Страница:
С первых дней войны А. П. Казанцев в армии.
Правда, «…первые два дня я дописывал последние страницы романа „Арктический мост“ и успел сдать его директору Детиздата Дубровиной, уже надевшей форму майора».
Самому А. П. Казанцеву за его оборонные изобретения было присвоено звание воен-инженера III ранга с назначением командиром спецчасти и главным инженером специализированного завода, вскоре превращенного в научно-исследовательский институт. «Нам с Иосифьяном (директором завода, – Г. П.) удалось привлечь для работы много активных изобретателей и ученых. Из них четверо стали после войны академиками. Изобретатели же были представлены уже тогда заслуженным деятелем советской техники (а после войны писателем-фантастом) В. Д. Охотниковым, доктором наук Г. И. Бабатом, тоже потом проявившим себя в литературе. Пришли к нам Юрий Александрович Долгушин, изобретатель и уже прославленный писатель-фантаст, автор нашумевшего романа «Генератор чудес», мой соратник по Нью-Йоркской выставке изобретатель и эксперт по изобретениям З. Л. Персиц и, наконец, Кирилл Константинович Андреев, который возглавил в институте бюро технической информации (редактор не только моего первого, но и нескольких последующих романов…»
«Теперь, спустя столько лет, – писал А. П. Казанцев в „Пунктире воспоминаний“, – можно рассказать кое о чем, что удалось тогда сделать. Ленинград был в блокаде. Снова мы встретились с академиком Абрамом Федоровичем Иоффе. На этот раз речь шла о реализации его открытий в области полупроводников. Партизаны нуждались в бесперебойной связи. Радиопередатчикам необходимо питание. Доставлять радиобатарейки трудно. Как обеспечить наших разведчиков в немецком тылу? Академик Иоффе предложил создать у нас лабораторию под руководством его сотрудника Юрия Петровича Маслоковца. Лаборатория приступила к работе. Какие подозрения мог вызвать „мирный“ с виду чайник, намеренно помятый, закопченный? Но если в лесной глухомани подвесить его над костром и подключить к тайным клеммам провода, то скрытые в дне полупроводники, нагреваясь, давали электрический ток…»
«На непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясение земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой скамьи, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит. По приезде в Москву я обратился в Сейсмологический институт Академии наук СССР, и попросил сравнить сейсмограммы тунгусской катастрофы 1908 года с атомными взрывами в Японии. Они оказались похожи как близнецы. Во мне проснулся и зашептал фантаст: „А падал ли вообще Тунгусский метеорит? Ведь не осталось ни кратера, ни осколков! Почему там, в эпицентре, стоит голыми столбами лес, а вокруг на площади, сравнимой с небольшим европейским государством, все деревья лежат веером? Не произошел ли взрыв в воздухе, срезав ветви лиственниц в эпицентре, где фронт волны был перпендикулярен стволам, и повалив все остальные, в особенности на возвышенностях, даже отдаленных? Не был ли взрыв атомным, когда температура в месте взрыва повысилась до десятков миллионов градусов, превратив в пар все, что не взорвалось? Потому и не выпали осколки взорвавшегося тела, они умчались в верхние слои атмосферы и там своей радиацией вызвали свечение окружающих слоев воздуха…“
«И понял я, – вспоминал Казанцев, – что мое место все-таки в фантастике. Издательство „Молодая гвардия“, готовя к выходу книгу „Арктический мост“, ходатайствовало перед высокими инстанциями о моем возвращении в литературу. Теперь уже как литератор, посетил я Институт физических проблем академика П. Л. Капицы. Академик Л. Д. Ландау объяснял мне механизм атомного взрыва. Потом консультировался в университете с академиком Игорем Евгеньевичем Таммом, считавшим, что ядерный взрыв космического тела возможен лишь при условии, что оно искусственного происхождения…»
В 1946 году в журнале «Вокруг света» появился рассказ-гипотеза «Взрыв», вызвавший яростную дискуссию. Позже, продолжая поднятую А. П. Казанцевым тему, в журнале «Знание – сила» писатель Борис Ляпунов напечатал уже свой очерк «Из глубины Вселенной». В противовес Казанцеву, Ляпунов утверждал, что неведомый космический корабль, взорвавшийся над Тунгуской, мог прибыть к нам все-таки не с Марса, а с Венеры. Шумиха, вызванная этими публикациями, оказалась такой, что ученым из Метеоритной комиссии при Академии Наук СССР пришлось попридержать разошедшихся фантастов.
Зато в наше время попридержать фантазеров некому.
Вот заметка из газеты «Известия» от 23 сентября 1994 года.
«Красноярский инженер Лавбин убежден, что нашел осколок тунгусского метеорита… Инженер утверждает, что в одном из космических осколков он обнаружил рукотворный предмет…Расчищая найденное тело (обломок метеорита, – Г. П.), инженер наткнулся на шевелящийся предмет…»
«Мы пытались, – (цитируется книга Б. Вронского „Тропой Кулика“, – Г. П.), – привлечь к участию в экспедиции Казанцева. Я в Москве беседовал с ним. А. П. был в восторге. Обязательно, говорит, поеду. Буду ждать вашего письма. Письмо ему послали. Написали, что группа укомплектована, состоит из научных работников и студентов-выпускников, оснащена самой современной радиометрической аппаратурой. Выезд в первых числах июля (1959 г). Ждем вас, А. П., в конце июня в Томске. В ответ получаем телеграмму, в которой… Впрочем, вот она… «Томск, бетатронная лаборатория, Плеханову. Только что вернулся кругосветного путешествия, должен отправиться международный конгресс. Искренне сожалею, что не могу принять участие вашей интересной экспедиции, которой желаю успеха. Особенно рекомендую провести металлометрические исследования всей таблицы Менделеева различных участков места катастрофы. Рассчитываю ознакомиться с вашими выводами, ради чего задерживаю свое выступление, связанное с моей гипотезой. Интерес к ней огромен и за рубежом. Ваша экспедиция окажется центром внимания. Нам помогают смелые и обоснованные заключения Шкловского (астрофизик – утверждал искусственное происхождение спутников Марса, считал их полыми телами, своеобразными музеями, запущенными в космос много тысяч лет назад, но позднее отказавшийся от таких представлений, – Г. П.). Жму руки участников экспедиции, мысленно с вами. Казанцев».
В 1946 году вышел в свет научно-фантастический роман «Арктический мост».
Речь в нем шла о строительстве трансарктического подводного туннеля длиной почти 4 000 км., связывающего Советский Союз и США. «Однажды было так, – вспоминал фантаст Г. Гребнев. – Писатель написал фантастический роман о подводном туннеле между Америкой и Азией. Книга получилась интересная, хотя ее в свое время и поругали. Некий старый опытный журналист заинтересовался вопросом: а как же реально, можно построить туннель между Америкой и Азией или нет? Он начал узнавать, делалось ли что-нибудь в этом направлении, и выяснил, что в начале XIX века был такой проект, предложенный одним французским инженером. По его проекту железнодорожный туннель должен был пролегать под Беринговым проливом. Это была как будто уже не фантастика, а тщательно разработанный проект Аляско-Сибирской железнодорожной магистрали, в котором было предусмотрено также и строительство туннеля под Беринговым проливом… Наш журналист продолжал искать… И дальнейшие литературные розыски привели его от проектов и схем инженеров к крупнейшему международному заговору империалистов, собиравшихся под видом концессии отторгнуть от России огромные пространства на русском Востоке. Этим заговором был опутан весь русский царский двор. Здесь были пущены в ход подкупы, убийства, шантаж. – все…»
Опыт арктических рейсов на ледоколе «Георгий Седов» позволил А. П. Казанцеву написать рассказы, составившие книги «Против ветра» (1951) и «Гость из космоса» (1958).
В 1951 году вышел роман-мечта «Мол Северный».
В 1956 году этот роман появился в новом варианте («Полярная мечта»).
Инженер Алексей Карцев ограждал гигантской ледяной плотиной Северный морской путь от полярных льдов. Но этого мало. Академик Овесян предлагал погрузить в воды Ледовитого океана искусственное термоядерное солнце. Изменить климат огромного региона – А. П. Казанцева всегда привлекали масштабные планы.
Повесть «Планета бурь» в 1959 году печаталась с продолжением в «Комсомольской правде», в 1963 году вышла под названием «Внуки Марса».
В 1960 году появилась «Лунная дорога».
В 1964 году – «Льды возвращаются».
В 1973 году – «Сильнее времени».
Встречи с крупными учеными (Л. Ландау, Лео Сцилард, Нильс Бор, А. Несмеянов, В. Миткевич, А. Иоффе) подпитывали воображение писателя. Например, в романе «Купол Надежды» (1980) отразились научные идеи академика Несмеянова. «Меня больше всего поразило, – писал А. П. Казанцев, – что для уничтожения голода на Земле нет нужды изобретать что-нибудь невероятное. Все уже найдено. Одноклеточные грибки – дрожжи к андида – по составу своему и набору аминокислот не отличаются от материнского молока, вырастают эти грибки на тяжелых отходах нефти и увеличиваются за сутки в весе в тысячу раз! Чтобы накормить все человечество, понадобится израсходовать в год смехотворно малое количество нефти – пятьдесят тысяч тонн, приготовляя из полученного белка все виды пищи».
«Я считаю себя учеником Алексея Толстого, – писал Казанцев. – Его беседа со мной, только начинавшим свой литературный путь, помогла мне окончательно выбрать то направление в фантастике, которого я придерживался всю жизнь».
Разговоры с Александром Петровичем обнадеживали.
«Как ваши литературные дела? – спрашивал он меня. – На вас опять давят? Вы наступили кому-нибудь на ногу? Есть вот там у вас в Новосибирске такой… – называл он хорошо знакомую мне фамилию. – У него, похоже, на вас зуб вырос, он уже капал на вас и в Госкомитет по печати… – И тут же страшно раздражался, вдруг вспоминая братьев Стругацких. – Вы ведь из их компании? До них, видите ли, фантастики не было! Так и Парнов с Нудельманом говорят. Они все хотели, чтобы Ефремов приветствовал Стругацких, как новых триумфаторов, но Иван Антонович отказался от такой чести… А теперь подойдите к картине, – командовал Александр Петрович. – (На огромном полотне плыла в пространстве среди звезд обнаженная Андромеда, – Г. П.) – Видите, какая широкая рама, сколько на ней разных автографов? Оставьте свой. Бенц, и ты на это смотри! – командовал он своей собаке. – Вот фломастер».
Я расписался.
Под автографом Станислава Лема.
В 1974 году появился роман Казанцева «Фаэты».
В 1975 году – шахматная книга «Дар Каиссы». В 1981 году – «Пунктир воспоминаний». За ними – романы «Острее шпаги» (1984) и «Клокочущая пустота» (1986); дилогия «Иномиры» (1997), «Звезда Нострадамуса» (2000), автобиографический роман (с элементами фантастики) «Фантаст» (2001, в соавторстве с внуком – Никитой Казанцевым). «Есть ли объяснение легендарно уродливой внешности „носолобого“ Сирано? – несколько наивно размышляла И. В. Семибратова над романом Казанцева „Колокол Солнца“. – Каковы причины его необычайной удачливости в дуэлях, только удивительное везение или загадочные знания? Не было ли более серьезных поводов для схватки и победы де Бержерака, одержанной над ста противниками одновременно, чем те, о которых упоминают современники? Имеет ли он какое-либо касательство к освобождению из заключения и переезду во Францию Кампанеллы, и почему кардинал Ришелье, явный реакционер, помог вызволить прогрессивного итальянского философа? Откуда пришло к Сирано обладание несовместимыми с его эпохой сведениями? Ведь триста лет тому назад он писал об устройствах, напоминающих многоступенчатые ракеты, радиоприемники, телевизоры, о явлении невесомости, о живых организмах, состоящих из содружества клеток, о микробах, открытых два столетия спустя, о существовании в крови антител. Вслед за Джордано Бруно Сирано утверждал, что на других планетах существует разумная жизнь… А что если знаменитый француз общался с инопланетянами, сам путешествовал в межзвездном пространстве?…»
Среди орденов и медалей, полученных А. П. Казанцевым в разные годы, была золотая олимпийская – за лучший шахматный этюд (1964). Но шахматы были не единственным увлечением писателя. Он писал пьесы, сочинял стихи. « Сверкнет порой находка века, Как в черном небе метеор. Но редко славят человека, Слышней, увы, сомнений хор…»
«Любовью с детства к музыке я обязан дружбе с известным композитором, народным артистом РСФСР Антонио Спадавеккиа. Мы создали с ним (его музыка, мои либретто) три одноактные оперы, посвященные завоеванию космоса. Он также оркестровал для ансамбля и мою балладу „Рыбачка“ – произведение, которое исполнялось на эстраде популярной артисткой В. Е. Новиковой. Моим учителем композиции был профессор Московской консерватории, автор учебника по композиции И. И. Дубовский, тщетно пытавшийся помочь мне завершить фортепьянный концерт. Лишь одна его часть в исполнении лауреата международных конкурсов В. Полторацкого и А. Суханова записана на пленку в Московской консерватории».
Вместе с братьями Стругацкими отмечен первой «Аэлитой» (1981).
Умер 13 сентября 2002 года в Переделкино под Москвой.
ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ДОЛГУШИН
Правда, «…первые два дня я дописывал последние страницы романа „Арктический мост“ и успел сдать его директору Детиздата Дубровиной, уже надевшей форму майора».
Самому А. П. Казанцеву за его оборонные изобретения было присвоено звание воен-инженера III ранга с назначением командиром спецчасти и главным инженером специализированного завода, вскоре превращенного в научно-исследовательский институт. «Нам с Иосифьяном (директором завода, – Г. П.) удалось привлечь для работы много активных изобретателей и ученых. Из них четверо стали после войны академиками. Изобретатели же были представлены уже тогда заслуженным деятелем советской техники (а после войны писателем-фантастом) В. Д. Охотниковым, доктором наук Г. И. Бабатом, тоже потом проявившим себя в литературе. Пришли к нам Юрий Александрович Долгушин, изобретатель и уже прославленный писатель-фантаст, автор нашумевшего романа «Генератор чудес», мой соратник по Нью-Йоркской выставке изобретатель и эксперт по изобретениям З. Л. Персиц и, наконец, Кирилл Константинович Андреев, который возглавил в институте бюро технической информации (редактор не только моего первого, но и нескольких последующих романов…»
«Теперь, спустя столько лет, – писал А. П. Казанцев в „Пунктире воспоминаний“, – можно рассказать кое о чем, что удалось тогда сделать. Ленинград был в блокаде. Снова мы встретились с академиком Абрамом Федоровичем Иоффе. На этот раз речь шла о реализации его открытий в области полупроводников. Партизаны нуждались в бесперебойной связи. Радиопередатчикам необходимо питание. Доставлять радиобатарейки трудно. Как обеспечить наших разведчиков в немецком тылу? Академик Иоффе предложил создать у нас лабораторию под руководством его сотрудника Юрия Петровича Маслоковца. Лаборатория приступила к работе. Какие подозрения мог вызвать „мирный“ с виду чайник, намеренно помятый, закопченный? Но если в лесной глухомани подвесить его над костром и подключить к тайным клеммам провода, то скрытые в дне полупроводники, нагреваясь, давали электрический ток…»
«На непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясение земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой скамьи, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит. По приезде в Москву я обратился в Сейсмологический институт Академии наук СССР, и попросил сравнить сейсмограммы тунгусской катастрофы 1908 года с атомными взрывами в Японии. Они оказались похожи как близнецы. Во мне проснулся и зашептал фантаст: „А падал ли вообще Тунгусский метеорит? Ведь не осталось ни кратера, ни осколков! Почему там, в эпицентре, стоит голыми столбами лес, а вокруг на площади, сравнимой с небольшим европейским государством, все деревья лежат веером? Не произошел ли взрыв в воздухе, срезав ветви лиственниц в эпицентре, где фронт волны был перпендикулярен стволам, и повалив все остальные, в особенности на возвышенностях, даже отдаленных? Не был ли взрыв атомным, когда температура в месте взрыва повысилась до десятков миллионов градусов, превратив в пар все, что не взорвалось? Потому и не выпали осколки взорвавшегося тела, они умчались в верхние слои атмосферы и там своей радиацией вызвали свечение окружающих слоев воздуха…“
«И понял я, – вспоминал Казанцев, – что мое место все-таки в фантастике. Издательство „Молодая гвардия“, готовя к выходу книгу „Арктический мост“, ходатайствовало перед высокими инстанциями о моем возвращении в литературу. Теперь уже как литератор, посетил я Институт физических проблем академика П. Л. Капицы. Академик Л. Д. Ландау объяснял мне механизм атомного взрыва. Потом консультировался в университете с академиком Игорем Евгеньевичем Таммом, считавшим, что ядерный взрыв космического тела возможен лишь при условии, что оно искусственного происхождения…»
В 1946 году в журнале «Вокруг света» появился рассказ-гипотеза «Взрыв», вызвавший яростную дискуссию. Позже, продолжая поднятую А. П. Казанцевым тему, в журнале «Знание – сила» писатель Борис Ляпунов напечатал уже свой очерк «Из глубины Вселенной». В противовес Казанцеву, Ляпунов утверждал, что неведомый космический корабль, взорвавшийся над Тунгуской, мог прибыть к нам все-таки не с Марса, а с Венеры. Шумиха, вызванная этими публикациями, оказалась такой, что ученым из Метеоритной комиссии при Академии Наук СССР пришлось попридержать разошедшихся фантастов.
Зато в наше время попридержать фантазеров некому.
Вот заметка из газеты «Известия» от 23 сентября 1994 года.
«Красноярский инженер Лавбин убежден, что нашел осколок тунгусского метеорита… Инженер утверждает, что в одном из космических осколков он обнаружил рукотворный предмет…Расчищая найденное тело (обломок метеорита, – Г. П.), инженер наткнулся на шевелящийся предмет…»
«Мы пытались, – (цитируется книга Б. Вронского „Тропой Кулика“, – Г. П.), – привлечь к участию в экспедиции Казанцева. Я в Москве беседовал с ним. А. П. был в восторге. Обязательно, говорит, поеду. Буду ждать вашего письма. Письмо ему послали. Написали, что группа укомплектована, состоит из научных работников и студентов-выпускников, оснащена самой современной радиометрической аппаратурой. Выезд в первых числах июля (1959 г). Ждем вас, А. П., в конце июня в Томске. В ответ получаем телеграмму, в которой… Впрочем, вот она… «Томск, бетатронная лаборатория, Плеханову. Только что вернулся кругосветного путешествия, должен отправиться международный конгресс. Искренне сожалею, что не могу принять участие вашей интересной экспедиции, которой желаю успеха. Особенно рекомендую провести металлометрические исследования всей таблицы Менделеева различных участков места катастрофы. Рассчитываю ознакомиться с вашими выводами, ради чего задерживаю свое выступление, связанное с моей гипотезой. Интерес к ней огромен и за рубежом. Ваша экспедиция окажется центром внимания. Нам помогают смелые и обоснованные заключения Шкловского (астрофизик – утверждал искусственное происхождение спутников Марса, считал их полыми телами, своеобразными музеями, запущенными в космос много тысяч лет назад, но позднее отказавшийся от таких представлений, – Г. П.). Жму руки участников экспедиции, мысленно с вами. Казанцев».
В 1946 году вышел в свет научно-фантастический роман «Арктический мост».
Речь в нем шла о строительстве трансарктического подводного туннеля длиной почти 4 000 км., связывающего Советский Союз и США. «Однажды было так, – вспоминал фантаст Г. Гребнев. – Писатель написал фантастический роман о подводном туннеле между Америкой и Азией. Книга получилась интересная, хотя ее в свое время и поругали. Некий старый опытный журналист заинтересовался вопросом: а как же реально, можно построить туннель между Америкой и Азией или нет? Он начал узнавать, делалось ли что-нибудь в этом направлении, и выяснил, что в начале XIX века был такой проект, предложенный одним французским инженером. По его проекту железнодорожный туннель должен был пролегать под Беринговым проливом. Это была как будто уже не фантастика, а тщательно разработанный проект Аляско-Сибирской железнодорожной магистрали, в котором было предусмотрено также и строительство туннеля под Беринговым проливом… Наш журналист продолжал искать… И дальнейшие литературные розыски привели его от проектов и схем инженеров к крупнейшему международному заговору империалистов, собиравшихся под видом концессии отторгнуть от России огромные пространства на русском Востоке. Этим заговором был опутан весь русский царский двор. Здесь были пущены в ход подкупы, убийства, шантаж. – все…»
Опыт арктических рейсов на ледоколе «Георгий Седов» позволил А. П. Казанцеву написать рассказы, составившие книги «Против ветра» (1951) и «Гость из космоса» (1958).
В 1951 году вышел роман-мечта «Мол Северный».
В 1956 году этот роман появился в новом варианте («Полярная мечта»).
Инженер Алексей Карцев ограждал гигантской ледяной плотиной Северный морской путь от полярных льдов. Но этого мало. Академик Овесян предлагал погрузить в воды Ледовитого океана искусственное термоядерное солнце. Изменить климат огромного региона – А. П. Казанцева всегда привлекали масштабные планы.
Повесть «Планета бурь» в 1959 году печаталась с продолжением в «Комсомольской правде», в 1963 году вышла под названием «Внуки Марса».
В 1960 году появилась «Лунная дорога».
В 1964 году – «Льды возвращаются».
В 1973 году – «Сильнее времени».
Встречи с крупными учеными (Л. Ландау, Лео Сцилард, Нильс Бор, А. Несмеянов, В. Миткевич, А. Иоффе) подпитывали воображение писателя. Например, в романе «Купол Надежды» (1980) отразились научные идеи академика Несмеянова. «Меня больше всего поразило, – писал А. П. Казанцев, – что для уничтожения голода на Земле нет нужды изобретать что-нибудь невероятное. Все уже найдено. Одноклеточные грибки – дрожжи к андида – по составу своему и набору аминокислот не отличаются от материнского молока, вырастают эти грибки на тяжелых отходах нефти и увеличиваются за сутки в весе в тысячу раз! Чтобы накормить все человечество, понадобится израсходовать в год смехотворно малое количество нефти – пятьдесят тысяч тонн, приготовляя из полученного белка все виды пищи».
«Я считаю себя учеником Алексея Толстого, – писал Казанцев. – Его беседа со мной, только начинавшим свой литературный путь, помогла мне окончательно выбрать то направление в фантастике, которого я придерживался всю жизнь».
Разговоры с Александром Петровичем обнадеживали.
«Как ваши литературные дела? – спрашивал он меня. – На вас опять давят? Вы наступили кому-нибудь на ногу? Есть вот там у вас в Новосибирске такой… – называл он хорошо знакомую мне фамилию. – У него, похоже, на вас зуб вырос, он уже капал на вас и в Госкомитет по печати… – И тут же страшно раздражался, вдруг вспоминая братьев Стругацких. – Вы ведь из их компании? До них, видите ли, фантастики не было! Так и Парнов с Нудельманом говорят. Они все хотели, чтобы Ефремов приветствовал Стругацких, как новых триумфаторов, но Иван Антонович отказался от такой чести… А теперь подойдите к картине, – командовал Александр Петрович. – (На огромном полотне плыла в пространстве среди звезд обнаженная Андромеда, – Г. П.) – Видите, какая широкая рама, сколько на ней разных автографов? Оставьте свой. Бенц, и ты на это смотри! – командовал он своей собаке. – Вот фломастер».
Я расписался.
Под автографом Станислава Лема.
В 1974 году появился роман Казанцева «Фаэты».
В 1975 году – шахматная книга «Дар Каиссы». В 1981 году – «Пунктир воспоминаний». За ними – романы «Острее шпаги» (1984) и «Клокочущая пустота» (1986); дилогия «Иномиры» (1997), «Звезда Нострадамуса» (2000), автобиографический роман (с элементами фантастики) «Фантаст» (2001, в соавторстве с внуком – Никитой Казанцевым). «Есть ли объяснение легендарно уродливой внешности „носолобого“ Сирано? – несколько наивно размышляла И. В. Семибратова над романом Казанцева „Колокол Солнца“. – Каковы причины его необычайной удачливости в дуэлях, только удивительное везение или загадочные знания? Не было ли более серьезных поводов для схватки и победы де Бержерака, одержанной над ста противниками одновременно, чем те, о которых упоминают современники? Имеет ли он какое-либо касательство к освобождению из заключения и переезду во Францию Кампанеллы, и почему кардинал Ришелье, явный реакционер, помог вызволить прогрессивного итальянского философа? Откуда пришло к Сирано обладание несовместимыми с его эпохой сведениями? Ведь триста лет тому назад он писал об устройствах, напоминающих многоступенчатые ракеты, радиоприемники, телевизоры, о явлении невесомости, о живых организмах, состоящих из содружества клеток, о микробах, открытых два столетия спустя, о существовании в крови антител. Вслед за Джордано Бруно Сирано утверждал, что на других планетах существует разумная жизнь… А что если знаменитый француз общался с инопланетянами, сам путешествовал в межзвездном пространстве?…»
Среди орденов и медалей, полученных А. П. Казанцевым в разные годы, была золотая олимпийская – за лучший шахматный этюд (1964). Но шахматы были не единственным увлечением писателя. Он писал пьесы, сочинял стихи. « Сверкнет порой находка века, Как в черном небе метеор. Но редко славят человека, Слышней, увы, сомнений хор…»
«Любовью с детства к музыке я обязан дружбе с известным композитором, народным артистом РСФСР Антонио Спадавеккиа. Мы создали с ним (его музыка, мои либретто) три одноактные оперы, посвященные завоеванию космоса. Он также оркестровал для ансамбля и мою балладу „Рыбачка“ – произведение, которое исполнялось на эстраде популярной артисткой В. Е. Новиковой. Моим учителем композиции был профессор Московской консерватории, автор учебника по композиции И. И. Дубовский, тщетно пытавшийся помочь мне завершить фортепьянный концерт. Лишь одна его часть в исполнении лауреата международных конкурсов В. Полторацкого и А. Суханова записана на пленку в Московской консерватории».
Вместе с братьями Стругацкими отмечен первой «Аэлитой» (1981).
Умер 13 сентября 2002 года в Переделкино под Москвой.
ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ДОЛГУШИН
Родился 6 (18) ноября 1896 года в селе Квириклы под Кутаиси.
Отец – агроном. Дед – Александр Васильевич Долгушин – революционер-народник, умер в Шлиссельбургской крепости. Разговоры в семье нередко касались науки, социальных перемен. В 1916 году окончил гимназию, уехал в Москву, поступил в МВТУ, однако с первого курса был призван в армию. Учился в школе прапорщиков, служил в запасном полку в Тбилиси.
В 1918 демобилизован.
Работал землекопом, грузчиком.
Прошел практический курс геодезии при Тифлисском Землемерном училище, участвовал в экспедициях по Армении и Западной Грузии, осушал Потийские болота. Стихи и очерки печатались в журналах «Феникс», «Куранты», был принят в Союз писателей Грузии. В 1921 году, когда власть меньшевиков пала, снова уехал в Москву, окончил МВТУ им. Баумана. Работал репортером в газетах «Труд» и «Известия», входил в акмеистический «Цех поэтов». «Николай Афанасьевич Байгузов, мой старый друг, тогда еще студент, и великий „снайпер эфира“, в удивительно короткий срок превратившийся в генерал-майора – радиоинженера авиационной службы, ввел меня в электромагнитные дебри. С ним мы строили первый в нашем Союзе кустарный телевизор, показали потом Валериану Владимировичу Куйбышеву шуточный фильм „Микки-Маус“, принятый из-заграницы…»
В 1936 году приступил к работе над научно-фантастическим романом «Генератор чудес». Дело двигалось успешно, но медленно. «Долгушин – чемпион лени, – замечал в одном из писем Г. И. Гуревич. – Он писал только когда его тянули и упрашивали». Тем не менее, первый вариант «Генератора чудес» в 1939 году появился в журнале «Техника – молодежи».
В том же году главы из романа были напечатаны в сборнике «Война».
Победоносная авиация, непобедимый флот, подводные лодки, танки, отравляющие вещества, всепобеждающая пехота, – в те годы о будущей (и вполне реальной) войне писали много.
И не только советские писатели.
«9 июля, – (цитируется военно-фантастический роман Гальдерса „Воздушная война 1936 года“, – Г. П.), – Париж проснулся после тяжелой, горячей, безветренной ночи… Земля заколебалась… Взрывы, рев сирены, треск зенитных орудий, трескотня пулеметов… Но все звуки перекрывались ужасающим свистом бомб. Люди в смертельном страхе забивались в темные туннели метро. На вокзале у Оперы один за другим остановились два переполненных поезда. Оглушительный удар, треск, бледно-желтая огненная искра. Рушатся стены, секунда ужасного мертвого молчания, потом стоны, звериные крики. На расстоянии 50 метров от входа в метро бомба в тысячу килограммов пробила мостовую, бронированные своды тоннеля и взорвалась. Сотни людей раздавлены одним лишь давлением воздуха. Испорчен водопровод, разорваны трубы, зияющие воронки наполнены водой…»
В другом романе – (Фоулер-Райт, «Война 1938 года») – фашистская Германия молниеносно и победоносно захватывала Чехословакию. Счет шел буквально на часы. Не успел германский посол передать ультиматум испуганным чехословацким властям, как Нюрнбергская радиостанция уже выдала в эфир условный сигнал – музыкальную фразу из «Елены Египетской». Под возвышенные звуки Штрауса бесчисленные эскадрильи фашистских бомбардировщиков вмиг смели с лица земли древнюю столицу Чехии. «Нельзя было отличить единичные взрывы, все сливалось в беспрерывный оглушительный гул. Здания в северном предместье рушились, словно карточные домики, и вспыхивали ярким пламенем, образуя как бы постоянно расширяющуюся завесу огня… Дом, одна стена которого обрушилась, еще продолжал стоять… Со стороны улицы были видны расположенные друг над другом этажи, а в открытых с улицы квартирах – мебель, ковры, картины…»
Роман Ю. А. Долгушина был направлен против таких текстов.
Ценность романа заключалась даже не столько в пионерском для своего времени осмыслении электромагнитной природы мышления, сколько в том, что профессор Ридан и его помощник Николай Тунгусов – герои романа – действительно старались достигнуть мира на земле научными методами.
Сам писатель в первые же дни Отечественной войны записался в народное ополчение. Заболел, попал в госпиталь. В госпитале написал повесть «С противотанковым ружьем». В 1943 году (в соавторстве с Н. А. Абрамовым) выпустил книжку «Оружие пехоты». Выздоровев, работал в оборонном НИИ. «Не то в луже, не то в озерке, – вспоминал А. П. Казанцев, – плавал в изобретенной им резиновой лодочке, выполненной заодно с резиновыми сапогами-ластами, Юрий Александрович Долгушин…»
В сборнике «Война» главы из романа вошли под названием «Лучи жизни».
«Профессор Ридан ставил клетку перед толстым свинцовым экраном, направляя невидимый луч в голову животного. Очередная волна возбуждала, заставляла действовать какой-то центр мозгового вещества, тот, который сам был способен генерировать эту волну. Порой мгновенно, но чаще через некоторое время сказывалось действие луча: приходили в движение те или иные функции организма. Обезьяны покорно ложились, чесались, грустили, опустошали желудок, испытывали голод, все виды возбуждения, страдания, напрягали непроизвольно отдельные мышцы или целые группы их, – все это в зависимости от поворота стрелки на шкале: достаточно было малейшего изменения настройки генератора, чтобы тотчас изменилось и влияние луча. Состояния, вызванные облучением, длились неизменно пока действовал генератор и продолжались потом еще некоторое время в зависимости от того, насколько была повышена мощность излучения, регулируемая особой ручкой…»
Профессор Ридан торопился.
У него были причины торопиться.
Безымянный немецкий любитель-коротковолновик успел передать из фашистской Германии в открытый эфир сообщение о том, что в Мюнхене открыты ужасные лучи смерти, которым человечеству нечего противопоставить. «Лето в этом году уходило медленно, нехотя, как бы с грустью покидая добрую, веселую страну, – писал Ю. А. Долгушин. – И страна, первая в истории и единственная в мире страна, в которой все люди занимались только одним делом, – они изготовляли счастье для себя, – эта страна полнилась богатыми урожаями хлеба, мяса, плодов и вина, хлопка, шерсти, пушнины, гремела металлом чудесных машин, пылала любовью и звенела песнями…»
Конечно, отдать такую страну на разор фашистам профессор Ридан не мог. Все его силы направлены на создание лучей жизни. «Роман „ГЧ“, – писал Всеволод Ревич в книге „Перекресток утопий“, – пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле, что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров идет о науке. По-иному, видимо, и нельзя создавать художественные произведения о науке, об ученых…»
«Роман, – вспоминал сам Долгушин, – написан мною давно, еще до Великой Отечественной войны. История возникновения идеи романа и четырехлетней работы над ним связана с такими интересными, порой почти фантастическими событиями, что уже сама по себе могла бы стать темой самостоятельного произведения. Н. А. Байгузова – (того самого, с кем Долгушин строил первый в СССР телевизор, – Г. П.) – я запечатлел в образе одного из героев романа – Николая Тунгусова. Кстати, второй из главных моих героев – профессор Ридан – более сложное «соединение» нескольких крупных ученых, которых я знал. Ридан – имя вымышленное, родившееся в качестве одного псевдонима за много лет до создания «Генератора чудес». Таким образом, и Анна Ридан – лицо действительное. И Наташа – тоже. И тетя Паша. Больше «натуральных» фигур в романе нет…
Зато в моей жизни их было немало.
Доктор Дубровин Евгений Алексеевич в тесной комнатушке в Тропическом институте заставлял меня держать белую крысу с саркомой на спине, пока он облучал ее ультракороткими волнами; профессор Михаил Васильевич Фролов часами показывал и объяснял мне, как и почему высушивается в несколько секунд сырая доска в поле высокой частоты…
Никогда не забуду наших встреч с академиком Алексеем Дмитриевичем Сперанским в ВИЭМе – Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Человек, книгу которого на такую, казалось бы, «сухую» тему, как «Элементы построения теории медицины» я читал, как увлекательнейший роман, потряс меня своими идеями, удивительной точностью и изяществом анализа явлений. Нам было о чем говорить еще и потому, что он не чужд литературы, знает и любит ее. Алексей Дмитриевич редактировал некоторые главы романа…
Огромное влияние на мою работу оказало знакомство с известным физиологом и изобретателем профессором Сергеем Сергеевичем Брюхоненко. Когда я пришел впервые к нему, он оживлял мертвых собак. Тут я увидел созданное им «искусственное сердце» – аппарат, который чудесно заменял настоящее сердце животному, пока оно возвращалось к жизни. Это была подготовка к опытам над человеком. И это была уже самая настоящая фантастика. Сергей Сергеевич тоже сразу понял, что было мне нужно. В следующем опыте оживления я, одетый в белый халат, уже фигурировал в качестве помощника, что-то держал, что-то подавал, следил за кардиографом и старался не пропустить ни одного слова. И Сергей Сергеевич редактировал часть глав моего романа…»
«Странное это было учреждение, – читаем мы в „Генераторе чудес“, – спрятанное от шумов улицы за старыми липами, густыми зарослями душистого жасмина и высокой каменной оградой с железной решеткой. Большую половину нижнего этажа занимал „зверинец“. Здесь жили бесчисленные кролики, собаки, морские свинки, лягушки, птицы, обезьяны. Широкая лестница с мраморными перилами вела во второй, верхний вестибюль, откуда можно было попасть в квартиру профессора Ридана или в коридор, вдоль которого располагались лаборатории. В каждой из них работали один или два сотрудника. Они приходили ежедневно в восемь часов утра и уходили в три. Ридан строго запрещал им оставаться дольше. Сам он обычно работал в своей лаборатории, примыкавшей непосредственно к его кабинету.
Редко кто посещал эту таинственную комнату.
Тут всегда теплилась жизнь – тихая, странная, заключенная в замысловатые никелированные станки или стеклянные сосуды, схваченная металлическими щупальцами аппаратов. Тут бились сердца, извлеченные из тел, шевелились собаки, лишенные сердец. Головы, отделенные от туловищ, медленно вращали глазами. А электрические приборы заглядывали своими проводами в живые препараты органов, в черепные коробки животных и, вкрадчиво шелестя, что-то отмечали на клетчатых бумажных лентах…»
«Знакомство с академиком Трофимом Денисовичем Лысенко, – вспоминал Долгушин, – беседы с ним о „живом и мертвом“, о бессмертии и смерти, о новой генетике дали мне почувствовать свежий ветер нашей передовой биологии, представить себе ее пути… Биофизик Г. С. Франк, впоследствии – член-корреспондент Академии медицинских наук, в результате нашей обстоятельной беседы дал мне возможность рассказать о поразительном опыте с кроликами, описание которого читатель найдет в романе… А раскопки в Ленинской библиотеке навели на небольшую, сугубо научную статью – исследование „Нейрон, как аппарат переменного тока“, принадлежащую перу маститого академика Украинской Академии наук Александра Васильевича Леонтовича. Мне довелось встретиться и беседовать с ним во время одного из приездов его в Москву. Идеи замечательного ученого оказались тем решающим звеном, которого мне не хватало, чтобы завершить построение основной научной концепции романа…»
Новое, более полное издание «Генератора чудес» появилось в 1959 году.
Отец – агроном. Дед – Александр Васильевич Долгушин – революционер-народник, умер в Шлиссельбургской крепости. Разговоры в семье нередко касались науки, социальных перемен. В 1916 году окончил гимназию, уехал в Москву, поступил в МВТУ, однако с первого курса был призван в армию. Учился в школе прапорщиков, служил в запасном полку в Тбилиси.
В 1918 демобилизован.
Работал землекопом, грузчиком.
Прошел практический курс геодезии при Тифлисском Землемерном училище, участвовал в экспедициях по Армении и Западной Грузии, осушал Потийские болота. Стихи и очерки печатались в журналах «Феникс», «Куранты», был принят в Союз писателей Грузии. В 1921 году, когда власть меньшевиков пала, снова уехал в Москву, окончил МВТУ им. Баумана. Работал репортером в газетах «Труд» и «Известия», входил в акмеистический «Цех поэтов». «Николай Афанасьевич Байгузов, мой старый друг, тогда еще студент, и великий „снайпер эфира“, в удивительно короткий срок превратившийся в генерал-майора – радиоинженера авиационной службы, ввел меня в электромагнитные дебри. С ним мы строили первый в нашем Союзе кустарный телевизор, показали потом Валериану Владимировичу Куйбышеву шуточный фильм „Микки-Маус“, принятый из-заграницы…»
В 1936 году приступил к работе над научно-фантастическим романом «Генератор чудес». Дело двигалось успешно, но медленно. «Долгушин – чемпион лени, – замечал в одном из писем Г. И. Гуревич. – Он писал только когда его тянули и упрашивали». Тем не менее, первый вариант «Генератора чудес» в 1939 году появился в журнале «Техника – молодежи».
В том же году главы из романа были напечатаны в сборнике «Война».
Победоносная авиация, непобедимый флот, подводные лодки, танки, отравляющие вещества, всепобеждающая пехота, – в те годы о будущей (и вполне реальной) войне писали много.
И не только советские писатели.
«9 июля, – (цитируется военно-фантастический роман Гальдерса „Воздушная война 1936 года“, – Г. П.), – Париж проснулся после тяжелой, горячей, безветренной ночи… Земля заколебалась… Взрывы, рев сирены, треск зенитных орудий, трескотня пулеметов… Но все звуки перекрывались ужасающим свистом бомб. Люди в смертельном страхе забивались в темные туннели метро. На вокзале у Оперы один за другим остановились два переполненных поезда. Оглушительный удар, треск, бледно-желтая огненная искра. Рушатся стены, секунда ужасного мертвого молчания, потом стоны, звериные крики. На расстоянии 50 метров от входа в метро бомба в тысячу килограммов пробила мостовую, бронированные своды тоннеля и взорвалась. Сотни людей раздавлены одним лишь давлением воздуха. Испорчен водопровод, разорваны трубы, зияющие воронки наполнены водой…»
В другом романе – (Фоулер-Райт, «Война 1938 года») – фашистская Германия молниеносно и победоносно захватывала Чехословакию. Счет шел буквально на часы. Не успел германский посол передать ультиматум испуганным чехословацким властям, как Нюрнбергская радиостанция уже выдала в эфир условный сигнал – музыкальную фразу из «Елены Египетской». Под возвышенные звуки Штрауса бесчисленные эскадрильи фашистских бомбардировщиков вмиг смели с лица земли древнюю столицу Чехии. «Нельзя было отличить единичные взрывы, все сливалось в беспрерывный оглушительный гул. Здания в северном предместье рушились, словно карточные домики, и вспыхивали ярким пламенем, образуя как бы постоянно расширяющуюся завесу огня… Дом, одна стена которого обрушилась, еще продолжал стоять… Со стороны улицы были видны расположенные друг над другом этажи, а в открытых с улицы квартирах – мебель, ковры, картины…»
Роман Ю. А. Долгушина был направлен против таких текстов.
Ценность романа заключалась даже не столько в пионерском для своего времени осмыслении электромагнитной природы мышления, сколько в том, что профессор Ридан и его помощник Николай Тунгусов – герои романа – действительно старались достигнуть мира на земле научными методами.
Сам писатель в первые же дни Отечественной войны записался в народное ополчение. Заболел, попал в госпиталь. В госпитале написал повесть «С противотанковым ружьем». В 1943 году (в соавторстве с Н. А. Абрамовым) выпустил книжку «Оружие пехоты». Выздоровев, работал в оборонном НИИ. «Не то в луже, не то в озерке, – вспоминал А. П. Казанцев, – плавал в изобретенной им резиновой лодочке, выполненной заодно с резиновыми сапогами-ластами, Юрий Александрович Долгушин…»
В сборнике «Война» главы из романа вошли под названием «Лучи жизни».
«Профессор Ридан ставил клетку перед толстым свинцовым экраном, направляя невидимый луч в голову животного. Очередная волна возбуждала, заставляла действовать какой-то центр мозгового вещества, тот, который сам был способен генерировать эту волну. Порой мгновенно, но чаще через некоторое время сказывалось действие луча: приходили в движение те или иные функции организма. Обезьяны покорно ложились, чесались, грустили, опустошали желудок, испытывали голод, все виды возбуждения, страдания, напрягали непроизвольно отдельные мышцы или целые группы их, – все это в зависимости от поворота стрелки на шкале: достаточно было малейшего изменения настройки генератора, чтобы тотчас изменилось и влияние луча. Состояния, вызванные облучением, длились неизменно пока действовал генератор и продолжались потом еще некоторое время в зависимости от того, насколько была повышена мощность излучения, регулируемая особой ручкой…»
Профессор Ридан торопился.
У него были причины торопиться.
Безымянный немецкий любитель-коротковолновик успел передать из фашистской Германии в открытый эфир сообщение о том, что в Мюнхене открыты ужасные лучи смерти, которым человечеству нечего противопоставить. «Лето в этом году уходило медленно, нехотя, как бы с грустью покидая добрую, веселую страну, – писал Ю. А. Долгушин. – И страна, первая в истории и единственная в мире страна, в которой все люди занимались только одним делом, – они изготовляли счастье для себя, – эта страна полнилась богатыми урожаями хлеба, мяса, плодов и вина, хлопка, шерсти, пушнины, гремела металлом чудесных машин, пылала любовью и звенела песнями…»
Конечно, отдать такую страну на разор фашистам профессор Ридан не мог. Все его силы направлены на создание лучей жизни. «Роман „ГЧ“, – писал Всеволод Ревич в книге „Перекресток утопий“, – пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле, что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров идет о науке. По-иному, видимо, и нельзя создавать художественные произведения о науке, об ученых…»
«Роман, – вспоминал сам Долгушин, – написан мною давно, еще до Великой Отечественной войны. История возникновения идеи романа и четырехлетней работы над ним связана с такими интересными, порой почти фантастическими событиями, что уже сама по себе могла бы стать темой самостоятельного произведения. Н. А. Байгузова – (того самого, с кем Долгушин строил первый в СССР телевизор, – Г. П.) – я запечатлел в образе одного из героев романа – Николая Тунгусова. Кстати, второй из главных моих героев – профессор Ридан – более сложное «соединение» нескольких крупных ученых, которых я знал. Ридан – имя вымышленное, родившееся в качестве одного псевдонима за много лет до создания «Генератора чудес». Таким образом, и Анна Ридан – лицо действительное. И Наташа – тоже. И тетя Паша. Больше «натуральных» фигур в романе нет…
Зато в моей жизни их было немало.
Доктор Дубровин Евгений Алексеевич в тесной комнатушке в Тропическом институте заставлял меня держать белую крысу с саркомой на спине, пока он облучал ее ультракороткими волнами; профессор Михаил Васильевич Фролов часами показывал и объяснял мне, как и почему высушивается в несколько секунд сырая доска в поле высокой частоты…
Никогда не забуду наших встреч с академиком Алексеем Дмитриевичем Сперанским в ВИЭМе – Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Человек, книгу которого на такую, казалось бы, «сухую» тему, как «Элементы построения теории медицины» я читал, как увлекательнейший роман, потряс меня своими идеями, удивительной точностью и изяществом анализа явлений. Нам было о чем говорить еще и потому, что он не чужд литературы, знает и любит ее. Алексей Дмитриевич редактировал некоторые главы романа…
Огромное влияние на мою работу оказало знакомство с известным физиологом и изобретателем профессором Сергеем Сергеевичем Брюхоненко. Когда я пришел впервые к нему, он оживлял мертвых собак. Тут я увидел созданное им «искусственное сердце» – аппарат, который чудесно заменял настоящее сердце животному, пока оно возвращалось к жизни. Это была подготовка к опытам над человеком. И это была уже самая настоящая фантастика. Сергей Сергеевич тоже сразу понял, что было мне нужно. В следующем опыте оживления я, одетый в белый халат, уже фигурировал в качестве помощника, что-то держал, что-то подавал, следил за кардиографом и старался не пропустить ни одного слова. И Сергей Сергеевич редактировал часть глав моего романа…»
«Странное это было учреждение, – читаем мы в „Генераторе чудес“, – спрятанное от шумов улицы за старыми липами, густыми зарослями душистого жасмина и высокой каменной оградой с железной решеткой. Большую половину нижнего этажа занимал „зверинец“. Здесь жили бесчисленные кролики, собаки, морские свинки, лягушки, птицы, обезьяны. Широкая лестница с мраморными перилами вела во второй, верхний вестибюль, откуда можно было попасть в квартиру профессора Ридана или в коридор, вдоль которого располагались лаборатории. В каждой из них работали один или два сотрудника. Они приходили ежедневно в восемь часов утра и уходили в три. Ридан строго запрещал им оставаться дольше. Сам он обычно работал в своей лаборатории, примыкавшей непосредственно к его кабинету.
Редко кто посещал эту таинственную комнату.
Тут всегда теплилась жизнь – тихая, странная, заключенная в замысловатые никелированные станки или стеклянные сосуды, схваченная металлическими щупальцами аппаратов. Тут бились сердца, извлеченные из тел, шевелились собаки, лишенные сердец. Головы, отделенные от туловищ, медленно вращали глазами. А электрические приборы заглядывали своими проводами в живые препараты органов, в черепные коробки животных и, вкрадчиво шелестя, что-то отмечали на клетчатых бумажных лентах…»
«Знакомство с академиком Трофимом Денисовичем Лысенко, – вспоминал Долгушин, – беседы с ним о „живом и мертвом“, о бессмертии и смерти, о новой генетике дали мне почувствовать свежий ветер нашей передовой биологии, представить себе ее пути… Биофизик Г. С. Франк, впоследствии – член-корреспондент Академии медицинских наук, в результате нашей обстоятельной беседы дал мне возможность рассказать о поразительном опыте с кроликами, описание которого читатель найдет в романе… А раскопки в Ленинской библиотеке навели на небольшую, сугубо научную статью – исследование „Нейрон, как аппарат переменного тока“, принадлежащую перу маститого академика Украинской Академии наук Александра Васильевича Леонтовича. Мне довелось встретиться и беседовать с ним во время одного из приездов его в Москву. Идеи замечательного ученого оказались тем решающим звеном, которого мне не хватало, чтобы завершить построение основной научной концепции романа…»
Новое, более полное издание «Генератора чудес» появилось в 1959 году.