Страница:
– …Приходит ко мне вчера Наум и спрашивает двадцать рублей, – слышался голос Кости Резникова. – Дай, говорит, непременно, на нужное дело прошу, не пожалеешь.
– И ко мне приходил, и у меня занимал, – закивали многие.
Полина терзала вилкой куриную ногу и поглядывала на приглашенных. Наклонившись к Андрею, она шепнула:
– Самое интересное кончилось, пора незаметно исчезать. Мне завтра вставать рано – поход назначен на семь утра.
Рябинин кивнул.
Через час запасы спиртного и закуски были уничтожены, и Меллер под одобрительные крики друзей предложил ехать в «Музы». Андрей и Полина, пользуясь случаем, улизнули.
Проводив Полину, Рябинин взглянул на часы – было только девять часов. Домой не хотелось, и он отправился в «Музы».
Там веселье было в самом разгаре. Литераторы сдвинули столы в каре и, провозглашая тосты, напивались от души.
Андрей не успел усесться, как рядом очутилась Левенгауп.
– Вернулся? Молодец! А Полину домой спровадил? Опять молодец! Ей спать пора, не любит она наших гульбищ. Давай-ка выпьем… Товарищ Вихров! Будь любезен, переадресуй-ка мне чистую рюмку… Благодарствую, – Светлана говорила и манипулировала бутылкой, не выпуская папиросы из пухлых губ.
Они чокнулись и выпили «за упокой мятежной души Меллера». Левенгауп положила руку на плечо Рябинина и, заглядывая в глаза, спросила:
– Любишь мою Полинку, а? Говори прямо!
– Это вопрос сугубо личный, Светочка, – улыбнулся Андрей.
– Хе! – усмехнулась Левенгауп и перекатила папиросу в угол рта. – Хитрец ты, Андрей Николаич, ох, хитрец! Слушай-ка, что я тебе скажу, – она бросила окурок в пепельницу и зашептала Андрею на ухо. – Полли – девушка серьезная, с ней надобно любовь крутить настоящую. Коли полюбит она тебя – так на всю жизнь. Она, знаешь ли, однолюбка. Ха… Не то что мы, богемные бабы.
Андрей смотрел в ее строгие темно-серые глаза с дико расширенными зрачками, чувствовал горячее дыхание, прикосновение золотистых волос и ловил себя на мысли, что Светлана весьма соблазнительна.
Она представляла собой признанный в те годы тип красоты: среднего роста, стройная, но с хорошо развитой мускулатурой. Ее одежда и поведение были вызывающи и излучали неприкрытую сексуальность– она носила облегающие платья чуть ниже колен или длинные, чрезмерно открытые туники, короткую, с безумными «крысиными хвостами» стрижку.
Вдобавок природа одарила Светлану пикантно вздернутым носиком и большим чувственным ртом. Саму себя Левенгауп величала «радикальной интеллигенткой», вкладывая в это понятие крайнюю откровенность в выражении своих взглядов и желаний.
С подобной внешностью и поведением обычная мещанская гризетка выглядела бы пошлой и вульгарной. Светлана же была весьма образованна и умна. Она неплохо разбиралась в искусстве и по праву возглавляла литотдел «флагмана местной периодики» – «Губернских новостей».
Отношение окружающих к ней было весьма неоднозначным. Женщины зрелые ее не любили, считая чересчур развязной; молоденькие барышни боготворили, видя в ней то, чего не хватало им самим; коллеги уважали за острое перо; мужчины зачастую побаивались ее эпатажа, говоря, что любят в Левенгауп ум и «чисто человеческое». Шашков, завотделом культуры, благоволил к Светлане, называя ее «мадам Помпадур губернской литературы».
В свои неполные двадцать шесть лет Светлана имела за плечами работу в издательстве отца, Марка Левенгаупа, редактирование боевых листков, репортажи с фронта и даже интервью с Фрунзе. Она горела желанием трудиться день и ночь, как горела желанием любви, романтики борьбы и страстным желанием «жить на всю катушку».
В 1921 году Светлана вышла замуж за известного московского поэта, но вскоре вернулась домой, не объяснив причины разрыва никому. Около года она имела близкие отношения с писателем Резниковым, однако большой любви к нему друзья Светланы не замечали. О ней ходило множество сплетен, на которые Резников равнодушно отвечал: «Умоляю, не говорите мне о Свете дурного!» Сама же Левенгауп презрительно парировала: «Меня уже трудно чем-либо скомпрометировать».
Андрей знал – ничто так не прельщает в женщине, как показная порочность и слава. Он старался сдержать свои непутевые мысли, охлаждая воспламеняющуюся природу доводами разума. «Спокойствие, это водка тебя возбуждает», – терпеливо внушал себе Рябинин и старался думать о Полине, о ее привлекательности, чистоте и доверительности их отношений.
Между тем Светлана рассказывала о своем знакомстве с Черногоровой. Андрей узнал, что познакомились они в Петрограде, в 1919-м, и с тех пор были закадычными подругами «без пошлых обывательских секретов друг от друга».
Светлана хотела добавить что-то еще, но ее речь прервал голос Кости Резникова:
– Светик, не долби психику товарища Рябинина!
Левенгауп взглянула в его сторону и, махнув рукой, бросила:
– Прошу вас, Костик, не встревайте. – Она снова повернулась к Андрею. – Скажу откровенно: Полли – святой человек. При ее папочке оставаться столь чистым душой существом! Шарман, выражаясь по-буржуйски. Помоги ей найти себя, Андрюша, найти любовь, счастье. Ты ведь шикарный мужик, от тебя буквально прет надежностью и силой.
– Признаться, ты меня в краску вгоняешь, Светочка, – смутился Андрей.
– А что, приятно? – сладко спросила Левенгауп и широко улыбнулась.
Лицо ее было близко, Андрей чувствовал аромат французских духов, смешанный с запахом ее волос.
– Брось ты это жеманство! – посерьезнев, сказала Светлана. – Хорошего мужика я насквозь вижу. Разве ты ровня нашим хлюстам, этим слезливым да плаксивым мальчишкам? Полюшка рассказывала о тебе: ты воевал, хлебнул горечи жизни, а все ж осталась в тебе эта голубоглазая доброта души… Наливай-ка, Андрюша, по второй!
Похрустывая соленым груздем, Светлана задумчиво добавила:
– А все-таки ты скрытный, Рябинин. Чертей в тебе тоже предостаточно, – она взяла в руки элегантный серебряный портсигар и, щелкнув крышкой, предложила. – Угощайся, табачок голландский, сама папироски скручивала.
Андрей поблагодарил и зажег спичку, но Светлана дунула на огонек:
– Пойдем-ка покурим на воле. Здесь литераторы нагнали такого смраду, что хоть топор вешай.
Она поднялась и пошла впереди. Андрей посматривал на ее бедра и невольно думал, что Левенгауп – дама весьма аппетитная.
Выйдя на задний двор трактира, они очутились в кромешной темноте.
– Не упади, здесь яма, – хохотнула Светлана и подтолкнула Рябинина к стене.
Сделав несколько затяжек, она отбросила папиросу и вплотную подошла к Андрею.
– Знаю, что любишь ты Полину. Я ее уважаю, но у вас – большое чувство, у меня же – мимолетная страсть, – сказала она и погладила Андрея по груди. – Я хочу провести вечер с тобой.
Он почувствовал, как влажные горячие губы захватили его рот. Андрей хотел было воспротивиться, но вдруг понял, что не может уже и сказать определенно, с кем целуется – со Светланой ли, с другой женщиной или с самим дьяволом. Он наслаждался ее очарованием и прелестью, радостно осознавая возможность получить манящее удовольствие.
– Увези меня, умоляю, – прошептала Светлана…
– Не зажигай огня, – попросила она, переступая порог комнаты Андрея. – У тебя свечи есть?
– Конечно.
– Оставь свечку на комоде, ей не место на столе – мы же не ужинать собрались.
Светлана отошла к окну, подобрала платье вверх и начала стаскивать его через голову, грациозно изогнувшись и демонстрируя Андрею свое роскошное тело. Он стоял, прислонившись в дверной притолоке, и думал о том, что жизнь его чересчур серьезна и в ней маловато романтических приключений. Светлана продолжала раздеваться, искоса поглядывая на Андрея и загадочно улыбаясь. Ему передалось ее настроение. Андрей ощутил в себе свободу и легкость, будто обнаженным вышел из бани в заповедный лес, зная наверняка, что на сотню верст окрест нет ни одной пары любопытных глаз.
Оставшись в шелковых чулках и туфельках, Светлана подошла к Андрею и занялась его разоблачением. Делала она это весьма ловко, и, незаметно для себя, Рябинин остался совершенно голым. Светлана поманила его на диван и уложила на спину.
Андрей глядел, как над ним возвышаются ее упругие груди, белозубый рот и пьянящие глаза. Светлана ритмично двигалась в его руках, продлевая и смакуя удовольствие. Вдруг она прогнулась, словно натянутая струна, и томно застонала. Андрей испугался пробуждения соседей, но в тот же миг забыл о тревоге, провалившись в восхитительную сладкую бездну.
Очнулся он от прикосновения губ – Светлана целовала его лицо, грудь, живот… Андрей с удивлением приподнялся – о таком он не мечтал даже в бредовых снах. Светлана уловила его движение и подняла голову. Ее глаза мерцали лукавым кошачьим блеском.
– Я не ошиблась – мальчик и впрямь не избалован декаданским просвещением, – проворковала она.
Андрей покорился ее власти и повалился на подушки…
Почувствовав легкую прохладу и запах табачного дыма, он открыл глаза и увидел красный огонек – Светлана сидела на стуле и курила. Она неторопливо и глубоко затягивалась, выглядела умиротворенной и немного уставшей. Андрей ощутил бодрящий прилив внутри, вскочил с дивана и сел у ее скрещенных ног. Мягко улыбнувшись, Светлана провела взглядом от его лица куда-то вниз и сказала:
– Нет-нет, Андрюша! На сегодня хватит, на меня нахлынул мильон терзаний.
Она загасила папиросу, поцеловала Андрея в губы и поднялась. Он в недоумении уселся на диван и наблюдал за тем, как Светлана одевалась. Закончив, она села рядом:
– Благодарю тебя. Мне было хорошо, но этого больше не повторится. Забудем обо всем, – твердо сказала Светлана.
Он умоляюще посмотрел ей в глаза. Светлана усмехнулась и неуверенно прибавила:
– Ну… если вы пожелаете новой встречи… мы сможем обсудить такое предложение.
Коснувшись губами его щеки, Светлана решительно встала.
– Пока, Андрюша, не провожай меня.
– Позволь, на улице небезопасно! – встрепенулся он и поискал свою одежду.
– Я сумею постоять за себя, – Светлана извлекла из ридикюля никелированный дамский пистолет. – Видал? Подарок почитателя моих талантов.
И не утруждайся скептическими замечаниями – обращаться с оружием я умею. Всего доброго!
Она вышла из комнаты и неслышно притворила дверь.
«Остались мне одни сладкие воспоминания да угрызения совести», – улыбнулся Андрей и подумал о том, что неплохо было бы напиться чаю со сдобной булкой.
Глава XXXIV
Глава XXXV
– И ко мне приходил, и у меня занимал, – закивали многие.
Полина терзала вилкой куриную ногу и поглядывала на приглашенных. Наклонившись к Андрею, она шепнула:
– Самое интересное кончилось, пора незаметно исчезать. Мне завтра вставать рано – поход назначен на семь утра.
Рябинин кивнул.
Через час запасы спиртного и закуски были уничтожены, и Меллер под одобрительные крики друзей предложил ехать в «Музы». Андрей и Полина, пользуясь случаем, улизнули.
Проводив Полину, Рябинин взглянул на часы – было только девять часов. Домой не хотелось, и он отправился в «Музы».
* * *
Там веселье было в самом разгаре. Литераторы сдвинули столы в каре и, провозглашая тосты, напивались от души.
Андрей не успел усесться, как рядом очутилась Левенгауп.
– Вернулся? Молодец! А Полину домой спровадил? Опять молодец! Ей спать пора, не любит она наших гульбищ. Давай-ка выпьем… Товарищ Вихров! Будь любезен, переадресуй-ка мне чистую рюмку… Благодарствую, – Светлана говорила и манипулировала бутылкой, не выпуская папиросы из пухлых губ.
Они чокнулись и выпили «за упокой мятежной души Меллера». Левенгауп положила руку на плечо Рябинина и, заглядывая в глаза, спросила:
– Любишь мою Полинку, а? Говори прямо!
– Это вопрос сугубо личный, Светочка, – улыбнулся Андрей.
– Хе! – усмехнулась Левенгауп и перекатила папиросу в угол рта. – Хитрец ты, Андрей Николаич, ох, хитрец! Слушай-ка, что я тебе скажу, – она бросила окурок в пепельницу и зашептала Андрею на ухо. – Полли – девушка серьезная, с ней надобно любовь крутить настоящую. Коли полюбит она тебя – так на всю жизнь. Она, знаешь ли, однолюбка. Ха… Не то что мы, богемные бабы.
Андрей смотрел в ее строгие темно-серые глаза с дико расширенными зрачками, чувствовал горячее дыхание, прикосновение золотистых волос и ловил себя на мысли, что Светлана весьма соблазнительна.
Она представляла собой признанный в те годы тип красоты: среднего роста, стройная, но с хорошо развитой мускулатурой. Ее одежда и поведение были вызывающи и излучали неприкрытую сексуальность– она носила облегающие платья чуть ниже колен или длинные, чрезмерно открытые туники, короткую, с безумными «крысиными хвостами» стрижку.
Вдобавок природа одарила Светлану пикантно вздернутым носиком и большим чувственным ртом. Саму себя Левенгауп величала «радикальной интеллигенткой», вкладывая в это понятие крайнюю откровенность в выражении своих взглядов и желаний.
С подобной внешностью и поведением обычная мещанская гризетка выглядела бы пошлой и вульгарной. Светлана же была весьма образованна и умна. Она неплохо разбиралась в искусстве и по праву возглавляла литотдел «флагмана местной периодики» – «Губернских новостей».
Отношение окружающих к ней было весьма неоднозначным. Женщины зрелые ее не любили, считая чересчур развязной; молоденькие барышни боготворили, видя в ней то, чего не хватало им самим; коллеги уважали за острое перо; мужчины зачастую побаивались ее эпатажа, говоря, что любят в Левенгауп ум и «чисто человеческое». Шашков, завотделом культуры, благоволил к Светлане, называя ее «мадам Помпадур губернской литературы».
В свои неполные двадцать шесть лет Светлана имела за плечами работу в издательстве отца, Марка Левенгаупа, редактирование боевых листков, репортажи с фронта и даже интервью с Фрунзе. Она горела желанием трудиться день и ночь, как горела желанием любви, романтики борьбы и страстным желанием «жить на всю катушку».
В 1921 году Светлана вышла замуж за известного московского поэта, но вскоре вернулась домой, не объяснив причины разрыва никому. Около года она имела близкие отношения с писателем Резниковым, однако большой любви к нему друзья Светланы не замечали. О ней ходило множество сплетен, на которые Резников равнодушно отвечал: «Умоляю, не говорите мне о Свете дурного!» Сама же Левенгауп презрительно парировала: «Меня уже трудно чем-либо скомпрометировать».
Андрей знал – ничто так не прельщает в женщине, как показная порочность и слава. Он старался сдержать свои непутевые мысли, охлаждая воспламеняющуюся природу доводами разума. «Спокойствие, это водка тебя возбуждает», – терпеливо внушал себе Рябинин и старался думать о Полине, о ее привлекательности, чистоте и доверительности их отношений.
Между тем Светлана рассказывала о своем знакомстве с Черногоровой. Андрей узнал, что познакомились они в Петрограде, в 1919-м, и с тех пор были закадычными подругами «без пошлых обывательских секретов друг от друга».
Светлана хотела добавить что-то еще, но ее речь прервал голос Кости Резникова:
– Светик, не долби психику товарища Рябинина!
Левенгауп взглянула в его сторону и, махнув рукой, бросила:
– Прошу вас, Костик, не встревайте. – Она снова повернулась к Андрею. – Скажу откровенно: Полли – святой человек. При ее папочке оставаться столь чистым душой существом! Шарман, выражаясь по-буржуйски. Помоги ей найти себя, Андрюша, найти любовь, счастье. Ты ведь шикарный мужик, от тебя буквально прет надежностью и силой.
– Признаться, ты меня в краску вгоняешь, Светочка, – смутился Андрей.
– А что, приятно? – сладко спросила Левенгауп и широко улыбнулась.
Лицо ее было близко, Андрей чувствовал аромат французских духов, смешанный с запахом ее волос.
– Брось ты это жеманство! – посерьезнев, сказала Светлана. – Хорошего мужика я насквозь вижу. Разве ты ровня нашим хлюстам, этим слезливым да плаксивым мальчишкам? Полюшка рассказывала о тебе: ты воевал, хлебнул горечи жизни, а все ж осталась в тебе эта голубоглазая доброта души… Наливай-ка, Андрюша, по второй!
Похрустывая соленым груздем, Светлана задумчиво добавила:
– А все-таки ты скрытный, Рябинин. Чертей в тебе тоже предостаточно, – она взяла в руки элегантный серебряный портсигар и, щелкнув крышкой, предложила. – Угощайся, табачок голландский, сама папироски скручивала.
Андрей поблагодарил и зажег спичку, но Светлана дунула на огонек:
– Пойдем-ка покурим на воле. Здесь литераторы нагнали такого смраду, что хоть топор вешай.
Она поднялась и пошла впереди. Андрей посматривал на ее бедра и невольно думал, что Левенгауп – дама весьма аппетитная.
Выйдя на задний двор трактира, они очутились в кромешной темноте.
– Не упади, здесь яма, – хохотнула Светлана и подтолкнула Рябинина к стене.
Сделав несколько затяжек, она отбросила папиросу и вплотную подошла к Андрею.
– Знаю, что любишь ты Полину. Я ее уважаю, но у вас – большое чувство, у меня же – мимолетная страсть, – сказала она и погладила Андрея по груди. – Я хочу провести вечер с тобой.
Он почувствовал, как влажные горячие губы захватили его рот. Андрей хотел было воспротивиться, но вдруг понял, что не может уже и сказать определенно, с кем целуется – со Светланой ли, с другой женщиной или с самим дьяволом. Он наслаждался ее очарованием и прелестью, радостно осознавая возможность получить манящее удовольствие.
– Увези меня, умоляю, – прошептала Светлана…
* * *
– Не зажигай огня, – попросила она, переступая порог комнаты Андрея. – У тебя свечи есть?
– Конечно.
– Оставь свечку на комоде, ей не место на столе – мы же не ужинать собрались.
Светлана отошла к окну, подобрала платье вверх и начала стаскивать его через голову, грациозно изогнувшись и демонстрируя Андрею свое роскошное тело. Он стоял, прислонившись в дверной притолоке, и думал о том, что жизнь его чересчур серьезна и в ней маловато романтических приключений. Светлана продолжала раздеваться, искоса поглядывая на Андрея и загадочно улыбаясь. Ему передалось ее настроение. Андрей ощутил в себе свободу и легкость, будто обнаженным вышел из бани в заповедный лес, зная наверняка, что на сотню верст окрест нет ни одной пары любопытных глаз.
Оставшись в шелковых чулках и туфельках, Светлана подошла к Андрею и занялась его разоблачением. Делала она это весьма ловко, и, незаметно для себя, Рябинин остался совершенно голым. Светлана поманила его на диван и уложила на спину.
Андрей глядел, как над ним возвышаются ее упругие груди, белозубый рот и пьянящие глаза. Светлана ритмично двигалась в его руках, продлевая и смакуя удовольствие. Вдруг она прогнулась, словно натянутая струна, и томно застонала. Андрей испугался пробуждения соседей, но в тот же миг забыл о тревоге, провалившись в восхитительную сладкую бездну.
Очнулся он от прикосновения губ – Светлана целовала его лицо, грудь, живот… Андрей с удивлением приподнялся – о таком он не мечтал даже в бредовых снах. Светлана уловила его движение и подняла голову. Ее глаза мерцали лукавым кошачьим блеском.
– Я не ошиблась – мальчик и впрямь не избалован декаданским просвещением, – проворковала она.
Андрей покорился ее власти и повалился на подушки…
Почувствовав легкую прохладу и запах табачного дыма, он открыл глаза и увидел красный огонек – Светлана сидела на стуле и курила. Она неторопливо и глубоко затягивалась, выглядела умиротворенной и немного уставшей. Андрей ощутил бодрящий прилив внутри, вскочил с дивана и сел у ее скрещенных ног. Мягко улыбнувшись, Светлана провела взглядом от его лица куда-то вниз и сказала:
– Нет-нет, Андрюша! На сегодня хватит, на меня нахлынул мильон терзаний.
Она загасила папиросу, поцеловала Андрея в губы и поднялась. Он в недоумении уселся на диван и наблюдал за тем, как Светлана одевалась. Закончив, она села рядом:
– Благодарю тебя. Мне было хорошо, но этого больше не повторится. Забудем обо всем, – твердо сказала Светлана.
Он умоляюще посмотрел ей в глаза. Светлана усмехнулась и неуверенно прибавила:
– Ну… если вы пожелаете новой встречи… мы сможем обсудить такое предложение.
Коснувшись губами его щеки, Светлана решительно встала.
– Пока, Андрюша, не провожай меня.
– Позволь, на улице небезопасно! – встрепенулся он и поискал свою одежду.
– Я сумею постоять за себя, – Светлана извлекла из ридикюля никелированный дамский пистолет. – Видал? Подарок почитателя моих талантов.
И не утруждайся скептическими замечаниями – обращаться с оружием я умею. Всего доброго!
Она вышла из комнаты и неслышно притворила дверь.
«Остались мне одни сладкие воспоминания да угрызения совести», – улыбнулся Андрей и подумал о том, что неплохо было бы напиться чаю со сдобной булкой.
Глава XXXIV
В воскресенье после обеда Рябинин собирался на футбол – команда «Ленинца» встречалась в финальном матче на первенство города с игроками кожевенной фабрики «Знамя».
День выдался теплый и солнечный, и, предчувствуя долгое сидение под открытым небом, Андрей запасся хлопчатобумажным кепи. Он уже собирался выходить, когда в дверь постучали.
– Входите, открыто! – крикнул Рябинин и, обернувшись, увидел на пороге Меллера в полосатой майке.
– А-а, Наум! – обрадовался Андрей. – Заходи.
– Да, это я, собственной персоной, – кивнул Меллер. Он прошелся по комнате. – Прихорашиваешься? Кепочку, гляжу, прикупил… Идешь за своих болеть?
– Да, пойду развлекусь.
– Бери и меня за компанию. Я, знаешь ли, после вчерашней гулянки чувствую себя вялым и нуждаюсь в сильных ощущениях, – попросил Меллер.
– Тогда – вперед.
Они вышли на улицу и направились в сторону городского стадиона.
– Долго вчера сидели? – осторожно спросил Андрей.
– Уж и не помню, – вздохнул Меллер. – Осталось в памяти, как после полуночи Резников принялся искать свою Светлану. Решил, будто она с тобой уехала. Тогда Костик напился, погрустнел. А сегодня позвонил мне и объяснил, что нашел Свету дома – она всего-навсего устала и поехала спать.
Андрей перевел дух. Меллер хитро посмотрел на него:
– А я уж, признаться, тоже подумал, что ты сподобился…
– На что? – изобразил недоумение Рябинин.
– Ну, того… Со Светланой… Впрочем, извини, брат, – покраснел Наум. – Право, не подобает говорить об этом, неприлично, однако Света – девушка ретивая, так сказать… В общем, любит она мужчин… Вот.
– Это дело даже не комсомольской ячейки газеты «Губернские новости», это касается только ее, – усмехнулся Андрей. – А также ее мужчин… и Резникова.
– Да бог с вами… э-э, я хотел сказать, с ними, – в сердцах плюнул Меллер и отвернулся в сторону.
Андрей подумал, что представился удобный случай обсудить волнующую его тему.
– Наум! – позвал он.
– А?
– Скажи-ка, друг любезный, у тебя с Вираковой любовь продвигается? – бесстрастно поинтересовался Рябинин.
– С Надеждой? Да что она, в самом деле, телега, что ли? Скажешь тоже совершенную мерзость – «продвигается»! Выражайся, Андрюша, поэтически: развивается, протекает, или лучше – разворачивается, – решительно парировал Меллер.
– Как ты помнишь, разворачиваются обычно в марше, когда «не место словесным кляузам», – ответил Андрей. – Не обижайся, я пошутил. А интересно мне, потому как она – член ячейки «Ленинца», – Рябинин сделал строгие глаза.
– Ну, если так… – робко протянул Меллер. – Видишь ли, она меня волнует чрезвычайно. Она такая… – Наум не нашел слов и сделал несколько резких движений руками, будто лепил снежную бабу. – Такая зажигательная! И потом, в ней, представляешь, совершенно законченный народный дух.
– Определенно? – улыбнулся Андрей.
– Ну да! Скажу по величайшему секрету: я под ее воздействием написал цикл стихотворений на народные темы, двенадцать штук. Символично, как выражается наш Лютый! Кстати, Андрей, Надежда к тебе весьма благоволит. Говорит, что ты интересная личность.
– Да ну? Совершенная неожиданность, как выражается наш Меллер! – от души рассмеялся Рябинин.
– Перестань передразнивать, – отмахнулся Наум и мечтательно произнес. – Знаешь, у меня, наверное, к Надежде будет серьезное отношение. Она мне определенно нравится, мне с ней приятно. Я разговариваю с Надеждой часами…
– Ты, – уточнил Андрей.
– Я, – кивнул Меллер и открыл было рот продолжить.
– А она?
– Она? Слушает. Надежда любит послушать, ей интересно. Да и сама она интересная девушка, ладная, – Наум тряхнул чубом, хитро прищурился и дернул приятеля за рукав. – Хватит о Вираковой. Ты лучше поведай о своих «амурчиках» с Полиной.
– Что сказать? Я ее люблю, – твердо отозвался Андрей.
– Вот так вот! Смело, Андрей Николаевич, определенно смело! – немного оторопел Меллер.
– Своих чувств я не скрываю, – пожал плечами Рябинин.
– Эт-то, я тебе скажу, по-комсомольски!
– Честность – не столько комсомольская добродетель, сколь человеческая.
Меллер кивнул, соглашаясь с правотой суждения, и негромко спросил:
– Она хорошая, Андрей?
– Полина? Восхитительная. Признаться, никогда не верил в такую любовь, захватывающую все существо, все думы; когда каждая ее черточка, жест, взгляд или слово радуют от души! Впервые за последние семь лет я счастлив, Наум, – Андрей широко улыбнулся и, понизив голос, добавил. – Я счастлив как дитя… Мне хочется писать ей стихи и петь забытые песни…
– Ты писал стихи? – удивился Меллер.
– В юности, давно. Сочинял любовные послания одной гимназисточке и подбрасывал голубые конверты в почту.
– А она? Принимала достойно?
– Она? Смеялась.
– Глупая! – взмахнул кулаком Меллер.
– Да нет, просто молоденькая.
– Скажи, а стихи хорошие были? – не унимался Наум.
– Для меня в ту пору – да. В них жило мое детское чувство. Сейчас они выглядели бы неуместными, – вздохнул Рябинин.
– М-да, времена изменились, – согласился Меллер и вдруг, забежав вперед, остановил Андрея. -
А что, если тебе написать Полине? Может, и получится нечто значительное. Представляешь, зачитаем в «Музах»! Или лучше – устроим вечер трех поэтов: я, ты и Венька. Совершенный фурор!
Андрей положил руку на плечо Наума:
– Не получится. Я люблю тебя, мне нравится твой круг: Вихров, Светлана, Венька, даже Лютый, – однако я иной породы, пойми. Для поэзии требуется распахнутая настежь душа, а в моей – такой кавардак, кабак портовый, да и только!
В глазах Меллера стояли слезы. Он обнял Рябинина и поцеловал в щеку:
– Андрюша, милый! Ты – чудная личность, искренняя и добрая. Спасибо тебе, я друг твой навеки.
– Идем, Наум, неловко как-то… на улице, – прошептал Андрей.
Они зашагали дальше. Меллер достал носовой платок, звучно высморкался и, ободрившись, оповестил:
– А я, знаешь ли, завтра попробую поступить на работу. В газету «Пролетарий». Буду проситься репортером в отдел городской хроники. Сакмагонов обещал за меня похлопотать.
– А как же кино? Студия «Мотор!»? – испуганно спросил Андрей.
– У меня денег на съемки нету совершенно, а студия после скандала в деревне финансирования не даст, – вздохнул Наум. – Буду копить крохи, откладывать из зарплаты, печатать стихи. Павлов заверял, что организует прокат «Вандеи», да когда он теперь состоится? Не раньше осени, определенно! Зашел я вчерашним днем к приятелю в типографию, гляжу – лежат на столе гранки статьи о показе в Вознесенском. Трубачев из Пролеткульта написал для «Рабочей культуры». И назвал статью «Бесславная демонстрация»! Вот сволочь. Неотесанная личность, скорохват, невежа. – Меллер опустил голову и обиженно надул губы.
– Подожди, Наум. Никакого бесславного показа не было! Произошло недоразумение, не имеющее к достоинствам картины ни малейшего отношения. Скорее наоборот! Ежели бы она была никчемной, разве крестьяне поняли бы ее смысл? И потом, проверять репертуар обязан был я, как руководитель похода, либо Самыгин, как секретарь ячейки. Это наша халатность, мы допустили показ ленты. Сделаем вот что: я дам опровержение. Непозволительно в справедливом советском обществе столь беспощадно карать невиновных! – горячо сказал Андрей.
Меллер горько усмехнулся:
– Удивляюсь я тебе! Человек ты бывалый, а несешь совершенную околесицу. Редакцией «Рабочей культуры» командует пролеткультовец Бардин! Тот, что в прошлом году растоптал моего друга, поэта Ненашева, инвалида гражданской. Затравил, гадина, Митьку, заставил пустить пулю в лоб. Он, видите ли, написал контрреволюционную вещь – поэму о любви комсомолки и беляка, о переходе его в Красную армию, что немыслимо, по соображениям Бардина, ибо беляк тот перешел не по причине убеждений, а из-за какого-то там чувства!
Андрей посмотрел на Наума – перед ним стоял маленький редактор фронтовой газеты, бывший пулеметчик, участвовавший пусть в трех, но настоящих боях, – молоденький красноармеец Меллер.
– Попробуем урезонить Бардина, – решительно сказал Рябинин. – Я тоже кое-что сделал для нашей власти.
Наум пожал плечами:
– Разве что отца Полины попросишь, тогда подействует. Он, если внемлет, то и Бардина закопает… Хотя мне-то что? Переживу.
– Неплохая мысль, – обрадовался Андрей. – Кирилл Петрович жесткий, но неглупый человек, образованный. Он сможет понять.
Меллер кивнул:
– Он неглупый, но он Черногоров. Пойми: Чер-но-го-ров! Он – как революционный огонь – жжет все на своем пути, он справедливый и беспощадный. Ты не видал, что он творил с губернией лет пять назад! Черногоров вешал крестьян похлеще Столыпина и жег их не хуже Малюты. Я вернулся в город в двадцатом, так из Лопушиного Вражка несло таким смрадом, что дух выворачивало. Чекисты туда трупы беляков сваливали, расстреливали день и ночь… Э-эх, не играй с огнем, Андрюша! Раз уж разговорились мы с тобой вконец, скажу начистоту, как другу: по причине своей знаменитой фамилии твоя девушка для многих парней города запретна!
– Я знаю, Наум.
– Знаешь? Ничегошеньки ты не знаешь! – запальчиво вскричал Меллер. – Извини и послушай: полтора года назад Полина встречалась с неким Кармиловым, командиром полка Имретьевской кавбригады. Здоровенный был малый, красавец! Только мозги у него были набекрень – следствие контузии. По трезвости – золотой человек, умница, начитанный, скромный, а как напьется (что порой случалось) – начинал шашкой махать. Зверьем становился. Устраивал скандалы, драки. Мучилась твоя Полина с ним, решилась бросить ухажера, а он не отпускал. Приехала как-то раз к Кармилову ее мамаша разбираться, пыталась уговорить буяна мирно разойтись с дочерью. А он, на несчастье, был пьян. Полина же заперлась в соседней комнате. Ну, Кармилов мамашиным просьбам не внял, хуже – стал ругать ее и поносить. Чуть было до рук не дошло. Мамаша – в обратный путь.
А ночью заявился Сам. Он не вел бесед – взял да и застрелил Кармилова, как собаку, без разговоров. Дочь забрал, а его подручный Гринев представил дело так, будто Кармилов сам выстрелил в себя в хмельном беспамятстве. Вот такая история, – Меллер перевел дух. – Давай-ка присядем на скамейку, у меня ноги устали в этих чертовых ботинках.
Наум опустился на скамью. Андрей сел рядом:
– Все правильно ты рассказал. Однако я – не Кармилов. У меня к Полине другое отношение. Для меня нет ее прошлого – мы начали все заново. И давай-ка бросим эту тему.
– Конечно-конечно. Извини еще раз за откровенность, – поспешно проговорил Меллер.
– Благодарю за заботу. Далеко еще до стадиона?
– Да вон он виднеется, три минуты хода. Матч в котором часу начинается?
– В три.
– А сейчас сколько?
– Без четверти.
– Успеем.
Андрей закурил и поглядел на красивый трехэтажный особняк на противоположной стороне улицы. Давно не мытые, загаженные птицами окна и стены говорили о том, что дом нежилой. Это показалось Андрею удивительным, и он спросил Наума о причине запустения особняка.
– Так это ж дом Стратова, был такой домовладелец до революции, – пояснил Меллер. – Жили здесь когда-то различные буржуи. Квартиры аж в двенадцать комнат есть! Сейчас в него никто вселяться не хочет – дрова в зимнее время страшно как дороги, поди-ка обогрей этакую кубатуру, если потолки под семь аршин. Поначалу некоторые, конечно, брали ордера, вселялись, однако как отменили два года назад карточки на дрова – все съехали, побросали дорогущее жилье. Жилкомхоз выставил квартиры на продажу, думали, может, нэпманы купят. Они, конечно, интересовались, сам Татарников Сергей Андреич приезжал, глядел, да только не купил. Куда там! Наверное, даже ему не под силу содержать подобные апартаменты.
– А кто таков этот Татарников? – заинтересовался Андрей.
– Первый богач губернии, биржевик. Сколотил состояние на спекуляциях и разного рода аферах. Из всех городских коммерсантов он единственный ездит в новом автомобиле, синем двухместном «форде», – ответил Меллер.
– Неужели не боится открыто показывать свою состоятельность? – удивился Рябинин.
– А чего пугаться? Свобода! Уплатил государству налог – и раскатывай себе преспокойно в авто. Подожди, Андрюша, то ли еще будет!
– Как сказать, – покачал головой Рябинин.
– А как ни говори – нэпман жиреет, крестьянин крепчает, бюрократ ворует, только свободные литераторы с хлеба на квас перебиваются, – невесело рассмеялся Меллер и надел ботинки. – Я вот размышляю: о чем бы мне написать для газеты «Пролетарий»? Ну, хроника – понятно. И все же определенно необходима убойная статья, такой материал, чтобы зарекомендовать себя как ценного работника.
Андрей задумался. Он вспомнил все, произошедшее за три недели его пребывания в городе. Событий – хоть отбавляй, но можно ли что-то предложить Меллеру? Вдруг его осенило:
– Есть идея, Наум. Недавно представился мне случай познакомиться с королем беспризорников, неким Змеем. Весьма импозантная личность. Что, ежели тебе написать о нем?
– Змей? Знакомое прозвище, где-то я слышал, – старался вспомнить Меллер.
– Он – занятный человечек, этот Змей. Напиши о нем и о проблеме беспризорности вообще, – убеждал Андрей.
– Змей. М-мм… Принц нищих… М-мм… Через призму борьбы с беспризорностью? – бормотал, размышляя, Меллер. – Совершенный обалденс! Можно попробовать.
– Вот и прекрасно. Я вас непременно сведу. – Андрей поднялся и взглянул на часы. – Идем, опоздаем к началу матча.
День выдался теплый и солнечный, и, предчувствуя долгое сидение под открытым небом, Андрей запасся хлопчатобумажным кепи. Он уже собирался выходить, когда в дверь постучали.
– Входите, открыто! – крикнул Рябинин и, обернувшись, увидел на пороге Меллера в полосатой майке.
– А-а, Наум! – обрадовался Андрей. – Заходи.
– Да, это я, собственной персоной, – кивнул Меллер. Он прошелся по комнате. – Прихорашиваешься? Кепочку, гляжу, прикупил… Идешь за своих болеть?
– Да, пойду развлекусь.
– Бери и меня за компанию. Я, знаешь ли, после вчерашней гулянки чувствую себя вялым и нуждаюсь в сильных ощущениях, – попросил Меллер.
– Тогда – вперед.
Они вышли на улицу и направились в сторону городского стадиона.
– Долго вчера сидели? – осторожно спросил Андрей.
– Уж и не помню, – вздохнул Меллер. – Осталось в памяти, как после полуночи Резников принялся искать свою Светлану. Решил, будто она с тобой уехала. Тогда Костик напился, погрустнел. А сегодня позвонил мне и объяснил, что нашел Свету дома – она всего-навсего устала и поехала спать.
Андрей перевел дух. Меллер хитро посмотрел на него:
– А я уж, признаться, тоже подумал, что ты сподобился…
– На что? – изобразил недоумение Рябинин.
– Ну, того… Со Светланой… Впрочем, извини, брат, – покраснел Наум. – Право, не подобает говорить об этом, неприлично, однако Света – девушка ретивая, так сказать… В общем, любит она мужчин… Вот.
– Это дело даже не комсомольской ячейки газеты «Губернские новости», это касается только ее, – усмехнулся Андрей. – А также ее мужчин… и Резникова.
– Да бог с вами… э-э, я хотел сказать, с ними, – в сердцах плюнул Меллер и отвернулся в сторону.
Андрей подумал, что представился удобный случай обсудить волнующую его тему.
– Наум! – позвал он.
– А?
– Скажи-ка, друг любезный, у тебя с Вираковой любовь продвигается? – бесстрастно поинтересовался Рябинин.
– С Надеждой? Да что она, в самом деле, телега, что ли? Скажешь тоже совершенную мерзость – «продвигается»! Выражайся, Андрюша, поэтически: развивается, протекает, или лучше – разворачивается, – решительно парировал Меллер.
– Как ты помнишь, разворачиваются обычно в марше, когда «не место словесным кляузам», – ответил Андрей. – Не обижайся, я пошутил. А интересно мне, потому как она – член ячейки «Ленинца», – Рябинин сделал строгие глаза.
– Ну, если так… – робко протянул Меллер. – Видишь ли, она меня волнует чрезвычайно. Она такая… – Наум не нашел слов и сделал несколько резких движений руками, будто лепил снежную бабу. – Такая зажигательная! И потом, в ней, представляешь, совершенно законченный народный дух.
– Определенно? – улыбнулся Андрей.
– Ну да! Скажу по величайшему секрету: я под ее воздействием написал цикл стихотворений на народные темы, двенадцать штук. Символично, как выражается наш Лютый! Кстати, Андрей, Надежда к тебе весьма благоволит. Говорит, что ты интересная личность.
– Да ну? Совершенная неожиданность, как выражается наш Меллер! – от души рассмеялся Рябинин.
– Перестань передразнивать, – отмахнулся Наум и мечтательно произнес. – Знаешь, у меня, наверное, к Надежде будет серьезное отношение. Она мне определенно нравится, мне с ней приятно. Я разговариваю с Надеждой часами…
– Ты, – уточнил Андрей.
– Я, – кивнул Меллер и открыл было рот продолжить.
– А она?
– Она? Слушает. Надежда любит послушать, ей интересно. Да и сама она интересная девушка, ладная, – Наум тряхнул чубом, хитро прищурился и дернул приятеля за рукав. – Хватит о Вираковой. Ты лучше поведай о своих «амурчиках» с Полиной.
– Что сказать? Я ее люблю, – твердо отозвался Андрей.
– Вот так вот! Смело, Андрей Николаевич, определенно смело! – немного оторопел Меллер.
– Своих чувств я не скрываю, – пожал плечами Рябинин.
– Эт-то, я тебе скажу, по-комсомольски!
– Честность – не столько комсомольская добродетель, сколь человеческая.
Меллер кивнул, соглашаясь с правотой суждения, и негромко спросил:
– Она хорошая, Андрей?
– Полина? Восхитительная. Признаться, никогда не верил в такую любовь, захватывающую все существо, все думы; когда каждая ее черточка, жест, взгляд или слово радуют от души! Впервые за последние семь лет я счастлив, Наум, – Андрей широко улыбнулся и, понизив голос, добавил. – Я счастлив как дитя… Мне хочется писать ей стихи и петь забытые песни…
– Ты писал стихи? – удивился Меллер.
– В юности, давно. Сочинял любовные послания одной гимназисточке и подбрасывал голубые конверты в почту.
– А она? Принимала достойно?
– Она? Смеялась.
– Глупая! – взмахнул кулаком Меллер.
– Да нет, просто молоденькая.
– Скажи, а стихи хорошие были? – не унимался Наум.
– Для меня в ту пору – да. В них жило мое детское чувство. Сейчас они выглядели бы неуместными, – вздохнул Рябинин.
– М-да, времена изменились, – согласился Меллер и вдруг, забежав вперед, остановил Андрея. -
А что, если тебе написать Полине? Может, и получится нечто значительное. Представляешь, зачитаем в «Музах»! Или лучше – устроим вечер трех поэтов: я, ты и Венька. Совершенный фурор!
Андрей положил руку на плечо Наума:
– Не получится. Я люблю тебя, мне нравится твой круг: Вихров, Светлана, Венька, даже Лютый, – однако я иной породы, пойми. Для поэзии требуется распахнутая настежь душа, а в моей – такой кавардак, кабак портовый, да и только!
В глазах Меллера стояли слезы. Он обнял Рябинина и поцеловал в щеку:
– Андрюша, милый! Ты – чудная личность, искренняя и добрая. Спасибо тебе, я друг твой навеки.
– Идем, Наум, неловко как-то… на улице, – прошептал Андрей.
Они зашагали дальше. Меллер достал носовой платок, звучно высморкался и, ободрившись, оповестил:
– А я, знаешь ли, завтра попробую поступить на работу. В газету «Пролетарий». Буду проситься репортером в отдел городской хроники. Сакмагонов обещал за меня похлопотать.
– А как же кино? Студия «Мотор!»? – испуганно спросил Андрей.
– У меня денег на съемки нету совершенно, а студия после скандала в деревне финансирования не даст, – вздохнул Наум. – Буду копить крохи, откладывать из зарплаты, печатать стихи. Павлов заверял, что организует прокат «Вандеи», да когда он теперь состоится? Не раньше осени, определенно! Зашел я вчерашним днем к приятелю в типографию, гляжу – лежат на столе гранки статьи о показе в Вознесенском. Трубачев из Пролеткульта написал для «Рабочей культуры». И назвал статью «Бесславная демонстрация»! Вот сволочь. Неотесанная личность, скорохват, невежа. – Меллер опустил голову и обиженно надул губы.
– Подожди, Наум. Никакого бесславного показа не было! Произошло недоразумение, не имеющее к достоинствам картины ни малейшего отношения. Скорее наоборот! Ежели бы она была никчемной, разве крестьяне поняли бы ее смысл? И потом, проверять репертуар обязан был я, как руководитель похода, либо Самыгин, как секретарь ячейки. Это наша халатность, мы допустили показ ленты. Сделаем вот что: я дам опровержение. Непозволительно в справедливом советском обществе столь беспощадно карать невиновных! – горячо сказал Андрей.
Меллер горько усмехнулся:
– Удивляюсь я тебе! Человек ты бывалый, а несешь совершенную околесицу. Редакцией «Рабочей культуры» командует пролеткультовец Бардин! Тот, что в прошлом году растоптал моего друга, поэта Ненашева, инвалида гражданской. Затравил, гадина, Митьку, заставил пустить пулю в лоб. Он, видите ли, написал контрреволюционную вещь – поэму о любви комсомолки и беляка, о переходе его в Красную армию, что немыслимо, по соображениям Бардина, ибо беляк тот перешел не по причине убеждений, а из-за какого-то там чувства!
Андрей посмотрел на Наума – перед ним стоял маленький редактор фронтовой газеты, бывший пулеметчик, участвовавший пусть в трех, но настоящих боях, – молоденький красноармеец Меллер.
– Попробуем урезонить Бардина, – решительно сказал Рябинин. – Я тоже кое-что сделал для нашей власти.
Наум пожал плечами:
– Разве что отца Полины попросишь, тогда подействует. Он, если внемлет, то и Бардина закопает… Хотя мне-то что? Переживу.
– Неплохая мысль, – обрадовался Андрей. – Кирилл Петрович жесткий, но неглупый человек, образованный. Он сможет понять.
Меллер кивнул:
– Он неглупый, но он Черногоров. Пойми: Чер-но-го-ров! Он – как революционный огонь – жжет все на своем пути, он справедливый и беспощадный. Ты не видал, что он творил с губернией лет пять назад! Черногоров вешал крестьян похлеще Столыпина и жег их не хуже Малюты. Я вернулся в город в двадцатом, так из Лопушиного Вражка несло таким смрадом, что дух выворачивало. Чекисты туда трупы беляков сваливали, расстреливали день и ночь… Э-эх, не играй с огнем, Андрюша! Раз уж разговорились мы с тобой вконец, скажу начистоту, как другу: по причине своей знаменитой фамилии твоя девушка для многих парней города запретна!
– Я знаю, Наум.
– Знаешь? Ничегошеньки ты не знаешь! – запальчиво вскричал Меллер. – Извини и послушай: полтора года назад Полина встречалась с неким Кармиловым, командиром полка Имретьевской кавбригады. Здоровенный был малый, красавец! Только мозги у него были набекрень – следствие контузии. По трезвости – золотой человек, умница, начитанный, скромный, а как напьется (что порой случалось) – начинал шашкой махать. Зверьем становился. Устраивал скандалы, драки. Мучилась твоя Полина с ним, решилась бросить ухажера, а он не отпускал. Приехала как-то раз к Кармилову ее мамаша разбираться, пыталась уговорить буяна мирно разойтись с дочерью. А он, на несчастье, был пьян. Полина же заперлась в соседней комнате. Ну, Кармилов мамашиным просьбам не внял, хуже – стал ругать ее и поносить. Чуть было до рук не дошло. Мамаша – в обратный путь.
А ночью заявился Сам. Он не вел бесед – взял да и застрелил Кармилова, как собаку, без разговоров. Дочь забрал, а его подручный Гринев представил дело так, будто Кармилов сам выстрелил в себя в хмельном беспамятстве. Вот такая история, – Меллер перевел дух. – Давай-ка присядем на скамейку, у меня ноги устали в этих чертовых ботинках.
Наум опустился на скамью. Андрей сел рядом:
– Все правильно ты рассказал. Однако я – не Кармилов. У меня к Полине другое отношение. Для меня нет ее прошлого – мы начали все заново. И давай-ка бросим эту тему.
– Конечно-конечно. Извини еще раз за откровенность, – поспешно проговорил Меллер.
– Благодарю за заботу. Далеко еще до стадиона?
– Да вон он виднеется, три минуты хода. Матч в котором часу начинается?
– В три.
– А сейчас сколько?
– Без четверти.
– Успеем.
Андрей закурил и поглядел на красивый трехэтажный особняк на противоположной стороне улицы. Давно не мытые, загаженные птицами окна и стены говорили о том, что дом нежилой. Это показалось Андрею удивительным, и он спросил Наума о причине запустения особняка.
– Так это ж дом Стратова, был такой домовладелец до революции, – пояснил Меллер. – Жили здесь когда-то различные буржуи. Квартиры аж в двенадцать комнат есть! Сейчас в него никто вселяться не хочет – дрова в зимнее время страшно как дороги, поди-ка обогрей этакую кубатуру, если потолки под семь аршин. Поначалу некоторые, конечно, брали ордера, вселялись, однако как отменили два года назад карточки на дрова – все съехали, побросали дорогущее жилье. Жилкомхоз выставил квартиры на продажу, думали, может, нэпманы купят. Они, конечно, интересовались, сам Татарников Сергей Андреич приезжал, глядел, да только не купил. Куда там! Наверное, даже ему не под силу содержать подобные апартаменты.
– А кто таков этот Татарников? – заинтересовался Андрей.
– Первый богач губернии, биржевик. Сколотил состояние на спекуляциях и разного рода аферах. Из всех городских коммерсантов он единственный ездит в новом автомобиле, синем двухместном «форде», – ответил Меллер.
– Неужели не боится открыто показывать свою состоятельность? – удивился Рябинин.
– А чего пугаться? Свобода! Уплатил государству налог – и раскатывай себе преспокойно в авто. Подожди, Андрюша, то ли еще будет!
– Как сказать, – покачал головой Рябинин.
– А как ни говори – нэпман жиреет, крестьянин крепчает, бюрократ ворует, только свободные литераторы с хлеба на квас перебиваются, – невесело рассмеялся Меллер и надел ботинки. – Я вот размышляю: о чем бы мне написать для газеты «Пролетарий»? Ну, хроника – понятно. И все же определенно необходима убойная статья, такой материал, чтобы зарекомендовать себя как ценного работника.
Андрей задумался. Он вспомнил все, произошедшее за три недели его пребывания в городе. Событий – хоть отбавляй, но можно ли что-то предложить Меллеру? Вдруг его осенило:
– Есть идея, Наум. Недавно представился мне случай познакомиться с королем беспризорников, неким Змеем. Весьма импозантная личность. Что, ежели тебе написать о нем?
– Змей? Знакомое прозвище, где-то я слышал, – старался вспомнить Меллер.
– Он – занятный человечек, этот Змей. Напиши о нем и о проблеме беспризорности вообще, – убеждал Андрей.
– Змей. М-мм… Принц нищих… М-мм… Через призму борьбы с беспризорностью? – бормотал, размышляя, Меллер. – Совершенный обалденс! Можно попробовать.
– Вот и прекрасно. Я вас непременно сведу. – Андрей поднялся и взглянул на часы. – Идем, опоздаем к началу матча.
Глава XXXV
Трофимов уже собирался закончить планерку, когда Бехметьев что-то написал на листе бумаги и положил перед директором.
– Ах да! – взглянул на записку Трофимов. – Чуть не забыл. Пришла телеграмма из Ленинграда – на склады Внешторга прибыл из Германии заказанный нами гидравлический пресс, – директор повернулся к начальнику снаботдела Литвинову. – Надо бы, Леонид Аркадьич, послать представителя в Питер, принять оборудование.
– Так некого посылать, Николай Николаич, – развел руками Литвинов. – Митрохин и Губайдуллин в командировках, Ромашов болеет, а у меня месячный отчет на носу, сами знаете. Можно послать подтверждение, Внешторг и без представителя сумеет отправить пресс в наш адрес.
– Оно, конечно, можно, – кивнул Трофимов, – да только неплохо бы сделать приемку на месте, проверить комплектность. Мало ли чего не будет хватать – поди потом разберись, что к чему! – директор обратился к Бехметьеву. – Кого откомандируем-то, Пал Иваныч?
– Придется посылать конторских либо кого-то из цехов, – пожал плечами главный инженер.
У Андрея, словно перед боем, захватило дух и защемило в груди.
– Разрешите я съезжу, товарищ директор! – решительно сказал он.
Начальники подразделений повернулись к Рябинину.
– Ай да кавалерист! Хорош! Смотри, как глазенки-то засверкали! – от души рассмеялся Трофимов. – По сознательности собрался помочь или прокатиться в Питер охота?
– Ах да! – взглянул на записку Трофимов. – Чуть не забыл. Пришла телеграмма из Ленинграда – на склады Внешторга прибыл из Германии заказанный нами гидравлический пресс, – директор повернулся к начальнику снаботдела Литвинову. – Надо бы, Леонид Аркадьич, послать представителя в Питер, принять оборудование.
– Так некого посылать, Николай Николаич, – развел руками Литвинов. – Митрохин и Губайдуллин в командировках, Ромашов болеет, а у меня месячный отчет на носу, сами знаете. Можно послать подтверждение, Внешторг и без представителя сумеет отправить пресс в наш адрес.
– Оно, конечно, можно, – кивнул Трофимов, – да только неплохо бы сделать приемку на месте, проверить комплектность. Мало ли чего не будет хватать – поди потом разберись, что к чему! – директор обратился к Бехметьеву. – Кого откомандируем-то, Пал Иваныч?
– Придется посылать конторских либо кого-то из цехов, – пожал плечами главный инженер.
У Андрея, словно перед боем, захватило дух и защемило в груди.
– Разрешите я съезжу, товарищ директор! – решительно сказал он.
Начальники подразделений повернулись к Рябинину.
– Ай да кавалерист! Хорош! Смотри, как глазенки-то засверкали! – от души рассмеялся Трофимов. – По сознательности собрался помочь или прокатиться в Питер охота?