Страница:
Круто, круто берет.
– Только главарей! – большой либерал-демократ снова ударил кулаком по столику. – Уверяю вас, что реально и расстреливать никого не придется. Рассыпятся банды. Главарям не захочется, чтобы их выдали свои же. Рядовые члены банды побоятся, что каждый из них может оказаться жертвой предварительного сговора между главарями и другими членами банды. Исчезнут банды. Сами исчезнут. Конечно, до конца преступность не уничтожить, но сократить до терпимых размеров можно. Нужна только крепкая власть. И желание…
Может быть, подумал Валентин.
Крепкая власть и желание.
И вспомнил.
Примерно то же самое твердил ему странный сосед по самолету, оставивший в порту сумку.
Валентин встал и выключил телевизор.
«Исчезнут банды… Сами исчезнут…».
Звучит красиво.
Но не совсем понятно.
Все с тем же смутным беспокойством Валентин снова посмотрел на чужую спортивную сумку, брошенную в прихожей. Хорошо, если сосед по самолету действительно позвонит.
А если нет?
Ну, нет так нет, решил Валентин. Мне-то какое дело? Что мне теперь? Смотреть на сумку и мучиться? Какое мне дело до этого растяпы? Отдам сумку Куделькину-младшему, пусть он ею займется. В конце концов, я не нанимался разыскивать случайных попутчиков.
И почему-то вспомнил о Тоне.
Вот она, настоящая причина некоего внутреннего томления, даже беспокойства.
Неясного, но беспокойства.
Конечно, не чужая сумка, а Тоня.
Не какая-то там чужая сумка, а именно Тоня, давно потерянная Тоня была причиной смутной тревоги, смешанной с непонятной печалью и с каким-то необъяснимым раздражением.
Странно, подумал Валентин, что о Тоне я стал вспоминать именно в последний год.
Стоишь на часах, всматриваешься в тропический туман, вслушиваешься в непонятные шорохи.
Тоня…
Было время, когда он о Тоне и не вспоминал.
Как вылетела из памяти.
Потом Николай Петрович, паскуда, в Питере напомнил. Дескать, ты, Валентин Борисыч не хер собачий. Ты как-никак бывший чемпион СССР, бывший чемпион мира, мог олимпийским стать! Тебе же, мол, честно предлагали: ну, чего ты, Кудима, ну, при твоих-то данных? Да брось ты к черту, Кудима, глупую бабу, возьмись, наконец, за ум! А хочешь спать с Тоней, тоже, какие проблемы? Да за ради Бога! Спи, никто не против. Хочешь, мы ей специальные дни для этого высвободим? Только не мешай Делу.
Ведь баба! Баба как баба. Такая, как все другие, – усмехался Николай Петрович. Вот только работает не на себя. Работает на Дело… Так что, выбирай, Валентин Борисыч, указанный день по графику и трахайся со своей Тоней. Только Делу не мешай, не сбивай глупую бабу с панталыку… Любовь!.. Придумал!.. Какая такая любовь? О чем ты, Валентин Борисыч? Нам эта баба нужна не для траханья, а для Дела. И ты бы, Валентин Борисыч, сам не задирал нос, а лучше по-товарищески докладывал бы нам о настроениях в команде. Пользы от этого больше и шел бы всегда между нами человеческий разговор… Он, Николай Петрович, ведь не просто так этого требует. Его, Николая Петровича, народ поставил блюсти общие интересы, и он жестко блюдет общие народные интересы… У нас ведь народ простой, – усмехался Николай Петрович. Его от глупостей не убереги, у него голова пойдет кругом, он много дров наломает…
Вот твоя шлюха, сказал пять лет назад в Питере Валентину Николай Петрович, она на нас работала честно, пока ты не появился. Ты нос не дери. Ты, Валентин Борисыч, даже не догадываешься, сколько за это время твоя Тоня сменила служебных имен. С нею ведь спали разные люди. Не ты один. И по делу спали, а не по твоей бычьей упрямой любви. С нею спали как с Катькой, как с Нинкой, как со Светкой. Она у нас была даже Жизелью. Ты представить себе не можешь, Валентин Борисыч, как нам нужны такие честные работящие служебные шлюхи с мечтательными невинными глазками. Мы же не чухней занимались. Мы разработкой иностранцев занимались, Валентин Борисыч, признался Николай Петрович пять лет назад в питерском крематории, когда самолично приговорил Валентина к смерти. Мы занимались крупными иностранцами, не всякой пузатой мелочью. Там миллиарды долларов светили стране! Миллиарды долларов! А тут ты!.. Хочешь ты этого или нет, но не светит тебе с Тоней. Никак не светит… Продавать оружие, Валентин Борисыч, это всегда выгодно. Для любой страны выгодно. Даже для самой что ни на есть миролюбивой. И все у нас с помощью Тони хорошо налаживалось, а тут ты! Это ж надо, в шлюху влюбился!.. В служебную!..
Николай Петрович тогда, кажется, даже изумленно всплеснул руками.
Дескать, ну как так?.. Ведь все, Валентин Борисыч, можно было решить просто… Ты же наш человек, Валентин Борисыч, тебя бы мы не обидели!.. Любишь Тоню? Ну и люби на здоровье. Только будь добр, люби нашу служебную шлюху во внеслужебное время. А в служебное, извини, служебная шлюха должна спать с теми, под кого ее мы уложим… А то ведь что получается?.. Она, дура, должна спать с черножопыми, а в голове у нее чемпион Кудима!.. У нас срываются колоссальные поставки, а она думает о каком-то чемпионе Кудиме, который все, что может – это валять по ковру таких же упрямых быков, как он сам… Ты сам вдумайся!.. Это ж несоизмеримо. С одной стороны – ты и какая-то служебная шлюха! А с другой – вся страна!
«Вся страна…».
Ладно.
Похоже, Тоню спровадили на тот свет уже без Николая Петровича. Дата на могильной плите четкая – ноябрь, 1995.Николая Петровича к тому времени уже шлепнули в питерском морском порту.
Ладно, хмуро подумал.
Все!
Забудь о Тоне.
Тони нет и это, может, даже хорошо.
По крайней мере, тебя теперь уж точно ничто не держит в стране – ни комсомолка Тоня, попавшая на Митинское кладбище, ни выброшенный из окна гостиницы морпорта младший брат Серега, ни бедный домик, спаленный в Лодыгино, ни даже старый друг Джон Куделькин.
В самом деле.
Не подаваться же в мясники к Куделькину-старшему.
Все!
Валентин оделся, запер дверь и по узкой лестнице, не воспользовавшись лифтом, спустился в сумрачный двор, заставленный по одной стороне мусорными баками.
Пройдя под арку, он пересек улицу, оглянулся на ювелирный магазин и выбрал в сквере перед оперным свободную скамейку.
Уютный уголок.
День будний, людей не много.
Что делать людям будним летним днем перед оперным театром?
Нет, ходят люди.
Валентин поднял голову и уставился на подвыпившего бомжа в обшарпанной телогрейке.
Сутулый бомж, испитой. Плечи кривые, глаза мутноватые, но не запуганные, как у всех бомжей, а с какой-то странной самодовольной хитрецой. Какой-то необычный взгляд для опустившегося человека. Будто держит себя. Будто понимает себя. И уважает. Вот только жидкие грязные волосы на непокрытой голове жалко сбились на одну сторону.
Жарко.
Сейчас бомж попросит на опохмелку, решил Валентин. Сейчас бомж протянет притворно, а то и по-настоящему дрожащую руку и сумрачно попросит на опохмелку. Даже придумывать ничего не будет. Сил у него нет для придумок. «Подайте на опохмелку». И рука у бомжа трогательно дрогнет, как однажды трогательно дрогнула рука у капрала Тардье.
– Чего тебе?
– Эй, мужик, – с самодовольной хитрецой и с чуть угадывающейся опаской заявил бомж. – У меня тут завалялась бумажка… Хорошая бумажка, ты разменяй… Я ж имею понятие, у меня глаза есть. Я же вижу, ты человек интеллигентный и лицо у тебя доброе, не обманешь. Я и сам такой, – самодовольно похвалился бомж. – Не лупень какой-то, не буки-козлики, не паскуда… Я ж вижу, что мы с тобой все равно произошли от одной обезьяны…
Валентин усмехнулся:
– Покажи.
– Эй, вот она… – бомж, оглянувшись, показал Валентину крепко зажатую в руке пятидесятидолларовую купюру. – Это мне один гость города подарил. Ну, сам знаешь… Богатый, не бедный гость. Не хухры-мухры. Теперь бы разменять… Будь человеком… Мы же с тобой от одной обезьяны…
– Откуда у тебя баксы?
– Эй, слышь? – все еще самодовольно, но уже и с оттенком некоего непонятного раздражения ответил бомж. – Зачем вопросы? Мы же не в планетарии. Я же ничего не прошу… Мне только бумажку разменять… Богатый иностранец подарил. Гость города. Их сейчас у нас много.
И вдруг рассердился, совсем как большой либерал-демократ:
– Разъездились, мать их! Разворовали Россию. Эй, слышь! С них какую бумажку ни слупи, все польза родине.
– Давай бумажку.
– Эй! Не обманешь?
– Не обману.
Аккуратно отсчитав двести тысяч, Валентин сунул деньги бомжу.
– Это сколько ж здесь? – с бомжа враз слетело самодовольство. Бумажки заворожили бомжа. Он явно растерялся.
– Двести тысяч, – усмехнулся Валентин. – Раз меняешь баксы, должен знать курс. Само собой, мне кой-какие проценты. Разве не так?
Бомж опечалился:
– Двести штук?.. Точно?.. Эй, погоди!.. Ты правда не обманываешь?.. Хорошие у тебя деньги?..
– Плохих не держим.
– Ты правда не обманываешь?
– Ну, может, чуток.
– Чуток это ничего… – совсем опечалился бомж. – Чуток это можно… Только ведь двести штук!.. Выходит, меня тут накалывали?..
Валентин встал.
– Эй, мужик! – вскинулся засуетился бомж. – Ты тут часто бываешь? Ну, в смысле, часто гуляешь? Живешь здесь? Или тоже гость города?
– Скорее гость.
– А если я еще принесу?
– Баксы?
– Хряксы! – грубо отрезал бомж. – Ты давай по делу. Меня тут, можно сказать, каждый раз накалывали. А я этого не хочу… Давай, я теперь тебе буду носить бумажки… Мне часто дарят богатые гости города… Иностранцы… А ты честный мужик… Я ж вижу… Не лупень.
И горестно забормотал:
– Двести штук… Бля!.. Бяки-козлики!..
– Ты ж пропьешь все.
– Ну, это как полагается, – опять с некоторым самодовольством заявил бомж и с опаской, как на сумасшедшего, поглядел на поднявшегося со скамьи Валентина. – Двести штук!.. Бля!.. Бяки-козлики!.. Как один столько пропьешь? Я ж не лупень… Я сейчас Ивановых поищу. Которые не братья. С ними интересно. Один всегда молчит, другой болтает, а третий за нож хватается… Ё-моё! Двести штук!.. – не мог бомж осознать привалившую ему в руки сумму. – Вот это гость города!.. Это я понимаю… А, может, найду сейчас Кольку-Недопырку… У Кольки тоже бывают эти… Ну, баксы-шмаксы…
– А то пошли со мной, – совсем уже самодовольно пригласил бомж. – Ты честный гость города. Я тебя уважаю… Пошли… Тут недалеко… «Альтернативные напитки»… Там полбанки можно взять за семь штук…
Бомж с обидой посмотрел вслед не откликнувшемуся на его предложение Валентину.
Лупень!
Послушать не хочет умного человека.
Но ведь не обманул! – чуть ли не с восхищением подумал бомж Груня. – Не обманул, паскуда, полковника! Выдал. Не просто так, двести штук выдал!..
И огорчился. Один только этот честный паскуда-гость и не обманул. А все другие за такую же бумажку дают по-разному, но всегда меньше. Кто двадцать штук, кто еще как. Один раз дали пятьдесят. Так сказать, один к одному. По твердому счету.
Пруха, пруха идет! – радостно решил Груня. Надо прямо сейчас валить к вокзалу. Колька-Недопырка там. Мы это дело отметим… Двести штук!.. Ну, гость!.. Ну, паскуда!.. Двести штук!.. Копнуть бы такого гостя. У него много чего, наверное, есть в карманах…
Если к вечеру не напьемся с Колькой-Недопыркой до зеленой блевоты, решил Груня, ночевать будем в ночлежке.
Как люди.
Не просто так.
Он наперед знал, что напьются они с Колькой-Недопыркой до самой что ни на есть ужасной зеленой блевоты и не пустят их ни в какую ночлежку, но это его мало трогало.
Лето, ухмыльнулся он.
Переспим в кустах.
А вот остальные баксы-хряксы надо перепрятать, тревожно подумал он. Надежно перепрятать… Вишь, как они хорошо идут!.. От двадцати до двухсот штук! Не хухры-мухры… Часть заложу под подкладку телогрейки, а часть, может, закопаю где… На черный день…
И решил блажено: вот найду сейчас Кольку-Недопырку и пугну паскуду от всей души. Вот, скажу, паскуда хромая, сидишь, деньги у пролетариев у вокзала клянчишь, а Россию разворовали!
Колька-Недопырка слаб на Россию. У Кольки-Недопырки на Росию большой зуб. Не уберегла, сука, сына.
Это значит, Кольку-Недопырку Россия не уберегла.
А если Колька-Недопырка обидится, я его этими баксами-хряксами по рылу, по рылу! Скажу, теперь ты, паскуда-Колька, будешь у меня, как у цыгана конь. Я теперь тебе золотые зубы вставлю. А когда Колька-Недопырка совсем обидится, я его опять этими баксами-хряксами по рылу, по рылу! А к глазенкам узеньким колькиным наглым полуслепым придурошным удостоверение поднесу. Пусть посмотрит. На кого, дескать, тянешь, сука? На полковника тянешь? Я, думаешь, зачем заслан в вашу сволочную дыру, лупень?
И опять по рылу баксами-хряксами!
Все-таки полковник, подумал Груня не без гордости.
Тот же Колька-Недопырка когда-то полный срок оттрубил в армии, а толку? Даже в сержанты Колька не вышел. Как был дураком, так и остался. А мне и денежки и звания сами идут. Я лежу, а они идут.
Так и должно быть, решил Груня самодовольно. Мы сейчас это дело обмоем… Как в кино… Звездочку в стакан и стакан одним махом!.. Я сейчас специально звездочку куплю в военторге… Жалко мне звездочку купить?.. Да нисколько! Специально куплю, чтобы Кольку-Недопырку напугать… У меня Колька-Недопырка сегодня сомлеет. Он у меня сегодня подвернет вторую ногу. На одну уже хром, паскуда, пусть будет хромать на обе.
Бомж с баксами, удивленно покрутил головой Валентин.
Украл, конечно, бомж баксы. Зазевался какой-то богатый, но рассеянный иностранный гость, вот бомж и упер бумажник. Все пропьет, если не влипнет. Ишь ведь, от одной обезьяны произошли!
Но в сущности, прав бомж. От одной обезьяны.
Валентин замер. Шагах в десяти от Дома книги, закрытого то ли на ремонт, то ли навсегда, из белого сверкающего на солнце «ниссана» ловко вынырнула тоненькая женщина. На мгновение она выпрямилась и оглянулась.
Взгляд вправо.
Взгляд влево.
И сразу шаг в сторону Дома книги.
Узкая длинная светлая юбка с разрезом ничуть не мешала женщине делать короткие, но уверенные шаги. Такая же светлая кофточка. И кожаная черная сумка на ремешке.
Типичная бизнес-вумен, прикатившая в центр по своим делам.
И пахнет от нее, наверное, не варварскими духами, а настоящей шанелью, подумал Валентин. Уж эта-то бизнес-вумен явно произошла вовсе не от той обезьяны, которую самодовольный бомж с баксами считал своей и моей общей прародительницей.
Валентин растерянно всматривался.
Нет, бомж, кажется, прав… Все мы, кажется, произошли от одной обезьяны…
Если женщина была не Тоня, то уж точно Тонина сестра. Или ее двойник. Или двойница? Как правильно?
Да нет, внезапно расстроился Валентин. Так никогда не бывает. И не может быть. Никаких чудес! Какие к черту чудеса? Настоящая Тоня давно лежит на Митинском кладбище. Шестая аллея, захоронение номер шестнадцать. Нет Тони… Совсем нет… Нигде… Эта женщина всего лишь похожа на нее…
Но как!
Как похожа!
Каждым движением.
Поворотом головы.
Походкой.
Сколько лет этой бизнес-вумен? – прикинул Валентин. Ну, может, чуть за тридцать… Да и то вряд ли… Тридцати, пожалуй, не дашь… А Тоне сейчас было бы под сорок… И слишком спортивна эта бизнес-вумен для Тони, которую я знал… И слишком уверена…
Не замечая толчков, Валентин проталкивался сквозь толпу, стараясь не выпустить лже-Тоню из поля зрения.
Кто эта женщина?
Он вдруг вспомнил капрала Тардье.
За всю почти пятилетнюю совместную службу только однажды, когда, преследуя лесных негров, легионеры оказались на низком берегу болотистой реки Ояпоки, отделяющей Гвиану от Бразилии, и сидели в сырых зарослях, пытаясь найти в карманах хоть одну сухую сигарету, капрал Тардье спросил, откинувшись на какую-то корягу:
«Морис, ты ищешь кого-то? Или прячешься от кого-то?»
По неписаным правилам в Легионе таких вопросов не задают. Но вопрос задал друг. Проверенный друг. И Валентин знал, что будет совсем неважно, ответит он или нет. Он знал, что если даже он сделает вид, что не расслышал вопроса, капрал Тардье все поймет правильно. Все поймет правильно и никогда больше ни о чем таком не спросит.
Но в тот год Валентина уже мучили воспоминания о Тоне.
Он ответил:
«Скорее ищу, чем прячусь».
«Женщину?»
Валентин кивнул.
«Давно ищешь?»
Валентин пожал плечами:
«Давно».
«Не ищи», – дружелюбно посоветовал капрал.
«Почему?»
Капрал подмигнул:
«Не ищи, Морис. Она уже старая».
Но двойника Тони, так ловко выпрыгнувшего из сверкающего «ниссана» и столь деловито следующего вверх по проспекту, даже капрал Тардье не посмел бы назвать старой.
Энергичная молодая деловая женщина.
Она поразительно походила на Тоню.
На ту самую комсомолку Тоню, которую Валентин хорошо узнал лет десять назад во время очередных выступлений сборной СССР по греко-римской борьбе в Польше.
Никто тогда не знал об истинных занятиях Тони.
Кроме, конечно, полковника Шадрина Николая Петровича, куратора сборной от КГБ.
Издали следя за лже-Тоней, деловито шагающей вверх по Красному проспекту, Валентин вдруг вспомнил старый квартал в Варшаве, где они с Тоней не один раз сидели в знаменитом кабачке «Под крокодилом». На их взгляд ничем таким особенным от других этот кабачок не отличался, но насквозь всех и все видевший бармен, всегда одетый во что-то похожее на концертный фрак, никогда не забывал напомнить прекрасной русской пани, сидящей рядом со знаменитым русским чемпионом Кудимой, что в кабачок «Под крокодилом» нередко заходит сам пан Юзеф Циранкевич.
«Какой такой Циранкевич? Кто это?» – испуганным шепотом спросила Тоня, оглядываясь на бармена.
«Есть у них такой… В правительстве… Вроде нашего Подгорного… – так же шепотом ответил Валентин и тоже оглянулся на бармена. – Точнее, был… Теперь на пенсии…».
Бармен не понял их шепота.
Пан Юзеф Циранкевич любит заходить именно к нам, в который раз напомнил бармен прекрасной русской пани и ее знаменитому спутнику. Пан Юзеф Циранкевич человек уже не молодой, очень даже не молодой, но в кабачке «Под крокодилом» он любит посидеть, выпить кружку пива или бокал светлого вина и поговорить с простыми людьми. Пан Юзеф Циранкевич, конечно, коммунист, это его убеждения, но он всегда любил общаться с простым народом… Например, всегда выпивал с народом кружку пива или бокал светлого вина… Даже пан Лех Валенса не сердится на пана Юзефа Циранкевича… Он много не навредил стране… Может даже принес пользу…
Бармен вежливо улыбнулся:
«А у вас в Москве есть такой кабачок, куда ваш пан Михаил Горбачев в любое время может заглянуть просто так, совсем запросто, чтобы выпить с простыми людьми кружку пива?»
«Товарищ Горбачев не пьет пиво», – сухо ответил Валентин.
Тоня одобрительно кивнула. Валентин тогда не знал, куда и зачем Тоня подолгу исчезает из гостиницы. Переводчица… Дел много… Но, кажется, именно в Польше Николай Петрович начал переговоры с каким-то восточным принцем, а может, шейхом, страна которого нуждалась в современном оружии…
Что делал какой-то восточный принц в Варшаве? Только ли покупал оружие? И неужели Тоне нравилось работать с Николаем Петровичем?
Нравилось, сказал себе Валентин.
А когда Тоне разонравилось, сказал он себе, ее тут же отправили на Митинское кладбище…
Валентин не понимал, зачем он, собственно, так упорно старается не упустить из виду эту незнакомую, пусть и поразительно похожую на Тоню женщину.
Раза два или три лже-Тоня небрежно обернулась.
Она ничем не выдала себя.
Валентин даже не понял, заметила ли она его? Выделила ли она его из толпы, прущей вдоль Красного проспекта?
Впрочем, лже-Тоня не могла его не заметить. Плечистый массивный Валентин выделялся в толпе, как ледокол среди мелких буксиров. Но ни одним взглядом, ни одним движением лже-Тоня себя не выдала. Но это и понятно, решил Валентин. Я попросту ошибся. Мало ли на свете похожих женщин?
Конечно, я ошибся. Иначе просто не может быть.
В конце концов, самодовольный бомж с баксами прав. У всех у нас в прабабушках ходила одна и та же обезьяна.
Раскуривая сигарету, Валентин приостановился и увидел, что лже-Тоня, еще раз небрежно обернувшись, еще раз демонстративно не заметив его, вскинула черную сумочку на плечо и вошла в кафе.
Или в бар.
Валентин не успел рассмотреть вывеску.
Обычно такие кафе или бары малы и сумеречны, подумал Валентин. Но у любого такого самого малого и сумеречного ресторанчика, как правило, имеется черный ход. Удобная штука. Действительно. Не будешь же загружать кухню через парадное. Если я войду вслед за этой женщиной и не найду ее в баре, подумал он, значит, она все-таки выделила меня из толпы. И знает, как пользоваться при случае черным ходом.
Он понимал, что женщина никак не могла быть Тоней. Он понимал, что это напрочь исключено. Нет никаких вариантов. В конце концов, он сам стоял над Тониной могилой.
Толкнув тяжелую дверь, Валентин оказался вовсе не в малом, а в достаточно просторном, но уже с утра накуренном и уютном баре.
Конечно, это был не ресторанчик, а бар. И даже не очень высокого пошиба.
Стойка с высокими кожаными табуретами на хромированных ножках. Десяток столиков. Народу не много. А служебный ход прямо за стойкой. Таким не очень воспользуешься.
Он выбрал столик в углу у затемненного окна, потому что стройная бизнес-вумен, которую он принял за Тоню, что-то негромко сказала бармену, сдержанно улыбнулась и длинным пальцем, на котором ярко блеснул перламутровый ноготь, указала на пустой столик. Не у окна, рядом с Валентином, как он надеялся, а совсем в стороне, возле стойки.
Сделав таким образом заказ, бизнес-вумен опять деловито перекинула черную сумочку через плечо и проследовала к гардеробу, за которым, вероятно, находились туалеты.
Этот бар, наверное, перестроен из какого-нибудь не оправдавшего себя магазинчика, решил Валентин. Отсюда такая странная планировка. Достаточно просторный зал, но совсем узкий коридорчик. И туалеты устроены сразу за гардеробом.
Перед гардеробом, кстати, даже не перед гардеробом, а, можно сказать, перед самыми туалетами сидела за крошечным столиком, похожем больше на тумбочку, крупная, густо накрашенная церберша. Ее короткие ярко-рыжие волосы тоже казались накрашенными. Но такими они, видимо, и были. Видимо, церберша следила за порядком в туалетах и вокруг, а заодно обслуживала гардероб. Летом это не хлопотно.
Проходя мимо рыжеволосой, лже-Тоня улыбнулась и бросила на столик мятую бумажку. Наверное, она хорошо знала цербершу.
Это добило Валентина.
С чего ты взял, что это Тоня?.. – сказал он себе. Мало ли что похожа… Тони тут в принципе быть не может… Даже не покойся она на Митинском кладбище в Москве, ей нечего было бы делать в Сибири… Всю жизнь комсомолка Тоня работала в Москве, в Питере, в Восточной Европе, может, и дальше… Что ей делать так далеко от Москвы?..
Но похожа…
Очень похожа…
Валентин невольно потряс головой.
Плевать, решил он. Сейчас я дождусь эту бизнес-вумен, пересяду за ее столик и заговорю с ней.
Он представления не имел, решится ли он на самом деле заговорить с незнакомой женщиной?
И о чем, собственно, он может с нею заговорить?
Это капрал Тардье, вспомнил он, как никто, умел разговаривать с незнакомками.
Особенно с проститутками. В Кайенне они обычно толклись неподалеку от роскошного отеля «Монтабон». Издали завидев уверенного капрала Тардье, проститутки сбивались в кучку и начинали весело лепетать на всех наречиях, какие только существуют во Французской Гвиане. Они льстиво называли капрала Тардье большим генералом и считали, что большой генерал Тардье приезжает развлекаться в Кайенну прямо из недоступного для них таинственного ракетно-космического центра «Куру»… Или из портового комплекса Дегра-де-Кан. Тоже, так сказать, неплохое местечко… Или из международного аэропорта Рошамбо…
Да неважно откуда!
Главное, что большой генерал Тардье приезжает не из убогих кварталов, застроенных сырыми бетонными уродливыми бараками.
Шумные кайенские проститутки всегда ожидали появления капрала Тардье перед отелем «Монтабон» как праздника. И даже если капрал отказывал всем сразу, они не сердились на капрала Тардье. Разговаривая с ним, проститутки весело смеялась.
Неторопливый бармен принес и поставил на указанный лже-Тоней столик пластмассовую пепельницу и блюдечко с пирожным. Кофе, наверное, он собирался принести позже.
Валентин закурил.
Неторопливый бармен и перед ним поставил пепельницу.
А через минуту перед Валентином возникла чашка крепкого кофе.
Настоящего крепкого кофе.
Сделав глоток, Валентин удивился.
Оказывается, в Сибири умеют готовить кофе. Впрочем, хороший продукт далеко не каждому удается испортить, рассеянно подумал он. К тому же, бар явно принадлежал частнику.
Валентин курил и ждал.
Прошло пять минут.
Семь…
Женщины неторопливы, рассеянно думал Валентин, мелкими редкими глотками отпивая кофе и терпеливо поглядывая в сторону рыжеволосой крашеной церберши, расположившейся за крошечным столиком, поставленным перед гардеробом.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Лже-Тоня не появлялась.
– Только главарей! – большой либерал-демократ снова ударил кулаком по столику. – Уверяю вас, что реально и расстреливать никого не придется. Рассыпятся банды. Главарям не захочется, чтобы их выдали свои же. Рядовые члены банды побоятся, что каждый из них может оказаться жертвой предварительного сговора между главарями и другими членами банды. Исчезнут банды. Сами исчезнут. Конечно, до конца преступность не уничтожить, но сократить до терпимых размеров можно. Нужна только крепкая власть. И желание…
Может быть, подумал Валентин.
Крепкая власть и желание.
И вспомнил.
Примерно то же самое твердил ему странный сосед по самолету, оставивший в порту сумку.
Валентин встал и выключил телевизор.
«Исчезнут банды… Сами исчезнут…».
Звучит красиво.
Но не совсем понятно.
Все с тем же смутным беспокойством Валентин снова посмотрел на чужую спортивную сумку, брошенную в прихожей. Хорошо, если сосед по самолету действительно позвонит.
А если нет?
Ну, нет так нет, решил Валентин. Мне-то какое дело? Что мне теперь? Смотреть на сумку и мучиться? Какое мне дело до этого растяпы? Отдам сумку Куделькину-младшему, пусть он ею займется. В конце концов, я не нанимался разыскивать случайных попутчиков.
И почему-то вспомнил о Тоне.
Вот она, настоящая причина некоего внутреннего томления, даже беспокойства.
Неясного, но беспокойства.
Конечно, не чужая сумка, а Тоня.
Не какая-то там чужая сумка, а именно Тоня, давно потерянная Тоня была причиной смутной тревоги, смешанной с непонятной печалью и с каким-то необъяснимым раздражением.
Странно, подумал Валентин, что о Тоне я стал вспоминать именно в последний год.
Стоишь на часах, всматриваешься в тропический туман, вслушиваешься в непонятные шорохи.
Тоня…
Было время, когда он о Тоне и не вспоминал.
Как вылетела из памяти.
Потом Николай Петрович, паскуда, в Питере напомнил. Дескать, ты, Валентин Борисыч не хер собачий. Ты как-никак бывший чемпион СССР, бывший чемпион мира, мог олимпийским стать! Тебе же, мол, честно предлагали: ну, чего ты, Кудима, ну, при твоих-то данных? Да брось ты к черту, Кудима, глупую бабу, возьмись, наконец, за ум! А хочешь спать с Тоней, тоже, какие проблемы? Да за ради Бога! Спи, никто не против. Хочешь, мы ей специальные дни для этого высвободим? Только не мешай Делу.
Ведь баба! Баба как баба. Такая, как все другие, – усмехался Николай Петрович. Вот только работает не на себя. Работает на Дело… Так что, выбирай, Валентин Борисыч, указанный день по графику и трахайся со своей Тоней. Только Делу не мешай, не сбивай глупую бабу с панталыку… Любовь!.. Придумал!.. Какая такая любовь? О чем ты, Валентин Борисыч? Нам эта баба нужна не для траханья, а для Дела. И ты бы, Валентин Борисыч, сам не задирал нос, а лучше по-товарищески докладывал бы нам о настроениях в команде. Пользы от этого больше и шел бы всегда между нами человеческий разговор… Он, Николай Петрович, ведь не просто так этого требует. Его, Николая Петровича, народ поставил блюсти общие интересы, и он жестко блюдет общие народные интересы… У нас ведь народ простой, – усмехался Николай Петрович. Его от глупостей не убереги, у него голова пойдет кругом, он много дров наломает…
Вот твоя шлюха, сказал пять лет назад в Питере Валентину Николай Петрович, она на нас работала честно, пока ты не появился. Ты нос не дери. Ты, Валентин Борисыч, даже не догадываешься, сколько за это время твоя Тоня сменила служебных имен. С нею ведь спали разные люди. Не ты один. И по делу спали, а не по твоей бычьей упрямой любви. С нею спали как с Катькой, как с Нинкой, как со Светкой. Она у нас была даже Жизелью. Ты представить себе не можешь, Валентин Борисыч, как нам нужны такие честные работящие служебные шлюхи с мечтательными невинными глазками. Мы же не чухней занимались. Мы разработкой иностранцев занимались, Валентин Борисыч, признался Николай Петрович пять лет назад в питерском крематории, когда самолично приговорил Валентина к смерти. Мы занимались крупными иностранцами, не всякой пузатой мелочью. Там миллиарды долларов светили стране! Миллиарды долларов! А тут ты!.. Хочешь ты этого или нет, но не светит тебе с Тоней. Никак не светит… Продавать оружие, Валентин Борисыч, это всегда выгодно. Для любой страны выгодно. Даже для самой что ни на есть миролюбивой. И все у нас с помощью Тони хорошо налаживалось, а тут ты! Это ж надо, в шлюху влюбился!.. В служебную!..
Николай Петрович тогда, кажется, даже изумленно всплеснул руками.
Дескать, ну как так?.. Ведь все, Валентин Борисыч, можно было решить просто… Ты же наш человек, Валентин Борисыч, тебя бы мы не обидели!.. Любишь Тоню? Ну и люби на здоровье. Только будь добр, люби нашу служебную шлюху во внеслужебное время. А в служебное, извини, служебная шлюха должна спать с теми, под кого ее мы уложим… А то ведь что получается?.. Она, дура, должна спать с черножопыми, а в голове у нее чемпион Кудима!.. У нас срываются колоссальные поставки, а она думает о каком-то чемпионе Кудиме, который все, что может – это валять по ковру таких же упрямых быков, как он сам… Ты сам вдумайся!.. Это ж несоизмеримо. С одной стороны – ты и какая-то служебная шлюха! А с другой – вся страна!
«Вся страна…».
Ладно.
Похоже, Тоню спровадили на тот свет уже без Николая Петровича. Дата на могильной плите четкая – ноябрь, 1995.Николая Петровича к тому времени уже шлепнули в питерском морском порту.
Ладно, хмуро подумал.
Все!
Забудь о Тоне.
Тони нет и это, может, даже хорошо.
По крайней мере, тебя теперь уж точно ничто не держит в стране – ни комсомолка Тоня, попавшая на Митинское кладбище, ни выброшенный из окна гостиницы морпорта младший брат Серега, ни бедный домик, спаленный в Лодыгино, ни даже старый друг Джон Куделькин.
В самом деле.
Не подаваться же в мясники к Куделькину-старшему.
Все!
Валентин оделся, запер дверь и по узкой лестнице, не воспользовавшись лифтом, спустился в сумрачный двор, заставленный по одной стороне мусорными баками.
Пройдя под арку, он пересек улицу, оглянулся на ювелирный магазин и выбрал в сквере перед оперным свободную скамейку.
Уютный уголок.
День будний, людей не много.
Что делать людям будним летним днем перед оперным театром?
Нет, ходят люди.
Валентин поднял голову и уставился на подвыпившего бомжа в обшарпанной телогрейке.
Сутулый бомж, испитой. Плечи кривые, глаза мутноватые, но не запуганные, как у всех бомжей, а с какой-то странной самодовольной хитрецой. Какой-то необычный взгляд для опустившегося человека. Будто держит себя. Будто понимает себя. И уважает. Вот только жидкие грязные волосы на непокрытой голове жалко сбились на одну сторону.
Жарко.
Сейчас бомж попросит на опохмелку, решил Валентин. Сейчас бомж протянет притворно, а то и по-настоящему дрожащую руку и сумрачно попросит на опохмелку. Даже придумывать ничего не будет. Сил у него нет для придумок. «Подайте на опохмелку». И рука у бомжа трогательно дрогнет, как однажды трогательно дрогнула рука у капрала Тардье.
– Чего тебе?
– Эй, мужик, – с самодовольной хитрецой и с чуть угадывающейся опаской заявил бомж. – У меня тут завалялась бумажка… Хорошая бумажка, ты разменяй… Я ж имею понятие, у меня глаза есть. Я же вижу, ты человек интеллигентный и лицо у тебя доброе, не обманешь. Я и сам такой, – самодовольно похвалился бомж. – Не лупень какой-то, не буки-козлики, не паскуда… Я ж вижу, что мы с тобой все равно произошли от одной обезьяны…
Валентин усмехнулся:
– Покажи.
– Эй, вот она… – бомж, оглянувшись, показал Валентину крепко зажатую в руке пятидесятидолларовую купюру. – Это мне один гость города подарил. Ну, сам знаешь… Богатый, не бедный гость. Не хухры-мухры. Теперь бы разменять… Будь человеком… Мы же с тобой от одной обезьяны…
– Откуда у тебя баксы?
– Эй, слышь? – все еще самодовольно, но уже и с оттенком некоего непонятного раздражения ответил бомж. – Зачем вопросы? Мы же не в планетарии. Я же ничего не прошу… Мне только бумажку разменять… Богатый иностранец подарил. Гость города. Их сейчас у нас много.
И вдруг рассердился, совсем как большой либерал-демократ:
– Разъездились, мать их! Разворовали Россию. Эй, слышь! С них какую бумажку ни слупи, все польза родине.
– Давай бумажку.
– Эй! Не обманешь?
– Не обману.
Аккуратно отсчитав двести тысяч, Валентин сунул деньги бомжу.
– Это сколько ж здесь? – с бомжа враз слетело самодовольство. Бумажки заворожили бомжа. Он явно растерялся.
– Двести тысяч, – усмехнулся Валентин. – Раз меняешь баксы, должен знать курс. Само собой, мне кой-какие проценты. Разве не так?
Бомж опечалился:
– Двести штук?.. Точно?.. Эй, погоди!.. Ты правда не обманываешь?.. Хорошие у тебя деньги?..
– Плохих не держим.
– Ты правда не обманываешь?
– Ну, может, чуток.
– Чуток это ничего… – совсем опечалился бомж. – Чуток это можно… Только ведь двести штук!.. Выходит, меня тут накалывали?..
Валентин встал.
– Эй, мужик! – вскинулся засуетился бомж. – Ты тут часто бываешь? Ну, в смысле, часто гуляешь? Живешь здесь? Или тоже гость города?
– Скорее гость.
– А если я еще принесу?
– Баксы?
– Хряксы! – грубо отрезал бомж. – Ты давай по делу. Меня тут, можно сказать, каждый раз накалывали. А я этого не хочу… Давай, я теперь тебе буду носить бумажки… Мне часто дарят богатые гости города… Иностранцы… А ты честный мужик… Я ж вижу… Не лупень.
И горестно забормотал:
– Двести штук… Бля!.. Бяки-козлики!..
– Ты ж пропьешь все.
– Ну, это как полагается, – опять с некоторым самодовольством заявил бомж и с опаской, как на сумасшедшего, поглядел на поднявшегося со скамьи Валентина. – Двести штук!.. Бля!.. Бяки-козлики!.. Как один столько пропьешь? Я ж не лупень… Я сейчас Ивановых поищу. Которые не братья. С ними интересно. Один всегда молчит, другой болтает, а третий за нож хватается… Ё-моё! Двести штук!.. – не мог бомж осознать привалившую ему в руки сумму. – Вот это гость города!.. Это я понимаю… А, может, найду сейчас Кольку-Недопырку… У Кольки тоже бывают эти… Ну, баксы-шмаксы…
– А то пошли со мной, – совсем уже самодовольно пригласил бомж. – Ты честный гость города. Я тебя уважаю… Пошли… Тут недалеко… «Альтернативные напитки»… Там полбанки можно взять за семь штук…
Бомж с обидой посмотрел вслед не откликнувшемуся на его предложение Валентину.
Лупень!
Послушать не хочет умного человека.
Но ведь не обманул! – чуть ли не с восхищением подумал бомж Груня. – Не обманул, паскуда, полковника! Выдал. Не просто так, двести штук выдал!..
И огорчился. Один только этот честный паскуда-гость и не обманул. А все другие за такую же бумажку дают по-разному, но всегда меньше. Кто двадцать штук, кто еще как. Один раз дали пятьдесят. Так сказать, один к одному. По твердому счету.
Пруха, пруха идет! – радостно решил Груня. Надо прямо сейчас валить к вокзалу. Колька-Недопырка там. Мы это дело отметим… Двести штук!.. Ну, гость!.. Ну, паскуда!.. Двести штук!.. Копнуть бы такого гостя. У него много чего, наверное, есть в карманах…
Если к вечеру не напьемся с Колькой-Недопыркой до зеленой блевоты, решил Груня, ночевать будем в ночлежке.
Как люди.
Не просто так.
Он наперед знал, что напьются они с Колькой-Недопыркой до самой что ни на есть ужасной зеленой блевоты и не пустят их ни в какую ночлежку, но это его мало трогало.
Лето, ухмыльнулся он.
Переспим в кустах.
А вот остальные баксы-хряксы надо перепрятать, тревожно подумал он. Надежно перепрятать… Вишь, как они хорошо идут!.. От двадцати до двухсот штук! Не хухры-мухры… Часть заложу под подкладку телогрейки, а часть, может, закопаю где… На черный день…
И решил блажено: вот найду сейчас Кольку-Недопырку и пугну паскуду от всей души. Вот, скажу, паскуда хромая, сидишь, деньги у пролетариев у вокзала клянчишь, а Россию разворовали!
Колька-Недопырка слаб на Россию. У Кольки-Недопырки на Росию большой зуб. Не уберегла, сука, сына.
Это значит, Кольку-Недопырку Россия не уберегла.
А если Колька-Недопырка обидится, я его этими баксами-хряксами по рылу, по рылу! Скажу, теперь ты, паскуда-Колька, будешь у меня, как у цыгана конь. Я теперь тебе золотые зубы вставлю. А когда Колька-Недопырка совсем обидится, я его опять этими баксами-хряксами по рылу, по рылу! А к глазенкам узеньким колькиным наглым полуслепым придурошным удостоверение поднесу. Пусть посмотрит. На кого, дескать, тянешь, сука? На полковника тянешь? Я, думаешь, зачем заслан в вашу сволочную дыру, лупень?
И опять по рылу баксами-хряксами!
Все-таки полковник, подумал Груня не без гордости.
Тот же Колька-Недопырка когда-то полный срок оттрубил в армии, а толку? Даже в сержанты Колька не вышел. Как был дураком, так и остался. А мне и денежки и звания сами идут. Я лежу, а они идут.
Так и должно быть, решил Груня самодовольно. Мы сейчас это дело обмоем… Как в кино… Звездочку в стакан и стакан одним махом!.. Я сейчас специально звездочку куплю в военторге… Жалко мне звездочку купить?.. Да нисколько! Специально куплю, чтобы Кольку-Недопырку напугать… У меня Колька-Недопырка сегодня сомлеет. Он у меня сегодня подвернет вторую ногу. На одну уже хром, паскуда, пусть будет хромать на обе.
Бомж с баксами, удивленно покрутил головой Валентин.
Украл, конечно, бомж баксы. Зазевался какой-то богатый, но рассеянный иностранный гость, вот бомж и упер бумажник. Все пропьет, если не влипнет. Ишь ведь, от одной обезьяны произошли!
Но в сущности, прав бомж. От одной обезьяны.
Валентин замер. Шагах в десяти от Дома книги, закрытого то ли на ремонт, то ли навсегда, из белого сверкающего на солнце «ниссана» ловко вынырнула тоненькая женщина. На мгновение она выпрямилась и оглянулась.
Взгляд вправо.
Взгляд влево.
И сразу шаг в сторону Дома книги.
Узкая длинная светлая юбка с разрезом ничуть не мешала женщине делать короткие, но уверенные шаги. Такая же светлая кофточка. И кожаная черная сумка на ремешке.
Типичная бизнес-вумен, прикатившая в центр по своим делам.
И пахнет от нее, наверное, не варварскими духами, а настоящей шанелью, подумал Валентин. Уж эта-то бизнес-вумен явно произошла вовсе не от той обезьяны, которую самодовольный бомж с баксами считал своей и моей общей прародительницей.
Валентин растерянно всматривался.
Нет, бомж, кажется, прав… Все мы, кажется, произошли от одной обезьяны…
Если женщина была не Тоня, то уж точно Тонина сестра. Или ее двойник. Или двойница? Как правильно?
Да нет, внезапно расстроился Валентин. Так никогда не бывает. И не может быть. Никаких чудес! Какие к черту чудеса? Настоящая Тоня давно лежит на Митинском кладбище. Шестая аллея, захоронение номер шестнадцать. Нет Тони… Совсем нет… Нигде… Эта женщина всего лишь похожа на нее…
Но как!
Как похожа!
Каждым движением.
Поворотом головы.
Походкой.
Сколько лет этой бизнес-вумен? – прикинул Валентин. Ну, может, чуть за тридцать… Да и то вряд ли… Тридцати, пожалуй, не дашь… А Тоне сейчас было бы под сорок… И слишком спортивна эта бизнес-вумен для Тони, которую я знал… И слишком уверена…
Не замечая толчков, Валентин проталкивался сквозь толпу, стараясь не выпустить лже-Тоню из поля зрения.
Кто эта женщина?
Он вдруг вспомнил капрала Тардье.
За всю почти пятилетнюю совместную службу только однажды, когда, преследуя лесных негров, легионеры оказались на низком берегу болотистой реки Ояпоки, отделяющей Гвиану от Бразилии, и сидели в сырых зарослях, пытаясь найти в карманах хоть одну сухую сигарету, капрал Тардье спросил, откинувшись на какую-то корягу:
«Морис, ты ищешь кого-то? Или прячешься от кого-то?»
По неписаным правилам в Легионе таких вопросов не задают. Но вопрос задал друг. Проверенный друг. И Валентин знал, что будет совсем неважно, ответит он или нет. Он знал, что если даже он сделает вид, что не расслышал вопроса, капрал Тардье все поймет правильно. Все поймет правильно и никогда больше ни о чем таком не спросит.
Но в тот год Валентина уже мучили воспоминания о Тоне.
Он ответил:
«Скорее ищу, чем прячусь».
«Женщину?»
Валентин кивнул.
«Давно ищешь?»
Валентин пожал плечами:
«Давно».
«Не ищи», – дружелюбно посоветовал капрал.
«Почему?»
Капрал подмигнул:
«Не ищи, Морис. Она уже старая».
Но двойника Тони, так ловко выпрыгнувшего из сверкающего «ниссана» и столь деловито следующего вверх по проспекту, даже капрал Тардье не посмел бы назвать старой.
Энергичная молодая деловая женщина.
Она поразительно походила на Тоню.
На ту самую комсомолку Тоню, которую Валентин хорошо узнал лет десять назад во время очередных выступлений сборной СССР по греко-римской борьбе в Польше.
Никто тогда не знал об истинных занятиях Тони.
Кроме, конечно, полковника Шадрина Николая Петровича, куратора сборной от КГБ.
Издали следя за лже-Тоней, деловито шагающей вверх по Красному проспекту, Валентин вдруг вспомнил старый квартал в Варшаве, где они с Тоней не один раз сидели в знаменитом кабачке «Под крокодилом». На их взгляд ничем таким особенным от других этот кабачок не отличался, но насквозь всех и все видевший бармен, всегда одетый во что-то похожее на концертный фрак, никогда не забывал напомнить прекрасной русской пани, сидящей рядом со знаменитым русским чемпионом Кудимой, что в кабачок «Под крокодилом» нередко заходит сам пан Юзеф Циранкевич.
«Какой такой Циранкевич? Кто это?» – испуганным шепотом спросила Тоня, оглядываясь на бармена.
«Есть у них такой… В правительстве… Вроде нашего Подгорного… – так же шепотом ответил Валентин и тоже оглянулся на бармена. – Точнее, был… Теперь на пенсии…».
Бармен не понял их шепота.
Пан Юзеф Циранкевич любит заходить именно к нам, в который раз напомнил бармен прекрасной русской пани и ее знаменитому спутнику. Пан Юзеф Циранкевич человек уже не молодой, очень даже не молодой, но в кабачке «Под крокодилом» он любит посидеть, выпить кружку пива или бокал светлого вина и поговорить с простыми людьми. Пан Юзеф Циранкевич, конечно, коммунист, это его убеждения, но он всегда любил общаться с простым народом… Например, всегда выпивал с народом кружку пива или бокал светлого вина… Даже пан Лех Валенса не сердится на пана Юзефа Циранкевича… Он много не навредил стране… Может даже принес пользу…
Бармен вежливо улыбнулся:
«А у вас в Москве есть такой кабачок, куда ваш пан Михаил Горбачев в любое время может заглянуть просто так, совсем запросто, чтобы выпить с простыми людьми кружку пива?»
«Товарищ Горбачев не пьет пиво», – сухо ответил Валентин.
Тоня одобрительно кивнула. Валентин тогда не знал, куда и зачем Тоня подолгу исчезает из гостиницы. Переводчица… Дел много… Но, кажется, именно в Польше Николай Петрович начал переговоры с каким-то восточным принцем, а может, шейхом, страна которого нуждалась в современном оружии…
Что делал какой-то восточный принц в Варшаве? Только ли покупал оружие? И неужели Тоне нравилось работать с Николаем Петровичем?
Нравилось, сказал себе Валентин.
А когда Тоне разонравилось, сказал он себе, ее тут же отправили на Митинское кладбище…
Валентин не понимал, зачем он, собственно, так упорно старается не упустить из виду эту незнакомую, пусть и поразительно похожую на Тоню женщину.
Раза два или три лже-Тоня небрежно обернулась.
Она ничем не выдала себя.
Валентин даже не понял, заметила ли она его? Выделила ли она его из толпы, прущей вдоль Красного проспекта?
Впрочем, лже-Тоня не могла его не заметить. Плечистый массивный Валентин выделялся в толпе, как ледокол среди мелких буксиров. Но ни одним взглядом, ни одним движением лже-Тоня себя не выдала. Но это и понятно, решил Валентин. Я попросту ошибся. Мало ли на свете похожих женщин?
Конечно, я ошибся. Иначе просто не может быть.
В конце концов, самодовольный бомж с баксами прав. У всех у нас в прабабушках ходила одна и та же обезьяна.
Раскуривая сигарету, Валентин приостановился и увидел, что лже-Тоня, еще раз небрежно обернувшись, еще раз демонстративно не заметив его, вскинула черную сумочку на плечо и вошла в кафе.
Или в бар.
Валентин не успел рассмотреть вывеску.
Обычно такие кафе или бары малы и сумеречны, подумал Валентин. Но у любого такого самого малого и сумеречного ресторанчика, как правило, имеется черный ход. Удобная штука. Действительно. Не будешь же загружать кухню через парадное. Если я войду вслед за этой женщиной и не найду ее в баре, подумал он, значит, она все-таки выделила меня из толпы. И знает, как пользоваться при случае черным ходом.
Он понимал, что женщина никак не могла быть Тоней. Он понимал, что это напрочь исключено. Нет никаких вариантов. В конце концов, он сам стоял над Тониной могилой.
Толкнув тяжелую дверь, Валентин оказался вовсе не в малом, а в достаточно просторном, но уже с утра накуренном и уютном баре.
Конечно, это был не ресторанчик, а бар. И даже не очень высокого пошиба.
Стойка с высокими кожаными табуретами на хромированных ножках. Десяток столиков. Народу не много. А служебный ход прямо за стойкой. Таким не очень воспользуешься.
Он выбрал столик в углу у затемненного окна, потому что стройная бизнес-вумен, которую он принял за Тоню, что-то негромко сказала бармену, сдержанно улыбнулась и длинным пальцем, на котором ярко блеснул перламутровый ноготь, указала на пустой столик. Не у окна, рядом с Валентином, как он надеялся, а совсем в стороне, возле стойки.
Сделав таким образом заказ, бизнес-вумен опять деловито перекинула черную сумочку через плечо и проследовала к гардеробу, за которым, вероятно, находились туалеты.
Этот бар, наверное, перестроен из какого-нибудь не оправдавшего себя магазинчика, решил Валентин. Отсюда такая странная планировка. Достаточно просторный зал, но совсем узкий коридорчик. И туалеты устроены сразу за гардеробом.
Перед гардеробом, кстати, даже не перед гардеробом, а, можно сказать, перед самыми туалетами сидела за крошечным столиком, похожем больше на тумбочку, крупная, густо накрашенная церберша. Ее короткие ярко-рыжие волосы тоже казались накрашенными. Но такими они, видимо, и были. Видимо, церберша следила за порядком в туалетах и вокруг, а заодно обслуживала гардероб. Летом это не хлопотно.
Проходя мимо рыжеволосой, лже-Тоня улыбнулась и бросила на столик мятую бумажку. Наверное, она хорошо знала цербершу.
Это добило Валентина.
С чего ты взял, что это Тоня?.. – сказал он себе. Мало ли что похожа… Тони тут в принципе быть не может… Даже не покойся она на Митинском кладбище в Москве, ей нечего было бы делать в Сибири… Всю жизнь комсомолка Тоня работала в Москве, в Питере, в Восточной Европе, может, и дальше… Что ей делать так далеко от Москвы?..
Но похожа…
Очень похожа…
Валентин невольно потряс головой.
Плевать, решил он. Сейчас я дождусь эту бизнес-вумен, пересяду за ее столик и заговорю с ней.
Он представления не имел, решится ли он на самом деле заговорить с незнакомой женщиной?
И о чем, собственно, он может с нею заговорить?
Это капрал Тардье, вспомнил он, как никто, умел разговаривать с незнакомками.
Особенно с проститутками. В Кайенне они обычно толклись неподалеку от роскошного отеля «Монтабон». Издали завидев уверенного капрала Тардье, проститутки сбивались в кучку и начинали весело лепетать на всех наречиях, какие только существуют во Французской Гвиане. Они льстиво называли капрала Тардье большим генералом и считали, что большой генерал Тардье приезжает развлекаться в Кайенну прямо из недоступного для них таинственного ракетно-космического центра «Куру»… Или из портового комплекса Дегра-де-Кан. Тоже, так сказать, неплохое местечко… Или из международного аэропорта Рошамбо…
Да неважно откуда!
Главное, что большой генерал Тардье приезжает не из убогих кварталов, застроенных сырыми бетонными уродливыми бараками.
Шумные кайенские проститутки всегда ожидали появления капрала Тардье перед отелем «Монтабон» как праздника. И даже если капрал отказывал всем сразу, они не сердились на капрала Тардье. Разговаривая с ним, проститутки весело смеялась.
Неторопливый бармен принес и поставил на указанный лже-Тоней столик пластмассовую пепельницу и блюдечко с пирожным. Кофе, наверное, он собирался принести позже.
Валентин закурил.
Неторопливый бармен и перед ним поставил пепельницу.
А через минуту перед Валентином возникла чашка крепкого кофе.
Настоящего крепкого кофе.
Сделав глоток, Валентин удивился.
Оказывается, в Сибири умеют готовить кофе. Впрочем, хороший продукт далеко не каждому удается испортить, рассеянно подумал он. К тому же, бар явно принадлежал частнику.
Валентин курил и ждал.
Прошло пять минут.
Семь…
Женщины неторопливы, рассеянно думал Валентин, мелкими редкими глотками отпивая кофе и терпеливо поглядывая в сторону рыжеволосой крашеной церберши, расположившейся за крошечным столиком, поставленным перед гардеробом.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Лже-Тоня не появлялась.