Прошкин Евгений Александрович. Слой

   Побрившись, Константин ополоснул лицо и кинул полотенце в пластиковый бак. Надо было идти на завтрак. Надо было привыкать. Врастать в старую грядку. Все корешки оторваны, но лунка в земле еще сохранилась. В нее и нырнуть — вниз головой.
   Не глядя наставив на поднос каких-то миниатюрных тарелочек, он развернулся в поисках свободного стола. Свободными были почти все, и , Константин пошел к дальнему, у окна, но по дороге остановился.
   — У вас не занято? — спросил он у багрового дядьки, на вид — алкаша и добряка.
   «Правильно, — подумал он. — Ломать надо сразу. Штамп на лбу? Да. Смотрите все. Я предатель».
   — Конечно, конечно. В смысле, садитесь. — Дядька придвинул к себе стакан с какао, хотя тот вовсе и не мешал. Столы были большими и удобными, на четверых, как минимум. — Садитесь, молодой человек. Вы хорошо сделали. Я всегда ем с семьей, а в одиночку прямо кусок в горло не лезет.
   — Меня зовут Костя.
   — Очень рад. Алексей Евгеньевич. — Он протянул руку и, поскольку Константин еще стоял, привстал сам.
   Костя ответил на рукопожатие и поймал себя на том, что имя-отчество пропустил мимо ушей. Раньше он за собой такого не замечал.
   — Угощайтесь, Костя.
   Добряк ткнул пальцем в промасленный сверток и, уловив неловкость, развернул. Под двойным слоем газеты оказалась фольга, а в ней — с дюжину маленьких симпатичных пирожков.
   — С яйцом и капустой. Не пожалеете, дочка пекла.
   Пирожки были славные, почти такие же, какие делала Настя. Настя — жена учителя, а не бригадир швейной братвы. Вспомнив о ней, Константин загрустил.
   — Берите, берите еще, — почему-то смутился дядька. — Она мне их каждый день носит.
   — Спасибо. Действительно, вкусно.
   Он взял второй и тут обратил внимание на газету. По темному от жира полю шла широкая черная линия, похожая на траурную рамку.
   — Кто-то умер? Из этих? — кивнул он в потолок.
   — Нет, что вы. Газета старая. — Добряк переложил фольгу в тарелку и осторожно расправил бумагу. — Это еще с весны.
   — С весны? — растерянно спросил Константин.
   — Когда Немаляев погиб. Это о нем. Ах, вы же в реанимации... Ну, вы ведь знаете, Немаляев разбился.
   — Разрешите посмотреть.
   Вся страница представляла из себя огромный, до безумия подробный некролог. Здесь же находилось несколько фотографий: детство, комсомольский билет, групповая — выпускники вуза, снова портрет и снова групповая — какое-то ответственное совещание.
   — Вехи, так сказать, — пояснил дядька. — Там еще продолжение. Это экстренный выпуск, целиком Сашке посвятили, к похоронам. Ах, а дочка-то в нее пироги...
   Константин оторвался от газеты и исподлобья взглянул на соседа. Кажется, его огорчение было искренним.
   — Я ведь Сашку знал. Да что — знал! Почти друзьями были. Вот здесь... — Дядька отделил слипшиеся листы и показал разворот. — Здесь.
   Костя увидел два крупных снимка гражданской панихиды. На одном были родные и близкие, на другом — какие-то одинаковые люди в костюмах.
   — Вот я, — без тени высокомерия сказал добряк, тыкая в первый. — Мы с Сашкой вместе начинали, еще в главке. Потом он в гору пошел, да в нем это сразу проявилось. Талант. Ласточкой взлетел. Человек был... Сильный он был человек. Такие если шею не свернут, ой как высоко взбираются. Но не испортился, вот что важно. Подлое это дело, медные трубы. А он — нет. Себе не изменил. Ни себе, ни...
   — Это вы, да? — спросил Константин, чтобы как-то его прервать.
   — Да, — вздохнул сосед.
   Между скорбящими женщинами и офицером из почетного караула стоял он — дядька с красным лицом. В строгой тройке он смотрелся куда лучше, чем в больничном одеянии.
   — Раз уж о нем заговорили, о Немаляеве, я вам, Костя, скажу откровенно: он ведь нашего Нуркина был на две головы выше. Тоже покойник, нехорошо, может быть... Нет, не потому, что мы в приятелях... особой дружбы не водили, хотя от старых знакомых он никогда не отказывался... Масштаб, Костя. Уж вы мне поверьте, я сам без малого тридцать лет на руководящей работе. В управлении немножко понимаю. Александр Немаляев — прирожденный организатор. Нуркин, премьер наш, — он, конечно, лидер. Зажечь умеет, повести за собой... Только это еще не все. Требуется и вторая составляющая: представлять, куда двигаешься, куда ведешь.
   — А Немаляев представлял? По-моему, в этом Чрезвычайном Правительстве все не очень-то...
   — Не все, Костя, не все. — К его нелояльности высокопоставленный больной отнесся равнодушно. — Вот если б Немаляеву больше воли, если б Нуркин на него не давил... да что теперь! Обоих нет.
   — А все же. Допустим, появился второй шанс.
   — Шанс?.. Я не совсем понимаю. — Собеседник оторвал взгляд от газеты и уставился на его поднос. — Что же вы не едите ничего? Возьмите еще пирожок, мне будет приятно.
   — Спасибо. Вы простите, что я позволяю себе фантазировать. Тема невеселая.
   — Будь премьером не Нуркин, а Александр, все сложилось бы иначе, — убежденно проговорил дядька. — И Ополчение, и эти жертвы... довел страну до ручки, а теперь что ж... нагайка и столыпинский вагон. Немаляев бы этого не допустил. Он тоже с завихрениями, но, не смейтесь, в душе он романтик. Человек с идеалами. Был...
   — А вы не боитесь вот так говорить с незнакомым?
   — С моей болезнью боятся только двух вещей: ночи и того, что медсестра опоздает с уколом.
   — Еще раз простите... А как вы считаете, смог бы Немаляев стать преступником?
   Сосед задумчиво погладил багровый подбородок. Вопрос он воспринял неожиданно серьезно.
   — Трудно сказать, — после паузы произнес он. — Это зависит от системы координат. Вы понимаете, о чем я. В христианском смысле мы все грешники.
   — Нет, я без философии, по Уголовному кодексу. Мог бы он быть профессиональным преступником? Вором в законе.
   — Запросто, — без улыбки сказал сосед. — Способностями Саша обладал. А как ими воспользоваться — это зависит от случая. Не поступи он в свое время в институт, свяжись с дурной компанией... А вы что же, увлекаетесь подобными, э-э... прогнозами? Вы социолог?
   — Любитель, — коротко ответил Константин, возвращаясь к фотографиям.
   — Да... Был человек, и нет его.
   — А это кто? Возле гроба.
   — Семья. Жена Татьяна, сестра Марина... Недавно стало известно, что авиакатастрофа была спровоцирована. Н-да, все-таки диверсия. Мерзавцы...
   — А это? — спросил Костя, вглядываясь в темное пятно на месте третьего лица. Женщина стояла вполоборота, да и печать была нечеткой, но что-то Косте подсказывало: этот профиль он уже видел.
   — Дочь Марины. Своих детей у Саши с Таней не было, их им заменяла племянница, — сказал сосед.
   А потом назвал ее по имени.
   — Племянница Немаляева? — проронил Костя, наклонившись к столу.
   — Красивая, правда? Теперь она... почти осиротела. Не знаю, возможно ли это — почти осиротеть. Выходит, возможно. В новостях еще не передали, но меня уже проинформировали: поймали тех негодяев. Тех, что аварию подстроили. Естественно, из Ополчения. Таких надо на части рвать. Кто-то помог на них выйти — внедренный агент или еще кто... Что же он раньше-то молчал, агент сопливый?..
   Константин зажмурился и, словно этого было недостаточно, закрыл лицо ладонями. Он скрипел зубами и сжимал пальцы ног, ему хотелось сжечь свой ужас незаметно для окружающих — хотя бы первую его волну, однако за ней накатила вторая, и Костя понял, что ему не сдержаться.
   — Что это с вами? — озаботился сосед. — Я сейчас доктора... Врача!
   — Врача... — выдавил Костя. — Раньше... надо было раньше...
   Он вскочил и, свалив тарелку с пирожками, бросился в коридор. Гвардеец у перегородки тревожно заворочался и замер в ожидании. Он охранял этаж от посторонних, относительно же пациентов никаких указаний не было.
   — Черных! Где Черных? — выпалил Константин, подбегая к усатому сержанту. — Отведи меня в Борису. В питомник. Отведи, ну!
   — Зачем вам?
   — Отведи!
   — Не положено, — промямлил тот. — Пост. Смена через полтора часа.
   — Отведи сейчас! — отчаянно заорал Костя.
   — Руки... руки-то убери, — заволновался охранник, пытаясь отцепить его пальцы. — Ты что балуешь? Ты куда к кобуре?.. Да ты чего?!
   По лестнице, задыхаясь, неслись три человека в белых халатах.
   — Только не стреляй! — крикнул кто-то из противоположного торца. — Шоком его!
   — Нельзя электро-.. — прохрипел Мясник, преодолевая последние ступени. — Нельзя шок!..
   Константин незаметно для окружающих согнул колено, и гвардеец, ойкнув, присел на корточки. Он тяжело задышал и хлопнул себя по кобуре — ладонь провалилась в пустоту.
   Мясник, схватившись за перила, сделал еще один рывок и поскользнулся на сияющем кафеле.
   — Электрошок нельзя, — задыхаясь, повторил он.
   — Давай, — приказал Костя, сверля стволом ноздрю гвардейца. — Давай. А то выстрелю.
   — Чего «давай»? — оторопело прошептал сержант.
   — Электрошок.
   Гвардеец медленно расстегнул поясной футляр и достал пластмассовую коробочку с металлическими рогами.
   — Отдай пистолет, — сказал он. — Тебе ничего не будет.
   Костя опустил ствол и нажал на курок — пуля с визгом отрикошетила в сторону столовой, а в мраморном порожке осталась косая, неправильной формы лунка.
   — Убери! — бросил Мясник, обращаясь к обоим.
   Константин поднял пистолет и прижал дымящийся зрачок ко лбу сержанта. Тот, сдавшись, вытянул руку вперед — и...
   Костя ощутил только жжение под коленом. Боли в сердце не было — оно просто исчезло. Вместе с пульсом пропало все: Мясник, чистый линолеум, чудесный вид за окном. Все это рухнуло куда-то в бездну, растворилось в водянистом сумраке небытия и как-то разом перестало волновать. Константин знал, что вселенная не погибла, но сейчас они отделились друг от друга. Он находился вне всего, что имело название.
   Он — и голос. Чей-то голос:
   — Вырвался, молодец. Но грубо. Маньяк — он и есть маньяк. Не так надо было.
   — А как?
   — Как... Ты береги себя. В этот раз тебе повезло, но насчет следующего сомневаюсь. Не буду же я за тобой, как нянька... Не в смерти дело. Постарайся это учесть — там, в своей войне... неизвестно за что.
   — Я вернусь?..
   — Туда, куда хотел.
   — Это ты меня направляешь? И ты выбираешь?.. Тебе это под силу? Но тогда ты... Ты — бог?!
   — Бога нет, маньяк.
   — Я... я не...
   — Шучу, успокойся.
   Его вытолкнуло так резко, что он еще застал панику учителя, никчемного человечка, привязанного к батарее. Географ сидел на полу, предатель же умер стоя, и от такой перемены Константин потерял равновесие. Он откинулся на спину и крепко приложился макушкой о трубу.
   — Что за место? — спросил он. — Мы переехали?
   — Как видишь, — сказал Петр. — Наконец-то ты вернулся. Людмила боялась, что ты там навсегда... А у нас новости.
   — У меня тоже, — кивнул Костя.

Глава 8

   Новая база не нравилась никому, даже Насте, которая ее и подобрала. По сравнению с грязью, тараканами и разбитой мебелью достоинства черного хода выглядели неубедительно. У соседей-наркоманов не смолкая верещало радио, и сколько Ренат ни колотил им в дверь, все было без толку. Соседи не отзывались — возможно, лежали под кайфом, возможно, сдохли от передозы.
   Однако по-настоящему Петра волновало другое. Надвигалась ночь, и он, как старший в этом таборе, опасался конфликтов. Он догадывался, что Настя с Людмилой в обиду себя не дадут, но уж больно разухабистые были у Рената друзья.
   Стремясь довести численность сотни до номинальной, Зайнуллин прямо в поезде принялся уговаривать народ поучаствовать в акции против Кокошина и, надо же, шестерых уговорил. Немудрено, что все новобранцы оказались психопатами почище самого Ренатика. Трое из них перекинулись из какого-то райского слоя, где, по их словам, царило всеобщее благоденствие, еще трое были обыкновенными бродягами.
   Став командиром отряда, Зайнуллин решил, что одного «вальтера» на семерых маловато, и, недолго думая, организовал налет на линейный отдел милиции. Операция прошла неудачно. Выслушав его рассказ, Петр не понял, как им вообще удалось унести ноги. Одного менты застрелили, второго, раненного в плечо, бойцы добили сами.
   Вечером того же дня они раскулачили какого-то фермера и, завладев карабином, отправились в ближайшую воинскую часть. Если б по этой истории сняли фильм, Петр заплевал бы весь экран, но на полу стоял осязаемый результат — два баула, битком набитых оружием.
   Позаимствовав у Кости пластырь, Ренат гордо прилепил на стену номер местной газеты. В передовой статье говорилось о новой криминальной группировке и о беспределе, потрясшем область.
   После такого громкого дела о поездке в Мурманск не могло быть и речи. Отряд отсиделся в какой-то брошенной деревушке и кружными путями двинулся в Москву. У Рената хватило ума воздержаться от разбоя на дороге, поэтому до столицы они добрались почти без приключений.
   К Петру бойцы отнеслись с почтением, но было видно, что авторитет Зайнуллина для них весомее. Они не слишком отчетливо сознавали, куда и зачем их привели, — просто все, что с ними произошло за последние несколько дней, их крайне устраивало. Рекруты выразили готовность продолжать в том же духе, а идейное обоснование доверили начальству.
   — Зачем нам эта мразь? — тихо спросил Костя. Пользуясь тем, что бойцы разбирают сумки, он вывел Петра на кухню и припер его к облупленному холодильнику.
   — Сотник, мы превратились в пошлую банду. Скоро начнем громить ларьки и сажать торгашей на паяльник. Мы, кажется, созрели.
   — Нам нужны люди, — возразил Петр. — Я от этой шушеры тоже не в восторге, но выбирать не приходится. А белые перчатки можешь спустить в унитаз.
   — Не белые, Петр, давно уже не белые. Только я стрелял в людей не из прихоти.
   — Я знаю, Костя. Но цель велика. Ради нее надо смириться. Мы не делаем ничего плохого. Наоборот, заставляем пяток сволочей поработать во благо...
   — Ты говоришь как Нуркин.
   — Они нам сегодня здорово помогли. При переезде. И с тобой... Ведь не бабы же тебя волокли. Если б не команда Зайнуллина, неизвестно, где бы мы сейчас были. Дай им шанс проявить себя по-настоящему.
   — Когда проявят, будет поздно.
   — Все! Оставим эту тему. — Петр вздохнул и, раскрыв окно, закурил. — Лучше о другом. Твои провалы не повторятся?
   — Меня наконец-то убили.
   — Поздравляю, — невесело произнес Петр. — Как там сейчас? Как наше Ополчение?
   — Плохо, — сказал Константин. — Хуже некуда.
   — Чрезвычайное Правительство победило?
   — Мне из больницы не видно, кто победил, а кто проиграл. Но слово «чрезвычайное» там больше не употребляют. Кажется, на Родине все налаживается.
   — Чего?! С Ополчением плохо, а там налаживается? Что там может наладиться без нас? Ты сначала думай, потом говори.
   — Я думал, сотник. Времени было в достатке — я и думал. Нуркин сволочь, это ясно. С Нуркиным надо кончать. А остальных... зря мы их под одну гребенку. Люди разные.
   Петр глубоко затянулся и медленно выпустил дым ему в лицо. Константин стерпел.
   — Я, Костя, не пойму чего-то. Ты что предлагаешь? Сформулируй свою кашу.
   — Ничего я не предлагаю! — разозлился Костя. — Хотел сомнениями поделиться, да смотрю, не по адресу.
   — Правильно смотришь, — спокойно сказал Петр. — Когда сомневаешься, надо к венерологу идти, а меня грузить ни к чему. Слушай, а может, это у тебя от стресса? Как-никак, помер.
   — Мы все померли, — буркнул Костя. — Что ты мне собирался сообщить?
   — Нуркин начал собственную охоту за дневниками Черных. Они оба их ищут, Немаляев — отдельно, Нуркин — отдельно.
   — С чего ты взял?
   — Очень просто. Нуркин пытался организовать слежку, не прибегая к помощи братвы. То есть интерес к записям он от Немаляева скрывает. Немаляев в свою очередь утаил от него смерть Бориса. Тоже подозрительно.
   — А Немаляев откуда знает?
   — Да я сам ему сказал! Когда он звонил. А, ты же в отключке валялся. В общем, все это смахивает на раскол. Только не соображу, как этим воспользоваться. Я в интригах не мастер.
   — Грохнуть обоих, вот и вся интрига, — заявил вошедший Ренат.
   Вместе с Зайнуллиным на кухню вперлись его подчиненные, и на восьми квадратных метрах стало нечем дышать.
   — Сотник, а где моя почетная грамота? — театрально спросил Зайнуллин.
   — Дай ему доллар, пусть купит себе шоколадную медальку, — бросила из коридора Настя. — Ребят, вы бы рассосались как-нибудь, здесь взрослые беседуют.
   Четверо новобранцев недовольно загомонили, но под окриком Рената отправились в комнату.
   — Нет, ребята правда отличились, — сказала она. — Мозги у них, как у ящериц...
   — Это, наверно, комплимент, — вставил Ренат.
   — ...но действовали отлично, — закончила Настя.
   — А что случилось-то? — спросил Константин.
   — Когда сюда перебирались, Людмила засекла наблюдение. Две машины.
   — Я был уверен, что пасут только меня, — сказал Петр.
   — Выходит, ваш Нуркин подстраховался. Но от второй группы ничего не осталось.
   — Мы их в капусту чик-чик-чик! — Зайнуллин ребром ладони изобразил рубку овощей и счастливо рассмеялся.
   — Свидетели? — коротко осведомился Петр.
   — Чик-чик!..
   — Да уж, такого «чик-чик» я давно не видала, — подтвердила Настя.
   Константин выразительно прочистил горло и, скрестив на груди руки, отвернулся к окну.
   — Зато Кокошин гуляет по Мурманску и в ус не дует, — мрачно сказал Петр.
   — Ты что, сотник? — опешил Ренат. — Кому нужен этот Кокошин, сука, маму его... а... — Он поймал на себе строгий взгляд Насти и дальше решил не развивать. — Кокошин-какашин... Ты гляди, каких я тебе хлопцев подогнал! Они за революцию в огонь и в воду!
   — Революция? О чем ты?
   — Ну, это... что там у нас? Ополчение, то-се, железные пацаны!
   Константин не выдержал и вышел в коридор. Первая комната была занята «железными пацанами». Они окружили телевизор и, разделившись на пары, жарко о чем-то спорили. При этом «железные» пихались, брызгали слюной и обзывали оппонентов пидорами. Не вникая в суть дискуссии, Костя пошел дальше.
   Вторая комната находилась в самом конце, после туалета и ванной. Людмила по-турецки сидела на вытертом коврике. Сначала Косте показалось, что она медитирует, но потом он заметил у нее в ногах какую-то книгу.
   — Почему не со всеми? Почему телевизор не смотришь?
   — Футбол. Занятие для плебеев, — сказала она, не отрываясь от чтения.
   — Гм, гм... — Константин не сразу нашелся что ответить. — Для плебеев?.. Конечно, ты-то среди нас голубая кровь.
   Он плотно прикрыл дверь и продолжил:
   — Голубая кровь, да. Родственников имеешь знатных.
   Людмила медленно подняла глаза и тихо проговорила:
   — Ты понимаешь, что я могу тебя убить? Одним ударом.
   — Понимаю. Поэтому захватил вот это. — Константин вытряхнул из рукава нож и виртуозно крутанул его между пальцев.
   — Ты, наверное, в цирке работал. Наверное, клоуном. Я твое перо голыми руками сломаю.
   — Наверное. Если дотянешься.
   — Но сначала вырву тебе язык.
   — Как скажешь, — пожал он плечами и мгновенно перекинул нож в другую руку. — А я твой язык не трону. Чем ты тогда говорить будешь? Про дядю своего. И еще про тетрадь.
   — Ха, тетрадь, — презрительно скривилась Людмила.
   — Больше ее взять было некому. Петр сразу не догадался, потому что у него на тебя перманентная эрекция. А у меня — нету. Зато я был на выставке «Инквизиция сквозь столетия». Я видел картины про то, как снимают кожу. Думаю, у меня получится.
   — Ну, попробуй, орел.
   Дверь неожиданно открылась, и в комнату влетел Зайнуллин.
   — Я не помешал? О чем воркуем? Людмила нахмурилась и едва заметно качнула головой.
   — О живописи, Ренат, — сказал Костя. — Ты иди. Там твои архаровцы скоро подерутся.
   — Н-да? Ну, я пошел, — заговорщически подмигнул тот. — Только без стонов, лады? Бойцы услышат — возбудятся.
   — Стонать не будем, — заверила Людмила. Она дождалась, пока Ренат не уберется, и, немного расслабившись, сказала: — Ты сделал неверные выводы.
   — Немаляев — твой дядя.
   — Я не отказываюсь. Но между нами ничего общего.
   — Ой ли? Тетрадь Бориса уже у него?
   — В сумочке. Она там с первого дня лежит. Хочешь — бери. Все равно она бесполезна. Борис писал для себя.
   — Зашифровано?
   — Ты как ребенок. Бери и читай. Там одна вода. Ты ведь надеялся найти инструкцию? «Делай раз, делай два». Нет. Какие-то нравоучения, декларации. И все. Собиралась назад подбросить, да этот переезд...
   — А где нашла?
   — На полке. Борис ее действительно не прятал. По-моему, он не предполагал, что она кому-то понадобится. — Людмила дотянулась до ремешка и, стащив сумку со стула, положила ее перед Костей. — У меня там еще «ствол», ты будешь нервничать. Сам доставай.
   Константин, не сводя с нее глаз, повернул замочек и нащупал пистолет. Выщелкнув обойму, он положил ее в карман и достал потрепанную, с закрученными углами тетрадь.
   «Смерти нет. Умирая, человек всего лишь теряет одну из бесчисленных теней. Человек жив, пока себя осознает. Прекратить это невозможно, так же как невозможно постичь бесконечность отражений. Если бы мы научились видеть свои тени, разбросанные в...»
   — Здесь все в таком духе? — с отвращением спросил Костя и перевернул пару листов.
   «Оплакивание мертвых — самая глупая из традиций. Широта ее распространения наводит на мысль об умышленном искажении действительности. Смерть физического тела является не чем иным, как частичным освобождением от...»
   «Ну вот, освобождение, — подумал Костя. — Чего же он тогда обижался? Не в том лесу закопали?»
   — Это фуфло, — заявил он. — Ты сама написала.
   — Сравни почерк, — равнодушно отозвалась Людмила.
   — Ты племянница Немаляева. Все, что ты говоришь, для меня — ветер. Людмила, неужели ты не боишься? Среди злых мужиков... А Настя? Вы с ней заодно?
   — Мы вместе. Но к дядюшке никакого отношения не имеем. На Родине я с ним не общалась, в этом слое тоже. Почти.
   — А на моей Родине ты ему как дочь.
   — Я отвечаю только за свою. Это... семейное. Он отлучен от клана.
   — Почему я не перережу тебе горло? — сокрушенно пробормотал Костя.
   — Потому, что я тебе нужна. Сегодня я собиралась уйти. Но решила остаться. Дядюшка погиб, да? Сюда он перекинулся из твоего слоя. Ты будешь искать с ним встречи, но без меня он тебя примет... по-другому.
   — Что ты мелешь?
   — Я слышала, как ты бредил.
   — С Немаляевым я общаться не планирую, — отрезал Константин.
   — Придется. Твоего сотника замкнуло, и ты это видишь. И я вижу. Ты пойдешь к дяде Саше. Больше тебе деваться некуда. И я пойду. Раз дядюшка ищет тетрадь Бориса, значит, движется в том же направлении, что и мы. Или желает двигаться.
   — "Мы"?
   — Наш опыт для него будет сто крат полезней, чем эта ахинея.
   — Немаляев — враг.
   — Твой враг — это режим, построенный Нуркиным. А дядюшка... он не такой.
   — Понятно. Ты с ним поссорилась и, чтобы реабилитироваться, хочешь вернуться с трофеем. Тетрадки Бориса тебе показалось маловато, и ты решила перетащить меня.
   — Дурак, — грустно сказала Людмила. — В этом слое он убил моего отца. Давно, я была еще ребенком. Поэтому я и уговорила Настю остаться с вами. Но теперь... Ты знаешь, что происходит вокруг. Неделя-две, и все рухнет. Выйди на улицу и посмотри на людей. Они сошли с ума.
   — А Немаляев — спаситель. Да?
   — Назови другого, я буду рада.
   Она легко, без помощи рук поднялась и открыла форточку. Костя невольно залюбовался ее фигурой и почему-то вспомнил себя в больнице. Вспомнил одиночество и безысходность. Здесь Людмила тоже была одна — с Настей из так называемого дружественного клана и чужим дядей Сашей. То, что она говорила, имело смысл, но Константина по-прежнему что-то смущало.
   — У меня была тысяча возможностей вас прикончить. Всех. И сейчас тоже. — Она задрала блузку и продемонстрировала дамский пистолет, приклеенный скотчем прямо к телу.
   «Она ведь и вправду могла меня убить, — подумал Константин. — И не сделала этого. А я мог бы рассказать сотнику о том, чья она племянница. И промолчал. Видимо, по той же причине».
   — Когда ты с ним свяжешься?
   — Я пытаюсь. Но вор в законе — не химчистка, в телефонном справочнике его номера нет.
   — Он есть у Петра.
   — Знаю. Но надо подождать.
   — Чего? У моря погоды?
   — Не сегодня, — выразительно проговорила Людмила.
   — У вас, у женщин, всегда так. В самый неподходящий момент.
   Константин вернул ей обойму и вышел из комнаты. Его не покидало ощущение, что он снова кого-то предал. Еще ничего не сказав и не сделав — уже предал. Внутри. Не Петра и не сотню — саму идею. За которую он, собственно, и убивал. Странно, но сожаления он не испытывал.
 

* * *

 
   — Погано у вас тут. Суетно как-то, напряженно. Не люблю я Москву. То ли дело север — чистота, простор! — Кокошин брезгливо отстранил рюмочку и наполнил янтарной жидкостью бокал для лимонада. — И пьете вы как французики. Скурвились совсем.
   Он поднес бокал ко рту и, шумно выдохнув, проглотил двести грамм коньяка.
   — Устроился нормально? — спросил Нуркин.
   — Нормально, — отмахнулся тот. — Шурик все оформил, я и чемодан-то свой не видел. Отвезли-привезли. Телки на выбор. Люкс!
   — Не о том я. Как здесь устроился? В этом мире.
   — А-а! Ничего, — скривился Кокошин. — Полковник. Командир БРП, женат. Вот с женой мне не очень...
   — "Бээрпэ" — это что? — перебил его Нуркин.
   — Береговой ракетный полк.