально соединять их звучания, создавать новые мелодии, ритмы, аккомпанементы. Все строится на оригинальных, непривычных созвучиях. И не музыка даже, а какое-то странное тревожное асимметричное кружево нот, капель, мыльных пузырей (Гагнидзе). Я была просто в восторге. Такая шиза в таком консервативном виде искусства. Ему, кстати, хлопали больше всех. Настоящий успех. Его музыка шокировала, смешила, поднимала вверх, выматывала душу и жила, осуществлялась настроением тихой радости. Хоть музыкой в обычном понимании то, что делает Гагнидзе, назвать трудно. Но потрясение сильнейшее. И в конце музыканты, отложив инструменты, достали из карманов флакончики и давай пускать мыльные пузыри. Незабываемо. Я так рада была, что попала на этот концерт. Остальное – завтра.
Это весь мир, естественный и огромный, в котором обитает душа художника. Именно художника, потому что здесь уже нет ни наук, ни должного быть сказанным к следующему утру приговора. Здесь творчество, независимое от социума и выгод. И от каждого зависит сделать его образом жизни или, сославшись на очередные трудности, оттолкнуть. В конечном итоге, дело все-таки не в обществе, не в парадоксах системы и невозможности быть искренним по каким-то причинам (неважно, каким), просто в масштабе личности, в таком обыкновенном чуде, как талант, о котором никогда не стыдно говорить, но который почему-то не считается обязательным в применении к критике. Если бы все понимали и находили в себе силы отойти, не покушаться на чужое, как гармонична была бы жизнь. Но, наверное, и скучно без графоманов. Миру не хватило бы необходимой изюминки, своеобразного оттенка, пусть с испорченностью даже. Но это и оттачивает вкус профессионалов, помогает держать нужный уровень. Хоть опять это не самоцель. Образ жизни.
В каждой, пусть самой алогичной, авангардной, шизоидной писанине должна чувствоваться цельность, разгадка всех ребусов внутри самого произведения. Не обязательно давать однозначные ответы, но важно, чтобы стилистика, внутренний мир, образность были гармонизированы, в них таились бы возможности понимания авторского замысла. Это касается как художественного произведения, так и любого рода статей. Произведение должно быть самодостаточным. Не обязательно это должно быть замкнутым пространством, самоуглубленным в свои красоты и парадоксы. Напротив, желательны связи с разными мирами, взаимопроникновение душевных зыбких структур. Многоточие, после которого не недоумение, а глубина проникновения в новое, возможно, странное, но и прекрасное по-своему. Если внутреннюю стройность, цельное прочувствованное автором мировосприятие видишь, если не объясняется, но будто телепатируется из неизвестных галактик иного сознания, и ты поверил, то приветствуй новое явление. Радуйся и помоги ему.
Я – оборотень. Я бормочу что-то странное. Наверное, страны, в которых я просыпалась. Заставы холстов, поэм и туманов. И голос мой, голос мой, боги на ноты распяли. Расставили смыслы, как солнца на памяти вздохов. Когда его много, когда его столько, что хочется плакать от счастья. И клясться. Была ли я настоящей?
Умирать не страшно весной. Я напеваю во сне для тебя, о тебе. Я нагнетаю разлуку, как озеро затопляет окрестные небеса, поляны, мысли. Я процветаю лилией в ней, пробегаю шепотком по близким мне стихам и картинам. Сверху смотрю на ошибки, твои и мои. На прописные разлуки и дали. Мы не умеем прощаться с настоящими своими воспоминаниями. Придумываем им сказочное исчезновение за горизонт, за разбуженное болью однажды. И небо-зонт стряхивает с него капли и сажу. И скажешь, скажешь, я знаю: умирать не страшно весной. Я в твоем сне просыпаюсь, я его наизусть знаю. И пугаю грозой. Иногда пугаю грозой или балую.
«Немного красного вина, немного солнечного мая, и тоненький бисквит, ломая, тончайших пальцев белизна». Венок сомнений на пиру моего отчаяния. Убегаю, убегаю, убегаю от себя. Забываю настоящее. И больно, когда вокруг стены действительности. И нужно это.
Гр. люблю. Сегодня опять плакала. Безумие. «Я тебя никогда не забуду». Как хочу просто узнать, где он сейчас, как живет. «На тебе сошелся клином белый свет». Лучше не искать встречи, не навязываться, но знать о нем хоть чуть-чуть я хочу, хоть самую малость. Я изнемогаю жить в неизвестности. Это не мимолетность, а однажды и навсегда. Я – однолюбка, как и он, и такая же увлекающаяся, но люблю только его, и он, смею надеяться, любит меня. Но если нас разлучила жизнь, что я могу сделать. Пыталась уже, но так неправдоподобно трудно сделать первый шаг. Я довольно точно писала об этом в одном из этюдов. Так, как люблю я, любить нельзя, невозможно, меня просто не остается, я вся растворяюсь в этой любви. Я так хорошо помню его взгляд, такой не может обмануть. Он навечно в моем сердце, да только за один такой взгляд стоит терпеть эту бесконечно тусклую, а иногда бесконечно стремительную жизнь. Сейчас кажется, когда я его окончательно потеряла (эта дата не совпадает с нашей последней встречей), закончилась одна моя жизнь. И началось что-то новое, другое, в которой «варюсь» до сих пор. Несмотря на кучу событий, переломов и прозрений, заполнивших мою жизнь за эти два с половиной года без него, я – все такая же брошенная, не любимая. Он никогда не был «моим парнем». Никогда. Хоть хотел этого, тянулся ко мне, но всегда не доводил до логического, как говорится, конца наши отношения. Словно подразнит меня и отвернется. Все-таки что-то демоническое в нем есть.
Нравилась я ему. Слышала это от других. От него практически никогда. Странные отношения. Часто ругались. Какая-то тяга почти магнитная, но избегали, боялись отдаться ей. Наверное, правильно. Все было бы мельче и скучней, если бы были вместе, мне кажется. А сейчас? Глубина, возвышенность моих чувств, проверенная временем. Уже жанр трагедии. Не осуществившейся. Судьба любви без взаимности. Нет взаимной любви, воплотившейся в любовь земную, осталось где-то далеко. Не оформившись даже в звук. Хотя есть мои стихи. Может быть, его стихи. Ничто не проходит бесследно. Легче даже, когда думаешь о какой-то несуществующей встрече, которую ждешь, в которую веришь, с оттенком сентиментальности, романтики. Представляешь ее как счастливый конец длинной сказки. Неужели он забыл. Не может быть. Если во мне столько силы и порыва, не должно это оставаться брошенным в пустоту. Не может он не чувствовать иногда чего-то в воздухе, в себе. Мы же две половинки, предназначенные судьбой… Нет, не рядом. Никогда?
С моей глубиной и духовностью Б. не может сравняться. Все действительно правильно. Надо верить интуиции. Ему же нет дела до моего творчества, он даже не хочет делать вид, что заинтересован, его житейская психология удручает меня своей ограниченностью и зацикленностью на мелочах. С моим масштабом не в его постель, говорю вполне цинично и иронично (хотя, конечно, это совсем разные вещи). Слишком разный уровень интеллекта. Я не считаю его дураком. Но он явно не дотягивает до моих представлений о культуре. Ему это скучно. Он прикрывается жизненным опытом, говорит, что все, занимающее меня, пережил, перепробовал и разочаровался. Но это самообман. Невозможно устать от самосовершенствования. Равнодушием можно лишь оправдать нежелание движения и неглубокость своей натуры. Ему неинтересна моя духовность, моя поэзия и мои теории. Пожалуйста, мы расстаемся. Это было предопределено. Увы, все-таки с ним были связаны многие надежды и иллюзии. Может быть, и глупо себя веду, так тщательно просеивая свое окружение. Грозит опасность остаться одной, но я не боюсь этого. Не могу притворяться перед собой. Если высокие требования к человеку, который претендует на важное место в моей жизни, зачем себя ломать. Еще успеет обломать меня жизнь. И пусть еще нет никого, кто бы выдержал груз моих претензий и выпендрежей, пусть так. Но вдруг еще не все? Вдруг он появится? А я верю, что он появится.
Это напоминает наивные мечты о принце на белом коне или о Грее на корабле с алыми парусами. Пусть так. Это моя жизнь. Я хочу сама придумывать ее. Может, ошибаюсь, может, нет, но не пробуйте изменить меня. Я – не маленькая. К сожалению. И все давно уже понимаю.
20.11. Совсем обнаглела. Проспала две пары. Будильник ставлю, просыпаюсь, выслушиваю его дребедень, и снова в сон. Ложусь поздно и встаю поздно. Безумная лень.
Прощай, моя сладкая комфортная жизнь! Если не начну заниматься… Прохлаждаюсь. Погибаю.
Сегодня Г. вновь настаивал на том, чтобы я прочитала работу. Еще раз повторил, что ему нравится, что он не случайно просит меня прочитать, хочет поговорить и дать совет. Я снова «заартачилась», отказалась. Он сказал, что все равно придется читать, это неизбежно. Отдал мне работу на Штайна. Снова сказал, что понравилось и надо поговорить отдельно. Мне этого мало. Что значит, понравилось? Ему все нравится. Я хочу быть уверенной, что это не просто слова утешения. Что это искреннее и глубокое. Сколько можно мне мучиться?
Репетировали капустник к дню рождения, вернее, по поводу дней рождения мэтров: Г. и М. В. действительно актриса, очень живая, непосредственная, легкая на выходки, выдумки, импровизации. По-хорошему завидую ей. Но во мне ведь тоже есть, только мучительно не может проявиться. Ну не буду опять. Буду просто жить. Судьба не отстает искушать, мучает, балует. Сейчас проверяет, оставив меня одну.
Действительно, придумываю себе море проблем. А ведь живу как удачно, все же вокруг расчудесное. А я окружаю жизнь странностями. Хотя без них тоже скучно. Ладно, все как есть. Да.
Была на эклект-концерте в ЦДК. Оригинальные музыкальные композиции, поэты, картины. Но важнее, наверное, обстановка этого места. Можно сказать, что я ходила на атмосферу. Музыканты, поэты, прочая околотворческая публика. Там есть постоянка. При желании могла бы познакомиться с двумя богемного вида молодыми людьми (сидели за одним столиком в кафе). Из их слов я поняла, что они связаны с ГИТИСом, элитной средой, а в Доме композиторов, как сказал один из них, живут. Периодически тусуются в местном буфете или ресторане. Любое подобное место обрастает такими людьми.
Музыка в целом понравилась. Вызывает противоречивые чувства, но найти свой подход, свою дорожку к ней можно. Из поэтов наиболее замечателен Друк. Чудеса остроумия. Но я считаю, это несерьезные стихи. Мне очень нравится их озорство и ирония. Но в значительной степени это словообразование, словотре-нирование etc. Ужасно хотела с ним познакомиться. Он в антракте собрался уходить, я подошла к нему в гардеробе и поинтересовалась, где можно купить недавно вышедшую книжку его стихов. Ответ: Герцена, 1, культ. центр МГУ. Он не выразил желания дальше продолжить разговор. Просто отвлекся на кого-то за моей спиной, продолжая одеваться. Я поблагодарила и отошла. Неудобно навязываться.
Выступал также основатель ордена куртуазных маньеристов Вадим Степанцев. Вся их поэзия, его – не исключение, меня шокирует, порой забавляет и все-таки больше отталкивает.
Очень ждала Д. А. Пригова. но, к сожалению, досточтимый мэтр не изволили явиться. А жаль.
Этот милый концерт вызвал у меня много откликов. В одной музыкально-хореографической композиции (Т. Михеева) участвовали три девушки, которые под фонограмму голоса, шумов волн, дождя, птиц, музыкальных, каких-то зыбких созвучий, исполнили странную пластическую вариацию. Это не танец и не спектакль, какое-то туманное сочетание разного в диковинных завораживающих звуках, движениях, «взлетах» и жестах. По-своему это было очень интересно. Но полное дилетантство в синхронности. Ладно. Даже лучше, когда каждая движется в соответствии с каким-то особым, индивидуальным ритмом, но несовершенство хореографии, не дотягивают до мастерства, не чувствуют самую суть, глубокость создаваемого жеста-фразы. Они сами не пластичны, пластична музыка и то, что чувствуется в авторской задумке. А если бы мне дали поработать с этой вещицей! У меня столько предложений. Она бы засверкала новыми красками. Это так созвучно тому, о чем я мечтаю. Пластически озвученная акварель. Новое искусство из цвета, звука, ритма, стиха. Все вместе и каждый жанр – самодостаточен. И эта композиция натолкнула меня на новые задумки, помогла лучше понять собственные, смутные пока желания. Двигаться в этом направлении – один из вариантов этого нового и перспективный.
Мне очень близка атмосфера Дома композиторов. Я просто купаюсь в окружении музыкантов, элегантных и творческих людей. Приятно осознавать причастность к их кругу. Я-то знаю – своя.
Купила книжку стихов Алек. Вайнштейна. Просмотрела мельком. По-моему, это настоящее. Буду читать подробнее.
Завтра мама приезжает. Единственный человек, с кем могу поделиться всеми своими противоречиями и мыслями. Почему мы не живем в Москве?
Совсем «расклеилась». Не вылезаю из болезни 3-й месяц подряд. Наверное, уже хроническое.
Где бы я еще могла так полнокровно жить, так безалаберно, безумно, разнообразно? Где масштаб событий и впечатлений наслаиваются друг на друга, проглатывают, кружат в бесконечном движении, не замирая ни на миг? Где еще столько чувств меня бы захватывали, мучили, заставляли изводить каждый день бумагу и ручки? Где так интенсивно живет душа, и страдает, и ликует, где как не в столице моей души, средоточия культур и искусств, хамства и элитарности, «высшего света» и грязи, меня – солнца и меня – тревоги? Москва. Москва. Москва. Мечтала о ней. Здесь. Не занимаюсь. Пропадаю. Не мыслю жизни без этого города, жить в другом не смогу. Господи, не оставь мою грешную душеньку? Господи, прости мои пакости, я стараюсь быть лучше, но почему-то остаюсь собой. Взращиваю в себе элитность, аристократизм, рафинированность. Это плохо, да? Но как приятно ощущать себя истинной леди из хорошего общества. Совершенство моих интонаций, изысканность острот и вкуса, безупречность в подборе костюма, чувство цвета и прекрасный макияж. О чем я думаю, боже мой? Кажется, откуда эта пустота? Но это тоже я, это неотделимо от моей натуры. Богема противная, ты Ellen. О, да. Я такая. Увы мне. Простите.
…А где-то на Марсе болеет искусство и шлет телеграммы на «фабрику грез»…
21.11. Вчера не поехала в универ. Вернулась с полдороги. Так гадко вдруг стало, показалось, что умираю. Болезнь сжигает меня изнутри. Трудно дышать. Вся грудная клетка обложена ватной ноющей противной болью. Голова гудит.
22.11. Вчера, несмотря на болезнь, поехала к 5 часам в Дом Ученых на представление нового театра, который образовался из нынешних выпускников «Щуки», всех тех замечательных ребят, которые очаровали меня в «Городе мышей». Встреча-знакомство с начинающим театром. Называется «Ученая обезьяна». У меня сразу возникли аналогии с рассказом М.О. Кнебель о Вахтангове и М. Чехове, которые играли такой этюд. Так и оказалось. Эти два человека много значат для руководителя (бывшего) курса и режиссера Автарова. К тому же этот год – год обезьяны, а помещение, которое им удалось получить для театра (на Смоленской площади), раньше принадлежало Академии наук, т. е. ученым. Вот такие совпадения снова доказывают, что нет ничего случайного в жизни.
В первой части вечера показывали отрывки из спектаклей «Белая гвардия» Булгакова, «Три сестры», какая-то итальянская комедия и «Ричард IV». Меня, честно говоря, этот показ немного расстроил. Я ожидала большей свежести и новизны. Но все-таки, несмотря на многие несовершенства и «пролеты», я чувствую в них силу, талант, перспективность. Они еще покажут себя, не сомневаюсь. Я, как всякий влюбленный человек, старалась отыскать в объекте моего обожания только лучшее. Каждая деталь воспринималась мной с точки зрения игры уже знакомых актеров. Я пришла «на актеров», запомнившихся, вызывающих симпатию. Кстати, об этом говорил Автаров. Он хочет вывести артистов из второстепенного, подчиненного режиссеру положения. Для него главное – театр личностей-актеров, ярких индивидуальностей, создающих свой мир, особую атмосферу театра. Он бы как раз хотел, чтобы в театр ходили посмотреть именно на актеров, чего уже давно не происходит. Я с ним согласна. Дело не в диктаторе-режиссере, а в особом подходе к сцене, к общению со зрителями. У каждого – своя программа. И любая концепция имеет право на жизнь. Это же такое достойное призвание. Я очень рада, что правильно поняла этот театр, и мне легче теперь ориентироваться в его замыслах и своих откликах.
Во второй части показывали небольшие сценки, этюды. Великолепно. Это действительно фейерверк озорства, молодого задора и мастерства. Чаще других и, наверное, более выразительно появлялся Эдик Радзюкевич. Пластика и характерность, чувство ритма и сценическое обаяние в этом человеке огромны. Он, кстати, поставил все тот же «32 мая – город мышей». Еще великолепное чувство юмора и вкус. Не жалко похвал для талантливого человека. Мне кажется, на нем держится все это юное театральное дело. Запомнились также Саша, Костя и Дима. Других просто не запомнила. Они все вызывают у меня восторг, я влюбилась в их театр как в новое, не испорченное штампами, перспективное и многообещающее дело.
Вчера позвонил Гена. Продолжает озвучивать «Врата рая». Настроение у него вернулось в нормальное состояние и про будущий фильм говорит спокойно и уверенно. Я снова принялась нахваливать этот театр и усиленно предлагала ему обратить внимание на отдельных ребят как кандидатов на главную роль. Особенно Костю. Его исполнение нищего в «Смерти Занда» меня потрясло. Это сильная артистическая натура со своей особенной манерой и ритмикой. Еще в «32 мае» он мне запомнился больше других. Хотя там никаких драматически выразительных моментов не было. Талантливый мальчик. Как же он мне нравится! Вчера в «Трех сестрах» играл Андрея. Опять же выразительно и оригинально, и чувствуется не только лишь новизна режиссерской трактовки образа, но в большей степени сила его игры, независимость актерского самочувствия на сцене. Писать об особенностях постановок пока не буду, трудно судить по отрывкам, где возможны недочеты и случайности. Когда посмотрю спектакли полностью, можно будет сказать более конкретно.
Идея-фикс – профессионально заниматься этим театром, перезнакомиться с ребятами и написать о них. Писать о театре пока не могу. Это слишком ответственно, и не будучи уверенной в своих чувствах, не смею браться. Только познакомившись поближе с ними и с их работами, начну что-то делать. Я очень серьезно отношусь к этому. Мне так надоела недоговоренность моей жизни. Пишу – не печатают. Это уже раздражает. Все вокруг говорят, что хорошо пишу. А дальше? Г. настаивает, чтобы я прочитала работу на «32 мая» на семинаре. Попросил даже М. провести со мной воспитательную работу. Она сказала, что В. М. очень понравилось и я должна прочитать. Без вариантов. Такое вот «воспитание». Мой отказ можно воспринять как каприз. Но я уверена, что тонкую стилистику и изящность моей работы не поймут, хотя бы потому, что некоторые ко мне относятся плохо. Я знаю, что своим эстетством у ряда девушек наших вызываю неприязнь. Это чисто классовое, даже кастовое. И не высокомерие в моих словах, а правда. Это всегда живет в людях. Мне, с одной стороны, смешно, с другой, – противно. Я просто не знаю, что мне делать со всеми своими «коллегами», когда мы тусуемся вместе, у меня нет слов, я не знаю, как себя вести, выгляжу неестественно и натянуто. Наверное, в кулуарах уже прозвучало слово: выпендривается. А это от робости. Ну и черт со всем. Честное слово, надоело мельтешение у своих ног. Но ведь, опять же, никуда от этого не уйти. Замкнутый круг.
По поводу моей работы нельзя задавать вопросы. Ее можно или принять, или оттолкнуть. Всю. Дробить, придираться, копаться в ней – смерть. Для нее. Неужели Г. не понимает? А может, именно потому, что понимает, настаивает на ее прочтении, хочет проверить курс этой самобытной и в высшей степени спорной вещицей?
Как он мне сказал уже, чтение – неизбежность. Да, я понимаю. Но от этого не легче. Столько вокруг нелепостей, откровенных идиотизмов. Приятней думать об «Ученой обезьяне».
23.11. Я разрываю жизненный ряд своих дней. Я проваливаюсь в пустеющую свою душу, и дышать все труднее и горче. С. К. не просто равнодушен, но и «отшивается». Сегодня было индивидуальное занятие, с каждым он говорил отдельно. Обсуждаемая тема – статьи критиков, которые он дал прочитать. Я сказала буквально несколько предложений. Довольно глупых, по-моему. И больше он не захотел меня слушать. Задал прочитать статью на «Кина». Спектакль мне не понравился, рецензия тоже. Зачем я согласилась с ней работать, не понимаю. Потом я сказала, что пишу стихи, чтобы он обратил внимание на особую образную стилистику (я отдала ему работу на «32 мая»). Но все это глупо, никому не нужно. Ему не нужно. Я поняла, что он отшивается. Интонацией, манерой держаться, явным отстранением. Я ведь всегда так тонко, до мельчайших нюансов чувствую отношение ко мне собеседника. Я была сегодня подавлена, убита, сошла с лица. Сразу после 1-й пары поехала домой. Физически ощущала болезнь. Заболела его немилостью.
Было бесконечно мучительно. Я себя изничтожила отсутствием вокруг хоть чего-нибудь хорошего. Было так мутно, что первоначальная причина расстройства начала забываться. Я ехала в метро, и казалось, меня нет, я растворяюсь в своей болезни. Ни единого напоминания о жизни. Все это продумано, пережито и забыто. Записывать это сейчас тоскливо.
Успокаивалась и снова проваливалась в омут грусти. Но постоянная печаль – стала частичкой меня. Жить с этим грузом – тяжело.
Он и не предполагает, как сделал мне больно своим (вольно или невольно?) подчеркнутым равнодушием. Но пусть. И не дай ему Бог узнать.
Наверное, легко любить, зная, что любовь эта обречена быть только платонической, невзаимной, неравной. Легко любить, не претендуя на ответ, благоговейно прислушиваясь к каждому слову, храня в памяти малейшую улыбку и мимолетный взгляд, будучи уверенной, что любовь эта никогда не воплотится в счастье двоих.
А как все до смешного банально: студентка и красивый старый преподаватель. Величественный, седовласый человек, с такой же красивой, как и он сам, судьбой. Я люблю Вас. Простите.
24. 11. Мама уехала в Казань. Так странно мы живем. Непонятно где. По самочувствию вроде все больше здесь, в Москве, все сильнее связь с этим городом. А по прописке – там, в провинциальном городке.
3 недели до сессии. Безмятежность обреченного человека. Просто паралич. Не в силах сдвинуть свои мозги с мертвой точки.
Получила письмо от Гали. Солнышко мое, как она меня понимает.
25.11. Тяжесть душевная от огромности свободного времени. Извожу его без счета не на «дела». А расплата приближается. За все грехи мои тяжкие. Пусто-то как, Господи! Бесконечно, «за предел тоски». И снова совсем одна. И хочу остаться одной. Это лучше для всех. Обречена. «Еще не все разрешено…». А где выход?
Впечатление от концерта камерной музыки в ЦДК перебил Джеф. Надо же было судьбе вывести меня из дома на этот концерт, чтобы так все неспроста (во-первых, концерт отличный, прекрасно провела время, купила книгу О. Ивинской о Пастернаке, влюбилась в чудесного режиссера Мишу Адамовича), (во-вторых, когда шла с концерта по Тверской, едва заметно улыбнулась засмотревшемуся на меня иностранцу, около «Интуриста» он меня догнал, познакомились). Ему около 40, из Австралии, в Москве по своим коммерческим делам на 3 недели, снимает квартиру недалеко от «Пекина». Наш диалог – просто очарование. Он – на плохом русском, я – на плохом английском. Но больше все же на английском. Пошли на Красную площадь. Потом долго думали, где можно посидеть и выпить, наконец, он меня повел в валютный бар в том здании, где гостиница «Москва». Взял по рислингу, и с полчаса мы там сидели. Своеобразная публика в этом баре. Жлобовские рожи парней и элегантные юные джентльмены новой формации. Иностранцев, мне показалось, не так уж много. С нами за одним столиком сидели мужчина и женщина, говорили попеременно на английском и французском, но он также неплохо по-русски умеет, хоть и с акцентом. Очень они мне понравились. Милые такие люди. Я веду себя осторожно, телефон не дала.
Ну, надо же. Ведь не хотела из дома сегодня выбираться. Но будто что-то толкало. Чистейшая импровизация. Так что с Джефом? Он, по-видимому, достаточно обеспечен. У него фирма в Сиднее. Небольшая, но, думается, не бедная. Одет хорошо, как все деловые иностранцы, впрочем. Что еще? Ах, деньги. Дал понять, что не обидит, если буду с ним встречаться. Вот такой расклад. Противно.
Боже мой, а ведь главным событием дня считала концерт, шла и думала, как много разного напишу, сколько впечатлений и настроений, и все пропало. Уже не могу настроиться на ту волну. До чего мелкая. Джеф «забил» настрой музыкально-созерцательный. К тому же я выпила бокал рислинга. Нет, не опьянела, но несколько оживилась. И умиротворенно-артистического состояния с оттенком грусти, и поэзии, и мудрости, и главное, – души, уже нет.
Устала. Да, не помешало бы нескольких сотен долларов. Но смешно, какая из меня путана, если даже со своим парнем не способна на что-то решиться.
Джеф как Джеф. Джеф им и останется. Уедет на Рождество в Сидней. Судьба мне снова напоминает, что мой английский – хуже некуда. Нужно исправляться. А то не получается свободы общения.
Концерт сегодняшний – последний в фестивале «Московская осень». 6 авторов. Каждый мне понравился по-своему. Или удивил, или заставил наслаждаться классикой интонаций (Меерович), лирически-трогательным и отчасти трагическим ритмом (Воронцов). Впрочем, у всех много новаций. Я, зациклившись на литературных жанрах, совсем не слежу за развитием музыки. И представить не могла, что столько можно еще придумать, так по-новому использовать уже знакомые инструменты и так безумно смело и парадоксально соединять их звучания, создавать новые мелодии, ритмы, аккомпанементы. Все строится на оригинальных, непривычных созвучиях. И не музыка даже, а какое-то странное тревожное асимметричное кружево нот, капель, мыльных пузырей (Гагнидзе). Я была просто в восторге. Такая шиза в таком консервативном виде искусства. Ему, кстати, хлопали больше всех. Настоящий успех. Его музыка шокировала, смешила, поднимала вверх, выматывала душу и жила, осуществлялась настроением тихой радости. Хоть музыкой в обычном понимании то, что делает Гагнидзе, назвать трудно. Но потрясение сильнейшее. И в конце музыканты, отложив инструменты, достали из карманов флакончики и давай пускать мыльные пузыри. Незабываемо. Я так рада была, что попала на этот концерт. Остальное – завтра.