Поволяев Валерий. Охота на охотников

   Стефанович поднял ствол автомата, ткнул им в одну сторону, потом в другую, но стрелять не стал. Стрелять действительно было некуда.
   - Не должен уйти, - угрюмо повторил он. - Да и не такой уж тут глубокий снег. Сейчас вылезет где-нибудь.
   - Как сказать... Вон тут сколько сугробов. - Леонтий тоже поднял ружье, с досадой опустил его.
   - Смотрите внимательнее, - предупредил Стефанович, - сейчас он где-нибудь проявится.
   Через полминуты снег шевельнулся около черной, с искривленным стволом березки, с горбатого сугроба, находящегося рядом, сдвинулась макушка, и Стефанович, стремительно вскинул автомат, дал по нему короткую очередь.
   Пули, взбив снежную пыль, просекли сугроб насквозь и унеслись в пространство.
   - Ничего, - разочарованно проговорил Леонтий.
   - Никуда он не денется... - Стефанович приподнял воротник куртки, прикрылся им от холодного ветра. Недовольно оглянулся на лежавшего Каукалова, сделал знак Егорову, чтобы тот прикрыл чем-нибудь убитого. Не то увидит кто-нибудь с дороги - хлопот тогда не оберешься.
   Снег тем временем шевельнулся справа от березки, вспух легким облаком, и Стефанович опять дал короткую очередь по сугробу, потом всадил несколько пуль чуть левее и чуть правее его, стараясь захватить побольше пространства, послал струйку пуль вперед, стараясь обложить Аронова, но тому пока везло...
   Аронов слышал, как пули, рождая в снегу радужный свет, с шипеньем входили в холодную, упругую плоть то в одном месте, то в другом, рвались в снегу с хряском и стихали там. Илья сдавленно всхлипнул, остановился, сжался в комок, поняв, что сейчас нужно затаиться, переждать - ведь не век же они будут торчать на обочине Минского шоссе!
   Ему не хватало воздуха, боль и неудобство причинял кислый тяжелый комок, образовавшийся в желудке, комок этот ширился, давил, распирал Аронова изнутри, вызывал в ушах громкий звон, Аронов скорчился ещё больше, и его неожиданно вырвало...
   В какой-то миг он потерял бдительность, задыхаясь от рвоты, приподнялся чуть и тут же снова нырнул вниз, в противную тошнотно-кислую рвоту.
   Но этого легкого неосторожного движения оказалось достаточно, чтобы Аронова засекли сверху, с обочины шоссе.
   Прозвучала короткая автоматная очередь, она точно попала в цель целых три пули прошили Аронова насквозь.
   Умирая, он задышал часто, зубами вгрызся в окровавленный снег, съел его, позвал мать, потом отца и заскулил подбито, жалобно...
   В это время прозвучал ещё один выстрел, ружейный. Стрелял Леонтий.
   Не будучи опытным стрелком, он тем не менее всадил тяжелую пулю из своего ружья прямо Илюшке Аронову в голову. Череп Аронова взорвался, словно шар, начиненный гремучим газом, из-под снега в воздух выбрызнул жидкий красный сноп, и Аронов перестал существовать.
   - Лихо! - Стефанович по достоинству оценил выстрел Леонтия.
   - Что будем делать дальше? - спросил Егоров.
   - Для начала уберем мешок с говном, - Стефанович ногой приподнял дерюжку, которой был прикрыт труп Каукалова. - Сбросим его в лес - пусть обживается тут. Надеюсь, на новом месте будет вести себя лучше... - На лице Стефановича дернулась мышца, он подошел к Насте, безучастно стоявшей в стороне с ружьем в руках, тронул её пальцами за плечо. - Ты держись, Настюха!
   Настя никак не отреагировала на фразу Стефановича.
   Тело Каукалова вместе со старой, провонявшей бензином дерюжкой отволокли в лес, забрали из бокового кармана куртки запасную обойму с патронами, из нагрудного кармана - красное удостоверение с российским гербом, выписанное на имя... впрочем, Стефанович даже смотреть не стал в удостоверение, щелкнул корками, будто капканом, и сунул себе в карман.
   - Тело засыпьте снегом, - приказал он Леонтию и Левченко, - и поехали в Москву. Теперь там у нас дела, не тут...
   Ольга Николаевна Кличевская решила в этот день вернуться домой пораньше: муж уехал на два дня в Подмосковье на специальную базу, где тренировались милицейские боевики, как стали теперь называть разных омоновцев, собровцев и прочих, и ей хотелось провести вечер и ночь не одной.
   Она вспомнила о Каукалове, ей вдруг захотелось увидеть его. Не Илюшку, этого смазливого еврейчика со слабыми задатками интеллекта, а Каукалова - грубоватого, низколобого, с тяжелым подбородком и белыми от страсти глазами. На него иногда забавно было смотреть в постели: Каукалов старался, словно новичок на молочной ферме. Впрочем, "новичок на молочной ферме" - это слишком круто. И непонятно.
   Она набрала номер телефона пункта разгрузки, как по бумагам структуры проходил ангар, подозвала старшего, пожалев, что нет старика Арнаутова... Старик Арнаутов, как сообщили ей, благополучно скончался в своей квартире и был похоронен на кладбище в одной могиле с внуком.
   Нет, жаль все-таки, что нет деда Арнаутова. Это был настоящий организатор, все остальные перед ним - так себе, пыль, пух, ветер, шелупонь.
   - Шелупонь, - с удовольствием произнесла Ольга Николаевна полублатное, полубогвестькакое словечко, на губах у неё возникла сожалеющая улыбка, красивое лицо сделалось печальным.
   Но она мигом преобразилась, когда услышала голос бугая, спросила коротко и сухо:
   - Люди с Минского шоссе вернулись?
   - Нет еще.
   - Когда ожидаете?
   - Ну-у... - бугай замялся, - может быть, через нас, может быть, через два...
   Ольга Николаевна не стала слушать его, повесила трубку. Нервно похрустела пальцами. Набрала номер телефона Шахбазова.
   - Слушай, Шах, - сказала она, - что у нас за дурак работает в пункте разгрузки? На месте Арнаутова.
   - Сейчас посмотрю... - Некоторое время в трубке что-то пусто потрескивало, потом вновь очень близко от Ольги Николаевны послышался голос Шахбазова: - Перевели мы его с Велозаводского рынка. Бригадиром у "шестерок" был. Фамилия его Гудков, кличка - Локомотив. - Поинтересовался осторожно: - А что, собственно, случилось, Ольга Николаевна?
   - Ничего. - Она вновь похрустела пальцами. - Есть такое понятие некомпетентность. Уберите этого Гудкова со склада, чтобы не раздражал.
   - Выходит, мы рано его повысили, Ольга Николаевна?
   - Выходит, рано. - Голос Ольги Николаевны сделался резким, она раздраженно бросила: - Уберите его немедленно, - и с грохотом швырнула трубку на рычаг.
   Внутренний озноб, раздражение, поселившиеся в ней, не проходили, кожа на щеках и шее начала зудеть - явно нервное. Она подумала о том, что напрасно обидела Шахбазова своей резкостью, и вновь набрала его телефон.
   - Извини меня, Шах, - как можно душевнее, на "ты", сказала она. Нервы что-то стали совсем ни к черту. Растрепались. Хоть на курорт в Швейцарию либо в Испанию отправляйся...
   - А что, неплохо бы, Ольга Николаевна. Это ещё никогда никому не вредило. Я, например, в прошлом году отдыхал в Швейцарии - оч-чень понравилось. В этом году на пару недель снова хочу наведаться туда. В горы.
   - С визой помощь не нужна?
   - Нет проблем, Ольга Николаевна! Сейчас ведь не то что в совковую эпоху - плати деньги и получай любую визу. Хоть в Антарктиду. Все цивильно. А Гудкова я уберу, Ольга Николаевна. Могу назад, на рынок задвинуть, могу вообще спрятать так, что никто никогда не найдет... Как скажете, так и будет.
   - Решай, Шах, это без меня, - устало произнесла Ольга Николаевна. - И вот ещё что... Узнай, не вернулся ли этот самый... бригадир с Минского шоссе?
   - Ни он сам, ни напарник его пока не вернулись. Как только вернутся, их сразу доставят ко мне.
   - Хорошо. - Ольга Николаевна опять похрустела пальцами. - Я сейчас на службе, но через несколько минут поеду домой. Как только бригадир вернется, пусть доставят его не к тебе, а ко мне на квартиру.
   - А напарника? - Шахбазов задал слишком лобовой вопрос. То ли специально, то ли случайно - не понять.
   Ольга Николаевна, надо отдать ей должное, не стала разбираться в таких тонкостях, лишь усмехнулся, веселея на глазах.
   - А напарника - потом. Двоих сразу - слишком много будет. Старая я...
   - Ну что вы, Ольга Николаевна! - поспешил сделать комплимент Шахбазов, - вы ещё цветочек в такой опасной красе и силе, что... м-м-м!
   Комплиментом Шахбазова Ольга Николаевна осталась довольна. Простенькая, казалось бы штука: два-три слова, произнесенные вовремя, к месту, - и на душе становится светлее. Она улыбнулась. Постояла несколько минут у телефона, соображая, куда же ещё надо позвонить, но ничего сообразить не сумела - в голове звенело, в мозгах - сплошная пустота, внутри рождалось что-то тягучее, - родившись, тут же пропадало... Ольга Николаевна хорошо знала, что это значит. Именно поэтому её и потянуло на Каукалова. Однако после двух-трех встреч Каукалов приестся ей окончательно, и тогда она даст команду Шахбазову: Каукалова убрать. Зарыть. Навсегда. А на его место поставить симпатичного черноглазого еврейчика. Потом же, по истечении времени, еврейчика ожидает то же, что и Каукалова.
   Она задумчиво постучала по телефонной трубке и, так и не решив, кому же ещё надо позвонить, надела шубу и покинула кабинет.
   Площадь, на которой находилось белое, схожее с тортом здание Министерства внутренних дел России, обдувалось семью ветрами со всех сторон. Один ветер приносился с широкого, как река Волга, Ленинского проспекта, другой - со стороны парка Горького и оцепенелой, застывшей под железным декабрьским льдом Москвы-реки, третий - со стороны узкой, плотно стиснутой домами Серпуховки, четвертый облюбовал себе улицу болгарина Димитрова, ныне переименованную, но как теперь называлась эта улица, Ольга Николаевна не знала... Ветры сшибались на площади, вздымали огромные снеговые хвосты, крутили их в воздухе, пьяно гоготали, издевались над прохожими; увидев Ольгу Николаевну, они кинулись было к ней, но она, быстро подхватив полы шубки, забралась в черную служебную "Волгу".
   По положению, занимаемому в иерархической лестнице здания-торта, она имела право пользоваться разъездной служебной машиной.
   Пока шофер - молчаливый дядя в штатском с худой мальчишеской шеей вез её домой, она близоруко щурила глаза и разглядывала Москву.
   Город все-таки здорово изменился, стал ярче, живее, наглее, иностраннее, что ли, - иногда закроешь глаза на минуту, откроешь - и кажется, не в обрыдшей "столице нашей Родины" находишься, а за границей. Ольга Николаевна понимала, что к этому она имеет самое прямое отношение.
   Особенно много пришлось поработать ей во время вторых выборов президента. Выборный штаб нынешнего главы государства заседал неподалеку от здания-торта - в громоздком мрачноватом "Президент-отеле". Ольга Николаевна имела доступ в святая святых штаба - в ту комнату, где распределяли деньги.
   И хотя официально она получила всего десять миллионов рублей - вместе с благодарственным письмом счастливого президента, которое ей вручили в золоченой киоточке, под стеклом, - на деле к этой сумме надо как минимум приписать пару нулей. Прекрасное было то времечко!
   Она улыбнулась и закрыла глаза, машина качнулась на неглубокой рытвине, Ольгу Николаевну мягко вжало в сиденье, она не удержалась, запустила руку себе под шубу и, возбуждаясь, провела пальцами по теплому упругому животу, снова улыбнулась...
   Дома было чисто, пусто, приятно, пахло какой-то слабой душистой химией. Муж явится наверняка дня через три, не раньше, - он вообще помешался на сборах и муштре.
   А может быть, у него завелась какая-нибудь гризеточка с ласковыми глазами и рыжими пушистыми волосами на лобке? Лицо у Ольги Николаевны брезгливо дернулось, улыбка исчезла. Хотя вряд ли.
   Прямо из прихожей она позвонила Шахбазову.
   - Ну как дела, Шах?
   - Ждем с минуты на минуту, Ольга Николаевна. Как только эти орлы появятся, через десять минут бригадир будет у вас, - пообещал Шахбазов.
   - Как только там, так сразу тут, - непонятно произнесла Ольга Николаевна, изогнулась гибкой ласковой кошкой, освобождаясь от одежды, засмеялась раскрепощенно, по-девчоночьи легко, и Шахбазов понял, что с ней происходит.
   Тоже засмеялся.
   - Ладно, Олечка Николаевна... - ну впрямь старик Арнаутов.
   Ольга Николаевна бесшумно проследовала в ванную, оттуда в спальню и, пребывая в счастливом возбуждении, повалилась на тахту. Потянулась сладко, с тихим хрустом. Застонала. Подумала о том, что существует хорошая примета: если человек тянется вот так самозабвенно, сладко, как она, то, значит, он подрастет ещё на несколько сантиметров, юность для него ещё не кончилась. Ибо хорошо известно: пока человек растет - он далек от старости, вот когда перестанет расти - тогда другое дело...
   Она вновь с хрустом потянулась, провела рукой по груди, по животу, по одному бедру, по другому, с удовольствием отметила, что возраст её не берет.
   На некоторое время забылась, её словно бы понесло по зыбким легким волнам теплого моря, Ольга Николаевна плыла неведомо куда, упивалась тем, что она есть на белом свете, - живет, радуется, радует собой людей, наслаждается тем, что ей отведено в этой жизни... Она действительно была красива в эти минуты, Ольга Николаевна Кличевская вообще всегда хорошела в своих полуснах-полугрезах, не только хорошела, но и молодела. И знала это. Жизнь складывалась как нельзя лучше, Ольга Николаевна была довольна ею.
   Кроме молодости и красоты, она ещё обладала тем, чем в нынешнее время обладают очень немногие, - богатством. И осознание этого насыщало её жизнь особым радостным светом и роскошными красками, меняло даже характер ее...
   И верно, сегодня в ней уже никто не узнает легкомысленную девчонку-дуреху (хотя, собственно, почему девчонку? Ей тогда уже было тридцать с лишним лет - и с большим лишком, почти сорок), взобравшуюся в девяносто первом году на броню танка, примчавшегося усмирять демократов. И когда оттуда, из мрачноватой железной глуби, пахнущей горелым маслом, высунулся сопливый солдатик в матерчатом шлеме, она наступила ногой на стальной люк башни, придавливая голову этого сопляка.
   На кого он решился поднять руку, на кого вздумал дышать пивом? На демократию?
   Сейчас Ольга Николаевна, конечно, не стала бы так рисковать собой, рассчитала бы свои действия на несколько ходов вперед: ведь в танке рядом со сморчком мог оказаться амбал с железными руками - сбросил бы Кличевскую с брони одним щелчком, словно бабочку, да ещё бы взял и наступил ей ногой, в свою очередь, на голову...
   В результате вместо нынешней процветающей красотки была бы уродина со сплющенным черепом. Не-ет, сейчас так рисковать она ни за что не будет. Ольга Николаевна вновь провела рукою по животу, задержалась на лобке, поласкала его пальцами, лицо её распустилось в сладкой истоме.
   С трудом сдерживая себя, перевернулась на бок, посмотрела на яркий, сработанный из благородного, хорошо отполированного камня циферблат часов. "Ну где же задерживается этот... дурак? Дурачок..." Она застонала: ей очень хотелось, чтобы рядом немедленно оказался парень с белыми от страсти глазами и крепкими руками. Как же его фамилия?
   Да фамилия, собственно, не имеет никакого значения, главное то, что он симпатичный, сильный, нежный, немногословный, ничего не спрашивает и слушается её, словно ребенок... Ольга Николаевна изогнулась на постели, потянулась было к телефону, чтобы позвонить Шаху и узнать, как дела, если что - вообще погнать его на Минское шоссе, пусть немедленно привезет оттуда человечишку, которому она сама оформляла удостоверение капитана милиции, но в этот момент раздался мелодичный короткий звонок в дверь.
   Ольга Николаевна вздохнула и, запахнув халатик, поднялась с тахты.
   У двери потянулась сладко, с подвывом, похлопала ладошкой по рту, поморщилась: от пальцев пахло мускусом, чем-то застойным, что иногда возникает внутри, животным, способным пробудить в человеке страсть, вновь потянулась. Потом произнесла:
   - Наконец-то! - и открыла дверь.
   На пороге стояло несколько человек. Ольгу Николаевну неприятно поразили их лица: угрюмые, с плотно сжатыми ртами, тусклыми, совершенно лишенными внутреннего света глазами. "Это не люди, это - мертвецы, мелькнуло у неё в голове, - зомби!" Она должна была бы испугаться пришедших, но не испугалась.
   Спросила спокойно, даже доброжелательно:
   - Вы кто?
   Выругалась про себя за то, что так неосторожно, не поинтересовавшись, кто стоит за порогом, открыла дверь. Даже у плоской, словно щука, невзрачной бабенки, и у той было невыразительное, исполненное угрюмой силы мужское лицо, твердые губы плотно сжаты.
   Вместо ответа стоявший впереди щуки мужик - низенький, с крабьей плотной грудью, седой, разительно похожий на Шахбазова, спросил мертвячьим, лишенным дыхания голосом:
   - Вы - Ольга Николаевна Кличевская?
   - Да, - удивленно ответила Ольга Николаевна и неожиданно ощутила себя перед этими людьми обнаженной - словно бы кто-то взял да и содрал с неё халат. Она запахнула полы халата поглубже, почувствовала, как под мышками что-то неприятно закололо, и сделала движение, чтобы захлопнуть дверь. Извините, я вас не знаю. Если есть какие-то вопросы - приходите завтра ко мне на службу.
   - Завтра... - Седой хмыкнул.
   Закрыть дверь Ольге Николаевне не удалось: стоявшая позади седого щука поспешно выдвинулась вперед и вставила в дверную щель ногу.
   - Завтра... - Седой снова издевательски хмыкнул, и Ольга Николаевна увидела, что она ошиблась - этот человек совершенно не был похож на Шаха: у Шахбазова глаза мягкие, теплые, глубокие, у этого же - жесткие, с отлитыми из металла тяжелыми зрачками, рот у Шахбазова добрый, губастый, а у этого губ почти нет, вместо губ - две плохо подогнанные друг к другу резиновые полоски, и Ольга Николаевна, удивляясь, как же это она допустила такую оплошность, взвизгнула резко:
   - А ну, отойдите от двери!
   Рванула на себя золотистую, прикрученную к дереву такими же золотистыми шурупами ручку - очень модную, очень дорогую, купленную за доллары, да вот только дорогая ручка эта не была рассчитана на силу русской бабы, шурупы изогнулись, словно червяки, и вылезли из своих гнезд. Ручка осталась в руках Ольги Николаевны.
   Совершенно не стесняясь чужих людей, Ольга Николаевна выматерилась.
   Седой сделал шаг вперед, вталкивая Ольгу Николаевну в квартиру. За ним в прихожую ввалилась вся команда.
   - Это произвол! - Виски Ольги Николаевны сдавили невидимые тиски, сделалось душно. - Я - сотрудник Министерства внутренних дел Российской Федерации. Вы не представляете, что я с вами сделаю!
   - Ничего не сделаешь, - возразил ей седой, и Ольга Николаевна, не сдержав себя, закатила ему за эти слова оплеуху.
   - Вот сука! - изумленно произнес седой и автоматически, будто дело имел с мужчиной, а не с женщиной, не раздумывая ни мгновения, отвесил ответную затрещину.
   Ольга Николаевна резко отпрянула, не удержалась на ногах и спиной повалилась на пол. Больно приложилась затылком о паркет. Дернулась, чуть приподнялась и снова повалилась на пол.
   - Не издевайтесь над женщиной, - тихо, сквозь зубы потребовала Настя и шагнула к Ольге Николаевне. Говорила Настя едва слышно, но её все услышали.
   Она протянула руку назад, к Леонтию, Леонтий понял: поспешно откинул полу теплого ватного пальто, протянул ей помповую двустволку.
   Настя решительно передернула магазин, приставила ствол к голове Ольги Николаевны и в ту же секунду нажала на спусковой крючок.
   Звук выстрела в огромной квартире Кличевских должен был бы усилиться, стать гулким, объемным, словно взрыв гранаты, но он неожиданно угас в пространстве, в охлесте дыма, сыпанувшего в разные стороны от мгновенно окрасившейся кровью головы Ольги Николаевны, - вместо тяжелого лавинного грома прозвучал сухой задавленный хлопок, словно Настя выстрелила из игрушечного пистолета.
   Лицо у Насти задрожало, скорбно сдвинулось в сторону, из глаз выбрызнули слезы. В горле что-то сперто заскрипело, будто подал свой голос коростель. Стефанович понял, что сейчас Настя рухнет на пол без сознания.
   - Пошли отсюда! - скомандовал он, подхватил Настю под одну руку, тут же подскочил Егоров, подхватил под другую, вдвоем они приподняли Настю над полом и стремительно вынесли из квартиры.
   Леонтий ловко, на лету, подцепил выпавшее из ослабевшей Настиной руки помповое ружье, замешкался на несколько секунд, пристраивая его в огромный длинный карман, временно, только на эту поездку, пришитый к поле пальто изнутри, оглянулся на мертвую обезображенную женщину и поспешил следом...
   Вот так и перестала существовать разбойная банда, орудовавшая на Минском шоссе.
   Через некоторое время в газете "Московский комсомолец" появилась очень любопытная заметка. Привожу её полностью.
   "Ровно половина нападений на грузовики дальнобойщиков совершается в России на дорогах Московской, Ленинградской и Тверской областей. Такие данные были приведены на брифинге МВД РФ, посвященном проблеме организованной преступности на автомагистралях.
   Наиболее опасными и настоящее время считаются дороги Москва - Минск, Москва - Ярославль, Москва - Санкт-Петербург, Москва - Рязань, Санкт-Петербург - Выборг и ряд других. При нападениях преступниками часто используется форма и экипировка сотрудников милиции и ГАИ, автоматическое огнестрельное оружие. Преступные группы хорошо информированы о всех маршрутах, времени прохождения и характере перевозимых грузов. Анализ совершенных преступлений показывает, что 65 процентов похищаемых грузов составляет бытовая радиоэлектроника, 20 процентов - спиртные напитки и продукты питания, в остальных случаях - промышленные товары.
   В связи со сложившейся ситуацией Главным управлением уголовного розыска совместно с ГАИ принят ряд мер по предупреждению нападений на дорогах. Среди них - разъяснительная работа, проводимая с водителями-иностранцами. Сотрудники ГАИ рекомендуют по возможности реже останавливаться в пути. Даже если возникла необходимость ремонта, нужно попытаться "дотянуть" до ближайшего поста ГАИ и ремонтироваться там. Все патрульные службы получили инструкцию не останавливать автопоезда в прогонах между постами: именно на этих участках под видом сотрудников милиции зачастую действуют преступники".
   Думаю, это не мера, и даже не полумера. Но все-таки это больше, чем ничто. Поскольку до последнего времени считалось, что "спасение утопающих дело рук самих утопающих", это хоть какое-то движение вперед. Хоть какое-то...
   А весной в газете "Семья" появилась большая статья о "подснежниках" вытаивающих из-под снега обезображенных трупах.
   "Это трупы, пролежавшие в лесу всю зиму, очень часто с многочисленными пулевыми дырками, с обезображенными, чтобы нельзя было узнать, лицами, обгорелыми руками и ногами, без документов - безымянные покойники с фирменными часами, болтающимися на сгнивших запястьях, с белыми молодыми зубами и пустыми глазницами, немо смотрящими в небо. Кто были эти люди, кто расправился с ними - никому не ведомо.
   С каждой весной таких находок становится все больше и больше.
   Недавно на обочине Минского шоссе, метрах в семидесяти от трассы, среди угрюмых, с мокрыми ветками сосен нашли полусгнивший мужской труп, одетый в милицейскую форму с отсыревшими, отрывающимися погонами, украшенными четырьмя алюминиевыми, с облетевшей дешевой "позолотой" звездочками. Без документов. Единственное, что нашли в кармане убитого, превратившуюся в мокрые бумажные лохмотья фотокарточку, которую с большим трудом удалось восстановить, да и то восстановленное изображение нельзя было назвать точным - оно было приблизительным. На фото был снят привлекательный молодой человек, наряженный в форсистую кожаную куртку, в широкие, сшитые из дорогой ткани, модные штаны, в темную шелковую американскую майку, которая оказалась и на трупе, - майка вросла в сопревшую плоть и сама стала сопревшей человеческой плотью.
   Когда труп пробовали переложить в брезент, куски гнили все время выскакивали из кителя, из милицейских штанов, воняли, мыльно пузырились пригревшее весеннее солнце делало свое дело".
   В газете отмечалось, что труп был наряжен в милицейский китель, на самом деле убитый был одет в милицейскую камуфляжную куртку и такие же брюки. Сотрудники милиции не признали в нем своего. Скорее всего, преступник. Раз весь изрешечен.
   Труп, хотя и здорово разложился, все-таки был опознан. "По одежде, поясняет газета, - именно той фасонистой шелковой маечке, да по фотокарточке. Это сделала мать. Для неё убитый, кем бы он ни был, чем бы ни занимался, прежде всего оставался сыном. Ведь она не только родила его, она и взрастила, научила ходить по земле, петь песни и радоваться, когда на улице вставало солнце и деревья от света становились розовыми, любить жизнь и заразительно смеяться, нравиться девушкам и непринужденно, изысканно, так, чтобы это казалось природным, данным от рождения, носить одежду.
   Она забрала гниль, завернутую в брезент, заказала гроб, отвезла останки на кладбище и потом устроила дома поминки..."
   Через некоторое время после публикации, в тех же местах, неподалеку от обочины Минского шоссе, был найден ещё один труп - под кучей лесного мусора, изрядно объеденный разными здешними обитателями - мелкими зверюшками, лисами, расклеванный птицами, иссосанный червями, тараканами, жучками - в лесу водится много всякой живности, охочей до гнилого мяса. Труп этот страшный не был опознан.
   Аронову повезло меньше, чем Каукалову.
   Вот и вся история.