Страница:
— Сама-то давно проснулась? Воскресла давно?
— Что, так заметно?
Он покатился от смеха:
— Моя жена со «стволом» не шлялась. И лесбиянкой тоже не была.
— Не твое собачье дело.
— Теперь конечно.
— Ну, вы разобрались? — спросила Настина спутница. — А то, может, я мешаю?
Пистолет она так и не убрала, но враждебности в ее взгляде поубавилось.
— Людмила, да? Очень приятно. А я Костя. Располагайтесь. Места полно, хозяин не придет. Я его зарезал.
— Ой-ой-ой, какой ты экстремальный! — ехидно произнесла Настя.
— Меня ваша семейная драма уже достала, — заявила Людмила.
— И то верно. Чего мы разводим?
Костя направил женщину в комнату и, пропустив вперед, ткнул ее костяшками пальцев под лопатку. «ПМ» выскочил из руки и, сделав в воздухе сальто, плюхнулся в кресло. Настя рванулась за пистолетом, но Константин стоял ближе.
— Вон туда, — скомандовал он, указывая стволом на окно.
Приковав обеих дам через трубу, Костя сладко потянулся и прилег на диван.
— Теперь потолкуем.
— Видела? Муженек! — бросила Настя подруге. Она нисколько не струсила, и Костю это насторожило. Его супруга на отчаянный поступок была не способна, но то — супруга. Женщина, сидевшая на корточках у батареи, имела такое же отношение к Насте, какое он-к географии.
— Ментов не привели? Или вы сами из этих, из добровольных помощников?
— Тащился один. Отделались.
— Бритвой по горлу и в колодец? — иронично осведомился Костя.
— Слушай, муж... Хватит, а? Надоело. Сидим тут, выясняем, кто круче.
— Сидите вы, — возразил Костя. — А я лежу. Зачем приперлись? За любимой цепочкой? Она у ба-рыги на Курском вокзале.
— Да можешь ее себе намотать на... «Цепочка»! Я принципиально. Чтоб какой-то козел меня опускал!..
— Понятненько... Он вдруг поймал себя на том, что пытается заглянуть в глубокую пройму ее жилетки. Константин знал, что ее грудь далека от идеала, но теперь Настя была другой — грубой, циничной, какой-то бой-бабой, и ей это очень шло.
— Настюх, а ты вообще кто?
— Человек...
— Насть, чего тупить? Сами же пришли, — сказала Людмила. — Друг друга мы разыскали, а больше никого из наших нет.
— "Ваши" — это какие?
— Мы с ней тоже не совсем свои. Из разных кланов. Но здесь считаться глупо, территория ничья.
— Так вы бандитки? — хохотнул Константин. — Разбойницы? Вы что, девки, серьезно?
— Не надо переспрашивать, — жестко сказала Настя.
— Вы откуда свалились? Что же у вас там за жизнь?
— У нас, Костенька, веселуха.
— Значит, все-таки не два слоя, больше. Про Нуркина слышали что-нибудь? — спросил он скорее для очистки совести и, получив отрицательный ответ, успокоился.
— Костя, дал бы ты нам поесть чего-нибудь...
— С «пушкой» и голодные?
— Она у нас всего час. Говорю же, увязался один крендель.
Прежде чем расстегнуть наручники, Константин долго и тяжело думал. В голове крутилось три варианта. Либо женщин снарядили опера и цена их словам — плевок. Эта версия не годилась, так как Настя — та, что была его женой, — при виде пистолета залезла бы под кровать. Да и ботинки солдатские ее надеть не заставишь. Как ноги у нее не потеют? На улице жара адская...
Второй вариант: менты ни при чем. В этом Костя почти не сомневался. Так сыграть нельзя, это надо собственной шкурой прочувствовать. Девчонок действительно перекинуло, но явиться они могли и с недоброй целью. С какой? Если хотели убить — возможность была. За деньгами? Да ну, чушь.
Оставался вариант номер три: они не врали. Не кривили душой. Просто пришли. Почему? А почему он искал сотника? Потому, что в одиночку невозможно, каким бы волком ты себя ни мнил. Без стаи тебе хана.
Несмотря на недостаток женственности, в кухонном хозяйстве Настя разобралась довольно быстро. Выдернув нож из двери, она дочистила картошку и проинспектировала холодильник. В морозилке нашелся каменный кусок мяса, а в отделении для овощей — вялая луковица с пышной бородой и желтым стебельком на макушке. Настя сполоснула руки и принялась стряпать.
— Есть будешь? — спросила она как-то по-старому, по-семейному.
— На четверых готовь, — сказал Константин.
— Ты случайно не бабу ждешь?
— Командира.
— Конечно. Ты всегда при ком-то. Слюнтяй ты, Костенька.
Людмила села в углу. Положив на стол лакированную сумочку, она заглянула в нее так, словно сумка была бездонной. Людмила последовательно извлекла из нее пачку «Вог» с ментолом, пачку «Стиморола» и позолоченный «Ронсон». Следом за ними оттуда выполз хромированный кастет, не менее изящный, чем дамская зажигалка.
На вид Людмиле было тридцать — тридцать с небольшим. В отличие от простоватой Насти она производила впечатление классической стервы. Ее лоб скрывали тонкие смоляные локоны, а красивые губы постоянно двигались в какой-то таинственной полуулыбочке. И еще она не смотрела в глаза.
Людмила сделала три затяжки и щелчком отправила сигарету в окно.
— Вода горячая есть? Пойду помоюсь, — объявила она, и Костя поразился тому, с какой скоростью эти женщины осваивали чужое жизненное пространство.
— Ты правда это сделал? — спросила через плечо Настя. — Что они о тебе говорят. Четырнадцать человек.
— Больше.
— Да-а... У нас ты был бы на троне.
— Заманчиво. А ты почему здесь?
— Не повезло.
— А эта вамп? Ей тоже не повезло?
— Вот сам у нее и узнаешь.
Косте послышались нотки ревности. Кажется, экс-благоверная полагала, что имеет на него права. Странно, но он тоже не считал ее посторонней. Вот ведь психология! Были мужем и женой — никакого взаимопонимания. А сейчас разошлись, причем разошлись так, что дальше некуда, — и...
"Что "и"? Мне еще с лесбиянкой спутаться не хватало", — одернул себя Костя.
— Настя. Давай без дураков. Какого черта? Чего тебе от меня надо?
— Смысла, — невозмутимо сказала она, продолжая возиться со сковородкой.
— Ты за кого меня принимаешь? Пророки в соседней палате.
— У тебя началось намного раньше. И ты до сих пор не проглотил пулю. А следовало бы. Всем нам.
Она обернулась и почесала нос — этот жест Константин помнил хорошо.
— Как можно жить, если все, что было важным, оказалось фуфлом? — спросила она. — Работа, подруги, сапоги... Хорошо хоть детей не завели. И что дальше? Делать вид, что ничего не происходит?
— Придумать себе новое фуфло. Устраиваться как-то.
— Как ты? Как ты устроился, да? Четырнадцать человек. Больше. Они тебя доставали? Трогали? Нет. Значит, есть у тебя какая-то цель?
— Один меня об этом уже спрашивал. Я ответил, что есть. Потом объяснил, какая именно.
— Ну?
— Теперь его квартира пустует.
Настя прочистила горло и отвернулась к плите.
— Цель у каждого своя, — изрек Константин. — Не будем смешивать водку с кефиром. Ешьте и отваливайте. Денег я подкину.
— И на том спасибо.
— А «ствол» не отдам.
— Подавись, он «мокрый».
О прежней Насте можно было бы сказать, что она обиделась, но Настя нынешняя умела только злиться. Просить и плакать она не станет. Заточку в бок и кастетом по кумполу.
— Расскажи мне про ваши кланы. Что там у вас за ерунда? Прямо Сицилия...
— Итальянские кланы родовые, как на Кавказе, — проговорила Людмила, выходя из ванной. — А у нас — отраслевые. Мой контролирует добычу угля, Настин — легкую промышленность.
— Олигархи, что ли?
— У нас все олигархи.
— Что-то я не усеку вашей экономической системы.
— Система получше, чем здесь. У нас хоть старики по помойкам не таскаются. Мы о них забоимся.
— И кто вы в этих своих кланах?
— Бригадиры, — не без гордости ответила Настя.
— Значит, бригадир закройщиц и бригадир шахтеров. Компания...
— Ты, Костик, говоришь очень много, — заметила Людмила. — Можно бы и через раз.
— Он нас выгоняет, — равнодушно объявила Настя.
— Я и сама не останусь.
— Вот и славно. — Константин поднялся и пошел в комнату. Ему уже не терпелось избавиться от боевых подружек. Сделать это лучше было еще до прихода Петра. — Эй, слабый пол! Помогите мебель толкнуть!
Втроем они отодвинули неподъемный диван от стены, и, пока Костя простукивал паркет, женщины сходили за тарелками.
— Есть на кухне — это плебейство, — заявила Людмила, включая телевизор.
— Там на сковородке, — сказала ему Настя. — Вам на двоих. С командиром.
— Спасибо.
— Тебе спасибо.
— На здоровьичко. — Константин бесцеремонно отобрал у нее вилку и поддел вставную паркетину.
В узкой прямоугольной нише покоились два плотных свертка.
— Во! — оживилась Людмила. — Наш новый клоун.
По телевизору говорили о Нуркине.
— Сегодня утром новоиспеченный политик Владислав Нуркин в очередной раз шокировал общественность, — сообщил диктор. — На Комсомольской площади начал функционировать так называемый пункт моральной поддержки для лиц без определенного места жительства. Моральная поддержка заключалась в раздаче футболок с изображением Президента России в обмен на верхнюю одежду. При этом к каждой футболке помощники Нуркина прилагали одну бутылку водки. От желающих поменяться не было отбоя. Спустя несколько часов на Комсомольской площади и в ее окрестностях разгуливало около двухсот человек с портретами Президента на груди, а поскольку полученная в нагрузку водка, как правило, употреблялась немедленно и из-за того, что большинство указанных лиц пренебрегает личной гигиеной...
— Ну дает! — восхищенно воскликнула Людмила.
— Погоди, не мешай, — бросил Костя.
— ...что данное мероприятие подпадает под определение «благотворительность», и никакие специальные разрешения для него не требуются. Прибывший отряд муниципальной милиции был вынужден ретироваться, и действо продолжалось, пока у организаторов не кончились футболки. Между тем партия Нуркина обещает в ближайшее время стать массовой...
Пьяных бомжей в одинаковых маечках сменили счастливые пенсионеры с пластмассовыми подносами.
— Всех, кто решил вступить в партию Прогрессивного Порядка, Нуркин обеспечивает бесплатным питанием. Но так как закон подобное вознаграждение запрещает, Нуркин нашел оригинальный выход. В местах раздачи обедов появились уведомления о том, что члены партии обслуживался вне очереди. Формально обвинить Нуркина в подкупе нельзя, однако, если человек обзавелся партбилетом, он пообедает в течение пятнадцати минут, если нет — может простоять на улице до вечера. Вполне естественно, что очереди за бланками заявлений в первичных организациях ПГГП превосходят очереди за бесплатным горячим обедом...
— Прикольный дядька, — подытожила Людмила.
— Прикольно будет, когда он до власти доберется, — сказал Константин, играя желваками.
— А ты что, видишь будущее?
— Прошлое.
— Там? — Она сделала пальцем какое-то чрезвычайно извилистое движение, но Костя ее понял.
— Он перекинутый, такой же как мы.
— Чем он так страшен, твой Нуркин?
Константин замялся, подбирая наиболее красноречивые примеры, но его прервал звук открывающегося замка. Сотник держал в руках ободранный деревянный ящик и цветастый моток, в котором Костя узнал «штайр», но главное — сотник был не один. Вместе с ним в квартиру вошел худой чернявый парень с острым кадыком и любознательным взглядом мучителя кошек.
— Ренат, Костя, — буркнул Петр и начал разуваться, но обнаружил на вешалке бейсболку и, медленно выпрямившись, посмотрел в комнату. — Зачем ты их вызвал? Гормоны лютуют?
— Это не шлюхи.
— А кто тогда?
— Да хрен их разберет. Сестры. По несчастью. Та, что в жилетке, раньше была моей женой.
— Интересно...
Женщины выплыли в прихожую и представились. Костя почувствовал себя неловко — особенно от того, что Петр и Людмила долго не сводили друг с друга глаз. Гораздо дольше, чем могут себе позволить незнакомые люди.
— А я тебя знаю, — улыбнулась Петру Настя, и Константину стало совсем не по себе. — Ты приходил. Помнишь, я рассказывала? — спросила она у Кости.
— Ты была в таком халатике... в дырках весь. Так я не ошибся? Костя, а?! Я же был у тебя! Что же мы...
— Чего уж теперь? Ну проходите! — крикнул Константин. — Столпились, как овцы. Места полно Бориса я зарезал, — шутливо повторил он свое приглашение.
По московскому обычаю все вперлись на кухню. Петр галантно придвинул женщинам табуретки, но Людмила, вместо того чтобы сесть, полезла в сумочку. Достав сто долларов, она плюнула на купюру и с размаху прилепила ее Петру на лоб.
— Я это делаю не за деньги. Ясно, Женя? Он знает, о чем я, — пояснила она остальным.
— Мы о своем, — подтвердил Петр. И тихо добавил: — Извини.
— О, картошку едите, — молвил Ренат, ковырнув пальцем Настино блюдо. — У нас в дурке такую же давали.
— Я прихожу к выводу, что людей кротких и положительных не перекидывает, — заключила Настя.
— Кроткие помирают реже, — вздохнул Петр. — Ну что, полку антиобщественных элементов прибыло?
— Борис сказал бы: полку расторможенных, — уточнил Костя.
— Хозяин квартиры? — спросила Людмила. — А сам-то он какой был?
— Этого мы выяснить не успели, — признался Петр.
— Видел я его сегодня, — буднично произнес Константин.
Кроме Петра, никто почему-то не удивился. Но Петр удивился так, что хватило бы на всех пятерых.
Глава 4
— Что, так заметно?
Он покатился от смеха:
— Моя жена со «стволом» не шлялась. И лесбиянкой тоже не была.
— Не твое собачье дело.
— Теперь конечно.
— Ну, вы разобрались? — спросила Настина спутница. — А то, может, я мешаю?
Пистолет она так и не убрала, но враждебности в ее взгляде поубавилось.
— Людмила, да? Очень приятно. А я Костя. Располагайтесь. Места полно, хозяин не придет. Я его зарезал.
— Ой-ой-ой, какой ты экстремальный! — ехидно произнесла Настя.
— Меня ваша семейная драма уже достала, — заявила Людмила.
— И то верно. Чего мы разводим?
Костя направил женщину в комнату и, пропустив вперед, ткнул ее костяшками пальцев под лопатку. «ПМ» выскочил из руки и, сделав в воздухе сальто, плюхнулся в кресло. Настя рванулась за пистолетом, но Константин стоял ближе.
— Вон туда, — скомандовал он, указывая стволом на окно.
Приковав обеих дам через трубу, Костя сладко потянулся и прилег на диван.
— Теперь потолкуем.
— Видела? Муженек! — бросила Настя подруге. Она нисколько не струсила, и Костю это насторожило. Его супруга на отчаянный поступок была не способна, но то — супруга. Женщина, сидевшая на корточках у батареи, имела такое же отношение к Насте, какое он-к географии.
— Ментов не привели? Или вы сами из этих, из добровольных помощников?
— Тащился один. Отделались.
— Бритвой по горлу и в колодец? — иронично осведомился Костя.
— Слушай, муж... Хватит, а? Надоело. Сидим тут, выясняем, кто круче.
— Сидите вы, — возразил Костя. — А я лежу. Зачем приперлись? За любимой цепочкой? Она у ба-рыги на Курском вокзале.
— Да можешь ее себе намотать на... «Цепочка»! Я принципиально. Чтоб какой-то козел меня опускал!..
— Понятненько... Он вдруг поймал себя на том, что пытается заглянуть в глубокую пройму ее жилетки. Константин знал, что ее грудь далека от идеала, но теперь Настя была другой — грубой, циничной, какой-то бой-бабой, и ей это очень шло.
— Настюх, а ты вообще кто?
— Человек...
— Насть, чего тупить? Сами же пришли, — сказала Людмила. — Друг друга мы разыскали, а больше никого из наших нет.
— "Ваши" — это какие?
— Мы с ней тоже не совсем свои. Из разных кланов. Но здесь считаться глупо, территория ничья.
— Так вы бандитки? — хохотнул Константин. — Разбойницы? Вы что, девки, серьезно?
— Не надо переспрашивать, — жестко сказала Настя.
— Вы откуда свалились? Что же у вас там за жизнь?
— У нас, Костенька, веселуха.
— Значит, все-таки не два слоя, больше. Про Нуркина слышали что-нибудь? — спросил он скорее для очистки совести и, получив отрицательный ответ, успокоился.
— Костя, дал бы ты нам поесть чего-нибудь...
— С «пушкой» и голодные?
— Она у нас всего час. Говорю же, увязался один крендель.
Прежде чем расстегнуть наручники, Константин долго и тяжело думал. В голове крутилось три варианта. Либо женщин снарядили опера и цена их словам — плевок. Эта версия не годилась, так как Настя — та, что была его женой, — при виде пистолета залезла бы под кровать. Да и ботинки солдатские ее надеть не заставишь. Как ноги у нее не потеют? На улице жара адская...
Второй вариант: менты ни при чем. В этом Костя почти не сомневался. Так сыграть нельзя, это надо собственной шкурой прочувствовать. Девчонок действительно перекинуло, но явиться они могли и с недоброй целью. С какой? Если хотели убить — возможность была. За деньгами? Да ну, чушь.
Оставался вариант номер три: они не врали. Не кривили душой. Просто пришли. Почему? А почему он искал сотника? Потому, что в одиночку невозможно, каким бы волком ты себя ни мнил. Без стаи тебе хана.
Несмотря на недостаток женственности, в кухонном хозяйстве Настя разобралась довольно быстро. Выдернув нож из двери, она дочистила картошку и проинспектировала холодильник. В морозилке нашелся каменный кусок мяса, а в отделении для овощей — вялая луковица с пышной бородой и желтым стебельком на макушке. Настя сполоснула руки и принялась стряпать.
— Есть будешь? — спросила она как-то по-старому, по-семейному.
— На четверых готовь, — сказал Константин.
— Ты случайно не бабу ждешь?
— Командира.
— Конечно. Ты всегда при ком-то. Слюнтяй ты, Костенька.
Людмила села в углу. Положив на стол лакированную сумочку, она заглянула в нее так, словно сумка была бездонной. Людмила последовательно извлекла из нее пачку «Вог» с ментолом, пачку «Стиморола» и позолоченный «Ронсон». Следом за ними оттуда выполз хромированный кастет, не менее изящный, чем дамская зажигалка.
На вид Людмиле было тридцать — тридцать с небольшим. В отличие от простоватой Насти она производила впечатление классической стервы. Ее лоб скрывали тонкие смоляные локоны, а красивые губы постоянно двигались в какой-то таинственной полуулыбочке. И еще она не смотрела в глаза.
Людмила сделала три затяжки и щелчком отправила сигарету в окно.
— Вода горячая есть? Пойду помоюсь, — объявила она, и Костя поразился тому, с какой скоростью эти женщины осваивали чужое жизненное пространство.
— Ты правда это сделал? — спросила через плечо Настя. — Что они о тебе говорят. Четырнадцать человек.
— Больше.
— Да-а... У нас ты был бы на троне.
— Заманчиво. А ты почему здесь?
— Не повезло.
— А эта вамп? Ей тоже не повезло?
— Вот сам у нее и узнаешь.
Косте послышались нотки ревности. Кажется, экс-благоверная полагала, что имеет на него права. Странно, но он тоже не считал ее посторонней. Вот ведь психология! Были мужем и женой — никакого взаимопонимания. А сейчас разошлись, причем разошлись так, что дальше некуда, — и...
"Что "и"? Мне еще с лесбиянкой спутаться не хватало", — одернул себя Костя.
— Настя. Давай без дураков. Какого черта? Чего тебе от меня надо?
— Смысла, — невозмутимо сказала она, продолжая возиться со сковородкой.
— Ты за кого меня принимаешь? Пророки в соседней палате.
— У тебя началось намного раньше. И ты до сих пор не проглотил пулю. А следовало бы. Всем нам.
Она обернулась и почесала нос — этот жест Константин помнил хорошо.
— Как можно жить, если все, что было важным, оказалось фуфлом? — спросила она. — Работа, подруги, сапоги... Хорошо хоть детей не завели. И что дальше? Делать вид, что ничего не происходит?
— Придумать себе новое фуфло. Устраиваться как-то.
— Как ты? Как ты устроился, да? Четырнадцать человек. Больше. Они тебя доставали? Трогали? Нет. Значит, есть у тебя какая-то цель?
— Один меня об этом уже спрашивал. Я ответил, что есть. Потом объяснил, какая именно.
— Ну?
— Теперь его квартира пустует.
Настя прочистила горло и отвернулась к плите.
— Цель у каждого своя, — изрек Константин. — Не будем смешивать водку с кефиром. Ешьте и отваливайте. Денег я подкину.
— И на том спасибо.
— А «ствол» не отдам.
— Подавись, он «мокрый».
О прежней Насте можно было бы сказать, что она обиделась, но Настя нынешняя умела только злиться. Просить и плакать она не станет. Заточку в бок и кастетом по кумполу.
— Расскажи мне про ваши кланы. Что там у вас за ерунда? Прямо Сицилия...
— Итальянские кланы родовые, как на Кавказе, — проговорила Людмила, выходя из ванной. — А у нас — отраслевые. Мой контролирует добычу угля, Настин — легкую промышленность.
— Олигархи, что ли?
— У нас все олигархи.
— Что-то я не усеку вашей экономической системы.
— Система получше, чем здесь. У нас хоть старики по помойкам не таскаются. Мы о них забоимся.
— И кто вы в этих своих кланах?
— Бригадиры, — не без гордости ответила Настя.
— Значит, бригадир закройщиц и бригадир шахтеров. Компания...
— Ты, Костик, говоришь очень много, — заметила Людмила. — Можно бы и через раз.
— Он нас выгоняет, — равнодушно объявила Настя.
— Я и сама не останусь.
— Вот и славно. — Константин поднялся и пошел в комнату. Ему уже не терпелось избавиться от боевых подружек. Сделать это лучше было еще до прихода Петра. — Эй, слабый пол! Помогите мебель толкнуть!
Втроем они отодвинули неподъемный диван от стены, и, пока Костя простукивал паркет, женщины сходили за тарелками.
— Есть на кухне — это плебейство, — заявила Людмила, включая телевизор.
— Там на сковородке, — сказала ему Настя. — Вам на двоих. С командиром.
— Спасибо.
— Тебе спасибо.
— На здоровьичко. — Константин бесцеремонно отобрал у нее вилку и поддел вставную паркетину.
В узкой прямоугольной нише покоились два плотных свертка.
— Во! — оживилась Людмила. — Наш новый клоун.
По телевизору говорили о Нуркине.
— Сегодня утром новоиспеченный политик Владислав Нуркин в очередной раз шокировал общественность, — сообщил диктор. — На Комсомольской площади начал функционировать так называемый пункт моральной поддержки для лиц без определенного места жительства. Моральная поддержка заключалась в раздаче футболок с изображением Президента России в обмен на верхнюю одежду. При этом к каждой футболке помощники Нуркина прилагали одну бутылку водки. От желающих поменяться не было отбоя. Спустя несколько часов на Комсомольской площади и в ее окрестностях разгуливало около двухсот человек с портретами Президента на груди, а поскольку полученная в нагрузку водка, как правило, употреблялась немедленно и из-за того, что большинство указанных лиц пренебрегает личной гигиеной...
— Ну дает! — восхищенно воскликнула Людмила.
— Погоди, не мешай, — бросил Костя.
— ...что данное мероприятие подпадает под определение «благотворительность», и никакие специальные разрешения для него не требуются. Прибывший отряд муниципальной милиции был вынужден ретироваться, и действо продолжалось, пока у организаторов не кончились футболки. Между тем партия Нуркина обещает в ближайшее время стать массовой...
Пьяных бомжей в одинаковых маечках сменили счастливые пенсионеры с пластмассовыми подносами.
— Всех, кто решил вступить в партию Прогрессивного Порядка, Нуркин обеспечивает бесплатным питанием. Но так как закон подобное вознаграждение запрещает, Нуркин нашел оригинальный выход. В местах раздачи обедов появились уведомления о том, что члены партии обслуживался вне очереди. Формально обвинить Нуркина в подкупе нельзя, однако, если человек обзавелся партбилетом, он пообедает в течение пятнадцати минут, если нет — может простоять на улице до вечера. Вполне естественно, что очереди за бланками заявлений в первичных организациях ПГГП превосходят очереди за бесплатным горячим обедом...
— Прикольный дядька, — подытожила Людмила.
— Прикольно будет, когда он до власти доберется, — сказал Константин, играя желваками.
— А ты что, видишь будущее?
— Прошлое.
— Там? — Она сделала пальцем какое-то чрезвычайно извилистое движение, но Костя ее понял.
— Он перекинутый, такой же как мы.
— Чем он так страшен, твой Нуркин?
Константин замялся, подбирая наиболее красноречивые примеры, но его прервал звук открывающегося замка. Сотник держал в руках ободранный деревянный ящик и цветастый моток, в котором Костя узнал «штайр», но главное — сотник был не один. Вместе с ним в квартиру вошел худой чернявый парень с острым кадыком и любознательным взглядом мучителя кошек.
— Ренат, Костя, — буркнул Петр и начал разуваться, но обнаружил на вешалке бейсболку и, медленно выпрямившись, посмотрел в комнату. — Зачем ты их вызвал? Гормоны лютуют?
— Это не шлюхи.
— А кто тогда?
— Да хрен их разберет. Сестры. По несчастью. Та, что в жилетке, раньше была моей женой.
— Интересно...
Женщины выплыли в прихожую и представились. Костя почувствовал себя неловко — особенно от того, что Петр и Людмила долго не сводили друг с друга глаз. Гораздо дольше, чем могут себе позволить незнакомые люди.
— А я тебя знаю, — улыбнулась Петру Настя, и Константину стало совсем не по себе. — Ты приходил. Помнишь, я рассказывала? — спросила она у Кости.
— Ты была в таком халатике... в дырках весь. Так я не ошибся? Костя, а?! Я же был у тебя! Что же мы...
— Чего уж теперь? Ну проходите! — крикнул Константин. — Столпились, как овцы. Места полно Бориса я зарезал, — шутливо повторил он свое приглашение.
По московскому обычаю все вперлись на кухню. Петр галантно придвинул женщинам табуретки, но Людмила, вместо того чтобы сесть, полезла в сумочку. Достав сто долларов, она плюнула на купюру и с размаху прилепила ее Петру на лоб.
— Я это делаю не за деньги. Ясно, Женя? Он знает, о чем я, — пояснила она остальным.
— Мы о своем, — подтвердил Петр. И тихо добавил: — Извини.
— О, картошку едите, — молвил Ренат, ковырнув пальцем Настино блюдо. — У нас в дурке такую же давали.
— Я прихожу к выводу, что людей кротких и положительных не перекидывает, — заключила Настя.
— Кроткие помирают реже, — вздохнул Петр. — Ну что, полку антиобщественных элементов прибыло?
— Борис сказал бы: полку расторможенных, — уточнил Костя.
— Хозяин квартиры? — спросила Людмила. — А сам-то он какой был?
— Этого мы выяснить не успели, — признался Петр.
— Видел я его сегодня, — буднично произнес Константин.
Кроме Петра, никто почему-то не удивился. Но Петр удивился так, что хватило бы на всех пятерых.
Глава 4
В секретаршах у профессора Крючковского ходила не старая грымза, какую ожидал увидеть Нуркин, а вполне миловидная девушка.
— Прошу вас, — сказала она, распахивая двустворчатую дверь, и Нуркин, благодарно склонив голову, прошел в кабинет.
Крючковский, сидевший, по-академически сцепив пальцы, встал и сделал шаг навстречу.
— Здравствуйте, очень рад, — произнес он и представился: — Николай Николаевич.
— Владислав Борисович, — ответно назвался Нуркин.
Они пожали руки, скорее формально, чем приязненно, и Крючковский вернулся на свое место в торце длинного стола. Нуркин выдвинул ближнее кресло и тоже сел.
Если с секретаршей он ошибся, то помещение было именно таким, каким он его представлял: плохо покрашенные стены, гнутые алюминиевые жалюзи и пара лобастых субъектов в золоченых рамках. «Осколки имперского шика, — подумал он. — Последняя цитадель чистой науки».
Профессор, хоть и не носил бороды, кабинету вполне соответствовал. Прямая переносица, начинавшаяся от двух могучих морщин между бровями, упиралась в седые мохнатые усы. Остальное, кажется, было лишь дополнением: глаза, рот, щеки — все куда-то девалось и пряталось за героическими усищами. Костюмчик профессор носил вроде бы и новый, но сшитый по моде семидесятых, отчего возникало непреодолимое желание положить в его бледную ладонь немного мелочи.
— Э-э... Николай Николаевич... — с натугой выдавил Нуркин. — Я бы не позволил себе беспокоить столь занятого человека, как вы...
— Бросьте вы это, — скривился Крючковский. — Давайте сразу к делу.
— Согласен, — с облегчением проронил Нуркин. — У меня к вам есть одно предложение и несколько вопросов.
— Относительно предложения я могу догадаться. Только знаете, Владислав... Владислав Борисович, я далек от политики. Всю жизнь не участвовал ни в каких партиях, а уж под старость тем более не стану. Впрочем, весьма признателен, — спохватившись, добавил профессор. — Благодарю за доверие и...
— "И так далее", — со смехом подсказал Нуркин. — Понимаю. Конечно, я попросил о встрече вовсе не для этого. Вопросы... Вот, кстати, и они.
Сановный визитер раскрыл кейс и выложил на стол толстый журнал в невзрачной обложке с блеклым заглавием «Вопросы общей психиатрии».
— "Вероятные причины ошибочного объяснения новейших процессов в массовом сознании", — без запинки воспроизвел Нуркин.
— О-о! — польщенно молвил Крючковский. — Вы находите время для чтения моих статей?
— В перерывах между глумлением над демократическими святынями и раздачей презервативов, — откровенно высказался Нуркин. — Вы ведь меня за фигляра держите?
— Нет, почему же. Тут все достаточно ясно. Ваш расчет верен, и процентов семь-восемь на следующих выборах я вам гарантирую. Так что вас привело? А, статья. Ну, и?..
— В статье говорится о неверном диагнозе, который сейчас ставят направо и налево.
— "Ложная память", да. Точнее, это не болезнь, а лишь симптом, но... но там же все написано. Или вы желаете изучить данную тему глубже? Для этого необходимы фундаментальные знания.
— Нет, ложная память меня не интересует. Я хотел бы услышать от вас настоящую причину.
— Простите, не понял. Причину чего?
— Происходящего с людьми.
— Ах вот оно что... Сомневаюсь, что это поможет вашей карьере.
— Николай Николаевич, забудьте о моей карьере. Я здесь как частное лицо. Пытливое и алчущее истины.
— С чего же вы взяли, что я владею этой самой истиной?
— Помните прежний девиз? Критикуя — предлагай.
— Вы думаете, мне известна причина?
— Да, я так думаю. Во всяком случае, у вас есть версии. Это вытекает из текста.
— Гм, смотрите-ка... Читали внимательно. Вдвойне приятно. Коллеги еще не раскачались, а вы, не специалист, уже откликнулись. Но я должен повториться: методики, используемые в предвыборной борьбе, относятся к психологии макроколлектива, а это совсем другая наука. Мы же лечим больных и никакой помощи в плане повышения рейтинга оказать не сможем.
Профессор упер руки в столешницу и поднялся. Нуркин продолжал невозмутимо перелистывать журнал. Затылком он чувствовал недоумение Крючковского и от этого испытывал какую-то озорную школярскую радость.
— Я вас не агитировать пришел, Николай Николаевич, и не к сотрудничеству призывать. Меня беспокоит то, что творится последние месяц-два. Повальная шизофрения. Ссылки на экономические трудности несостоятельны, случаи наблюдаются во всем мире. Хотя в неблагополучных странах интенсивность выше. Что происходит с миром, профессор? — обернувшись, спросил Нуркин. При этом он постарался, чтобы вопрос звучал как можно драматичней.
— Ух, настырный! — воскликнул Крючковский и, наклонившись к селектору, проговорил: — Кофе.
Пройдясь вдоль окон, он резко остановился и вперил в Нуркина проницательный, по его мнению, взгляд.
— Откровенно?..
— Да, профессор! — жарко поддержал Нуркин.
— Гм, «что с миром»... Вы, Владислав... э-э...
— Просто Владислав, — разрешил гость.
— Вы, Владислав, не по адресу. Про мир — это к физикам. Явление приобрело уже такие масштабы, что одним социальным напряжением его не объяснить. Это вы верно подметили. Россия, допустим — Албания, еще Уганда какая-нибудь... с нами все ясно. Но почему Бельгия? Почему Кувейт? Австралия?.. Видимо, причина сугубо материальна. Если патология и играет какую-то роль, то отнюдь не первостепенную. Что-то происходит с миром. Вы совершенно правы.
В дверях появилась секретарша, и Крючковский умолк. Он отрешенно проследил за тем, как девушка ставит на стол поднос, как наливает в чашки из блестящего кофейника и, умеренно виляя задом, удаляется.
— Так о чем я?.. А! Ну что ж... Все это не похоже на шизофрению и, уж конечно, не имеет отношения к ложной памяти. Выдвигалось оригинальное определение — «немотивированная трансформация сознания», но и оно тоже хромает.
— Кем выдвигалось? — невзначай осведомился Нуркин.
— Так, один... Талантливый человек, но уж очень необразованный. Да дело, в общем, не в названиях. «Расщепление», «замещение»... Сложность в том, что эти термины обозначают из-вест-но-е, — по слогам произнес Крючковский. — А мы столкнулись с неизвестным.
Нуркин отпил кофе и, вежливо причмокнув вернул чашку на поднос. Кажется, бережливая девица насыпала в чайник растворимого.
— Если можно, подробнее о физических причинах, — попросил он. — В аспекте вашей специальности.
Крючковский наконец перестал расхаживать и сел.
— Подбиваете меня на дилетантские рассуждения о мироздании?
— В этой области мы с вами на равных, — лукаво заметил Нуркин.
— Хорошо. Что мы имеем? Десятки тысяч человек... да, уже десятки тысяч! Итак, все эти люди постепенно начинают осознавать в себе две разных личности. Появляются новые биографии — подробные, полноценные и, как правило, в той или иной степени вытесняющие память о настоящей жизни. Было бы этих людей не так много — и разговора нет. А так... Массовость! Вот камень преткновения. Болезнь? Возбудитель не найден. Остается предположить... — Крючковский замялся и исподлобья глянул на Нуркина.
— Я готов, профессор. Шокируйте.
— Вторая личность, развивающаяся в паци... э-э, в людях, не менее реальна, чем первая, если можно так выразиться — исконная. Иными словами, все эти «пришельцы» до поры где-то жили. Где и как? Тут я бессилен. Предлагайте любое: Марс, альфа Центавра, Большая Медведица — не промахнетесь.
— Николай Николаевич, наши пришельцы говорят по-русски и никаких Медведиц не помнят. Они с Земли.
— И опять вы правы. Тогда что? Другое измерение? Такой же бред.
— Истории пришельцев действительно подробны, но не всегда совпадают, — задумчиво проронил Нуркин.
— Значит, несколько измерений, — легко согласился Крючковский.
— Еще задачка: в прежней жизни все эти люди погибли.
— Тогда реинкарнация. Валите до кучи, уже не страшно.
— Не хотелось бы вас расстраивать, но такое можно услышать от любого мальчишки, особенно если он увлекается фантастикой. Я догадываюсь, что некоторые пытливые умы этой темой занимаются, и вы, как руководитель профильного института, должны быть в курсе.
— Есть такие, но уровень их любительский. Профессионалы даже не берутся, знают, что не по зубам.
Крючковский залпом махнул остывший кофе, и Нуркин учтиво подлил ему из чайника.
— Про любителей, — напомнил он.
— Зачем вам собирать всякую околесицу? Ну, уж коли язык мне развязали... Ох, дипломат!.. Найдете вы его или нет — ваши трудности. Борис Черных. Самородок, а возможно, гениальный мистификатор. Либо то и другое вместе. Лично я с ним незнаком, но, по свидетельствам сотрудников... сотрудниц преимущественно, — выразительно уточнил он, — человек неординарный. «Трансформация сознания» — это его перл. Он много чего наизобретал. Для него психология — что детский конструктор: как на душу легло, так и слепил. Его теория крайне противоречива. Зато он первым обратил внимание на массовость... как бы ее... ну видите, у нас даже и термина нет.
— Борис Черных... — повторил Нуркин. — Так, и что это за теория?
— Ой, я не вникал. Что-то из той же области, из фантастической. Многослойность пространства, отражения какие-то... Якобы существует бесконечное число похожих миров, населенных одними и теми же людьми... Бред, конечно. Якобы при определенном, э-э... усилии, что ли... можно по этим мирам передвигаться... Собственно, это находится далеко за рамками моей науки, да и за рамками науки вообще. Если интересуетесь подобным мифотворчеством, найдите Черных и сами обо всем расспросите. Если еще найдете.
— А что такое?
— Представьте, сгинул. Он мне тоже нужен. Для другого, для другого, — быстро оговорился Крючковский. — Дал задание разыскать, вот, девочки названивают. Дома нет, у знакомых не объявлялся. Наверно, уехал куда-то. Импульсивная натура, что с него взять?
— Телефончик бы...
— А, это у секретарши возьмите.
— Вы не знаете, вел ли он какие-нибудь записи?,
— Как ни странно, знаю. Обещал принести свои выкладки одному из начальников отдела. А в последний день до назначенной встречи пропал.
— Спасибо вам, Николай Николаевич. Когда я стану президентом, я вас не забуду. И вас, и ваш институт.
Нуркин поднялся и проверил, хорошо ли закрыл замочки кейса.
— С семью процентами и президентом? А я вас принял за человека здравомыслящего.
— Какие семь процентов?
— Ну, восемь. Больше вы не получите. И то — на первых выборах. На следующих провалитесь. Учтите, Владислав, маргинальный избиратель непостоянен.
— Мне не надо восемь процентов, профессор, — медленно отчеканил Нуркин. — Я заберу все сто.
— Как знаете, — грустно ответил Крючковский. — Сто так сто. Когда мир окончательно рехнется... Ах, вы на это и рассчитываете? Все равно зря. Я, например, за вас голосовать не пойду. Уж извините.
— Никаких выборов не будет, это раз. И два: моей победы вы, к сожалению, не увидите. Уж простите.
— Почему? — опешил профессор.
— Потому, — просто ответил Нуркин. — Пить много кофе — вредно.
— Да я не...
Крючковский внезапно схватился за сердце и зашарил ладонью в поисках подлокотника. Нащупав кресло, он попытался в него опуститься, но потерял равновесие и рухнул на пол. Дернув ногами, он коротко захрипел и утих. У него изо рта вывалился сгусток белой пены и, упав на вытертый коврик, превратился в сырое пятно.
— Врача! — крикнул Нуркин.
В кабинет вбежала секретарша, за ней еще несколько женщин — все начали рассыпать таблетки, таскать воду и размахивать над головой Крючковского какими-то папками. Нуркин с минуту посмотрел на эту бесполезную суету и, поймав секретаршу у ее стола, попросил телефон Бориса Черных.
— Подождать не можете?! — гневно воскликнула она.
— Это профессор ваш подождет, а у меня еще есть дела.
Оказавшись на улице, он сел в темно-синее «Вольво», по словам Немаляева — заговоренное от снайперов, прослушки и прочих напастей. «Линкольн», дарованный Широкову в качестве выходного пособия, ему нравился больше, но требования безопасности диктовали свое.
— Прошу вас, — сказала она, распахивая двустворчатую дверь, и Нуркин, благодарно склонив голову, прошел в кабинет.
Крючковский, сидевший, по-академически сцепив пальцы, встал и сделал шаг навстречу.
— Здравствуйте, очень рад, — произнес он и представился: — Николай Николаевич.
— Владислав Борисович, — ответно назвался Нуркин.
Они пожали руки, скорее формально, чем приязненно, и Крючковский вернулся на свое место в торце длинного стола. Нуркин выдвинул ближнее кресло и тоже сел.
Если с секретаршей он ошибся, то помещение было именно таким, каким он его представлял: плохо покрашенные стены, гнутые алюминиевые жалюзи и пара лобастых субъектов в золоченых рамках. «Осколки имперского шика, — подумал он. — Последняя цитадель чистой науки».
Профессор, хоть и не носил бороды, кабинету вполне соответствовал. Прямая переносица, начинавшаяся от двух могучих морщин между бровями, упиралась в седые мохнатые усы. Остальное, кажется, было лишь дополнением: глаза, рот, щеки — все куда-то девалось и пряталось за героическими усищами. Костюмчик профессор носил вроде бы и новый, но сшитый по моде семидесятых, отчего возникало непреодолимое желание положить в его бледную ладонь немного мелочи.
— Э-э... Николай Николаевич... — с натугой выдавил Нуркин. — Я бы не позволил себе беспокоить столь занятого человека, как вы...
— Бросьте вы это, — скривился Крючковский. — Давайте сразу к делу.
— Согласен, — с облегчением проронил Нуркин. — У меня к вам есть одно предложение и несколько вопросов.
— Относительно предложения я могу догадаться. Только знаете, Владислав... Владислав Борисович, я далек от политики. Всю жизнь не участвовал ни в каких партиях, а уж под старость тем более не стану. Впрочем, весьма признателен, — спохватившись, добавил профессор. — Благодарю за доверие и...
— "И так далее", — со смехом подсказал Нуркин. — Понимаю. Конечно, я попросил о встрече вовсе не для этого. Вопросы... Вот, кстати, и они.
Сановный визитер раскрыл кейс и выложил на стол толстый журнал в невзрачной обложке с блеклым заглавием «Вопросы общей психиатрии».
— "Вероятные причины ошибочного объяснения новейших процессов в массовом сознании", — без запинки воспроизвел Нуркин.
— О-о! — польщенно молвил Крючковский. — Вы находите время для чтения моих статей?
— В перерывах между глумлением над демократическими святынями и раздачей презервативов, — откровенно высказался Нуркин. — Вы ведь меня за фигляра держите?
— Нет, почему же. Тут все достаточно ясно. Ваш расчет верен, и процентов семь-восемь на следующих выборах я вам гарантирую. Так что вас привело? А, статья. Ну, и?..
— В статье говорится о неверном диагнозе, который сейчас ставят направо и налево.
— "Ложная память", да. Точнее, это не болезнь, а лишь симптом, но... но там же все написано. Или вы желаете изучить данную тему глубже? Для этого необходимы фундаментальные знания.
— Нет, ложная память меня не интересует. Я хотел бы услышать от вас настоящую причину.
— Простите, не понял. Причину чего?
— Происходящего с людьми.
— Ах вот оно что... Сомневаюсь, что это поможет вашей карьере.
— Николай Николаевич, забудьте о моей карьере. Я здесь как частное лицо. Пытливое и алчущее истины.
— С чего же вы взяли, что я владею этой самой истиной?
— Помните прежний девиз? Критикуя — предлагай.
— Вы думаете, мне известна причина?
— Да, я так думаю. Во всяком случае, у вас есть версии. Это вытекает из текста.
— Гм, смотрите-ка... Читали внимательно. Вдвойне приятно. Коллеги еще не раскачались, а вы, не специалист, уже откликнулись. Но я должен повториться: методики, используемые в предвыборной борьбе, относятся к психологии макроколлектива, а это совсем другая наука. Мы же лечим больных и никакой помощи в плане повышения рейтинга оказать не сможем.
Профессор упер руки в столешницу и поднялся. Нуркин продолжал невозмутимо перелистывать журнал. Затылком он чувствовал недоумение Крючковского и от этого испытывал какую-то озорную школярскую радость.
— Я вас не агитировать пришел, Николай Николаевич, и не к сотрудничеству призывать. Меня беспокоит то, что творится последние месяц-два. Повальная шизофрения. Ссылки на экономические трудности несостоятельны, случаи наблюдаются во всем мире. Хотя в неблагополучных странах интенсивность выше. Что происходит с миром, профессор? — обернувшись, спросил Нуркин. При этом он постарался, чтобы вопрос звучал как можно драматичней.
— Ух, настырный! — воскликнул Крючковский и, наклонившись к селектору, проговорил: — Кофе.
Пройдясь вдоль окон, он резко остановился и вперил в Нуркина проницательный, по его мнению, взгляд.
— Откровенно?..
— Да, профессор! — жарко поддержал Нуркин.
— Гм, «что с миром»... Вы, Владислав... э-э...
— Просто Владислав, — разрешил гость.
— Вы, Владислав, не по адресу. Про мир — это к физикам. Явление приобрело уже такие масштабы, что одним социальным напряжением его не объяснить. Это вы верно подметили. Россия, допустим — Албания, еще Уганда какая-нибудь... с нами все ясно. Но почему Бельгия? Почему Кувейт? Австралия?.. Видимо, причина сугубо материальна. Если патология и играет какую-то роль, то отнюдь не первостепенную. Что-то происходит с миром. Вы совершенно правы.
В дверях появилась секретарша, и Крючковский умолк. Он отрешенно проследил за тем, как девушка ставит на стол поднос, как наливает в чашки из блестящего кофейника и, умеренно виляя задом, удаляется.
— Так о чем я?.. А! Ну что ж... Все это не похоже на шизофрению и, уж конечно, не имеет отношения к ложной памяти. Выдвигалось оригинальное определение — «немотивированная трансформация сознания», но и оно тоже хромает.
— Кем выдвигалось? — невзначай осведомился Нуркин.
— Так, один... Талантливый человек, но уж очень необразованный. Да дело, в общем, не в названиях. «Расщепление», «замещение»... Сложность в том, что эти термины обозначают из-вест-но-е, — по слогам произнес Крючковский. — А мы столкнулись с неизвестным.
Нуркин отпил кофе и, вежливо причмокнув вернул чашку на поднос. Кажется, бережливая девица насыпала в чайник растворимого.
— Если можно, подробнее о физических причинах, — попросил он. — В аспекте вашей специальности.
Крючковский наконец перестал расхаживать и сел.
— Подбиваете меня на дилетантские рассуждения о мироздании?
— В этой области мы с вами на равных, — лукаво заметил Нуркин.
— Хорошо. Что мы имеем? Десятки тысяч человек... да, уже десятки тысяч! Итак, все эти люди постепенно начинают осознавать в себе две разных личности. Появляются новые биографии — подробные, полноценные и, как правило, в той или иной степени вытесняющие память о настоящей жизни. Было бы этих людей не так много — и разговора нет. А так... Массовость! Вот камень преткновения. Болезнь? Возбудитель не найден. Остается предположить... — Крючковский замялся и исподлобья глянул на Нуркина.
— Я готов, профессор. Шокируйте.
— Вторая личность, развивающаяся в паци... э-э, в людях, не менее реальна, чем первая, если можно так выразиться — исконная. Иными словами, все эти «пришельцы» до поры где-то жили. Где и как? Тут я бессилен. Предлагайте любое: Марс, альфа Центавра, Большая Медведица — не промахнетесь.
— Николай Николаевич, наши пришельцы говорят по-русски и никаких Медведиц не помнят. Они с Земли.
— И опять вы правы. Тогда что? Другое измерение? Такой же бред.
— Истории пришельцев действительно подробны, но не всегда совпадают, — задумчиво проронил Нуркин.
— Значит, несколько измерений, — легко согласился Крючковский.
— Еще задачка: в прежней жизни все эти люди погибли.
— Тогда реинкарнация. Валите до кучи, уже не страшно.
— Не хотелось бы вас расстраивать, но такое можно услышать от любого мальчишки, особенно если он увлекается фантастикой. Я догадываюсь, что некоторые пытливые умы этой темой занимаются, и вы, как руководитель профильного института, должны быть в курсе.
— Есть такие, но уровень их любительский. Профессионалы даже не берутся, знают, что не по зубам.
Крючковский залпом махнул остывший кофе, и Нуркин учтиво подлил ему из чайника.
— Про любителей, — напомнил он.
— Зачем вам собирать всякую околесицу? Ну, уж коли язык мне развязали... Ох, дипломат!.. Найдете вы его или нет — ваши трудности. Борис Черных. Самородок, а возможно, гениальный мистификатор. Либо то и другое вместе. Лично я с ним незнаком, но, по свидетельствам сотрудников... сотрудниц преимущественно, — выразительно уточнил он, — человек неординарный. «Трансформация сознания» — это его перл. Он много чего наизобретал. Для него психология — что детский конструктор: как на душу легло, так и слепил. Его теория крайне противоречива. Зато он первым обратил внимание на массовость... как бы ее... ну видите, у нас даже и термина нет.
— Борис Черных... — повторил Нуркин. — Так, и что это за теория?
— Ой, я не вникал. Что-то из той же области, из фантастической. Многослойность пространства, отражения какие-то... Якобы существует бесконечное число похожих миров, населенных одними и теми же людьми... Бред, конечно. Якобы при определенном, э-э... усилии, что ли... можно по этим мирам передвигаться... Собственно, это находится далеко за рамками моей науки, да и за рамками науки вообще. Если интересуетесь подобным мифотворчеством, найдите Черных и сами обо всем расспросите. Если еще найдете.
— А что такое?
— Представьте, сгинул. Он мне тоже нужен. Для другого, для другого, — быстро оговорился Крючковский. — Дал задание разыскать, вот, девочки названивают. Дома нет, у знакомых не объявлялся. Наверно, уехал куда-то. Импульсивная натура, что с него взять?
— Телефончик бы...
— А, это у секретарши возьмите.
— Вы не знаете, вел ли он какие-нибудь записи?,
— Как ни странно, знаю. Обещал принести свои выкладки одному из начальников отдела. А в последний день до назначенной встречи пропал.
— Спасибо вам, Николай Николаевич. Когда я стану президентом, я вас не забуду. И вас, и ваш институт.
Нуркин поднялся и проверил, хорошо ли закрыл замочки кейса.
— С семью процентами и президентом? А я вас принял за человека здравомыслящего.
— Какие семь процентов?
— Ну, восемь. Больше вы не получите. И то — на первых выборах. На следующих провалитесь. Учтите, Владислав, маргинальный избиратель непостоянен.
— Мне не надо восемь процентов, профессор, — медленно отчеканил Нуркин. — Я заберу все сто.
— Как знаете, — грустно ответил Крючковский. — Сто так сто. Когда мир окончательно рехнется... Ах, вы на это и рассчитываете? Все равно зря. Я, например, за вас голосовать не пойду. Уж извините.
— Никаких выборов не будет, это раз. И два: моей победы вы, к сожалению, не увидите. Уж простите.
— Почему? — опешил профессор.
— Потому, — просто ответил Нуркин. — Пить много кофе — вредно.
— Да я не...
Крючковский внезапно схватился за сердце и зашарил ладонью в поисках подлокотника. Нащупав кресло, он попытался в него опуститься, но потерял равновесие и рухнул на пол. Дернув ногами, он коротко захрипел и утих. У него изо рта вывалился сгусток белой пены и, упав на вытертый коврик, превратился в сырое пятно.
— Врача! — крикнул Нуркин.
В кабинет вбежала секретарша, за ней еще несколько женщин — все начали рассыпать таблетки, таскать воду и размахивать над головой Крючковского какими-то папками. Нуркин с минуту посмотрел на эту бесполезную суету и, поймав секретаршу у ее стола, попросил телефон Бориса Черных.
— Подождать не можете?! — гневно воскликнула она.
— Это профессор ваш подождет, а у меня еще есть дела.
Оказавшись на улице, он сел в темно-синее «Вольво», по словам Немаляева — заговоренное от снайперов, прослушки и прочих напастей. «Линкольн», дарованный Широкову в качестве выходного пособия, ему нравился больше, но требования безопасности диктовали свое.