Страница:
Чирику сразу, еще в Москве, не понравилось сочетание имени и фамилии.
Сковородин.
Григорий Павлович.
Гришка, значит… Ну нет, Гришкой жить не стану… Не пробуду долго Гришкой… И сумку, с которой прилетел, мне теперь брать с собой незачем… Завтра куплю другую… В Екатеринбурге… Если доберусь… Ничто больше не будет мне больше напоминать о том страшном человеке…
Единственное, что Чирик извлек из сумки и сунул в карман – это короткий крупповский нож. Собственно, он мог и нож не брать, в обжитой квартире всегда что-нибудь такое попадет под руку, но хорошую вещь жалко.
До площади Ленина Чирик доехал в троллейбусе.
Собственно, доехал он не до площади, а до «гнутого» гастронома. Дальше транспорт не ходил, весь проспект перекрывала милиция. За веселыми фуражками с красными околышами волновалось и гудело необозримое серое человеческое море – растревоженное, мощное, с какими-то своими непонятными шумными отливами и приливами, придыханиями и ропотом.
Это хорошо, подумал Чирик.
Пусть шумят.
Чем больше шуму, тем легче будет уйти.
В три сорок, закончив дело, я поймаю частника где-нибудь на углу улиц Мичурина и Орджоникидзе, и спокойненько уеду в Толмачево.
Кому какое дело до частника, везущего пассажира в аэропорт?
Не знаю, на какой рейс взят билет, но мне лучше убраться из Новосибирска прямо сегодня. Кстати, с любым частником запросто можно договориться, подумал Чирик, чтобы махнуть, скажем, в Кемерово. Или в Томск. Или в Барнаул. Или в Новокузнецк. Или в Бийск. Или в какой другой город. Но лучше сразу улететь из Сибири.
Неторопливо обойдя оперный театр с тыльной его стороны, Чирик вышел на угол улиц Мичурина и Ордожникидзе.
В запасе у него оставалось минут пятнадцать.
Он нисколько не торопился.
Совершенно спокойно, совсем как свой, он прошелся по глухому двору, ограниченному с одной стороны неприветливыми металлическими мусорными баками, а с другой, прямо по ходу, мрачной кирпичной стеной Архитектурного института, и ему сильно не понравилось то, что в арке, ведущей со двора на улицу, густо стоят менты.
Впрочем, иначе и быть не могло.
Чирик закурил и взглянул на часы.
Без пяти три.
Чирик курил и думал о том, что первое, что следовало бы сделать после того, как он завершит дело, это сменить одежду.
Целиком.
Всю.
Но… Не получится…
К сожалению, не получится…
Как всякая невыполнимая мысль, эта мысль сильно раздражила Чирика.
Он разозлился. Он напряженно прислушивался. Он ждал, что вот-вот на площади начнется необыкновенный и жуткий ор, шум, визг, вопли, но почему-то на площади ничего такого не происходило. Только непрестанно орали в мегафон один за другим неутомимые ораторы, но ничего такого не происходило.
И не произошло.
Ни в три. Ни в три десять.
Нет никакого шума, взглянув на часы, неприятно удивился Чирик. Нет никакого шума. Чего-то там недодумали. Что же делать? Может, можно уйти, раз нет никакого шума?
Но уйти Чирик не мог.
Во-первых, у него не было билета.
Этот билет и, возможно, новые документы лежали в известной ему квартире на пятом этаже.
Во-вторых, он не мог просто так уйти, ничего не сделав для того страшного человека. Что-то подсказывало ему, что он не может просто так уйти. Если он уйдет просто так, страшный человек из Москвы, несомненно, займется им вновь. И займется всерьез. К тому же, у страшного человека все, наверное, заранее продумано. На все случаи жизни. И у него, наверное, есть возможности не выпустить Чирика из Новосибирска.
В три пятнадцать Чирик решился.
Он открыл дверь и вошел в пустой подъезд.
Пахло кошками. Было тихо. Судя по светящемуся глазку, лифт работал, но Чирик, как и было ему подсказано, не стал вызывать лифт. Не торопясь, стараясь не сбить дыхание, он пешком поднялся на пятый этаж. У двери нужной квартиры минуту постоял молча, ни разу не шелохнувшись. Он внимательно, очень внимательно, как лесной, опасающийся хищников, зверь, прислушался к дневной гнетущей тишине подъезда. Потом выбросил погасшую сигарету, облизал почему-то вдруг пересохшие губы и осторожно вставил ключ в скважину.
Дверь открылась.
Впереди, прямо на Чирика, из проема так же бесшумно распахнувшихся навстречу дверей на Чирика настороженно глянул плечистый человек бородатый в самом обыкновенном джинсовом костюме и с нехорошей кривоватой улыбкой на узких сухих губах.
Чемпион по убийствам, ухмыльнулся Чирик.
Он сразу понял, что видит собственное изображение в зеркале стоявшего в конце коридора трюмо.
И бесшумно закрыл за собой дверь.
Но его услышали.
– Какого черта? – услышал он из комнаты раздраженный женский голос. – Как это понимать?
Баба!
Чирик мгновенно понял, что обращаются к нему. То есть, к человеку, которого здесь ждали. А ждать могли только его. «В квартире будет находиться человек, – вспомнил он. – Этот человек знает, что к нему придут, но все равно ведите себя осторожнее».
Вот он и пришел.
«Человек, который окажется в квартире, это единственный человек, который в будущем… Ну, вы, наверное, помните, что вам говорили в Москве?.».
Чирик помнил. Хорошо помнил. И понимал, конечно. Чего тут не понимать? Человек в квартире это единственный человек, который может опознать Чирика в будущем. Ждали, может, кого-то другого, а пришел я, ухмыльнулся Чирик. Значит, в некотором смысле, неизвестная баба из комнаты действительно обращалась сейчас к нему. Одновременно Чирик окончательно понял, что в этом странном, навязанном страшным человеком в Москве, совершенно неизвестном ему ни в каких деталях деле, кажется, и впрямь что-то не сложилось.
– Спокойно, мадам, – весело и открыто ухмыльнулся Чирик, входя в комнату и прислоняясь плечом к косяку.
Каким-то шестым чувством он остро и возбуждающе ощущал, что в квартире, кроме них, никого нет. Только он и невысокая стройная баба в светлом брючном костюме, похожая на деловую бабу из банка.
Там все такие.
Все в белом и деловые.
Чирик мгновенно оценил обстановку.
На площади, волнуясь, орал в мегафон очередной оратор. Чего-то наверное, требовал. А может, обещал. Чирика оратор нисколько не интересовал. Его интересовала тишина, царившая в доме. Его интересовала стройная баба в светлом брючном костюме. Наконец, его сильно заинтересовал черный раскрытый «дипломат» на столе. В нем лежали деньги. Много денег. И еще коньяк, удивился Чирик.
Три плоских фляги «Мартеля». Он такой пил.
А денег не мало, уже волнуясь, отметил про себя Чирик. Все в крупных купюрах. Наверное, приличная сумма, уже весело подумал Чирик, окончательно убеждаясь, что в пустой, как бы даже нежилой квартире действительно нет никого, кроме него, Чирика, и этой не в меру деловой рассерженной бабы.
Указывая на «дипломат», баба переспросила:
– Что это? Как это понимать?
– А это просто следует понимать, мадам… Это просто деньги… А это просто коньяк… Очень хороший коньяк… Чего ж тут непонятного?.. – весело ответил Чирик и даже подмигнул бабе.
Его всегда волновали деньги.
А иногда его волновали вот такие бабы. Узкобедрые и сильные.
Конечно, этой было, наверное, уже за тридцать, не меньше… Так ведь это и хорошо, – волнуясь, подумал Чирик. Раз ей за тридцать, она все поймет сразу… Она все поймет сразу и не будет ломаться и орать, как девочка… Может, ей самой, вот как сейчас ему, станет даже интересно… Вот ведь как бывает… Не случилось одно, зато случилось другое…
Чирик чувствовал сладкий сосущий ужас.
Он уже во всех деталях знал, что сейчас произойдет в этой пустой, незнакомой ему квартире. При этом он уже нисколько не боялся красивой, но, кажется, сварливой сучки в белом деловом костюме, у которой, кажется, правда что-то сильно не сложилась.
– Там что?.. Там только деньги?.. – как бы удивился Чирик, вдруг догадываясь, что баба в белом надеялась найти в «дипломате» что-то другое. – Только деньги и коньяк?.. Ничего больше?..
– Вы разве не видите?
– Да вижу, конечно, – пожал плечами Чирик и, увидев секретер, уверенно прошел к секретеру.
Он знал, что баба в белом никак не может проскочить мимо него. Да и не собиралась она проскакивать мимо него. Он, кажется, не внушал бабе никаких страхов и подозрений. Она явно кого-то ждала. Может, даже его. В любом случае. она ждала человека, которого прежде никогда не видела в лицо.
«В квартире будет находиться человек, – опять вспомнил Чирик. Этот человек знает, что к нему придут, но все равно ведите себя как можно более осторожно…».
Чирик и вел себя осторожно. Он же видел, что баба кого-то ждала. Не его, наверное. А пришел он. И баба нисколько не удивилась. Значит, его и ждала. А на секретере лежала толстая черная книга. Не глядя на название, боясь ошибиться, он поднял книгу за черные корки переплета и встряхнул.
Плевал он на страницы! Плевал он на статью «Прорицатели»!
Сердце гулко ударило, но сразу успокоилось, забилось мощно, ритмично, как и полагается биться сильному здоровому сердцу. Не обманули!
Он тщательно изучил билет и паспорт, выпавшие из книги.
По новому паспорту Чирик стал Меньшиковым. Петром Степанычем. Пятьдесят третьего года рождения, уроженцем города Омска. Но больше всего порадовала Чирика дата на билете. Рейс уходил из Новосибирска в Екатеринбург через три часа. Он, Меньшиков Петр Степаныч, пятьдесят третьего года, уроженец города Омска, вполне успеет явиться в аэропорт к регистрации. Как того и требовал страшный человек в Москве. И если ему, Чирику, действительно оставили на секретере авиабилет до Екатеринбурга и новый паспорт, значит, он должен делать свое дело и уходить. А баба в белом… Чего ж… Она действительно единственный человек, который может в будущем его опознать… Никто не должен знать, что он побывал в этой квартире.
С давно знакомым ему сладким сосущим чувством Чирик прикинул возможности.
Нет, с сожалением понял он. Совсем у меня нет времени валандаться с бабой. Хотелось бы, да времени нет. К тому же, она слишком деловая, сразу не даст. Может, даже драться начнет. Надо попросту кончать бабу и уезжать в порт. Через три часа я должен находиться в воздухе. Эта баба чего-то там не нашла в «дипломате», зато в этом «дипломате» деньги.
Деньги волновали Чирика.
– Сколько там? – спросил он, спрятав в карман авиабилет и документы.
Женщина нервно присела на край дивана, перекинула одну красивую ногу за ногу, и закурила:
– Откуда я знаю?
– Вы что, даже не пересчитали их?
– Какого черта? Я пришла не за этим.
– Понимаю… – кивнул Чирик сочувственно и незаметным коротким движением извлек из кармана нож.
Как только рукоять короткого крупповского ножа оказалась в руке у Чирика, он сразу почувствовал себя по-настоящему спокойным. Весь этот бред, который преследовал его всю последнюю неделю, на поверку действительно оказался всего лишь бредом. Кем бы ни был страшный человек, вытащивший меня из Москвы сюда, подумал Чирик, заказывая такое дело, он сам превращался в Чирика. То есть, в меня. Он сам становился таким же дерьмом, как я. И не хера было строить из себя гордого судью, ругаться, грозить, строжиться и плескать горячим кофеем в глаза. Никакой он там не праведник и не спаситель человечества этот страшный человек, вычисливший меня в Москве, вдруг понял Чирик. Если он привез меня в Новосибирск только ради такого несложного дела, значит, он сам дерьмо. Большое вонючее дерьмо. Значит, он сам ничем не лучше меня.
Чирик не знал, кому предназначались деньги, аккуратно сложенные в «дипломате», но теперь, приняв окончательное решение и окончательно успокоившись, он инстинктивно почувствовал, что по каким-то тайным, не совсем ясным причинам, по причинам, которые он, Чирик, вряд ли когда-либо узнает, деньги в «дипломате» почему-то не опасны, а потому, подойдя, спокойно одной рукой защелкнул замки. Весь мир дерьмо, радовался он.
– Значит, все отменяется? – баба в белом впервые взглянула на Чирика.
Взгляд у нее оказался цепким. Такая запомнит, невольно подумал Чирик. Такая все запомнит. Ишь, таращит глаза, сука. Не люблю, когда на меня таращат глаза.
– Я ухожу.
– А чего ж… Конечно… – волнуясь, но весело сказал Чирик. – Не сидеть же здесь, правда?..
Все так же весело улыбаясь, Чирик дождался, когда баба в светлом деловом брючном костюме встанет и загасит сигарету в пепельнице. Когда она это сделала и повернулась, он дважды, молча, все с той же кривоватой улыбкой на пересохших губах, ударил ее ножом.
Глава XIII
Даже не до Дома Ленина, а до часовни Александра Невского.
Возле часовни машину тормознули сотрудники ГАИ, потому что дальше весь Красный проспект был перекрыт отрядами милиции, которая особенно густо группировалась вокруг серого здания мэрии.
Пришлось свернуть на Советскую.
Уже с Советской в душной бензинной волне выбрались на Вокзальную магистраль.
Правда, к площади Ленина их все равно не пропустили.
Там, на площади, под бетонными мутантами, настороженно прислушиваясь к ораторам, как желе, глухо ворочалась, утробно постанывала, неопределенно, но агрессивно ухала грандиозная толпа, над которой, как глас победы, разносился очередной торжествующий мегафонный голос:
– Долой воров-чиновников!.. Долой пустобрехов-болтунов!.. Мы за внимание к каждому отдельному человеку!..
– Ну, разболтались. Это надолго. Ты теперь, значит, так, мужик, – повертев головой, торопливо предложил водила, явно испугавшись, что такие хорошие и легкие деньги могут обидно и быстро уйти из рук. – Ты теперь, значит, давай, как я. На полном, значит, доверии.
И нашел нужный вопрос:
– Где хотел выйти?
– На Орджоникидзе.
– Ну, вот видишь! На Орджоникидзе! Какие же тут проблемы? – обрадовался водила. – Орджоникидзе это рядом. Доплюнуть можно.
И вытянул руку:
– В доме над магазином? Над «Яхонтом»?
– Угадал.
Мельком глянув по направлению руки водилы, вытянутой в сторону дома, Валентин насторожился. Резкая короткая вспышка. Еще одна. И еще. Будто световой морзянкой в глаза кольнули. Кто-то в окне четвертого этажа, ну, может, выше, приоткрыл форточку. Нет, поправил себя Валентин. Не на четвертом. Скорее, на пятом. И не в квартире Куделькина-младшего, а выше.
Этажом выше.
В квартире крутого деда Рогожина.
Но ведь ключи у Куделькина. Он сам говорил. И даже ходил в квартиру Рогожина вчера ночью. Кто может открывать и закрывать форточки в пустой квартире, опекаемой Куделькиным? Неприятно вспомнилось вдруг то, что так мучительно не давалось памяти час назад: сломанная ель за мутантами.
– Если уж мы теперь на полном доверии, тогда, значит, так, – оживился водила. – Ты сейчас смело шагай прямо через проспект домой или куда там тебе надо, так у тебя быстрее получится, даже быстрее, если мы начнем объезжать площадь, а я, скажем, через полчаса, как договаривались, буду стоять на углу улиц Орджоникидзе и Мичурина. Ну, там, знаешь? Возле ипотечного банка. У него витрины во весь этаж. А мои номера ты теперь запомнил, не потеряешься. И цвет у моей «шестерки» заметный. Короче, буду стоять у ипотечного банка, напротив магазина, в котором инвалидам водку дают… – водила весело подмигнул.
– Каким инвалидам? – не понял Валентин.
– Да шучу я, – хохотнул довольно водила. – Речь о ветеранах войны. В этом магазине для ветеранов войны скидка. Особенно для ветеранов битвы на Куликовом поле.
И просительно усмехнулся:
– Может, увеличишь задаток?
– Не увеличу.
– Ну, тогда, значит, через полчаса?
– Как договорились.
Мимо Дома книги, зацепив самый край, пронизав этот достаточно плотный край беспрерывно волнующейся, встревожено, но и агрессивно поревывающей толпы, Валентин пересек Красный проспект.
Багровые лица. Угрюмые лица. Веселые лица. Явно сумасшедшие лица. Ни одного спокойного понимающего лица. Валентину не очень-то хотелось с «дипломатом» в руках пробиваться сквозь толчею, правда, тщательно контролируемую нарядами милиции, но другого пути у него просто не было. Любой обход площади занял бы больше времени, чем то, которым располагал Валентин. В толпе, как в лесу, хмуро думал он, пробиваясь к дому Куделькина-младшего. Никогда не знаешь, куда тебя вытолкнет, вынесет в следующий момент. В толпе, как в лесу, точнее, как в море, подумал он. Надо все время прислушиваться к ходу толпы. К ее дыханию. К ее течению, то медлительному, то стремительному, как в водовороте. И никогда не надо ей противоречить, бороться с нею, особенно, черт возьми, с таким грузом, как снайперская винтовка в специально для того оборудованном «дипломате».
Внешне Валентин оставался спокоен.
Луч, так неожиданно отразившийся от форточки и острой световой морзянкой кольнувший его глаза, как бы мгновенно высветил всю картину, до того весьма смутную, позволил почти мгновенно понять все то, что прежде казалось размытым, неясным, аморфным, случайным, никак не связанным. На самом деле, конечно, если быть справедливым, высветил картину вовсе не луч света, случайно отразившийся от форточного стекла, а скорее, оказавшиеся незапертыми в аэропортовском ресторане замки чужого «дипломата».
Но даже не это было сейчас главным.
Главным сейчас было то, что Валентин вдруг окончательно понял, даже уверился в том, что снайперская винтовка попала в его руки не случайно. В квартире Куделькина-младшего винтовка, несомненно, хранилась для дела. Кто-то собирался из нее стрелять. Если не из квартиры Куделькина, то уж точно из квартиры крутого деда Рогожина.
Что, впрочем, неважно.
Важно то, что кто-тособирался стрелять. Может, даже сам Куделькин.
Если меня действительно решили подставить, хмуро подумал Валентин, то лучшего момента для этого попросту не найти. Именно так, видимо, и надлежит действовать тем, кто решил его подставить.
Где «Хеклер», там и «Кох».
Стрелять из квартиры деда Рогожина или из квартиры Куделькина-младшего, собирались, скорее всего, в одного из выступающих на митинге ораторов. Возможно, даже в какого-то совершенно конкретного, заранее определенного. Выбор есть, хмуро усмехнулся Валентин. Это в толпу можно стрелять откуда угодно, нет проблем, ниоткуда не промахнешься, но чтобы держать под прицелом временную трибуну и конкретную, заранее определенную цель, позицию надо было оборудовать именно в квартире Куделькина.
Не ниже.
Ни в коем случае не ниже.
Наоборот, одним-двумя этажами выше.
Ничего не ведая, ничего не подозревая, гигантская толпа тяжко и грозно ухала, ахала, поревывала, тяжко и грозно ворочалась в тесных рамках прокаленной солнцем площади. Металлический мегафонный голос колебал толпу. Ее поверхность вдруг шла широкими кругами, людоворотами. Как темный чугунный расплав, выплеснутый на раскаленную сковороду. Или как глубокая заводь, растревоженная неожиданными паводковыми водами.
Выстрел в толпу мог вызвать самые неожиданные последствия.
Выстрел в толпу мог в одно мгновение вознести кого-то из кандидатов в губернаторы, не потерявших присутствия духа, в герои, и мог в одно мгновение, даже в долю мгновения, начисто уничтожить репутацию другого, растерявшегося в такой непростой момент.
Ко всему прочему, такой выстрел многое объяснял.
И странное нервное поведение Куделькина-младшего, его таинственные исчезновения его крайнюю измотанность. И необычную видеозапись, которую Валентин увидел на экране видика совершенно случайно. И появление перед коммерческими киосками бородатого плечистого чемпиона по убийствам, кем-то и для чего-то поселенного, как это ни странно, в гостинице «Обь». И новенькую германскую снайперскую винтовку «Хеклер и Кох» с полным магазином, аккуратно встроенную в «дипломат» и снабженную мощной оптикой. Наконец, такой выстрел объяснял даже то, зачем за пару дней до митинга неизвестные пацаны обломали вершину темной сибирской ели. Кто-то, несомненно, подговорил пацанов, сунул им малость деньжат, сделайте, мол, вот пацаны и порезвились. Кому в голову придет свести в уме два столь, казалось бы, разных события – сломанную хулиганами вершину красавицы-ели и выстрел неизвестного снайпера? Если бы темнохвойную красавицу не сломали на глазах Валентина, он сам бы никогда не додумался до подобной связи.
Вероятно, трибуны для выступающих ставят на площади всегда на одном и том же заранее определенном месте, решил Валентин.
Тогда все более, чем понятно.
Вершина ели мешала прицелу.
Издали Валентин еще раз глянул на окна квартиры Куделькина.
Нет, решил он.
Стрелять собирались или собираются все-таки не из квартиры Куделькина. Ну, никак не из его квартиры. Я ведь мог не уехать сегодня. Я ведь мог задержаться у Куделькина еще на пару дней, а то и на неделю. Неважно, на сколько, главное, я мог задержаться и Куделькин прекрасно знал об этом. В самом лучшем случае я мог уехать в аэропорт только сегодня вечером, подумал Валентин. Более того, сопровождать меня в аэропорт мог Куделькин. По крайней мере, собирался. Еще вчера собирался. И поехал бы, если бы я того потребовал. Короче, весь сегодняшний день я мог проторчать у Куделькина. В самом деле, не болтаться же мне по митингам. Да еще в такой душный день. Вот и получается, что стрелять из квартиры Куделькина-младшего никак не могли. Это означало бы, что кто-то решился бы стрелять из квартиры прямо при мне, никакого внимания не обращая на мое присутствие.
Исключено. Полностью исключено.
Значит, стрелять собирались или собираются из квартиры крутого деда Рогожина…
Если, конечно, собирались или собираются, хмуро усмехнулся Валентин. Воображение у меня слабое. Кроме вариантов, лежащих на поверхности, ничто не идет в голову.
Пройдя под темной аркой мимо милиционеров, окинувших его цепкими взглядами, Валентин вошел во двор.
За это время ничего на площади не случилось.
Наверное, я все придумал, хмуро решил Валентин. Никто, наверное, и не собирался стрелять. Просто воображение разыгралась. Слабое оно у меня, но вот разыгралось. Мало ли зачем понадобилась Куделькину снайперская винтовка? Бизнес есть бизнес. Куделькин же занимается каким-то бизнесом, а снайперская винтовка, в конце концов, тоже является предметом купли-продажи. Да и кто может стрелять, если винтовка находится у него, у Валентина?
И это тоже был важный вопрос.
Почему снайперская винтовка «Хеклер и Кох» оказалась в его руках?
Понятно, что если по каким-то неясным соображениям его решили подставить, и если кто-то неизвестный действительно собирается в ближайшее время стрелять в митингующую толпу, то его, Валентина, должны схватить… Может, здесь. У дома. Или в самом доме… Это неважно… Хоть в аэропорту… Где бы его ни схватили, главное, что в его руках окажется «дипломат» со встроенной в него снайперской винтовкой.
И никаких оправдывающих доводов.
Никто ведь не поверит в наивный лепет о «подарке для Джона».
А если меня не думали подставлять, подумал он, если вдруг произошла какая-то странная, какая-то невообразимая ошибка, такое в жизни тоже бывает, и снайперская винтовка попала в мои руки совершенно случайно, это тоже не скрасит жизнь и никак не прояснит создавшееся положение. Все равно ведь придется доказывать, что я не имею к винтовке никакого отношения.
Бык в загоне, хмуро усмехнулся Валентин.
Наверное, я похож сейчас на быка в загоне. Куда ни беги, как ни рой землю копытами, везде загонщики. Их не видно, они бегут с наружной стороны заборов, но загон сужается и скоро загонщики появятся впереди. Они ведь только и ждут того момента, когда можно будет вдеть в его нос железное кольцо.
С кольцом в носу любой бык становится смирным. Даже самый упрямый.
Думая так, Валентин упрямо, но споро, вот именно как бык, шел темным двором прямо к знакомому подъезду, как бы впервые наблюдая бесконечно тянущийся печальный проволочный забор по левую руку, металлические проржавевшие мусорные баки под ним, и уже не видя, а только угадывая оставшуюся за спиной угрюмую кирпичную стену Архитектурного института, давно нуждающуюся хотя бы в косметическом ремонте.
Набрав код, Валентин вошел в подъезд.
Было темно и сумрачно. Он не стал вызывать лифт.
На звонки из аэропорта Куделькин-младший ни разу не ответил, значит, его нет дома или он еще не включил телефон. Впрочем, Куделькин мог просто не поднимать трубку.
Чертов «дипломат». Тоже мне, подарок для Джона!
Поднявшись на четвертый этаж, прислушался.
Наверное, в доме действительно жили в основном старики и пенсионеры. Полная тишина, нарушаемая лишь глухими отзвуками, докатывающимися сюда с площади. Часть стариков и пенсионеров сейчас, подумал Валентин, жадно прильнула к окнам и пристально вглядывается в волнующуюся толпу, как чудовищный живой лишай заполнившую площадь, внимательно вслушивается в глухой ропот, рокот, загадочное и угрожающее порёвывание этой агрессивной толпы, а другая часть стариков и пенсионеров, может, ничуть не меньшая, как всегда, дремлет, равнодушная ко всему на свете.
Прижав ухо к запертой двери, Валентин не уловил в квартире Куделькина ничего подозрительного.
Помедлив, нажал звонок.
Звонок в пустой квартире прозвучал долго и печально, но никто не откликнулся.
Помедлив, Валентин поднялся этажом выше. Дверь квартиры крутого деда Рогожина, конечно, была закрыта. Противоположная тоже. И не слышно ничего ни за той, ни за другой дверью, все та же томительная глухая тишина, нарушаемая лишь накатывающимся с площади ропотом толпы. Лестничная площадка чисто подметена. Лишь несколькими ступеньками выше перед колонкой мусоропровода валялся окурок.
Сковородин.
Григорий Павлович.
Гришка, значит… Ну нет, Гришкой жить не стану… Не пробуду долго Гришкой… И сумку, с которой прилетел, мне теперь брать с собой незачем… Завтра куплю другую… В Екатеринбурге… Если доберусь… Ничто больше не будет мне больше напоминать о том страшном человеке…
Единственное, что Чирик извлек из сумки и сунул в карман – это короткий крупповский нож. Собственно, он мог и нож не брать, в обжитой квартире всегда что-нибудь такое попадет под руку, но хорошую вещь жалко.
До площади Ленина Чирик доехал в троллейбусе.
Собственно, доехал он не до площади, а до «гнутого» гастронома. Дальше транспорт не ходил, весь проспект перекрывала милиция. За веселыми фуражками с красными околышами волновалось и гудело необозримое серое человеческое море – растревоженное, мощное, с какими-то своими непонятными шумными отливами и приливами, придыханиями и ропотом.
Это хорошо, подумал Чирик.
Пусть шумят.
Чем больше шуму, тем легче будет уйти.
В три сорок, закончив дело, я поймаю частника где-нибудь на углу улиц Мичурина и Орджоникидзе, и спокойненько уеду в Толмачево.
Кому какое дело до частника, везущего пассажира в аэропорт?
Не знаю, на какой рейс взят билет, но мне лучше убраться из Новосибирска прямо сегодня. Кстати, с любым частником запросто можно договориться, подумал Чирик, чтобы махнуть, скажем, в Кемерово. Или в Томск. Или в Барнаул. Или в Новокузнецк. Или в Бийск. Или в какой другой город. Но лучше сразу улететь из Сибири.
Неторопливо обойдя оперный театр с тыльной его стороны, Чирик вышел на угол улиц Мичурина и Ордожникидзе.
В запасе у него оставалось минут пятнадцать.
Он нисколько не торопился.
Совершенно спокойно, совсем как свой, он прошелся по глухому двору, ограниченному с одной стороны неприветливыми металлическими мусорными баками, а с другой, прямо по ходу, мрачной кирпичной стеной Архитектурного института, и ему сильно не понравилось то, что в арке, ведущей со двора на улицу, густо стоят менты.
Впрочем, иначе и быть не могло.
Чирик закурил и взглянул на часы.
Без пяти три.
Чирик курил и думал о том, что первое, что следовало бы сделать после того, как он завершит дело, это сменить одежду.
Целиком.
Всю.
Но… Не получится…
К сожалению, не получится…
Как всякая невыполнимая мысль, эта мысль сильно раздражила Чирика.
Он разозлился. Он напряженно прислушивался. Он ждал, что вот-вот на площади начнется необыкновенный и жуткий ор, шум, визг, вопли, но почему-то на площади ничего такого не происходило. Только непрестанно орали в мегафон один за другим неутомимые ораторы, но ничего такого не происходило.
И не произошло.
Ни в три. Ни в три десять.
Нет никакого шума, взглянув на часы, неприятно удивился Чирик. Нет никакого шума. Чего-то там недодумали. Что же делать? Может, можно уйти, раз нет никакого шума?
Но уйти Чирик не мог.
Во-первых, у него не было билета.
Этот билет и, возможно, новые документы лежали в известной ему квартире на пятом этаже.
Во-вторых, он не мог просто так уйти, ничего не сделав для того страшного человека. Что-то подсказывало ему, что он не может просто так уйти. Если он уйдет просто так, страшный человек из Москвы, несомненно, займется им вновь. И займется всерьез. К тому же, у страшного человека все, наверное, заранее продумано. На все случаи жизни. И у него, наверное, есть возможности не выпустить Чирика из Новосибирска.
В три пятнадцать Чирик решился.
Он открыл дверь и вошел в пустой подъезд.
Пахло кошками. Было тихо. Судя по светящемуся глазку, лифт работал, но Чирик, как и было ему подсказано, не стал вызывать лифт. Не торопясь, стараясь не сбить дыхание, он пешком поднялся на пятый этаж. У двери нужной квартиры минуту постоял молча, ни разу не шелохнувшись. Он внимательно, очень внимательно, как лесной, опасающийся хищников, зверь, прислушался к дневной гнетущей тишине подъезда. Потом выбросил погасшую сигарету, облизал почему-то вдруг пересохшие губы и осторожно вставил ключ в скважину.
Дверь открылась.
Впереди, прямо на Чирика, из проема так же бесшумно распахнувшихся навстречу дверей на Чирика настороженно глянул плечистый человек бородатый в самом обыкновенном джинсовом костюме и с нехорошей кривоватой улыбкой на узких сухих губах.
Чемпион по убийствам, ухмыльнулся Чирик.
Он сразу понял, что видит собственное изображение в зеркале стоявшего в конце коридора трюмо.
И бесшумно закрыл за собой дверь.
Но его услышали.
– Какого черта? – услышал он из комнаты раздраженный женский голос. – Как это понимать?
Баба!
Чирик мгновенно понял, что обращаются к нему. То есть, к человеку, которого здесь ждали. А ждать могли только его. «В квартире будет находиться человек, – вспомнил он. – Этот человек знает, что к нему придут, но все равно ведите себя осторожнее».
Вот он и пришел.
«Человек, который окажется в квартире, это единственный человек, который в будущем… Ну, вы, наверное, помните, что вам говорили в Москве?.».
Чирик помнил. Хорошо помнил. И понимал, конечно. Чего тут не понимать? Человек в квартире это единственный человек, который может опознать Чирика в будущем. Ждали, может, кого-то другого, а пришел я, ухмыльнулся Чирик. Значит, в некотором смысле, неизвестная баба из комнаты действительно обращалась сейчас к нему. Одновременно Чирик окончательно понял, что в этом странном, навязанном страшным человеком в Москве, совершенно неизвестном ему ни в каких деталях деле, кажется, и впрямь что-то не сложилось.
– Спокойно, мадам, – весело и открыто ухмыльнулся Чирик, входя в комнату и прислоняясь плечом к косяку.
Каким-то шестым чувством он остро и возбуждающе ощущал, что в квартире, кроме них, никого нет. Только он и невысокая стройная баба в светлом брючном костюме, похожая на деловую бабу из банка.
Там все такие.
Все в белом и деловые.
Чирик мгновенно оценил обстановку.
На площади, волнуясь, орал в мегафон очередной оратор. Чего-то наверное, требовал. А может, обещал. Чирика оратор нисколько не интересовал. Его интересовала тишина, царившая в доме. Его интересовала стройная баба в светлом брючном костюме. Наконец, его сильно заинтересовал черный раскрытый «дипломат» на столе. В нем лежали деньги. Много денег. И еще коньяк, удивился Чирик.
Три плоских фляги «Мартеля». Он такой пил.
А денег не мало, уже волнуясь, отметил про себя Чирик. Все в крупных купюрах. Наверное, приличная сумма, уже весело подумал Чирик, окончательно убеждаясь, что в пустой, как бы даже нежилой квартире действительно нет никого, кроме него, Чирика, и этой не в меру деловой рассерженной бабы.
Указывая на «дипломат», баба переспросила:
– Что это? Как это понимать?
– А это просто следует понимать, мадам… Это просто деньги… А это просто коньяк… Очень хороший коньяк… Чего ж тут непонятного?.. – весело ответил Чирик и даже подмигнул бабе.
Его всегда волновали деньги.
А иногда его волновали вот такие бабы. Узкобедрые и сильные.
Конечно, этой было, наверное, уже за тридцать, не меньше… Так ведь это и хорошо, – волнуясь, подумал Чирик. Раз ей за тридцать, она все поймет сразу… Она все поймет сразу и не будет ломаться и орать, как девочка… Может, ей самой, вот как сейчас ему, станет даже интересно… Вот ведь как бывает… Не случилось одно, зато случилось другое…
Чирик чувствовал сладкий сосущий ужас.
Он уже во всех деталях знал, что сейчас произойдет в этой пустой, незнакомой ему квартире. При этом он уже нисколько не боялся красивой, но, кажется, сварливой сучки в белом деловом костюме, у которой, кажется, правда что-то сильно не сложилась.
– Там что?.. Там только деньги?.. – как бы удивился Чирик, вдруг догадываясь, что баба в белом надеялась найти в «дипломате» что-то другое. – Только деньги и коньяк?.. Ничего больше?..
– Вы разве не видите?
– Да вижу, конечно, – пожал плечами Чирик и, увидев секретер, уверенно прошел к секретеру.
Он знал, что баба в белом никак не может проскочить мимо него. Да и не собиралась она проскакивать мимо него. Он, кажется, не внушал бабе никаких страхов и подозрений. Она явно кого-то ждала. Может, даже его. В любом случае. она ждала человека, которого прежде никогда не видела в лицо.
«В квартире будет находиться человек, – опять вспомнил Чирик. Этот человек знает, что к нему придут, но все равно ведите себя как можно более осторожно…».
Чирик и вел себя осторожно. Он же видел, что баба кого-то ждала. Не его, наверное. А пришел он. И баба нисколько не удивилась. Значит, его и ждала. А на секретере лежала толстая черная книга. Не глядя на название, боясь ошибиться, он поднял книгу за черные корки переплета и встряхнул.
Плевал он на страницы! Плевал он на статью «Прорицатели»!
Сердце гулко ударило, но сразу успокоилось, забилось мощно, ритмично, как и полагается биться сильному здоровому сердцу. Не обманули!
Он тщательно изучил билет и паспорт, выпавшие из книги.
По новому паспорту Чирик стал Меньшиковым. Петром Степанычем. Пятьдесят третьего года рождения, уроженцем города Омска. Но больше всего порадовала Чирика дата на билете. Рейс уходил из Новосибирска в Екатеринбург через три часа. Он, Меньшиков Петр Степаныч, пятьдесят третьего года, уроженец города Омска, вполне успеет явиться в аэропорт к регистрации. Как того и требовал страшный человек в Москве. И если ему, Чирику, действительно оставили на секретере авиабилет до Екатеринбурга и новый паспорт, значит, он должен делать свое дело и уходить. А баба в белом… Чего ж… Она действительно единственный человек, который может в будущем его опознать… Никто не должен знать, что он побывал в этой квартире.
С давно знакомым ему сладким сосущим чувством Чирик прикинул возможности.
Нет, с сожалением понял он. Совсем у меня нет времени валандаться с бабой. Хотелось бы, да времени нет. К тому же, она слишком деловая, сразу не даст. Может, даже драться начнет. Надо попросту кончать бабу и уезжать в порт. Через три часа я должен находиться в воздухе. Эта баба чего-то там не нашла в «дипломате», зато в этом «дипломате» деньги.
Деньги волновали Чирика.
– Сколько там? – спросил он, спрятав в карман авиабилет и документы.
Женщина нервно присела на край дивана, перекинула одну красивую ногу за ногу, и закурила:
– Откуда я знаю?
– Вы что, даже не пересчитали их?
– Какого черта? Я пришла не за этим.
– Понимаю… – кивнул Чирик сочувственно и незаметным коротким движением извлек из кармана нож.
Как только рукоять короткого крупповского ножа оказалась в руке у Чирика, он сразу почувствовал себя по-настоящему спокойным. Весь этот бред, который преследовал его всю последнюю неделю, на поверку действительно оказался всего лишь бредом. Кем бы ни был страшный человек, вытащивший меня из Москвы сюда, подумал Чирик, заказывая такое дело, он сам превращался в Чирика. То есть, в меня. Он сам становился таким же дерьмом, как я. И не хера было строить из себя гордого судью, ругаться, грозить, строжиться и плескать горячим кофеем в глаза. Никакой он там не праведник и не спаситель человечества этот страшный человек, вычисливший меня в Москве, вдруг понял Чирик. Если он привез меня в Новосибирск только ради такого несложного дела, значит, он сам дерьмо. Большое вонючее дерьмо. Значит, он сам ничем не лучше меня.
Чирик не знал, кому предназначались деньги, аккуратно сложенные в «дипломате», но теперь, приняв окончательное решение и окончательно успокоившись, он инстинктивно почувствовал, что по каким-то тайным, не совсем ясным причинам, по причинам, которые он, Чирик, вряд ли когда-либо узнает, деньги в «дипломате» почему-то не опасны, а потому, подойдя, спокойно одной рукой защелкнул замки. Весь мир дерьмо, радовался он.
– Значит, все отменяется? – баба в белом впервые взглянула на Чирика.
Взгляд у нее оказался цепким. Такая запомнит, невольно подумал Чирик. Такая все запомнит. Ишь, таращит глаза, сука. Не люблю, когда на меня таращат глаза.
– Я ухожу.
– А чего ж… Конечно… – волнуясь, но весело сказал Чирик. – Не сидеть же здесь, правда?..
Все так же весело улыбаясь, Чирик дождался, когда баба в светлом деловом брючном костюме встанет и загасит сигарету в пепельнице. Когда она это сделала и повернулась, он дважды, молча, все с той же кривоватой улыбкой на пересохших губах, ударил ее ножом.
Глава XIII
Отставка
5 июля, Новосибирск
Они доехали до Дома Ленина.Даже не до Дома Ленина, а до часовни Александра Невского.
Возле часовни машину тормознули сотрудники ГАИ, потому что дальше весь Красный проспект был перекрыт отрядами милиции, которая особенно густо группировалась вокруг серого здания мэрии.
Пришлось свернуть на Советскую.
Уже с Советской в душной бензинной волне выбрались на Вокзальную магистраль.
Правда, к площади Ленина их все равно не пропустили.
Там, на площади, под бетонными мутантами, настороженно прислушиваясь к ораторам, как желе, глухо ворочалась, утробно постанывала, неопределенно, но агрессивно ухала грандиозная толпа, над которой, как глас победы, разносился очередной торжествующий мегафонный голос:
– Долой воров-чиновников!.. Долой пустобрехов-болтунов!.. Мы за внимание к каждому отдельному человеку!..
– Ну, разболтались. Это надолго. Ты теперь, значит, так, мужик, – повертев головой, торопливо предложил водила, явно испугавшись, что такие хорошие и легкие деньги могут обидно и быстро уйти из рук. – Ты теперь, значит, давай, как я. На полном, значит, доверии.
И нашел нужный вопрос:
– Где хотел выйти?
– На Орджоникидзе.
– Ну, вот видишь! На Орджоникидзе! Какие же тут проблемы? – обрадовался водила. – Орджоникидзе это рядом. Доплюнуть можно.
И вытянул руку:
– В доме над магазином? Над «Яхонтом»?
– Угадал.
Мельком глянув по направлению руки водилы, вытянутой в сторону дома, Валентин насторожился. Резкая короткая вспышка. Еще одна. И еще. Будто световой морзянкой в глаза кольнули. Кто-то в окне четвертого этажа, ну, может, выше, приоткрыл форточку. Нет, поправил себя Валентин. Не на четвертом. Скорее, на пятом. И не в квартире Куделькина-младшего, а выше.
Этажом выше.
В квартире крутого деда Рогожина.
Но ведь ключи у Куделькина. Он сам говорил. И даже ходил в квартиру Рогожина вчера ночью. Кто может открывать и закрывать форточки в пустой квартире, опекаемой Куделькиным? Неприятно вспомнилось вдруг то, что так мучительно не давалось памяти час назад: сломанная ель за мутантами.
– Если уж мы теперь на полном доверии, тогда, значит, так, – оживился водила. – Ты сейчас смело шагай прямо через проспект домой или куда там тебе надо, так у тебя быстрее получится, даже быстрее, если мы начнем объезжать площадь, а я, скажем, через полчаса, как договаривались, буду стоять на углу улиц Орджоникидзе и Мичурина. Ну, там, знаешь? Возле ипотечного банка. У него витрины во весь этаж. А мои номера ты теперь запомнил, не потеряешься. И цвет у моей «шестерки» заметный. Короче, буду стоять у ипотечного банка, напротив магазина, в котором инвалидам водку дают… – водила весело подмигнул.
– Каким инвалидам? – не понял Валентин.
– Да шучу я, – хохотнул довольно водила. – Речь о ветеранах войны. В этом магазине для ветеранов войны скидка. Особенно для ветеранов битвы на Куликовом поле.
И просительно усмехнулся:
– Может, увеличишь задаток?
– Не увеличу.
– Ну, тогда, значит, через полчаса?
– Как договорились.
Мимо Дома книги, зацепив самый край, пронизав этот достаточно плотный край беспрерывно волнующейся, встревожено, но и агрессивно поревывающей толпы, Валентин пересек Красный проспект.
Багровые лица. Угрюмые лица. Веселые лица. Явно сумасшедшие лица. Ни одного спокойного понимающего лица. Валентину не очень-то хотелось с «дипломатом» в руках пробиваться сквозь толчею, правда, тщательно контролируемую нарядами милиции, но другого пути у него просто не было. Любой обход площади занял бы больше времени, чем то, которым располагал Валентин. В толпе, как в лесу, хмуро думал он, пробиваясь к дому Куделькина-младшего. Никогда не знаешь, куда тебя вытолкнет, вынесет в следующий момент. В толпе, как в лесу, точнее, как в море, подумал он. Надо все время прислушиваться к ходу толпы. К ее дыханию. К ее течению, то медлительному, то стремительному, как в водовороте. И никогда не надо ей противоречить, бороться с нею, особенно, черт возьми, с таким грузом, как снайперская винтовка в специально для того оборудованном «дипломате».
Внешне Валентин оставался спокоен.
Луч, так неожиданно отразившийся от форточки и острой световой морзянкой кольнувший его глаза, как бы мгновенно высветил всю картину, до того весьма смутную, позволил почти мгновенно понять все то, что прежде казалось размытым, неясным, аморфным, случайным, никак не связанным. На самом деле, конечно, если быть справедливым, высветил картину вовсе не луч света, случайно отразившийся от форточного стекла, а скорее, оказавшиеся незапертыми в аэропортовском ресторане замки чужого «дипломата».
Но даже не это было сейчас главным.
Главным сейчас было то, что Валентин вдруг окончательно понял, даже уверился в том, что снайперская винтовка попала в его руки не случайно. В квартире Куделькина-младшего винтовка, несомненно, хранилась для дела. Кто-то собирался из нее стрелять. Если не из квартиры Куделькина, то уж точно из квартиры крутого деда Рогожина.
Что, впрочем, неважно.
Важно то, что кто-тособирался стрелять. Может, даже сам Куделькин.
Если меня действительно решили подставить, хмуро подумал Валентин, то лучшего момента для этого попросту не найти. Именно так, видимо, и надлежит действовать тем, кто решил его подставить.
Где «Хеклер», там и «Кох».
Стрелять из квартиры деда Рогожина или из квартиры Куделькина-младшего, собирались, скорее всего, в одного из выступающих на митинге ораторов. Возможно, даже в какого-то совершенно конкретного, заранее определенного. Выбор есть, хмуро усмехнулся Валентин. Это в толпу можно стрелять откуда угодно, нет проблем, ниоткуда не промахнешься, но чтобы держать под прицелом временную трибуну и конкретную, заранее определенную цель, позицию надо было оборудовать именно в квартире Куделькина.
Не ниже.
Ни в коем случае не ниже.
Наоборот, одним-двумя этажами выше.
Ничего не ведая, ничего не подозревая, гигантская толпа тяжко и грозно ухала, ахала, поревывала, тяжко и грозно ворочалась в тесных рамках прокаленной солнцем площади. Металлический мегафонный голос колебал толпу. Ее поверхность вдруг шла широкими кругами, людоворотами. Как темный чугунный расплав, выплеснутый на раскаленную сковороду. Или как глубокая заводь, растревоженная неожиданными паводковыми водами.
Выстрел в толпу мог вызвать самые неожиданные последствия.
Выстрел в толпу мог в одно мгновение вознести кого-то из кандидатов в губернаторы, не потерявших присутствия духа, в герои, и мог в одно мгновение, даже в долю мгновения, начисто уничтожить репутацию другого, растерявшегося в такой непростой момент.
Ко всему прочему, такой выстрел многое объяснял.
И странное нервное поведение Куделькина-младшего, его таинственные исчезновения его крайнюю измотанность. И необычную видеозапись, которую Валентин увидел на экране видика совершенно случайно. И появление перед коммерческими киосками бородатого плечистого чемпиона по убийствам, кем-то и для чего-то поселенного, как это ни странно, в гостинице «Обь». И новенькую германскую снайперскую винтовку «Хеклер и Кох» с полным магазином, аккуратно встроенную в «дипломат» и снабженную мощной оптикой. Наконец, такой выстрел объяснял даже то, зачем за пару дней до митинга неизвестные пацаны обломали вершину темной сибирской ели. Кто-то, несомненно, подговорил пацанов, сунул им малость деньжат, сделайте, мол, вот пацаны и порезвились. Кому в голову придет свести в уме два столь, казалось бы, разных события – сломанную хулиганами вершину красавицы-ели и выстрел неизвестного снайпера? Если бы темнохвойную красавицу не сломали на глазах Валентина, он сам бы никогда не додумался до подобной связи.
Вероятно, трибуны для выступающих ставят на площади всегда на одном и том же заранее определенном месте, решил Валентин.
Тогда все более, чем понятно.
Вершина ели мешала прицелу.
Издали Валентин еще раз глянул на окна квартиры Куделькина.
Нет, решил он.
Стрелять собирались или собираются все-таки не из квартиры Куделькина. Ну, никак не из его квартиры. Я ведь мог не уехать сегодня. Я ведь мог задержаться у Куделькина еще на пару дней, а то и на неделю. Неважно, на сколько, главное, я мог задержаться и Куделькин прекрасно знал об этом. В самом лучшем случае я мог уехать в аэропорт только сегодня вечером, подумал Валентин. Более того, сопровождать меня в аэропорт мог Куделькин. По крайней мере, собирался. Еще вчера собирался. И поехал бы, если бы я того потребовал. Короче, весь сегодняшний день я мог проторчать у Куделькина. В самом деле, не болтаться же мне по митингам. Да еще в такой душный день. Вот и получается, что стрелять из квартиры Куделькина-младшего никак не могли. Это означало бы, что кто-то решился бы стрелять из квартиры прямо при мне, никакого внимания не обращая на мое присутствие.
Исключено. Полностью исключено.
Значит, стрелять собирались или собираются из квартиры крутого деда Рогожина…
Если, конечно, собирались или собираются, хмуро усмехнулся Валентин. Воображение у меня слабое. Кроме вариантов, лежащих на поверхности, ничто не идет в голову.
Пройдя под темной аркой мимо милиционеров, окинувших его цепкими взглядами, Валентин вошел во двор.
За это время ничего на площади не случилось.
Наверное, я все придумал, хмуро решил Валентин. Никто, наверное, и не собирался стрелять. Просто воображение разыгралась. Слабое оно у меня, но вот разыгралось. Мало ли зачем понадобилась Куделькину снайперская винтовка? Бизнес есть бизнес. Куделькин же занимается каким-то бизнесом, а снайперская винтовка, в конце концов, тоже является предметом купли-продажи. Да и кто может стрелять, если винтовка находится у него, у Валентина?
И это тоже был важный вопрос.
Почему снайперская винтовка «Хеклер и Кох» оказалась в его руках?
Понятно, что если по каким-то неясным соображениям его решили подставить, и если кто-то неизвестный действительно собирается в ближайшее время стрелять в митингующую толпу, то его, Валентина, должны схватить… Может, здесь. У дома. Или в самом доме… Это неважно… Хоть в аэропорту… Где бы его ни схватили, главное, что в его руках окажется «дипломат» со встроенной в него снайперской винтовкой.
И никаких оправдывающих доводов.
Никто ведь не поверит в наивный лепет о «подарке для Джона».
А если меня не думали подставлять, подумал он, если вдруг произошла какая-то странная, какая-то невообразимая ошибка, такое в жизни тоже бывает, и снайперская винтовка попала в мои руки совершенно случайно, это тоже не скрасит жизнь и никак не прояснит создавшееся положение. Все равно ведь придется доказывать, что я не имею к винтовке никакого отношения.
Бык в загоне, хмуро усмехнулся Валентин.
Наверное, я похож сейчас на быка в загоне. Куда ни беги, как ни рой землю копытами, везде загонщики. Их не видно, они бегут с наружной стороны заборов, но загон сужается и скоро загонщики появятся впереди. Они ведь только и ждут того момента, когда можно будет вдеть в его нос железное кольцо.
С кольцом в носу любой бык становится смирным. Даже самый упрямый.
Думая так, Валентин упрямо, но споро, вот именно как бык, шел темным двором прямо к знакомому подъезду, как бы впервые наблюдая бесконечно тянущийся печальный проволочный забор по левую руку, металлические проржавевшие мусорные баки под ним, и уже не видя, а только угадывая оставшуюся за спиной угрюмую кирпичную стену Архитектурного института, давно нуждающуюся хотя бы в косметическом ремонте.
Набрав код, Валентин вошел в подъезд.
Было темно и сумрачно. Он не стал вызывать лифт.
На звонки из аэропорта Куделькин-младший ни разу не ответил, значит, его нет дома или он еще не включил телефон. Впрочем, Куделькин мог просто не поднимать трубку.
Чертов «дипломат». Тоже мне, подарок для Джона!
Поднявшись на четвертый этаж, прислушался.
Наверное, в доме действительно жили в основном старики и пенсионеры. Полная тишина, нарушаемая лишь глухими отзвуками, докатывающимися сюда с площади. Часть стариков и пенсионеров сейчас, подумал Валентин, жадно прильнула к окнам и пристально вглядывается в волнующуюся толпу, как чудовищный живой лишай заполнившую площадь, внимательно вслушивается в глухой ропот, рокот, загадочное и угрожающее порёвывание этой агрессивной толпы, а другая часть стариков и пенсионеров, может, ничуть не меньшая, как всегда, дремлет, равнодушная ко всему на свете.
Прижав ухо к запертой двери, Валентин не уловил в квартире Куделькина ничего подозрительного.
Помедлив, нажал звонок.
Звонок в пустой квартире прозвучал долго и печально, но никто не откликнулся.
Помедлив, Валентин поднялся этажом выше. Дверь квартиры крутого деда Рогожина, конечно, была закрыта. Противоположная тоже. И не слышно ничего ни за той, ни за другой дверью, все та же томительная глухая тишина, нарушаемая лишь накатывающимся с площади ропотом толпы. Лестничная площадка чисто подметена. Лишь несколькими ступеньками выше перед колонкой мусоропровода валялся окурок.