Страница:
— Догадываюсь, — ответил Петр, переводя дыхание.
— Сечешь. Уговорчик наш пока в силе. Но если я узнаю, что ты его от меня прячешь...
— Без базара. Сан Саныч.
— "Без базара"... Это ты усвоил, хамло. Я, сотник, хочу, чтоб ты проникся, чтоб до каждой извилины дошло: Роговцев! Роговцев! Роговцев! Я тебя за него золотом осыплю или, наоборот, в яму зарою — сам выбирай.
Петр тревожно посмотрел на Костю — тот потерял сознание и безвольно повис на трубе. Верный признак того, что провал кончается. Только бы он не ляпнул чего с перепугу...
Поговорив с Немаляевым, Сапер снял пистолет с предохранителя и освободил Людмилу. Ключ от наручников он кинул за телевизор.
— Возьмешь через минуту после нашего ухода, ясно? — сказал он, целясь ей в левую грудь.
— Через две, — покладисто ответила она. Сапер махнул рукой, и его напарник выскользнул на лестницу. Сам он, пятясь, отошел к двери и подмигнув на прощание, опустил «ствол». Они даже не поленились закрыть замок.
После второго щелчка Людмила бросилась к ключу и расстегнула Петру наручники.
— Мы их догоним!
— Остынь, — сказал он. — Правила игры надо соблюдать. Да и оружие...
Петр устремился в соседнюю комнату — добытый Ренатом «АКС» покачивался на люстре. Затвор, пружина и пустой магазин находились в разных углах, патроны отдельной кучей покоились на подушке. «ПМ», также раскуроченный, валялся в пыли под креслом. «Вальтер» Зайнуллин унес с собой — с ним он не расставался даже во время похода за хлебом, а «штайр»...
Петр разобрал диван и вытащил цветастый сверток. Здесь они не смотрели. То, что им нужно, Борис не прятал. А что нормальный человек не прячет? Все...
— Какого дьявола?! — заорал у батареи Константин. — Кто вторую руку?.. Зачем? Я что, брыкался?
— Не кипятись, мы сами только из «браслетов».
— Почему бардак? — спросил Костя, поглаживая разбитое в кровь запястье. — Кто приходил?
— От Немаляева приходили.
— И мы еще живы?.. Что происходит? Услышав про обыск, Костя забежал в кабинет и присел над выдвинутыми из стола ящиками.
— Тетрадка, — сглотнув, произнес он. — Они ничего не взяли.
— Значит, она здесь. Красная тетрадь. Борис проболтался. В столе, средний ящик. Где тут средний? А-а...
Он разгреб канцелярский хлам и, выпрямившись, пнул его ногой.
— Они уже искали, Костя,
— И до них кто-то, — многозначительно произнес он, поворачиваясь к Людмиле.
— Я отсюда вообще не выходила. Могла в лифчик запихнуть, но я, понимаешь ли, без него. Желаешь убедиться?
Костя пощупал языком какой-то дальний зуб и, тяжело вздохнув, отправился на кухню.
— А на кой Немаляеву эта тетрадь? — спросил он через коридор.
— Он мечтает вернуться.
— Во, дурак! Он же там погиб.
— По-моему, его устроит и другой слой. Слинять ему отсюда охота.
— Это не так просто. — Константин наполнил чайник и достал из холодильника остатки колбасы. — Кушать будете? Идите сюда.
— Конечно, не просто, — подтвердила Людмила. — Но если ваш Борис сумел...
— Он не расскажет. Говорит, словами не объяснишь. Изнутри, говорит. Своим умом.
В двери мягко повернулся ключ, и все трое замерли. Петр пожалел, что не собрал автомат, но думать об этом было поздно. Он на цыпочках прокрался в прихожую и занял стойку. Костя вытер нож о брючину и отвел руку в замахе.
— Заждались? — весело спросил Ренат, занося сумки.
Следом вошла красная как рак Настя.
— Уфф, я с этим отморозком больше не связываюсь. Представляете, он в универсаме... — Увидев Петра, она осеклась и заглянула в комнату. — Ничего себе... Что тут у вас творится? Да убери ты ножик!
Константин как ни в чем не бывало дорезал колбасу и принял у Рената пакет.
— Сыр купили?
— Пьем чай и сматываемся, — объявил Петр.
— Ты рехнулся? — воскликнул Костя. — Где мы возьмем вторую базу? Три комнаты, музыкалка «хай энд». Хочешь романтики — поживи сутки на вокзале. Суток тебе хватит.
— Когда Немаляев пронюхает, что ты здесь...
— До сих пор не пронюхал. На улицу я не высовываюсь, меня, главное, к телефону не подпускать, — сказал он, покосившись на Настю.
— Его люди опишут твои приметы...
— А то я такой приметный!
— Да они на него и не смотрели, — подтвердила Людмила. — Они его за лоха приняли. Типа мы деньги выколачиваем.
— "Типа"?! — взвился он. — Что за речь? Что, блин, за феня?! Это вам не сходняк, не блатхата! Пока они тут рыли, могли «жучков» накидать — не соберешь, — добавил он, успокаиваясь.
— Пункт типа первый, — отчетливо произнесла Людмила. — Тебя здесь не ждали. Вообще никого не ждали, разве что самого Бориса. Для чего, спрашивается, им тащить сюда микрофоны? И пункт второй. Типа. Если они их все же накидали, «жучков», то... «Боржоми» употреблять поздновато. Они бы уже вернулись, Петя. Два раза успели — на танке и без танка.
Петр не глядя взял из пепельницы чью-то тлеющую сигарету и затянулся. С омерзением посмотрел на фильтр и, убедившись, что курит тонкий, как спичка, «Вог», швырнул его в раковину.
— На демократию пробило, да? А то проголосуем.
— Мы в твоей сотне пока что не числимся, — заявила Настя.
Он зыркнул на Константина.
— Командир, я подчинюсь, — ответил тот. — Если прикажешь, я с тобой уйду. Но лучше бы ты не приказывал. Успокойся, чайку попей.
Петр поднял чашку, но, задумавшись, поставил ее обратно.
Терять квартиру было жалко, тем более что из-за нее грохнули такого полезного человека, как Борис. Ха, это теперь выясняется, что полезный, а во время их первой встречи он был полным дерьмом.
А разве грохнули из-за квартиры? Нет, конечно, ради безопасности. Ради нее же и нужно уйти. Того и гляди нагрянут опять, у них и ключи имеются.
Тетрадь. Определенно, им нужна тетрадь. Красная. В клеточку небось. Фу ты, прямо как в сказке про отличников. Им — это Немаляеву. И Нуркину. Хотя не факт, что они и здесь вместе. Петр вспомнил разговор в «Золоте нибелунгов» — Немаляев уже тогда пускал слюну насчет возвращения. Блеф. Но зачем? И отпустил его — зачем? Еще и со спектаклем. Хотел через него на Ополчение выйти? Да где оно, горемычное...
И сейчас тоже. Мурлыкни Немоляев Саперу в трубочку, через секунду — три теплых трупа. Получите, распишитесь. ан нет, ушли. Тетрадь не нашли и свалили. Красную тетрадь. Красненькую... А если б нашли? Вот тогда другое дело. Тогда он, сотник Ополчения, был бы неинтересен. А пока, стало быть, нужен. Пока Немаляев верит, что он ищет Костю. Уникального Роговцева, который обучит его величество шляться по слоям, как по бульвару.
А тетрадочки-то нет. Не то дамы сперли, не то Ренатик подсуетился. Зачем ему, он же тупой! И еще — Константин. Нет, с его стороны это было бы глупо. Сам же про нее и сказал. Сам сказал — сам украл. Как там Людмила говорила? Афоризмы... Все — брехня. В тумане все. В таком жутком туманище. Неадекватный Зайнуллин, просвещающийся Роговцев, боевые подруги, невесть откуда свалившиеся, и на удивление гуманный Немаляев. Душка Сан Саныч.
— Ренат, ты в Мурманске не бывал? — спросил Петр.
— Нет, и не собираюсь, — буркнул Зайнуллин, пережевывая сыр. К колбасе он по понятным причинам не прикасался.
— Собирайся, Ренат. То, что ты там не был, — это хорошо. В психдиспансере в ихнем не значишься. Завтра и поедешь. Поездом, потихоньку.
— Я самолеты не люблю. Падают они, суки.
— Поездом, ты не слышишь, что ли? — повысил голос Петр. — Чтоб не регистрироваться. Костя тебе адрес нарисует. Фамилия — Кокошин. Пришел, увидел и пришил. Только без фейерверков. Культурненько. Деньги на дорогу получишь, «ствол»...
— У меня «вальтер».
— Я не забыл. «Ствол» после акции бросишь на месте, пусть тебя за киллера примут. Он же бандитский?
— Бандитский, — кивнул Константин. — Вот и ладно. Вопросы.
— А можно, я по-своему? Мне один чувачок в дурке про колумбийский галстук...
— Прекрати.
— Да это круто! — загорелся Ренат. — Вот так горло надрезаешь, и язык оттуда...
Настя перестала есть и крепко приложила Зайнуллина по затылку.
«С психом будет трудно, — отметил про себя Петр. — А с бабищей — подавно».
— Дамы занимаются подбором новой базы. Сроку — три дня.
— Чем платить будешь, команданте? — спросила Настя.
— Собой, — хихикнул Ренат. — И я на сдачу.
Людмила пнула его под колено. Зайнуллин схватил бутерброд и, прихрамывая, отошел к плите.
— Речь об оплате не идет. Если что потребуется — взяла и купила. Если рассчитываешь на гонорар — до свидания, — резко бросил Петр.
— За идею, значит...
— Ты больше привыкла пасти рвать за честь клана? У нас тут тоже клан. Россия называется. А вообще-то...
— Вообще-то мы вас не держим, — закончил за него Константин. — Я вам денег обещал. Подкину. А там смотрите.
— Куда идти-то, Насть? — спросила Людмила. — К ментам в засаду? Мы же сюда...
— Ну что ж ты, овца, лезешь? Дай поторговаться немножко! — улыбаясь, проговорила Настя. — Условия: с кем спать, с кем не спать — на наше усмотрение. Наберем свою бригаду — командуем сами.
— В пределах общей стратегии, — вставил Петр.
— Финансовые вопросы тоже решаем сами, — продолжала Настя. — Захотим отколоться — никаких разборок, никаких отступных. Расходимся мирно. А, и вот еще: на домашние работы не подписывать. Все делаем по очереди. Мы тебе не женщины Востока.
— Заметно. Короче, вы остаетесь.
— Мы остаемся, — кивнула Людмила. Костя сходил в комнату и принес оттуда разобранный «ПМ».
— Помочь или справишься?
— Первый «ствол» родители мне подарили на шестнадцатилетие, — улыбнулась Людмила. — Вернее, это они думали, что он у меня первый.
— Родители, — развел руками Петр. — Они всегда отстают от детей. Господи, что же будет лет через сто!
— Это еще греки спрашивали, — сказал Костя. — Древние. Нам кажется, что мир меняется. На самом деле — нет.
Людмила в мгновение ока собрала пистолет и небрежно бросила его в сумочку.
— Меняются только декорации, — согласилась она.
Немаляев рассеянно повертел в руке бутылку «Карвуазье», но так и не налил.
— Ты уверен? Ты на все сто уверен?
— Штаб, раньше ты мне этого вопроса не задавал, — обиженно проворковала трубка. — На сто, не на сто... не было там никаких записей. Даже блокнотика паршивого не нашли.
— А хорошо искали?
— Ты сам сказал: они где-то на виду. Ну, мы пнули по верхам. Если базар о тайнике, надо специалистов посылать.
— А гаврики? Что у них — шведская семья? Они могли взять, как думаешь? По мордам ничего не заметил?
— Да какие морды? Один вообще не при делах Петя из него, кажется, бабки вышибает. Телка... с ней тоже не ясно. Каменная. «Ствол» увидела — и на пол. Но без нервов, строго так: раз-два. Жизнь похоже, знает. Я ее вроде встречал где-то... но не помню. Может, с братком, может — так, сам...
— Что ты мне своими козами голову забиваешь? — начал злиться Немаляев. — Не помнишь — хрен с ней. Как Петр себя вел? Не дергался?
— Тоже как скала. После разговора, когда стали шмонать, сник немного. Но мне ведь не до него было. Штаб, там квартира недетская, метров сто пятьдесят. Надо группу из десяти человек, и с приборами.
— Дурак! — крикнул Немоляев. — Нет такого прибора, чтоб бумагу искал!
«Зря наорал, — тут же подумал он. — Люди не виноваты. Хочешь добиться толка — объясни солдату его маневр, а потом уж требуй. Но как же объяснить-то? И кому — братве?» Впрочем, был у него еще один человек, посвященный в этот странный расклад с переселением душ. Но тот — темная лошадка, его еще проверять и проверять.
Немаляев раздосадованно вздохнул и налил-таки коньяка. Не спеша выпил, сунул в рот ломтик лимона и задумчиво засопел.
Записи Бориса мог оприходовать и сам Нуркин. Это при нем Влад такой индифферентный, весь якобы в текущем моменте. Владя не прост. Не может быть, чтоб никаких тылов не готовил. Но ведь оперативных возможностей у него — ноль. Допустим, наймет он пару детективов из отставных гэ-бистов, так чем эти филины лучше его ребят?
"Нет, — сказал он себе, — это Петр отметился. И мудрить тут нечего. Петр их и взял, записи эти долбаные. Если, конечно, они не фикция. И у Бориса он не случайно загостился. Ясный день! Про такие совпадения пусть кино снимают, а мы народ реальный.
Просто Еремин шустрее. Первым вышел на Бориса, устранил — естественно — и все заграбастал. И остался на квартире?.. Зная, что он не единственный охотник до дневников Черных... Обнаглел? Да нет, сотник в этом смысле не хам. Опыт у него хороший. Что тогда?"
"Завалить сволочугу, — все более распаляясь, подумал Немаляев. — Как там они формулируют?.. «Именем Народного Ополчения»? Ну а мы — именем криминала. Тоже звучит. Именем братвы, будь она проклята.
Нет, Еремина ликвидировать в последнюю очередь. И то — при условии, что станет мешать. А не станет — пусть себе шебуршится. Какой-никакой, а все же шанс. Роговцев, так называемый серийный маньяк, залег глубоко, уже два месяца ни слуху ни духу. Кроме как через сотника, на него не выйти..."
Немаляев взвесил «за» и «против»: оставить Петра в покое в надежде заполучить Роговцева или как следует прижать и, возможно, приобрести записи Черных. И то и другое выглядело весьма сомнительно. Во-первых, неизвестно, удастся ли когда-нибудь побеседовать с маньяком, так же, как никто не поручится, что дневник Бориса действительно существует. Во-вторых, где гарантия, что маньяк или этот поганый дневник откроют ему то, чего он жаждет. Гарантии нет. И третье, на закуску — Петр мог завязать со своей мышиной возней и вести жизнь честного бандита. Вот и лоха какого-то на квартиру притащил, и подругой правильной обзавелся... А записи он, допустим, не брал, ему на них просто начхать.
Немаляев заметил, что бродит по кругу. И так плохо, и так дерьмо. Какой путь ни возьми, все — в никуда. Сотник мог давно разыскать своего подчиненного и давным-давно проштудировать учение Бориса, или что там у него. И овладеть — абсолютной свободой. Обрести настоящую волю, какой никому и не снилось. Передвигаться по слоям. Самостоятельно. Ни от кого не зависеть. Ни от чего не зависеть. Выбирать свою жизнь. Выбирать — себя.
Воля... Вот она, так близко. Есть адрес. Можно снять с Петра кожу. Можно посадить его на иглу или купить, отдав взамен все. Есть разные способы. Нет только уверенности, что у него это получится — вырваться. Вырваться отсюда к чертям собачьим.
Коньяк, братва, бешеные деньги. Безумная власть. Но пользоваться ею... Настоящий, тутошний Немаляев-Штаб сказал бы: западло. Александру Немаляеву, вице-премьеру, даже и слов таких произносить не хотелось. И все же он пользовался — словами, деньгами, властью. Не ради удовольствия, а по инерции. Для поддержания системы в рабочем состоянии. Ведь система должна работать -
любая.
Он достал из стола девятимиллиметровый «зиг», тяжелый мужской пистолет, и сбросил рычажок справа. Передергивать затвор было ни к чему — при замене магазина «зиг» заряжался автоматически. Достойное оружие для авторитета по имени Штаб.
Немаляев развернул пистолет на себя и хладнокровно заглянул в ствол. Палец без возражений лег на спусковой крючок. Он не сопротивлялся. Сопротивляться свободе глупо. Подлинной свободе, которая выше страха.
Дорога будет короткой. Шаг первый — он же последний. Не надо железных аргументов и тонких мотиваций. Ничего не надо, никакого обмана. Он знает, что делает. Это вернее, чем мудрость самостийного философа Черных. И это быстрей.
Палец поерзал, нащупывая удобное положение. Фаланга чуть согнулась. Немаляев проглотил комок. Сейчас...
— Штаб, у нас лажа! — гаркнули в другой комнате, и от неожиданности он чуть не выстрелил. — Штаб! Слышишь?
К нему вбежал личный телохранитель: дорогие брюки, стрижка «ежиком» и мясистые уши.
— Штаб... ты чего?
— "Пушку" смотрю, — буркнул Немаляев, откладывая пистолет в сторону. — Что за кипеж?
— Наши с казанскими поцапались.
— Сильно?
— Шесть трупов.
— Чьих? — спросил он могильным голосом.
— Это... не разобрались еще. Кудря звонил. Он... не успел, короче. Прямо в трубку шмальнули.
— Ну и что ты стоишь? — так же спокойно процедил Немаляев. — Собирай людей.
— Так это... всех?
— Всех. А там поглядим. Иди.
«Зиг» он оставил на столе — только защелкнул предохранитель. Взял бутылку и умеренно хлебнул из горлышка. Затем дотянулся до телефона и по памяти набрал номер.
С этим канителить не следовало. Что-то не сработало в его системе — в их общей, одной на всех, системе.
Шмель из Казани ответил сразу. Ровно через шесть минут, по минуте на труп, вопрос был улажен. Им еще предстояло встретиться и обсудить детали, но в главном они договорились: войны не будет. Иного исхода никто из них и не ждал. Шесть, десять или шестьдесят — количество убитых друзей не имеет значения. Главное — сохранить статус-кво.
— Ну как? — спросил телохранитель, высовываясь из-за двери.
— Пока отбой.
Немаляев наполнил стакан и медленно, со вкусом, выпил. Жизнь снова заиграла красками. Система скрипнула и заработала. Это важно. Тему абсолютной свободы он решил оставить до завтра.
Задумчиво повертел пистолет и, усмехнувшись, положил его обратно в ящик.
Глава 6
— Сечешь. Уговорчик наш пока в силе. Но если я узнаю, что ты его от меня прячешь...
— Без базара. Сан Саныч.
— "Без базара"... Это ты усвоил, хамло. Я, сотник, хочу, чтоб ты проникся, чтоб до каждой извилины дошло: Роговцев! Роговцев! Роговцев! Я тебя за него золотом осыплю или, наоборот, в яму зарою — сам выбирай.
Петр тревожно посмотрел на Костю — тот потерял сознание и безвольно повис на трубе. Верный признак того, что провал кончается. Только бы он не ляпнул чего с перепугу...
Поговорив с Немаляевым, Сапер снял пистолет с предохранителя и освободил Людмилу. Ключ от наручников он кинул за телевизор.
— Возьмешь через минуту после нашего ухода, ясно? — сказал он, целясь ей в левую грудь.
— Через две, — покладисто ответила она. Сапер махнул рукой, и его напарник выскользнул на лестницу. Сам он, пятясь, отошел к двери и подмигнув на прощание, опустил «ствол». Они даже не поленились закрыть замок.
После второго щелчка Людмила бросилась к ключу и расстегнула Петру наручники.
— Мы их догоним!
— Остынь, — сказал он. — Правила игры надо соблюдать. Да и оружие...
Петр устремился в соседнюю комнату — добытый Ренатом «АКС» покачивался на люстре. Затвор, пружина и пустой магазин находились в разных углах, патроны отдельной кучей покоились на подушке. «ПМ», также раскуроченный, валялся в пыли под креслом. «Вальтер» Зайнуллин унес с собой — с ним он не расставался даже во время похода за хлебом, а «штайр»...
Петр разобрал диван и вытащил цветастый сверток. Здесь они не смотрели. То, что им нужно, Борис не прятал. А что нормальный человек не прячет? Все...
— Какого дьявола?! — заорал у батареи Константин. — Кто вторую руку?.. Зачем? Я что, брыкался?
— Не кипятись, мы сами только из «браслетов».
— Почему бардак? — спросил Костя, поглаживая разбитое в кровь запястье. — Кто приходил?
— От Немаляева приходили.
— И мы еще живы?.. Что происходит? Услышав про обыск, Костя забежал в кабинет и присел над выдвинутыми из стола ящиками.
— Тетрадка, — сглотнув, произнес он. — Они ничего не взяли.
— Значит, она здесь. Красная тетрадь. Борис проболтался. В столе, средний ящик. Где тут средний? А-а...
Он разгреб канцелярский хлам и, выпрямившись, пнул его ногой.
— Они уже искали, Костя,
— И до них кто-то, — многозначительно произнес он, поворачиваясь к Людмиле.
— Я отсюда вообще не выходила. Могла в лифчик запихнуть, но я, понимаешь ли, без него. Желаешь убедиться?
Костя пощупал языком какой-то дальний зуб и, тяжело вздохнув, отправился на кухню.
— А на кой Немаляеву эта тетрадь? — спросил он через коридор.
— Он мечтает вернуться.
— Во, дурак! Он же там погиб.
— По-моему, его устроит и другой слой. Слинять ему отсюда охота.
— Это не так просто. — Константин наполнил чайник и достал из холодильника остатки колбасы. — Кушать будете? Идите сюда.
— Конечно, не просто, — подтвердила Людмила. — Но если ваш Борис сумел...
— Он не расскажет. Говорит, словами не объяснишь. Изнутри, говорит. Своим умом.
В двери мягко повернулся ключ, и все трое замерли. Петр пожалел, что не собрал автомат, но думать об этом было поздно. Он на цыпочках прокрался в прихожую и занял стойку. Костя вытер нож о брючину и отвел руку в замахе.
— Заждались? — весело спросил Ренат, занося сумки.
Следом вошла красная как рак Настя.
— Уфф, я с этим отморозком больше не связываюсь. Представляете, он в универсаме... — Увидев Петра, она осеклась и заглянула в комнату. — Ничего себе... Что тут у вас творится? Да убери ты ножик!
Константин как ни в чем не бывало дорезал колбасу и принял у Рената пакет.
— Сыр купили?
— Пьем чай и сматываемся, — объявил Петр.
— Ты рехнулся? — воскликнул Костя. — Где мы возьмем вторую базу? Три комнаты, музыкалка «хай энд». Хочешь романтики — поживи сутки на вокзале. Суток тебе хватит.
— Когда Немаляев пронюхает, что ты здесь...
— До сих пор не пронюхал. На улицу я не высовываюсь, меня, главное, к телефону не подпускать, — сказал он, покосившись на Настю.
— Его люди опишут твои приметы...
— А то я такой приметный!
— Да они на него и не смотрели, — подтвердила Людмила. — Они его за лоха приняли. Типа мы деньги выколачиваем.
— "Типа"?! — взвился он. — Что за речь? Что, блин, за феня?! Это вам не сходняк, не блатхата! Пока они тут рыли, могли «жучков» накидать — не соберешь, — добавил он, успокаиваясь.
— Пункт типа первый, — отчетливо произнесла Людмила. — Тебя здесь не ждали. Вообще никого не ждали, разве что самого Бориса. Для чего, спрашивается, им тащить сюда микрофоны? И пункт второй. Типа. Если они их все же накидали, «жучков», то... «Боржоми» употреблять поздновато. Они бы уже вернулись, Петя. Два раза успели — на танке и без танка.
Петр не глядя взял из пепельницы чью-то тлеющую сигарету и затянулся. С омерзением посмотрел на фильтр и, убедившись, что курит тонкий, как спичка, «Вог», швырнул его в раковину.
— На демократию пробило, да? А то проголосуем.
— Мы в твоей сотне пока что не числимся, — заявила Настя.
Он зыркнул на Константина.
— Командир, я подчинюсь, — ответил тот. — Если прикажешь, я с тобой уйду. Но лучше бы ты не приказывал. Успокойся, чайку попей.
Петр поднял чашку, но, задумавшись, поставил ее обратно.
Терять квартиру было жалко, тем более что из-за нее грохнули такого полезного человека, как Борис. Ха, это теперь выясняется, что полезный, а во время их первой встречи он был полным дерьмом.
А разве грохнули из-за квартиры? Нет, конечно, ради безопасности. Ради нее же и нужно уйти. Того и гляди нагрянут опять, у них и ключи имеются.
Тетрадь. Определенно, им нужна тетрадь. Красная. В клеточку небось. Фу ты, прямо как в сказке про отличников. Им — это Немаляеву. И Нуркину. Хотя не факт, что они и здесь вместе. Петр вспомнил разговор в «Золоте нибелунгов» — Немаляев уже тогда пускал слюну насчет возвращения. Блеф. Но зачем? И отпустил его — зачем? Еще и со спектаклем. Хотел через него на Ополчение выйти? Да где оно, горемычное...
И сейчас тоже. Мурлыкни Немоляев Саперу в трубочку, через секунду — три теплых трупа. Получите, распишитесь. ан нет, ушли. Тетрадь не нашли и свалили. Красную тетрадь. Красненькую... А если б нашли? Вот тогда другое дело. Тогда он, сотник Ополчения, был бы неинтересен. А пока, стало быть, нужен. Пока Немаляев верит, что он ищет Костю. Уникального Роговцева, который обучит его величество шляться по слоям, как по бульвару.
А тетрадочки-то нет. Не то дамы сперли, не то Ренатик подсуетился. Зачем ему, он же тупой! И еще — Константин. Нет, с его стороны это было бы глупо. Сам же про нее и сказал. Сам сказал — сам украл. Как там Людмила говорила? Афоризмы... Все — брехня. В тумане все. В таком жутком туманище. Неадекватный Зайнуллин, просвещающийся Роговцев, боевые подруги, невесть откуда свалившиеся, и на удивление гуманный Немаляев. Душка Сан Саныч.
— Ренат, ты в Мурманске не бывал? — спросил Петр.
— Нет, и не собираюсь, — буркнул Зайнуллин, пережевывая сыр. К колбасе он по понятным причинам не прикасался.
— Собирайся, Ренат. То, что ты там не был, — это хорошо. В психдиспансере в ихнем не значишься. Завтра и поедешь. Поездом, потихоньку.
— Я самолеты не люблю. Падают они, суки.
— Поездом, ты не слышишь, что ли? — повысил голос Петр. — Чтоб не регистрироваться. Костя тебе адрес нарисует. Фамилия — Кокошин. Пришел, увидел и пришил. Только без фейерверков. Культурненько. Деньги на дорогу получишь, «ствол»...
— У меня «вальтер».
— Я не забыл. «Ствол» после акции бросишь на месте, пусть тебя за киллера примут. Он же бандитский?
— Бандитский, — кивнул Константин. — Вот и ладно. Вопросы.
— А можно, я по-своему? Мне один чувачок в дурке про колумбийский галстук...
— Прекрати.
— Да это круто! — загорелся Ренат. — Вот так горло надрезаешь, и язык оттуда...
Настя перестала есть и крепко приложила Зайнуллина по затылку.
«С психом будет трудно, — отметил про себя Петр. — А с бабищей — подавно».
— Дамы занимаются подбором новой базы. Сроку — три дня.
— Чем платить будешь, команданте? — спросила Настя.
— Собой, — хихикнул Ренат. — И я на сдачу.
Людмила пнула его под колено. Зайнуллин схватил бутерброд и, прихрамывая, отошел к плите.
— Речь об оплате не идет. Если что потребуется — взяла и купила. Если рассчитываешь на гонорар — до свидания, — резко бросил Петр.
— За идею, значит...
— Ты больше привыкла пасти рвать за честь клана? У нас тут тоже клан. Россия называется. А вообще-то...
— Вообще-то мы вас не держим, — закончил за него Константин. — Я вам денег обещал. Подкину. А там смотрите.
— Куда идти-то, Насть? — спросила Людмила. — К ментам в засаду? Мы же сюда...
— Ну что ж ты, овца, лезешь? Дай поторговаться немножко! — улыбаясь, проговорила Настя. — Условия: с кем спать, с кем не спать — на наше усмотрение. Наберем свою бригаду — командуем сами.
— В пределах общей стратегии, — вставил Петр.
— Финансовые вопросы тоже решаем сами, — продолжала Настя. — Захотим отколоться — никаких разборок, никаких отступных. Расходимся мирно. А, и вот еще: на домашние работы не подписывать. Все делаем по очереди. Мы тебе не женщины Востока.
— Заметно. Короче, вы остаетесь.
— Мы остаемся, — кивнула Людмила. Костя сходил в комнату и принес оттуда разобранный «ПМ».
— Помочь или справишься?
— Первый «ствол» родители мне подарили на шестнадцатилетие, — улыбнулась Людмила. — Вернее, это они думали, что он у меня первый.
— Родители, — развел руками Петр. — Они всегда отстают от детей. Господи, что же будет лет через сто!
— Это еще греки спрашивали, — сказал Костя. — Древние. Нам кажется, что мир меняется. На самом деле — нет.
Людмила в мгновение ока собрала пистолет и небрежно бросила его в сумочку.
— Меняются только декорации, — согласилась она.
* * *
Немаляев рассеянно повертел в руке бутылку «Карвуазье», но так и не налил.
— Ты уверен? Ты на все сто уверен?
— Штаб, раньше ты мне этого вопроса не задавал, — обиженно проворковала трубка. — На сто, не на сто... не было там никаких записей. Даже блокнотика паршивого не нашли.
— А хорошо искали?
— Ты сам сказал: они где-то на виду. Ну, мы пнули по верхам. Если базар о тайнике, надо специалистов посылать.
— А гаврики? Что у них — шведская семья? Они могли взять, как думаешь? По мордам ничего не заметил?
— Да какие морды? Один вообще не при делах Петя из него, кажется, бабки вышибает. Телка... с ней тоже не ясно. Каменная. «Ствол» увидела — и на пол. Но без нервов, строго так: раз-два. Жизнь похоже, знает. Я ее вроде встречал где-то... но не помню. Может, с братком, может — так, сам...
— Что ты мне своими козами голову забиваешь? — начал злиться Немаляев. — Не помнишь — хрен с ней. Как Петр себя вел? Не дергался?
— Тоже как скала. После разговора, когда стали шмонать, сник немного. Но мне ведь не до него было. Штаб, там квартира недетская, метров сто пятьдесят. Надо группу из десяти человек, и с приборами.
— Дурак! — крикнул Немоляев. — Нет такого прибора, чтоб бумагу искал!
«Зря наорал, — тут же подумал он. — Люди не виноваты. Хочешь добиться толка — объясни солдату его маневр, а потом уж требуй. Но как же объяснить-то? И кому — братве?» Впрочем, был у него еще один человек, посвященный в этот странный расклад с переселением душ. Но тот — темная лошадка, его еще проверять и проверять.
Немаляев раздосадованно вздохнул и налил-таки коньяка. Не спеша выпил, сунул в рот ломтик лимона и задумчиво засопел.
Записи Бориса мог оприходовать и сам Нуркин. Это при нем Влад такой индифферентный, весь якобы в текущем моменте. Владя не прост. Не может быть, чтоб никаких тылов не готовил. Но ведь оперативных возможностей у него — ноль. Допустим, наймет он пару детективов из отставных гэ-бистов, так чем эти филины лучше его ребят?
"Нет, — сказал он себе, — это Петр отметился. И мудрить тут нечего. Петр их и взял, записи эти долбаные. Если, конечно, они не фикция. И у Бориса он не случайно загостился. Ясный день! Про такие совпадения пусть кино снимают, а мы народ реальный.
Просто Еремин шустрее. Первым вышел на Бориса, устранил — естественно — и все заграбастал. И остался на квартире?.. Зная, что он не единственный охотник до дневников Черных... Обнаглел? Да нет, сотник в этом смысле не хам. Опыт у него хороший. Что тогда?"
"Завалить сволочугу, — все более распаляясь, подумал Немаляев. — Как там они формулируют?.. «Именем Народного Ополчения»? Ну а мы — именем криминала. Тоже звучит. Именем братвы, будь она проклята.
Нет, Еремина ликвидировать в последнюю очередь. И то — при условии, что станет мешать. А не станет — пусть себе шебуршится. Какой-никакой, а все же шанс. Роговцев, так называемый серийный маньяк, залег глубоко, уже два месяца ни слуху ни духу. Кроме как через сотника, на него не выйти..."
Немаляев взвесил «за» и «против»: оставить Петра в покое в надежде заполучить Роговцева или как следует прижать и, возможно, приобрести записи Черных. И то и другое выглядело весьма сомнительно. Во-первых, неизвестно, удастся ли когда-нибудь побеседовать с маньяком, так же, как никто не поручится, что дневник Бориса действительно существует. Во-вторых, где гарантия, что маньяк или этот поганый дневник откроют ему то, чего он жаждет. Гарантии нет. И третье, на закуску — Петр мог завязать со своей мышиной возней и вести жизнь честного бандита. Вот и лоха какого-то на квартиру притащил, и подругой правильной обзавелся... А записи он, допустим, не брал, ему на них просто начхать.
Немаляев заметил, что бродит по кругу. И так плохо, и так дерьмо. Какой путь ни возьми, все — в никуда. Сотник мог давно разыскать своего подчиненного и давным-давно проштудировать учение Бориса, или что там у него. И овладеть — абсолютной свободой. Обрести настоящую волю, какой никому и не снилось. Передвигаться по слоям. Самостоятельно. Ни от кого не зависеть. Ни от чего не зависеть. Выбирать свою жизнь. Выбирать — себя.
Воля... Вот она, так близко. Есть адрес. Можно снять с Петра кожу. Можно посадить его на иглу или купить, отдав взамен все. Есть разные способы. Нет только уверенности, что у него это получится — вырваться. Вырваться отсюда к чертям собачьим.
Коньяк, братва, бешеные деньги. Безумная власть. Но пользоваться ею... Настоящий, тутошний Немаляев-Штаб сказал бы: западло. Александру Немаляеву, вице-премьеру, даже и слов таких произносить не хотелось. И все же он пользовался — словами, деньгами, властью. Не ради удовольствия, а по инерции. Для поддержания системы в рабочем состоянии. Ведь система должна работать -
любая.
Он достал из стола девятимиллиметровый «зиг», тяжелый мужской пистолет, и сбросил рычажок справа. Передергивать затвор было ни к чему — при замене магазина «зиг» заряжался автоматически. Достойное оружие для авторитета по имени Штаб.
Немаляев развернул пистолет на себя и хладнокровно заглянул в ствол. Палец без возражений лег на спусковой крючок. Он не сопротивлялся. Сопротивляться свободе глупо. Подлинной свободе, которая выше страха.
Дорога будет короткой. Шаг первый — он же последний. Не надо железных аргументов и тонких мотиваций. Ничего не надо, никакого обмана. Он знает, что делает. Это вернее, чем мудрость самостийного философа Черных. И это быстрей.
Палец поерзал, нащупывая удобное положение. Фаланга чуть согнулась. Немаляев проглотил комок. Сейчас...
— Штаб, у нас лажа! — гаркнули в другой комнате, и от неожиданности он чуть не выстрелил. — Штаб! Слышишь?
К нему вбежал личный телохранитель: дорогие брюки, стрижка «ежиком» и мясистые уши.
— Штаб... ты чего?
— "Пушку" смотрю, — буркнул Немаляев, откладывая пистолет в сторону. — Что за кипеж?
— Наши с казанскими поцапались.
— Сильно?
— Шесть трупов.
— Чьих? — спросил он могильным голосом.
— Это... не разобрались еще. Кудря звонил. Он... не успел, короче. Прямо в трубку шмальнули.
— Ну и что ты стоишь? — так же спокойно процедил Немаляев. — Собирай людей.
— Так это... всех?
— Всех. А там поглядим. Иди.
«Зиг» он оставил на столе — только защелкнул предохранитель. Взял бутылку и умеренно хлебнул из горлышка. Затем дотянулся до телефона и по памяти набрал номер.
С этим канителить не следовало. Что-то не сработало в его системе — в их общей, одной на всех, системе.
Шмель из Казани ответил сразу. Ровно через шесть минут, по минуте на труп, вопрос был улажен. Им еще предстояло встретиться и обсудить детали, но в главном они договорились: войны не будет. Иного исхода никто из них и не ждал. Шесть, десять или шестьдесят — количество убитых друзей не имеет значения. Главное — сохранить статус-кво.
— Ну как? — спросил телохранитель, высовываясь из-за двери.
— Пока отбой.
Немаляев наполнил стакан и медленно, со вкусом, выпил. Жизнь снова заиграла красками. Система скрипнула и заработала. Это важно. Тему абсолютной свободы он решил оставить до завтра.
Задумчиво повертел пистолет и, усмехнувшись, положил его обратно в ящик.
Глава 6
Опять!..
Константин с ненавистью посмотрел на импортный аппарат и легонько провел пальцами по ряду пластмассовых кнопок. Ногти отросли, как у испанского гитариста, и под ними, несмотря на стерильность палаты, образовалась черная кайма. Он потрогал лицо — щетина давно перестала колоться и превратилась в нормальную бороденку. И усы. Видно, никуда от них не денешься.
Он снова погладил круглые пуговки, стараясь угадать, какая из них главней. Обычного выключателя с понятными «О — I» на панели не было, а надписи на французском ставили его в тупик.
«Можно запомнить эти чертовы каракули, — мелькнула у Кости скучная мыслишка. — А по возвращении обратно — проверить по словарю. Да, идея занятная. Жаль, поздновато осенило».
— Не лапай приборы! Или ты отрегулировать? Что, самочувствие неважное? — Мясник усмехнулся и глянул на ползущий по экрану график. — Подлечим. На то мы и врачи.
— Где... — Костя чуть не ляпнул «Борис», но, вовремя спохватившись, укусил одеяло. — Где охрана?
— На кой? Сам ты отсюда не сбежишь, а если и побежишь, то не быстро, — хмыкнул врач. — А дружки твои уже не опасны. Они ту-ту-у!.. — Мясник, как мог, изобразил движение поезда., — В сторону Мурманска.
— В Мурманск? — Константин нахмурил брови.
— Ну да. Кого в Мурманск, кого в Магадан, кого на Камчатку. Страна большая, места на всех хватит. Мы же эту... как ее... подписали. Конвенцию. Мораторий на расстрелы.
— Я всех сдал? — ужаснулся он. — Всех до последнего?
— А какой резон запираться? Твое Ополчение тебя наверняка приговорило — как только ты начал давать показания. Это в твоих же интересах, чтобы их обезвредили. А то возьмут да казнят. Им европейские конвенции до фонаря.
— А Морозова? Ее можно увидеть?
— Эк замахнулся! Она теперь генеральный прокуpop. Повысили. Догадываешься, за что.
Константин заметил, что Мясник не просто расхаживает вокруг, а собирает какое-то медицинское хозяйство. Выдернув иглу из вены Константина, он смотал прозрачную трубку и оттолкнул капельницу ногой.
— На, — сказал он, протягивая клок ваты. — Прижми, а то напачкаешь тут...
Вскоре из всей оснастки остались лишь провода — цветной жгутик, уходящий в левую часть груди. Костя растерянно следил за неторопливой работой Мясника, соображая, что скоро очередь дойдет и до жгутика.
— Помнишь, как там у Гоголя? — спросил Мясник. — Человек простой — он и так поправится.
Он вышел из поля зрения и чем-то щелкнул. Кривая на мониторе выпрямилась и, сжавшись до точки, погасла.
Костя инстинктивно зажмурился и помимо своей воли сосчитал до трех.
Потом до десяти.
Открыв глаза, он увидел, что Мясник перегружает аппарат на тележку. Провода, подключенные к сердцу, угрожающе натянулись, но боли почему-то не было.
— Ах ты черт, совсем забыл... — Мясник подошел к кровати и взялся за проволоку. — Да не трясись! Если б умер, так уже умер бы. А если нет — так живи. Медицина не возражает.
Мясник повел рукой, и жгут повис в воздухе. Костя увидел, что на концах поблескивают тонкие разъемы. Не веря своим глазам, он потрогал кожу — пальцы нащупали три затвердевших отверстия.
— Контакты. Иногда приходится кое-что корректировать. Не резать же тебя при каждом приступе. Ниток не напасешься.
— Мне вшили стимулятор?
— Батарейка на десять лет. Да! Вот это запомни строго-настрого: никакого электричества. Менять розетку для тебя то же самое, что заплывать за буйки. Чуть-чуть невезения — и шабаш.
Мясник окликнул в коридоре санитара и, показав ему на тележку с оборудованием, хлопнул по спине.
— Я хочу встать, — сказал Костя.
— Постельный режим. Но я не против. Девчонки парашу за тобой таскать замучились. Кормежка либо здесь, либо в столовой, как тебе нравится. Туалет в конце коридора. Душевые там же, но это пока рано. Что еще? Телевизор в комнате отдыха — сам найдешь, здесь заблудиться негде.
— Я под арестом?
— Ты в больнице, дурило. Если пойдет без осложнений, через месяц выпишем.
— И все?
— А что ты хотел?
— Я?.. Ничего...
«Свободен, — ошалело подумал Константин. — Это как?.. Почему?..»
«А потому, что всех продал, — напомнил кто-то внутри. — Всех, кого знал и не знал. Теперь они осваивают северные районы. И тебе их не надо бояться. Ты свободен. Иди. Живи».
Выпишут и отпустят. А может, и местечко предложат — с его-то опытом. Темное прошлое простят, как-никак, раскаялся, честно отработал. Заплатил — чужими судьбами, близкими людьми, самим собой, в конце концов...
Константин стиснул кулаки и бессильно разжал — обрушить гнев было не на кого. Разве что на себя? На того, кто влезал в его тело и час за часом, День за днем диктовал, диктовал... Это не так уж и напрягало — раньше. Ведь он уже не считал этот мир своим. Он давно существовал там, в новом слое, а старый казался почти нереальным. Сюда он нырял, как в пьяный кошмар: игрушечный страх перед мертвой Морозовой, безумные беседы с убитым Борисом... Он словно посещал какой-то кинотеатр. Но вот зажгли свет, и экран оказался с другой стороны.
Вернуться не удастся. Он выздоровел. Сеанс окончен.
Надо было искать тетрадку — тщательно искать, не лениться. Ведь было же время. Сколько у него было времени! Тьма. И на что оно потрачено? Теперь его еще больше. Только зачем оно?
Борис!!
В голове взорвался горячий фонтан. Борис! Он же здесь. Он поможет, он вытащит. И он сам собирался все объяснить. На кой черт эта тетрадь, если Борис где-то поблизости!
Костя выскочил из палаты. Высокие, во всю стену, окна слепили пронзительным августовским солнцем. Глаза с непривычки заслезились, и Константин прикрыл их ладонью. Пижама мгновенно нагрелась и начала источать запах стирального порошка.
Коридор был широким и довольно длинным. В правом торце находились белые двери уборных, в левом — стеклянная перегородка. За ней осязаемой прохладой темнела лестница. У перегородки, на маленьком и каком-то неуютном стульчике притулился охранник в гвардейской форме. Он глянул на Костю и, не проявив интереса, отвернулся.
Гвардеец изнывал от жары. В черном кителе было теплее, чем в пижаме, а сидел он, видно, уже давно. На его лице читалось страстное желание перенести стульчик на лестничную площадку, в тень, но для этого он был слишком дисциплинирован.
Подходя к охраннику, Константин на всякий случай развел руки в стороны. Мужчина с одинокой лычкой ефрейтора не обратил на это никакого внимания.
— У вас был старший лейтенант, — начал Костя без предисловий. — Борис Черных зовут.
— Был такой, — подтвердил гвардеец. — Сплыл. Константин почувствовал, как в желудке расплетается что-то шевелящееся. Оно поднялось наверх и застряло в горле, около кадыка.
— Уволили? — прокашлявшись, спросил он.
— В Гвардии не увольняют. Спороли погоны — и в питомник. К собакам.
— За аморалку, наверно... — потерянно молвил Константин.
— Чего-о?
— Ну, я слышал, он тут с медсестрами...
— Какая же это аморалка — с медсестрами? Не, Черных не за это убрали. Крыша у него поехала. Во, браток, как служба людей ломает.
— Странно...
— Да уж!
Похоже, ефрейтор был не прочь потрепаться.
— Ты прикинь! Служил человек, все нормально. Где-то месяц назад или чуть больше... да, побольше, месяца полтора... Короче, как подменили: на подчиненных бросается, начальству жопу лижет. Корешка своего заложил, — полушепотом произнес гвардеец. — Тот на ерунде какой-то попался, в итоге осудили за мародерство. А потом выяснилось, что все это ради того, чтоб сюда попасть, во взвод охраны. Не знаю, как будто здесь сахар...
— А чего стоите-то? Кого тут сторожить?
— Да никого. Приказали, вот и стоим. Военное положение, сам понимаешь.
— Понимаю... А если я, допустим, выйти захочу?
— Иди, — пожал тот плечами. — Пижаму только переодень. Ну ладно, я про Черных. Народ его уважать перестал, но от этого не помирают. Служит человек дальше, прогибается. И вот... — Сержант сделал удивленное лицо, точно сам слышал эту историю впервые. — На прошлой неделе... — Его удивление достигло такого накала, что Константин занервничал. — Всё назад!
— Что — назад? — разочаровался Костя.
— На смену не явился, а пошел в свое отделение, к утреннему разводу. Ему говорят: ты же в больницу перевелся. Морда — кирпичом. Не в курсе. То есть совершенно! Ты прикинь, оказывается, он все это время, с тех пор как оборзел, вообще не помнит. Даты путает! Не числа — месяцы. Месяцы путает, прикинь! Эй, приятель! Больной! Ты чего? Плохо? Давай доктора позову!
Константин с ненавистью посмотрел на импортный аппарат и легонько провел пальцами по ряду пластмассовых кнопок. Ногти отросли, как у испанского гитариста, и под ними, несмотря на стерильность палаты, образовалась черная кайма. Он потрогал лицо — щетина давно перестала колоться и превратилась в нормальную бороденку. И усы. Видно, никуда от них не денешься.
Он снова погладил круглые пуговки, стараясь угадать, какая из них главней. Обычного выключателя с понятными «О — I» на панели не было, а надписи на французском ставили его в тупик.
«Можно запомнить эти чертовы каракули, — мелькнула у Кости скучная мыслишка. — А по возвращении обратно — проверить по словарю. Да, идея занятная. Жаль, поздновато осенило».
— Не лапай приборы! Или ты отрегулировать? Что, самочувствие неважное? — Мясник усмехнулся и глянул на ползущий по экрану график. — Подлечим. На то мы и врачи.
— Где... — Костя чуть не ляпнул «Борис», но, вовремя спохватившись, укусил одеяло. — Где охрана?
— На кой? Сам ты отсюда не сбежишь, а если и побежишь, то не быстро, — хмыкнул врач. — А дружки твои уже не опасны. Они ту-ту-у!.. — Мясник, как мог, изобразил движение поезда., — В сторону Мурманска.
— В Мурманск? — Константин нахмурил брови.
— Ну да. Кого в Мурманск, кого в Магадан, кого на Камчатку. Страна большая, места на всех хватит. Мы же эту... как ее... подписали. Конвенцию. Мораторий на расстрелы.
— Я всех сдал? — ужаснулся он. — Всех до последнего?
— А какой резон запираться? Твое Ополчение тебя наверняка приговорило — как только ты начал давать показания. Это в твоих же интересах, чтобы их обезвредили. А то возьмут да казнят. Им европейские конвенции до фонаря.
— А Морозова? Ее можно увидеть?
— Эк замахнулся! Она теперь генеральный прокуpop. Повысили. Догадываешься, за что.
Константин заметил, что Мясник не просто расхаживает вокруг, а собирает какое-то медицинское хозяйство. Выдернув иглу из вены Константина, он смотал прозрачную трубку и оттолкнул капельницу ногой.
— На, — сказал он, протягивая клок ваты. — Прижми, а то напачкаешь тут...
Вскоре из всей оснастки остались лишь провода — цветной жгутик, уходящий в левую часть груди. Костя растерянно следил за неторопливой работой Мясника, соображая, что скоро очередь дойдет и до жгутика.
— Помнишь, как там у Гоголя? — спросил Мясник. — Человек простой — он и так поправится.
Он вышел из поля зрения и чем-то щелкнул. Кривая на мониторе выпрямилась и, сжавшись до точки, погасла.
Костя инстинктивно зажмурился и помимо своей воли сосчитал до трех.
Потом до десяти.
Открыв глаза, он увидел, что Мясник перегружает аппарат на тележку. Провода, подключенные к сердцу, угрожающе натянулись, но боли почему-то не было.
— Ах ты черт, совсем забыл... — Мясник подошел к кровати и взялся за проволоку. — Да не трясись! Если б умер, так уже умер бы. А если нет — так живи. Медицина не возражает.
Мясник повел рукой, и жгут повис в воздухе. Костя увидел, что на концах поблескивают тонкие разъемы. Не веря своим глазам, он потрогал кожу — пальцы нащупали три затвердевших отверстия.
— Контакты. Иногда приходится кое-что корректировать. Не резать же тебя при каждом приступе. Ниток не напасешься.
— Мне вшили стимулятор?
— Батарейка на десять лет. Да! Вот это запомни строго-настрого: никакого электричества. Менять розетку для тебя то же самое, что заплывать за буйки. Чуть-чуть невезения — и шабаш.
Мясник окликнул в коридоре санитара и, показав ему на тележку с оборудованием, хлопнул по спине.
— Я хочу встать, — сказал Костя.
— Постельный режим. Но я не против. Девчонки парашу за тобой таскать замучились. Кормежка либо здесь, либо в столовой, как тебе нравится. Туалет в конце коридора. Душевые там же, но это пока рано. Что еще? Телевизор в комнате отдыха — сам найдешь, здесь заблудиться негде.
— Я под арестом?
— Ты в больнице, дурило. Если пойдет без осложнений, через месяц выпишем.
— И все?
— А что ты хотел?
— Я?.. Ничего...
«Свободен, — ошалело подумал Константин. — Это как?.. Почему?..»
«А потому, что всех продал, — напомнил кто-то внутри. — Всех, кого знал и не знал. Теперь они осваивают северные районы. И тебе их не надо бояться. Ты свободен. Иди. Живи».
Выпишут и отпустят. А может, и местечко предложат — с его-то опытом. Темное прошлое простят, как-никак, раскаялся, честно отработал. Заплатил — чужими судьбами, близкими людьми, самим собой, в конце концов...
Константин стиснул кулаки и бессильно разжал — обрушить гнев было не на кого. Разве что на себя? На того, кто влезал в его тело и час за часом, День за днем диктовал, диктовал... Это не так уж и напрягало — раньше. Ведь он уже не считал этот мир своим. Он давно существовал там, в новом слое, а старый казался почти нереальным. Сюда он нырял, как в пьяный кошмар: игрушечный страх перед мертвой Морозовой, безумные беседы с убитым Борисом... Он словно посещал какой-то кинотеатр. Но вот зажгли свет, и экран оказался с другой стороны.
Вернуться не удастся. Он выздоровел. Сеанс окончен.
Надо было искать тетрадку — тщательно искать, не лениться. Ведь было же время. Сколько у него было времени! Тьма. И на что оно потрачено? Теперь его еще больше. Только зачем оно?
Борис!!
В голове взорвался горячий фонтан. Борис! Он же здесь. Он поможет, он вытащит. И он сам собирался все объяснить. На кой черт эта тетрадь, если Борис где-то поблизости!
Костя выскочил из палаты. Высокие, во всю стену, окна слепили пронзительным августовским солнцем. Глаза с непривычки заслезились, и Константин прикрыл их ладонью. Пижама мгновенно нагрелась и начала источать запах стирального порошка.
Коридор был широким и довольно длинным. В правом торце находились белые двери уборных, в левом — стеклянная перегородка. За ней осязаемой прохладой темнела лестница. У перегородки, на маленьком и каком-то неуютном стульчике притулился охранник в гвардейской форме. Он глянул на Костю и, не проявив интереса, отвернулся.
Гвардеец изнывал от жары. В черном кителе было теплее, чем в пижаме, а сидел он, видно, уже давно. На его лице читалось страстное желание перенести стульчик на лестничную площадку, в тень, но для этого он был слишком дисциплинирован.
Подходя к охраннику, Константин на всякий случай развел руки в стороны. Мужчина с одинокой лычкой ефрейтора не обратил на это никакого внимания.
— У вас был старший лейтенант, — начал Костя без предисловий. — Борис Черных зовут.
— Был такой, — подтвердил гвардеец. — Сплыл. Константин почувствовал, как в желудке расплетается что-то шевелящееся. Оно поднялось наверх и застряло в горле, около кадыка.
— Уволили? — прокашлявшись, спросил он.
— В Гвардии не увольняют. Спороли погоны — и в питомник. К собакам.
— За аморалку, наверно... — потерянно молвил Константин.
— Чего-о?
— Ну, я слышал, он тут с медсестрами...
— Какая же это аморалка — с медсестрами? Не, Черных не за это убрали. Крыша у него поехала. Во, браток, как служба людей ломает.
— Странно...
— Да уж!
Похоже, ефрейтор был не прочь потрепаться.
— Ты прикинь! Служил человек, все нормально. Где-то месяц назад или чуть больше... да, побольше, месяца полтора... Короче, как подменили: на подчиненных бросается, начальству жопу лижет. Корешка своего заложил, — полушепотом произнес гвардеец. — Тот на ерунде какой-то попался, в итоге осудили за мародерство. А потом выяснилось, что все это ради того, чтоб сюда попасть, во взвод охраны. Не знаю, как будто здесь сахар...
— А чего стоите-то? Кого тут сторожить?
— Да никого. Приказали, вот и стоим. Военное положение, сам понимаешь.
— Понимаю... А если я, допустим, выйти захочу?
— Иди, — пожал тот плечами. — Пижаму только переодень. Ну ладно, я про Черных. Народ его уважать перестал, но от этого не помирают. Служит человек дальше, прогибается. И вот... — Сержант сделал удивленное лицо, точно сам слышал эту историю впервые. — На прошлой неделе... — Его удивление достигло такого накала, что Константин занервничал. — Всё назад!
— Что — назад? — разочаровался Костя.
— На смену не явился, а пошел в свое отделение, к утреннему разводу. Ему говорят: ты же в больницу перевелся. Морда — кирпичом. Не в курсе. То есть совершенно! Ты прикинь, оказывается, он все это время, с тех пор как оборзел, вообще не помнит. Даты путает! Не числа — месяцы. Месяцы путает, прикинь! Эй, приятель! Больной! Ты чего? Плохо? Давай доктора позову!