Попель Николай. Танки повернули на запад

   Бойко любит Никитина - неунывающего, открытого, не чуждого юношеского тщеславия рабочего паренька из-под Челябинска. Но говорить об этом не умеет, да и не считает нужным. От таких разговоров, по убеждению Бойко, сам размякаешь и размягчаешь другого. А размягчаться еще не пришел час. Впереди Черновицы.
   Иван Никифорович резко поворачивается, изучающе рассматривает профиль лейтенанта. Густая кустиками бровь, короткий прямой нос и губы, пунцовые, четко обрисованные.
   - Женатый?
   - Никак нет.
   - Ну да, когда тебе... пацану,- подумав, добавляет: - Пацан не пацан, а уж, считай, два года на фронте. Так?
   - Так точно.
   - "Никак нет", "так точно". Ты что, иначе говорить не умеешь?
   Лейтенант поворачивается к подполковнику. Его лицо теперь не кажется таким мальчишеским. Запавшие серые глаза глядят пристально, сурово.
   - Устал, брат? - неожиданно спрашивает подполковник. - Небось обижаешься, комбриг все тебя и тебя впереди держит.
   Никитин не отвечает, и Бойко понимает неуместность вопроса.
   - Ну, ладно, давай. Раньше говорили: "С богом!" А теперь: "Давай!"... Ну-ка, застегни молнию. Воинский вид соблюдать надо.
   Как и всякий большой город, Черновицы начинаются постепенно. Все гуще домики, и вот уже не домики, а дома. Шире наезженная дорога. Рядом с ней вдруг выныривает железнодорожная колея и тянется возле шоссе до самого Прута. Там, за Прутом, основная часть города, центр с многоэтажными зданиями, скверами, асфальтированными улицами.
   Ничем, кроме таких приблизительных сведений о городе, мы не располагаем. Наступление приостановилось на его северных окраинах.
   Никитин со своим взводом ворвался на запруженную составами станцию и с ходу ударил по паровозам. -:. Тем временем с платформ одного из эшелонов гитлеровцы спешно сгружали танки. Эшелон этот стоял в стороне и был вне досягаемости нашего огня. Никитин увидел немецкие танки только тогда, когда они, развернувшись, из-за пакгауза двинулись на его взвод. На узких пристанционных улочках и площадках закипел маневренный танковый бой. Случалось, за одной стеной дома укрывался наш танк, за другой - фашистский. Неожиданно, орудие к орудию, выскакивали навстречу друг другу. И та машина, экипаж которой замешкался хоть на долю секунды, вспыхивала неистовым пламенем.
   К нашим прибывало подкрепление. Никитин понимал: гитлеровцам все равно уже не удержать Жучку (так называется северный пригород Черновиц). Его интересовали теперь мосты через Прут - успели взорвать их немцы или нет. Он направил танк к берегу.
   Выстрел "пантеры" и разрыв прокатились одним отрывистым грохотом.
   ...Вознесенная на постамент никитинская "тридцатьчетверка" стоит ныне на правом берегу, там, где улица поднимается к центру города. Танк этот да благодарная память в людских сердцах - все, что осталось от двадцатилетнего лейтенанта Павла Никитина.
   Бригада Бойко стояла на северном берегу Прута, а по южному - держали оборону немцы, румыны, власовцы.
   Бойко опять оправдывал свое прозвище Хитрый Митрий. На трофейных машинах он послал разведчиков к заправочной станции гитлеровцев. Ничего не подозревавшая охрана не успела взорвать зарытые в землю цистерны.
   Еще на пути к Черновцам танкисты захватили немецкий штабной автобус. Бойко не разрешал его "раскулачить" - пригодится.
   В первую же ночь после выхода к Пруту этот автобус, набитый нашими автоматчиками, благополучно проскочил через мост. Всю ночь бойцы старшего лейтенанта Адушкина хозяйничали на правом берегу, неподалеку от моста. Но наши танки, связанные боем на станции, не смогли воспользоваться переправой. А к утру гитлеровцы бросили против автоматчиков несколько "пантер". Адушкин со своими людьми вынужден был на лодках переправиться обратно, прихватив с собой пленного обер-лейтенанта.
   Убедившись, что Жучка в наших руках, гитлеровцы взорвали мост.
   Освобождение Черновиц было поручено Гетману. В его распоряжение поступала и бригада Бойко.
   План, разработанный Гетманом, заключался в охвате Черновиц с двух сторон. С запада наступает Моргунов, с востока - Бойко. Передовые подразделения встречаются к югу от города, на берегу Серета.
   Плохо с авиацией. Наши летчики действуют на других направлениях. Зато гитлеровские самолеты, базирующиеся на черновицкий аэродром, не дают покоя. Надо постараться накрыть их, прежде чем они поднимутся в воздух.
   План был рассчитан на то, чтобы избавить город от серьезных боев, сохранить его. Бойко усовершенствовал этот план в соответствии со своими наклонностями.
   Приехав к Бойко ночью, накануне вступления бригады в Жучку, я услышал тяжелое урчание танковых моторов. Несколько машин курсировали по берегу. На командном пункте радисты открытым текстом докладывали о подходе новых и новых танковых частей.
   - То я их психически атакую, - улыбался Иван Никифорович. - Завтра еще кой-чего добавлю.
   Как обычно, перед боем он не отличался разговорчивостью. Утром приказал артиллерии стрелять через город. Свистящие, шелестящие, гудящие над головами снаряды сковали гарнизон. А тут стало известно, что русские танки прорвались через Прут и с двух сторон обтекают Черновицы.
   В таких условиях немецкие и румынские части не в состоянии были оказать серьезное сопротивление.
   На трофейной амфибии мы с Бойко переправились через неглубокий, но порожистый Прут. Рядом, окутанные дымовой завесой, на плотах и лодках плыли пушки, минометы. Город неясно громоздился в утреннем тумане. С каждым поворотом хвостового винта - четче его очертания. И - слышнее стрельба: пулеметные, автоматные очереди вспыхивают с разных сторон и гаснут. ,.. Амфибия петляет в запутанном клубке безлюдных улиц. В окнах мелькают лица, напряженно всматривающиеся в странную веретенообразную машину. Кому придет в голову, что на желто-зеленой амфибии, попавшей на берега Прута откуда-то из африканской армии Роммеля, едут советские командиры?
   Но бойцы узнают своего комбрига, машут автоматами, срывают шапки. Их захватило радостное чувство завоеванной победы.
   Из переулка наперерез амфибии выскакивает солдат в окровавленном порванном бушлате, из которого лезет клочьями серая вата. Он возбужденно поднимает над головой обе руки.
   - Стойте, товарищ генерал, товарищ подполковник! Стойте. Там - тюрьма.
   Подполковник Бойко опускает ладонь на плечо водителю. Тот резко тормозит.
   - Сержант Юсупов, так? - всматривается Бойко в лицо подбежавшего.
   - Так точно.
   - Доложи толково.
   - Слушаюсь!.. Тюряга там. Мы часовых - фьють, - Юсупов выразительно проводит автоматом. - Меня один финкой, - снова красноречивый жест. - Ничего, живой я... А в тюрягу не проберешься - стена высокий, ворота железный. Как бы там чего Гитлер не сделал. Танка нужна...
   Комбриг останавливает проходящую мимо "тридцатьчетверку":
   - Тюрьму освобождать. Сержант покажет. Юсупов вскакивает на броню, и танк скрывается в переулке.
   - Давай за ним, - командует Бойко водителю. "Тридцатьчетверка" с ходу разбивает высокие двустворчатые серые ворота. В пролом с нависающими кусками рваного железа устремляются автоматчики и амфибия.
   - Церкви и тюрьмы сравняем с землей! - кричит, повернувшись ко мне, Бойко.
   Охрана с поднятыми руками забилась в угол двора. Юсупов шагает перед ней, удовлетворенно поглаживая приклад автомата.
   Из узких дверей высыпают арестованные: мужчины, старики, женщины. В рваных пальто, пиджаках, лохмотьями свисающих шинелях. Бредут, опираясь на товарищей, больные и раненые. Крики, возгласы, слезы. Чей-то истерический смех из окна. Речь украинская, русская, молдавская, польская.
   Двое в потрепанных офицерских шинелях бросаются к женщине, нервно кутающейся в платок.
   - Галю, живая?
   Они обнимают ее, подводят ко мне.
   - Наша спасительница, товарищ генерал. Лицо одного из офицеров мне знакомо. Да и они, кажется, меня знают.
   - Мы же лейтенанты из бригады полковника Горелова - Максимов и Кравченко. Помните рейд на Жмеринку? Раненые были, отстали. А Галя спрятала нас. Учительница она, Галя Войковская... Полицаи дознались, выдали немцам...
   А Галя стоит между ними и вытирает глаза концом платка.
   К Бойко снова подбежал Юсупов:
   - Товарищ подполковник, я сам охране допрос делал. Много арестованных на рассвете угнали в сторону Глыбока.
   Иван Никифорович тут же отдает приказ лейтенанту Овчинникову - это его танк протаранил тюремные ворота - со своим взводом и с отделением Юсупова догнать колонну арестованных.
   Через какой-нибудь час я был у ратуши, над которой уже колыхалось облитое солнцем алое шелковое полотнище.
   В коридорах, по широкой лестнице деловито сновали люди с красными повязками. В большом кабинете под уцелевшим портретом короля Михая (портреты Гитлера и Антонеску были сорваны) сидела смуглая старуха. Концы платка были закинуты за спину, на рукаве повязка.
   - Водопровод чтобы работал и электричество. Магазины пусть открывают, говорила она парням в коротких куртках с винтовками.
   - Так, так,- кивали те.
   Выйдя из ратуши, я нос к носу столкнулся с Гетманом. Доха распахнута, папаха сбита набок, виски подстрижены, как у парубка.
   - Поздравляю тебя, генерал Гетман, с освобождением Чериовиц.
   Гетман сделал торжественное лицо и ответил мне строчками из "Василия Теркина":
   Города сдают солдаты, Генералы их берут...
   Он был настроен благодушно. Однако вдруг зло стукнул палкой о землю:
   - Надо же!.. Нашли где-то свежее пиво, и теперь все бегают причащаться. У первого, кого увижу, голову оторву...
   И тут появился этот "первый". Мимо ратуши, стараясь не расплескать добро, бежал солдат с двумя котелками, с потертым, побелевшим автоматом, заброшенным за спину. Гетман уставился на бойца. Но тот расплылся в счастливой улыбке:
   - Товарищ генерал, возьмите котелок... Пивко, что янтарь...
   Гетман насупился.
   - Да мне, честное слово,- радостно продолжал, не замечая ничего, солдат, одного хватит. Милое дело - с командиром поделиться...
   Гетман махнул рукой и, бессильно улыбнувшись, повернулся ко мне:
   - Вот и попробуй "оторви голову". Благодушное настроение снова вернулось к Андрею Лаврентьевичу:
   - ...Ас Моргуновым недавно такой случай. Он ведь у нас полководец осторожный. Никогда не скажет: продвигаюсь. Непременно доложит: "Веду бой с упорно сопротивляющимся противником". Заскочил я к нему на капэ, поставил танк метрах в тридцати от его машины. Кругом тишь да гладь. По радио спрашиваю: как дела, дескать... А сам - к нему в машину. Смотрю, он в микрофон надрывается: "Преодолеваю упорное сопротивление, бросаю последний резерв. Как меня поняли?" Тут я как гаркну сзади:
   ох, хорошо тебя такого-разэтакого понял... От такой неожиданности Моргунов даже заикаться стал...
   До вечера я оставался в Черновицах. Назначил коменданта, помогал ему "наладить нормальную жизнь", разрешал сотни самых разнообразных вопросов.
   Здесь же, в помещении комендатуры, узнал, что один из батальонов бригады Моргунова на рассвете ворвался на черновицкий аэродром и захватил целехонькими немецкие самолеты. Лейтенант Овчинников с десантом нагнал колонну арестованных. Охрана разбежалась врассыпную, едва услышав гул танковых моторов...
   Бригады Бойко и Моргунова развивали натиск на Сторожинец.
   Догоняя их, я поехал дорогами, хранившими привычные уже следы немецко-румынского отступления. Разбитые машины, автобусы, сгоревшие танки, нацеленные в небо стволы недвижных зениток.
   На повороте шоссе возле свеженасыпанного холма стоял часовой. Меня это удивило.
   - Что охраняете?
   - Не могу знать.
   - Кто поставил?
   - Старший лейтенант Адушкин.
   Часового расспрашивать не полагается, а про холм я вспомнил случайно пятнадцать лет спустя, распивая чаи в Тернополе, на квартире Адушкина. Адушкин расхохотался так, что дочка испуганно посмотрела на него.
   - Как же, как же! Шоссе берет влево, а справа остается буковая рощица. Мы там немецкий продовольственный обоз накрыли. Добро на дороге не уцелеет. Вот я что получше да покрепче упаковано (немцы - мастера паковать!) и велел зарыть... Наступление скоро выдохнется, думаю, на формировку встанем и опять гороховый суп с американской колбасой пойдет. А тут машину подошлешь, кой-чего откопаешь, и солдат скучать не будет...
   ...В лесу на поляне восточнее Сторожинца я нагнал
   штаб Бойко. И здесь услышал весть, от которой в радостной тревоге сжалось сердце: взвод лейтенанта Шкиля вышел на государственную границу Советского Союза с Румынией.
   Вскоре появился и сам Василий Шкиль. Он вылез из "тридцатьчетверки", черноволосый, черноглазый, с густыми смолистыми бровями, со щетиной, отливавшей синевой. Доложил. Повернулся через левое плечо, направился обратно к танку:
   - Давай, ребята, распутывай.
   Отвязали что-то и бережно понесли к нам:
   - Вот, глядите.
   Подминая начавшую пробиваться траву, перед нами лежал полосатый пограничный столб. Наверху на одной стороне надпись: "СССР", на другой латинскими буквами: "Румыния". Нижняя, находившаяся в земле, часть столба начала гнить, на верхней - потускнели, стерлись краски.
   - В укромном месте стоял, фрицы и румыны не приметили, - объяснял Шкиль. Мы, как увидели, такой салют трахнули, что, наверное, у Антонеску в Бухаресте стекла вылетели!.. Потом, думаем, давай свезем столб комбригу покажем... Может, за это, как за форсирование Днепра, Героя получить полагается.
   - И так хорош будешь,- оборвал Бойко и добавил солидно: - Хотя, конечно, большое дело сделали, на госграницу вышли.
   - Так ведь я, товарищ комбриг, неспроста привез. И не токмо, чтобы похвастаться. Сомнения у нас имеются. Парторг батальонный говорит, что, может, не надо ту границу переступать. Чужая земля нам ни к чему. А с другой стороны, еще до войны учили: бить врага на его территории. Да и помочь румынскому трудовому народу - тоже долг. Спорили, спорили, комбат и велел к вам ехать, лично выяснить. А то, говорит, как бы международного осложнения не случилось...
   - Ты-то сам как полагаешь? - усмехнулся Бойко.
   - Я-то? - хитро прищурился Шкиль, стараясь предугадать точку зрения командира бригады. Но не так просто понять, что думает Бойко. И, отказавшись от своего намерения, Шкиль решил выкладывать напрямую:
   - Вперед без передышки - вот мое мнение. Бойко оценивающе посмотрел на лейтенанта:
   - Без передышки? А бриться надо? В таком виде - за государственный рубеж, в сопредельную державу?.. Нет, Бойко явно не торопился высказывать свое мнение:
   - Давай посоветуемся с членом Военного совета. Он газеты на час раньше нас читает. Как, товарищ генерал?
   - Думаю, лейтенант прав. В принципе прав. Только сейчас не придется "без передышки".
   Мне было известно, что обстановка меняется и с минуты на минуту должен поступить новый боевой приказ.
   - Так-то, товарищ Шкиль,- бодро подытожил Бойко.- Давай действуй... А столб возьми с собой. Вройте его в законное место. Пускай стоит.
   На следующее утро мы по радио услышали заявление Советского правительства о вступлении наших войск на румынскую территорию. Мнение лейтенанта Василия Шкиля получало государственную поддержку.
   Бойко снял наушники и задумчиво произнес:
   - Не дожил Саша до такого часа. В первый момент я не сообразил, о ком это. Потом понял. Приняв бригаду Бурды, Бойко часто вспоминал о нем.
   - Про себя скажу: могу иной раз слукавить. А Саша не мог. До того прям, что оторопь брала... Я ж все время вижу: народ меня с Сашей сравнивает. А чего сравнивать? Сам знаю: не достоин сравнения. И никто не достоин... Если за что меня солдаты любят, так за то, что я сам Сашу, как брата, любил. Если где в трофеях вкусное что попадет, сразу же Саше посылал...
   На ящике возле "хорька" Миша Кучин расстелил газету, положил кусок розоватого сала со шкуркой и нарезанную буханку. Бойко ел машинально, безо всякого интереса.
   - Вчера мы тут письмо написали Сашиному сыну Женьке. Дескать, усыновляем его бригадой, зачисляем в списки и ставим на все виды довольствия.
   - Дело доброе. Только как же с довольствием, мальчугану лет десять? удивился я.
   - Обмундирование специально сошьем: сапоги, шинельку и все прочее. Продовольствие посылками будем отправлять. А деньги собираем. За этим не постоим...
   Взятие Черновиц, наступление к югу от города дались нам сравнительно легко. Мы понимали: здесь заслуга не только наших частей, дело не только в том, что Гетман умело разработал и осуществил операцию. Общее положение на советско-германском фронте заставляло гитлеровцев быстро убираться из этого района.
   И была еще одна сила, действие которой явно ощущали немецкие, румынские и венгерские войска под Черновицами. От пленных, от местных жителей мы услышали о лихих ударах по врагу неуловимого партизанского отряда. Вскоре мне посчастливилось встретиться с командиром его.
   Вместе с Помазневым приехал офицер в полушубке и фуражке. Темная, шелушащаяся кожа обтянула острые скулы.
   - Командир партизанского соединения подполковник Тканко, - он устало приложил плохо гнущуюся ладонь к фуражке с выцветшим верхом.
   Поздоровались, приглядываясь друг к другу. Тканко подумал с минуту и снял фуражку.
   - Чтобы не было сомнений.
   Отогнул кожаный отворот околыша и достал кусок батистовой ленты.
   - Вместо удостоверения личности. Всегда говорят:
   "Предъявите ваши бумаги". А у нас: "Предъявите ваши тряпки".
   "Тряпка" подтверждала - подполковник Тканко действительно командир партизанского соединения. Об одном лишь он умолчал - о присвоенном ему звании Героя Советского Союза.
   Мы наскоро пообедали. Мне надо было ехать в войска. Тканко сел на заднее сиденье и, прежде чем Кучин дал газ, уснул. Машина мчалась, подскакивала в воронках, буксовала в грязи, а смертельно уставший Тканко, то привалившись к спинке или дверце, то упав на бережно придерживавшего его Балыкова, спал. После нескольких часов такого сна, уже вечером, на стоянке, он скупо рассказал об отряде"
   Его, а также комиссара соединения майора Стендера, начальника штаба капитана Коноплянникова - всего двенадцать человек - 15 марта забросили во вражеский тыл. С первого дня к группе стали присоединяться крестьяне, бежавшие из лагерей пленные. И с первого же дня - засады, облавы. Румынская жандармерия прочесывала леса. Партизаны маневрировали, прятались, запутывали следы. Иногда бои тянулись по двое - трое суток. За это время удавалось распропагандировать кое-кого из облавы, зато ярость остальных возрастала.
   Несмотря ни на что, группа Тканко создала крепкую базу, установила агентурную связь с селами, начала действовать на коммуникациях. Тогда гитлеровцы бросили против партизан 5-й. кубанский казачий полк армии Власова. Это был самый серьезный враг, и бои с ним были самыми кровопролитными.
   - В атаку скачут - по-русски кричат. Так небось в пятом году на Пресне. По-русски, - повторил Тканко. - А у нас и молдаване, и румыны, и украинцы. Сложная штука... Лютее власовцев зверья не видал...
   Я пересказал Тканко все, что слышал о его отряде от пленных, поделился своими соображениями о действиях партизан, помогавших нам при форсировании Днестра и взятии Черновиц.
   Тканко оживился:
   - Спасибо на добром слове. Ребятам своим передам. В тылу у противника ведь так: бьешься, а не ведаешь, чувствуют свои от тебя пользу или нет...
   - Какие у вас теперь планы? - спросил я.
   - Те же, что и у всей армии - гитлеровцев бить. Передохнем несколько деньков, наедимся, наспимся, накуримся - и айда. Тут в Прикарпатье орешек из крепких. В нашем тылу большие силы противника остались. Надо полагать, гитлеровское командование постарается их выручить.
   Он из-за пазухи достал мятую карту, расправил ее на коленях. Севернее Каменец-Подольского красовалось боль-аре синее яйцо, в котором стояли номера немецких дивизий. Я достал свою карту с таким же почти яйцом, и мы стали сверять номера соединений противника.
   Подполковник Тканко опытом и чутьем не первый день воевавшего командира чувствовал сложность обстановки, понимал смысл начавшейся переброски наших частей.
   4
   С предрассветного июньского часа 1941 года наша армия проходила жестокую школу войны. Каждая операция - урок, испытание, и почти всегда нечто новое, заставлявшее задумываться солдат, ломать голову командиров и политработников. В прикарпатских боях я и многие мри товарищи впервые до конца поняли весь смысл и всю гуманность нашей работы по разложению войск противника. И впервые, говоря по-честному, осознали серьезные промахи, которые мы здесь допускали.
   Действенность пропаганды, обращенной к вражеским частям, определялась обычно силой наших ударов по ним. Чем крепче бьем, тем убедительнее доводы листовок и радиопередач. Как правило, неприятельские солдаты бросали на землю винтовки и поднимали вверх руки, лишь видя безысходность своей участи.
   А тут, в лесистых предгорьях Карпат, все сложилось иначе.
   Полковнику Соболеву радируют из штаба корпуса:
   "Направляем к вам командира венгерского батальона подполковника Лошонци Сабо".
   Менее чем через час из бронетранспортера выскакивает старший лейтенант Подгорбунский и вежливо помогает сойти офицеру в венгерской форме. Разговаривают они жестами, мимикой, но явно дружелюбно. И это Подгорбунский, которому Соболев не уставал каждый раз напоминать, чтобы пленный был доставлен живым И в состоянии, позволяющем получить от него нужные сведения. Венгр привычно поправляет ремни, оттянутые тяжелой кобурой, независимо берет под козырек.
   - Товарищ полковник,- шепчет Соболеву Подгорбунский, - его надо по-христиански встретить.
   Разведчику не полагается выказывать удивления, да Соболев вообще по природе своей не склонен удивляться. Он кивает ординарцу, и на столе, только что заваленном схемами, таблицами, картами, появляются скатерть, нарезанный хлеб, банки с консервированной колбасой, фляга с водкой.
   Венгерский подполковник, непринужденно улыбаясь, оглядывает комнату, крутит в руках банку с колбасой - "Америка?" - рассматривает плакат, на котором красноармеец с бронебойкой удовлетворенно вытирает рукавом лоб, а вдалеке догорает немецкий танк. Развертывает одну за другой газеты, сложенные на подоконнике, и пытается по складам читать:
   - Пра-в-да. Что есть "пра-в-да?" От Со-вет-ско-го... Слово "Информбюро" подполковнику не дается ни в какую. Он шутливо вытирает со лба пот, показывая на плакат с бронебойщиком. Веселый, видно, человек командир венгерского батальона.
   Невозмутимый Соболев жестом приглашает к столу:
   - Разговаривает ли господин подполковник по-немецки?
   - Gews
   Венгр сыплет по-немецки со скоростью, при которой Соболеву понятны лишь отдельные слова. Соболев вызывает переводчика и не спеша, исподволь выясняет все, что ему важно знать о 201-й легкопехотной венгерской дивизии. Подполковник все с той же понимающей приятельской улыбкой отвечает на вопросы. Но вдруг улыбка сходит с его лица, он оторопело кладет вилку, вытирает платком рот: Соболев спросил, каким образом подполковник сдался в плен.
   - В какой плен? - возмущается венгр. - Я не пленный. Я пришел в гости.
   Он с негодованием апеллирует к Подгорбунскому:
   - Господин обер-лейтенант может подтвердить.
   Голодный Подгорбунский, неохотно оторвавшись от консервов, кивает. Да, подполковник сам, по доброй воле пришел к нам. Его интересуют условия сдачи в плен, жизнь в лагерях, положение пленных офицеров, паек... К исходу дня веселый подполковник привел в наше расположение весь свой батальон с оружием. Даже кухню прихватил.
   Война подошла к той стадии, когда гитлеровская коалиция начала с треском рушиться, как блиндаж, на котором развернулся тяжелый танк. Недавно еще прочные опоры и перекрытия ломались на куски, погребая под собой создателей этого ненадежного сооружения. Правители стран-сателлитов окончательно опозорили себя в глазах своих народов. Их непопулярность усиливалась экономическими тяготами, нехваткой продовольствия, горючего, сырья. Тыл вассальных стран не мог обеспечить свои армии сколько-нибудь сносным продовольственным и боевым питанием (солдаты противостоящей нам 201-й венгерской дивизии были вечно голодны, а что до технического оснащения, то весь 7-й корпус, куда входила и 201-я пехотная дивизия, имел в своем составе один-единственный артиллерийский дивизион). Зато тыл этот щедро питал войска антигитлеровскими настроениями.
   Каждый день пленные подтверждали: венгерские части, развернутые в Прикарпатье, не хотят воевать против Красной Армии.
   Но от нежелания воевать до добровольной сдачи в плен немалое расстояние. Своими активными действиями, своей умной пропагандой мы должны были сократить это расстояние. Ибо чем оно короче, тем меньше прольется крови, нашей и венгерской.
   На первых же совещаниях выяснилось, что мы во многом не готовы к широкой пропагандистской работе среди войск противника. Армия, например, не располагала ни одной МГУ. Не было во всей нашей танковой армии ни одного человека, знающего венгерский язык. Правда, многие венгры понимали по-немецки. Но не все. А надо было охватить пропагандой всех до единого. Обстановка требовала широкого размаха разъяснительной работы среди противостоящих нам венгерских частей.
   После недолгих колебаний мы обратились за помощью к перебежчикам, к добровольно сдавшимся в плен. Многие согласились. Но новая беда - они знали венгерский, но не понимали по-русски. Постепенно выделилась группа русин, которые знали венгерский, немецкий, понимали по-украински и даже по-русски. Главным переводчиком стал энергичный и дельный Иван Романец - учитель из-под Мукачево, в самом начале Прикарпатской операции перешедший на нашу сторону.