Поволяев Валерий. Охота на охотников

   - Переспал, - вяло отозвался Аронов.
   - С кем? - попытался пошутить Каукалов.
   - Если бы было с кем - ты бы меня таким не увидел. Просто переспал вместо восьми часов продрых почти сутки. Опух ото сна. Давай пиво!
   Каукалов выставил на стол несколько бутылок, белый хлеб, масло, банку красной камчатской икры, плоский пластиковый пакет с аппетитно нарезанной осетриной. Аронов взял пакет в руки, близоруко поднес к глазам, хотя не был близоруким: видать, действительно здорово переспал.
   - Пишут, что рыба - астраханская, а на самом деле - какая-нибудь бакинская, пахнущая нефтью, либо махачкалинская, со свинцовой крошкой, политая кровью пограничников.
   - Плевать, чья она и с чем... Главное, чтобы вкусная была.
   - И без червей, - добавил Аронов.
   - Знаешь, что произошло? - поймав влажный, сделавшийся испуганным, взгляд Илюшки, Каукалов рассказал о звонке старика Арнаутова.
   Бледное Илюшкино лицо задрожало, он притиснул к губам ладонь, отвел повлажневшие глаза и едва слышно выругался:
   - В-вот черт! - Затем простудно шмыгнул носом. - А если нас найдут?
   - Да ты что! - Каукалов взял со стола бутылку пива, сколупнул с неё железную пробку-нахлобучку. - Хочешь покажу, как у нас в армии деды-умельцы пили водку?
   - Ну!
   - Делали это очень просто, - Каукалов раскрутил в руке бутылку пива, потом, присосавшись ртом к горлышку, резко приподнял донышко, раскрученное пиво разом, будто сверло, вошло Каукалову в горло и громко забулькало внутри. Лицо у него сделалось красным, глаза словно бы туманом подернулись. Он откашлялся. - Я еле-еле с пивом совладал, а они запросто справлялись с целым огнетушителем водки. - Он поднялся, достал из холодильника бутылку "смирновской", на которой было написано "Столовое вино № 21". - Будешь? В качестве довеска к пиву?
   Аронов поежился:
   - Боязно.
   - Тебе чуть водки выпить боязно, а они по целой бутыли выдували - и ни в одном глазу. Пивом же - лакировали желудок. Чтобы запах изо рта шел не такой ядреный. - Каукалов выпил стопку водки, крякнул. - И как её пьют люди - не понимаю.
   Лицо у него обмякло, покраснело, он взял вторую бутылку пива, бережно стер с её бока влажный туман, снова лихо и точно раскрутил и повторил аттракцион. Пиво ни на секунду не задержалось у него во рту, не застряло в горле - в тот же миг очутилось в желудке.
   - А ты не опьянеешь? - спросил Аронов.
   - Постараюсь не опьянеть.
   - Что будем делать, Жека? - Глаза у Ильи повлажнели ещё больше, из коричневых, темно-кофейных превратились в черные. Каукалов глянул на напарника и буквально споткнулся об эти напряженные испуганные глаза. Вздохнул и отвел взгляд.
   Подумал о том, что Илюшка не приспособлен к вещам, к которым приспособлен он сам, и за это его, пожалуй, не надо ругать: одним Бог дал одно, другим - другое. И если нет жестокости в характере, если в трудные минуты голос начинает плаксиво дрожать, руки противно трясутся, а глаза покрываются предательской влагой, в этот миг нет никакой Илюшкиной вины. В этом не вина его, а беда.
   Каукалов почувствовал, что он виноват перед напарником. Виноват в том, что плохо думал о нем, костерил его и про себя и вслух и даже подумывал о том, что Илюшку надо убрать. А ведь Илюшка Аронов - это Илюшка Аронов. Друг школьного детства. Такого больше нет и не будет. Это - такое же прошлое Каукалова, как и Сашка Арнаутов - внук скользкого старика Арнаутова.
   Соседей, сослуживцев, одноклассников и родственников не выбирают, что Бог преподнесет, тем и пользуются.
   - Илюша, все будет в порядке, - тихо, очень спокойно произнес Каукалов. - Сейчас самое лучшее - ни о чем не думать и удариться в загул. Пойти по бабам.
   На щеки Аронова наползла легкая, какая-то странно стыдливая розовина.
   - А тебе милиционерша грозная... это самое не сделает? - Он сложил вместе два кулака, получились довольно грузные, крупные, как у быка, яйца. - Не оторвет?
   - Если застукает, то оторвет. Но нас она не застукает. Тем более что от неё вот-вот должна поступить команда залечь на дно. Не исключено, что где-нибудь за кордоном.
   - Да-а? - Розовина на щеках Илюшки заметно погустела. - Очень приятное сообщение.
   - Так что, Илюшенька, мотанем в Анталью. Или куда-нибудь еще. По следам Синдбада-морехода. Или Маленького Мука в больших лаптях. Деньги у нас есть?
   - Есть.
   - Так что можем не только в Анталью мотануть, а и... Ну, например, в Швейцарию, в роскошный городок Понтрезину, где когда-то отдыхали пьяненький картавый Владимир Ильич, а ныне отдыхают короли, наследники европейских престолов, катаются на горных лыжах подобно принцу Чарлзу, увлекаются скелетоном и гонками левреток на льду озера Сент-Морис...
   У Аронова от таких речей даже слезы на глазах выступили. Он изумленно глянул на своего приятеля.
   - Ну, ты даешь!
   - Обо всем этом я, Илюшенька, читал. Я - читатель, я - не писатель, я читать умею... Так что можем поехать в Швейцарские Альпы. По следам вождя мирового пролетариата. Поедим страсбургских пирогов, спаржи и телячьих отбивных, полюбуемся левретками и на заду съедем с самой высокой тамошней горы... А?
   Аронов вытер ладонью глаза: нет, он все-таки не ждал от Каукалова таких проникновенных речей. Каукалов глянул на него вопросительно, Аронов молчал, хотя губы у него шевелились.
   - А? - спросил Каукалов.
   - Давай Швейцарию оставим на потом, - наконец ответил Аронов.
   - Хорошо, горный курорт Сент-Морис переносим на потом, - Каукалов поднял указательный палец, - так и зарисуем в кондуите: переносим, но не отменяем. В Греции и на Кипре уже холодно, по морю бегают белые барашки, половина отелей закрыта на профилактический зимний ремонт, и откроются они только в марте. Бахрейн и Арабские Эмираты нам не нужны даже даром, там неинтересно, до Маврикия, где имеются роскошные пляжи с белым песком и высокими пальмами, очень долго лететь, никакой водки на полет не хватит часов пятнадцать, не меньше - это нам не осилить... Так что же остается гвардейцам кардинала Мазарини? А, Илюша?
   В ответ Аронов неопределенно вздохнул и приподнял плечи: побывать, конечно, хотелось бы всюду, но...
   - Понял тебя, понял! Можешь ничего не говорить! - Каукалов вскинул руку, словно бы призывая напарника молчать. - Значит, ты считаешь, что остается нам одно - столица нашей бывшей великой Родины - город Москва? Так? Можно, конечно, хорошо отдохнуть и тут. С жаркой банькой, с мягким можжевеловым веничком, с холодным пивом "хайникен" и теплыми девочками. Нырнуть в какой-нибудь пансионат и задать там жару...
   - Можно уехать в Хургаду, - неожиданно вставил Илья, - там тепло. И на берегу растут пальмы. Коралловые рифы с золотыми рыбками.
   - Хургада? - Каукалов потянулся к третьей бутылке пива, наморщил лоб, словно бы вспоминая, где же он слышал это название, небольно ткнул Илюшку кулаком в плечо. - Пей пиво! Не то выдохнется, мочой станет.
   - Пью, пью...
   - А чего ни в одном глазу?
   - Не дозрел еще.
   - Хургада, Хургада... Кто-то что-то хорошее мне рассказывал про эту Хургаду.
   - Курорт на берегу Красного моря. Температура воды зимой - плюс двадцать градусов.
   - Да-да, - Каукалов сморщился ещё больше, словно бы желудок ему собрала в кулак лютая изжога, - пусть будет Хургада. Хотя, между нами, девочками, говоря, - Швейцария лучше.
   - Но сразу так, без подготовки, после Бердичева да в Швейцарию? Так можно запросто, Жека, в больницу угодить. такие крутые перепады для нашего организма бесследно не проходят.
   - Теперь о птичках, - перебил Каукалов своего приятеля, - скажи, у тебя девочки знакомые есть? Проверенные и недорогие?
   - Надо подумать... - Аронов затих, потом отрицательно тряхнул головой. - С ходу в бестолковку ничего не приходит. А что?
   - Неплохо было бы нам малость и оскоромиться.
   - Бабочки в меховых шубках? Таких нет. Но зато есть другое - разные объявления...
   - Не хотелось бы пользоваться телефонным справочником, опубликованным в газете "Московский комсомолец".
   - А чего тут такого, Жека? Все ведь пользуются.
   - СПИД с сифилисом в том телефонном справочнике представлен в полном объеме. Прицепится французский насморк - ни за что потом от него не отобьешься.
   - Есть проститутки, от которых никогда ничего не схватишь, они проверяются дважды в день. Но эти бабочки - валютные. Ва-лют-ны-е, специально подчеркнул Аронов. - А у нас с тобой кое-какая валюта, как мы только что выяснили, имеется.
   - Разве это валюта? - Каукалов презрительно сморщился. - Валюты у нас с тобою - на полбатона сервелата и две банки немецкого пива.
   - Не скажи. Машину я уже могу купить запросто.
   - Все равно, это не валюта, это... - Каукалов, пытаясь подобрать нужное слово, помял пальцами воздух, но слово не находилось, он досадливо хлопнул себя по коленке.
   - И все-таки, - Аронов никак не мог успокоиться, - давай малость раскошелимся и вызовем на дом безопасных, с медицинскими справками барышень... А дальше - время покажет.
   - Ко мне домой - нельзя. Мать может нагрянуть в любую минуту.
   - А я к тебе и не предлагаю. Я к себе зову. В свой дом.
   - А твои предки где?
   - На даче. Там картошка загнила - перебирают.
   - Только что выкопали - и уже загнила?
   - Уже. Ведь труженики полей из них - известно какие...
   Валютные проститутки радости не принесли. Илья отыскал у одного из своих приятелей некий секретный телефон "сауны с массажем" и "высвистал" оттуда девочек - длинноногих, элегантных, в изящных кожаных плащах, утепленных на манер пальто стеганой подкладкой, в обуви на высоченных прямоугольных каблуках-чурочках.
   Одну проститутку звали Инной, другую - Ириной.
   - "И" в квадрате, - оживленно потер руки Аронов и засмеялся, королевская семья... "И Первая" и "И Вторая". Две королевы.
   Девушки смех его не разделили, с брезгливым видом осмотрели жилье Ильи, одна подошла к немытому, похожему на старый пластмассовый чайник кувшину, в котором находился фильтр для воды, посмотрела на зазеленевший неряшливый осадок, выцветивший дно на манер лягушечьей ряски, и нервно дернула одним плечиком, будто прикоснулась к чему-то гадкому.
   - Нам куда? - спросила она, переведя взгляд на Илью.
   - В комнату, пожалуйста, в комнату...
   Проститутка сбросила на руке Илье кожаный плащ, прошла в комнату. На ней была коротенькая, едва прикрывающая аккуратную аппетитную попку, юбка. Илья кинул плащ на вешалку, с лету угодив на гвоздь, бросился вслед за проституткой с криком:
   - Повторите, пожалуйста, разлюбезная королева, как вас зовут, "И Первая" или "И Вторая"? - Проститутка не ответила, и Илья, согнувшись на ходу, припечатался губами к одному из мягких полукружий, четко нарисовавшемуся под коротенькой юбочкой. - М-м-мнх!
   Каукалов поморщился: это было что-то новое - целовать проституток в задницу.
   - М-м-мнх! - Илья вновь звучно поцеловал проститутку в мягкое место и, закатив глаза, сладко почмокал губами.
   - Ну ты и даешь! - не выдержав, пробормотал Каукалов.
   - Вначале деньги, потом поцелуи, - неожиданно строго, учительским тоном произнесла проститутка.
   И словно бы в подкрепление её слов раздался звонок в дверь. Илья нехотя отлепился от девушки и пошел открывать.
   На пороге стояли двое плечистых, с высоко подбритыми висками парней. Сутенеры. Каукалов напрягся, сунул руку в карман, где у него находился пистолет.
   - Наши девушки у вас? - вежливо спросил один из сутенеров.
   - У нас.
   - Как собираетесь проводить время? До вечера или до утра?
   Аронов пожал плечами, оглянулся на Каукалова, словно бы хотел уточнить, управятся они с путанами до вечера или нет, в следующий миг лицо его расплылось в сладкой улыбке, и он решительно рубанул воздух рукой сделал это с плеча, как Григорий Мелехов в "Тихом Доне".
   - Гулять так гулять. Давай до утра!
   - С вас по пятьсот долларов за каждую девушку.
   - Ни фига себе! - невольно вырвалось у Ильи, губы его сложились в удивленное колечко. - А если до вечера?
   - Тогда по двести долларов.
   - Ни фига! - вновь изумленно произнес Илья, замер на мгновение, затем вторично на казацкий манер рубанул воздух и громко, будто боясь, что его не услышат, подтвердил: - Гулять так гулять!
   - Приятно слышать достойные речи, - проговорил сутенер, покосился на своего накачанного, с бычьей шеей, напарника и услужливо улыбнулся.
   Илья извлек из заднего кармана джинсов пятьсот долларов, отдал сутенеру и, не поворачивая головы, позвал Каукалова:
   - Жека! Выкладывай пятьсот "зеленых".
   - Дороговато, конечно, но... Пятьсот так пятьсот, - сказал Каукалов и выложил деньги.
   Ира и Инна умели делать все, но были холодны, словно лягушки.
   Каукалов лежал на тахте рядом с Инной, курил и удивлялся её неземной холодности: она казалась загадочным существом, таким же загадочным, как и женщина с какой-нибудь далекой планеты Вега. На все вопросы Инна отвечала односложно: "да", "нет" и "ладно". Других слов она не знала, словно Эллочка-людоедочка.
   Оттого что Инна была холодна и очень покорна, делала все, что он хотел, Каукалов быстро устал, он пропитался дымом ментоловых сигарет, которые курили проститутки, и какой-то крепкой дрянью, которую Илюшка выставил на стол для гостей - это был пахнущий сладкой ванилью поддельный коньяк, от коньяка болела голова, и Каукалов пожалел о том, что пил его. Он вообще пожалел, что затеял "совместные полеты с ночными бабочками". Можно было обойтись и без этого.
   Время от времени у него рождался внутри странный, вызывающий болезненную слабость, холод: он вспоминал Ольгу Николаевну. Что будет, если она узнает о сегодняшней ночи?
   Об этом лучше было не думать.
   Утром сутенеры позвонили в дверь снова.
   - Возвращайте наших девочек, - вежливым, лишенным всякого любопытства, голосом потребовал один из них и стукнул ногтем по стеклу часов. - А то сегодня им ещё предстоит работа.
   - Заказов много, - вставил второй.
   Инна и Ира молча оделись, поправили на ногах шелковистые колготки и, не сказав хозяевам "до свидания", отбыли.
   - Ну что? - свирепо спросил Каукалов у Аронова.
   - Денег жалко, - признался тот со смущенным видом, - пятьсот долларов они не стоят.
   - Сейчас-то чего жалеть, ушли деньги и ушли. - Каукалов сменил гнев на милость. Вот если бы Илюшка не покаялся, тогда да... - Добудем еще. Но впредь нам наука.
   - Согласен. - Илюшка словно бы обрадовался, что гроза миновала, улыбнулся, поднял влажные черные глаза на напарника. В них явственно читались боязнь, усталость, желание остаться одному, ещё что-то. Каукалову стало неприятно, и он отвернулся от Аронова.
   - Надо найти своих девчонок, своих в доску. Может быть, даже из нашей школы. Из нашего класса...
   - Из своего класса староваты уже будут. Наши ровесницы - бабушки русской авиации, - не согласился Аронов.
   - Уже? Так рано? Тогда возьмем на три класса ниже. Главное, чтобы они были свои. Чтобы мы знали, на кого тратим деньги.
   - Да, Жека, да, - готовно покивал головой Аронов, - да.
   - Я все-таки в армии, Илюшк, был, растерял все свои связи по бабской части, но ты-то не растерял, ты-то был здесь, в Москве. Поищи девчонок из нашего общего окружения. Тем более, если придется за границу выехать... Нам нужны будут для этого дела напарницы.
   - Слушай, а вдруг твоя... эта, - Аронов поднял руку, сделал гибкое качающееся движение, - твоя кобра все-таки догадается?
   - Постараюсь, чтобы не догадалась.
   - Так куда поедем? В Хургаду? - по-деловому, стряхивая с себя остатки жалкого состояния, в котором пребывал всего несколько минут назад, спросил Аронов.
   - Наверное, в Хургаду. Хотя мне больше хочется не туда, где тепло, а туда, где холодно, где снег, горы, лыжи... А? Восторг! Нет слов, душат слезы!
   - Но это - не те слезы, которые - печаль, это слезы радости! - Аронов неожиданно зевнул, потянулся, захрустел костями, снова зевнул, покрутил головой, изгоняя из себя усталую одурь. - Спать охота - жуть. Я от этой мормышки никакого удовлетворения не получил. А ты?
   - Будто с доской переспал. Только мозоль на животе и ничего больше. Облегчили нас с тобою на пятьсот зеленых, и все. Могли бы их на дело пустить.
   - Люди теряют, Жека, гораздо больше. Сам говорил, наживем еще.
   Каукалов молча прошел в прихожую, натянул на плечи куртку. Все-таки отвратительно чувствует себя человек, когда за собственные деньги съест дерьма из-под коровьего хвоста.
   Придя домой, Каукалов повалился на тахту и попытался уснуть, но сон не шел - плавали перед ним какие-то светлые дымные круги, вспыхивали искры, будто от электросварки, сыпались в разные стороны, скакали, от них резало глаза и стискивало горло.
   Появилась Новелла Петровна, едва слышно прошаркала тапочками к тахте. Принюхалась:
   - От тебя сильно пахнет табаком. Несет, словно от кочегарки, махнула перед лицом ладонью, поинтересовалась: - Что, была трудная ночная работа?
   - Была, - односложно ответил сын.
   - Есть хочешь?
   - Нет. Спать хочу, а сон не идет.
   - А ты посчитай слоников. Как в детстве. До ста досчитаешь - и сон придет.
   - В детстве я считал до тысячи. - Каукалов потянулся со сладким стоном, улыбнулся - вспомнил детство и остро позавидовал маленькому человечку, оставшемуся в той жизни, тому свету и тем радостям, что уже прошли и никогда не вернутся.
   - Рассказал бы мне о своей работе, - попросила Новелла Петровна. - А?
   - Как-нибудь потом, ма, - вновь сладко потянувшись, пообещал Каукалов, - ладно?
   - А чего не сейчас?
   - Работа, как работа, ма. Ничего в ней интересного. Главное, что она приносит деньги.
   - Действительно, - согласилась Новелла Петровна, - это главное. - Она поправила на сыне одеяло. - Ладно, спи!
   Оставшись один, Каукалов скорбно сжал рот: он опять подумал об Ольге Николаевне, и сердце запрыгало у него в груди, руки и ноги сделались ватными, в висках тревожно зазвенело. От Ольги Николаевны исходила реальная опасность. Такая же, как и от пули, вылетевшей из раскаленного ружейного ствола.
   Каукалов повозил головой по подушке, морщась от тупой боли и какого-то нехорошего ощущения, выворачивающего его наизнанку, закашлялся.
   - Ма! - откашлявшись, позвал он Новеллу Петровну. - У нас есть какое-нибудь успокаивающее лекарство или снотворное?
   - Есть димедрол, есть супрастин. Можно принять корвалол или валокордин. Я, например, очень хорошо сплю, когда приму капель двадцать карвалола. Хотя от корвалола наутро отекает лицо. Побочный эффект, видимо...
   - Ничего себе побочный... А ты бы что посоветовала?
   - Наверное, супрастин. Он обладает антиаллергическим действием, но корвалол лучше.
   - Ладно, накапай мне немного корвалола. Ни разу не пробовал, что за пакость. Пакость ведь?
   Мать ничего не ответила, она посчитала слова сына кощунственными разве можно называть лекарство пакостью? Ни микстуры, ни порошки, ни пилюли в таком разе просто помогать не будут... Новелла Петровна сердито сунула сыну граненую стопку, остро пахнущую сладковатым валерьяновым корнем. Каукалов понял, что сказал не то, ухватил мать за руку, виновато, будто в детстве, улыбнулся: "Прости, ма... Сказанул, как в лужу пукнул", - и покорно выпил корвалол.
   Лекарство сделало свое дело - через двадцать минут Каукалов уснул.
   - Ты, парень, ты это... Ты веди сейчас себя тихо, как мышь, втолковывал старик Арнаутов Каукалову по телефону два дня спустя, - из дома пока никуда не выходи. И еврейчика своего никуда не выпускай. Обстановка малость осложнилась. Ментовка операцию проводит, тебя ищет. Шофер, которого ты так неосторожно недодавил, нарисовал твой очень точный портрет. Я фоторобот видел - как две капли воды... И напарника твоего тоже очень точно нарисовал. Будто "полароидом" снял. Пусть пара-тройка дней пройдет, пыль малость поуляжется, видно будет, куда надо ползти. Все понял?
   - Все, - мрачно пробормотал Каукалов, - лучше бы я того водителя кирпичом по голове... Или топором по шее - все надежнее было бы.
   - Хорошая мысля приходит опосля. В таких случаях надо советоваться. Хотя бы с напарником своим, с еврейчиком. Ты знаешь, чем русский отличается от еврея?
   Каукалов поморщился: сейчас будет старый фурункул читать мораль - а это Каукалов ох как не любил.
   - Знаешь? - голос Арнаутова вдруг сделался злым и настырным.
   - Нет.
   - Русский, у которого в желудке сперло дух, и дух этот потребовалось выпустить, вначале громко пукнет, а потом оглянется, еврей же наоборот вначале оглянется и только потом пукнет. По возможности тихо. Ну все, бывай! Сиди дома, ешь мандарины, запивай их пивом и держи около ноги своего еврейчика. Чтобы на свет не выпрыгивал. - Старик хрипло, торжествующе рассмеялся, и в трубке послышались частые гудки отбоя.
   В комнату заглянула Новелла Петровна.
   - Ты чего же, сына, не работаешь? Или работа у тебя такая, что не всегда надо ходить? - Взгляд у матери был ласковый, озабоченный, вокруг глаза в плотную авоську сплелись мелкие частые морщинки.
   И эта туда же! Каукалов враждебно глянул на Новеллу Петровну, отвернулся к стенке. Внутри ничего, кроме усталости и одуряюще глубокой, в которую опасно было заглядывать, пустоты, не было. Только усталость да пустота. Он вздохнул.
   - Ты не заболел, случаем?
   - Нет, не заболел.
   Ничего не добившись от сына, Новелла Петровна беззвучно исчезла. Каукалов перевернулся на спину, помял пальцами виски, потом затылок, судорожно вздохнул - ощущение загнанности, некой приближающейся опасности не проходило. Каукалов придвинул к себе телефон - новенький, недавно купленный "панасоник", набрал Илюшкин номер.
   Аронов отозвался сразу же, словно специально ждал звонка.
   - Из дома пока никуда не выходи, - приказал ему Каукалов, - дед звонил, специально предупредил.
   - Что, плохи наши дела? - Голос у Илюшки упал.
   - Не так уж плохи, но и хорошего ничего нет, - уклончиво ответил Каукалов. - Как там насчет баб-с? - сменил он тему.
   - Надо бы сбегать кое-куда, да вот видишь - ты запретил...
   - А по телефону нельзя?
   - По телефону не то, тут нужно личное общение... На примете есть четыре штуки.
   - Штуки! - Каукалов хмыкнул, настроение у него потихоньку поползло вверх.
   - Весьма достойные девочки. Из нашей же школы. Как и договаривались.
   - Я их знаю?
   - Наверное. В школе, во всяком случае, видел их.
   - И живут, конечно же, неподалеку?
   - Неподалеку. В нашей школе, ты знаешь, народ из Чертанова не учится. И из Митина тоже.
   - В общем, пару дней посиди дома, а потом, думаю, можно будет выскочить.
   В ответ Аронов пробормотал что-то невнятное, Каукалову уже не хотелось слушать напарника, и он бросил коротко и резко: "Ну бывай!"
   В Лиозно несколько дней шли дожди - затяжные, угрюмые, по-настоящему осенние. Хотя сам городок Лиозно, как считал Леонтий Рогожкин, - это таинственный остров в море, живой благоухающий оазис посреди пустыни, и если по всей Белоруссии идут дожди, то тут обязательно сухо, дожди бывают здесь только тогда, когда вся Белоруссия уже находится под водой... Такой это был город, Лиозно.
   В Белоруссию приходит холод, земля начинает кряхтеть под натиском морозов, а в Лиозно ещё тепло. Непогода, морозы, хлябь - все противное, простудное приходило сюда в последнюю очередь.
   В обвальный, будто в тропиках, мутный дождь Михаил Рогожкин отбывал с колонной "длинномеров" в Москву - срочно перебрасывали в одну из частных российских контор линию по производству джема из яблок, пустую посуду с заранее наклеенными на неё аппетитными заморскими этикетками, крышки и картонную тару.
   В Москву шел караван из семи фур, каждой машине старший каравана мрачный, молчаливый водитель первого класса Стефанович - отвел свое место, и велел этого места держаться, и, вообще, "из-за спины батька не высовываться, первым через плетень не прыгать, и головное место в колонне не занимать, если на то не будет особого распоряжения..."
   Себе под сиденье Стефанович демонстративно, при всех, положил автомат Калашникова - самое надежное оружие, какое может быть у дальнобойщика. Стефанович не боялся, что автомат найдут при каком-нибудь дорожном обыске по совместительству он числился консультантом в одной охранной структуре и имел на автомат документы.
   - На дорогах ныне шалят, - пробормотал негромко - Стефанович вообще не любил повышать голос - и поиграл крупными твердыми желваками, делающими его физиономию широкой, как у профессионального едока. Отер дождевую мокреть со щек. - А с шалунами надо уметь играть в их игры. С помощью соответствующих музыкальных инструментов, изобретенных товарищами Калашниковым, Токаревым, Макаровым, Стечкиным...
   - И другими замечательными людьми, - добавил Рогожкин.
   Дождь продолжал лить, и, судя по всему, просвета не предвиделось.
   Стефанович запоздало кивнул, соглашаясь с Рогожкиным, глянул на низкие тяжелые облака, застегнул молнию на кожаной куртке и скомандовал:
   - Сядем, хлопцы!
   Рогожкина провожала Настя, она прибежала в последний момент, вымокшая насквозь, молча протянула Рогожкину пакеты с домашней снедью.
   Рогожкин засуетился, пытаясь скрыть охватившую его радость. Честно говоря, он не ожидал, что Настя придет проводить его, да ещё с таким роскошным "тормозком". Он неловко топтался на месте, моргал благодарно и наконец спросил неожиданно глупо:
   - Это мне?
   Ну будто бы пакеты могли предназначаться Стефановичу или смешливому малютке Шушкевичу, которого в честь его однофамильца, предоставившего хату в Беловежской пуще для развала Советского Союза, окрестили Базедовым...
   Настя не ответила. Молча поправила на Рогожкине задравшийся воротник куртки, тронула пальцем пуговицу на нагрудном кармане, отступила на шаг, словно бы желала удостовериться со стороны, что все в порядке. У Рогожкина тревожно и сильно заколотилось сердце. Он потерянно улыбнулся и шагнул к Насте, но она предупреждающе подняла руку: не надо!