Поволяев Валерий. Охота на охотников

   - Это все есть, Армен, - старик Арнаутов засуетился, сунул руку в один карман своего шелкового костюма, потом в другой, - я ведь как теперь живу... на память свою не надеюсь, все записываю...
   - Как-нибудь накроют тебя, дед, с этими записочками... Будешь тогда знать. - Шахбазов недобро усмехнулся.
   - А не писать не могу, Армен, память не та, - пожаловался Арнаутов.
   - Менты накроют, выгребут из кармана записочки - беды не оберешься.
   - А я, как партизан в Великую Отечественную, записочки мигом съем и буду молчать. Словно Зоя Космодемьянская. - Старик вытащил из кармана клочок цветной бумаги, на котором было начертано что-то непонятное, сунул бумажку под нос Шахбазову. - На, посмотри! Какой мент что тут разберет?
   Тот вгляделся, качнул головой:
   - Действительно...
   - Ребус! - хвастливо произнес Арнаутов, поднес бумажку к глазам и четко, не запнувшись ни на миг, продиктовал гостю адрес "предвариловки", где находились пленники, маршрут движения машины, фамилию и звание конвоира, оружие, которое тот будет иметь при себе, фамилию и звание водителя.
   - Насчет того, "сломался" "воронок" или нет, скажу тебе вечером. Как только сам получу подтверждение. На связь выходим в восемнадцать ноль-ноль.
   - Добро. - Шахбазов поднялся с мягкой, обитой малиновой кожей табуретки. - Будь здоров, дед, регулярно пей чай с малиной и не кашляй.
   - Постараюсь. - Старик Арнаутов хлопнул себя ладонью по груди и добавил грустным тоном: - Старость - не радость.
   - А вы, я смотрю, от Европ всяких здесь нисколько не отстаете, старший Рогожин оглянулся на большой серебристый "мерседес" шестисотой модели, вальяжно выкатившийся из небольшой, густо обсаженной деревьями улочки на круглую уютную площадь, - вона, и "мерседесы" с толстыми задами есть, и "сникерсы" с "баунти"...
   - Все, как положено, все есть, - подтвердил Леонтий, - и все ворованное. У всех "мерседесов", как правило, разбит компьютер, чтобы нельзя было узнать исходные данные машины, поэтому у Интерпола нет никаких шансов что-либо найти, а "баунти" напоминает шоколад с просроченной датой хранения: крепкий, как камень, и сладкий. Все ломают себе зубы, но едят. Плюются и трескают...
   - Видал я, как воруют иномарки в той же Бельгии. Очень, замечу, остроумно. Такое способны придумать только русские.
   - Ну!
   - Сговариваются с хозяином какой-нибудь машины, дают ему триста баксов, забирают от машины ключи и уезжают в восточном направлении. Дело обычно происходит в конце недели - скажем, в пятницу. А в воскресенье вечером хозяин заявляет о пропаже в полицию. Я, мол, на уик-энд в Англию улетел, в Ла-Манше купаться, а в это время у меня в Брюсселе угнали любимый кар. Полиция, естественно, становится на уши, ищет "любимый" кар в Бельгии, а он в это время уже пересекает границу Белоруссии и России. Выгода у всех: хозяин получает целиком страховку за старую машину и покупает себе новый "любимый кар", плюс ещё имеет триста долларов навара от угонщика, а угонщик имеет машину, которая ему также принесет навар. Довольны все. Кроме полиции и страховой компании.
   - Нет слов - душат колики в желудке. - Леонтий захохотал, потом оборвал смех и с досадой крякнул. - Похоже, в тамошней полиции нет таких умельцев, как у нас. У нас живо бы засунули хозяину в задницу кипятильник и вскипятили бы все, что есть у него внутри - он бы не только все рассказал и отказался от страховки, он бы от собственных детей отказался. Не говоря уже о теще с тестем и жене.
   - Полиции в конце концов тоже на все чихать, Ленчик, - ей деньги не платить. Платит страховая компания.
   - Значит, тогда кипятильники должны быть в страховой компании... Леонтий вдруг споткнулся, словно бы с потоком воздуха в горло ему влетела муха, на секунду остановился, но в тот же миг пришел в себя и торопливо двинулся дальше. - Какая удача, Мишель, ах, какая удача, - обрадованно простонал он.
   - Какая?
   - Сейчас я тебя познакомлю с лучшей девушкой нашего города. Это та самая диспетчерша, о которой я тебе говорил.
   Навстречу им по узкой асфальтовой дорожке шла девушка. Среднего роста, быстрая на ногу, с сочными темными глазами горячей южанки, какие в прохладной Белоруссии тоже водятся - немного, но водятся.
   Заметив Леонтия, девушка улыбнулась ему издали. Улыбка у неё была славная, какая-то непосредственная. Леонтий выпятил грудь, приподнял в приветствии руку. А старший Рогожкин неожиданно почувствовал, что на него накатывает теплая волна, будто в море, ещё минута - и будешь барахтаться в этой волне, словно неопытный, испуганный пловец.
   С Рогожкиным уже было такое. Лет десять назад. Влюбился он тогда, что называется, мертво и целых полгода находился в состоянии, схожим с обмороком.
   Любовь та окончилась ничем - Ирина Мамонова предпочла ему начальника смены с завода технических пластмасс и исчезла из жизни старшего Рогожкина так же внезапно, как и появилась, а он ещё с полгода страдал, маялся, приводил в порядок потрепанные чувства.
   Верно говорят: все проходит... Прошло и это. Но память о той, ни на что ни похожей боли осталась, и Михаил боялся её.
   А тут про все враз забыл. И про уроки прошлого, и про память, и про саму боль, словно бы капризной Ирочки Мамоновой никогда и не было.
   - Настюха, это мой брательник, - вскричал младший Рогожкин, познакомься, пожалуйста!
   Девушка взглянула на Михаила, и у него сладко заныло внутри, он потупился, будто смущенный школяр, а девушка, вроде бы не замечая этого смущения, уже тянула к нему точеную, узкую, как у пианистки, ладонь с длинными пальцами:
   - Настя!
   Старший Рогожкин в ответ пробурчал что-то невнятное, устыдился своего бурчания и покраснел.
   - Имей в виду, брательник, Настюха - наша общая любимица. Девушка она незамужняя, гордая, парни со всего города бегают за ней, да ничего у них не получается. Настюшка наша - девушка неприступная.
   - Ну и характеристику вы мне дали, Леонтий Петрович, - продолжая улыбаться, Настя укоризненно качнула головой. - С такой характеристикой одна только дорога - в монастырь, в одинокую каменную келью.
   - Моего брательника зовут Мишелем. Не то он так представился, что даже я его имени не расслышал.
   "Вот так все и начинается", - мелькнуло в голове у старшего Рогожкина, щеки его зарделись, он неуклюже затоптался на месте - враз почувствовал собственное тяжелое тело, гудящие от работы красные руки, которые не знал, куда деть. Настя это заметила, покосилась на Рогожкина с прежней обезоруживающей улыбкой. Леонтий говорил что-то еще, размахивал руками, а Михаил не слышал, что он там говорил: голос брата сделался далеким, невнятным, Рогожкин, не отрываясь, смотрел на Настю.
   А она смотрела на него. И улыбалась, словно бы встретила человека, которого знает давным-давно.
   Через минуту они разошлись. Настя двинулась к серым пятиэтажкам, прикрытым рослыми темными тополями, а братья Рогожкины - в город. Но состояние оглушения, в которое неожиданно попал старший Рогожкин - будто в пропасть улетел, - не проходило.
   Он несколько раз оглянулся Насте вслед и один раз поймал ответный взгляд - Настя тоже оглянулась.
   - Ну как? - спросил у брата Леонтий.
   - Прекрасная девушка!
   - Сказать "прекрасная" - значит, ничего не сказать. Великолепная, единственная, умнейшая, красивейшая, благороднейшая... Я же говорил тебе, что у нас, в Лиозно, обитают выдающиеся кадры!
   Леонтию хотелось, очень хотелось, чтобы брат осел в этом городе, полюбил его, и тогда бы они ходили друг к другу в гости, собирались на праздники, вместе наряжали бы елку и отмечали Рождество, и он верил - так оно будет.
   Капитанская форма сидела на Каукалове ладно, в ней он ощущал себя другим человеком - более взрослым, что ли, более уверенным.
   - Ты представляешь, Илюшк, что будет, если мы в этой форме домой заявимся? Все старушки во дворе разом сдохнут.
   - Ага, и разом, как птички, попрыгают в гробы.
   - Кстати, о птичках, - подхватил Каукалов, у него было сегодня ясно хорошее настроение, - что-то давно мы не брали в руки шашек и не ходили по бабам.
   - Мы вообще никогда не ходили с тобой по бабам, Жека... Я имею в виду - вместе не ходили. Мы с тобой всю жизнь это совершали раздельно.
   - Всякие ошибки тем и хороши, что их можно исправить, - сказал Каукалов, глянул в зеркальце заднего вида, молодецки расправил плечи.
   Подходящую фуру - одинокую, тяжело груженную, медленно ползущую по Минскому шоссе, они приглядели через полтора часа. Водитель фуры устал это было заметно по его бледному, с впалыми щеками лицу, по сосредоточенно сощуренным глазам, по тому, как руки у него лежали на руле. Ведь крутить огромную баранку машины, весом и объемом больше железнодорожного вагона (или что-то около того, Каукалов не знал точно, сколько добра входит в железнодорожный вагон) - штука тяжелая. КамАЗ был старый, с выцветшим полотнищем, накинутым на кузов, к машине была прицеплена дополнительная платформа - длинная тележка на автомобильном ходу, также плотно накрытая брезентом. Что находилось в кузове - не понять. Сменщика у водителя не было - он управлял машиной один.
   - Приготовься! - скомандовал Каукалов напарнику, Аронов чуть испуганно, напряженно глянул на него - он все никак не мог избавиться от страха перед делом, которое делал, этот страх сидел в нем, не истаивал до конца, и это в очередной раз вызвало в Каукалове ощущение досады. Он поморщился и скомандовал вторично: - Приготовься!
   Конечно, лучше, если бы у него был другой партнер, более смелый, более оборотистый и более опытный, но другого партнера не было, да и в бою, когда он уже сел на хвост этому усталому шоферюге, напарников не меняют.
   Одинокий КамАЗ вел водитель по фамилии Левченко. Нынешний рейс оказался одним из самых сложных в его жизни. Во-первых, по дороге случился приступ аппендицита у его напарника, старого бровастого матерщинника Ивана Михайловича Егорова. Егорова пришлось оставить в больнице в Литве, что уже само по себе - ЧП. Даже не в финансовом плане. Хотя и в этом - тоже: в Париже это обошлось бы вдвое дешевле, чем в Литве. Дело в другом: бывшие советские республики - "СНГ на палочке", как выражался бровастый напарник, - совсем уж потеряли всякий стыд, цены за обслуживание берут, как в лучших госпиталях Запада, а лечат, как в старых совковых больницах районного подчинения...
   Дальше Левченко пришлось ехать одному. Колонна, с которой он шел в Москву, ждать его не стала - как известно, семеро одного не ждут.
   В маленьком городке, на границе Смоленской области и Белоруссии, он остановился, чтобы немного перекусить, размять мышцы и отдохнуть хотя бы часика два. Он распаковал сумку с едой, прямо в кабине открыл термос, расставил несколько разовых тарелок, нарезал колбасы и хлеба, достал несколько картофелин, пару свежих огурцов, располовинил их, посолил и только собрался "с чувством, с толком, с расстановкой" отобедать, как рядом, окутавшись дымом и пылью, тормознула колонна из пяти фур.
   Из головной машины высунулся бородатый, черноглазый, похожий на цыгана водитель в красной рубахе и черной жилетке:
   - Эй, мужик, ты что, по этой трассе в первый раз, что ли, идешь?
   - В первый, раньше по объездной ветке ходил.
   - Сматывай, мужик, скорее отсюда удочки! В этом городе нельзя останавливаться даже на пять минут: подъедут, окружат с автоматами, разгрузят твою фуру - дальше покатишь пустой.
   - А милиция?
   - Милиция это и сделает. Удирай отсюда быстрее, мужик! - Цыган рукой подал сигнал колонне и надавил на педаль газа. Мотор его машины трубно взревел, из короткого, черного, будто бы обугленного патрубка, торчащего над крышей на манер пулеметного ствола, выбилась тугая кудрявая струя странного светящегося цвета, - видно, цыган заливал в бак особый, усиленный, со сверхвысокими октановыми кольцами бензин, - и колонна покатила дальше.
   Левченко глянул в одну сторону, потом в другую - никого вроде бы нет, - на всякий случай завел мотор, но решил, что собирать еду с картонных тарелок - дело последнее, он все-таки прикончит то, что выложил, - едва сунул в рот кусок колбасы, как около машины неожиданно нарисовалось человек десять широкоплечих, с бритыми красными затылками амбалов доармейского возраста - то, что они ещё очень юные, было видно по их прыщавым широким подбородкам. Старший из налетчиков выразительно помял пальцами воздух:
   - Плати, козел!
   - За что? - Левченко с похолодевшим сердцем высунулся из кабины: цыган все-таки был прав - это место надо было покинуть, да как можно быстрее.
   - За то, что стоишь на нашем асфальте. За то, что дышишь нашим кислородом. И колбасу небось нашу жрешь...
   Кусок так и застрял у Левченко в глотке. Хорошо, мотор был заведен, с места дал газ, машина оглушительно взвыла, дернулась, в кузове что-то загромыхало - видно, попадали плохо закрепленные ящики, тарелки с колбасой и картошкой поплыли по кабине, будто Левченко, подобно космонавту, решил перекусить в невесомости, и через несколько минут он оказался уже за пределами городка.
   Около поста ГАИ - кирпичной будки с широким темным стеклом. Левченко притормозил, дрожащей рукой стер со лба противный горячий пот и сказал подошедшему сержанту, по диагонали перепоясанному белой портупеей:
   - Там у вас, в городке, - бандиты!
   - Да ну! - спокойно произнес сержант. - Предъяви-ка, друг, документы!
   Левченко предъявил. Обошлась ему эта остановка в кругленькую сумму.
   - Чтоб зря не клепал на жителей нашего славного города, - объяснил сержант на прощание.
   Пришлось Левченко, одолевая усталость, головную боль, сонную одурь, подступавшую так плотно, что от неё становилось тошно, желудок выворачивался наизнанку, гнать и гнать вперед до самой границы с Московской областью - только в Московской области, недалеко от вожделенной каменной столицы, он мог почувствовать себя в безопасности... Так полагал водитель первого класса, профессионал с немалым стажем Владимир Левченко. И уж, во всяком случае, считал он, московская милиция - не чета всем остальным.
   На территории Московской области Левченко расслабился, повел машину уже не спеша - он отдыхал от чудовищного напряжения, в котором находился последние сутки, и радовался тому, что все осталось позади.
   Слева от него промелькнула юркая милицейская машина, проехала метров сто - сто пятьдесят вперед, - на ходу расстояние засекать трудно, прижалась к обочине. Из машины вышел высокий большеглазый капитан с крупным костлявым подбородком - такие же подбородки были у юных гангстеров в городке, где Левченко чуть было не ограбили, - неспешно вытащил из кабины свою полосатую колотушку, поднял её.
   - Тьфу! - выругался Левченко.
   Чувствовал он себя спокойно: московская милиция - это московская милиция, такие номера, которые проходят у толстозадого щекастого сержанта, обобравшего его, здесь просто исключены, Левченко вздохнул и нажал на педаль тормоза.
   Остановившись, высунул голову из кабины - спрыгивать на землю не хотелось, крестец от напряжения ломило, позвоночник вообще стал чужим, совершенно не ощущался, руки и ноги от напряжения онемели. Рослый капитан медленно, постукивая себя жезлом по ноге, подошел к фуре. Форма сидела на нем ладно, ремень под тяжестью пистолета в новенькой кобуре чуть съехал набок, большие внимательные глаза были насмешливы и одновременно угрюмы.
   Левченко вздохнул: э-эх, совсем немного не хватило ему до поворота на подмосковный город Одинцово, километров двадцать пять всего... В Одинцово расположен большой таможенный пост, имеется охраняемая стоянка для таких длинномеров, как его машина с прицепной фурой-тележкой, есть склады, говорят, есть даже столовая и "места отдыха" - Левченко останавливался в таможенных терминалах всего два раза и многого ещё не знал, а вот сейчас решил узнать. Но это потом, а пока надо выяснять отношения с этим приставучим, судя по цепким глазам, инспектором. Левченко снова вздохнул: чуть-чуть не хватило... Не дотянул.
   Посмотрел в боковое зеркальце на капитана - тот осматривал фуру сзади. Потыкал пальцем в брезент, словно бы проверяя его на прочность, - и когда Левченко вновь высунулся из кабины, поманил его к себе пальцем.
   "Жест-то уж больно не милицейский", - неожиданно отметил Левченко и, с трудом совладав с собственным телом, с отяжелевшими ногами, выпрыгнул из кабины на асфальт. Его пронзила электрическая боль, он даже невольно присел.
   Когда Левченко приблизился, капитан приложил руку к козырьку фуражки, назвался:
   - Старший инспектор четвертого дивизиона дорожно-патрульной службы капитан Ка... - четко он выговорил только первые две буквы своей фамилии, остальное смял, но Левченко ни на усеченную фамилию, ни на звание не обратил внимания - его вновь прокололо болью. Он поморщился. - Откуда едем? - спросил капитан.
   - Из Калининграда. Но вообще-то груз - из Германии.
   - Наркотики есть?
   - Успаси господь! - Лицо Левченко украсила бледная, какая-то нерешительная улыбка, а глаза будто бы высветились изнутри неким изумленным светом - сразу видно: такой человек вряд ли станет нарушать закон.
   - А что в фуре? - поинтересовался капитан.
   - Разное. Как раньше было принято говорить: товары народного потребления.
   - Ага. - Капитан понимающе склонил голову, затем из-за плеча Левченко посмотрел в сторону своей машины. Около "канарейки", прислонившись к багажнику, стоял милиционер в пятнистой серой форме, с автоматом через плечо. - Ага, - вновь многозначительно повторил капитан с какой-то странной жесткостью, прорезавшейся в его голосе, Левченко невольно поежился: он неожиданно почувствовал опасность.
   - У меня все документы в порядке, товарищ капитан, все выправлено, как надо, - засуетился Левченко. Опасность он почувствовал не с той стороны: подумал, что капитан будет придираться к его бумагам. - Все печати на своих местах, все подписи - все-все есть, - униженно бормотал Левченко, пока капитан перебирал его документы, - и был в эти минуты противен сам себе.
   - Так-так, - проговорил капитан недобрым глухим тоном, - сейчас мы разберемся, что тут в порядке, а что не в порядке...
   - Все-все в порядке, товарищ капитан, - Левченко зябко шевельнул плечами - откуда-то вдруг пробился мозготный осенний ветер, способный просадить человека до самых костей. Левченко сделалось холодно, он вздохнул нерешительно, словно бы засомневался в чем-то и произнес, обращаясь к самому себе: - Все должно быть в порядке.
   - Посмотрим, что тут выправлено, а что не выправлено, - прежним мертвым голосом проговорил капитан.
   Левченко оглянулся на "канарейку" капитана. Милиционер в пятнистой форме - судя по всему, омоновец, - продолжал стоять около "жигулей". Только сейчас Левченко заметил, что грудь у него громоздкая, плотная, словно у жука-скарабея, на омоновца был надет бронежилет, и вид этой спасительной для милиционера одежки заставил Левченко поморщиться.
   - Ищете что-нибудь, товарищ капитан? - неожиданно истончившимся, самому себе противным тоном поинтересовался он, вновь глянул на монументального, похожего на скульптуру милиционера в бронежилете.
   - Ищем, - подтвердил капитан. - По оперативной наводке, имеющейся у меня, в вашей машине находятся наркотики.
   - Да вы что-о... - Левченко почувствовал, как у него осеклось дыхание - только что был воздух в легких и не стало его, он хотел сказать что-то еще, но не смог, лишь расстроенно махнул рукой и отвернулся от капитана.
   Вот денек выдался, не приведи господь! После того как напарника-матерщинника с вылупленными от боли глазами пришлось укладывать в сельскую литовскую больницу с недружелюбными врачами, после неудачного полдника в рэкетирском городке - ещё и это... Наркотики. Не слишком ли много для одного человека?
   Он с шумом затянулся воздухом, остужая в себе досаду, снова передернул плечами - холодно.
   - Придется вам поехать с нами, - сказал капитан, - проверим фуру специально натасканными собаками и отпустим...
   Левченко хотел было спросить, а нельзя ли было взять собак на трассу, чтобы проверить прямо здесь, на месте, и не гонять тяжелую машину невесть куда, но, побоявшись осложнить себе жизнь и вообще натянуть отношения с этим капитаном, не стал ничего спрашивать, лишь крякнул горестно, да ударил кулаком о кулак.
   - И-эх, плакал мой график!
   - Ничего, потом все наверстаете, - успокоил его капитан.
   - И от колонны своей я оторвался.
   - Тоже ничего. В Москве и Московской области - вы в безопасности. "Моя милиция меня бережет..." Слышали такие стихи?
   - Да, товарища Маяковского Владимира Владимировича. И-эх! - Левченко вновь ударил кулаком о кулак. - Ладно, раз не обойтись без досмотра, то поехали, товарищ капитан! - Он тяжело, оскользаясь ногами на скобах-ступеньках, забрался в высокую кабину КамАЗа.
   - Сержант! - строго и громко, стараясь одолеть рев Минского шоссе, прокричал капитан, подзывая к себе напарника.
   "Значит, это сержант, - мелькнуло в голове Левченко, - не рядовой спецназовец, а сержант".
   Сержант мелкой тяжелой трусцой приблизился к КамАЗу, неловко приложил руку к кепи с длинным козырьком.
   - Забирайся в машину к товарищу... к товарищу Левченко, - глянув в путевой лист, приказал капитан, несколько минут молча смотрел, как сержант неуклюже, цепляясь автоматом за углы двери и разные рукоятки, вмонтированные в нее, забирается в кабину фуры, потом закрыл за сержантом дверь и скомандовал водителю: - Поезжайте за мной.
   Сине-желтая машина с надписью "ГАИ" двинулась первой, за ней огромный КамАЗ с прицепной фурой, перед которым все машины казались букашками.
   - Это долгая процедура - проверка груза собаками? - спросил Левченко у сержанта, сидевшего рядом с ним.
   - Не очень. Кобелек обнюхает товар, обнюхает машину - вот и все. Если не найдет ничего, тут же отпустим. С соответствующими извинениями.
   - Ты в Калининграде бывал когда-нибудь? - стараясь вызвать сержанта на доверительный тон, на "ты", спросил Левченко.
   - В бывшем Кенигсберге? Никогда не был.
   - Классный город. Приезжай к нам в гости - не пожалеешь.
   - Чем же он классный?
   - Ну, во-первых, это город свободной торговли. "Опель" прошлого года выпуска запросто можно купить за две тысячи долларов.
   - За две? - вспомнив о том, как они "экспроприировали" новенький "опель" у страдающего любовью к мужикам танцовщика Большого театра, Аронов усмехнулся.
   - За две, - подтвердил Левченко. - Во-вторых, в городе осталось много немецкого: дома, церкви, казематы, форты - все это очень интересно. И все зловещее какое-то, страшное. Жуть! Я сам живу в старом немецком коттедже, отапливаюсь чугунной печкой гитлеровской поры...
   - Ну и как?
   - Ощущаю себя солдатом Красной армии. Я же говорю - интересно. В-третьих, в Кенигсберге полно всяких загадок. Говорят, Янтарная комната спрятана именно в Кенигсберге. Не в Австрии, не в Германии, не в Швейцарии, а в Кенигсберге. Но где конкретно - никто не знает.
   - Ну, на этот счет есть и другие предположения, - сказал Аронов.
   В его задачу входило следить, чтобы фура шла за сине-желтым "жигуленком", как привязанная, не отрываясь ни на метр, будто на веревочке, и он был доволен, что усталый, но разговорчивый водитель соблюдает это требование неукоснительно. Остальное Аронова не волновало.
   - Например, в Кенигсберге затоплены все подвалы. Немцы, уходя в сорок пятом из города, открыли какие-то потайные шлюзы, и вода затопила подвалы. Сколько её ни пробовали откачать - не откачивается. Вот загадка-то! Большие умы ломали себе головы, пытаясь понять, в чем дело, - так и не поняли. Может быть, именно там, в затопленных подвалах, Янтарная комната и хранится. Она точно там!
   Аронов согласно кивнул: а что, оно действительно так и может быть.
   КамАЗ с прицепом продолжал, как привязанный, идти за вертким, проворным "жигуленком".
   На операцию с собой Шахбазов взял трех человек - молодых, похожих друг на друга ребят с одинаковыми накачанными фигурами, с одинаковыми лицами, с одинаковыми глазами и одинаковым равнодушным смехом. Они действовали, как роботы, совершенно не задумываясь о том, что делают: если надо было нажать на спусковой крючок автомата - нажимали без всяких колебаний, если надо было взорвать автобус - без проблем.
   Никаких комплексов, словом.
   Выехали на задание на двух иномарках, от которых потом надо освободиться - "мерседесе", два часа назад специально угнанном для этой операции в Подольске, и "опеле", недавно доставленном с Запада, из небольшого австрийского городка, ещё не растаможенном, причем выяснилось, что "опель" этот числится в списке машин, разыскиваемых Интерполом, поэтому от него надо было как можно скорее избавляться.
   Шахбазов подготовился к заданию тщательно: полтора часа просидел над картой - он плохо знал район, в который направлялся, надо было точно зафиксировать, куда какой проулок выводит, какая улица с какой смыкается, какая заканчивается тупиком, затем выехал на место, чтобы отметить нюансы, не нанесенные на карту - траншеи, проломившие ходовую часть асфальта, ямы с оголенными трубами теплотрассы и так далее.
   За всякое дело Шахбазов брался основательно, обдумывая каждую деталь, каждый свой шаг.
   С неба сыпала мелкая, очень противная водяная крупка, облака неподвижным ковром, без единого светлого пятна, нависли над Москвой. Шахбазов сунул в кобуру, сшитую из белой, не пачкающей рубашку, кожи, пистолет, поднял воротник куртки и недовольно посмотрел на небо. Скомандовал с сожалением - в такую погоду вообще не хотелось вылезать из дома:
   - На старт!
   "Быки" спешно попрыгали в машины, Шахбазов сел за руль "мерседеса", подал команду "марш!", и машины выехали за железные, окрашенные защитной краской ворота с двумя красными звездами на створках - ворота всех воинских частей по всей России украшены такими звездами.