Страница:
– Так страшнее, – согласился Андрей.
Он вспомнил о предстоящем рейде и решил расспросить Виракову:
– Надюша, что за поручение дали ячейке – вылавливать беспризорных?
– Завтрашним вечером? Такие рейды милиция регулярно устраивает. Дают губкомолу разнарядку: мол, столько-то надо прислать комсомольцев на подмогу, а там распределяют по очереди, ячейке какого предприятия идти, – объяснила Надежда. – Будете лазить по трущобам, искать притоны.
– Их что, много?
– Беспризорных? Нынче-то меньше, после войны пропасть была. Те, что постарше, живут воровством, маленькие побираются. Их отправляют в трудколонии, а они оттуда бегут. Прошлый год на нашем заводе был один, работал грузчиком, да сбежал через месяц. Они несознательные, смотрят в лес, что волчата.
– Где же они живут?
– А в заброшенных домах, на старых баржах, что в затоне стоят, в подвалах…
– В городе я их не много встречал, разве что на вокзале дюжину приметил, – вспомнил Андрей.
Надежда посмотрела на него снисходительно, как смотрят на неразумного ребенка:
– Ты, товарищ Рябинин, не ходишь по базару, не посещаешь бедняцких окраин, а беспризорники – там.
Дойдя до трамвайной остановки, они попрощались. Андрей остался ждать трамвая, а Надежда поспешила к дому.
Солнце медленно клонилось к горизонту. Верстах в двух от города, вниз по течению реки, на небольшом песчаном пляже сидел человек. Был он в соломенной шляпе и легкой рубашке, рядом отдыхали его модные лакированные ботинки. Человек лениво разгребал песок босыми ногами и поглядывал на реку. За кустами, окружавшими пляж, виднелась пролетка, стреноженный конь щипал молодую траву. Пляж и окрестности были пустынны, только чайки кружили над водой. Карманные часы проиграли незатейливую мелодию, человек вытащил их, щелкнул крышкой – семь часов.
Из-за кустов, со стороны города, показалась легкая прогулочная лодка. На веслах сидел мужчина, с виду дачник: в широкополой панаме, майке и шароварах. Он медленно греб, держась недалеко от берега.
Дачник обернулся, заметил сидевшего на пляже и кивнул ему. Подтабанив правым веслом, он причалил и выскочил на сушу.
– Салют, атаман! – весело поздоровался прибывший.
– Здравствуй, Федор, – отозвался сидевший на пляже и строго спросил. – Хвоста не приволок?
– Обижаешь, всю дорогу ухлил [58], как бы шкапуна [59]не вышло.
Федор уселся рядом, достал золотой портсигар и закурил.
– Понятно. Надеюсь, ты после субботнего дельца никуда не вылазил? – справился Гимназист.
– Само собой. Залег на хазе у Шурки, так и были два дня в неразлучке, – усмехнулся Фрол.
– Что за увлечение, твоя Шурка? Не спалит? [60]
– Не, забава [61]справная, некукливая [62]. К тому же я ей набаял [63], будто работаю в профсоюзе, – успокоил Федька.
– Ну, не мне тебя учить… Звал вот зачем: пора тебе, Федя, покочевать [64]месяц-другой. Бери вейс-шварц [65], поезжай в Москву, отдохни. Мы тоже заляжем на дно. Как только опера успокоятся, я дам тебе знать, – распорядился Гимназист.
Фрол бросил окурок в воду:
– Эх, погулять – оно, конечно, неплохо, да дела хочется! Такого, чтоб душа пела. С марта сидим, как хорьки по норам.
– Есть у меня дело, приготовиться надо, – отозвался Гимназист.
– Стоящее?
– Куш приличный, и риска достаточно, как ты любишь, – улыбнулся Гимназист.
– Давай, атаман, перешебуршим этот городишко! – засмеялся Фрол.
– Это будет наш последний грант [66], Федя.
– Что так?
– А так. Хватит. Погуляли мы на славу, пора нам из города котумать [67]. Предчувствия у меня недобрые.
– Чуешь ты локш [68]похлеще меня, атаман, уж я-то знаю. Куда хочешь вести нас?
– Пока не решил. Выберем большой город, купим себе концессию или магазин, будем честными гешефтмахерами [69]. Надоело мне, Федя, стрелять да резать. Устал… По Закону ты волен получить свою долю и лететь на все четыре стороны. Нашим я так же объявлю. Только Никиту заберу да Кадета – жалко мне их, пропадут они. Эти ребята – часть старого мира, в новом им без меня не выжить. Геня пусть поступает как хочет, ему неплохо и в тени, и на солнце, а вот Яшку придется нам смарать [70].
Фрол насупил брови.
– Агранович слишком завелся нашим промыслом, – продолжал Гимназист. – Он без дела не проживет, потому и сгорит. А если схватят его легавые – сдаст он нас, слабенький Яшка нутром. Как начнут жилы тянуть – все растолкует, как на духу! На последнем скоке [71]это и надо сделать. Выставим его на огонь оперов, может, и не придется лишний грех принимать, кореша [72]губить.
– А коли не увачкают [73]его легавые? – осторожно спросил Фрол и покосился на главаря.
– В таком случае ты его, Федя, и успокоишь, – отрезал Гимназист.
– Да, – кивнул Фрол.
Гимназист посмотрел Федору в глаза:
– Знай, если примется за нас сам Черногор – хана. Верь мне, пора, пора нам уходить.
– А я, пожалуй, с тобой пойду, атаман, – задумчиво проговорил Фрол. – Попробую новую жихтаровку [74]наладить. Где ты, там и я.
Гимназист поднялся:
– Увидим, потумкать-то время есть.
Он прихватил с песка свои ботинки и направился к экипажу. Бросил через плечо.
– На поезд садись не здесь, а в Биркине. Туда доедешь на перекладных. Свидимся!
Фрол махнул вслед Гимназисту рукой, встал и пошел к лодке.
Глава XX
Он вспомнил о предстоящем рейде и решил расспросить Виракову:
– Надюша, что за поручение дали ячейке – вылавливать беспризорных?
– Завтрашним вечером? Такие рейды милиция регулярно устраивает. Дают губкомолу разнарядку: мол, столько-то надо прислать комсомольцев на подмогу, а там распределяют по очереди, ячейке какого предприятия идти, – объяснила Надежда. – Будете лазить по трущобам, искать притоны.
– Их что, много?
– Беспризорных? Нынче-то меньше, после войны пропасть была. Те, что постарше, живут воровством, маленькие побираются. Их отправляют в трудколонии, а они оттуда бегут. Прошлый год на нашем заводе был один, работал грузчиком, да сбежал через месяц. Они несознательные, смотрят в лес, что волчата.
– Где же они живут?
– А в заброшенных домах, на старых баржах, что в затоне стоят, в подвалах…
– В городе я их не много встречал, разве что на вокзале дюжину приметил, – вспомнил Андрей.
Надежда посмотрела на него снисходительно, как смотрят на неразумного ребенка:
– Ты, товарищ Рябинин, не ходишь по базару, не посещаешь бедняцких окраин, а беспризорники – там.
Дойдя до трамвайной остановки, они попрощались. Андрей остался ждать трамвая, а Надежда поспешила к дому.
* * *
Солнце медленно клонилось к горизонту. Верстах в двух от города, вниз по течению реки, на небольшом песчаном пляже сидел человек. Был он в соломенной шляпе и легкой рубашке, рядом отдыхали его модные лакированные ботинки. Человек лениво разгребал песок босыми ногами и поглядывал на реку. За кустами, окружавшими пляж, виднелась пролетка, стреноженный конь щипал молодую траву. Пляж и окрестности были пустынны, только чайки кружили над водой. Карманные часы проиграли незатейливую мелодию, человек вытащил их, щелкнул крышкой – семь часов.
Из-за кустов, со стороны города, показалась легкая прогулочная лодка. На веслах сидел мужчина, с виду дачник: в широкополой панаме, майке и шароварах. Он медленно греб, держась недалеко от берега.
Дачник обернулся, заметил сидевшего на пляже и кивнул ему. Подтабанив правым веслом, он причалил и выскочил на сушу.
– Салют, атаман! – весело поздоровался прибывший.
– Здравствуй, Федор, – отозвался сидевший на пляже и строго спросил. – Хвоста не приволок?
– Обижаешь, всю дорогу ухлил [58], как бы шкапуна [59]не вышло.
Федор уселся рядом, достал золотой портсигар и закурил.
– Понятно. Надеюсь, ты после субботнего дельца никуда не вылазил? – справился Гимназист.
– Само собой. Залег на хазе у Шурки, так и были два дня в неразлучке, – усмехнулся Фрол.
– Что за увлечение, твоя Шурка? Не спалит? [60]
– Не, забава [61]справная, некукливая [62]. К тому же я ей набаял [63], будто работаю в профсоюзе, – успокоил Федька.
– Ну, не мне тебя учить… Звал вот зачем: пора тебе, Федя, покочевать [64]месяц-другой. Бери вейс-шварц [65], поезжай в Москву, отдохни. Мы тоже заляжем на дно. Как только опера успокоятся, я дам тебе знать, – распорядился Гимназист.
Фрол бросил окурок в воду:
– Эх, погулять – оно, конечно, неплохо, да дела хочется! Такого, чтоб душа пела. С марта сидим, как хорьки по норам.
– Есть у меня дело, приготовиться надо, – отозвался Гимназист.
– Стоящее?
– Куш приличный, и риска достаточно, как ты любишь, – улыбнулся Гимназист.
– Давай, атаман, перешебуршим этот городишко! – засмеялся Фрол.
– Это будет наш последний грант [66], Федя.
– Что так?
– А так. Хватит. Погуляли мы на славу, пора нам из города котумать [67]. Предчувствия у меня недобрые.
– Чуешь ты локш [68]похлеще меня, атаман, уж я-то знаю. Куда хочешь вести нас?
– Пока не решил. Выберем большой город, купим себе концессию или магазин, будем честными гешефтмахерами [69]. Надоело мне, Федя, стрелять да резать. Устал… По Закону ты волен получить свою долю и лететь на все четыре стороны. Нашим я так же объявлю. Только Никиту заберу да Кадета – жалко мне их, пропадут они. Эти ребята – часть старого мира, в новом им без меня не выжить. Геня пусть поступает как хочет, ему неплохо и в тени, и на солнце, а вот Яшку придется нам смарать [70].
Фрол насупил брови.
– Агранович слишком завелся нашим промыслом, – продолжал Гимназист. – Он без дела не проживет, потому и сгорит. А если схватят его легавые – сдаст он нас, слабенький Яшка нутром. Как начнут жилы тянуть – все растолкует, как на духу! На последнем скоке [71]это и надо сделать. Выставим его на огонь оперов, может, и не придется лишний грех принимать, кореша [72]губить.
– А коли не увачкают [73]его легавые? – осторожно спросил Фрол и покосился на главаря.
– В таком случае ты его, Федя, и успокоишь, – отрезал Гимназист.
– Да, – кивнул Фрол.
Гимназист посмотрел Федору в глаза:
– Знай, если примется за нас сам Черногор – хана. Верь мне, пора, пора нам уходить.
– А я, пожалуй, с тобой пойду, атаман, – задумчиво проговорил Фрол. – Попробую новую жихтаровку [74]наладить. Где ты, там и я.
Гимназист поднялся:
– Увидим, потумкать-то время есть.
Он прихватил с песка свои ботинки и направился к экипажу. Бросил через плечо.
– На поезд садись не здесь, а в Биркине. Туда доедешь на перекладных. Свидимся!
Фрол махнул вслед Гимназисту рукой, встал и пошел к лодке.
Глава XX
Припомнив рассказ Вираковой о местах обитания беспризорников, Андрей сменил выходные брюки и туфли на более пригодный для посещения трущоб военный наряд. Теперь неподходящим для предстоящего мероприятия показался разве что орден Красного Знамени, и он решил оставить боевую награду дома.
Около семи вечера определенные в рейд комсомольцы завода собрались у проходной. На удивление вовремя появился Самыгин. Организовав «летучий» митинг, секретарь ячейки объявил, что предстоящий рейд – часть государственной политики по «ликвидации беспризорщины» в республике.
Вскоре прибыли представители власти – оперуполномоченный угро Борис Борисович Непецин в сопровождении милиционера. Отряд построился и направился в сторону городского кладбища.
– По имеющимся данным, в склепе графа Бобруйского повадились собираться беспризорные, – объяснял план кампании Непецин. – Мы тихонько окружим усыпальницу и всех их повяжем. Предупреждаю, товарищи коммунары: ребятишки лихие, без боя в руки не дадутся, так что будьте готовы к беготне, слезам и даже драке. Тем не менее приказываю обращаться с детьми без грубостей и силу применять лишь в крайнем случае.
Андрей обратился к шагавшему рядом милиционеру Коле:
– Скажите, товарищ, неужели в склепе можно прятаться?
– Хе, это, гражданин, не склеп, а дворец! Места вдоволь, – добродушно улыбнулся Коля.
– Вы там бывали? – удивился Рябинин.
– Мальчишками лазили, – покраснел милиционер.
Давным-давно, около ста лет назад, жил да был в Санкт-Петербурге молодой граф Бобруйский. Происходил он из славной и богатой фамилии, владевшей сотнями деревень и десятками тысяч крепостных по всей России. Ни в чем граф не нуждался, а потому предавался в столице всевозможным развлечениям: кутил, играл в карты, заводил романы и вступал в тайные общества. Один из заговоров с целью улучшения жизни простого народа чуть было не увенчался для юного ревнителя свободы каторгой – собутыльники Бобруйского решили поиграть в революцию.
Момент, как им казалось, был выбран весьма удачный – вступление на престол императора Николая Павловича, в четырнадцатый день декабря 1825 года. Молодой граф Бобруйский в демонстрации свободомыслия не участвовал – отсыпался у очередной любовницы. Впрочем, соратники-заговорщики и не осудили подобной несознательности, другое дело – не понимавший шуток новоиспеченный Государь. Посему, узнав о событиях на Сенатской площади, граф испугался гнева устоявшего на декабрьском ветру императора и сбежал за границу. Там он и жил до воцарения Александра II, государя благочестивого и милостивого. Постаревший граф вернулся в Петербург и так бы и умер в столице, да вспомнил на склоне лет о родных местах, о провинциальном городе, где его покойный батюшка когда-то служил губернатором. Старик озаботился умереть на родине и для успокоения своего многострадального тела выстроил в 1875 году грандиозный склеп.
Усыпальница была выполнена из светло-зеленого, привезенного из-за моря камня; двери граф повелел обить листовой медью. Склеп состоял из двух залов – верхнего и нижнего. В верхнем помещались картины, изображавшие поворотные этапы жизни графа (рождение, учебу в Пажеском корпусе, одно из заседаний клуба заговорщиков, прогулку на яхте в Сорренто, встречу с Луи-Филиппом и др.).
В нижнем зале, находившемся под землей, был установлен монументальный мраморный саркофаг. Граф пожелал, чтобы в гробницу проникал дневной свет и свежий воздух, для чего под сводами верхнего зала соорудили узенькие окна. Так что в усыпальнице вполне вольготно мог бы обитать и мертвый, и живой.
Бобруйскому сооружение очень понравилось, и, так как жизнь одинокому восьмидесятилетнему старцу была уже не мила, он мечтал переехать в свое новое жилище поскорее, что и случилось в конце 1879 года.
Перед смертью граф Бобруйский завещал солидные средства на содержание гробницы в должном состоянии. Оплаченное распоряжение неукоснительно соблюдалось – служки регулярно приносили покойному букеты цветов, смахивали пыль с картин и отгоняли от склепа любопытных.
Кладбищенскую идиллию нарушила Октябрьская революция. Всем стало не до графа и его усыпальницы. А помнили об укромном помещении разве что беспризорники.
Восемь мальчиков и три девочки собрались в верхнем зале гостеприимных покоев графа и занялись подсчетом дневной добычи. Верховодил чернявый парнишка лет тринадцати:
– Хлеба насобирали фунтов шесть, здорово! Часть отложим на сухари, остальное слопаем. Два леща копченых…
– Может, Леша, рыбку тоже оставим на потом? – предложила девочка лет девяти.
– Нет, Галка, – возразил «старшой» и пощупал пальцами леща. – Рыбины жирные и плохо прокопченные, как бы черви не завелись. Что у нас еще? Ага, полснизки баранок, три бублика и маковый пирожок… На, Мура, это тебе! – Лешка протянул пирожок девчушке лет семи, самой маленькой в компании.
– Это я «маковку» стянул! – вставил вихрастый блондин лет двенадцати.
– Не хвастай, Димка, – бросил Лешка и продолжил подсчеты. – Конфет – две штуки, восемь папирос… Че так мало-то, Балтика? – он глянул на паренька в рваной тельняшке.
– Папиросники заартачились, – Балтика смущенно опустил глаза. – Не хотят больше нам дань платить.
– О-па! Вот так номер! – поразился Лешка. – Че за понты? Угол Советской и Ленина – наша законная фактория. Вся шантропа, что там гужуется и Пензы [75]на торговле дымом делает, обязана мне дань платить! Был же уговор, а, Балтика?
– Был. А только Кирюха, верховой из дымогонов, отрезал: не буду, мол, беспризорной рванине платить, и все!
– Лады. Завтра мы им покажем «рванину»! – сжал кулаки Лешка. – Дельцы выискались, слюнтяи несчастные…
– Кирюха грозился брата привести, – буркнул Балтика.
– Пускай волокет хоть тыщу братанов, мы всю ватагу вольную соберем и отлупцуем этих маменьких сыночков.
Беспризорники решительно закивали, и Лешка вернулся к добыче.
– Пенезов наканючили порядочно – два рубля восемьдесят копеек. На полтора рубля я купил дюжину лимонаду, – он ткнул пальцем в угол, где стоял картонный ящик. – И – во! На десерт!
Лешка достал из кармана своей старой шинели два кольца колбасы:
– Как знал, что мяска не слямзите [76]. Девчата! Кромсайте-ка житный, рыбеху, будем вечерять, – распорядился юный атаман.
Беспризорники приготовились к ужину.
– А я надыбал способ в дендер [77]бесплатно ходить! – хлебнув лимонада, заявил мальчик лет десяти в огромных сапогах.
– И без того скоро на воздухе фильмы будут крутить, – махнул рукой Димка.
– Так то в парке! Там народу полно и минтоны шныряют, – не согласился обладатель сапог.
– Зато, Оса, в парке все на экран зекают [78], а ты гуляй цапками по кармашкам и посвистывай! – с причмокиванием пережевывая колбасу, бросил Лешка.
– Оно, конечно, правильно, – кивнул Оса, – да картину тоже поглядеть охота.
– А че за место? – поинтересовался Лешка.
– Есть лаз на чердак кина «Жемчужина», оттуда – ход в конуру, что рядом с механиком, а в ней – оконце в залу. Сидишь, и перед тобой экран как на еланочке. Хочешь – кури, хочешь – песни пой и фильму гляди. Истинно, не брешу.
– Покажешь? – отрываясь от лещины, попросила Мила.
– Угу.
– Я тож кой-чево нынче разнюхал, – подал голос Балтика. – Один потрох домашний [79]протрепался, будто пионеры в поход собрались, накупили жратвы: крупчатки всякой, колбас, сахару, чаю. Вот бы нам, Леха, ихний склад прихватить [80], а?
– Разведай, где схаверили [81]провиант, – оживился Лешка. – Дело стоящее – теплынь наступает, пора к реке перебираться, запасы потребуются.
Он развалился на куче венков и мечтательно поглядел в потолок:
– Летом уйдем за город, соорудим шалаши, купаться будем, рыбалить. Силков на куропаток в лугах наставим. Знатно! Опять же Сенька Резвый, майданщик [82], работенку обещал нам подкинуть. Курорт!.. Димка, а где гитара?
Димка промочил горло и достал из-за большущей картины довольно приличную «семиструнку».
– Давай нашу, а? – попросил Лешка.
Димка легонько пощипал струны, закрыл глаза и затянул:
– Кыш вы, шкеты, под вагоны! Кондуктор сцапает вас враз. Едем мы, от грязи черные, А поезд мчит Москва – Кавказ. Вся компания дружно подхватила: – Свисток, гудок, стук колес – Полным ходом идет паровоз, А мы без дома, без гнезда – Шатия беспризорная. Эх, судьба моя, судьба, Ты – как кошка черная! Впереди в вагоне мягком Едет с дочкой нэпман. Как бы нам на полустанке Заглянуть в его карман! «Мамка где твоя?» – «Не знаю, Потерял с недавних пор. Мамка мне – трава густая, Батька – ветер да костер». Мы играем без игрушек, Дашь – так сразу подберем, А из собранных полушек Черной картой банк метнем. Свисток, гудок, стук колес – Полным ходом идет паровоз, А мы без дома, без гнезда – Шатия беспризорная. Эх, судьба моя, судьба, Ты – как кошка черная!..
Тяжелый удар в дверь не дал допеть песню. В склеп ввалилась толпа мужчин, впереди – суровый военный, за ним – милиционер в белой гимнастерке.
– Всем сидеть! – скомандовал военный.
– Облава! – взвизгнул Балтика. – Атанда! [83]
Беспризорники вскочили на ноги и забегали по залу. Димка и Оса прыгнули к окнам и, подтянувшись, ускользнули в проемы, кто-то побежал вниз по каменной лестнице.
Андрей схватил пробегавшего мимо мальчугана и повалил на пол. Мальчишка извивался, дико кричал, царапался и лягался. Рябинин придавил его голову коленом, и мальчик затих.
– Ваня! – позвал Андрей остолбеневшего Скрябина. – Вяжи его кушаком.
Скрябин встрепенулся, высвободил из брюк ремень и связал руки беспризорнику. Оставив пленника на Скрябина, Андрей спустился вниз.
В полутемном помещении метались по углам детские и взрослые тени. Слышался девичий плач. Комсомольцы матерились, беспризорники от них не отставали. Наконец пленников собрали у саркофага под надзором милиционера Коли, предъявившего для убедительности «наган».
– Шестеро! – подходя к Андрею, бросил Самыгин.
– И один наверху, – мрачно добавил Рябинин.
– Остальные утекли через окна, – подал голос «хоровик» Шитиков.
Сверху раздался голос Непецина:
– Не все убежали. Мы поймали троих, но один все же ушел напрямик через могилы. Сколько у вас?
Ему ответили. Непецин приказал вести пленников наверх. Андрей посмотрел на унылые фигурки беспризорных, затем взглянул на саркофаг графа и тяжело вздохнул.
На свежем воздухе детей выстроили в шеренгу. Они стояли понурив головы, некоторые плакали. Беспризорных повели к выходу с кладбища. Девчушка лет семи заревела. Плакала она о конце вольной жизни, проклиная в душе своих мучителей, и жалела себя, слабую и беззащитную.
Андрей тоже проклинал себя, хотя и пытался убедить, что в детдоме ребятам будет лучше, чем в графском склепе. И все же чувство горького стыда и жалости не проходило.
Отряд отконвоировал пленников к детприемнику, находившемуся недалеко от порта. Комсомольцы передали детей местным охранникам и врачам и уселись покурить на крыльце под вывеской:
Р.С.Ф.С.Р.
Наркомат внутренних дел
Городской приемный пункт беспризорных детей.
Санобработка и распределение
Комсомольцы вспоминали недавнюю облаву. Самыгин жаловался на укушенную руку, Крылов прикладывал платок к ободранной щеке. Непецин стоял в сторонке, ожидая окончания перекура.
Андрей разглядывал его: на вид Непецину – под сорок, напряженный, готовый к новым действиям.
– Отдохнули? – наконец спросил Непецин. -
У нас впереди еще одно задание. – Он указал в сторону порта: – В затоне имеется притон беспризорных. Подъем!
Затон – место зимней стоянки и ремонта речных судов. Рядом – кладбище исходивших срок барж и кораблей.
Миновав пирсы и доки, отряд вступил в царство ржавого металла. В лучах заходящего солнца громады кораблей выглядели зловеще. С реки веяло свежестью, вдалеке уже мерцал огонек бакена, в кустах посвистывали вечерние птицы. Непецин остановил людей перед огромной баржей.
– Здесь, – шепотом проговорил он. – Двое постерегут снаружи, остальные – за мной.
Андрей и милиционер Коля вызвались остаться на берегу. Они спрятались за металлическим баком у ведущих на палубу сходней. Отряд осторожно поднялся на борт и рассредоточился по барже. Вскоре из трюма послышались вопли и плач.
Вдруг Андрей и Коля увидели, как на правом борту появилась худощавая фигурка. Помедлив мгновение, человечек прыгнул в воду и поплыл к берегу. Минуту спустя с баржи свалился второй беспризорник.
– Пусть доберутся до суши, тогда и брать будем, – бросил Коле Андрей. – Твой первый, мой второй.
Милиционер кивнул.
Первым на причал вылез мальчишка лет одиннадцати, мокрый и грязный. Он подался влево, но дорогу ему преградил Коля. Беспризорник увернулся и припустил бежать. Коля засвистел в свисток и затрусил следом.
Второй беспризорник плыл медленно, отплевываясь и фыркая. Наконец он достиг берега, с трудом вскарабкался на причал и тут увидел Андрея. Не раздумывая, мальчик стремительно рванул вдоль берега. Андрей поразился такой прыти и побежал вдогонку.
У беспризорника было преимущество – не меньше семи саженей, да и бежал он резво, так что вскоре расстояние увеличилось. Андрей закусил губу и ускорил бег. Паренек лавировал между грудами сваленных цепей, вытащенными на берег баркасами и погнутыми якорями, старался запутать следы и оторваться, но Рябинин не отставал. Впереди показалась высокая кирпичная стена с узким отверстием. «Ежели он шмыгнет в дыру, мне его не достать – я в эту щель не пролезу», – прикинул Андрей. Однако бегун повел себя странно – не добежав шагов десяти до спасительной щели, он круто повернул к реке. Беспризорник пронесся мимо остова баржи, выскочил на берег и прыгнул на борт полуразрушенного парохода. Рябинин последовал за ним.
Палуба была пуста, мальчишка куда-то исчез. Тут Андрей заметил клок желтой рубахи, оставленный на остром конце обломанного поручня трапа, ведущего в трюм судна. «Ага, здесь парень зацепился – выходит, он внизу».
Продвигаться пришлось на ощупь. Андрей чиркнул спичкой, вспышка выхватила из мрака дверь каюты. Он толкнул ее и очутился в небольшой комнате, освещенной керосиновой лампой.
В центре каюты стоял высокий юноша лет пятнадцати. Лицо его выражало крайнюю решимость. Левой рукой незнакомец прижимал к груди преследуемого. Бегун оглянулся, и Андрей понял, что это девочка. Парень издал гортанный звук и поднял правую руку, в ней Рябинин увидел ружейный обрез.
– Уходи! – хрипло, сильно волнуясь, проговорил хозяин каюты.
Андрей показал ему ладони:
– Успокойся и опусти ствол, я не вооружен.
Парень не послушался.
– Ты из уголовки или минтон? – строго спросил он.
– Ни то, ни другое. Я с завода «Красный ленинец». Нам поручили ловить беспризорных, я погнался за твоим приятелем, а он оказался девушкой, – Андрей улыбнулся и посмотрел на беглянку. Она была коротко стрижена, мокрая рубаха и брюки облепили тело. Девочка дрожала от холода и жалась к пареньку.
– На обмен согласен? Я – за нее? – предложил хозяин каюты.
– Мне все равно. Могу и не брать никого. Скажу, что убежала, – пожал плечами Андрей и опустил руки.
Парень недоверчиво поглядел на него, но обрез тоже опустил.
– Ты кто? – спросил он.
– Рябинин, начальник цеха.
– Отчего во френче и галифе?
– Недавно демобилизован из армии.
– Комиссар?
– Командир эскадрона. Послушай, это к делу не относится, мне нужно идти.
Парень размышлял:
– Идти можешь, коли дашь слово не говорить, где мы прячемся.
– Даю слово, – с легкостью согласился Андрей. Ему импонировало решение парня отдать себя за девчонку.
Беспризорник вздохнул:
– Тогда свободен, – он разрядил обрез и бросил его на ящик, заменявший стол.
Парень шепнул что-то подружке, и она пошла к стоявшей в углу кровати, взяла старое суконное одеяло и укутала плечи. Ее кавалер повернулся к Рябинину:
– Что стоишь?
– Ты здесь обитаешь? – поинтересовался Андрей и огляделся. Комната имела вполне жилой вид: круглые окна-иллюминаторы были занавешены тряпками, пол устлан протертым до дыр ковром. Не грязно, хотя крайне бедно.
– Ну живу я тут, и что? Ты против? – с вызовом отозвался хозяин «дома».
– Не против. Интересуюсь. Как тебя зовут?
– Ты что, урод глухонемой? Меня в округе каждая собака знает! – крайне удивился и даже обиделся парень. – Я же Мишка-Змей!
Девчонка на кровати важно покивала, подтверждая, что, мол, правда, это Змей и есть.
Андрей рассмеялся:
– Извини, Михаил, я недавно прибыл в город. Могу я присесть?
– Садись, – махнул рукой Змей и, указав на табурет, плюхнулся в плетеное кресло напротив.
Рябинин вынул портсигар и протянул Мишке. Тот с достоинством принял папиросу, закурил и произнес:
– Змей всем известен: беспризорной братве, ворам и даже налетчикам. Я – фигура!
– Да ну! – усмехнулся Андрей.
– Натурально! Я знаком с самим Гимназистом. Никто его не видал, кроме меня!
Рябинин вспомнил о налетчике-фантоме, и ему стало интересно:
– Говорят, застрелили твоего Гимназиста.
– Брехня. Его никто не одолеет. Он был и будет. Всегда! – безапелляционно отрезал Змей.
Андрей не нашелся, что ответить, и спросил:
– Как же ты его узнал, ежели не секрет?
– Почему секрет? Нет никакого секрета. Я его спас.
– Ты?
– Натурально, я. Прошлым летом он утекал от оперов после гранта и схоронился в подвале, где я обитал в то время. Накинулся на меня, хотел кокнуть, но я увидал, что он ранен, и предложил помощь.
– Так его ранили?
Змей указал пальцем себе на грудь:
– Подранили малость. Пуля скользнула по ребру, локш [84]. Разве шрамик и остался от сих до сих, – он провел рукой по левому боку. – Я бинтов нарвал из его исподней, перевязал, он и ушел.
– Выходит, ты теперь с Гимназистом за руку здороваешься? – засмеялся Андрей.
– Куда хватил! Кто с ним, да за руку – тому долго не жить. Я и сам-то его толком не разглядел – он все верхозу [85]закрывал, да и сидели мы в потемках.
– И все же ты – важная персона, – улыбнулся Андрей.
– А как же! – задрал нос Змей.
– Гимназист тебя наверняка отблагодарил.
– Было… Сыскал меня Фрол, его главный поддужный [86], видный уркач [87], спрашивал: «Что хочешь?» А мне ничего не надо, я гордый. Ответствовал ему: пусть, мол, за Гимназистом должок останется. Он и ушел, Фрол этот, – с ленивым куражом ответил Змей. Вдруг он сощурился и спросил. – Теперь, когда ты меня узнал, так небось жалеешь, что не взял вместо Катьки? Улов у вас был бы знатный!
– Не взял я тебя не потому, что не знал, кто ты, а потому, что мне понравился твой поступок, – пожал плечами Рябинин.
– Что Катьку не отдал?
– Да. Я, видишь ли, хоть и красный, но офицер и в вопросах чести разбираюсь.
– С честью у нас все в ажуре, – заверил Змей.
Его взгляд смягчился. Андрей отметил, что он симпатичный: темные, с поволокой, глаза, приятное лицо и вьющиеся русые волосы. Змей почему-то напомнил ему любимого героя детских книг – Гекльберри Финна. Ах, как он мальчишкой мечтал походить на славного Гекльберри! И вот он перед ним, его детский кумир, – покуривает в рваном кресле, нога на ногу, под клетчатой рубахой – зеленая тряпица, повязанная шейным платком. Андрею стало тепло и уютно в каюте Змея. Он посмотрел на Катю – девочка уже успокоилась и согрелась.
Около семи вечера определенные в рейд комсомольцы завода собрались у проходной. На удивление вовремя появился Самыгин. Организовав «летучий» митинг, секретарь ячейки объявил, что предстоящий рейд – часть государственной политики по «ликвидации беспризорщины» в республике.
Вскоре прибыли представители власти – оперуполномоченный угро Борис Борисович Непецин в сопровождении милиционера. Отряд построился и направился в сторону городского кладбища.
– По имеющимся данным, в склепе графа Бобруйского повадились собираться беспризорные, – объяснял план кампании Непецин. – Мы тихонько окружим усыпальницу и всех их повяжем. Предупреждаю, товарищи коммунары: ребятишки лихие, без боя в руки не дадутся, так что будьте готовы к беготне, слезам и даже драке. Тем не менее приказываю обращаться с детьми без грубостей и силу применять лишь в крайнем случае.
Андрей обратился к шагавшему рядом милиционеру Коле:
– Скажите, товарищ, неужели в склепе можно прятаться?
– Хе, это, гражданин, не склеп, а дворец! Места вдоволь, – добродушно улыбнулся Коля.
– Вы там бывали? – удивился Рябинин.
– Мальчишками лазили, – покраснел милиционер.
* * *
Давным-давно, около ста лет назад, жил да был в Санкт-Петербурге молодой граф Бобруйский. Происходил он из славной и богатой фамилии, владевшей сотнями деревень и десятками тысяч крепостных по всей России. Ни в чем граф не нуждался, а потому предавался в столице всевозможным развлечениям: кутил, играл в карты, заводил романы и вступал в тайные общества. Один из заговоров с целью улучшения жизни простого народа чуть было не увенчался для юного ревнителя свободы каторгой – собутыльники Бобруйского решили поиграть в революцию.
Момент, как им казалось, был выбран весьма удачный – вступление на престол императора Николая Павловича, в четырнадцатый день декабря 1825 года. Молодой граф Бобруйский в демонстрации свободомыслия не участвовал – отсыпался у очередной любовницы. Впрочем, соратники-заговорщики и не осудили подобной несознательности, другое дело – не понимавший шуток новоиспеченный Государь. Посему, узнав о событиях на Сенатской площади, граф испугался гнева устоявшего на декабрьском ветру императора и сбежал за границу. Там он и жил до воцарения Александра II, государя благочестивого и милостивого. Постаревший граф вернулся в Петербург и так бы и умер в столице, да вспомнил на склоне лет о родных местах, о провинциальном городе, где его покойный батюшка когда-то служил губернатором. Старик озаботился умереть на родине и для успокоения своего многострадального тела выстроил в 1875 году грандиозный склеп.
Усыпальница была выполнена из светло-зеленого, привезенного из-за моря камня; двери граф повелел обить листовой медью. Склеп состоял из двух залов – верхнего и нижнего. В верхнем помещались картины, изображавшие поворотные этапы жизни графа (рождение, учебу в Пажеском корпусе, одно из заседаний клуба заговорщиков, прогулку на яхте в Сорренто, встречу с Луи-Филиппом и др.).
В нижнем зале, находившемся под землей, был установлен монументальный мраморный саркофаг. Граф пожелал, чтобы в гробницу проникал дневной свет и свежий воздух, для чего под сводами верхнего зала соорудили узенькие окна. Так что в усыпальнице вполне вольготно мог бы обитать и мертвый, и живой.
Бобруйскому сооружение очень понравилось, и, так как жизнь одинокому восьмидесятилетнему старцу была уже не мила, он мечтал переехать в свое новое жилище поскорее, что и случилось в конце 1879 года.
Перед смертью граф Бобруйский завещал солидные средства на содержание гробницы в должном состоянии. Оплаченное распоряжение неукоснительно соблюдалось – служки регулярно приносили покойному букеты цветов, смахивали пыль с картин и отгоняли от склепа любопытных.
Кладбищенскую идиллию нарушила Октябрьская революция. Всем стало не до графа и его усыпальницы. А помнили об укромном помещении разве что беспризорники.
* * *
Восемь мальчиков и три девочки собрались в верхнем зале гостеприимных покоев графа и занялись подсчетом дневной добычи. Верховодил чернявый парнишка лет тринадцати:
– Хлеба насобирали фунтов шесть, здорово! Часть отложим на сухари, остальное слопаем. Два леща копченых…
– Может, Леша, рыбку тоже оставим на потом? – предложила девочка лет девяти.
– Нет, Галка, – возразил «старшой» и пощупал пальцами леща. – Рыбины жирные и плохо прокопченные, как бы черви не завелись. Что у нас еще? Ага, полснизки баранок, три бублика и маковый пирожок… На, Мура, это тебе! – Лешка протянул пирожок девчушке лет семи, самой маленькой в компании.
– Это я «маковку» стянул! – вставил вихрастый блондин лет двенадцати.
– Не хвастай, Димка, – бросил Лешка и продолжил подсчеты. – Конфет – две штуки, восемь папирос… Че так мало-то, Балтика? – он глянул на паренька в рваной тельняшке.
– Папиросники заартачились, – Балтика смущенно опустил глаза. – Не хотят больше нам дань платить.
– О-па! Вот так номер! – поразился Лешка. – Че за понты? Угол Советской и Ленина – наша законная фактория. Вся шантропа, что там гужуется и Пензы [75]на торговле дымом делает, обязана мне дань платить! Был же уговор, а, Балтика?
– Был. А только Кирюха, верховой из дымогонов, отрезал: не буду, мол, беспризорной рванине платить, и все!
– Лады. Завтра мы им покажем «рванину»! – сжал кулаки Лешка. – Дельцы выискались, слюнтяи несчастные…
– Кирюха грозился брата привести, – буркнул Балтика.
– Пускай волокет хоть тыщу братанов, мы всю ватагу вольную соберем и отлупцуем этих маменьких сыночков.
Беспризорники решительно закивали, и Лешка вернулся к добыче.
– Пенезов наканючили порядочно – два рубля восемьдесят копеек. На полтора рубля я купил дюжину лимонаду, – он ткнул пальцем в угол, где стоял картонный ящик. – И – во! На десерт!
Лешка достал из кармана своей старой шинели два кольца колбасы:
– Как знал, что мяска не слямзите [76]. Девчата! Кромсайте-ка житный, рыбеху, будем вечерять, – распорядился юный атаман.
Беспризорники приготовились к ужину.
– А я надыбал способ в дендер [77]бесплатно ходить! – хлебнув лимонада, заявил мальчик лет десяти в огромных сапогах.
– И без того скоро на воздухе фильмы будут крутить, – махнул рукой Димка.
– Так то в парке! Там народу полно и минтоны шныряют, – не согласился обладатель сапог.
– Зато, Оса, в парке все на экран зекают [78], а ты гуляй цапками по кармашкам и посвистывай! – с причмокиванием пережевывая колбасу, бросил Лешка.
– Оно, конечно, правильно, – кивнул Оса, – да картину тоже поглядеть охота.
– А че за место? – поинтересовался Лешка.
– Есть лаз на чердак кина «Жемчужина», оттуда – ход в конуру, что рядом с механиком, а в ней – оконце в залу. Сидишь, и перед тобой экран как на еланочке. Хочешь – кури, хочешь – песни пой и фильму гляди. Истинно, не брешу.
– Покажешь? – отрываясь от лещины, попросила Мила.
– Угу.
– Я тож кой-чево нынче разнюхал, – подал голос Балтика. – Один потрох домашний [79]протрепался, будто пионеры в поход собрались, накупили жратвы: крупчатки всякой, колбас, сахару, чаю. Вот бы нам, Леха, ихний склад прихватить [80], а?
– Разведай, где схаверили [81]провиант, – оживился Лешка. – Дело стоящее – теплынь наступает, пора к реке перебираться, запасы потребуются.
Он развалился на куче венков и мечтательно поглядел в потолок:
– Летом уйдем за город, соорудим шалаши, купаться будем, рыбалить. Силков на куропаток в лугах наставим. Знатно! Опять же Сенька Резвый, майданщик [82], работенку обещал нам подкинуть. Курорт!.. Димка, а где гитара?
Димка промочил горло и достал из-за большущей картины довольно приличную «семиструнку».
– Давай нашу, а? – попросил Лешка.
Димка легонько пощипал струны, закрыл глаза и затянул:
– Кыш вы, шкеты, под вагоны! Кондуктор сцапает вас враз. Едем мы, от грязи черные, А поезд мчит Москва – Кавказ. Вся компания дружно подхватила: – Свисток, гудок, стук колес – Полным ходом идет паровоз, А мы без дома, без гнезда – Шатия беспризорная. Эх, судьба моя, судьба, Ты – как кошка черная! Впереди в вагоне мягком Едет с дочкой нэпман. Как бы нам на полустанке Заглянуть в его карман! «Мамка где твоя?» – «Не знаю, Потерял с недавних пор. Мамка мне – трава густая, Батька – ветер да костер». Мы играем без игрушек, Дашь – так сразу подберем, А из собранных полушек Черной картой банк метнем. Свисток, гудок, стук колес – Полным ходом идет паровоз, А мы без дома, без гнезда – Шатия беспризорная. Эх, судьба моя, судьба, Ты – как кошка черная!..
Тяжелый удар в дверь не дал допеть песню. В склеп ввалилась толпа мужчин, впереди – суровый военный, за ним – милиционер в белой гимнастерке.
– Всем сидеть! – скомандовал военный.
– Облава! – взвизгнул Балтика. – Атанда! [83]
Беспризорники вскочили на ноги и забегали по залу. Димка и Оса прыгнули к окнам и, подтянувшись, ускользнули в проемы, кто-то побежал вниз по каменной лестнице.
Андрей схватил пробегавшего мимо мальчугана и повалил на пол. Мальчишка извивался, дико кричал, царапался и лягался. Рябинин придавил его голову коленом, и мальчик затих.
– Ваня! – позвал Андрей остолбеневшего Скрябина. – Вяжи его кушаком.
Скрябин встрепенулся, высвободил из брюк ремень и связал руки беспризорнику. Оставив пленника на Скрябина, Андрей спустился вниз.
В полутемном помещении метались по углам детские и взрослые тени. Слышался девичий плач. Комсомольцы матерились, беспризорники от них не отставали. Наконец пленников собрали у саркофага под надзором милиционера Коли, предъявившего для убедительности «наган».
– Шестеро! – подходя к Андрею, бросил Самыгин.
– И один наверху, – мрачно добавил Рябинин.
– Остальные утекли через окна, – подал голос «хоровик» Шитиков.
Сверху раздался голос Непецина:
– Не все убежали. Мы поймали троих, но один все же ушел напрямик через могилы. Сколько у вас?
Ему ответили. Непецин приказал вести пленников наверх. Андрей посмотрел на унылые фигурки беспризорных, затем взглянул на саркофаг графа и тяжело вздохнул.
На свежем воздухе детей выстроили в шеренгу. Они стояли понурив головы, некоторые плакали. Беспризорных повели к выходу с кладбища. Девчушка лет семи заревела. Плакала она о конце вольной жизни, проклиная в душе своих мучителей, и жалела себя, слабую и беззащитную.
Андрей тоже проклинал себя, хотя и пытался убедить, что в детдоме ребятам будет лучше, чем в графском склепе. И все же чувство горького стыда и жалости не проходило.
Отряд отконвоировал пленников к детприемнику, находившемуся недалеко от порта. Комсомольцы передали детей местным охранникам и врачам и уселись покурить на крыльце под вывеской:
Р.С.Ф.С.Р.
Наркомат внутренних дел
Городской приемный пункт беспризорных детей.
Санобработка и распределение
* * *
Комсомольцы вспоминали недавнюю облаву. Самыгин жаловался на укушенную руку, Крылов прикладывал платок к ободранной щеке. Непецин стоял в сторонке, ожидая окончания перекура.
Андрей разглядывал его: на вид Непецину – под сорок, напряженный, готовый к новым действиям.
– Отдохнули? – наконец спросил Непецин. -
У нас впереди еще одно задание. – Он указал в сторону порта: – В затоне имеется притон беспризорных. Подъем!
Затон – место зимней стоянки и ремонта речных судов. Рядом – кладбище исходивших срок барж и кораблей.
Миновав пирсы и доки, отряд вступил в царство ржавого металла. В лучах заходящего солнца громады кораблей выглядели зловеще. С реки веяло свежестью, вдалеке уже мерцал огонек бакена, в кустах посвистывали вечерние птицы. Непецин остановил людей перед огромной баржей.
– Здесь, – шепотом проговорил он. – Двое постерегут снаружи, остальные – за мной.
Андрей и милиционер Коля вызвались остаться на берегу. Они спрятались за металлическим баком у ведущих на палубу сходней. Отряд осторожно поднялся на борт и рассредоточился по барже. Вскоре из трюма послышались вопли и плач.
Вдруг Андрей и Коля увидели, как на правом борту появилась худощавая фигурка. Помедлив мгновение, человечек прыгнул в воду и поплыл к берегу. Минуту спустя с баржи свалился второй беспризорник.
– Пусть доберутся до суши, тогда и брать будем, – бросил Коле Андрей. – Твой первый, мой второй.
Милиционер кивнул.
Первым на причал вылез мальчишка лет одиннадцати, мокрый и грязный. Он подался влево, но дорогу ему преградил Коля. Беспризорник увернулся и припустил бежать. Коля засвистел в свисток и затрусил следом.
Второй беспризорник плыл медленно, отплевываясь и фыркая. Наконец он достиг берега, с трудом вскарабкался на причал и тут увидел Андрея. Не раздумывая, мальчик стремительно рванул вдоль берега. Андрей поразился такой прыти и побежал вдогонку.
У беспризорника было преимущество – не меньше семи саженей, да и бежал он резво, так что вскоре расстояние увеличилось. Андрей закусил губу и ускорил бег. Паренек лавировал между грудами сваленных цепей, вытащенными на берег баркасами и погнутыми якорями, старался запутать следы и оторваться, но Рябинин не отставал. Впереди показалась высокая кирпичная стена с узким отверстием. «Ежели он шмыгнет в дыру, мне его не достать – я в эту щель не пролезу», – прикинул Андрей. Однако бегун повел себя странно – не добежав шагов десяти до спасительной щели, он круто повернул к реке. Беспризорник пронесся мимо остова баржи, выскочил на берег и прыгнул на борт полуразрушенного парохода. Рябинин последовал за ним.
Палуба была пуста, мальчишка куда-то исчез. Тут Андрей заметил клок желтой рубахи, оставленный на остром конце обломанного поручня трапа, ведущего в трюм судна. «Ага, здесь парень зацепился – выходит, он внизу».
Продвигаться пришлось на ощупь. Андрей чиркнул спичкой, вспышка выхватила из мрака дверь каюты. Он толкнул ее и очутился в небольшой комнате, освещенной керосиновой лампой.
* * *
В центре каюты стоял высокий юноша лет пятнадцати. Лицо его выражало крайнюю решимость. Левой рукой незнакомец прижимал к груди преследуемого. Бегун оглянулся, и Андрей понял, что это девочка. Парень издал гортанный звук и поднял правую руку, в ней Рябинин увидел ружейный обрез.
– Уходи! – хрипло, сильно волнуясь, проговорил хозяин каюты.
Андрей показал ему ладони:
– Успокойся и опусти ствол, я не вооружен.
Парень не послушался.
– Ты из уголовки или минтон? – строго спросил он.
– Ни то, ни другое. Я с завода «Красный ленинец». Нам поручили ловить беспризорных, я погнался за твоим приятелем, а он оказался девушкой, – Андрей улыбнулся и посмотрел на беглянку. Она была коротко стрижена, мокрая рубаха и брюки облепили тело. Девочка дрожала от холода и жалась к пареньку.
– На обмен согласен? Я – за нее? – предложил хозяин каюты.
– Мне все равно. Могу и не брать никого. Скажу, что убежала, – пожал плечами Андрей и опустил руки.
Парень недоверчиво поглядел на него, но обрез тоже опустил.
– Ты кто? – спросил он.
– Рябинин, начальник цеха.
– Отчего во френче и галифе?
– Недавно демобилизован из армии.
– Комиссар?
– Командир эскадрона. Послушай, это к делу не относится, мне нужно идти.
Парень размышлял:
– Идти можешь, коли дашь слово не говорить, где мы прячемся.
– Даю слово, – с легкостью согласился Андрей. Ему импонировало решение парня отдать себя за девчонку.
Беспризорник вздохнул:
– Тогда свободен, – он разрядил обрез и бросил его на ящик, заменявший стол.
Парень шепнул что-то подружке, и она пошла к стоявшей в углу кровати, взяла старое суконное одеяло и укутала плечи. Ее кавалер повернулся к Рябинину:
– Что стоишь?
– Ты здесь обитаешь? – поинтересовался Андрей и огляделся. Комната имела вполне жилой вид: круглые окна-иллюминаторы были занавешены тряпками, пол устлан протертым до дыр ковром. Не грязно, хотя крайне бедно.
– Ну живу я тут, и что? Ты против? – с вызовом отозвался хозяин «дома».
– Не против. Интересуюсь. Как тебя зовут?
– Ты что, урод глухонемой? Меня в округе каждая собака знает! – крайне удивился и даже обиделся парень. – Я же Мишка-Змей!
Девчонка на кровати важно покивала, подтверждая, что, мол, правда, это Змей и есть.
Андрей рассмеялся:
– Извини, Михаил, я недавно прибыл в город. Могу я присесть?
– Садись, – махнул рукой Змей и, указав на табурет, плюхнулся в плетеное кресло напротив.
Рябинин вынул портсигар и протянул Мишке. Тот с достоинством принял папиросу, закурил и произнес:
– Змей всем известен: беспризорной братве, ворам и даже налетчикам. Я – фигура!
– Да ну! – усмехнулся Андрей.
– Натурально! Я знаком с самим Гимназистом. Никто его не видал, кроме меня!
Рябинин вспомнил о налетчике-фантоме, и ему стало интересно:
– Говорят, застрелили твоего Гимназиста.
– Брехня. Его никто не одолеет. Он был и будет. Всегда! – безапелляционно отрезал Змей.
Андрей не нашелся, что ответить, и спросил:
– Как же ты его узнал, ежели не секрет?
– Почему секрет? Нет никакого секрета. Я его спас.
– Ты?
– Натурально, я. Прошлым летом он утекал от оперов после гранта и схоронился в подвале, где я обитал в то время. Накинулся на меня, хотел кокнуть, но я увидал, что он ранен, и предложил помощь.
– Так его ранили?
Змей указал пальцем себе на грудь:
– Подранили малость. Пуля скользнула по ребру, локш [84]. Разве шрамик и остался от сих до сих, – он провел рукой по левому боку. – Я бинтов нарвал из его исподней, перевязал, он и ушел.
– Выходит, ты теперь с Гимназистом за руку здороваешься? – засмеялся Андрей.
– Куда хватил! Кто с ним, да за руку – тому долго не жить. Я и сам-то его толком не разглядел – он все верхозу [85]закрывал, да и сидели мы в потемках.
– И все же ты – важная персона, – улыбнулся Андрей.
– А как же! – задрал нос Змей.
– Гимназист тебя наверняка отблагодарил.
– Было… Сыскал меня Фрол, его главный поддужный [86], видный уркач [87], спрашивал: «Что хочешь?» А мне ничего не надо, я гордый. Ответствовал ему: пусть, мол, за Гимназистом должок останется. Он и ушел, Фрол этот, – с ленивым куражом ответил Змей. Вдруг он сощурился и спросил. – Теперь, когда ты меня узнал, так небось жалеешь, что не взял вместо Катьки? Улов у вас был бы знатный!
– Не взял я тебя не потому, что не знал, кто ты, а потому, что мне понравился твой поступок, – пожал плечами Рябинин.
– Что Катьку не отдал?
– Да. Я, видишь ли, хоть и красный, но офицер и в вопросах чести разбираюсь.
– С честью у нас все в ажуре, – заверил Змей.
Его взгляд смягчился. Андрей отметил, что он симпатичный: темные, с поволокой, глаза, приятное лицо и вьющиеся русые волосы. Змей почему-то напомнил ему любимого героя детских книг – Гекльберри Финна. Ах, как он мальчишкой мечтал походить на славного Гекльберри! И вот он перед ним, его детский кумир, – покуривает в рваном кресле, нога на ногу, под клетчатой рубахой – зеленая тряпица, повязанная шейным платком. Андрею стало тепло и уютно в каюте Змея. Он посмотрел на Катю – девочка уже успокоилась и согрелась.