Страница:
Гитлеровцы с 1933 г. вели коварную игру на миролюбии простых французов. В полном соответствии с политическим курсом соглашательства и "умиротворения" агрессора, которого придерживалась французская реакция, не только нацистские политиканы, но и милитаристы старались, используя этот курс, "размягчить" французский тыл. Они шумно пропагандировали "вечную германо-французскую дружбу". Для усыпления бдительности французского народа широко использовались помпезные встречи ветеранов, организаторами которых были нацисты.
В "день всепрощения", 2 ноября 1934 г., Гитлер принял французскую делегацию "Национального союза бывших фронтовиков" и обратился к ней с речью. Он "почтил память" миллионов немцев и французов, павших на войне. "Дружеские контакты" с гитлеровскими милитаристами - ветеранами войны - возглавил во Франции депутат парламента Жорж Скапани - друг Гитлера. По его инициативе были организованы грандиозные встречи фронтовиков обеих стран.
"Только потому, что те, кто покоится здесь или где-то еще, только потому, что они ушли на покой, умерли, для того чтобы создать мир для живых, и оттого, что означало бы для нас преступление допустить впредь то, что ненавидели умершие, - мы клянемся сохранить желанный мир, который обрели благодаря их жертвам". Свыше 30 тыс. старых солдат произнесли эту столь необычную клятву в ночь с 12 на 13 июля 1936 г. перед фортом Дуомон, северо-западнее крепости Верден, с башни которого светил зажженный в 1918 г. вечный огонь над полем битвы{182}. Среди французских ветеранов здесь стояли 500 немецких солдат, сражавшихся под Верденом, с капитаном Брандисом во главе.
Эта инсценировка - типичный пример осуществления тщательно продуманного плана "мирного наступления" германских милитаристов на Францию. Вскоре премьер Даладье стал с гордостью именовать себя "старым фронтовым солдатом". В письмах Гитлеру позже он писал: "Мы с вами, как старые солдаты..." Летом 1937 г. в Париж прибыл начальник генерального штаба Бек, что в тех условиях казалось беспрецедентным событием. Официальным предлогом было посещение Всемирной выставки в Париже. Бек имел встречи с Гамеленом, Даладье и Петэном. В интервью газете "Тан" он заявил: "При нынешних хороших отношениях между нашими армиями, что является отрадным, при хорошей солдатской дружбе я, само собой разумеется, нанес визит вождям французской армии. Я могу сказать, что наша встреча произвела на меня глубокое впечатление, я удовлетворен и рад ее повторить". В официальном отчете Бек рассказывал о встрече с маршалом Петэном: "Под конец маршал еще раз выразил свою особую радость, что я его посетил, что он имел возможность пожать мне руку, хотя это произошло лишь по прошествии двадцати лет, а не через два часа после закончившегося спора, как бывало прежде в рыцарские времена"{183}.
В июне того же года во Фрейбурге состоялась встреча немецких и французских солдат-ветеранов, в которой, однако, приняли участие не только ветераны, но и представители всего офицерского корпуса. Во время встречи бургомистр Безансона сказал: "Ваш фюрер Адольф Гитлер заявил: между Германией и Францией нет больше никаких оснований для соперничества и ненависти. Но все-таки все еще между нами зияет глубокая пропасть, и мы друг на друга с той и другой стороны смотрим с недоверием. Мы прибыли сюда для того, чтобы рассеять недоверие, и мы надеемся, что этот приезд не останется единственным. Мы приглашаем вас прибыть в скором времени в Безансон и ответить нам визитом на визит"{184}.
Немецкий ответный визит в Безансон состоялся осенью того же года. 1600 фашистских "ветеранов" приняли в нем участие. И этот случай был использован, чтобы сообща возобновить клятву, данную в Дуомоне. Тем временем пало правительство Блюма, и "фронтовой солдат" Даладье стал председателем совета министров. Он широко поддержал "дружественные начинания" Гитлера.
Объектом "психологического наступления" были не только ветераны. Работа велась среди французской интеллигенции - писателей, ученых, служителей культа. Активную работу вели "Англо-французский комитет", "Германо-французское общество". В многочисленных изданиях этих организаций подчеркивалась германо-французская дружба как "противовес коммунизму". Для ее демонстрации использовались берлинские Олимпийские игры 1936 г., встречи ученых, различные союзы, празднества и т. д.
Широчайшая дезинформация, сопровождаемая безудержным разгулом антикоммунизма с обеих сторон, принесла свои плоды. С ее помощью нацистам и милитаристам удавалось дезориентировать общественное мнение во Франции, усыплять бдительность, "размягчать" французский тыл.
Во время "странной войны" дезинформация проводилась в иных формах. Немецкая пропаганда на передовых позициях всячески подчеркивала мотив "нежелания Германии воевать с Францией". Лозунги, призывы к братанию, листовки и радиопередачи размагничивали французских солдат. Вместе с тем антикоммунистическая истерия внутри Третьей республики направляла внимание армии в другую сторону: "Враги в нашем тылу"; "Бороться нужно с коммунистами". Французская армия все больше впадала в состояние моральной летаргии, теряла духовные силы, способность к активному сопротивлению.
Осуществляя чисто фашистскую, основанную на демагогии и лжи тактику "психологической войны", германский генеральный штаб энергично готовил вторжение в Западную Европу. И когда стало ясным, что мирные жесты в сторону Запада не достигают цели, подготовка приняла еще более конкретные формы.
V
Непосредственная подготовка германским командованием нападения на страны Западной Европы представляла собой довольно сложный процесс, занявший период с октября 1939 г. до весны 1940 г. Гитлер и его ближайшие сотрудники при всей их уверенности в себе не смогли осенью 1939 г. сразу и до конца поверить, что великие державы Франция и Англия так и не предпримут никаких попыток перейти в наступление на Западном фронте в момент, когда вермахт занят в Польше. Генеральные штабы в октябре 1939 г. буквально трепетали перед возможной перспективой англо-французского наступления, особенно на Рур, уязвимое индустриальное сердце рейха.
Однако в критические недели "польского похода" на Западном фронте союзники оказали Гитлеру величайшую любезность. В неподвижности и бездействии их дивизий, податливости их войск к разлагающей пропаганде гитлеровские генералы очень скоро рассмотрели залог своего будущего успеха на Западе. И как только высвободившиеся в Польше и вновь мобилизуемые войска укрепили западные бастионы рейха, Гитлер соблазнился мыслью вообще больше не ждать: опередить союзников и первым нанести удар именно в Бельгии, главным образом чтобы снять угрозу Руру и захватить базы флота для борьбы с Англией. Он знал о политических и военных противоречиях между Францией и Англией, между обеими этими державами, Бельгией и Голландией. Желание использовать противоречия в лагере противников до того момента, пока союзники их не преодолеют, подкрепляло решение выступить еще осенью 1939 г.
Но генеральный штаб очень хорошо помнил опыт 1914-1918 гг. и сумел охладить фюрера: "западный поход" следует подготовить как можно тщательнее, чтобы не повторился исход прошлой войны. Нужно больше дивизий, боеприпасов, средних и тяжелых танков, больше артиллерии и самолетов. Не следует чересчур торопиться. Союзники своим бездействием убеждали в стабильности своей политической линии и стратегической концепции. Руру ничто не угрожает, и бездействие на Западном фронте будет продолжаться ровно столько, сколько потребуется Берлину. Бельгия и Голландия будут ревниво охранять мираж своего нейтралитета, англо-французские вожди - предаваться своим иллюзиям; под прикрытием молчащих фронтов "странной войны" германское командование сможет уверенно преодолеть узкие места, обнаружившиеся в вооруженных силах, и подготовиться к такому удару, который наверняка сокрушит Францию. Гитлер постепенно соглашался с генералами, предлагавшими осуществить наступление не осенью 1939 г., а позже.
Первоначальные стратегические планы германского командования в отношении Запада, разработанные в сентябре 1939 г., ограничивались намерением запять голландские и бельгийские укрепления. Складывалась мысль о необходимости лишь выдвинуть к западу "предполье обороны Рура" и в период подготовки наступления на сухопутном театре развернуть авиацией и флотом активные действия против военно-морских сил Англии.
В начале октября наблюдается поворот в сторону более активных решений. Одним из главных побудительных моментов, безусловно, оказалась англо-французская политика заигрывания с Гитлером, которую последний воспринимал как еще одно подтверждение военной слабости западных держав. Именно в сентябре и октябре 1939 г. английские и французские сторонники дружбы с Германией за счет Советского Союза и стран Юго-Восточной Европы развернули энергичную деятельность за "мирное решение военного конфликта".
10 октября 1939 г. высшие руководители вооруженных сил - Кейтель, Браухич, Геринг, Редер и Гальдер - прибыли на совещание в имперскую канцелярию. И здесь они услышали от фюрера о его железной решимости разгромить западных союзников! Никаких колебаний. Гитлер зачитал им свои соображения о дальнейшем ведении войны. Главная мысль так называемой записки Гитлера состояла, как мы уже отмечали, в том, что Германия должна нанести решительный удар на Западе и быстро одержать победу, чтобы не позволить Франции и Англии затянуть войну и получить время для мобилизации и развертывания своих экономических, военных ресурсов и привлечения новых союзников. Фюрер сформулировал оперативную концепцию в духе "польского похода". Повторить то же самое! Танковые соединения применять с максимальным эффектом - путем внезапного продвижения в оперативную глубину. "Мощь атаки в отдельных местах массировать сверх нормального среднего соотношения, зато в других местах довольствоваться меньшими силами"{185}. Танковые удары должны быть нацелены "по обе стороны Льежа", мимо Антверпена в западном направлении, чтобы преградить отход сосредоточенным там бельгийским дивизиям и прервать связь бельгийцев с британским экспедиционным корпусом{186}. Гитлер подчеркивал, памятуя опыт Варшавы: отказаться от использования танковых дивизий против городов. "Держится город месяц или два - это все равно для него безнадежно".
Перспектива скорого начала военных действий против Франции и Англии продолжала смущать Браухича, Гальдера, Штюльпнагеля и других представителей руководства сухопутными силами и разведки. Они считали, что вермахт не в состоянии вести "большую войну". Нежелание вступать в открытое столкновение на Западе, тенденции к соглашению с Англией и Францией, конечно за счет Советского Союза, все еще порождали некоторые очень робкие колебания в штабе сухопутных сил ("дух Цоссена"), что вызывало растущее недовольство Гитлера.
Когда стало известным, что фюрер предполагает отдать приказ о наступлении в начале ноября 1939 г., Браухич решил сделать попытку отговорить его. Он попросил личной аудиенции и был принят в полдень 5 ноября. Он подробно изложил Гитлеру аргументы против наступления сейчас, осенью: плохая погода, не хватает боеприпасов, в войсках слабая дисциплина, невысок боевой дух.
Последний аргумент привел Гитлера в бешенство: генерал осмеливается критиковать его, фюрера, систему воспитания? Он не верит в готовность солдат умереть за фюрера? Это и есть "дух Цоссена", который он, фюрер, вырвет с корнем. Он орал на вконец перепуганного Браухича и выбежал из кабинета, прервав аудиенцию. Белый как мел генерал-полковник буквально выполз из дверей "рабочей комнаты" в приемную, где его ждал Гальдер. В машине из сбивчивого рассказа своего потрясенного шефа начальник штаба узнал о гневе властителя и перепугался не меньше Браухича. Оба решили, что гестапо немедленно нагрянет на Цоссен. С этих пор слабое и трусливое фрондерство прекратилось вообще. Лишь начальник штаба Канариса Остер с небольшой группой единомышленников продолжал тайные контакты с Англией через Ватикан, надеясь договориться о мире или же организовать государственный переворот.
Весь смысл так называемого заговора генералов в 1940 г. заключался в том, что они хотели избежать столкновения с западными державами, договориться с ними на антисоветской основе и затем, если последует желаемая война против Советского Союза, иметь поддержку Англии и Франции и обеспеченный тыл. Однако теперь это не входило в планы Гитлера, уверенного, что удастся нанести молниеносное поражение обоим западным противникам и "гарантировать тылы" иным образом.
23 ноября Гитлер вновь собрал высший генералитет. Он произнес речь, исполненную бешенства, которая потрясла и без того запуганных генералов. Гитлер топал ногами и в полубезумии кричал: он знает, как и когда выбирать моменты для ударов. И он нанесет удар на Западе со всей решимостью - ведь вермахт создан не для бездействия. Он бесповоротно убежден в необходимости начать наступление против Франции и Англии. Нейтралитет Бельгии и Голландии ничего не стоит. Когда будет достигнута победа, о нейтралитете никто даже не заикнется. Вермахт - лучшая армия в мире. Его, фюрера, глубоко оскорбило мнение генералов, будто немецкие солдаты не на высоте. "С немецким солдатом я добьюсь всего, чего захочу, если им командуют хорошие генералы... Я не остановлюсь ни перед чем и уничтожу любого, кто выступит против меня... Никакой капитуляции на внешнем фронте, никакой революции внутри страны!"
Генералы впали в шоковое состояние. Отныне и надолго даже слабые возражения "жалких тряпок", как назвал в те дни генералов Остер, прекратились вообще. Гальдер стал говорить в "своем кругу", что у вермахта отличные шансы на успех наступления против западных держав. Штабные аппараты заработали с удвоенным старанием.
Еще в октябре последовала "директива No 6 о ведении войны". В ней излагалась мысль о нанесении главного удара на северном участке Западного фронта "через люксембургско-бельгийское и голландское пространство", чтобы занять территорию этих стран и Северной Франции "как базу для ведения воздушной и морской войны против Англии и как предполье для жизненно важной Рурской области"{187}.
Мы не имеем в виду излагать ход планирования кампании на Западе. Во всяком случае, мы не можем прибавить что-либо существенное к той точке зрения, которую однажды имели возможность высказать{188}. Заметим лишь, что осведомленность немецко-фашистского командования о группировке и намерениях союзников все больше утверждала его в мысли переместить главные усилия с северного участка фронта, т. е. из района севернее Намюра, где союзники ждали главного немецкого наступления, южнее, где союзники его совершенно не ожидали. Ведь еще до войны чуть ли не каждый немецкий генерал знал: французский главнокомандующий в случае конфликта с Германией немедленно отдаст приказ ввести основные силы французской армии в Бельгию и Голландию, чтобы не позволить немцам, как в 1914 г., прорваться через бельгийскую равнину во Францию. Вместе с тем в ОКВ и ОКХ были прекрасно осведомлены: французы считают непреодолимыми для немецкого удара не только "линию Мажино", но и Арденнские горы, и страшат их лишь открытые поля Бельгии. Немецкая разведка прекрасно знала о французских планах войны и установила, что, после того как осенью 1939 г. главные силы французской армии и прибывшие британские войска сосредоточились на франко-бельгийской границе, готовые вступить в Бельгию, они не произвели никаких перегруппировок и впредь менять свои намерения не собираются. Это неоднократно проверялось путем ложных тревог и тщательного сбора сведений. Действительно, после утверждения своего плана "Д" в ноябре 1939 г. - плана ввода англо-французских сил в Бельгию и Голландию в момент начала германского вторжения - союзное командование не разрабатывало каких-либо принципиально новых соображений о ведении войны с Германией.
Все эти обстоятельства создавали для немцев неповторимо благоприятные перспективы в неожиданном для союзников направлении. Французы ожидали главного удара севернее Намюра - гитлеровское командование решило нанести его южнее Намюра. Французы считали Арденны непроходимыми для крупных танковых соединений - все больше немецких командиров приходило к выводу, что эти невысокие горы вполне могут быть преодолены при соответствующей подготовке войск.
Основные этапы дальнейшей разработки плана войны заключались в следующем.
29 октября 1939 г. ОКХ издало новую директиву под названием "Гельб", в которой ставились более решительные цели, чем в директиве No 6: силами групп армий "А" и "Б" "уничтожить противника севернее Соммы и прорваться к побережью Канала" (Ла-Манша. - Д. П.){189}.
20 ноября последовала директива ОКВ: нужно принять меры к быстрому перенесению главного удара из группы армий "Б", развернутой на северном участке фронта против Голландии и Бельгии, в группу армий "А", которая находится южнее, для внезапного прорыва через Арденны в Северную Францию.
VI
10 января 1940 г. на территории Бельгии в районе городка Мехелен приземлился потерявший ориентировку немецкий бомбардировщик. Когда к нему приблизился бельгийский патруль, экипаж, возглавляемый майором Рейнбергером, попытался сжечь находившиеся в самолете оперативные документы. Из уцелевших обрывков бельгийцы легко смогли установить, что самолет вез материалы первостепенной важности. В них шла речь о плане германского вторжения в Бельгию{190}. Документы убедительно свидетельствовали: Германия готовится нарушить бельгийский и голландский нейтралитет. Но не была ли это подделка с целью ввести в заблуждение Бельгию? Сопоставление документов с другими полученными бельгийским генеральным штабом данными приводило к выводу, что все неожиданно оказавшиеся в руках бельгийского командования секретные материалы достоверно свидетельствуют о планах военного нападения на Бельгию. Об этом же говорила та крайняя нервозность, с которой немецкий авиационный атташе в Бельгии генерал Веннингер немедленно стал требовать свидания с летчиками, интернированными под Мехеленом. Встреча состоялась утром 12 января в приемной казармы жандармерии. Немцы уселись за стол, в который предварительно бельгийцы вмонтировали микрофонное устройство. Однако подслушивание, которое вели офицеры в соседней комнате, сложилось неудачно. Веннингер все время барабанил пальцами по столу. Тем не менее первый его вопрос летчикам был зафиксирован безошибочно: "Документы уничтожены?"{191}
После полудня 11 января военный советник бельгийского короля генерал ван Оверстратен прибыл во дворец Лаекен и предъявил захваченные под Мехеленом документы Леопольду III. Сведения были признаны настолько важными, что король распорядился немедленно сообщить о них французскому главнокомандующему Гамелену, английскому кабинету и голландскому генеральному штабу. Когда помощник французского военного атташе Откур явился во дворец, генерал ван Оверстратен заявил ему для передачи в Париж, что вторжение может начаться через два-три дня{192}. Откур немедленно отправился в Париж. Однако реакция французского генерального штаба была крайне сдержанной и недоверчивой, что логически вытекало из проводимого им курса "странной войны". Аналогично реагировал и английский генеральный штаб. Происшедшее событие оценивалось как эпизод "войны нервов".
Тем временем в Брюссель поступили новые тревожные сведения. Бельгийский военный атташе в Берлине полковник Гоэтальс в 17 часов 13 января узнал от своего голландского коллеги майора Саса, которому периодически сообщал секретные сведения начальник штаба адмирала Канариса полковник Остер, что Гитлер после посадки самолета у Мехелена в ярости отдал приказ о немедленном нападении на Бельгию{193}. "Вторжение произойдет завтра, чтобы опередить контрмеры"{194}, - срочно телеграфировал Гоэтальс своему правительству.
Сообщение вызвало в Брюсселе переполох. Генеральный штаб начал принимать меры, которые сводились главным образом к лихорадочной отдаче приказов. Но что можно было сделать менее чем за сутки? Вновь король обратился в Париж и Лондон. Бельгийское правительство сообщило английскому и французскому представителям, что, если на Бельгию будет произведено нападение, оно призовет на помощь Англию и Францию. После полуночи 13-го бельгийские войсковые соединения на южной границе получили приказ: "Начиная с данного момента вступлению французских и британских маршевых колонн не чинить никаких препятствий. Шлюзы, на юге немедленно открыть"{195}. Бельгийскому атташе в Париже был направлен ночью приказ: "Немедленно поставьте в известность французского генералиссимуса о том, что атаку следует почти с уверенностью ожидать в воскресенье, 14 января"{196}. В Париже и Лондоне стало известно, что бельгийцы сняли заграждение на французской границе.
Таким образом, сообщение Гоэтальса привело бельгийское правительство и командование в состояние крайней тревоги.
Наступило воскресное утро 14 января. Часы шли, а вторжение не начиналось. Гамелен, который в 8 часов утра прибыл на свой командный пункт в Венсенне, уже после полудня уехал в Париж. День прошел, как обычно. Вечером в Арденнах северо-восточный ветер пригнал облака, по земле разостлался туман, начиналась оттепель. Теперь о немецком наступлении нечего было и думать. События пошли на спад.
Кризис 10-14 января заставил нейтральное бельгийское правительство серьезнее отнестись к ближайшим перспективам. Оно начало осторожно вести переговоры о возможности предоставления Англией и Францией гарантий Бельгии. Во Франции к бельгийской просьбе отнеслись двояко. С одной стороны, в возможность германского вторжения снова не поверили. С другой - пришли к мнению: немедленно придвинуть войска к границе.
Бельгийский исследователь пишет: "Генерал Гамелен не скрывал своего удовлетворения по поводу перспективы иметь возможность проникнуть в Бельгию". Офицерам своего окружения он сказал: "Для нас призыв бельгийцев - настоящая выгода". Однако ответ Англии на бельгийскую просьбу был разочаровывающим. Она явно не хотела брать никаких обязательств, которые могли бы подчеркнуть ее решимость сражаться против Германии{197}. Это сразу же поняли в Брюсселе. К тому же угроза 10-14 января уже миновала. Бельгийское правительство снова вернулось к прежней позиции "строгого нейтралитета" и сформулировало принцип: "Нужно на немцев возложить ответственность за то, что они первые будут нарушителями границы"{198}. Снятые заграждения на франко-бельгийской границе вновь были поставлены, и все пошло, как прежде.
Мехеленский эпизод и "январский кризис" - еще одно выражение недооценки союзниками и бельгийским командованием сущности коалиционной стратегии и угрожаемого периода войны. Реальные факты подготовки вторжения, оказавшиеся в руках лидеров западноевропейских стран, в конечном счете не вызвали активных, контрмер. Более того, они сыграли отрицательную роль. Теперь все внимание французского, английского и бельгийского генеральных штабов полностью приковалось к Бельгии, а бдительность упала до низшей точки. Только через Бельгию ожидался германский удар, если он вообще когда-нибудь последует.
Германский генеральный штаб получил возможность использовать свою неудачу в Мехелене для новой дезинформации западных держав. Гитлер и генеральный штаб убедились 10-14 января в том, что союзники ждут германского наступления только на севере и вступят туда своими главными силами после начала немецкого вторжения. Теперь казалось предельно целесообразным утвердить их в этой мысли и вместе с тем скрытно перенести удар к югу, через Арденны, чтобы ударить в тыл французским армиям, когда они двинутся на помощь бельгийцам{199}.
С другой стороны, проявленная в эти дни бельгийцами готовность отразить вторжение заставила Гитлера отменить наступление теперь уже на неопределенный срок.
Военные совещания, беседы и штабные игры первой половины и середины февраля 1940 г. завершили процесс германского планирования. В начале февраля обсуждаются уже частности. Что же касается целого, то план нанесения удара через Арденны сложился настолько, что оставалось лишь рассчитать силы и сформулировать его в виде оперативной директивы.
Замысел атаки через Арденны на Седан и далее к устью Соммы складывался почти одновременно у ряда наиболее ответственных руководителей верховного командования, в высших штабах примерно в конце октября - начале ноября 1939 г. Авторы этой идеи - Гитлер, его политическое окружение и ряд генералов (Гальдер, Кейтель, Иодль, Рундштедт, Манштейн, Варлимонт, Буш, Рейхенау, Клюге). Среди них особо видное место занимал генерал Манштейн, настойчиво добивавшийся перенесения главного удара из группы армий "Б" в группу армий "А"{200}.
Весь процесс планирования "западного похода" протекал в борьбе мнений, но завершился полным взаимопониманием Гитлера и генералов: оно еще больше укрепилось после того, как генералы увидели, что вермахт становится действительно мощным: нападая на Польшу, они имели 53 дивизии, а теперь 136!
Окончательное решение, выраженное директивой ОКХ от 24 февраля 1940 г., состояло в том, что группе армий "А" под командованием Рундштедта, включавшей основную массу танковых дивизий (они объединялись в "танковую группу" генерала Клейста), предстояло осуществить глубокий прорыв через Арденны, вторгнуться в Северную Францию и выйти к побережью Ла-Манша близ устья Соммы, окружить совместно с наступающей севернее группой армий "Б" (генерал Бок) основную группировку союзников в Бельгии и Северной Франции. Группа армий "Ц" (генерал Лееб) сковывала французские силы на "линии Мажино".
В "день всепрощения", 2 ноября 1934 г., Гитлер принял французскую делегацию "Национального союза бывших фронтовиков" и обратился к ней с речью. Он "почтил память" миллионов немцев и французов, павших на войне. "Дружеские контакты" с гитлеровскими милитаристами - ветеранами войны - возглавил во Франции депутат парламента Жорж Скапани - друг Гитлера. По его инициативе были организованы грандиозные встречи фронтовиков обеих стран.
"Только потому, что те, кто покоится здесь или где-то еще, только потому, что они ушли на покой, умерли, для того чтобы создать мир для живых, и оттого, что означало бы для нас преступление допустить впредь то, что ненавидели умершие, - мы клянемся сохранить желанный мир, который обрели благодаря их жертвам". Свыше 30 тыс. старых солдат произнесли эту столь необычную клятву в ночь с 12 на 13 июля 1936 г. перед фортом Дуомон, северо-западнее крепости Верден, с башни которого светил зажженный в 1918 г. вечный огонь над полем битвы{182}. Среди французских ветеранов здесь стояли 500 немецких солдат, сражавшихся под Верденом, с капитаном Брандисом во главе.
Эта инсценировка - типичный пример осуществления тщательно продуманного плана "мирного наступления" германских милитаристов на Францию. Вскоре премьер Даладье стал с гордостью именовать себя "старым фронтовым солдатом". В письмах Гитлеру позже он писал: "Мы с вами, как старые солдаты..." Летом 1937 г. в Париж прибыл начальник генерального штаба Бек, что в тех условиях казалось беспрецедентным событием. Официальным предлогом было посещение Всемирной выставки в Париже. Бек имел встречи с Гамеленом, Даладье и Петэном. В интервью газете "Тан" он заявил: "При нынешних хороших отношениях между нашими армиями, что является отрадным, при хорошей солдатской дружбе я, само собой разумеется, нанес визит вождям французской армии. Я могу сказать, что наша встреча произвела на меня глубокое впечатление, я удовлетворен и рад ее повторить". В официальном отчете Бек рассказывал о встрече с маршалом Петэном: "Под конец маршал еще раз выразил свою особую радость, что я его посетил, что он имел возможность пожать мне руку, хотя это произошло лишь по прошествии двадцати лет, а не через два часа после закончившегося спора, как бывало прежде в рыцарские времена"{183}.
В июне того же года во Фрейбурге состоялась встреча немецких и французских солдат-ветеранов, в которой, однако, приняли участие не только ветераны, но и представители всего офицерского корпуса. Во время встречи бургомистр Безансона сказал: "Ваш фюрер Адольф Гитлер заявил: между Германией и Францией нет больше никаких оснований для соперничества и ненависти. Но все-таки все еще между нами зияет глубокая пропасть, и мы друг на друга с той и другой стороны смотрим с недоверием. Мы прибыли сюда для того, чтобы рассеять недоверие, и мы надеемся, что этот приезд не останется единственным. Мы приглашаем вас прибыть в скором времени в Безансон и ответить нам визитом на визит"{184}.
Немецкий ответный визит в Безансон состоялся осенью того же года. 1600 фашистских "ветеранов" приняли в нем участие. И этот случай был использован, чтобы сообща возобновить клятву, данную в Дуомоне. Тем временем пало правительство Блюма, и "фронтовой солдат" Даладье стал председателем совета министров. Он широко поддержал "дружественные начинания" Гитлера.
Объектом "психологического наступления" были не только ветераны. Работа велась среди французской интеллигенции - писателей, ученых, служителей культа. Активную работу вели "Англо-французский комитет", "Германо-французское общество". В многочисленных изданиях этих организаций подчеркивалась германо-французская дружба как "противовес коммунизму". Для ее демонстрации использовались берлинские Олимпийские игры 1936 г., встречи ученых, различные союзы, празднества и т. д.
Широчайшая дезинформация, сопровождаемая безудержным разгулом антикоммунизма с обеих сторон, принесла свои плоды. С ее помощью нацистам и милитаристам удавалось дезориентировать общественное мнение во Франции, усыплять бдительность, "размягчать" французский тыл.
Во время "странной войны" дезинформация проводилась в иных формах. Немецкая пропаганда на передовых позициях всячески подчеркивала мотив "нежелания Германии воевать с Францией". Лозунги, призывы к братанию, листовки и радиопередачи размагничивали французских солдат. Вместе с тем антикоммунистическая истерия внутри Третьей республики направляла внимание армии в другую сторону: "Враги в нашем тылу"; "Бороться нужно с коммунистами". Французская армия все больше впадала в состояние моральной летаргии, теряла духовные силы, способность к активному сопротивлению.
Осуществляя чисто фашистскую, основанную на демагогии и лжи тактику "психологической войны", германский генеральный штаб энергично готовил вторжение в Западную Европу. И когда стало ясным, что мирные жесты в сторону Запада не достигают цели, подготовка приняла еще более конкретные формы.
V
Непосредственная подготовка германским командованием нападения на страны Западной Европы представляла собой довольно сложный процесс, занявший период с октября 1939 г. до весны 1940 г. Гитлер и его ближайшие сотрудники при всей их уверенности в себе не смогли осенью 1939 г. сразу и до конца поверить, что великие державы Франция и Англия так и не предпримут никаких попыток перейти в наступление на Западном фронте в момент, когда вермахт занят в Польше. Генеральные штабы в октябре 1939 г. буквально трепетали перед возможной перспективой англо-французского наступления, особенно на Рур, уязвимое индустриальное сердце рейха.
Однако в критические недели "польского похода" на Западном фронте союзники оказали Гитлеру величайшую любезность. В неподвижности и бездействии их дивизий, податливости их войск к разлагающей пропаганде гитлеровские генералы очень скоро рассмотрели залог своего будущего успеха на Западе. И как только высвободившиеся в Польше и вновь мобилизуемые войска укрепили западные бастионы рейха, Гитлер соблазнился мыслью вообще больше не ждать: опередить союзников и первым нанести удар именно в Бельгии, главным образом чтобы снять угрозу Руру и захватить базы флота для борьбы с Англией. Он знал о политических и военных противоречиях между Францией и Англией, между обеими этими державами, Бельгией и Голландией. Желание использовать противоречия в лагере противников до того момента, пока союзники их не преодолеют, подкрепляло решение выступить еще осенью 1939 г.
Но генеральный штаб очень хорошо помнил опыт 1914-1918 гг. и сумел охладить фюрера: "западный поход" следует подготовить как можно тщательнее, чтобы не повторился исход прошлой войны. Нужно больше дивизий, боеприпасов, средних и тяжелых танков, больше артиллерии и самолетов. Не следует чересчур торопиться. Союзники своим бездействием убеждали в стабильности своей политической линии и стратегической концепции. Руру ничто не угрожает, и бездействие на Западном фронте будет продолжаться ровно столько, сколько потребуется Берлину. Бельгия и Голландия будут ревниво охранять мираж своего нейтралитета, англо-французские вожди - предаваться своим иллюзиям; под прикрытием молчащих фронтов "странной войны" германское командование сможет уверенно преодолеть узкие места, обнаружившиеся в вооруженных силах, и подготовиться к такому удару, который наверняка сокрушит Францию. Гитлер постепенно соглашался с генералами, предлагавшими осуществить наступление не осенью 1939 г., а позже.
Первоначальные стратегические планы германского командования в отношении Запада, разработанные в сентябре 1939 г., ограничивались намерением запять голландские и бельгийские укрепления. Складывалась мысль о необходимости лишь выдвинуть к западу "предполье обороны Рура" и в период подготовки наступления на сухопутном театре развернуть авиацией и флотом активные действия против военно-морских сил Англии.
В начале октября наблюдается поворот в сторону более активных решений. Одним из главных побудительных моментов, безусловно, оказалась англо-французская политика заигрывания с Гитлером, которую последний воспринимал как еще одно подтверждение военной слабости западных держав. Именно в сентябре и октябре 1939 г. английские и французские сторонники дружбы с Германией за счет Советского Союза и стран Юго-Восточной Европы развернули энергичную деятельность за "мирное решение военного конфликта".
10 октября 1939 г. высшие руководители вооруженных сил - Кейтель, Браухич, Геринг, Редер и Гальдер - прибыли на совещание в имперскую канцелярию. И здесь они услышали от фюрера о его железной решимости разгромить западных союзников! Никаких колебаний. Гитлер зачитал им свои соображения о дальнейшем ведении войны. Главная мысль так называемой записки Гитлера состояла, как мы уже отмечали, в том, что Германия должна нанести решительный удар на Западе и быстро одержать победу, чтобы не позволить Франции и Англии затянуть войну и получить время для мобилизации и развертывания своих экономических, военных ресурсов и привлечения новых союзников. Фюрер сформулировал оперативную концепцию в духе "польского похода". Повторить то же самое! Танковые соединения применять с максимальным эффектом - путем внезапного продвижения в оперативную глубину. "Мощь атаки в отдельных местах массировать сверх нормального среднего соотношения, зато в других местах довольствоваться меньшими силами"{185}. Танковые удары должны быть нацелены "по обе стороны Льежа", мимо Антверпена в западном направлении, чтобы преградить отход сосредоточенным там бельгийским дивизиям и прервать связь бельгийцев с британским экспедиционным корпусом{186}. Гитлер подчеркивал, памятуя опыт Варшавы: отказаться от использования танковых дивизий против городов. "Держится город месяц или два - это все равно для него безнадежно".
Перспектива скорого начала военных действий против Франции и Англии продолжала смущать Браухича, Гальдера, Штюльпнагеля и других представителей руководства сухопутными силами и разведки. Они считали, что вермахт не в состоянии вести "большую войну". Нежелание вступать в открытое столкновение на Западе, тенденции к соглашению с Англией и Францией, конечно за счет Советского Союза, все еще порождали некоторые очень робкие колебания в штабе сухопутных сил ("дух Цоссена"), что вызывало растущее недовольство Гитлера.
Когда стало известным, что фюрер предполагает отдать приказ о наступлении в начале ноября 1939 г., Браухич решил сделать попытку отговорить его. Он попросил личной аудиенции и был принят в полдень 5 ноября. Он подробно изложил Гитлеру аргументы против наступления сейчас, осенью: плохая погода, не хватает боеприпасов, в войсках слабая дисциплина, невысок боевой дух.
Последний аргумент привел Гитлера в бешенство: генерал осмеливается критиковать его, фюрера, систему воспитания? Он не верит в готовность солдат умереть за фюрера? Это и есть "дух Цоссена", который он, фюрер, вырвет с корнем. Он орал на вконец перепуганного Браухича и выбежал из кабинета, прервав аудиенцию. Белый как мел генерал-полковник буквально выполз из дверей "рабочей комнаты" в приемную, где его ждал Гальдер. В машине из сбивчивого рассказа своего потрясенного шефа начальник штаба узнал о гневе властителя и перепугался не меньше Браухича. Оба решили, что гестапо немедленно нагрянет на Цоссен. С этих пор слабое и трусливое фрондерство прекратилось вообще. Лишь начальник штаба Канариса Остер с небольшой группой единомышленников продолжал тайные контакты с Англией через Ватикан, надеясь договориться о мире или же организовать государственный переворот.
Весь смысл так называемого заговора генералов в 1940 г. заключался в том, что они хотели избежать столкновения с западными державами, договориться с ними на антисоветской основе и затем, если последует желаемая война против Советского Союза, иметь поддержку Англии и Франции и обеспеченный тыл. Однако теперь это не входило в планы Гитлера, уверенного, что удастся нанести молниеносное поражение обоим западным противникам и "гарантировать тылы" иным образом.
23 ноября Гитлер вновь собрал высший генералитет. Он произнес речь, исполненную бешенства, которая потрясла и без того запуганных генералов. Гитлер топал ногами и в полубезумии кричал: он знает, как и когда выбирать моменты для ударов. И он нанесет удар на Западе со всей решимостью - ведь вермахт создан не для бездействия. Он бесповоротно убежден в необходимости начать наступление против Франции и Англии. Нейтралитет Бельгии и Голландии ничего не стоит. Когда будет достигнута победа, о нейтралитете никто даже не заикнется. Вермахт - лучшая армия в мире. Его, фюрера, глубоко оскорбило мнение генералов, будто немецкие солдаты не на высоте. "С немецким солдатом я добьюсь всего, чего захочу, если им командуют хорошие генералы... Я не остановлюсь ни перед чем и уничтожу любого, кто выступит против меня... Никакой капитуляции на внешнем фронте, никакой революции внутри страны!"
Генералы впали в шоковое состояние. Отныне и надолго даже слабые возражения "жалких тряпок", как назвал в те дни генералов Остер, прекратились вообще. Гальдер стал говорить в "своем кругу", что у вермахта отличные шансы на успех наступления против западных держав. Штабные аппараты заработали с удвоенным старанием.
Еще в октябре последовала "директива No 6 о ведении войны". В ней излагалась мысль о нанесении главного удара на северном участке Западного фронта "через люксембургско-бельгийское и голландское пространство", чтобы занять территорию этих стран и Северной Франции "как базу для ведения воздушной и морской войны против Англии и как предполье для жизненно важной Рурской области"{187}.
Мы не имеем в виду излагать ход планирования кампании на Западе. Во всяком случае, мы не можем прибавить что-либо существенное к той точке зрения, которую однажды имели возможность высказать{188}. Заметим лишь, что осведомленность немецко-фашистского командования о группировке и намерениях союзников все больше утверждала его в мысли переместить главные усилия с северного участка фронта, т. е. из района севернее Намюра, где союзники ждали главного немецкого наступления, южнее, где союзники его совершенно не ожидали. Ведь еще до войны чуть ли не каждый немецкий генерал знал: французский главнокомандующий в случае конфликта с Германией немедленно отдаст приказ ввести основные силы французской армии в Бельгию и Голландию, чтобы не позволить немцам, как в 1914 г., прорваться через бельгийскую равнину во Францию. Вместе с тем в ОКВ и ОКХ были прекрасно осведомлены: французы считают непреодолимыми для немецкого удара не только "линию Мажино", но и Арденнские горы, и страшат их лишь открытые поля Бельгии. Немецкая разведка прекрасно знала о французских планах войны и установила, что, после того как осенью 1939 г. главные силы французской армии и прибывшие британские войска сосредоточились на франко-бельгийской границе, готовые вступить в Бельгию, они не произвели никаких перегруппировок и впредь менять свои намерения не собираются. Это неоднократно проверялось путем ложных тревог и тщательного сбора сведений. Действительно, после утверждения своего плана "Д" в ноябре 1939 г. - плана ввода англо-французских сил в Бельгию и Голландию в момент начала германского вторжения - союзное командование не разрабатывало каких-либо принципиально новых соображений о ведении войны с Германией.
Все эти обстоятельства создавали для немцев неповторимо благоприятные перспективы в неожиданном для союзников направлении. Французы ожидали главного удара севернее Намюра - гитлеровское командование решило нанести его южнее Намюра. Французы считали Арденны непроходимыми для крупных танковых соединений - все больше немецких командиров приходило к выводу, что эти невысокие горы вполне могут быть преодолены при соответствующей подготовке войск.
Основные этапы дальнейшей разработки плана войны заключались в следующем.
29 октября 1939 г. ОКХ издало новую директиву под названием "Гельб", в которой ставились более решительные цели, чем в директиве No 6: силами групп армий "А" и "Б" "уничтожить противника севернее Соммы и прорваться к побережью Канала" (Ла-Манша. - Д. П.){189}.
20 ноября последовала директива ОКВ: нужно принять меры к быстрому перенесению главного удара из группы армий "Б", развернутой на северном участке фронта против Голландии и Бельгии, в группу армий "А", которая находится южнее, для внезапного прорыва через Арденны в Северную Францию.
VI
10 января 1940 г. на территории Бельгии в районе городка Мехелен приземлился потерявший ориентировку немецкий бомбардировщик. Когда к нему приблизился бельгийский патруль, экипаж, возглавляемый майором Рейнбергером, попытался сжечь находившиеся в самолете оперативные документы. Из уцелевших обрывков бельгийцы легко смогли установить, что самолет вез материалы первостепенной важности. В них шла речь о плане германского вторжения в Бельгию{190}. Документы убедительно свидетельствовали: Германия готовится нарушить бельгийский и голландский нейтралитет. Но не была ли это подделка с целью ввести в заблуждение Бельгию? Сопоставление документов с другими полученными бельгийским генеральным штабом данными приводило к выводу, что все неожиданно оказавшиеся в руках бельгийского командования секретные материалы достоверно свидетельствуют о планах военного нападения на Бельгию. Об этом же говорила та крайняя нервозность, с которой немецкий авиационный атташе в Бельгии генерал Веннингер немедленно стал требовать свидания с летчиками, интернированными под Мехеленом. Встреча состоялась утром 12 января в приемной казармы жандармерии. Немцы уселись за стол, в который предварительно бельгийцы вмонтировали микрофонное устройство. Однако подслушивание, которое вели офицеры в соседней комнате, сложилось неудачно. Веннингер все время барабанил пальцами по столу. Тем не менее первый его вопрос летчикам был зафиксирован безошибочно: "Документы уничтожены?"{191}
После полудня 11 января военный советник бельгийского короля генерал ван Оверстратен прибыл во дворец Лаекен и предъявил захваченные под Мехеленом документы Леопольду III. Сведения были признаны настолько важными, что король распорядился немедленно сообщить о них французскому главнокомандующему Гамелену, английскому кабинету и голландскому генеральному штабу. Когда помощник французского военного атташе Откур явился во дворец, генерал ван Оверстратен заявил ему для передачи в Париж, что вторжение может начаться через два-три дня{192}. Откур немедленно отправился в Париж. Однако реакция французского генерального штаба была крайне сдержанной и недоверчивой, что логически вытекало из проводимого им курса "странной войны". Аналогично реагировал и английский генеральный штаб. Происшедшее событие оценивалось как эпизод "войны нервов".
Тем временем в Брюссель поступили новые тревожные сведения. Бельгийский военный атташе в Берлине полковник Гоэтальс в 17 часов 13 января узнал от своего голландского коллеги майора Саса, которому периодически сообщал секретные сведения начальник штаба адмирала Канариса полковник Остер, что Гитлер после посадки самолета у Мехелена в ярости отдал приказ о немедленном нападении на Бельгию{193}. "Вторжение произойдет завтра, чтобы опередить контрмеры"{194}, - срочно телеграфировал Гоэтальс своему правительству.
Сообщение вызвало в Брюсселе переполох. Генеральный штаб начал принимать меры, которые сводились главным образом к лихорадочной отдаче приказов. Но что можно было сделать менее чем за сутки? Вновь король обратился в Париж и Лондон. Бельгийское правительство сообщило английскому и французскому представителям, что, если на Бельгию будет произведено нападение, оно призовет на помощь Англию и Францию. После полуночи 13-го бельгийские войсковые соединения на южной границе получили приказ: "Начиная с данного момента вступлению французских и британских маршевых колонн не чинить никаких препятствий. Шлюзы, на юге немедленно открыть"{195}. Бельгийскому атташе в Париже был направлен ночью приказ: "Немедленно поставьте в известность французского генералиссимуса о том, что атаку следует почти с уверенностью ожидать в воскресенье, 14 января"{196}. В Париже и Лондоне стало известно, что бельгийцы сняли заграждение на французской границе.
Таким образом, сообщение Гоэтальса привело бельгийское правительство и командование в состояние крайней тревоги.
Наступило воскресное утро 14 января. Часы шли, а вторжение не начиналось. Гамелен, который в 8 часов утра прибыл на свой командный пункт в Венсенне, уже после полудня уехал в Париж. День прошел, как обычно. Вечером в Арденнах северо-восточный ветер пригнал облака, по земле разостлался туман, начиналась оттепель. Теперь о немецком наступлении нечего было и думать. События пошли на спад.
Кризис 10-14 января заставил нейтральное бельгийское правительство серьезнее отнестись к ближайшим перспективам. Оно начало осторожно вести переговоры о возможности предоставления Англией и Францией гарантий Бельгии. Во Франции к бельгийской просьбе отнеслись двояко. С одной стороны, в возможность германского вторжения снова не поверили. С другой - пришли к мнению: немедленно придвинуть войска к границе.
Бельгийский исследователь пишет: "Генерал Гамелен не скрывал своего удовлетворения по поводу перспективы иметь возможность проникнуть в Бельгию". Офицерам своего окружения он сказал: "Для нас призыв бельгийцев - настоящая выгода". Однако ответ Англии на бельгийскую просьбу был разочаровывающим. Она явно не хотела брать никаких обязательств, которые могли бы подчеркнуть ее решимость сражаться против Германии{197}. Это сразу же поняли в Брюсселе. К тому же угроза 10-14 января уже миновала. Бельгийское правительство снова вернулось к прежней позиции "строгого нейтралитета" и сформулировало принцип: "Нужно на немцев возложить ответственность за то, что они первые будут нарушителями границы"{198}. Снятые заграждения на франко-бельгийской границе вновь были поставлены, и все пошло, как прежде.
Мехеленский эпизод и "январский кризис" - еще одно выражение недооценки союзниками и бельгийским командованием сущности коалиционной стратегии и угрожаемого периода войны. Реальные факты подготовки вторжения, оказавшиеся в руках лидеров западноевропейских стран, в конечном счете не вызвали активных, контрмер. Более того, они сыграли отрицательную роль. Теперь все внимание французского, английского и бельгийского генеральных штабов полностью приковалось к Бельгии, а бдительность упала до низшей точки. Только через Бельгию ожидался германский удар, если он вообще когда-нибудь последует.
Германский генеральный штаб получил возможность использовать свою неудачу в Мехелене для новой дезинформации западных держав. Гитлер и генеральный штаб убедились 10-14 января в том, что союзники ждут германского наступления только на севере и вступят туда своими главными силами после начала немецкого вторжения. Теперь казалось предельно целесообразным утвердить их в этой мысли и вместе с тем скрытно перенести удар к югу, через Арденны, чтобы ударить в тыл французским армиям, когда они двинутся на помощь бельгийцам{199}.
С другой стороны, проявленная в эти дни бельгийцами готовность отразить вторжение заставила Гитлера отменить наступление теперь уже на неопределенный срок.
Военные совещания, беседы и штабные игры первой половины и середины февраля 1940 г. завершили процесс германского планирования. В начале февраля обсуждаются уже частности. Что же касается целого, то план нанесения удара через Арденны сложился настолько, что оставалось лишь рассчитать силы и сформулировать его в виде оперативной директивы.
Замысел атаки через Арденны на Седан и далее к устью Соммы складывался почти одновременно у ряда наиболее ответственных руководителей верховного командования, в высших штабах примерно в конце октября - начале ноября 1939 г. Авторы этой идеи - Гитлер, его политическое окружение и ряд генералов (Гальдер, Кейтель, Иодль, Рундштедт, Манштейн, Варлимонт, Буш, Рейхенау, Клюге). Среди них особо видное место занимал генерал Манштейн, настойчиво добивавшийся перенесения главного удара из группы армий "Б" в группу армий "А"{200}.
Весь процесс планирования "западного похода" протекал в борьбе мнений, но завершился полным взаимопониманием Гитлера и генералов: оно еще больше укрепилось после того, как генералы увидели, что вермахт становится действительно мощным: нападая на Польшу, они имели 53 дивизии, а теперь 136!
Окончательное решение, выраженное директивой ОКХ от 24 февраля 1940 г., состояло в том, что группе армий "А" под командованием Рундштедта, включавшей основную массу танковых дивизий (они объединялись в "танковую группу" генерала Клейста), предстояло осуществить глубокий прорыв через Арденны, вторгнуться в Северную Францию и выйти к побережью Ла-Манша близ устья Соммы, окружить совместно с наступающей севернее группой армий "Б" (генерал Бок) основную группировку союзников в Бельгии и Северной Франции. Группа армий "Ц" (генерал Лееб) сковывала французские силы на "линии Мажино".