Страница:
Непосредственно перед началом вторжения французская разведка получала предупреждающую информацию по радио от своих агентов широким потоком. Сообщение в первых числах мая гласило: "Немецкая армия осуществит нападение между 8 и 10 мая по всему фронту, включая "линию Мажино". Район Седана, Бельгии, Голландии и Северной Франции будет оккупирован в течение 10 дней, Франция будет оккупирована за один месяц"{205}. 8 мая из Италии последовало сообщение: "Нападение - сегодня". Информация от 9 мая: "Атака 10-го на рассвете"{206}. "Сообщения, поступавшие в стремительном ритме, звучали как сигнал тревоги"{207}, - пишет в воспоминаниях начальник французской разведки полковник Гоше.
Целый ряд изданных материалов свидетельствует, что из среды высшего командования вермахта некоторую важную информацию по рассматриваемому вопросу передавали союзному руководству начальник контрразведки адмирал Канарис, его начальник штаба полковник Остер и генерал Бек.
В последних числах апреля 1940 г. Бек сообщил отъезжавшему в Рим сотруднику Канариса Мюллеру: "Необходимо ожидать наступления Гитлера в течение ближайших 8 - 10 дней"{208}. Эти сведения Мюллер передал бельгийскому посланнику в Риме{209}.
Биограф Канариса Абсхаген пишет: "Точно установлено, что незадолго до начала наступления на Запад Остер поставил в известность Саса (голландского военного атташе в Германии) о том, что ожидает нейтральную Голландию"{210}. Еще 6 мая Остер сообщил Сасу: наступление назначено на 8 мая. Однако шифрованная телеграмма Саса на этот счет произвела в Гааге мало впечатления. Голландский министр иностранных дел ван Клеффенс не верил, что немцы осмелятся нарушить нейтралитет, и считал, что теперь война развернется на Балканах. 9 мая Остер сумел окончательно установить: все начнется 10-го, приказ отдан окончательно. Сасу удалось вечером 9 мая связаться по телефону с руководящими инстанциями в Гааге и передать следующую фразу: "Хирург решил предпринять операцию на следующее утро в 4 часа"{211}. Через несколько часов Сас был вызван по телефону из Гааги. Ему задали вопрос, исходит ли информация из абсолютно достоверного источника. Сас ответил: "Да, операция неотвратима! Я говорил со всеми врачами. Она начнется завтра на рассвете!" Разговор был подслушан германской секретной службой{212}. Начатое по приказу Геринга расследование об источниках утечки секретных данных результата не дало. Однако германскому командованию стало теперь известно, что сроки начала вторжения раскрыты, и поэтому оно решило больше не медлить.
Еще 27 апреля 1940 г. Гитлер отдал приказ начать вторжение между 1 и 7 мая{б4}. Вскоре "день икс" уточнили: 8 мая. В последних числах апреля у Иодля возникло подозрение, что план и сроки начала операции разглашены: был подслушан еще один телефонный разговор бельгийского посланника в Ватикане с Брюсселем{214}. Гитлеровцы предположили, что произошла измена с немецкой стороны. Фюрер передвинул срок на 10 мая. Накануне Канарис через Остера передал голландскому военному атташе в Берлине еще одно сообщение: "Свинья выехала на Западный фронт". Речь шла о Гитлере, а сама передача служила последним сигналом предостережения.
Все эти факты следует признать достоверными - они подтверждаются особенно голландской стороной. Как сообщает тогдашний министр иностранных дел ван Клеффенс, 4 мая голландские власти "из очень достоверного источника узнали..., что в ближайшие несколько дней следует ожидать вторжения немецкой армии"{215}. Разведка проверила данные и получила многочисленные подтверждения.
Гитлеровскому руководству не удалось сохранить важнейшую тайну.
Но здесь мы вновь сталкиваемся с некоторыми явлениями, которые выходят за рамки чисто военных понятий. Снова - уже в третий раз за эту войну политические и военные руководители европейских государств накануне вторжения в их страны, несмотря на то что располагали многими сведениями о готовящемся ударе, оказались не в состоянии понять, оценить всю реальность угрозы и своевременно принять контрмеры. Иными словами, политические руководители не смогли сделать достаточно полных и правильных выводов из сведений разведки.
II
В 21 час 9 мая, после того как начальник штаба военно-воздушных сил генерал Ешоннек доложил, что погода назавтра обещает быть хорошей, генерал Иодль, находившийся в личном поезде Гитлера, передал всем высшим штабам условный пароль ("Данциг"), означавший, что вторжение назначено на следующее утро. Вслед за этим в войска был направлен приказ фюрера, который предстояло зачитать повсеместно на рассвете перед выступлением. Приказ, как и опубликованная утром 10 мая сводка ОКВ, должен был "вдохновить" солдат и одновременно дезинформировать генеральные штабы противников - убедить, что немецкая армия наносит удар "на широком фронте", через Бельгию и Голландию, а не через Арденны{216}. Солдатам объявили: "Начинающаяся сегодня борьба определит судьбу германской нации на следующую тысячу лет"{217}.
Ставка Гитлера с 5 час. 30 мин. 10 мая расположилась в горном районе Мюнстерэйфель. Она стала условно называться "Гнездо в скале" (Felsennest){218}.
С рассветом, за 20 минут до начала общего наступления сухопутных сил, авиация двух воздушных флотов третью своих соединений нанесла удар по аэродромам союзников. Затем, как только в 5 час. 35 мин. наземные войска пересекли западную границу рейха, последовал второй мощный, продолжавшийся три часа удар по французским и английским штабам, узлам связи и по коммуникациям. Немецко-фашистские вооруженные силы вторглись в Голландию, Бельгию, Люксембург.
Французское командование в соответствии с планом, выработанным задолго до войны, двинуло сильнейшие свои армии в Бельгию, не предполагая, что подставляет их тыл под удар главных сил вермахта, продвигавшихся сплошным танковым потоком через Арденны.
Когда 35 французских и 10 английских дивизий под командованием генерала Бийота вступили через франко-бельгийскую границу в Центральную Бельгию, чтобы достигнуть так называемой позиции Диль и здесь в оборонительном сражении остановить немецкую группу армий "Б" генерала фон Бока, которую французское командование рассматривало как главные силы вторжения, в то же самое время южнее, через Арденнские горы, прорвалась действительная ударная группировка группа армий "А" Рундштедта. Она имела во главе мощный танковый клин - группу Клейста из пяти танковых и трех моторизованных дивизий. Танковая группа совершила стремительный бросок: за двое с половиной суток к немалому изумлению немецкого генерального штаба почти без сопротивления она оставила позади 120 км и оказалась на берегу Мааса под Седаном.
Германское командование не ожидало такого результата и не подготовилось к его реализации. Иодль записал утром 13 мая в дневнике: "Операции принимают, сверх ожидания, благоприятное развитие"{219}. Английский исследователь событий 1940 г. Эллис пишет: "Ночью немецкому командованию нужно было принять важные решения. Оно было озадачено от неожиданности не меньше, чем французы, и оно не скрывало своей радости... Оно даже не было подготовлено использовать преимущества своего неожиданного успеха и должно было остановиться, чтобы разобраться в своем положении"{220}.
Успешное преодоление Мааса 13-14 мая на очень слабом участке французской обороны после непрерывных, 4 часа подряд, атак авиации создавало условия для стремительного танкового рейда в глубь Франции.
14 мая ОКВ отдало директиву: противник, как свидетельствует развитие германского наступления, "не смог своевременно определить основного замысла нашей операции. Он все еще направляет крупные силы к линии Намюр - Антверпен и, очевидно, пренебрегает участком перед группой армий "А". Эта обстановка и быстрый переход через Маас создали предпосылки для крупного успеха путем нанесения удара в соответствии с прежним замыслом сильной группировкой севернее Уазы в общем северо-западном направлении"{221}.
Группа армий "Б" должна была "наступлением связать и ввести в заблуждение действующие перед ней возможно более крупные силы союзников" и завершить ликвидацию сопротивления голландцев. Все моторизованные и танковые дивизии из группы армий "Б" передавались группе армий "А", генералу Рундштедту, "поскольку возможности их оперативного использования на севере теперь уменьшались"{222}. Военно-воздушные силы концентрировали атаки также в полосе группы армий "А", чтобы "воспрепятствовать подводу вражеских резервов к фронту ударной группировки и осуществить ее непосредственную поддержку".
С 14 мая группа Рундштедта превращалась в сверхмощный танковый, пехотный и авиационный таран. Армии фон Бока, к явному неудовольствию своего командующего, играли отныне в еще большей, чем прежде, степени роль сковывающей группировки, без единого танкового соединения.
В группе армий "А" противник оценивался несколько иначе, чем в ОКВ и ОКХ. Штаб группы обращал значительно больше внимания на сведения авиаразведки о выдвижении французских резервов из парижского района. "Он (противник. - Д. П.) выдвигает силы из района Парижа, - говорилось 14 мая в журнале боевых действий группы, - или для контрнаступления против наших плацдармов, или для создания оборонительного фронта"{223}. Поэтому Рундштедт, располагая очень большими силами, вдруг побоялся двигаться дальше. Он решил остановиться на плацдарме за Маасом, затем подчинить танковую группу Клейста 12-й армии. Лишь после этого он попытается начать наступление, но на глубину всего лишь 60 км{224}. Иными словами, танковая группа остановилась и передавала ведущую роль пехоте. Рундштедт терял время. Боязнь Франции, идущая от первой мировой войны, довлела над умами генералов. В ОКХ, получив данные о французских резервах в районе Парижа, озаботились еще больше. Сразу было принято решение выделить крупные силы для охраны южного фланга.
Теперь две из четырех полевых армий группы армий "А" используются для прикрытия с юга из опасения контрнаступления мифической "парижской группировки" французов. Между тем в действительности ни о каком выдвижении крупных французских сил из-под Парижа не могло быть и речи: французское командование перебрасывало к северу часть сил с "линии Мажино", а из глубины выдвигало лишь самые незначительные войска. Генеральный штаб сухопутных сил переоценил возможности французских резервов и просчитался в определении намерений противника. Французское командование не готовило никакого контрнаступления против плацдармов на Маасе, а собиралось только лишь обороняться.
Далее начали происходить не менее странные вещи: немецкий генеральный штаб и командующий группой армий "А" не смогли сразу использовать успех, так как не знали, как лучше управиться с танковой группой. Вместо того чтобы решительно двинуть ее вперед в отрыве от пехоты, Рундштедт начинает дробить танковую группу на части. Он передал ее пехотным командирам, чьи взгляды и мышление были весьма далеки от методов руководства, присущих танковым войскам. "Вожаком" танковых соединений становилась пехота. Этот факт серьезно опровергает мнение, будто в германском вермахте уже в 1940 г. существовали единые для всех командиров методы оперативного использования крупных подвижных соединений как средства глубокого стремительного прорыва.
По свидетельству начальника штаба танковой группы Цейтцлера, командующий 12-й армией после получения в состав армии группы распорядился "поделить ее пополам". Он подчинил 41-й моторизованный корпус 3-му армейскому корпусу. Иными словами, он попытался вообще ликвидировать танковую группу как единое мощное оперативное соединение, тем более что командир 3-го армейского корпуса генерал Гаазе сразу же включил танковые дивизии в свой резерв. "Практически это могло означать, - пишет Цейтцлер, - прекращение существования танковой группы фон Клейста как самостоятельного оперативного соединения"{225}.
Во всех этих манипуляциях удивительно ясно выплыла наружу путаница во взглядах германского генерального штаба на методы ведения современных операций. Оказалось, что опыт военных действий против Польши в области применения танковых войск плохо осмыслен генералами вермахта и понят по-разному. Конечно, вскоре последовала отмена решения генерала Гаазе, но вернуть потерянное время никто не мог. Если бы союзное командование оказалось в состоянии объединить войска, которые оно теперь поспешно снимало с "линии Мажино" и направляло к северу, и если бы с помощью этих войск оно смогло создать на пути двигавшихся танковых колонн новый фронт обороны, возможно события приняли бы несколько иной характер. Но десятилетиями воспитанные в традициях позиционной войны с ее неповоротливой медлительностью, французские генералы за малым исключением никак не поспевали за ходом событий и везде опаздывали. Отдельные самоотверженные, решительные действия ярко вспыхивали на общем безрадостном фоне, однако они не могли изменить общего хода событий. Но мы все-таки расскажем об одном таком эпизоде.
Полковник де Голль, ставший именно в эти дни, на поле сражения, генералом, с присущей ему решимостью и с глубокой верой в танковые войска, теоретиком которых он был, контратаковал во главе своей 4-й бронетанковой дивизии под Лаоном превосходящие немецкие танковые силы, рвавшиеся к западу.
"19 мая на рассвете - в бой", - пишет де Голль в своих мемуарах. И продолжает, вспоминая о тех днях: "О, как все это нелепо! Война начинается крайне неудачно. Что ж, нужно ее продолжать. На земле для этого достаточно места. Пока я жив, я буду сражаться там, где это потребуется, столько времени, сколько потребуется, до тех пор, пока враг не будет разгромлен и не будет смыт национальный позор. Именно в этот день я принял решение, предопределившее всю мою дальнейшую деятельность"{226}.
В упорнейшем бою, длившемся несколько суток подряд, дивизия де Голля выполнила свою задачу. Она успешно контратаковала немецкие части, заставила их несколько отступить, нанесла им значительные потери. "Над полем сражения витал дух победы, - пишет де Голль. - Каждый высоко держал голову. Даже раненые улыбались... В результате упорного боя немцы не выдержали нашего натиска и отступили"{227}. Но без поддержки соседей дивизия не смогла развить наступления. Она не взяла высоту Мон-Клебер.
В те дни в германских штабах, конечно, никто еще не знал, что неполный успех де Голля у высоты Мон-Клебер в будущем, когда подведется общая черта, с лихвой окупится его стратегической победой в рядах союзников. Но тогда речь будет идти не о безвестной высоте, а о Франции.
III
Мы не будем здесь пытаться дать анализ социально-политических причин, начавшейся катастрофы Франции. Они достаточно глубоко вскрыты прогрессивной общественно-политической мыслью, доказавшей, что именно прежде всего политические обстоятельства предопределили катастрофу 1940 г. Мюнхенский курс, который продолжался, лишь изменив форму, во время "странной войны", вплоть до 10 мая, предательство французской крайней реакцией интересов своего народа, боязнь левых сил больше, чем нацизма, с которым не исключалась сделка за счет национальных интересов, эпилепсия антикоммунизма, поднявшаяся в стране перед вторжением, наконец, отстающая от требований эпохи военная система Франции таков перечень основных исторических обстоятельств, которые подготовили французское поражение и германский успех.
Была ли немецкая армия в 1940 г. организована лучше французской? Да. Располагала ли она более современными оперативными принципами? Да. Удалось ли ей ввести в заблуждение союзников о месте и направлении своего удара? Удалось. Оказалась ли система ее военного руководства более гибкой, быстрее реагирующей на обстоятельства борьбы? Оказалась. Но при всем том решающую роль сыграли все же не эти преимущества, очень важные сами по себе, а отмеченные выше социально-политические обстоятельства. При верной политике в войнах прошлого неоднократно удавалось исправлять ошибки военного порядка уже в ходе борьбы. Но ложная политика вела к поражению даже самые лучшие армии.
Французской армии 1940 г., конечно, нельзя было отказать ни в традиционной доблести ее солдат, ни в умении сражаться. Но "странная война" и начавшиеся тяжелые неудачи породили глубокий моральный кризис, который постепенно подрывал силу сопротивления. И чем больше развивались эти процессы, тем легче становилось гитлеровским танковым колоннам осуществлять свои прорывы, тем яснее вырисовывались военно-оперативные преимущества, которыми располагало фашистское командование.
И эти преимущества никогда не стали бы столь наглядными и подавляющими, если бы французские высшие штабы не допустили самого главного из серии своих просчетов - о времени и месте германского первого и главного удара. Этого просчета они не сумели исправить в ходе всей войны.
Вплоть до начала мая 1940 г. союзное командование, несмотря ни на какие предупреждения, ни на более чем ясные сигналы, не верило, что немцы действительно атакуют. Французский главнокомандующий Гамелен впоследствии не мог не признать, что еще до германского вторжения он имел сведения из различных стран мира о готовящемся ударе, в том числе из Германии. Но вряд ли он правдив, утверждая, что из этих материалов "невозможно было сделать какие-нибудь точные выводы, по крайней мере в отношении даты"{228}. Дата, как мы показали, не оставалась тайной. Но союзное командование пребывало в мире созданных им самим ложных представлений. Оно не реагировало достаточно энергично на поступающие сведения.
Почему французское командование, подробно осведомленное о численности и общей группировке германских сил, было застигнуто врасплох танковым ударом через Арденны?
Решающее значение имели его уверенность в том, что германский удар последует только через Центральную Бельгию. Сыграла роль недооценка оперативных возможностей немецких крупных танковых соединений, основаниям на устаревших довоенных взглядах и на одностороннем, неглубоком восприятии опыта германо-польской войны, повторение которого во Франции считали невозможным.
Французская разведка не смогла вполне ясно и отчетливо определить вероятные задачи ударной танковой группировки гитлеровской армии (группы Клейста). Французские разведчики и прежде всего тогдашний руководитель Второго (т. е. разведывательного) бюро полковник Гоше после войны утверждали, что вскрыть развертывание немецкой танковой группы было практически очень трудно.
Гоше пишет по этому поводу: "Поверхностные умы не могли сделать ничего другого, как приписать этот явный просчет Второму бюро. Он был, однако, неизбежен, и вот почему: атакующая группировка занимала позиции в ночь или за две ночи до "дня икс", вероятнее всего в последнюю ночь перед "днем икс". Эту группировку можно было определить только при соприкосновении с противником... Но соприкосновения между массой немецких сил вторжения и французами, которых в течение 8 месяцев отделяла нейтральная люксембургско-бельгийско-голландская область, никогда не существовало. Для того чтобы заранее разгадать группировку и замысел вторжения противника, Второму бюро надо было бы обладать немецким оперативным приказом и относящимися к нему картами. Большей частью... направление удара противника узнается только в самом сражении... Достаточно уже и того, если какое-нибудь Второе бюро до начала атаки сможет установить и определить район развертывания, фронт, где может быть проведена атака, предусмотреть возможные события. Заранее требовать от него, чтобы оно стрелкой указывало вероятное направление главных усилий противника, означало бы требовать невозможного, в особенности когда нет боевого соприкосновения. В момент, когда боевые действия начались, неплохо, если этот пробел будет восполнен как можно скорее"{229}.
Затем Гоше доказывает, что французская разведка имела только 11 часов - с 18 час. 00 мин. 9 мая, когда танковая группа Клейста выступила из районов сосредоточения, расположенных в тылу, до 5 час. 35 мин. 10 мая, когда она перешла границу, - чтобы получить информацию о группе Клейста и успеть сделать доклад в ставку. Но уже в 6 час. 30 мин. 10 мая главнокомандующий отдал приказ о вступлении в Бельгию.
Бросая ретроспективный взгляд на этот столь важный момент начального периода войны, вряд ли можно признать оправдания Гоше состоятельными. Дело в том, что французская разведка через агентуру заблаговременно узнала о сосредоточении в люксембургском направлении немецких танковых дивизий позади фронта. Но Второе бюро не смогло сделать правильных выводов насчет предназначения этой группировки, недооценило ее, не дало прогноза в соответствии с той истиной, что разведка должна уметь не только устанавливать, где расположены войска противника, но и анализировать их возможные действия. Это лишь одна сторона вопроса.
Другая, гораздо более важная, состоит в том, что союзное командование придерживалось только расчетов мирного времени без глубокого и всестороннего анализа конкретной обстановки. Оно позволило немцам ввести себя в заблуждение. Французский генеральный штаб не планировал, как это обычно практикуется, задачи армии в зависимости от нескольких вариантов обстановки. Он догматически признавал за вермахтом возможность наносить главный удар только в одном направлении - в Бельгию, и в ответ предполагался лишь один-единственный вариант стратегического маневра союзных армий: тоже в Бельгию. На войне предусмотрительность и гибкость мышления командования не менее важны, чем хорошее оружие и хорошие солдаты...
Для немецкого командования общее положение на фронте 15 - 16 мая, несмотря на серьезные успехи, все же оставалось не вполне ясным. Правда, Голландия капитулировала на четвертый день военных действий, но немецкая 6-я армия Рейхенау остановилась в Бельгии перед "позицией Диль". ОКВ и ОКХ находились в состоянии неуверенности. Они не верили в столь быструю удачу. Ждали, что именно сейчас, после прорыва германских танковых соединений в оперативную глубину, союзное командование примет решительные контрмеры.
Почти в то самое время, когда генерал Гамелен на совещании 16 мая в Париже шокировал союзных руководителей вестью, что у него нет никакого резерва для парирования удара, начальник гитлеровского генерального штаба Гальдер с тревогой констатировал: "Крупный армейский резерв противника еще, по-видимому, не введен в действие"{230}. Немцы боялись французских резервов, которых не существовало. Ждали контрударов, которые французы и не собирались наносить. Немецкий генеральный штаб не мог предположить, что французская армия не оставит стратегического резерва в глубине.
Гальдер записал 17 мая в дневнике: "Фюрер сегодня особенно нервозен. Он боится собственного успеха. Он не хочет ничем рисковать и поэтому стремится ограничить нас в действиях. Предлогом для этого является беспокойство за левый фланг"{231}. Требование "действовать осторожно" было передано Кейтелем и самим Гитлером командующим группами армий и другим ответственным генералам. "Фюрер испытывает непонятный страх за южный фланг, - пишет Гальдер. - Он рвет и мечет, боится, что вся операция может закончиться поражением"{232}.
Фронт прикрытия на юг, призванный отразить несуществующие контрудары, стал отвлекать все больше сил. После полудня 17 мая Браухич указал Рундштедту: "Положение на южном фланге рассматривается как особая опасность"{233}. Он потребовал немедленно ввести все пехотные дивизии, которые можно использовать, для укрепления оборонительного фронта. В тот же день около 15 часов на командный пункт группы армий "А" приехал Гитлер. "Он подчеркнул, - записано в журнале боевых действий группы, - особое значение, которое имеет южный фланг не только для операции всей армии, но и в политическом и психологическом отношениях"{234}. Ни при каких обстоятельствах, нигде, продолжал Гитлер, нельзя в настоящий момент давать возможность нанести контрудар, "который не только военному, но прежде всего политическому руководству мог бы дать роковой импульс"{235}.
Германское командование не верило в собственную удачу. Выдвинутые вперед части, включая танковую группу Клейста, снова были остановлены.
Лишь постепенно ОКВ и генеральный штаб сухопутных сил начали понимать, что дела идут лучше, чем представляется. 17-го Гальдер отмечает, что противник не принял мер, чтобы закрыть прорыв. Утром 18 мая он приходит к выводу: "Французские резервы главного командования введены в действие лишь в незначительном количестве", - и поэтому предлагает развивать наступление на юго-запад. По сообщению Кейтеля, Гитлер выразил в этот день свое полное удовлетворение мерами, принятыми группой армий "А", и теперь "почувствовал себя успокоенным в отношении южного фланга"{236}.
На следующий день штаб сухопутных сил произвел частичную перегруппировку и уточнил планы. Всей авиации Западного фронта ставилась задача поддержать наступление подвижных соединений на главном направлении - между французской границей и Соммой. После переброски танковых и моторизованных соединений из группы фон Бока в группу Рундштедта вновь созданному мощному танковому клину, поддерживаемому почти всей авиацией, предстояло выполнить главные задачи в дальнейшем развитии наступления.
Целый ряд изданных материалов свидетельствует, что из среды высшего командования вермахта некоторую важную информацию по рассматриваемому вопросу передавали союзному руководству начальник контрразведки адмирал Канарис, его начальник штаба полковник Остер и генерал Бек.
В последних числах апреля 1940 г. Бек сообщил отъезжавшему в Рим сотруднику Канариса Мюллеру: "Необходимо ожидать наступления Гитлера в течение ближайших 8 - 10 дней"{208}. Эти сведения Мюллер передал бельгийскому посланнику в Риме{209}.
Биограф Канариса Абсхаген пишет: "Точно установлено, что незадолго до начала наступления на Запад Остер поставил в известность Саса (голландского военного атташе в Германии) о том, что ожидает нейтральную Голландию"{210}. Еще 6 мая Остер сообщил Сасу: наступление назначено на 8 мая. Однако шифрованная телеграмма Саса на этот счет произвела в Гааге мало впечатления. Голландский министр иностранных дел ван Клеффенс не верил, что немцы осмелятся нарушить нейтралитет, и считал, что теперь война развернется на Балканах. 9 мая Остер сумел окончательно установить: все начнется 10-го, приказ отдан окончательно. Сасу удалось вечером 9 мая связаться по телефону с руководящими инстанциями в Гааге и передать следующую фразу: "Хирург решил предпринять операцию на следующее утро в 4 часа"{211}. Через несколько часов Сас был вызван по телефону из Гааги. Ему задали вопрос, исходит ли информация из абсолютно достоверного источника. Сас ответил: "Да, операция неотвратима! Я говорил со всеми врачами. Она начнется завтра на рассвете!" Разговор был подслушан германской секретной службой{212}. Начатое по приказу Геринга расследование об источниках утечки секретных данных результата не дало. Однако германскому командованию стало теперь известно, что сроки начала вторжения раскрыты, и поэтому оно решило больше не медлить.
Еще 27 апреля 1940 г. Гитлер отдал приказ начать вторжение между 1 и 7 мая{б4}. Вскоре "день икс" уточнили: 8 мая. В последних числах апреля у Иодля возникло подозрение, что план и сроки начала операции разглашены: был подслушан еще один телефонный разговор бельгийского посланника в Ватикане с Брюсселем{214}. Гитлеровцы предположили, что произошла измена с немецкой стороны. Фюрер передвинул срок на 10 мая. Накануне Канарис через Остера передал голландскому военному атташе в Берлине еще одно сообщение: "Свинья выехала на Западный фронт". Речь шла о Гитлере, а сама передача служила последним сигналом предостережения.
Все эти факты следует признать достоверными - они подтверждаются особенно голландской стороной. Как сообщает тогдашний министр иностранных дел ван Клеффенс, 4 мая голландские власти "из очень достоверного источника узнали..., что в ближайшие несколько дней следует ожидать вторжения немецкой армии"{215}. Разведка проверила данные и получила многочисленные подтверждения.
Гитлеровскому руководству не удалось сохранить важнейшую тайну.
Но здесь мы вновь сталкиваемся с некоторыми явлениями, которые выходят за рамки чисто военных понятий. Снова - уже в третий раз за эту войну политические и военные руководители европейских государств накануне вторжения в их страны, несмотря на то что располагали многими сведениями о готовящемся ударе, оказались не в состоянии понять, оценить всю реальность угрозы и своевременно принять контрмеры. Иными словами, политические руководители не смогли сделать достаточно полных и правильных выводов из сведений разведки.
II
В 21 час 9 мая, после того как начальник штаба военно-воздушных сил генерал Ешоннек доложил, что погода назавтра обещает быть хорошей, генерал Иодль, находившийся в личном поезде Гитлера, передал всем высшим штабам условный пароль ("Данциг"), означавший, что вторжение назначено на следующее утро. Вслед за этим в войска был направлен приказ фюрера, который предстояло зачитать повсеместно на рассвете перед выступлением. Приказ, как и опубликованная утром 10 мая сводка ОКВ, должен был "вдохновить" солдат и одновременно дезинформировать генеральные штабы противников - убедить, что немецкая армия наносит удар "на широком фронте", через Бельгию и Голландию, а не через Арденны{216}. Солдатам объявили: "Начинающаяся сегодня борьба определит судьбу германской нации на следующую тысячу лет"{217}.
Ставка Гитлера с 5 час. 30 мин. 10 мая расположилась в горном районе Мюнстерэйфель. Она стала условно называться "Гнездо в скале" (Felsennest){218}.
С рассветом, за 20 минут до начала общего наступления сухопутных сил, авиация двух воздушных флотов третью своих соединений нанесла удар по аэродромам союзников. Затем, как только в 5 час. 35 мин. наземные войска пересекли западную границу рейха, последовал второй мощный, продолжавшийся три часа удар по французским и английским штабам, узлам связи и по коммуникациям. Немецко-фашистские вооруженные силы вторглись в Голландию, Бельгию, Люксембург.
Французское командование в соответствии с планом, выработанным задолго до войны, двинуло сильнейшие свои армии в Бельгию, не предполагая, что подставляет их тыл под удар главных сил вермахта, продвигавшихся сплошным танковым потоком через Арденны.
Когда 35 французских и 10 английских дивизий под командованием генерала Бийота вступили через франко-бельгийскую границу в Центральную Бельгию, чтобы достигнуть так называемой позиции Диль и здесь в оборонительном сражении остановить немецкую группу армий "Б" генерала фон Бока, которую французское командование рассматривало как главные силы вторжения, в то же самое время южнее, через Арденнские горы, прорвалась действительная ударная группировка группа армий "А" Рундштедта. Она имела во главе мощный танковый клин - группу Клейста из пяти танковых и трех моторизованных дивизий. Танковая группа совершила стремительный бросок: за двое с половиной суток к немалому изумлению немецкого генерального штаба почти без сопротивления она оставила позади 120 км и оказалась на берегу Мааса под Седаном.
Германское командование не ожидало такого результата и не подготовилось к его реализации. Иодль записал утром 13 мая в дневнике: "Операции принимают, сверх ожидания, благоприятное развитие"{219}. Английский исследователь событий 1940 г. Эллис пишет: "Ночью немецкому командованию нужно было принять важные решения. Оно было озадачено от неожиданности не меньше, чем французы, и оно не скрывало своей радости... Оно даже не было подготовлено использовать преимущества своего неожиданного успеха и должно было остановиться, чтобы разобраться в своем положении"{220}.
Успешное преодоление Мааса 13-14 мая на очень слабом участке французской обороны после непрерывных, 4 часа подряд, атак авиации создавало условия для стремительного танкового рейда в глубь Франции.
14 мая ОКВ отдало директиву: противник, как свидетельствует развитие германского наступления, "не смог своевременно определить основного замысла нашей операции. Он все еще направляет крупные силы к линии Намюр - Антверпен и, очевидно, пренебрегает участком перед группой армий "А". Эта обстановка и быстрый переход через Маас создали предпосылки для крупного успеха путем нанесения удара в соответствии с прежним замыслом сильной группировкой севернее Уазы в общем северо-западном направлении"{221}.
Группа армий "Б" должна была "наступлением связать и ввести в заблуждение действующие перед ней возможно более крупные силы союзников" и завершить ликвидацию сопротивления голландцев. Все моторизованные и танковые дивизии из группы армий "Б" передавались группе армий "А", генералу Рундштедту, "поскольку возможности их оперативного использования на севере теперь уменьшались"{222}. Военно-воздушные силы концентрировали атаки также в полосе группы армий "А", чтобы "воспрепятствовать подводу вражеских резервов к фронту ударной группировки и осуществить ее непосредственную поддержку".
С 14 мая группа Рундштедта превращалась в сверхмощный танковый, пехотный и авиационный таран. Армии фон Бока, к явному неудовольствию своего командующего, играли отныне в еще большей, чем прежде, степени роль сковывающей группировки, без единого танкового соединения.
В группе армий "А" противник оценивался несколько иначе, чем в ОКВ и ОКХ. Штаб группы обращал значительно больше внимания на сведения авиаразведки о выдвижении французских резервов из парижского района. "Он (противник. - Д. П.) выдвигает силы из района Парижа, - говорилось 14 мая в журнале боевых действий группы, - или для контрнаступления против наших плацдармов, или для создания оборонительного фронта"{223}. Поэтому Рундштедт, располагая очень большими силами, вдруг побоялся двигаться дальше. Он решил остановиться на плацдарме за Маасом, затем подчинить танковую группу Клейста 12-й армии. Лишь после этого он попытается начать наступление, но на глубину всего лишь 60 км{224}. Иными словами, танковая группа остановилась и передавала ведущую роль пехоте. Рундштедт терял время. Боязнь Франции, идущая от первой мировой войны, довлела над умами генералов. В ОКХ, получив данные о французских резервах в районе Парижа, озаботились еще больше. Сразу было принято решение выделить крупные силы для охраны южного фланга.
Теперь две из четырех полевых армий группы армий "А" используются для прикрытия с юга из опасения контрнаступления мифической "парижской группировки" французов. Между тем в действительности ни о каком выдвижении крупных французских сил из-под Парижа не могло быть и речи: французское командование перебрасывало к северу часть сил с "линии Мажино", а из глубины выдвигало лишь самые незначительные войска. Генеральный штаб сухопутных сил переоценил возможности французских резервов и просчитался в определении намерений противника. Французское командование не готовило никакого контрнаступления против плацдармов на Маасе, а собиралось только лишь обороняться.
Далее начали происходить не менее странные вещи: немецкий генеральный штаб и командующий группой армий "А" не смогли сразу использовать успех, так как не знали, как лучше управиться с танковой группой. Вместо того чтобы решительно двинуть ее вперед в отрыве от пехоты, Рундштедт начинает дробить танковую группу на части. Он передал ее пехотным командирам, чьи взгляды и мышление были весьма далеки от методов руководства, присущих танковым войскам. "Вожаком" танковых соединений становилась пехота. Этот факт серьезно опровергает мнение, будто в германском вермахте уже в 1940 г. существовали единые для всех командиров методы оперативного использования крупных подвижных соединений как средства глубокого стремительного прорыва.
По свидетельству начальника штаба танковой группы Цейтцлера, командующий 12-й армией после получения в состав армии группы распорядился "поделить ее пополам". Он подчинил 41-й моторизованный корпус 3-му армейскому корпусу. Иными словами, он попытался вообще ликвидировать танковую группу как единое мощное оперативное соединение, тем более что командир 3-го армейского корпуса генерал Гаазе сразу же включил танковые дивизии в свой резерв. "Практически это могло означать, - пишет Цейтцлер, - прекращение существования танковой группы фон Клейста как самостоятельного оперативного соединения"{225}.
Во всех этих манипуляциях удивительно ясно выплыла наружу путаница во взглядах германского генерального штаба на методы ведения современных операций. Оказалось, что опыт военных действий против Польши в области применения танковых войск плохо осмыслен генералами вермахта и понят по-разному. Конечно, вскоре последовала отмена решения генерала Гаазе, но вернуть потерянное время никто не мог. Если бы союзное командование оказалось в состоянии объединить войска, которые оно теперь поспешно снимало с "линии Мажино" и направляло к северу, и если бы с помощью этих войск оно смогло создать на пути двигавшихся танковых колонн новый фронт обороны, возможно события приняли бы несколько иной характер. Но десятилетиями воспитанные в традициях позиционной войны с ее неповоротливой медлительностью, французские генералы за малым исключением никак не поспевали за ходом событий и везде опаздывали. Отдельные самоотверженные, решительные действия ярко вспыхивали на общем безрадостном фоне, однако они не могли изменить общего хода событий. Но мы все-таки расскажем об одном таком эпизоде.
Полковник де Голль, ставший именно в эти дни, на поле сражения, генералом, с присущей ему решимостью и с глубокой верой в танковые войска, теоретиком которых он был, контратаковал во главе своей 4-й бронетанковой дивизии под Лаоном превосходящие немецкие танковые силы, рвавшиеся к западу.
"19 мая на рассвете - в бой", - пишет де Голль в своих мемуарах. И продолжает, вспоминая о тех днях: "О, как все это нелепо! Война начинается крайне неудачно. Что ж, нужно ее продолжать. На земле для этого достаточно места. Пока я жив, я буду сражаться там, где это потребуется, столько времени, сколько потребуется, до тех пор, пока враг не будет разгромлен и не будет смыт национальный позор. Именно в этот день я принял решение, предопределившее всю мою дальнейшую деятельность"{226}.
В упорнейшем бою, длившемся несколько суток подряд, дивизия де Голля выполнила свою задачу. Она успешно контратаковала немецкие части, заставила их несколько отступить, нанесла им значительные потери. "Над полем сражения витал дух победы, - пишет де Голль. - Каждый высоко держал голову. Даже раненые улыбались... В результате упорного боя немцы не выдержали нашего натиска и отступили"{227}. Но без поддержки соседей дивизия не смогла развить наступления. Она не взяла высоту Мон-Клебер.
В те дни в германских штабах, конечно, никто еще не знал, что неполный успех де Голля у высоты Мон-Клебер в будущем, когда подведется общая черта, с лихвой окупится его стратегической победой в рядах союзников. Но тогда речь будет идти не о безвестной высоте, а о Франции.
III
Мы не будем здесь пытаться дать анализ социально-политических причин, начавшейся катастрофы Франции. Они достаточно глубоко вскрыты прогрессивной общественно-политической мыслью, доказавшей, что именно прежде всего политические обстоятельства предопределили катастрофу 1940 г. Мюнхенский курс, который продолжался, лишь изменив форму, во время "странной войны", вплоть до 10 мая, предательство французской крайней реакцией интересов своего народа, боязнь левых сил больше, чем нацизма, с которым не исключалась сделка за счет национальных интересов, эпилепсия антикоммунизма, поднявшаяся в стране перед вторжением, наконец, отстающая от требований эпохи военная система Франции таков перечень основных исторических обстоятельств, которые подготовили французское поражение и германский успех.
Была ли немецкая армия в 1940 г. организована лучше французской? Да. Располагала ли она более современными оперативными принципами? Да. Удалось ли ей ввести в заблуждение союзников о месте и направлении своего удара? Удалось. Оказалась ли система ее военного руководства более гибкой, быстрее реагирующей на обстоятельства борьбы? Оказалась. Но при всем том решающую роль сыграли все же не эти преимущества, очень важные сами по себе, а отмеченные выше социально-политические обстоятельства. При верной политике в войнах прошлого неоднократно удавалось исправлять ошибки военного порядка уже в ходе борьбы. Но ложная политика вела к поражению даже самые лучшие армии.
Французской армии 1940 г., конечно, нельзя было отказать ни в традиционной доблести ее солдат, ни в умении сражаться. Но "странная война" и начавшиеся тяжелые неудачи породили глубокий моральный кризис, который постепенно подрывал силу сопротивления. И чем больше развивались эти процессы, тем легче становилось гитлеровским танковым колоннам осуществлять свои прорывы, тем яснее вырисовывались военно-оперативные преимущества, которыми располагало фашистское командование.
И эти преимущества никогда не стали бы столь наглядными и подавляющими, если бы французские высшие штабы не допустили самого главного из серии своих просчетов - о времени и месте германского первого и главного удара. Этого просчета они не сумели исправить в ходе всей войны.
Вплоть до начала мая 1940 г. союзное командование, несмотря ни на какие предупреждения, ни на более чем ясные сигналы, не верило, что немцы действительно атакуют. Французский главнокомандующий Гамелен впоследствии не мог не признать, что еще до германского вторжения он имел сведения из различных стран мира о готовящемся ударе, в том числе из Германии. Но вряд ли он правдив, утверждая, что из этих материалов "невозможно было сделать какие-нибудь точные выводы, по крайней мере в отношении даты"{228}. Дата, как мы показали, не оставалась тайной. Но союзное командование пребывало в мире созданных им самим ложных представлений. Оно не реагировало достаточно энергично на поступающие сведения.
Почему французское командование, подробно осведомленное о численности и общей группировке германских сил, было застигнуто врасплох танковым ударом через Арденны?
Решающее значение имели его уверенность в том, что германский удар последует только через Центральную Бельгию. Сыграла роль недооценка оперативных возможностей немецких крупных танковых соединений, основаниям на устаревших довоенных взглядах и на одностороннем, неглубоком восприятии опыта германо-польской войны, повторение которого во Франции считали невозможным.
Французская разведка не смогла вполне ясно и отчетливо определить вероятные задачи ударной танковой группировки гитлеровской армии (группы Клейста). Французские разведчики и прежде всего тогдашний руководитель Второго (т. е. разведывательного) бюро полковник Гоше после войны утверждали, что вскрыть развертывание немецкой танковой группы было практически очень трудно.
Гоше пишет по этому поводу: "Поверхностные умы не могли сделать ничего другого, как приписать этот явный просчет Второму бюро. Он был, однако, неизбежен, и вот почему: атакующая группировка занимала позиции в ночь или за две ночи до "дня икс", вероятнее всего в последнюю ночь перед "днем икс". Эту группировку можно было определить только при соприкосновении с противником... Но соприкосновения между массой немецких сил вторжения и французами, которых в течение 8 месяцев отделяла нейтральная люксембургско-бельгийско-голландская область, никогда не существовало. Для того чтобы заранее разгадать группировку и замысел вторжения противника, Второму бюро надо было бы обладать немецким оперативным приказом и относящимися к нему картами. Большей частью... направление удара противника узнается только в самом сражении... Достаточно уже и того, если какое-нибудь Второе бюро до начала атаки сможет установить и определить район развертывания, фронт, где может быть проведена атака, предусмотреть возможные события. Заранее требовать от него, чтобы оно стрелкой указывало вероятное направление главных усилий противника, означало бы требовать невозможного, в особенности когда нет боевого соприкосновения. В момент, когда боевые действия начались, неплохо, если этот пробел будет восполнен как можно скорее"{229}.
Затем Гоше доказывает, что французская разведка имела только 11 часов - с 18 час. 00 мин. 9 мая, когда танковая группа Клейста выступила из районов сосредоточения, расположенных в тылу, до 5 час. 35 мин. 10 мая, когда она перешла границу, - чтобы получить информацию о группе Клейста и успеть сделать доклад в ставку. Но уже в 6 час. 30 мин. 10 мая главнокомандующий отдал приказ о вступлении в Бельгию.
Бросая ретроспективный взгляд на этот столь важный момент начального периода войны, вряд ли можно признать оправдания Гоше состоятельными. Дело в том, что французская разведка через агентуру заблаговременно узнала о сосредоточении в люксембургском направлении немецких танковых дивизий позади фронта. Но Второе бюро не смогло сделать правильных выводов насчет предназначения этой группировки, недооценило ее, не дало прогноза в соответствии с той истиной, что разведка должна уметь не только устанавливать, где расположены войска противника, но и анализировать их возможные действия. Это лишь одна сторона вопроса.
Другая, гораздо более важная, состоит в том, что союзное командование придерживалось только расчетов мирного времени без глубокого и всестороннего анализа конкретной обстановки. Оно позволило немцам ввести себя в заблуждение. Французский генеральный штаб не планировал, как это обычно практикуется, задачи армии в зависимости от нескольких вариантов обстановки. Он догматически признавал за вермахтом возможность наносить главный удар только в одном направлении - в Бельгию, и в ответ предполагался лишь один-единственный вариант стратегического маневра союзных армий: тоже в Бельгию. На войне предусмотрительность и гибкость мышления командования не менее важны, чем хорошее оружие и хорошие солдаты...
Для немецкого командования общее положение на фронте 15 - 16 мая, несмотря на серьезные успехи, все же оставалось не вполне ясным. Правда, Голландия капитулировала на четвертый день военных действий, но немецкая 6-я армия Рейхенау остановилась в Бельгии перед "позицией Диль". ОКВ и ОКХ находились в состоянии неуверенности. Они не верили в столь быструю удачу. Ждали, что именно сейчас, после прорыва германских танковых соединений в оперативную глубину, союзное командование примет решительные контрмеры.
Почти в то самое время, когда генерал Гамелен на совещании 16 мая в Париже шокировал союзных руководителей вестью, что у него нет никакого резерва для парирования удара, начальник гитлеровского генерального штаба Гальдер с тревогой констатировал: "Крупный армейский резерв противника еще, по-видимому, не введен в действие"{230}. Немцы боялись французских резервов, которых не существовало. Ждали контрударов, которые французы и не собирались наносить. Немецкий генеральный штаб не мог предположить, что французская армия не оставит стратегического резерва в глубине.
Гальдер записал 17 мая в дневнике: "Фюрер сегодня особенно нервозен. Он боится собственного успеха. Он не хочет ничем рисковать и поэтому стремится ограничить нас в действиях. Предлогом для этого является беспокойство за левый фланг"{231}. Требование "действовать осторожно" было передано Кейтелем и самим Гитлером командующим группами армий и другим ответственным генералам. "Фюрер испытывает непонятный страх за южный фланг, - пишет Гальдер. - Он рвет и мечет, боится, что вся операция может закончиться поражением"{232}.
Фронт прикрытия на юг, призванный отразить несуществующие контрудары, стал отвлекать все больше сил. После полудня 17 мая Браухич указал Рундштедту: "Положение на южном фланге рассматривается как особая опасность"{233}. Он потребовал немедленно ввести все пехотные дивизии, которые можно использовать, для укрепления оборонительного фронта. В тот же день около 15 часов на командный пункт группы армий "А" приехал Гитлер. "Он подчеркнул, - записано в журнале боевых действий группы, - особое значение, которое имеет южный фланг не только для операции всей армии, но и в политическом и психологическом отношениях"{234}. Ни при каких обстоятельствах, нигде, продолжал Гитлер, нельзя в настоящий момент давать возможность нанести контрудар, "который не только военному, но прежде всего политическому руководству мог бы дать роковой импульс"{235}.
Германское командование не верило в собственную удачу. Выдвинутые вперед части, включая танковую группу Клейста, снова были остановлены.
Лишь постепенно ОКВ и генеральный штаб сухопутных сил начали понимать, что дела идут лучше, чем представляется. 17-го Гальдер отмечает, что противник не принял мер, чтобы закрыть прорыв. Утром 18 мая он приходит к выводу: "Французские резервы главного командования введены в действие лишь в незначительном количестве", - и поэтому предлагает развивать наступление на юго-запад. По сообщению Кейтеля, Гитлер выразил в этот день свое полное удовлетворение мерами, принятыми группой армий "А", и теперь "почувствовал себя успокоенным в отношении южного фланга"{236}.
На следующий день штаб сухопутных сил произвел частичную перегруппировку и уточнил планы. Всей авиации Западного фронта ставилась задача поддержать наступление подвижных соединений на главном направлении - между французской границей и Соммой. После переброски танковых и моторизованных соединений из группы фон Бока в группу Рундштедта вновь созданному мощному танковому клину, поддерживаемому почти всей авиацией, предстояло выполнить главные задачи в дальнейшем развитии наступления.