Прошкин Евгений Александрович. Слой

   Петр послонялся по квартире и включил телевизор.
   — ...квадратного метра жилья до рекордно низкой отметки. Строительные компании спешно замораживают объекты, половина уже объявила о своем банкротстве.
   Он подошел к телевизору и повернул тугой переключатель. Щелк.
   — ...рухнула последняя надежда российской экономики — нефтяной экспорт. Специалисты Дредупреждали об этом еще две недели назад. После краха таких монстров, как «Сони» и «Кока-кола», было бы странно ожидать...
   Щелк.
   — ...столь болезненная реакция на неизвестное. Человек вообще склонен преувеличивать опасность в тех случаях, когда он не в состоянии прогнозировать дальнейшее развитие событий. Пословица «Знакомый черт лучше незнакомого ангела» как нельзя лучше иллюстрирует...
   Убавив громкость, Петр разыскал маленький FM-приемник, купленный Ренатом у соседей-наркоманов, и попробовал поймать что-нибудь легенькое. Во всем диапазоне слышалось лишь сухое потрескивание. Два десятка станций, в которых он всегда путался, словно сгинули.
   Петр вернулся к телевизору и снова переключил ручку. На экране появилась белоснежная студия с белоснежно одетым Сидорчуком. Рядом с ним, за столом в виде огромной белоснежной гайки, сидел... Немаляев. Петр быстро покрутил колесико громкости — похоже, интервью уже заканчивалось.
   — Если под политической программой вы подразумеваете некое заклинание, по произнесении которого мы погрузимся в сплошной мед и шоколад, то такой программы у меня, естественно, нет, — вальяжно проговорил Немаляев.
   «Быстро сработали, — подумал Петр. — Нуркин еще теплый, а Сан Саныч уже в телевизоре».
   — Что же есть, Александр Александрович? — подобострастно спросил Сидорчук. — Что вы предлагаете в качестве первоочередных мер?
   — Перепись населения. Многие люди изменились, они уже не те, кем их привыкли считать и кем они себя считали сами.
   — Вы имеете в виду, э-э... всех заболевших?
   — Они не более больны, чем мы с вами. То, что называют массовым психозом, на самом деле таковым не является. А перепись, или, лучше, — инвентаризация, нам нужна для того, чтобы выявить тех, кто находится не на своем месте.
   — Александр Александрович, расскажите об этом чуть подробней.
   — Пока рано, — таинственно произнес Немаляев. — Сейчас я могу обратиться только к тем, кого вы причисляете к заболевшим. — Он выпрямил спину и сосредоточился. — Друзья мои. Мы все разные. Мы всегда были разными, просто в нынешних условиях это приняло...
   В коридоре задребезжал телефон, и Петр, чертыхнувшись, встал с дивана. Звонков он ни от кого не ждал и в другой ситуации отвечать не стал бы, но сейчас ему почему-то подумалось, что это касается пропавшего Константина.
   Звонила Настя.
   — Петр? Привет. У меня к тебе вот что. Я тут на твое Ополчение наткнулась...
   — Какое Ополчение? — удивился Петр.
   — Народное, какое еще. Банда — человек пятьдесят или больше. Они мне номерок записали, хочешь — звякни. Главный у них по кличке Пулемет. Я, как только услышала, сразу поняла: отморозки, крутых из себя корчат. Ну, а ты сам решай. Телефон пишешь, нет?
   — Да, да! — спохватился он.
   Петр нацарапал на жирных обоях семь цифр и, сердечно поблагодарив, повесил трубку.
   Когда он вошел в комнату, интервью с Немоляевым уже закончилось. Дикторша объявила, что это был экстренный выпуск, переданный в связи с массовыми волнениями.
   Еле прочитав собственные каракули, он набрал Номер и затанцевал от нетерпения. Пулемет. Надо же, Насте не понравилось. Потому что она овца.
   «Отморозки»! Отморозки — это у Зайнуллина, а у Пулемета люди достойные. Не лучше, конечно чем были в его собственной сотне, но тоже ничего. А что до клички — просто его зовут Максим. Вот и все.
   Максим поднял трубку после одиннадцатого гудка.
   — Здорово, сотник! — заорал Петр. — Тебя когда перекинуло?
   — Чего?.. Ты кто?
   — Еремин я, Еремин!
   — А-а... чего надо? — недовольно спросил Пулемет.
   — У тебя, наверно, мозги еще не вправились. Я Еремин, сотник. Ты же меня знаешь!
   — Знаю, знаю. Зачем звонишь, Еремин?
   — Пулемет, ты не оклемался еще. Ты въехал — кто ты и где ты? По-моему, нет.
   — Я в курсе, Еремин. И парни тоже. Так что держись от меня подальше. Вместе со своей сотней. Сколько вас тут?
   — Нас двое.
   В трубке раздался дружный хохот — видимо, ним общались через встроенный динамик.
   — Нас двое, Пулемет, но это не значит, что твоя половина сотни...
   — Не половина, Еремин, — мрачно сказал он. — Мы здесь все. Причину объяснять не надо?
   — Ну-ка...
   — Кто-то уничтожил Ополчение. Кто-то из твоих, Еремин.
   — Не может быть.
   — Он заложил больше ста человек, прокуратура пошла по цепочке, в итоге...
   — Этого не может быть! — крикнул Петр.
   — Ты ручаешься за каждого?
   — А ты?
   — Я — нет, — признался Пулемет.
   — И я тоже... Послушай, я был здесь! Я в этом слое вообще первый!
   — Да он Петр Первый! — сказал кто-то рядом с Максимом, и народ опять захохотал.
   — Все, что здесь сделано, — сделано нами, — быстро заговорил Петр, глотая обиду. — Черный список, Нуркин... Вы пришли на готовое! Здесь и без вас...
   — Лично я предпочел бы жить там, — оборвал его Максим. — Но кто-то из твоих поставил всех нас к стенке. Ты был уже покойник, но ответственность все равно лежит на тебе. Так что постарайся спрятаться поглубже. И запомни еще одно: если до меня дойдет, что ты к этому хоть как-то причастен, я тебя, Еремин...
   Петр разъяренно бросил трубку и, врезав ногой по хлипкой стенке, пробил ее насквозь. Если б они знали, как дорого он заплатил за смерть Нуркина! Пожелай Немаляев видеть не Костю, а его самого, Петр не стал бы и думать. Нуркин, верхняя строка в черном списке... да что там список! Нуркин — реальная опасность. Там, здесь, где угодно. Вернее, был опасностью. Теперь — нет. Благодаря ему, Петру Первому. Ха-ха, смешно. А это быдло — «спрячься поглубже»...
   Петр ударил по стене еще раз, но дырки не получилось. Злость постепенно переходила в ненависть, а это чувство адреналином не кормило, оно было куда тоньше.
   Он поймал себя на том, что ищет записку от Рената. Телефон Зайнуллина и компании оказался на куxнe, там, где Петр его и кинул. Разгладив смятую бумажку, он принялся накручивать медлительный диск.
   — Ренат? — нервничая, спросил он.
   — Щас позрву, — ответили на том конце. Прежде чем Ренат подошел к аппарату, до Петра донесся спор Зайнуллина с кем-то из подчиненных:
   — На хер мне этот осел?
   — Позвонил же...
   — Скажи, меня нет.
   — Я уже сказал, что есть.
   — Вот сука, неймется ему! Типа у меня дел больше никаких, с говном со всяким... Петруха? Чего хотел? — спросил в трубку Ренат, не меняя интонации.
   Петр молча положил палец на рычаг.
   Постояв с минуту, он сорвал телефон и швырнул его на пол. Петр топтал его ногами до тех пор, пока на черном паркете не осталась горсть пластмассового хлама.
   Покончив с телефоном, он вбежал на кухню и распахнул дверцы мойки. Схватил тарелку, размахнулся и... поставил ее на место.
   Нет, так не годится. Бить посуду — это бабья истерика. Он заставил себя сесть на табуретку и выкурить две сигареты подряд. Ну вот, уже лучше. Он снова успокаивался, на этот раз — неторопливо и основательно, до полного окаменения.
   — Ну вот, Петя, ну вот, — заявил он вслух. — Поменьше импульсов, побольше конструктива. Не надо никого ненавидеть, не стоят они того.
   Ухватив за ручки клетчатую сумку и вытащив ее из-под стола, Петр поволок в комнату.
   — Спасибо, Ренатик, спасибо, родной, — приговаривал он. — Не поскупился, Ренатик. А что, гнида, говном меня назвал... А ничего. А мы не гордые.
   Раздвинув диван, он принялся выкладывать на него оружие. Железки цеплялись друг за друга, путались в автоматных ремнях, но Петру это даже нравилось. Он нарочито медленно вынимал один «ствол» за другим и ровными рядами складывал их на покрывало.
   Больше всего в сумке было пистолетов. Новенькие, густо смазанные, завернутые в пергамент. Две штуки — даже в заводских коробках из темного, рыхлого картона.
   «На кой им столько пистолетов?» — озадачился Петр. В боковом кармане, свернутые в большой рулон, лежали четыре заплесневелых портупеи. Видно, очутившись на складе, ребята гребли все, что попадалось под руку. Психи.
   Петр брезгливо швырнул портупеи в угол и сосчитал автоматы. Семь единиц. Неплохо. Он отодвинул сумку ногой, но тут же подтянул обратно — промасленная газета, оставшаяся на дне, весила подозрительно много. Он пощупал набухшую, рвущуюся под пальцами бумагу и извлек толстый лист чего-то мягкого. Петр осторожно устроил его на подушке и стряхнул ошметки газеты. И ахнул.
   Пластит, грамм семьсот. Взрывчатка имела нежно-желтый цвет и по консистенции напоминала крутое, идеально замешенное тесто.
   Петр бережно упаковал пластит в несколько полиэтиленовых пакетов и убрал его в гардероб, к стоявшему в углу «штайру». Затем достал простыню и, разодрав ее на длинные лоскуты, приступил к чистке оружия. На это занятие у него ушло часа полтора, а может, и больше — Петр не засекал. Он настолько увлекся, что даже не заметил, как открыли дверь.
   Это был Ренат. Ренат и его психи, всего — пятеро. Пять «стволов» смотрело ему в лицо.
   — Я звонить не стал, у меня же ключ, — сказал Зайнуллин. — В смысле в дверь. В телефон-то я звонил — о-го-го! А ты трубку не берешь. А-а... — протянул он, увидев на полу осколки. — Теперь понятно. А я думал, осерчал Петруха, общаться не хочет. А ты тут... Поня-атно...
   — Вот здорово! — оскалился какой-то боец. — Он за нас все почистил, а то этот солидол хрен отмоешь.
   Петр невозмутимо вытер руки тряпкой и бросил ее на диван.
   — Ты чего пришел? — спросил он у Рената. Остальных он принципиально не замечал.
   — Мы, Петрух, штат расширяем. «Стволы» нужны. А вам на двоих с Костей... зачем вам так много? Да ты не огорчайся. Я почему тебе тогда их подарил? Потому что, сука, нести тяжело. А сейчас мы налегке.
   Он толкнул двоих бойцов, и те начали собирать оружие в сумку.
   — Ты меня убьешь? — равнодушно осведомился Петр.
   — Сам выбирай. Дашь нам уйти без шума — живи. Только это... «браслетики» у вас где-то мотались. Я тебя от греха... Вот скажи, ты на моем месте как бы поступил?
   — Я бы, честно говоря, постеснялся. Подарки назад не забирают.
   — Вот ты какой. Все у тебя непросто. А я считаю, нормально. Нашли, нет?
   Ренату отдали наручники, и он с поклоном пригласил Петра к батарее.
   — Ты только не переживай, Петруха, — приговаривал он. — Ключик я, конечно, в унитаз брошу, вдруг твой Костя прямо сейчас заявится. А без ключа, хошь не хошь, повозитесь. А мы и уйдем подальше. Да, с квартирки мы с той съезжаем, можешь не беспокоиться. Ни звонить, ни стрелять не надо, лады? Хозяева, сука, и так горя хлебнули. Ну вот... Не скучай, дверку мы прикроем.
   — Все забрали? — спросил Петр. — Хоть что-нибудь, хоть вшивую «пээмку»!..
   — Извини. Мне знаешь сколько народу вооружать? У вас винтовочка с оптикой — ею и обходитесь. Да Костя еще ножики метать умеет. Авось не пропадете. Бывай, Петруха.
   Ренат похлопал его по щеке и направился к выходу. Бойцы, крякнув, подхватили баул и пошли следом. В туалете клацнул выключатель, потом надсадно загудел бачок. Входную дверь они, как было обещано, закрыли.
   Петр посидел с минуту в раздумье и осмотрел подоконник. У Кости всегда был под рукой набор гнутых скрепок. Ах, черт!.. Скрепки лежали не здесь, а у Бориса, на новой базе они уже были не нужны. Он на всякий случай обшарил пол, рассмотрел глубокие щели в паркете, но ничего подходящего не обнаружил.
   Можно было поорать, разбить стекло или сделать что-нибудь еще в том же духе, но он заранее предвидел бесполезность подобных поступков. Никто, кроме мародеров, на зов не откликнется.
   Петр отстранение перебирал в уме различные способы освобождения, однако все они относились скорее к цирковым трюкам. Единственный вариант, который он не отбросил сразу, заключался в отпиле руки, но ножовки у него также не было.
   Внезапно из прихожей донесся какой-то шорох. Все, кому положено и не положено, имели ключи. Воображение тут же нарисовало обглоданный труп, поэтому, когда в дверь позвонили, он даже обрадовался. Все-таки не крысы.
   Решив, что внутри никого нет, люди на лестнице перестали шептаться и заговорили в голос. Петр молчал и ждал — это единственное, на что он был способен.
   Прислушиваясь к голосам, он пытался сосчитать, сколько там народу, но это никак не удавалось. Выходило одно: много. Очень много. Гораздо больше, чем требуется для квартирной кражи.
   Теряя осторожность, они говорили все громче, и Петр уже мог разбирать отдельные реплики. Кажется, кто-то рассказывал анекдот. Юмора Петр не понял, но когда все засмеялись... когда они заржали в пять или семь глоток...
   Так смеялись сегодня — по телефону. Люди были от Пулемета. Подтверждая эту неприятную догадку, кто-то обратился к Пулемету по имени. И тот ответил — окончательно развеяв сомнения.
   Да лучше бы это были крысы! Зачем они приперлись? Петр судорожно подергал рукой — «браслет» ободрал кожу. И ничего более. И уже никакой надежды.
   Уяснив, что с замком не справиться, Пулемет и компания начали попросту вышибать дверь.
   «Почему ты не железная?» — безмолвно воскликнул Петр. Дверь была старая, целиком деревянная, — теперь такие стоят бешеных денег, но выдержать натиск пятерых — семерых? — здоровых мужиков она могла недолго. Вскоре раздался первый скрип — тонкий, едва заметный, но если появилась трещина, то работы оставалось уже немного.
   «Десять ударов, — загадал Петр. — На одиннадцатый дверь разломится. Я буду клясться, что в моей сотне предателей нет, но на Пулемета это не подействует. Если он не поленился приехать, значит, уверен».
   От напряжения Петру померещилось, что по квартире кто-то расхаживает. Он вздрогнул и вжался в угол. За стенкой что-то звякнуло, потом шаги приблизились и остановились где-то рядом.
   — Петр? — тихо позвал Константин.
   — Здесь я, здесь, — заволновался он.
   — Кто это с тобой так?
   — Ренат. Ключ в унитаз спустил, зараза. Там снаружи...
   — Я видел. На улице толпа...
   — Ты через черный ход, да? Я и забыл про него.
   — Что толку? «Пушка» твоя где? Дверь трещала все громче. Подсчет ударов Петр прекратил, но десятый, последний, был явно не за горами.
   — Все унесли, сволочи. А! В шкафу винтовка. Держи. — Петр свободной рукой вытащил из кармана сияющий патрон и отдал его Косте. — Из винтовки точно перерубит, не промахнись только.
   — Погоди...
   Константин сунул патрон в брюки и, выбежав из комнаты, через секунду вернулся.
   — Вот, Настина. — Он показал обычную заколку и, зажав ее в зубах, согнул буквой Г. — Сейчас, сейчас. Опыт имеем.
   Наручники поддались легко, как почтовый ящик.
   — А что им надо? — спросил Костя.
   — Это сотня Пулемета.
   — Да, я некоторых узнал.
   — Пришли мстить. За то, что кто-то из моей сотни якобы сдал все Ополчение...
   Шум на площадке почему-то прекратился, и стали слышны разговоры. Один предлагал стрелять в замок, другой — ждать на улице, третий доказывал, что Еремин ушел в тину и здесь больше не появится.
   — Понятно, — сказал Костя.
   — Что тебе понятно?.. Тебе это безразлично?
   — Некогда, валить нужно.
   Константин не дыша приоткрыл дверцу шкафа и извлек из него винтовку. «Штайр», с тех пор как его принесли, был все так же замотан в линялую занавеску и со стороны напоминал не то детскую лопату, не то детское же весло. Выделялась лишь трубка прицела, и, чтобы не разбить оптику, Костя крепко обхватил ее ладонью.
   — Немаляев хочет с тобой повидаться, — сказал он на ходу.
   — Стой! — Петр взял его за локоть и развернул к себе лицом. — Про Ополчение...
   — Это необходимо? Именно сейчас? Я тебе потом все объясню.
   — Объяснишь?! — крикнул Петр. — Что тут объяснять?
   В дверь заухали с новой силой.
   — Не тем голову забиваешь. Нам бы ноги унести.
   — Давай по одному, — приказал Петр. — Ты первый, я за тобой.
   — А что с Немаляевым? Ты с ним поговоришь?
   — О чем?
   — Об условиях мира.
   — Потом решим. Линяй.
   — Где встретимся?
   — Да где... — раздраженно молвил Петр. — у Немаляева. Сегодня суббота? Место он тебе скажет. В десять. Все, пошел!
   Константин метнулся в коридор, завернул в темный закуток и, осторожно выглянув, шагнул в удушливую сырость запасной лестницы. Черным ходом давно не пользовались — многие двери были забиты досками или вовсе заложены кирпичом. Спускаясь по осклизлым ступенькам, Костя то и дело замирал, пытаясь даже не по звуку — по движению воздуха определить, не ждет ли его кто внизу.
   Про черный ход орава Пулемета не знала. Константин благополучно достиг первого этажа и, прикинувшись для гарантии пьяным, выбрался в тенистый, неимоверно замусоренный двор.
   Он небрежно закинул винтовку на плечо и, сунув свободную руку в карман, направился к кривому переулку, прочь от подъезда с возбужденной сотней расстрелянного Пулемета.
   Пройдя весь переулок и свернув к площади, Константин себя поздравил: преследования не было. Вопрос, удалось ли уйти Петру, он себе не задавал. На Родине сотника считали заговоренным — даже от насморка. Удача изменила ему лишь однажды, но это была мина, тут уж ничего не поделаешь. Петр вырвется, обязательно вырвется.
   Оказавшись на площади, Константин миновал перекрытый швеллером вход в метро, затем сожженное дотла кафе и вышел к красивому зданию с обрывками плакатов на фасаде.
   Народу вокруг было на удивление много. Кто-то дрался, где-то визжала женщина, несколько человек раскачивали, стремясь перевернуть, черный «БМВ» — все это происходило как-то весело, с задором и абсолютно никого не волновало.
   Пьяные попадались довольно часто, и походку Костя решил не менять. Так он и брел — шатаясь напевая дурацкую песню и помахивая «штайром» в занавеске.
   До десяти вечера было еще пять часов. За это время можно пообедать, влюбиться в хорошую девушку, расстаться, стать героем и найти свою смерть. Или то же самое, но в обратном порядке.
   Костя подумал о том, что жизнь — это удивительная штука. Особенно когда у тебя на плече винтовка, а не лопата.
 

* * *

 
   Немаляев перевернул последнюю страницу и, дочитав до конца, вернулся к началу.
   Смерти нет. Умирая, человек всего лишь теряет одну из бесчисленных теней...
   Ничего не понятно. Такое впечатление, что самое главное Черных оставил в голове. Либо не доверил бумаге, либо счел это настолько элементарным, что поленился записать. Костя сказал: смысл жизни и смерть — одно и то же, этому никто не научит. Правду сказал Костя.
   Немаляев кликнул охранника и спросил про врача.
   — Две минуты назад связывался, — ответил он. — Уже близко, сейчас будет.
   — Дядя Саш, вы себя плохо чувствуете?
   — Хорошо, Людочка, хорошо. Ты вот что. Давай-ка вон в ту дверь, через коридор, дальше тебя проводят. Мы весь этаж перепланировали, заблудиться можно. Но тебя проводят. Покушай, телевизор посмотри.
   — А вас еще будут показывать?
   — Вечером должны. И завтра три раза.
   — Давно вы это интервью записали?
   — На прошлой, неделе. Мы с Сидорчуком четыре версии подготовили, на все случаи жизни. Иди, сказал! — прикрикнул Немаляев. — Ну?! — бросил он охраннику.
   — Уже в лифте, — доложил тот. В комнату втащили пожилого мужчину в черной шапочке, надвинутой до подбородка.
   — Да снимите, снимите, олухи! — заорал Немаляев.
   Шапку стянули, и мужчина, дико озираясь, попятился назад. Боец, вошедший следом, ткнул его пальцами в спину и поставил у ног врача пузатый металлический чемодан.
   — Я никого лечить не буду, — заявил доктор. — Во-первых, при таком скотском отношении... А во-вторых, вы не того похитили. Я не хирург, я анестезиолог. Неужели у вас нет своего персонала?
   — Во-первых, вас не похитили, — хладнокровно произнес Немаляев, кивком приказывая охранникам убираться. — Во-вторых...
   Он открыл тумбу и бросил на стол пачку стодолларовых банкнот.
   — Десять тысяч, доктор. Вам их надолго хватит.
   — Я анестезиолог, — мучительно выговорил тот. — Вы знаете, что это такое? Если кого-то из ваших людей ранили...
   — Именно вас мне и надо. Я слышал, если переборщить с наркозом...
   — Но это убийство!
   — Что же вы все вперед забегаете? Убить надо так, чтобы потом можно было спасти. Мне нужна клиническая смерть. Временная, — подчеркнул Немаляев.
   — Забирайте свои деньги и отпустите меня.
   — Еще десять. Сколько вы получаете в больнице?
   — Это огромный риск. Даже в стационаре. Сначала необходимо всестороннее обследование: сердце, почки, легкие... Нет, я не подпишусь.
   — А разве у вас есть выбор, доктор? — печально вопросил Немаляев. — Делайте, что говорят.
   Врач продолжал капризничать. Немаляев увеличил сумму до тридцати и пригрозил в случае отказа сжечь квартиру — вместе с семьей.
   — Если все закончится неудачей... — тоскливо произнес доктор.
   — Безусловно. Живым вас отсюда не выпустят. Я могу дать вам гарантии, но чего они будут стоить после моей смерти? Так что мы с вами одинаково заинтересованы.
   — Когда последний раз пили? — буркнул анестезиолог.
   — Пять дней без алкоголя.
   — Заранее готовились? Вы, уважаемый, больны. Психически. Хотя сейчас это модно. Утром завтракали?
   — Само собой.
   — Много съели-то?
   — Так... Вообще да.
   — Прекрасно. Заблюете весь свой евроремонт.
   — Это вас забавляет, доктор?
   — Утверждает в мысли, что все люди равны. Поверьте, блевать икрой и перловой кашей — практически одно и то же. Сколько вы весите?
   — Восемьдесят два.
   — Возраст?
   — Шестьдесят один.
   Немаляев ответил еще на дюжину вопросов, часть из которых, как ему показалось, не имела к делу никакого отношения. Врач тем временем открыл чемодан и выложил часть своего хозяйства на стол. Шприцы и ампулы рядом с пачками долларов выглядели как стандартная обложка детектива.
   — Тридцать минут, — предупредил врач.
   — Мало. За полчаса не успею. Доктор посмотрел на него как на летающую лошадь.
   — Сорок, это максимум. Или нас обоих вынесут отсюда вперед ногами. Так, ложитесь на диван. Он у вас под пленочкой? Это хорошо.
   — Почему?
   — Отмывать легче. Работайте кулаком. Энергичней. Хорошие вены...
   — Мне все это говорят. С детства.
   — Просто вас хвалить больше не за что. — Доктор ввел толстую иглу и развязал резиновый жгут. — Не передумали?
   — Нет...
   Свет мгновенно погас. Немаляев увидел звезды — такими, какими их не видел никто. Крупные и близкие, словно яблоки на дереве, они не слепили, наоборот — дышали ледяным холодом, заставляя его сжиматься в комок и, главное, чувствовать себя комком. Точкой.
   — Борис... Борис! Черных! Ты мне нужен!.. Немаляев не знал, действительно ли он кричит или ему только кажется. Впрочем, это было неважно. Проваливаясь дальше, глубже, в самый холод, он преодолел ту черту, до которой еще хотелось вернуться, и теперь ни о чем не жалел...
   Прежде чем открыть глаза, он заслонил их ладонью — солнце стояло в самом зените. По небу неслись маленькие затейливые облака, но ветра совсем не чувствовалось. Под спиной, угодливо проминаясь, лежал шелковый песок. Впереди ласково! бултыхалось бесконечное ярко-синее море.
   Нет, это должен быть океан.
   Он положил на лицо футболку и заставил себя задуматься. Против пляжа Немаляев не возражал, но все не мог сообразить, как здесь оказался. Он ожидал чего-то другого.
   В сознании постепенно стала собираться мозаика, некое подобие объяснения, но пока это было слишком обрывочно и недостоверно.
   Пляж — его собственность... Вон от тех пальм и до той скалы — все принадлежит ему. Бунгало из тонких узловатых стволов, крытое почерневшими листьями, — явная стилизация, но в пейзаж вписывается идеально. Внутри — огромный холодильник с пивом, с местным отвратительным пивом...
   Из леса выходит тропинка. Если по ней подняться на холм... правильно, его особняк. Два этажа, восемь комнат. Не дворец, но жить можно. Да, там он и живет. Не один. Племянница. Единственная, кого он успел вытащить из России. Людмила. Любимая дочь нелюбимой сестры. В истребителе оставалось только одно место, и ему пришлось выбирать.
   Вон она, красавица. Желтая шапочка в лазурной воде. Дальтоникам этого не оценить. С брызгами поднимает руку и машет.
   Немаляев махнул в ответ и глотнул из теплой бутылки. Какая красавица!
   Он перекатился на живот и попытался вспомнить что-то еще.
   Стена.
   В доме на холме — Габриэль: шофер, повар и переводчик в одном лице. Вот, на полотенце, радиотелефон. Можно его вызвать. Нет, не то. Несущественно. Близко, совсем близко вертелось что-то важное. Именно это он из себя и вытягивал, но оно постоянно ускользало, пряталось в пустоте пропавших фрагментов. Он даже не мог сказать, как давно здесь находится. Особняк, бунгало, пляж. Спешный вылет с резервной полосы под ростовом. Все — мелочи...
   — Буэнос диас, сеньор Немаляев.
   Он поднял голову, но увидел лишь матерчатые тапочки.
   — Э...
   — Не беспокойтесь, я говорю по-русски. Здрав ствуйте, Александр Александрович.