Страница:
Костю затянуло в крутую воронку, и он вздрогнул от страха.
— Ты чего? — спросил Борис.
— Я... это... заснул малость, — пробормотал он.
— Ну, ты и спишь!
Константин энергично растер лицо и вдруг ударился локтем о холодильник. Окончательно придя в себя, он обнаружил, что стоит на кухне.
— А что было?
— Да ты все выяснял чего-то. В основном — как сюда попал.
— А-а... Это не я, это географ, учитель. Неймется ему. Ну, а что я еще... что он делал?
— Жене позвонить хотел. Я не дал.
— Правильно. Сколько это продолжалось?
— Минут пять. Раньше с тобой такое бывало?
— Раньше по-другому.
— Значит, прогрессируешь, — сделал вывод Борис. — Пожил бы ты у меня. На улице жарко и менты. Фотки твои уже на всех столбах. А здесь покой.
— Диссертацию настрочишь?
— Я частным порядком. Кое-что, конечно, записываю, но это так, для себя. Не хочу показаться нескромным, но придет время, и мой дневник... Ох, вот это будет фурор! Я, кажется, приближаюсь к открытию.
— Угу. — Костя сел за стол и проткнул вилкой стебелек маринованной черемши. — Сала положи еще. Ну, и чего ты там открыл?
— А такую хреновину, что... давай-ка выпьем.
Константин подвинул стакан и поспешно накидал в тарелку из разных банок: помидорку, два огурчика, грибков. Грибы были особенно хороши. Питался Борис по-холостяцки, консервами, но изобильно. Вообще весь его быт — дребезжащий «Форд», трехкомнатная квартира с обвалившейся лепниной на потолке, аппаратура «хай энд» под толстым слоем пыли — характеризовали Бориса как человека опасно увлеченного. Его еще можно было вернуть к нормальной жизни, но Костя этого делать не собирался.
— Представляешь, сколько в Москве психов? — спросил Борис, запив водку рассолом. — Раньше эту статистику секретили, а сейчас просто не до нее. Я некоторые связи установил — с диспансерами, с кризисными центрами. И... вот что: имеется определенная тенденция. Все чаще наблюдаются случаи... ну, как у тебя.
— То есть?
— Немотивированная трансформация сознания.
— Хорошо... — выдохнул Константин. — И много ты таких слов знаешь?
— Не ерничай, а то больше не налью. Люди меняются, тебе ясно? Ни с того ни с сего. Просыпаются поутру и давай тыкаться, как слепые. Психиатры для себя отмазку придумали, под названием «ложная память». Ерунда. Главное свойство ложной памяти — фрагментарность.
— Само собой, — поддакнул Костя, занося вилку над блюдечком с бужениной.
— Хватит жрать! Тут такая пропасть... Бывает, конечно, что некоторые ситуации кажутся знакомыми, уже пережитыми. Или увидит человек кого-то на улице — и вроде бы где-то уже встречались. Но это же мелочи. А чтобы целые биографии в голове возникали... На шизофрению тоже не похоже. Там совсем другое.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— У тебя мозги что, на Курском остались?! Вот куда сейчас твой учитель девался? И кто обывателей мочил, ты или он?
— Да не обывателей!.. — вырвалось у Константина.
— А кого же?
Костя дожевал копченую колбасу и медленно вытащил из зубов жилку.
— Кого...
Он боялся купиться на эту задушевность в безумных глазах, боялся поверить придурку напротив и выложить все как есть. Одновременно ему до слез хотелось именно поверить и выложить, поделиться наконец хоть с кем-нибудь, пусть с самым распоследним психопатом. Он был один в этом не совсем правильном Городе. Город казался знакомым, но в мелочах не совпадал... с чем? Более того, Костя чувствовал, что не только Москва, но и вся вселенная отличается от той, эталонной, слепок с которой хранила его запутавшаяся память.
Чтобы выиграть время на размышления, он набил рот и стал медленно пережевывать. Борис покорно ждал. Не выхватил дежурную тетрадку, не подставил диктофончик — тихо сидел, глядя на него, как ребенок на коробку с ленточкой. Косте это понравилось.
— Однажды... — Он помолчал, следя за тем, не отразится ли на лице Бориса насмешки или, того хуже, спортивного интереса. — Однажды утром я проснулся и понял, что я не тот, кем меня считают. Я и сам в себе ошибался. Все тридцать лет. То, что я видел вокруг... как сказать?.. нет, все нормально, но — не мое. У меня было другое прошлое и совсем другое настоящее. Я уже полгода воевал. Не в «горячей точке», а здесь, в Москве. Вы не понимаете... У вас этого нет. Тишь да гладь. Кризисы, выборы, опять кризисы, опять выборы. У нас по-другому. Свои и чужие...
— Вы начинали с обычного террора, — задумчиво проговорил Борис. — И стали героями. Как ни странно.
— Теперь у нас армия.
— И настоящая гражданская война. Русская мясорубка, — закончил Борис.
— Что ты об этом знаешь?! — вскинулся Константин, но, оторвавшись от табурета, так и замер. — Откуда?..
— Я же говорил: трансформация сознания. Последнее время — массовая. Эту историю я уже...
— Еще одно слово, и я тебе язык отрежу. Я могу.
— Знаю, — спокойно сказал Борис. — Не бесись, я не то имел в виду. Сумасшедшим я тебя не считаю. Был бы ты один — другое дело. Когда появились первые свидетельства, я так и думал. А что еще прикажешь? Но вас много, и ваши рассказы похожи.
— Много?!
— В статистическом смысле. В стране сотни человек с одинаковым бредом. Бред — с научной точки зрения, — быстро поправился Борис. — С медицинской. Лично я склонен воспринимать его всерьез. Такие подробные сны совпадать не могут. Теория вероятностей — это не психиатрия, она бардака не допустит.
— Так ты об этом толковал? Ну, дальше!
— Месяц назад знакомый сделал мне аккредитацию на совещание психиатров. Был там и Кочергин. Кое-что рассказывал, надо полагать — про своего «больного Е.». Да, недооценил он его. Ложная память, и все тут. Мол, травма, глубокое замещение личности, шизофрения, одним словом. А примерно через неделю мне одна медсестра из психушки... из другой психушки рассказывает аналогичную историю. Главное, воспоминания ее пациента повторяли легенду, описанную Кочергиным. Потом третий случай, а сейчас мне их известно уже пять — вместе с твоим. Если учесть то, как красиво наш Е. ушел из больницы, и то, что ты все-таки не шизофреник...
— Благодарю, — кивнул Константин, протягивая руку к бутылке.
— Так вот. Получается, вы действительно откуда-то... черт его знает. Из другого мира?
— Мы к вам пожа-аловали на праздник... — угрюмо пропел Костя, разливая остатки водки.
— Кстати, куда ты проваливался? Когда у окна стоял.
— Возвращался... Да, наверно. Там была Морозова, заместитель генерального прокурора. Понимаешь, я ведь ее казнил...
— Черный список? — спросил Борис.
— Да. Я ее сам, лично... И... вот!! — Костя отчаянно выругался и, опрокинув в себя стакан, прижал к носу корку «Бородинского». — Я ее убил — здесь. А здесь она никто. Швабра старая. А там она жива... Я удивлялся: почему все эти гады из списка не те, кто они есть. Но я не мог сопоставить. Я был либо тот, либо другой... Я и сейчас только один, нет у меня никакого раздвоения! Но я же их... я их зря...
— Да, я так и думал. — Борис сочувственно опустил голову. — Вы переносите свой жизненный опыт сюда. А поскольку наши вселенные отличаются, вас воспринимают как душевнобольных.
— Вселенная одна, — пожал плечами Константин.
— Ну, не так выразился. Вселенная одна, а пространства разные. Или пласты. Или слои. Не важно.
— А что тогда важно? — подавленно произнес Костя. — Что вообще?.. Как?.. Куда?.. Как это произошло? И зачем?
— Сколько народу ты на тот свет отправил?
— А?.. — встрепенулся Костя. — Не знаю, можно посчитать. Морозова говорила, что на Нуркина совершили покушение, — вспомнил он.
— Удачно?
— Кажется, да.
— Ну и хорошо. Хотя здесь и там Нуркины разные. Даже если б ты его ликвидировал — здесь, там ничего бы не изменилось.
— О том и речь. Зря старался. Все зря. При слове «старался» Борис вздернул брови и долго посмотрел на Константина.
— Так сколько ты убил? Надо остальных... э-э... остальных ваших как-то оповестить. Ведь среди них по крайней мере есть еще один боец.
— И мы его разыщем, — уверенно сказал Костя.
— И что дальше? Ты о себе думай, на тебе же гора трупов.
Константин покрутил в руке вилку и, тяжело вздохнув, самовольно залез в холодильник. Водка у Бориса еще была. Размышлять, тосковать, возможно — лезть в петлю Костя собирался завтра. Сегодня же он планировал напиться — вдрызг, до полного изнеможения. До беспамятства. Как-никак, сегодня он потерял смысл жизни. Это событие следовало отметить достойно.
— Может, это... в номера? — предложил водитель. — Я, если затоскую, всегда по бабам отправляюсь. А что, помогает.
Петр стряхнул за окно пепел и вяло помотал головой. После свидания с молдаванкой, когда он чуть не напоролся на людей Маэстро, продажные женщины его не привлекали. Да и насчет тоски водитель не угадал. Никакой тоски не было. Растерянность — это другое дело.
Петр никак не мог понять, почему его отпустили. Похоже, его контролировали с самого начала, с того момента, как он переступил порог «Нибелунгов», а возможно, и еще раньше. И все-таки позволили сесть рядом с Немаляевым. А потом — уйти. Используют как живца? Ну, если он для них не рыба...
Он вообразил, чем сейчас занят Немаляев, и расхохотался. Ему представилось, что авторитет — вице-премьер так же трет лоб и недоумевает, по какой причине Петр не попытался его устранить. «Рано утром у фонтана повстречались два барана». Эх, сотник, сотник... Сторговались, да? Тебе — Нуркин, ему — билет домой. Нашел с кем договариваться! И что это за ахинея с возвращением? Куда?
Говорил Немаляев убедительно, как по писаному, но вот прошло полчаса, и от железных доводов остался один туман. «Там»... «Здесь»... Вздор. Петр и сам чувствовал какое-то противоречие, но взять и вот так запросто все объяснить рука не поднималась. Немаляев доказывал, что здесь другой мир. А настоящий, получается, там... Да идите вы со своими мирами...
— Полегчало? — спросил водитель. — К бабам не поедем?
— Скажи, дружище, вот, допустим, надо тебе найти старого знакомого...
— А как искать? По-хорошему или по-плохому? Если по-плохому, то ментов натравить. А можно бандитов. Придумать басню про лимон долларов, и пусть напрягаются.
— Они и так...
— Кто «они»?
— И те и другие.
— О-о-о... — поскучнел водитель. — И на кой тебе такие товарищи? Ладно, в чужие дела не лезу. А сам-то он хочет тебя видеть?
— Сто процентов.
— Уже легче. Объявление в газету? С каким-нибудь кодовым словом, чтоб догадался.
— Вряд ли он их читает.
— Гм... Прямо детектив... А, вот еще: самому засветиться, желательно по телевизору. Допустим, что-нибудь отчебучить, чтобы в новостях показали. А во время интервью намекнуть — мол, так и так, жду тебя там-то.
— По телевизору? Это идея. Только меня ведь тоже ищут.
— Кто? — по инерции бросил водитель, но закусил губу. Он с удвоенным вниманием принялся следить за дорогой, всем своим видом показывая, что на ответе не настаивает. — Куда едем, решили? — спросил он через минуту.
— Никуда. Тормози.
Петр вылез из машины и кинул шоферу десять баксов. Немаляев спонсировал щедрее, чем Маэстро. Гуляем, братва...
Он стоял на Сухаревской. Вспомнил, как звонил вон из того автомата. Петру было грустно, но как-то по-особому. Хотелось, чтоб эта грусть не уходила.
Ласковый, уютный ветерок игрался галстуком и доносил обрывки хмельной песни. Несмотря на полночь, лавочки в сквере были сплошь заняты. Черное небо, желтый асфальт, усталый инспектор у перекрестка. И никто не стреляет. Благодать. Сюда бы еще кресло, бутылку коньяка и... и все.
Дремать, наблюдая за тем, как медленно едет поливалка.
Петр сунул руки в карманы — правая провалилась сквозь несуществующую подкладку и наткнулась на пластмассовое лезвие. Он на ощупь отлепил скотч и вытащил узкий нож цвета слоновой кости. Размахнувшись, бросил его в дерево — легкое лезвие, еле долетев, ударилось о ствол плашмя и отскочило в густую траву.
Инспектор сложил ладони у рта и, осветив лицо зажигалкой, выпустил длинную струю дыма. Петр потоптался на месте и тоже закурил. Идти было некуда, но его это не беспокоило. Такую ночь можно провести и на улице.
Гитара на скамейке неожиданно замолкла, и в темной глубине сквера послышались женские причитания:
— Не надо, не надо... Отстаньте от меня...
Компания юнцов повернула головы, однако двигаться не спешила.
— Да отстаньте же!..
Это был еще не крик, но в интонации явственно слышались панические нотки.
Кричать она не будет, понял Петр. Что бы с ней ни делали. Она знает, что никто не поможет. Она помнит, в каком городе живет. Ну что, совершить подвиг? А надо ли?
Инспектор поковырял в ухе и неторопливо удалился на противоположную сторону. Конечно, у него пост. И вообще, его дело — машины.
Ситуация была до омерзения стандартной. Настолько стандартной, что Петр не верил в ее реальность. Это был эпизод из паршивого кино, но никак не из жизни. Направляясь к кустам, он заранее предвидел, чем все кончится: принуждаемая к миету окажется прекрасной блондинкой, и у них, у нее и Петра то есть, возникнет недолгая, но страстная любовь.
Перепрыгивая через чугунную ограду, он с гордостью подумал, что у них — у них?! — такого давно нет. Война все изменила. Сделала людей жестче, но чище. Или просто опустила точку кипения. Нынче для автоматной очереди женского крика даже много. Достаточно грубого слова.
Петр вошел в тень и, выкинув окурок, расстегнул на рубашке манжеты.
— Эй, мужики! Хорош баловать!
Сбоку, покинув наконец насиженную скамейку, подгребали трое юношей. То ли их вдохновило появление Петра, то ли собственные подруги усовестили, но героев теперь было четверо, а злодеев только двое, да и те какие-то неказистые. Петр пожалел, что приперся. Подвиг явно срывался.
— Хватит, говорю! — вышел вперед самый бойкий. — Отцепитесь от нее, а то щас самих трахнем!
— Чо? — кратко спросил один из мужчин, блеснув на луну белой фиксой. Второй отпустил девушку и резко вытянул руку. Одновременно с движением раздался звонкий щелчок пружинного ножа.
— Конец вам, детки, — процедил он, необычно растягивая гласные.
Блатные, охнул про себя Петр. Погорячились юноши, но теперь уж поздно. Теперь самих спасать.
Он мимоходом пожалел о выброшенном лезвии и, принимая огонь на себя, проговорил почему-то с кавказским акцентом:
— Я твою маму мотал. И твою тоже, — добавил он, обращаясь к фиксе. — А ваши дедушки у моего деда овец пасли. А по воскресеньям — сосали.
Последнее было уж совсем ни к чему, блатные среагировали и без этого, но Петр продолжал молоть языком, раскачиваясь из стороны в сторону. Тот, что с ножом, должен ударить на выдохе. Поймать начало новой тирады и сделать выпад. Говорящий человек меньше готов к обороне, и урки это знают. Они всегда этим пользуются.
Произнося длинное слово «опетушенные», Петр сконцентрировался и уравновесил тело. Сейчас.
Мужчина нырнул вперед и ткнул ножом воздух. Не давая ему вернуть руку, Петр обхватил его запястье и встретил локоть коленом. Простейшее упражнение, которое по причине жестокости почти не используется. В локте отчетливо хрустнуло. Нож не выпал, но теперь он был не опасен. Нападающий вскрикнул и плюхнулся на землю — этого можно было вычеркнуть.
Второй, вместо того чтобы ретироваться, поднял с земли сук. Выглядело неубедительно.
— Уйди, — предложил Петр и, заметив, что фиксатый собирается отвечать, немедленно атаковал.
Не позволяя поднять палку, он приблизился вплотную и нанес свой любимый удар — нижней частью открытой ладони. Снизу — вверх. Переносица, смявшись, ушла куда-то в череп, и от носа осталась лишь вздернутая, кровоточащая пимпоч-ка. Фиксатый рухнул в кусты и гнусаво запричитал. Он мог запросто потерять зрение — в душе у Петра что-то на миг шевельнулось, но так и не оформилось. По законам военного времени насильники еще легко отделались.
— Спасибо вам, — проворковало рядом. — Вы такой великодушный. И смелый. Я уж отчаялась.
Девушка была не блондинкой, но это ее не портило. Хрупкая, изящная, словно хрустальная туфелька, аккурат как в кино.
Хоть бы щеку поцарапали, раздосадованно подумал Петр. Хоть бы пиджак испачкали. Был бы повод. Она наверняка обитает неподалеку.
— Меня Людмила зовут, а вас?
— А я Женя, — сказал Петр.
— Знаете, Женя, я вон в том доме живу. Пойдемте, я вас чаем угощу. И вино у меня есть хорошее. Я ведь перед вами в долгу.
— Пустяки, — ответил он, вписываясь в образ рыцаря. Железные латы пришлись впору.
— Ничего, падла, Земля — она круглая, — простонал первый, с перебитой рукой.
Петр, будто о чем-то вспомнив, шагнул назад и с ходу ударил его носком ботинка под кадык. Мужчина закашлялся и повалился на бок.
Молодые люди, шушукаясь и толкаясь, почесали прочь. Петр проследил за компанией и, поймав на себе взгляд милиционера, кивнул. Тот ответно махнул жезлом — не то «все в порядке», не то «проваливай, скотина». Особой разницы Петр не видел.
— Вы, наверно, спортсмен? — спросила Людмила для возобновления беседы.
— В детстве увлекался, — буркнул Петр. Девушка ему нравилась, а еще ему нравилось то, как безыскусно она лицедействует. Только что на её глазах двое людей сделались инвалидами, а она разыгрывает внезапную симпатию. Уркаган на дорожке продолжал глухо кашлять — если к утру его не доставить в больницу, то, пожалуй, задохнется. Людмила осторожно взяла Петра под руку и показала на облупленную пятиэтажку.
— Вон мои окна.
Изнутри окна оказались гораздо привлекательней. Людмила отгородилась от спящей Сухаревки милыми зелененькими шторками и тихонько включила радио.
— А вина-то и нет, — обиженно сказала она, заглянув в бар. — Я тебя обманула.
— Если это помогло нам перейти на «ты», то оно того стоит, — отшутился Петр.
— Коньяк остался. Молдавский.
— Отлично. Я присяду? Кресла — моя слабость. Он втиснулся меж пузатых подлокотников и возложил на них ладони. Несмываемый «КАНТ» бросался в глаза, как шестой палец. Людмила не заметила.
— Пойду сделаю бутерброды. Гостей я не ждала, но что-нибудь...
— Зачем таскать? Лучше там и посидим.
— Есть на кухне — плебейство, — категорично заявила она. — И потом, там нет кресла.
Девушка ушла, но, как слышал Петр, до холодильника она не добралась. В ванной открылись краны, ерзнула занавеска, потом переключился смеситель и заработал душ. Щелчка шпингалета среди этих звуков не было. Можно идти.
«Позвольте потереть спинку».
«Простите, я не могу найти спички».
«Вы не подскажете, который час?»
Ах да, мы уже на «ты».
Петр хлебнул коньяка и покосился на дверь. Для мытья рук слишком долго, для всего остального пока нет повода. В памяти возникла проститутка с Тверской, вместе с ней проснулась неутоленная жажда. В больничке с любовью было так же туго, как в бункере у Маэстро.
Когда же он последний раз?.. Петр не смог вспомнить, и это его опечалило, А Людмила была очень даже...
Он уличил себя в том, что перестает думать головой, и, выбравшись из кресла, сделал круг по комнате. Попробовал угадать род деятельности хозяйки — не удалось. Средненький телевизор, видеоплеер, журнальный столик и покрытый пледом диван. Полсотни книг с неизбежными Кристи и Чейзом. Все как у людей.
В коридоре прошлепали босые пятки, и Петр напряженно обернулся.
Девушка была голой. На шее и груди блестели, изредка сбегая вниз, капельки воды. Они пропадали где-то у талии, и Петру мучительно захотелось отдаться их поискам.
«Людмила, а вам никто не говорил, что вы блядь»?
Петру показалось, что он произнес это вслух, и он замер, ожидая последствий.
— Чего ты улыбаешься? Я смешная?
— Ты... ты волшебная.
Он почувствовал, что перестает думать вовсе.
Заснула Людмила не скоро. Прежде она доказала, что также неравнодушна к креслу, а заодно и к приземистому столику. Диван тоже участвовал, но уже после, когда первая страсть сменилась монотонным исступлением.
Они мучили друг друга долго — через какое-то время Петру стало казаться, что их связывают многие годы. Он удивлялся ее порочности, своей силе, общей изобретательности и тому, как быстро могут сродниться незнакомые люди.
В пятом часу ночи он осторожно высвободился из-под ее руки и, уйдя на кухню, закурил. Мозги дрейфовали в море истомы, мысли сносило куда-то вбок.
Поднеся к губам сигарету, Петр раздраженное посмотрел на проклятую наколку. Надо же, Людмилу она не смутила. Общается с зэками? Да нет, она вроде не такая. А те двое...
Петр проанализировал историю с нападением и снова отметил ее невероятную банальность. Полная кинематография.
Вернувшись в комнату, он собрал раскиданные вещи и, прощупав карманы пиджака, извлек стодолларовую купюру. Он положил ее на подушку, рядом с хорошеньким личиком.
Уголок бумажки трепетал в такт ровному дыханию Людмилы. Петр понимал, что это ее не обидит, но он должен был хоть как-то выразить свое разочарование. Пусть знает, что он о ней думает.
Время близилось к пяти. На улице давно рассвело. Инспектор, зевнув, апатично посмотрел на одинокую «Волгу». «Волга» остановилась у светофора и выпустила огненно-рыжую кокетку лет тридцати. Дама поправила на плече сумочку и засеменила к подъезду. Стало быть, отработала.
И Людмила такая же. Ну, почти. Ей велели — она легла. Сколько оргазмов заказали, столько и исполнила. Спасибо, не поскупились. И как это они устроили? Само собой, пасли от казино. А дальше? Допустим, везли за ним и Людмилу, и тех ублюдков. Высадили их чуть поодаль и... И ребята добровольно расстались со здоровьем. Что-то не верится. Да и нельзя было так быстро сконструировать эту мизансцену. Квартира опять же. Кто мог заранее сказать, где он вылезет? Или у них в каждом доме блатхаты имеются?
Нет, Людмила не такая. Познакомились, конечно, отвратительно, но в жизни бывают и более странные случаи. А то, что все так легко получилось... почему бы и нет? Взрослые же люди.
У нее будильник на семь. Проснется и найдет на подушке сотню. Обидно-то как! Расстроится, заплачет от унижения...
К Петру не спеша подкатила «Волга», и таксист, пригибаясь к правому окну, бросил:
— Командир, тебе куда?
— Я не поеду.
— Рискуешь. Следующую тачку раньше чем через час не поймаешь. Не на метро же тебе тащиться.
— Почему бы и нет?
— Э-э, — заулыбался таксист. — Масть за версту видать. Ты в метро не попрешься.
— Н-да? А вот тебе загадка: как найти человека, если ничего, кроме имени-фамилии, не знаешь?
— Не бойсь, командир, — вальяжно ответил он. — Найдем мы твоего человечка.
Петр помялся и сел в машину. Некоторое время он еще переживал за Людмилу, но водитель заболтал его анекдотами, и Петр отвлекся. Через две сигареты он уже не мог воскресить в памяти ее прическу, а еще через две вся она превратилась в какой-то абстрактный символ. Он помнил только то, что переспал с неплохой женщиной, и этого было достаточно.
Глава 14
— Ты чего? — спросил Борис.
— Я... это... заснул малость, — пробормотал он.
— Ну, ты и спишь!
Константин энергично растер лицо и вдруг ударился локтем о холодильник. Окончательно придя в себя, он обнаружил, что стоит на кухне.
— А что было?
— Да ты все выяснял чего-то. В основном — как сюда попал.
— А-а... Это не я, это географ, учитель. Неймется ему. Ну, а что я еще... что он делал?
— Жене позвонить хотел. Я не дал.
— Правильно. Сколько это продолжалось?
— Минут пять. Раньше с тобой такое бывало?
— Раньше по-другому.
— Значит, прогрессируешь, — сделал вывод Борис. — Пожил бы ты у меня. На улице жарко и менты. Фотки твои уже на всех столбах. А здесь покой.
— Диссертацию настрочишь?
— Я частным порядком. Кое-что, конечно, записываю, но это так, для себя. Не хочу показаться нескромным, но придет время, и мой дневник... Ох, вот это будет фурор! Я, кажется, приближаюсь к открытию.
— Угу. — Костя сел за стол и проткнул вилкой стебелек маринованной черемши. — Сала положи еще. Ну, и чего ты там открыл?
— А такую хреновину, что... давай-ка выпьем.
Константин подвинул стакан и поспешно накидал в тарелку из разных банок: помидорку, два огурчика, грибков. Грибы были особенно хороши. Питался Борис по-холостяцки, консервами, но изобильно. Вообще весь его быт — дребезжащий «Форд», трехкомнатная квартира с обвалившейся лепниной на потолке, аппаратура «хай энд» под толстым слоем пыли — характеризовали Бориса как человека опасно увлеченного. Его еще можно было вернуть к нормальной жизни, но Костя этого делать не собирался.
— Представляешь, сколько в Москве психов? — спросил Борис, запив водку рассолом. — Раньше эту статистику секретили, а сейчас просто не до нее. Я некоторые связи установил — с диспансерами, с кризисными центрами. И... вот что: имеется определенная тенденция. Все чаще наблюдаются случаи... ну, как у тебя.
— То есть?
— Немотивированная трансформация сознания.
— Хорошо... — выдохнул Константин. — И много ты таких слов знаешь?
— Не ерничай, а то больше не налью. Люди меняются, тебе ясно? Ни с того ни с сего. Просыпаются поутру и давай тыкаться, как слепые. Психиатры для себя отмазку придумали, под названием «ложная память». Ерунда. Главное свойство ложной памяти — фрагментарность.
— Само собой, — поддакнул Костя, занося вилку над блюдечком с бужениной.
— Хватит жрать! Тут такая пропасть... Бывает, конечно, что некоторые ситуации кажутся знакомыми, уже пережитыми. Или увидит человек кого-то на улице — и вроде бы где-то уже встречались. Но это же мелочи. А чтобы целые биографии в голове возникали... На шизофрению тоже не похоже. Там совсем другое.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— У тебя мозги что, на Курском остались?! Вот куда сейчас твой учитель девался? И кто обывателей мочил, ты или он?
— Да не обывателей!.. — вырвалось у Константина.
— А кого же?
Костя дожевал копченую колбасу и медленно вытащил из зубов жилку.
— Кого...
Он боялся купиться на эту задушевность в безумных глазах, боялся поверить придурку напротив и выложить все как есть. Одновременно ему до слез хотелось именно поверить и выложить, поделиться наконец хоть с кем-нибудь, пусть с самым распоследним психопатом. Он был один в этом не совсем правильном Городе. Город казался знакомым, но в мелочах не совпадал... с чем? Более того, Костя чувствовал, что не только Москва, но и вся вселенная отличается от той, эталонной, слепок с которой хранила его запутавшаяся память.
Чтобы выиграть время на размышления, он набил рот и стал медленно пережевывать. Борис покорно ждал. Не выхватил дежурную тетрадку, не подставил диктофончик — тихо сидел, глядя на него, как ребенок на коробку с ленточкой. Косте это понравилось.
— Однажды... — Он помолчал, следя за тем, не отразится ли на лице Бориса насмешки или, того хуже, спортивного интереса. — Однажды утром я проснулся и понял, что я не тот, кем меня считают. Я и сам в себе ошибался. Все тридцать лет. То, что я видел вокруг... как сказать?.. нет, все нормально, но — не мое. У меня было другое прошлое и совсем другое настоящее. Я уже полгода воевал. Не в «горячей точке», а здесь, в Москве. Вы не понимаете... У вас этого нет. Тишь да гладь. Кризисы, выборы, опять кризисы, опять выборы. У нас по-другому. Свои и чужие...
— Вы начинали с обычного террора, — задумчиво проговорил Борис. — И стали героями. Как ни странно.
— Теперь у нас армия.
— И настоящая гражданская война. Русская мясорубка, — закончил Борис.
— Что ты об этом знаешь?! — вскинулся Константин, но, оторвавшись от табурета, так и замер. — Откуда?..
— Я же говорил: трансформация сознания. Последнее время — массовая. Эту историю я уже...
— Еще одно слово, и я тебе язык отрежу. Я могу.
— Знаю, — спокойно сказал Борис. — Не бесись, я не то имел в виду. Сумасшедшим я тебя не считаю. Был бы ты один — другое дело. Когда появились первые свидетельства, я так и думал. А что еще прикажешь? Но вас много, и ваши рассказы похожи.
— Много?!
— В статистическом смысле. В стране сотни человек с одинаковым бредом. Бред — с научной точки зрения, — быстро поправился Борис. — С медицинской. Лично я склонен воспринимать его всерьез. Такие подробные сны совпадать не могут. Теория вероятностей — это не психиатрия, она бардака не допустит.
— Так ты об этом толковал? Ну, дальше!
— Месяц назад знакомый сделал мне аккредитацию на совещание психиатров. Был там и Кочергин. Кое-что рассказывал, надо полагать — про своего «больного Е.». Да, недооценил он его. Ложная память, и все тут. Мол, травма, глубокое замещение личности, шизофрения, одним словом. А примерно через неделю мне одна медсестра из психушки... из другой психушки рассказывает аналогичную историю. Главное, воспоминания ее пациента повторяли легенду, описанную Кочергиным. Потом третий случай, а сейчас мне их известно уже пять — вместе с твоим. Если учесть то, как красиво наш Е. ушел из больницы, и то, что ты все-таки не шизофреник...
— Благодарю, — кивнул Константин, протягивая руку к бутылке.
— Так вот. Получается, вы действительно откуда-то... черт его знает. Из другого мира?
— Мы к вам пожа-аловали на праздник... — угрюмо пропел Костя, разливая остатки водки.
— Кстати, куда ты проваливался? Когда у окна стоял.
— Возвращался... Да, наверно. Там была Морозова, заместитель генерального прокурора. Понимаешь, я ведь ее казнил...
— Черный список? — спросил Борис.
— Да. Я ее сам, лично... И... вот!! — Костя отчаянно выругался и, опрокинув в себя стакан, прижал к носу корку «Бородинского». — Я ее убил — здесь. А здесь она никто. Швабра старая. А там она жива... Я удивлялся: почему все эти гады из списка не те, кто они есть. Но я не мог сопоставить. Я был либо тот, либо другой... Я и сейчас только один, нет у меня никакого раздвоения! Но я же их... я их зря...
— Да, я так и думал. — Борис сочувственно опустил голову. — Вы переносите свой жизненный опыт сюда. А поскольку наши вселенные отличаются, вас воспринимают как душевнобольных.
— Вселенная одна, — пожал плечами Константин.
— Ну, не так выразился. Вселенная одна, а пространства разные. Или пласты. Или слои. Не важно.
— А что тогда важно? — подавленно произнес Костя. — Что вообще?.. Как?.. Куда?.. Как это произошло? И зачем?
— Сколько народу ты на тот свет отправил?
— А?.. — встрепенулся Костя. — Не знаю, можно посчитать. Морозова говорила, что на Нуркина совершили покушение, — вспомнил он.
— Удачно?
— Кажется, да.
— Ну и хорошо. Хотя здесь и там Нуркины разные. Даже если б ты его ликвидировал — здесь, там ничего бы не изменилось.
— О том и речь. Зря старался. Все зря. При слове «старался» Борис вздернул брови и долго посмотрел на Константина.
— Так сколько ты убил? Надо остальных... э-э... остальных ваших как-то оповестить. Ведь среди них по крайней мере есть еще один боец.
— И мы его разыщем, — уверенно сказал Костя.
— И что дальше? Ты о себе думай, на тебе же гора трупов.
Константин покрутил в руке вилку и, тяжело вздохнув, самовольно залез в холодильник. Водка у Бориса еще была. Размышлять, тосковать, возможно — лезть в петлю Костя собирался завтра. Сегодня же он планировал напиться — вдрызг, до полного изнеможения. До беспамятства. Как-никак, сегодня он потерял смысл жизни. Это событие следовало отметить достойно.
* * *
— Может, это... в номера? — предложил водитель. — Я, если затоскую, всегда по бабам отправляюсь. А что, помогает.
Петр стряхнул за окно пепел и вяло помотал головой. После свидания с молдаванкой, когда он чуть не напоролся на людей Маэстро, продажные женщины его не привлекали. Да и насчет тоски водитель не угадал. Никакой тоски не было. Растерянность — это другое дело.
Петр никак не мог понять, почему его отпустили. Похоже, его контролировали с самого начала, с того момента, как он переступил порог «Нибелунгов», а возможно, и еще раньше. И все-таки позволили сесть рядом с Немаляевым. А потом — уйти. Используют как живца? Ну, если он для них не рыба...
Он вообразил, чем сейчас занят Немаляев, и расхохотался. Ему представилось, что авторитет — вице-премьер так же трет лоб и недоумевает, по какой причине Петр не попытался его устранить. «Рано утром у фонтана повстречались два барана». Эх, сотник, сотник... Сторговались, да? Тебе — Нуркин, ему — билет домой. Нашел с кем договариваться! И что это за ахинея с возвращением? Куда?
Говорил Немаляев убедительно, как по писаному, но вот прошло полчаса, и от железных доводов остался один туман. «Там»... «Здесь»... Вздор. Петр и сам чувствовал какое-то противоречие, но взять и вот так запросто все объяснить рука не поднималась. Немаляев доказывал, что здесь другой мир. А настоящий, получается, там... Да идите вы со своими мирами...
— Полегчало? — спросил водитель. — К бабам не поедем?
— Скажи, дружище, вот, допустим, надо тебе найти старого знакомого...
— А как искать? По-хорошему или по-плохому? Если по-плохому, то ментов натравить. А можно бандитов. Придумать басню про лимон долларов, и пусть напрягаются.
— Они и так...
— Кто «они»?
— И те и другие.
— О-о-о... — поскучнел водитель. — И на кой тебе такие товарищи? Ладно, в чужие дела не лезу. А сам-то он хочет тебя видеть?
— Сто процентов.
— Уже легче. Объявление в газету? С каким-нибудь кодовым словом, чтоб догадался.
— Вряд ли он их читает.
— Гм... Прямо детектив... А, вот еще: самому засветиться, желательно по телевизору. Допустим, что-нибудь отчебучить, чтобы в новостях показали. А во время интервью намекнуть — мол, так и так, жду тебя там-то.
— По телевизору? Это идея. Только меня ведь тоже ищут.
— Кто? — по инерции бросил водитель, но закусил губу. Он с удвоенным вниманием принялся следить за дорогой, всем своим видом показывая, что на ответе не настаивает. — Куда едем, решили? — спросил он через минуту.
— Никуда. Тормози.
Петр вылез из машины и кинул шоферу десять баксов. Немаляев спонсировал щедрее, чем Маэстро. Гуляем, братва...
Он стоял на Сухаревской. Вспомнил, как звонил вон из того автомата. Петру было грустно, но как-то по-особому. Хотелось, чтоб эта грусть не уходила.
Ласковый, уютный ветерок игрался галстуком и доносил обрывки хмельной песни. Несмотря на полночь, лавочки в сквере были сплошь заняты. Черное небо, желтый асфальт, усталый инспектор у перекрестка. И никто не стреляет. Благодать. Сюда бы еще кресло, бутылку коньяка и... и все.
Дремать, наблюдая за тем, как медленно едет поливалка.
Петр сунул руки в карманы — правая провалилась сквозь несуществующую подкладку и наткнулась на пластмассовое лезвие. Он на ощупь отлепил скотч и вытащил узкий нож цвета слоновой кости. Размахнувшись, бросил его в дерево — легкое лезвие, еле долетев, ударилось о ствол плашмя и отскочило в густую траву.
Инспектор сложил ладони у рта и, осветив лицо зажигалкой, выпустил длинную струю дыма. Петр потоптался на месте и тоже закурил. Идти было некуда, но его это не беспокоило. Такую ночь можно провести и на улице.
Гитара на скамейке неожиданно замолкла, и в темной глубине сквера послышались женские причитания:
— Не надо, не надо... Отстаньте от меня...
Компания юнцов повернула головы, однако двигаться не спешила.
— Да отстаньте же!..
Это был еще не крик, но в интонации явственно слышались панические нотки.
Кричать она не будет, понял Петр. Что бы с ней ни делали. Она знает, что никто не поможет. Она помнит, в каком городе живет. Ну что, совершить подвиг? А надо ли?
Инспектор поковырял в ухе и неторопливо удалился на противоположную сторону. Конечно, у него пост. И вообще, его дело — машины.
Ситуация была до омерзения стандартной. Настолько стандартной, что Петр не верил в ее реальность. Это был эпизод из паршивого кино, но никак не из жизни. Направляясь к кустам, он заранее предвидел, чем все кончится: принуждаемая к миету окажется прекрасной блондинкой, и у них, у нее и Петра то есть, возникнет недолгая, но страстная любовь.
Перепрыгивая через чугунную ограду, он с гордостью подумал, что у них — у них?! — такого давно нет. Война все изменила. Сделала людей жестче, но чище. Или просто опустила точку кипения. Нынче для автоматной очереди женского крика даже много. Достаточно грубого слова.
Петр вошел в тень и, выкинув окурок, расстегнул на рубашке манжеты.
— Эй, мужики! Хорош баловать!
Сбоку, покинув наконец насиженную скамейку, подгребали трое юношей. То ли их вдохновило появление Петра, то ли собственные подруги усовестили, но героев теперь было четверо, а злодеев только двое, да и те какие-то неказистые. Петр пожалел, что приперся. Подвиг явно срывался.
— Хватит, говорю! — вышел вперед самый бойкий. — Отцепитесь от нее, а то щас самих трахнем!
— Чо? — кратко спросил один из мужчин, блеснув на луну белой фиксой. Второй отпустил девушку и резко вытянул руку. Одновременно с движением раздался звонкий щелчок пружинного ножа.
— Конец вам, детки, — процедил он, необычно растягивая гласные.
Блатные, охнул про себя Петр. Погорячились юноши, но теперь уж поздно. Теперь самих спасать.
Он мимоходом пожалел о выброшенном лезвии и, принимая огонь на себя, проговорил почему-то с кавказским акцентом:
— Я твою маму мотал. И твою тоже, — добавил он, обращаясь к фиксе. — А ваши дедушки у моего деда овец пасли. А по воскресеньям — сосали.
Последнее было уж совсем ни к чему, блатные среагировали и без этого, но Петр продолжал молоть языком, раскачиваясь из стороны в сторону. Тот, что с ножом, должен ударить на выдохе. Поймать начало новой тирады и сделать выпад. Говорящий человек меньше готов к обороне, и урки это знают. Они всегда этим пользуются.
Произнося длинное слово «опетушенные», Петр сконцентрировался и уравновесил тело. Сейчас.
Мужчина нырнул вперед и ткнул ножом воздух. Не давая ему вернуть руку, Петр обхватил его запястье и встретил локоть коленом. Простейшее упражнение, которое по причине жестокости почти не используется. В локте отчетливо хрустнуло. Нож не выпал, но теперь он был не опасен. Нападающий вскрикнул и плюхнулся на землю — этого можно было вычеркнуть.
Второй, вместо того чтобы ретироваться, поднял с земли сук. Выглядело неубедительно.
— Уйди, — предложил Петр и, заметив, что фиксатый собирается отвечать, немедленно атаковал.
Не позволяя поднять палку, он приблизился вплотную и нанес свой любимый удар — нижней частью открытой ладони. Снизу — вверх. Переносица, смявшись, ушла куда-то в череп, и от носа осталась лишь вздернутая, кровоточащая пимпоч-ка. Фиксатый рухнул в кусты и гнусаво запричитал. Он мог запросто потерять зрение — в душе у Петра что-то на миг шевельнулось, но так и не оформилось. По законам военного времени насильники еще легко отделались.
— Спасибо вам, — проворковало рядом. — Вы такой великодушный. И смелый. Я уж отчаялась.
Девушка была не блондинкой, но это ее не портило. Хрупкая, изящная, словно хрустальная туфелька, аккурат как в кино.
Хоть бы щеку поцарапали, раздосадованно подумал Петр. Хоть бы пиджак испачкали. Был бы повод. Она наверняка обитает неподалеку.
— Меня Людмила зовут, а вас?
— А я Женя, — сказал Петр.
— Знаете, Женя, я вон в том доме живу. Пойдемте, я вас чаем угощу. И вино у меня есть хорошее. Я ведь перед вами в долгу.
— Пустяки, — ответил он, вписываясь в образ рыцаря. Железные латы пришлись впору.
— Ничего, падла, Земля — она круглая, — простонал первый, с перебитой рукой.
Петр, будто о чем-то вспомнив, шагнул назад и с ходу ударил его носком ботинка под кадык. Мужчина закашлялся и повалился на бок.
Молодые люди, шушукаясь и толкаясь, почесали прочь. Петр проследил за компанией и, поймав на себе взгляд милиционера, кивнул. Тот ответно махнул жезлом — не то «все в порядке», не то «проваливай, скотина». Особой разницы Петр не видел.
— Вы, наверно, спортсмен? — спросила Людмила для возобновления беседы.
— В детстве увлекался, — буркнул Петр. Девушка ему нравилась, а еще ему нравилось то, как безыскусно она лицедействует. Только что на её глазах двое людей сделались инвалидами, а она разыгрывает внезапную симпатию. Уркаган на дорожке продолжал глухо кашлять — если к утру его не доставить в больницу, то, пожалуй, задохнется. Людмила осторожно взяла Петра под руку и показала на облупленную пятиэтажку.
— Вон мои окна.
Изнутри окна оказались гораздо привлекательней. Людмила отгородилась от спящей Сухаревки милыми зелененькими шторками и тихонько включила радио.
— А вина-то и нет, — обиженно сказала она, заглянув в бар. — Я тебя обманула.
— Если это помогло нам перейти на «ты», то оно того стоит, — отшутился Петр.
— Коньяк остался. Молдавский.
— Отлично. Я присяду? Кресла — моя слабость. Он втиснулся меж пузатых подлокотников и возложил на них ладони. Несмываемый «КАНТ» бросался в глаза, как шестой палец. Людмила не заметила.
— Пойду сделаю бутерброды. Гостей я не ждала, но что-нибудь...
— Зачем таскать? Лучше там и посидим.
— Есть на кухне — плебейство, — категорично заявила она. — И потом, там нет кресла.
Девушка ушла, но, как слышал Петр, до холодильника она не добралась. В ванной открылись краны, ерзнула занавеска, потом переключился смеситель и заработал душ. Щелчка шпингалета среди этих звуков не было. Можно идти.
«Позвольте потереть спинку».
«Простите, я не могу найти спички».
«Вы не подскажете, который час?»
Ах да, мы уже на «ты».
Петр хлебнул коньяка и покосился на дверь. Для мытья рук слишком долго, для всего остального пока нет повода. В памяти возникла проститутка с Тверской, вместе с ней проснулась неутоленная жажда. В больничке с любовью было так же туго, как в бункере у Маэстро.
Когда же он последний раз?.. Петр не смог вспомнить, и это его опечалило, А Людмила была очень даже...
Он уличил себя в том, что перестает думать головой, и, выбравшись из кресла, сделал круг по комнате. Попробовал угадать род деятельности хозяйки — не удалось. Средненький телевизор, видеоплеер, журнальный столик и покрытый пледом диван. Полсотни книг с неизбежными Кристи и Чейзом. Все как у людей.
В коридоре прошлепали босые пятки, и Петр напряженно обернулся.
Девушка была голой. На шее и груди блестели, изредка сбегая вниз, капельки воды. Они пропадали где-то у талии, и Петру мучительно захотелось отдаться их поискам.
«Людмила, а вам никто не говорил, что вы блядь»?
Петру показалось, что он произнес это вслух, и он замер, ожидая последствий.
— Чего ты улыбаешься? Я смешная?
— Ты... ты волшебная.
Он почувствовал, что перестает думать вовсе.
Заснула Людмила не скоро. Прежде она доказала, что также неравнодушна к креслу, а заодно и к приземистому столику. Диван тоже участвовал, но уже после, когда первая страсть сменилась монотонным исступлением.
* * *
Они мучили друг друга долго — через какое-то время Петру стало казаться, что их связывают многие годы. Он удивлялся ее порочности, своей силе, общей изобретательности и тому, как быстро могут сродниться незнакомые люди.
В пятом часу ночи он осторожно высвободился из-под ее руки и, уйдя на кухню, закурил. Мозги дрейфовали в море истомы, мысли сносило куда-то вбок.
Поднеся к губам сигарету, Петр раздраженное посмотрел на проклятую наколку. Надо же, Людмилу она не смутила. Общается с зэками? Да нет, она вроде не такая. А те двое...
Петр проанализировал историю с нападением и снова отметил ее невероятную банальность. Полная кинематография.
Вернувшись в комнату, он собрал раскиданные вещи и, прощупав карманы пиджака, извлек стодолларовую купюру. Он положил ее на подушку, рядом с хорошеньким личиком.
Уголок бумажки трепетал в такт ровному дыханию Людмилы. Петр понимал, что это ее не обидит, но он должен был хоть как-то выразить свое разочарование. Пусть знает, что он о ней думает.
Время близилось к пяти. На улице давно рассвело. Инспектор, зевнув, апатично посмотрел на одинокую «Волгу». «Волга» остановилась у светофора и выпустила огненно-рыжую кокетку лет тридцати. Дама поправила на плече сумочку и засеменила к подъезду. Стало быть, отработала.
И Людмила такая же. Ну, почти. Ей велели — она легла. Сколько оргазмов заказали, столько и исполнила. Спасибо, не поскупились. И как это они устроили? Само собой, пасли от казино. А дальше? Допустим, везли за ним и Людмилу, и тех ублюдков. Высадили их чуть поодаль и... И ребята добровольно расстались со здоровьем. Что-то не верится. Да и нельзя было так быстро сконструировать эту мизансцену. Квартира опять же. Кто мог заранее сказать, где он вылезет? Или у них в каждом доме блатхаты имеются?
Нет, Людмила не такая. Познакомились, конечно, отвратительно, но в жизни бывают и более странные случаи. А то, что все так легко получилось... почему бы и нет? Взрослые же люди.
У нее будильник на семь. Проснется и найдет на подушке сотню. Обидно-то как! Расстроится, заплачет от унижения...
К Петру не спеша подкатила «Волга», и таксист, пригибаясь к правому окну, бросил:
— Командир, тебе куда?
— Я не поеду.
— Рискуешь. Следующую тачку раньше чем через час не поймаешь. Не на метро же тебе тащиться.
— Почему бы и нет?
— Э-э, — заулыбался таксист. — Масть за версту видать. Ты в метро не попрешься.
— Н-да? А вот тебе загадка: как найти человека, если ничего, кроме имени-фамилии, не знаешь?
— Не бойсь, командир, — вальяжно ответил он. — Найдем мы твоего человечка.
Петр помялся и сел в машину. Некоторое время он еще переживал за Людмилу, но водитель заболтал его анекдотами, и Петр отвлекся. Через две сигареты он уже не мог воскресить в памяти ее прическу, а еще через две вся она превратилась в какой-то абстрактный символ. Он помнил только то, что переспал с неплохой женщиной, и этого было достаточно.
Глава 14
Костя встал рано. Борис еще спал — моргал закрытыми глазами и что-то бессвязно бубнил. Константин постоял над его кроватью, определяя, не прикидывается ли, и пошел умываться. За неимением щетки почистил зубы пальцем и, долго сомневаясь, решился наконец воспользоваться хозяйским станком. Бриться чужим лезвием было противно, но наблюдать торчащие под носом волосы — противней сто крат. Перед глазами все стояли идиотские усы учителя географии. Константин свирепо посмотрел в зеркало и погрозил кулаком. Позавтракав остатками вчерашнего пиршества, он разыскал в прихожей сумку и достал из нее нож. Затем смочил брусок и, положив его на газетку, принялся не спеша править лезвие. Затачиваясь, сталь нежно посвистывала, и от этого звука на душе становилось теплей. Константин помнил о винтовке и пистолете, спрятанных в одной из подсобок метростроевцев, но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежды на то, что оружие его дождется. Рабочие, диггеры, бомжи — да мало ли кому приспичит залезть в инструментальный ящик.
С ножичком как-то сподручней. Кондовый, без всяких излишеств, несомненно бытового назначения. Менты, конечно, могут придраться, но это все же не «ствол».
Костя оторвался от своего занятия и проверил лезвие на ноготь. Да, к ножу претензий не будет. Первый же мент грохнет его на месте, причем без зазрения совести. Гора трупов, как выразился Борис. Детей иногда спрашивают: четыре — это куча или не куча? Насчет четырех неизвестно, а четырнадцать — точно куча.
За стенкой было слышно, как проснулся Борис. Охая и задевая ногами стулья, он оделся и вышел на кухню.
— Ранняя птаха? Брусок у тебя дерьмо. У меня швейцарская точилка, возьми в том шкафчике.
Константин, не вставая, дотянулся до дверцы и поставил перед собой коробочку, похожую на ручную кофемолку. Разобравшись в ее устройстве, он Уважительно поцокал языком и за несколько минут переделал свой нож в финку с жуткими вертикaльными желобками. Балансировка, и до этого никакая, пропала напрочь, но метать ножик Костя не собирался. Он вообще не планировал пускать его в ход, просто имел привычку не выходить в город без оружия.
— А что, правда есть такая улица — Народного Ополчения? — спросил он, перекрикивая дрызготню в ванной.
— Где-то в Щукине, — ответил Борис, высовываясь из-за двери.
— Сколько туда ехать?
— Отсюда? Полчаса.
С ножичком как-то сподручней. Кондовый, без всяких излишеств, несомненно бытового назначения. Менты, конечно, могут придраться, но это все же не «ствол».
Костя оторвался от своего занятия и проверил лезвие на ноготь. Да, к ножу претензий не будет. Первый же мент грохнет его на месте, причем без зазрения совести. Гора трупов, как выразился Борис. Детей иногда спрашивают: четыре — это куча или не куча? Насчет четырех неизвестно, а четырнадцать — точно куча.
За стенкой было слышно, как проснулся Борис. Охая и задевая ногами стулья, он оделся и вышел на кухню.
— Ранняя птаха? Брусок у тебя дерьмо. У меня швейцарская точилка, возьми в том шкафчике.
Константин, не вставая, дотянулся до дверцы и поставил перед собой коробочку, похожую на ручную кофемолку. Разобравшись в ее устройстве, он Уважительно поцокал языком и за несколько минут переделал свой нож в финку с жуткими вертикaльными желобками. Балансировка, и до этого никакая, пропала напрочь, но метать ножик Костя не собирался. Он вообще не планировал пускать его в ход, просто имел привычку не выходить в город без оружия.
— А что, правда есть такая улица — Народного Ополчения? — спросил он, перекрикивая дрызготню в ванной.
— Где-то в Щукине, — ответил Борис, высовываясь из-за двери.
— Сколько туда ехать?
— Отсюда? Полчаса.