Страница:
Так вот, одним из упомянутых Кольцовым корреспондентов был Михаил Розенфельд. В 1938 году на транспортном корабле, доставлявшем продовольствие и оружие республиканцам, он прибыл в Аликанте. С корреспондентом Юрием Корольковым, проехав 500 километров, оказался в осажденном франкистами Мадриде, к величайшему изумлению Михаила Кольцова. Официально Кольцов был всего лишь корреспондентом «Правды», но на самом деле – полномочным полпредом СССР, широко известном под псевдонимом Мигуэль. Поскольку правительство Республики к тому времени перебралось в Валенсию, Кольцову пришлось срочно вывозить советских корреспондентов из Мадрида.
PRIVATEРоман «Морская тайна» начинался с радиограммы, перехваченной радиостанцией города Барнаула: где-то в Тихом океане терпел крушение корабль под названием «Звезда Советов». К сожалению, судно под таким названием ни в одном порту приписки не числилось. Так позже и оказалось: моряки самовольно переименовали во время плавания свой корабль. А еще через какое-то время американский пароход, совершая рейс Сан-Франциско – Шанхай, к югу от Гавайских островов выловил из океана человека, полностью потерявшего память. Только увидев на земле воробья, он вспоминает предыдущие события и свое имя – штурман Александр Головин…
«Кто из моряков не знает, что таится за угрюмыми скалами Курильской гряды? Безобидный игривый ветер здесь неожиданно превращается в яростный ураган. В спокойном тумане появляются легкие белые пушинки, и вдруг снежный буран взметается над волнами, хлещут в лицо хлопья слепящего снега, и штурман уже ничего не видит впереди. Море исчезает, и с ужасающим воем кружится неистовая метель». Описания Михаила Розенфельда всегда реальны. Я сам помню, как однажды в совершенно ясный солнечный день с двумя вулканологами поднимался по узкой тропе на вулкан Стокап (Курильские острова; действие романа М. Розенфельда начинается рядом с их берегами) и вдруг осенние багровые рябины прямо на глазах медленно поплыли перед нами вверх, будто их втягивало в огромное синее небо. Придумать такое невозможно и М. Розенфельд всегда опирался в описаниях на свой опыт.
Попав после кораблекрушения на неизвестный океанский остров советские моряки обнаружили под обрывистой базальтовой скалой нечто необычное. «В глубине океана пылали дрожащие фиолетовые огни. Прозрачный, словно стеклянный купол прикрывал пропасть, освещенную странными прожекторами. На дне, среди причудливых металлических сооружений, сновало множество людей. С высоты нельзя было понять, чем они заняты. Но люди, живые люди в призрачном свете прожекторов передвигались из конца в конец хрустального подводного здания. Поразительное, фантастическое зрелище наблюдал онемевший от изумления штурман. Люди под водой казались крошечными гномами среди блестящих колонн, поддерживавших купол. Между колоннами висели плетеные легкие мосты. И еще глубже, уже в темноте, еле заметные полуосвещенные фигуры несли на руках какие-то тяжелые предметы, по форме похожие на рыб». Не по своей воле моряки попали на секретную стоянку японского подводного крейсера «Крепость синего солнца».
Цель японцев понятна.
Американец Ирвинг объясняет ее так.
«Япония мечтает завоевать Великий океан. Это всем известно. Глупый старый мир молчит, а наше правительство делает дружественные жесты, которые могут захлестнуть петлю на нашей же шее. Филиппины, Гавайя, Панама кишат шпионами. Как ни протестуют газеты, мы разрешаем агентам страны „Восходящего солнца“ селиться у нас. А между тем точно установлено: пятьдесят молодцов из тысяч и тысяч проживающих у нас японцев, которые под видом мелких торговцев шелком, зубных врачей и парикмахеров ютятся на островах и в Панаме, в один прекрасный день могут совершить прогулку с саквояжами подмышкой, взорвать шлюзы, плотину и разрушить Панамский канал. Флот окажется отрезанным от Тихого океана, и ему придется тащиться лишние восемь тысяч миль вокруг берегов Южной Америки. Наглость японцев потрясающая! Готовясь к войне, они выпускают десятки бредовых книг, описывающих, как они разгромят США и завоюют Дальний Восток Советского Союза».
Настоящая большая война грянула.
Ни подводная лодка Гр. Адамова, ни японский секретный крейсер Михаила Розенфельда никакого участия в ней не приняли, но авторы не остались в стороне от активных дел. Правда, к началу Великой Отечественной войны Михаил Розенфельд уже не числился в штате редакции «Комсомольской правды». В его личном деле лежало заявление: «Ввиду того, что в наступающем 1941 году мне предстоит большая творческая работа (книга о Чкалове и др.), прошу освободить меня от работы в редакции». Жизнь и в это внесла коррективы. Вместо спокойной работы над книгой о знаменитом летчике лейтенант 2-го ранга Михаил Розенфельд отправился на Юго-Западный фронт корреспондентом газеты «Красная Армия». Он летал в тыл врага к партизанам, выполнял на боевой машине обязанности воздушного стрелка.
«Как уже говорилось, наши войска перешли к стратегической обороне, – вспоминал позже генерал Д. И. Ортенберг, главный редактор газеты „Красная звезда“. – В Ставке она была определена как „активная стратегическая оборона“. Наряду с этим было решено провести частные наступательные операции в Крыму и в районе Харькова, а также в некоторых других районах. На эти фронты мы послали в помощь нашим постоянным корреспондентам группу спецкоров. На Юго-Западный фронт отправился Михаил Розенфельд. Чтобы рассказать о довоенной биографии Розенфельда, потребовалось бы много страниц. Не было той горячей точки, где бы он не побывал: на дальней зимовке, на ледоколе „Малыгин“, в экспедиции „Эпрон“, в знойных песках Каракумов во время автопробега в несколько тысяч километров, на борту подводной лодки, в гондоле дирижабля, в 1929 году в Маньчжурии он летал на бомбежку укреплений белокитайцев под Чжалайнором, всеми правдами и неправдами пробрался в Испанию. За подвиг по спасению экипажа затонувшего в Баренцевом море ледокола был награжден орденом Трудового Красного Знамени…
С Розенфельдом я познакомился на Халхин-Голе. Он прибыл туда как корреспондент «Комсомольской правды». Но мы его, как и всех спецкоров центральных газет, заграбастали, он осел в «Героической красноармейской» и остался там до конца войны. Розенфельд жил в соседней со мной редакционной юрте, но его койка почти всегда пустовала. Он дневал и ночевал на передовой. Появившись в редакции, не входил, а врывался в мою юрту – высокий, с неугасаемой мальчишеской улыбкой, воодушевленный, словно намагниченный увиденным, и начинал с ходу рассказывать, каких видел героев за рекой Халхин-Гол. – «Садись и пиши, – говорил я ему. – Пойдет в номер». – «Уже», – отвечал он и клал мне на стол исписанные карандашом листики.
Когда успел? Писал он обычно на «передке» – в солдатском окопе, в блиндаже. Его корреспонденции и очерки дышали боем или, как у нас говорили, пороховым дымом. В «Героической красноармейской» сложился неписаный закон (он перешел потом в «Красную звезду»): не засиживаться в редакции, большую часть времени проводить на передовой, непременно видеть бой и людей в бою своими глазами, быстро писать, быстро доставлять материалы в редакцию и так же быстро уезжать снова на фронт. Розенфельд строго придерживался этого правила.
Когда началась Отечественная война, почти всех, кто с нами работал на Халхин-Голе, и во время войны с белофиннами, мы забрали в «Красную звезду». Никак не могу вспомнить, почему Розенфельд вначале оказался за «бортом» нашей газеты. Возможно, не хотели обидеть младшую сестру – «Комсомолку». Но в эти дни я подготовил проект приказа наркома обороны о призыве Розенфельда в кадры РККА и назначении его корреспондентом «Красной звезды». Приказ был подписан и копия его отправлена редактору «Комсомольской правды» Борису Буркову. Конечно, он протестовал, но такие приказы не подлежат обжалованию, да еще в военное время. Бурков до сих пор, во время наших встреч, попрекает меня, что я поступил «нетактично». Во время первой же беседы с новым корреспондентом я понял, что он и сам рад, что вернулся в свою халхингольскую семью. Розенфельд сразу же попросился в командировку на фронт. Отправился в войска, где предстояла Харьковская операция, закончившаяся для нас поражением, а для него трагически…
Первая его корреспонденция называлась «Весенняя галерея». Она на ту же тему, что и павленковский «Весенний перелет», только сделана по-другому. Розенфельд побывал в одной из украинских хат, где допрашивали захваченных в плен немцев, и рассказал о том, что услышал и увидел. Одни вели себя вызывающе и нагло, заявляя, что не сомневаются в окончательной победе фашистов и именно в этом, сорок втором, году. Другие в победу не верили и даже ругали Гитлера, но к их признаниям спецкор отнесся скептически: «По-видимому, они всячески стараются заслужить у нас благорасположение». Вывод он сделал из всего увиденного осторожный: «Преждевременно было бы делать какие-либо окончательные заключения о составе „весенних резервов“ Гитлера». И был прав. Вскоре выяснилось, что это были не те неполноценные, негодные резервы, о которых довольно часто писали в ту пору, а гитлеровцы, способные упорно сражаться…
С первых же дней нашего наступления Михаил Розенфельд прочно засел на передовой. Это видно из его очередной корреспонденции: «Бой сейчас происходит невдалеке от станции, и мы находимся в ста метрах от последних фашистских укреплений. Сквозь выстрелы ясно слышатся пронзительные голоса немцев…» Эту корреспонденцию Розенфельд отправил 15 мая, а вслед за ней и письмо родным, помеченное этим же числом, но с письмом я ознакомился уже после войны. Вот оно: «Началось большое наступление на Харьковском направлении. Все время разъезжаю, все время в степях под открытым небом. Вчера во время жестокого боя я отправился в самое горячее место и был от немцев в 120 метрах, не дальше и не ближе. Я был так близко, что мы им в рупор кричали: „Эргиб дих – сдавайтесь, так вашу так!“ Настроение очень хорошее – ведь мы наступаем, а это для нас лучший праздник…»
К сожалению, Михаил Розенфельд поторопился с праздником.
Подробности происходившего рассказал позже журналист Наум Гребнев.
«В этот день над полем под Лозовенькой постоянно висело самолетов тридцать или больше, немцы. Они не покидали небо до тех пор, пока их не сменяли другие эскадрильи, заправленные бомбами и пулеметными лентами. Бомбежка длилась весь день. Бомба или пуля непременно находила человека, лошадь или грузовик. Впрочем, все поле было изрезано балками, и поэтому те, что шли низом, подвергались меньшей опасности. Имея карты, мы знали, что надо в течение дня постараться выйти к восточной части кольца окружения и, когда стемнеет, попытаться прорваться к Донцу. В затишье накануне наступления к нам в часть приезжали два московских писателя, Джек Алтаузен и Михаил Розенфельд, побывали на батарее, беседовали с солдатами. Джек Алтаузен читал стихи, которые мне очень понравились. Я подошел к ним и что-то спросил про литераторов, моих знакомых. Теперь, 27-го числа, я встретил их на этом поле, они попали в окружение вместе со всеми. Оба были растеряны и обратились к нам за советом. К сожалению, они были слишком растеряны, чтобы воспользоваться нашим советом. Мы трое были опытнее их, каждый из нас уже выходил из окружения в сорок первом. Мы сказали, что хотим днем дойти до восточной окраины, оттуда самый короткий путь к Донцу, показали все по карте, но они не пошли с нами. Под вечер я встретил кого-то с нашей батареи, и он сказал: „Помнишь, приезжали писатели? Ты еще их спрашивал о чем-то. Оба убиты. Только что. Когда танки пошли“. Случилось это 15 мая 1942 года.
СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ БЕЛЯЕВ
PRIVATEРоман «Морская тайна» начинался с радиограммы, перехваченной радиостанцией города Барнаула: где-то в Тихом океане терпел крушение корабль под названием «Звезда Советов». К сожалению, судно под таким названием ни в одном порту приписки не числилось. Так позже и оказалось: моряки самовольно переименовали во время плавания свой корабль. А еще через какое-то время американский пароход, совершая рейс Сан-Франциско – Шанхай, к югу от Гавайских островов выловил из океана человека, полностью потерявшего память. Только увидев на земле воробья, он вспоминает предыдущие события и свое имя – штурман Александр Головин…
«Кто из моряков не знает, что таится за угрюмыми скалами Курильской гряды? Безобидный игривый ветер здесь неожиданно превращается в яростный ураган. В спокойном тумане появляются легкие белые пушинки, и вдруг снежный буран взметается над волнами, хлещут в лицо хлопья слепящего снега, и штурман уже ничего не видит впереди. Море исчезает, и с ужасающим воем кружится неистовая метель». Описания Михаила Розенфельда всегда реальны. Я сам помню, как однажды в совершенно ясный солнечный день с двумя вулканологами поднимался по узкой тропе на вулкан Стокап (Курильские острова; действие романа М. Розенфельда начинается рядом с их берегами) и вдруг осенние багровые рябины прямо на глазах медленно поплыли перед нами вверх, будто их втягивало в огромное синее небо. Придумать такое невозможно и М. Розенфельд всегда опирался в описаниях на свой опыт.
Попав после кораблекрушения на неизвестный океанский остров советские моряки обнаружили под обрывистой базальтовой скалой нечто необычное. «В глубине океана пылали дрожащие фиолетовые огни. Прозрачный, словно стеклянный купол прикрывал пропасть, освещенную странными прожекторами. На дне, среди причудливых металлических сооружений, сновало множество людей. С высоты нельзя было понять, чем они заняты. Но люди, живые люди в призрачном свете прожекторов передвигались из конца в конец хрустального подводного здания. Поразительное, фантастическое зрелище наблюдал онемевший от изумления штурман. Люди под водой казались крошечными гномами среди блестящих колонн, поддерживавших купол. Между колоннами висели плетеные легкие мосты. И еще глубже, уже в темноте, еле заметные полуосвещенные фигуры несли на руках какие-то тяжелые предметы, по форме похожие на рыб». Не по своей воле моряки попали на секретную стоянку японского подводного крейсера «Крепость синего солнца».
Цель японцев понятна.
Американец Ирвинг объясняет ее так.
«Япония мечтает завоевать Великий океан. Это всем известно. Глупый старый мир молчит, а наше правительство делает дружественные жесты, которые могут захлестнуть петлю на нашей же шее. Филиппины, Гавайя, Панама кишат шпионами. Как ни протестуют газеты, мы разрешаем агентам страны „Восходящего солнца“ селиться у нас. А между тем точно установлено: пятьдесят молодцов из тысяч и тысяч проживающих у нас японцев, которые под видом мелких торговцев шелком, зубных врачей и парикмахеров ютятся на островах и в Панаме, в один прекрасный день могут совершить прогулку с саквояжами подмышкой, взорвать шлюзы, плотину и разрушить Панамский канал. Флот окажется отрезанным от Тихого океана, и ему придется тащиться лишние восемь тысяч миль вокруг берегов Южной Америки. Наглость японцев потрясающая! Готовясь к войне, они выпускают десятки бредовых книг, описывающих, как они разгромят США и завоюют Дальний Восток Советского Союза».
Настоящая большая война грянула.
Ни подводная лодка Гр. Адамова, ни японский секретный крейсер Михаила Розенфельда никакого участия в ней не приняли, но авторы не остались в стороне от активных дел. Правда, к началу Великой Отечественной войны Михаил Розенфельд уже не числился в штате редакции «Комсомольской правды». В его личном деле лежало заявление: «Ввиду того, что в наступающем 1941 году мне предстоит большая творческая работа (книга о Чкалове и др.), прошу освободить меня от работы в редакции». Жизнь и в это внесла коррективы. Вместо спокойной работы над книгой о знаменитом летчике лейтенант 2-го ранга Михаил Розенфельд отправился на Юго-Западный фронт корреспондентом газеты «Красная Армия». Он летал в тыл врага к партизанам, выполнял на боевой машине обязанности воздушного стрелка.
«Как уже говорилось, наши войска перешли к стратегической обороне, – вспоминал позже генерал Д. И. Ортенберг, главный редактор газеты „Красная звезда“. – В Ставке она была определена как „активная стратегическая оборона“. Наряду с этим было решено провести частные наступательные операции в Крыму и в районе Харькова, а также в некоторых других районах. На эти фронты мы послали в помощь нашим постоянным корреспондентам группу спецкоров. На Юго-Западный фронт отправился Михаил Розенфельд. Чтобы рассказать о довоенной биографии Розенфельда, потребовалось бы много страниц. Не было той горячей точки, где бы он не побывал: на дальней зимовке, на ледоколе „Малыгин“, в экспедиции „Эпрон“, в знойных песках Каракумов во время автопробега в несколько тысяч километров, на борту подводной лодки, в гондоле дирижабля, в 1929 году в Маньчжурии он летал на бомбежку укреплений белокитайцев под Чжалайнором, всеми правдами и неправдами пробрался в Испанию. За подвиг по спасению экипажа затонувшего в Баренцевом море ледокола был награжден орденом Трудового Красного Знамени…
С Розенфельдом я познакомился на Халхин-Голе. Он прибыл туда как корреспондент «Комсомольской правды». Но мы его, как и всех спецкоров центральных газет, заграбастали, он осел в «Героической красноармейской» и остался там до конца войны. Розенфельд жил в соседней со мной редакционной юрте, но его койка почти всегда пустовала. Он дневал и ночевал на передовой. Появившись в редакции, не входил, а врывался в мою юрту – высокий, с неугасаемой мальчишеской улыбкой, воодушевленный, словно намагниченный увиденным, и начинал с ходу рассказывать, каких видел героев за рекой Халхин-Гол. – «Садись и пиши, – говорил я ему. – Пойдет в номер». – «Уже», – отвечал он и клал мне на стол исписанные карандашом листики.
Когда успел? Писал он обычно на «передке» – в солдатском окопе, в блиндаже. Его корреспонденции и очерки дышали боем или, как у нас говорили, пороховым дымом. В «Героической красноармейской» сложился неписаный закон (он перешел потом в «Красную звезду»): не засиживаться в редакции, большую часть времени проводить на передовой, непременно видеть бой и людей в бою своими глазами, быстро писать, быстро доставлять материалы в редакцию и так же быстро уезжать снова на фронт. Розенфельд строго придерживался этого правила.
Когда началась Отечественная война, почти всех, кто с нами работал на Халхин-Голе, и во время войны с белофиннами, мы забрали в «Красную звезду». Никак не могу вспомнить, почему Розенфельд вначале оказался за «бортом» нашей газеты. Возможно, не хотели обидеть младшую сестру – «Комсомолку». Но в эти дни я подготовил проект приказа наркома обороны о призыве Розенфельда в кадры РККА и назначении его корреспондентом «Красной звезды». Приказ был подписан и копия его отправлена редактору «Комсомольской правды» Борису Буркову. Конечно, он протестовал, но такие приказы не подлежат обжалованию, да еще в военное время. Бурков до сих пор, во время наших встреч, попрекает меня, что я поступил «нетактично». Во время первой же беседы с новым корреспондентом я понял, что он и сам рад, что вернулся в свою халхингольскую семью. Розенфельд сразу же попросился в командировку на фронт. Отправился в войска, где предстояла Харьковская операция, закончившаяся для нас поражением, а для него трагически…
Первая его корреспонденция называлась «Весенняя галерея». Она на ту же тему, что и павленковский «Весенний перелет», только сделана по-другому. Розенфельд побывал в одной из украинских хат, где допрашивали захваченных в плен немцев, и рассказал о том, что услышал и увидел. Одни вели себя вызывающе и нагло, заявляя, что не сомневаются в окончательной победе фашистов и именно в этом, сорок втором, году. Другие в победу не верили и даже ругали Гитлера, но к их признаниям спецкор отнесся скептически: «По-видимому, они всячески стараются заслужить у нас благорасположение». Вывод он сделал из всего увиденного осторожный: «Преждевременно было бы делать какие-либо окончательные заключения о составе „весенних резервов“ Гитлера». И был прав. Вскоре выяснилось, что это были не те неполноценные, негодные резервы, о которых довольно часто писали в ту пору, а гитлеровцы, способные упорно сражаться…
С первых же дней нашего наступления Михаил Розенфельд прочно засел на передовой. Это видно из его очередной корреспонденции: «Бой сейчас происходит невдалеке от станции, и мы находимся в ста метрах от последних фашистских укреплений. Сквозь выстрелы ясно слышатся пронзительные голоса немцев…» Эту корреспонденцию Розенфельд отправил 15 мая, а вслед за ней и письмо родным, помеченное этим же числом, но с письмом я ознакомился уже после войны. Вот оно: «Началось большое наступление на Харьковском направлении. Все время разъезжаю, все время в степях под открытым небом. Вчера во время жестокого боя я отправился в самое горячее место и был от немцев в 120 метрах, не дальше и не ближе. Я был так близко, что мы им в рупор кричали: „Эргиб дих – сдавайтесь, так вашу так!“ Настроение очень хорошее – ведь мы наступаем, а это для нас лучший праздник…»
К сожалению, Михаил Розенфельд поторопился с праздником.
Подробности происходившего рассказал позже журналист Наум Гребнев.
«В этот день над полем под Лозовенькой постоянно висело самолетов тридцать или больше, немцы. Они не покидали небо до тех пор, пока их не сменяли другие эскадрильи, заправленные бомбами и пулеметными лентами. Бомбежка длилась весь день. Бомба или пуля непременно находила человека, лошадь или грузовик. Впрочем, все поле было изрезано балками, и поэтому те, что шли низом, подвергались меньшей опасности. Имея карты, мы знали, что надо в течение дня постараться выйти к восточной части кольца окружения и, когда стемнеет, попытаться прорваться к Донцу. В затишье накануне наступления к нам в часть приезжали два московских писателя, Джек Алтаузен и Михаил Розенфельд, побывали на батарее, беседовали с солдатами. Джек Алтаузен читал стихи, которые мне очень понравились. Я подошел к ним и что-то спросил про литераторов, моих знакомых. Теперь, 27-го числа, я встретил их на этом поле, они попали в окружение вместе со всеми. Оба были растеряны и обратились к нам за советом. К сожалению, они были слишком растеряны, чтобы воспользоваться нашим советом. Мы трое были опытнее их, каждый из нас уже выходил из окружения в сорок первом. Мы сказали, что хотим днем дойти до восточной окраины, оттуда самый короткий путь к Донцу, показали все по карте, но они не пошли с нами. Под вечер я встретил кого-то с нашей батареи, и он сказал: „Помнишь, приезжали писатели? Ты еще их спрашивал о чем-то. Оба убиты. Только что. Когда танки пошли“. Случилось это 15 мая 1942 года.
СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ БЕЛЯЕВ
Родился 9 (22) января 1883 года в Москве в семье священника.
Сменил множество профессий. Даже был певчим в храме, суфлером.
Окончил Юрьевский (Тартуский) университет – медицинский факультет. Всю жизнь занимался врачембной деятельностью, что не мешало ему писать. После революции сотрудничал в РОСТА. Писал сценарии, пьесы, очерки. Как любили указывать в газетах того времени: «Трудовой интеллигент-культурник, задыхавшийся в условиях дооктябрьской действительности и ставший после Октября деятельным сотрудником Советской власти».
Первая книга – «Семинарские очерки» (1906).
Через двадцать лет книга рассказов «Пожар» (1926).
В том же году – повесть «Как Иван Иванович от большевиков бегал».
В соавторстве с популярным советским писателем Борисом Пильняком написал документальную книгу о бойнях – «Мясо». Другая документальная книга – «Записки советского врача» (1927) – очень нравились Владимиру Маяковскому, он даже советовал С. Беляеву назвать ее «Блокнотом советского врача». Так ему казалось современнее.
В 1928 году в журнале «Авиация и химия» появилась первая фантастическая повесть Сергея Беляева «Истребитель 17-Y». «Зловещему изобретателю Урландо, очередному претенденту на мировое господство, – не очень одобрительно отзывался о повести критик и литературовед Е. П. Брандис, – противопоставлены советские ученые, использующие аналогичное открытие в мирных целях. Все в этом романе донельзя преувеличено: и разрушительная сила аппарата Урландо, и тот же самый фантастический принцип извлечения энергии, помогающий советским ученым выращивать пшеницу за двадцать четыре часа, и гипертрофированно-отрицательные типы, и плакатные положительные герои, не поддающиеся никаким человеческим слабостям, и та необыкновенная легкость, с какой советские торпеды, управляемые по радио, уничтожают грозный „истребитель“ Урландо».
Вот первый попавший на глаза отрывок.
«Надо различать беспородные сорта, – объяснила старшая ассистентка Шэн, – и сортовые семена. Их мы создаем на опытных полях. Отбираем зерна с каждого колоса, взвешиваем, определяем характерные признаки, подбираем и высеиваем вручную. Выращиваем, подбирая нужные нам свойства посредством гибридизации. На этом пути, как вы знаете, замечательных результатов в садоводстве достиг Мичурин. Мы же работаем с зерновыми культурами. Селекция повышает урожай на двадцать процентов и выше. Выведенные академиком Лысенко сорта пшеницы по своим свойствам сейчас стоят выше всех.
– Много мудрых вещей знаете вы, Татьяна Иосифовна, – тихо сказал Лебедев.
– Таких, как я, много, Антон Григорьевич. Мы – вся страна. И мы делаем только свою часть общего дела. Ведь одной селекции для повышения урожайности мало. Прошлогодний урожай в одиннадцать миллиардов пудов зависел от целого ряда больших мероприятий в государственном масштабе. Огромную роль сыграло повсеместное введение в СССР правильного севооборота…»
Известность Сергею Беляеву принес научно-фантастический роман «Радио-мозг» (1926), сперва из номера в номер печатавшийся в «Рабочей газете», затем появившийся отдельным изданием. Послесловие к «Радио-мозгу» написал инженер Б. Кажинский, тот самый, что проводил с дрессировщиком В. Дуровым опыты над изменением психики животных и ставший прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева (Александра) «Властелин мира». Б. Кажинский подчеркивал доступность, читаемость, современность романа. Это действительно было так. Все отвечало времени: и язык (наркомздравовцы, лекпомы, самоуки…), и герои (энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным решительным действиям доктор Тах, решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, Мишутка – рубаха-парень, лихой самоучка, сумевший самостоятельно написать пролетарскую симфонию для домр…), и интонация, и тональность. «Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы».
Впрочем, о великом открытии, преобразующем мир, доктор Тах не торопится доложить даже близкой ему рабочей массе. Он прекрасно знает, что великие открытия далеко не всегда безопасны, любое из них, на вид самое безобидное, можно использовать для низких целей. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг, – Г. П.) начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне…»
Перелистывая пожелтевшие от времени страницы журналов и книг, отчетливо чувствуешь жгучий интерес ко всему, связанному с реальной будущей войной. «Советская литература, – например, указывал Николай Тихонов, – почему-то избегает разработки таких тем, как наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются, обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об этом следует вспомнить в литературе».
Вспомнили. Появилось множество военно-фантастических романов, повестей, рассказов. Энергичный, жаждущий известности Сергей Беляев тоже внес свою лепту в это немаловажное дело: в 1939 году он кардинально переработал написанную более десяти лет назад научно-фантастическую повесть «Истребитель 17-Y» в роман «Истребитель 2Z».
В «Радио-мозге» герои Беляева обращались с наукой достаточно свободно.
«От аппарата Гричаров, – говорил один из них, – не скрывается ни одна человеческая мысль, как они хвастают в своих шантажных радио, которые я перехватываю. И хотя мне кажется, что этого пока еще нет, они лгут и шантажируют, но это может стать фактом каждую минуту… Мы приняли меры… Мишутка со своей дифракционной решеткой пришел нам на помощь… Он использовал Мелликэновскую зыбь микроволн, и мы теперь имеем радиозаграждение… Сейчас мы с вами окружены этим заграждением, и извне ни одна волна посторонних генераторов, в том числе и Гричаровских, не проникает к нам».
В романе «Истребитель 2Z» все выглядело еще проще.
Прославленный советский летчик Лебедев так объясняет свой замысел.
«Давно ли Блерио перелетел через Ла-Манш? Тогда весь мир взволнованно говорил об этом „чуде“. А теперь ни дальние расстояния, ни высокий стратосферный потолок, ни крейсерская скорость порядка 500 километров в час, ни полеты в неблагоприятных метеорологических условиях не удивляют и не смущают советских пилотов и штурманов. Еще в 1934 году советские летчики Громов, Филин и Спирин покрыли без посадки по замкнутой кривой 12 711 километров. Летом 1936 года Чкалов, Байдуков и Беляков по Сталинскому маршруту пролетели, в труднейших арктических условиях, без посадки 9 374 километра. Эти же Герои Советского Союза через год продолжили Сталинский маршрут, открыв кратчайший путь из Москвы в США через Северный полюс. Вскоре Герои Советского Союза Громов, Юмашов и Данилин по той же трассе – через Северный полюс, Канаду и США – пролетели из Москвы до границы Мексики, покрыв по прямой свыше 11 000 километров. А замечательный полет Коккинаки?… С тех пор все важнейшие рекорды авиации, особенно по дальности, высотности и полетам с полезной нагрузкой, крепко держатся в руках советских летчиков…»
С карандашом в руке Лебедев уверенно заявлял: «…планируемый мною перелет – серьезное предприятие! Водопьянов мечтал о Северном полюсе, Георгий Байдуков – о кругосветном путешествии через два полюса, а я… Тридцать тысяч четыреста пятьдесят километров без посадки – прямо к антиподам… Вот замысел! Сначала через всю нашу страну, затем Тихий океан пересечь наискось… – Крупными шагами Лебедев прошелся по кабинету, распахнул дверь и вышел на балкон. С высоты десятого этажа ему открылась панорама громадного города, окутанного теплым величием весенней ночи. Рубиновые звезды на башнях Кремля красиво выделялись, как путеводные маяки. Лебедев долго смотрел на них, чувствуя, как постепенно приходит к нему удивительная внутренняя успокоенность».
В первом варианте романа («Истребитель 17-Y») было много подобных лекций, а в новом издании («Истребитель 2Z») книга Сергея Беляева превратился в сплошной плакат: черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. И сюжет не отпугивал сложностью. Все тот же Урландо, мрачный гений, изобретатель чудовищных лучей смерти, угрожает молодой Советской стране, даже захватывает летчика Лебедева в плен, а потом ни с того ни с сего сам отправляется в логово своих заклятых врагов, то есть в цветущую молодую Советскую страну. Оказывается, до него дошли смутные слухи о том, что советские ученые самостоятельно добились полученных им результатов, и даже пошли в своих исследованиях дальше. Это тревожит Урландо. Опрокидывая в рот очередную рюмку «Черри-Чоис», он напоминает, что «…на земле должны властвовать только мы, представители высшей расы… Вот я – седьмой потомок знаменитого корсара „Золотого Старлатти“, владыки Адриатического моря. Он был грозой Средиземноморья. Седьмой потомок его удивит мир. Седьмой – это я».
Претерпев массу приключений, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, построили такую машину, которая, выйдя в поле, одновременно и удобряет и засеивает его за счет новых химических веществ и технологий, как бы сейчас сказали, – и это сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!
Даже для сурового 1939 года это звучало вызывающе. Критик А. Ивич недовольно писал: «Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева – значит, невыносимо опошлять серьезное дело!» Попутно А. Ивич указывал и на легко угадываемую, даже в мелочах, литературную зависимость Сергея Беляева от фантастических романов Алексея Толстого. Например, у Сергея Беляева – Урландо-Штопаный нос, у Алексея Толстого – Гастон-Утиный нос, и так далее.
В финале «Истребителя 2Z» советские бойцы лихо разделывались с ужасной военной машиной Урландо. Одна из иллюстраций в книге так и была подписана: «Враг разбит на его собственной территории». Соответственно, тайна мрачного гения перестала быть тайной. Раскаявшийся Урландо откровенно признался: «Когда-то я мечтал о мировой славе и почестях, мечтал о триумфах в стенах самых знаменитых академий мира, мысленно видел себя делающим доклад нобелевскому комитету о своих работах и изобретениях. Но, запутавшись в паутине провокаций, полицейских связей, шпионажа и диверсий, я скатился по наклонной плоскости. И вот логика событий привела меня в качестве пленника в штаб фронта Красной Армии, перед лицо этой специальной комиссии, возглавляемой моим бывшим пленником, генералом Лебедевым».
Теперь Ураландо охотно отвечает даже на вопросы, связанные с самой сокровенной тайной его истребителя.
«Что обозначала буква „зет“ в ваших формулах?
Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:
– Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.
– Это известно, – сухо ответил Груздев. – Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд – буквой Z. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.
Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:
– Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомных реакций.
Урландо наморщил лоб и встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:
– У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают…»
В 1945 году вышла новая научно-фантастическая повесть Сергея Беляева «Десятая планета». «Двадцатого октября 1956 года, – так она начиналась, – к вечеру погода окончательно испортилась. Над зданиями Главного астрономического института нависли серые низкие облака. Холодная изморось легким полупрозрачным туманом стояла за окнами…»
Двадцатого октября 1956 года…
Но я-то, школьник, читал эту книжку в… 1958 году!
Поэтому я ждал необыкновенного! Я ждал великих прозрений.
Да, изящная посылка. Обнаружена еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. При этом движется она с точно такой же скоростью, как Земля. Этакая планета-невидимка. Но «…звезды там были необычайно крупны, ярки и близки. Казалось, что, приподнявшись на цыпочки, можно схватить любую из этих лучистых игрушек. Академик (Солнцев, герой повести, –
Сменил множество профессий. Даже был певчим в храме, суфлером.
Окончил Юрьевский (Тартуский) университет – медицинский факультет. Всю жизнь занимался врачембной деятельностью, что не мешало ему писать. После революции сотрудничал в РОСТА. Писал сценарии, пьесы, очерки. Как любили указывать в газетах того времени: «Трудовой интеллигент-культурник, задыхавшийся в условиях дооктябрьской действительности и ставший после Октября деятельным сотрудником Советской власти».
Первая книга – «Семинарские очерки» (1906).
Через двадцать лет книга рассказов «Пожар» (1926).
В том же году – повесть «Как Иван Иванович от большевиков бегал».
В соавторстве с популярным советским писателем Борисом Пильняком написал документальную книгу о бойнях – «Мясо». Другая документальная книга – «Записки советского врача» (1927) – очень нравились Владимиру Маяковскому, он даже советовал С. Беляеву назвать ее «Блокнотом советского врача». Так ему казалось современнее.
В 1928 году в журнале «Авиация и химия» появилась первая фантастическая повесть Сергея Беляева «Истребитель 17-Y». «Зловещему изобретателю Урландо, очередному претенденту на мировое господство, – не очень одобрительно отзывался о повести критик и литературовед Е. П. Брандис, – противопоставлены советские ученые, использующие аналогичное открытие в мирных целях. Все в этом романе донельзя преувеличено: и разрушительная сила аппарата Урландо, и тот же самый фантастический принцип извлечения энергии, помогающий советским ученым выращивать пшеницу за двадцать четыре часа, и гипертрофированно-отрицательные типы, и плакатные положительные герои, не поддающиеся никаким человеческим слабостям, и та необыкновенная легкость, с какой советские торпеды, управляемые по радио, уничтожают грозный „истребитель“ Урландо».
Вот первый попавший на глаза отрывок.
«Надо различать беспородные сорта, – объяснила старшая ассистентка Шэн, – и сортовые семена. Их мы создаем на опытных полях. Отбираем зерна с каждого колоса, взвешиваем, определяем характерные признаки, подбираем и высеиваем вручную. Выращиваем, подбирая нужные нам свойства посредством гибридизации. На этом пути, как вы знаете, замечательных результатов в садоводстве достиг Мичурин. Мы же работаем с зерновыми культурами. Селекция повышает урожай на двадцать процентов и выше. Выведенные академиком Лысенко сорта пшеницы по своим свойствам сейчас стоят выше всех.
– Много мудрых вещей знаете вы, Татьяна Иосифовна, – тихо сказал Лебедев.
– Таких, как я, много, Антон Григорьевич. Мы – вся страна. И мы делаем только свою часть общего дела. Ведь одной селекции для повышения урожайности мало. Прошлогодний урожай в одиннадцать миллиардов пудов зависел от целого ряда больших мероприятий в государственном масштабе. Огромную роль сыграло повсеместное введение в СССР правильного севооборота…»
Известность Сергею Беляеву принес научно-фантастический роман «Радио-мозг» (1926), сперва из номера в номер печатавшийся в «Рабочей газете», затем появившийся отдельным изданием. Послесловие к «Радио-мозгу» написал инженер Б. Кажинский, тот самый, что проводил с дрессировщиком В. Дуровым опыты над изменением психики животных и ставший прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева (Александра) «Властелин мира». Б. Кажинский подчеркивал доступность, читаемость, современность романа. Это действительно было так. Все отвечало времени: и язык (наркомздравовцы, лекпомы, самоуки…), и герои (энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным решительным действиям доктор Тах, решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, Мишутка – рубаха-парень, лихой самоучка, сумевший самостоятельно написать пролетарскую симфонию для домр…), и интонация, и тональность. «Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы».
Впрочем, о великом открытии, преобразующем мир, доктор Тах не торопится доложить даже близкой ему рабочей массе. Он прекрасно знает, что великие открытия далеко не всегда безопасны, любое из них, на вид самое безобидное, можно использовать для низких целей. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг, – Г. П.) начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне…»
Перелистывая пожелтевшие от времени страницы журналов и книг, отчетливо чувствуешь жгучий интерес ко всему, связанному с реальной будущей войной. «Советская литература, – например, указывал Николай Тихонов, – почему-то избегает разработки таких тем, как наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются, обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об этом следует вспомнить в литературе».
Вспомнили. Появилось множество военно-фантастических романов, повестей, рассказов. Энергичный, жаждущий известности Сергей Беляев тоже внес свою лепту в это немаловажное дело: в 1939 году он кардинально переработал написанную более десяти лет назад научно-фантастическую повесть «Истребитель 17-Y» в роман «Истребитель 2Z».
В «Радио-мозге» герои Беляева обращались с наукой достаточно свободно.
«От аппарата Гричаров, – говорил один из них, – не скрывается ни одна человеческая мысль, как они хвастают в своих шантажных радио, которые я перехватываю. И хотя мне кажется, что этого пока еще нет, они лгут и шантажируют, но это может стать фактом каждую минуту… Мы приняли меры… Мишутка со своей дифракционной решеткой пришел нам на помощь… Он использовал Мелликэновскую зыбь микроволн, и мы теперь имеем радиозаграждение… Сейчас мы с вами окружены этим заграждением, и извне ни одна волна посторонних генераторов, в том числе и Гричаровских, не проникает к нам».
В романе «Истребитель 2Z» все выглядело еще проще.
Прославленный советский летчик Лебедев так объясняет свой замысел.
«Давно ли Блерио перелетел через Ла-Манш? Тогда весь мир взволнованно говорил об этом „чуде“. А теперь ни дальние расстояния, ни высокий стратосферный потолок, ни крейсерская скорость порядка 500 километров в час, ни полеты в неблагоприятных метеорологических условиях не удивляют и не смущают советских пилотов и штурманов. Еще в 1934 году советские летчики Громов, Филин и Спирин покрыли без посадки по замкнутой кривой 12 711 километров. Летом 1936 года Чкалов, Байдуков и Беляков по Сталинскому маршруту пролетели, в труднейших арктических условиях, без посадки 9 374 километра. Эти же Герои Советского Союза через год продолжили Сталинский маршрут, открыв кратчайший путь из Москвы в США через Северный полюс. Вскоре Герои Советского Союза Громов, Юмашов и Данилин по той же трассе – через Северный полюс, Канаду и США – пролетели из Москвы до границы Мексики, покрыв по прямой свыше 11 000 километров. А замечательный полет Коккинаки?… С тех пор все важнейшие рекорды авиации, особенно по дальности, высотности и полетам с полезной нагрузкой, крепко держатся в руках советских летчиков…»
С карандашом в руке Лебедев уверенно заявлял: «…планируемый мною перелет – серьезное предприятие! Водопьянов мечтал о Северном полюсе, Георгий Байдуков – о кругосветном путешествии через два полюса, а я… Тридцать тысяч четыреста пятьдесят километров без посадки – прямо к антиподам… Вот замысел! Сначала через всю нашу страну, затем Тихий океан пересечь наискось… – Крупными шагами Лебедев прошелся по кабинету, распахнул дверь и вышел на балкон. С высоты десятого этажа ему открылась панорама громадного города, окутанного теплым величием весенней ночи. Рубиновые звезды на башнях Кремля красиво выделялись, как путеводные маяки. Лебедев долго смотрел на них, чувствуя, как постепенно приходит к нему удивительная внутренняя успокоенность».
В первом варианте романа («Истребитель 17-Y») было много подобных лекций, а в новом издании («Истребитель 2Z») книга Сергея Беляева превратился в сплошной плакат: черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. И сюжет не отпугивал сложностью. Все тот же Урландо, мрачный гений, изобретатель чудовищных лучей смерти, угрожает молодой Советской стране, даже захватывает летчика Лебедева в плен, а потом ни с того ни с сего сам отправляется в логово своих заклятых врагов, то есть в цветущую молодую Советскую страну. Оказывается, до него дошли смутные слухи о том, что советские ученые самостоятельно добились полученных им результатов, и даже пошли в своих исследованиях дальше. Это тревожит Урландо. Опрокидывая в рот очередную рюмку «Черри-Чоис», он напоминает, что «…на земле должны властвовать только мы, представители высшей расы… Вот я – седьмой потомок знаменитого корсара „Золотого Старлатти“, владыки Адриатического моря. Он был грозой Средиземноморья. Седьмой потомок его удивит мир. Седьмой – это я».
Претерпев массу приключений, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, построили такую машину, которая, выйдя в поле, одновременно и удобряет и засеивает его за счет новых химических веществ и технологий, как бы сейчас сказали, – и это сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!
Даже для сурового 1939 года это звучало вызывающе. Критик А. Ивич недовольно писал: «Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева – значит, невыносимо опошлять серьезное дело!» Попутно А. Ивич указывал и на легко угадываемую, даже в мелочах, литературную зависимость Сергея Беляева от фантастических романов Алексея Толстого. Например, у Сергея Беляева – Урландо-Штопаный нос, у Алексея Толстого – Гастон-Утиный нос, и так далее.
В финале «Истребителя 2Z» советские бойцы лихо разделывались с ужасной военной машиной Урландо. Одна из иллюстраций в книге так и была подписана: «Враг разбит на его собственной территории». Соответственно, тайна мрачного гения перестала быть тайной. Раскаявшийся Урландо откровенно признался: «Когда-то я мечтал о мировой славе и почестях, мечтал о триумфах в стенах самых знаменитых академий мира, мысленно видел себя делающим доклад нобелевскому комитету о своих работах и изобретениях. Но, запутавшись в паутине провокаций, полицейских связей, шпионажа и диверсий, я скатился по наклонной плоскости. И вот логика событий привела меня в качестве пленника в штаб фронта Красной Армии, перед лицо этой специальной комиссии, возглавляемой моим бывшим пленником, генералом Лебедевым».
Теперь Ураландо охотно отвечает даже на вопросы, связанные с самой сокровенной тайной его истребителя.
«Что обозначала буква „зет“ в ваших формулах?
Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:
– Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.
– Это известно, – сухо ответил Груздев. – Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд – буквой Z. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.
Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:
– Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомных реакций.
Урландо наморщил лоб и встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:
– У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают…»
В 1945 году вышла новая научно-фантастическая повесть Сергея Беляева «Десятая планета». «Двадцатого октября 1956 года, – так она начиналась, – к вечеру погода окончательно испортилась. Над зданиями Главного астрономического института нависли серые низкие облака. Холодная изморось легким полупрозрачным туманом стояла за окнами…»
Двадцатого октября 1956 года…
Но я-то, школьник, читал эту книжку в… 1958 году!
Поэтому я ждал необыкновенного! Я ждал великих прозрений.
Да, изящная посылка. Обнаружена еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. При этом движется она с точно такой же скоростью, как Земля. Этакая планета-невидимка. Но «…звезды там были необычайно крупны, ярки и близки. Казалось, что, приподнявшись на цыпочки, можно схватить любую из этих лучистых игрушек. Академик (Солнцев, герой повести, –