Страница:
— Этого я пока еще и сам не знаю, — ответил Лейхтвейс, — знаю только, что я должен проникнуть в крепость и что я это сделаю.
— Не можем ли мы помочь тебе? — спросил Бруно. — Располагай нами, в особенности мною. В моем лице ты видишь человека, которому жизнь, быть может, еще менее дорога, чем тебе.
— Благодарю тебя, дорогой мой, — участливо ответил Лейхтвейс, понимая, почему именно Бруно не дорожит жизнью, — но мне людской помощи не нужно. Мне нужна помощь Господа Бога, и да смилуется Он надо мной и над Лорой.
Вдруг Рорбек торопливо махнул рукой, давая своим товарищам знак замолчать. По дороге, ведущей на холм, медленно шли два генерала. Едва только Лейхтвейс взглянул на приближавшихся, как воскликнул:
— Король идет! Он не должен видеть нас здесь. Скроемся поскорее за теми кустами, пока он пройдет мимо.
Лейхтвейс и его друзья тотчас же скрылись за кустами и там прилегли на землю.
Король медленно поднялся на вершину холма. С ним шел генерал Цитен. Оба они остановились недалеко от того места, где лежали разбойники, и король начал рассматривать через подзорную трубу неприятельские укрепления.
— Все это ни к чему, — вдруг резко произнес он, опуская трубу и обращаясь к генералу Цитену. — Я не могу принять никакого решения, не зная численности неприятельской армии, скрывающейся в крепости. Надо, чтобы кто-то отправился туда. Но у меня нет хороших шпионов. Мои офицеры — между ними есть такие, которые были бы способны узнать то, что нужно, — не соглашаются нести службу шпионов. Оно и немудрено. Занятие позорное и крайне опасное. Но тем не менее сведения мне нужны.
— Ваше величество, — возразил Цитен, — не попытаться ли нам пойти на приступ? Быть может, достаточно будет одного сильного натиска?
— Чтобы разбить себе череп о крепостные стены? — прервал его король. — Приступом ничего не добьемся. Вы старый рубака и все рветесь биться врукопашную. Это хорошо в открытом поле, лицом к лицу с врагом. Но когда неприятель скрывается за стенами укрепленного города, то следует действовать осторожно. Между тем времени у нас немного. Мне сообщили, что из Вены сюда идет многочисленная австрийская армия под командой генерала Дауна. Меня хотят поставить между двух огней, а потому я должен знать, много ли войска в Праге и следует ли его опасаться.
— Так и быть, ваше величество, — воскликнул генерал, — пошлите меня в Прагу! Ради моего короля я готов превратиться в шпиона.
— Нет, вы слишком мне дороги, — усмехнулся король, — вы мне нужны и без того. Но мне нужен отважный человек, которому сам черт не брат. А где я найду такого?
— Пошлите меня, ваше величество! — раздался низкий грудной голос.
Король и Цитен в изумлении оглянулись. Они увидели, как из кустов вышел высокого роста красивый мужчина. Король осмотрел его с головы до ног и резко спросил:
— Ты слышал все, что я здесь говорил?
— Так точно, ваше величество.
— Знаешь ли ты, что за это можешь поплатиться жизнью? Кто подслушивает беседу, которая его не касается, должен быть наказан. Ты подслушал мои планы и можешь выдать их.
— Подлец тот, кто предает своего короля.
— Ты как будто знаком мне, — произнес король. — Твое отважное лицо, твои ясные глаза — я ведь все это уже видел. Ах да, помню, ты…
— Я тот, которого ваше величество удостоил этого подарка! — воскликнул Лейхтвейс, вынимая золотые часы, подаренные ему королем. — Если вашему величеству угодно будет вспомнить, вы разрешили мне обратиться к вам с просьбой. Я и хочу воспользоваться теперь этим.
— Да, да! Совершенно верно! Знаете, генерал, он говорит правду. Этот человек — разбойник, браконьер, но тем не менее он молодец. Он спас меня от шайки кроатов. Сравнение для вас, генерал, не лестное, но должен сказать, что это такой же человек, как и вы: он смело идет на всякую опасность. Кажется, тебя зовут Лейхтвейсом?
— Так точно, ваше величество.
— Значит, у тебя есть просьба ко мне? Что же, говори. Король должен исполнить данное обещание. Я готов исполнить твою просьбу, в чем бы она ни заключалась.
— Если так, ваше величество, то умоляю вас, пошлите меня шпионом в Прагу.
С этими словами Лейхтвейс опустился перед королем на колени. В первый раз в жизни он становился на колени, высказывая просьбу.
Король, по-видимому, был сильно озадачен. Он тяжело опирался на костыль, а другой рукой стряхнул крошки табака с отворота мундира.
— Встань, Лейхтвейс, — решительно произнес он. — Я принимаю твое предложение, и ты будешь моим шпионом. Но это не будет исполнение предоставленной тебе просьбы. Напротив, этим ты снова окажешь мне огромную услугу. Мне думается, ты человек подходящий. Кто привык бродить по лесам, кто постоянно готов встретить опасность, кто приучил себя видеть в темноте, кто умеет ходить, не поднимая шума, кто вынослив, кто упорен и ловок — тот несомненно будет отличным шпионом. Все эти качества соединяются в тебе, Лейхтвейс.
— Благодарю вас, ваше величество! — радостно воскликнул Лейхтвейс, и в первый раз после исчезновения Лоры бледные щеки его зарделись. — Вы осчастливили меня!
— Но знаешь ли ты, что за шпионство ты рискуешь поплатиться жизнью? Виселица высока, веревка крепка, и австрийцы шутить не станут, если поймают тебя.
— Ваше величество, — спокойно возразил разбойник, — я давно уже заслужил виселицу своими деяниями, а если меня теперь и повесят, то я буду утешаться тем, что умираю за своего короля.
— Хорошо. Когда же ты намерен отправиться в путь?
— Как можно скорее. Сегодня же ночью.
— Нужен ли тебе для этого какой-нибудь наряд?
— Это я все устрою сам, ваше величество. Дело только в том, что в настоящее время у меня нет денег, а в Праге они мне могут понадобиться.
— Возьми мой кошелек, в нем много золотых. Австрийцы меня ненавидят, но золотые монеты с моим изображением примут.
Лейхтвейс взял из рук короля шелковый кошелек, наполненный золотыми монетами, и сказал:
— Ваше величество, я в свое время верну вам все деньги, которые мне теперь предстоит израсходовать.
— Честный ты разбойник! — воскликнул король. — Как вам это нравится, Цитен? Разбойник, который обещает вернуть золото! Ведь это редкое явление.
— Ваше величество, — гордо произнес Лейхтвейс, — я враг тех, кого презираю, вас же я уважаю и почитаю.
— Значит, дело будет сделано? — сказал король. — Так как ты подслушал мою беседу с генералом Цитеном, то уже знаешь, что мне нужно и какие сведения мне требуются. Я хочу быть осведомлен относительно численности неприятельской армии в Праге и хочу знать, кто в настоящее время ею командует. Если тебе удастся раздобыть мне эти сведения, то будь уверен в моей милости. А теперь прощай. Если тебе понадобится еще что-либо, то обратись к генералу Цитену, он все устроит. Но никому ни слова: никто, кроме нас троих, не должен знать о возложенном на тебя поручении. До свидания.
Король слегка приподнял свою маленькую треуголку и ушел вместе с генералом.
Когда они удалились, разбойники вышли из-за кустов и обступили своего начальника. Лейхтвейс еще более вырос в их глазах, так как удостоился поручения от короля.
— Итак, прощайте, друзья мои, — произнес Лейхтвейс, пожимая руки своих товарищей, — теперь оставьте меня, так как я должен наедине обдумать, каким образом мне проникнуть в Прагу. Надо придумать что-нибудь очень хитрое; австрийцы не дремлют, и обмануть их нелегко. Но я уповаю на Бога, который Сам дал мне знамение. Недаром же королю именно теперь понадобился шпион, и, благодаря этому, я не только пройду за сторожевую линию прусской армии, но и проникну в крепость. Простимся, друзья мои. Быть может, мы больше никогда не увидимся. Если это случится, не поминайте лихом. Но мне думается, что мы расстаемся не навсегда, что Господь снова соединит нас. Если я вернусь, то вернусь не один, а с Лорой, или вы больше никогда не увидите меня.
Лейхтвейс по очереди обнял и расцеловал своих товарищей. Разбойники плакали, да и у Лейхтвейса навернулись слезы на глаза, но он поборол свое волнение. Простившись с Зигристом, он вынул из потайного кармана на груди кожаный бумажник с кипой банковских билетов.
— Вот это ваши деньги, Зигрист, — сказал он, передавая своему товарищу бумажник. — Если я больше не вернусь, разделите их между собой. Их не слишком много, но все же на каждого из вас хватит на поездку в Америку и на первое время спокойной жизни в чужой стране. А теперь прощайте. Будем надеяться, что мы расстаемся не навсегда и что мы снова увидимся.
Разбойники уныло разбрелись, а Лейхтвейс остался один на вершине холма. Долго стоял он там и смотрел на дома и башни осажденного города, как бы пытаясь увидеть свою дорогую жену и найти утраченное счастье.
Глава 60
— Не можем ли мы помочь тебе? — спросил Бруно. — Располагай нами, в особенности мною. В моем лице ты видишь человека, которому жизнь, быть может, еще менее дорога, чем тебе.
— Благодарю тебя, дорогой мой, — участливо ответил Лейхтвейс, понимая, почему именно Бруно не дорожит жизнью, — но мне людской помощи не нужно. Мне нужна помощь Господа Бога, и да смилуется Он надо мной и над Лорой.
Вдруг Рорбек торопливо махнул рукой, давая своим товарищам знак замолчать. По дороге, ведущей на холм, медленно шли два генерала. Едва только Лейхтвейс взглянул на приближавшихся, как воскликнул:
— Король идет! Он не должен видеть нас здесь. Скроемся поскорее за теми кустами, пока он пройдет мимо.
Лейхтвейс и его друзья тотчас же скрылись за кустами и там прилегли на землю.
Король медленно поднялся на вершину холма. С ним шел генерал Цитен. Оба они остановились недалеко от того места, где лежали разбойники, и король начал рассматривать через подзорную трубу неприятельские укрепления.
— Все это ни к чему, — вдруг резко произнес он, опуская трубу и обращаясь к генералу Цитену. — Я не могу принять никакого решения, не зная численности неприятельской армии, скрывающейся в крепости. Надо, чтобы кто-то отправился туда. Но у меня нет хороших шпионов. Мои офицеры — между ними есть такие, которые были бы способны узнать то, что нужно, — не соглашаются нести службу шпионов. Оно и немудрено. Занятие позорное и крайне опасное. Но тем не менее сведения мне нужны.
— Ваше величество, — возразил Цитен, — не попытаться ли нам пойти на приступ? Быть может, достаточно будет одного сильного натиска?
— Чтобы разбить себе череп о крепостные стены? — прервал его король. — Приступом ничего не добьемся. Вы старый рубака и все рветесь биться врукопашную. Это хорошо в открытом поле, лицом к лицу с врагом. Но когда неприятель скрывается за стенами укрепленного города, то следует действовать осторожно. Между тем времени у нас немного. Мне сообщили, что из Вены сюда идет многочисленная австрийская армия под командой генерала Дауна. Меня хотят поставить между двух огней, а потому я должен знать, много ли войска в Праге и следует ли его опасаться.
— Так и быть, ваше величество, — воскликнул генерал, — пошлите меня в Прагу! Ради моего короля я готов превратиться в шпиона.
— Нет, вы слишком мне дороги, — усмехнулся король, — вы мне нужны и без того. Но мне нужен отважный человек, которому сам черт не брат. А где я найду такого?
— Пошлите меня, ваше величество! — раздался низкий грудной голос.
Король и Цитен в изумлении оглянулись. Они увидели, как из кустов вышел высокого роста красивый мужчина. Король осмотрел его с головы до ног и резко спросил:
— Ты слышал все, что я здесь говорил?
— Так точно, ваше величество.
— Знаешь ли ты, что за это можешь поплатиться жизнью? Кто подслушивает беседу, которая его не касается, должен быть наказан. Ты подслушал мои планы и можешь выдать их.
— Подлец тот, кто предает своего короля.
— Ты как будто знаком мне, — произнес король. — Твое отважное лицо, твои ясные глаза — я ведь все это уже видел. Ах да, помню, ты…
— Я тот, которого ваше величество удостоил этого подарка! — воскликнул Лейхтвейс, вынимая золотые часы, подаренные ему королем. — Если вашему величеству угодно будет вспомнить, вы разрешили мне обратиться к вам с просьбой. Я и хочу воспользоваться теперь этим.
— Да, да! Совершенно верно! Знаете, генерал, он говорит правду. Этот человек — разбойник, браконьер, но тем не менее он молодец. Он спас меня от шайки кроатов. Сравнение для вас, генерал, не лестное, но должен сказать, что это такой же человек, как и вы: он смело идет на всякую опасность. Кажется, тебя зовут Лейхтвейсом?
— Так точно, ваше величество.
— Значит, у тебя есть просьба ко мне? Что же, говори. Король должен исполнить данное обещание. Я готов исполнить твою просьбу, в чем бы она ни заключалась.
— Если так, ваше величество, то умоляю вас, пошлите меня шпионом в Прагу.
С этими словами Лейхтвейс опустился перед королем на колени. В первый раз в жизни он становился на колени, высказывая просьбу.
Король, по-видимому, был сильно озадачен. Он тяжело опирался на костыль, а другой рукой стряхнул крошки табака с отворота мундира.
— Встань, Лейхтвейс, — решительно произнес он. — Я принимаю твое предложение, и ты будешь моим шпионом. Но это не будет исполнение предоставленной тебе просьбы. Напротив, этим ты снова окажешь мне огромную услугу. Мне думается, ты человек подходящий. Кто привык бродить по лесам, кто постоянно готов встретить опасность, кто приучил себя видеть в темноте, кто умеет ходить, не поднимая шума, кто вынослив, кто упорен и ловок — тот несомненно будет отличным шпионом. Все эти качества соединяются в тебе, Лейхтвейс.
— Благодарю вас, ваше величество! — радостно воскликнул Лейхтвейс, и в первый раз после исчезновения Лоры бледные щеки его зарделись. — Вы осчастливили меня!
— Но знаешь ли ты, что за шпионство ты рискуешь поплатиться жизнью? Виселица высока, веревка крепка, и австрийцы шутить не станут, если поймают тебя.
— Ваше величество, — спокойно возразил разбойник, — я давно уже заслужил виселицу своими деяниями, а если меня теперь и повесят, то я буду утешаться тем, что умираю за своего короля.
— Хорошо. Когда же ты намерен отправиться в путь?
— Как можно скорее. Сегодня же ночью.
— Нужен ли тебе для этого какой-нибудь наряд?
— Это я все устрою сам, ваше величество. Дело только в том, что в настоящее время у меня нет денег, а в Праге они мне могут понадобиться.
— Возьми мой кошелек, в нем много золотых. Австрийцы меня ненавидят, но золотые монеты с моим изображением примут.
Лейхтвейс взял из рук короля шелковый кошелек, наполненный золотыми монетами, и сказал:
— Ваше величество, я в свое время верну вам все деньги, которые мне теперь предстоит израсходовать.
— Честный ты разбойник! — воскликнул король. — Как вам это нравится, Цитен? Разбойник, который обещает вернуть золото! Ведь это редкое явление.
— Ваше величество, — гордо произнес Лейхтвейс, — я враг тех, кого презираю, вас же я уважаю и почитаю.
— Значит, дело будет сделано? — сказал король. — Так как ты подслушал мою беседу с генералом Цитеном, то уже знаешь, что мне нужно и какие сведения мне требуются. Я хочу быть осведомлен относительно численности неприятельской армии в Праге и хочу знать, кто в настоящее время ею командует. Если тебе удастся раздобыть мне эти сведения, то будь уверен в моей милости. А теперь прощай. Если тебе понадобится еще что-либо, то обратись к генералу Цитену, он все устроит. Но никому ни слова: никто, кроме нас троих, не должен знать о возложенном на тебя поручении. До свидания.
Король слегка приподнял свою маленькую треуголку и ушел вместе с генералом.
Когда они удалились, разбойники вышли из-за кустов и обступили своего начальника. Лейхтвейс еще более вырос в их глазах, так как удостоился поручения от короля.
— Итак, прощайте, друзья мои, — произнес Лейхтвейс, пожимая руки своих товарищей, — теперь оставьте меня, так как я должен наедине обдумать, каким образом мне проникнуть в Прагу. Надо придумать что-нибудь очень хитрое; австрийцы не дремлют, и обмануть их нелегко. Но я уповаю на Бога, который Сам дал мне знамение. Недаром же королю именно теперь понадобился шпион, и, благодаря этому, я не только пройду за сторожевую линию прусской армии, но и проникну в крепость. Простимся, друзья мои. Быть может, мы больше никогда не увидимся. Если это случится, не поминайте лихом. Но мне думается, что мы расстаемся не навсегда, что Господь снова соединит нас. Если я вернусь, то вернусь не один, а с Лорой, или вы больше никогда не увидите меня.
Лейхтвейс по очереди обнял и расцеловал своих товарищей. Разбойники плакали, да и у Лейхтвейса навернулись слезы на глаза, но он поборол свое волнение. Простившись с Зигристом, он вынул из потайного кармана на груди кожаный бумажник с кипой банковских билетов.
— Вот это ваши деньги, Зигрист, — сказал он, передавая своему товарищу бумажник. — Если я больше не вернусь, разделите их между собой. Их не слишком много, но все же на каждого из вас хватит на поездку в Америку и на первое время спокойной жизни в чужой стране. А теперь прощайте. Будем надеяться, что мы расстаемся не навсегда и что мы снова увидимся.
Разбойники уныло разбрелись, а Лейхтвейс остался один на вершине холма. Долго стоял он там и смотрел на дома и башни осажденного города, как бы пытаясь увидеть свою дорогую жену и найти утраченное счастье.
Глава 60
НЕУДАВШИЙСЯ ПИРОГ
Казалось, назначение графа Сандора Батьяни комендантом крепости было весьма удачно. Батьяни немедленно принялся за исполнение своей трудной задачи. Он был негодяй в душе, но нельзя отрицать, что вместе с тем он был весьма энергичен и обладал в известной мере теми качествами, которые необходимы для столь ответственной должности. Он поселился в древнем Градшине, прежнем королевском замке, возвышающемся на высоком холме на берегу реки Влтавы. Отсюда он распоряжался судьбой крепости и руководил делами.
Солдаты и офицеры, а вместе с ними и население города скоро почувствовали перемену и прилив новой энергии в деле обороны города. Днем и ночью производились работы по ремонту поврежденных прусскими ядрами крепостных стен; возводились новые укрепления и воздвигались новые валы, причем особое внимание обращалось на то, чтобы не дать врагу возможности произвести нападение со стороны реки. Вдоль берегов Влтавы установили орудия, у которых днем и ночью дежурил полный состав прислуги, так что неприятель не мог перейти через реку.
Особое внимание Батьяни обратил на снабжение города необходимыми припасами. Он не мог надеяться, что в ближайшем будущем получит новые запасы провианта, так как прусская армия железным кольцом окружала Прагу и отрезала всякое сообщение. Поэтому Батьяни ввел разумную экономию в расходовании запасов. Он распорядился соорудить большие амбары, в которых были помещены все наличные запасы; каждый житель города был обязан доставить, соразмерно своему состоянию, известную долю припасов. Накопленные таким образом запасы служили предотвращением голода и снабжали более бедную часть населения пищей. Правда, выдаваемые ежедневно порции были весьма скудны и конца этому пока не предвиделось, но волей-неволей приходилось отказываться от сытных обедов и трапез, причем Батьяни запретил даже более состоятельным жителям потребление лишней пищи.
Кроме того, всех жителей привлекли к работам по укреплению города, причем богатым людям было строго запрещено предлагать заместителей. Батьяни с неукоснительной строгостью следил за тем, чтобы все жители города без исключения оказывали посильное содействие в деле обороны крепости. В первое время строгость Батьяни возбудила недовольство, так как состоятельные люди никак не хотели мириться с тем, что им приходится работать с лопатой в руке. Многие пытались уклониться от этих новых обязанностей, но Батьяни не долго думая распорядился привлечь их силой к исполнению долга и приставил к ленивым и недовольным солдат с заряженными ружьями. Таким образом недовольные вынуждены были покориться.
Благодаря приказу о привлечении состоятельных жителей к работе, Батьяни стяжал себе симпатии у простого народа. В те времена справедливости было еще меньше, чем теперь, и бедняки так же, как и теперь, несли на своих плечах все тяготы жизни; поэтому они возликовали, когда убедились, что новый комендант не щадит богатых тунеядцев. Батьяни сделался кумиром толпы, и его называли героем.
Аделина в душе была весьма довольна своим выбором и даже не скрывала этого от Батьяни. Он замечал это по ее взглядам и рукопожатиям.
Это признание его заслуг ободрило графа Батьяни еще больше, и он твердо решил ни в коем случае не впускать неприятеля в Прагу. Даже по ночам он не знал покоя. Закутавшись в широкий плащ, он проходил по улицам, воочию убеждаясь в том, как подвигаются работы, как при свете факелов воздвигались новые укрепления, ремонтировались стены и как солдаты ревностно исполняли свой долг.
Как-то раз ночью Батьяни снова вышел в ночной обход. Он шел не один, а с красивым юношей, длинные черные кудри которого широкой волной спадали на плечи. Юноша этот был не кто иной, как Аделина Барберини. Она нарядилась в мужской костюм, чтобы свободнее чувствовать себя в толпе. Серый плащ, правый конец которого она закинула через плечо, красивыми складками охватывал ее дивный стан. На левом боку она носила на короткой золотой цепочке маленький кинжал в кожаных ножнах; кроме того, она была при шпаге, а в кармане имела пистолет.
Никто не обращал внимания на то, что мнимый юноша был так хорошо вооружен. В то время в Праге все жители были вооружены и даже женщины носили маленькие кинжалы. Говорили, что наиболее именитые гражданки Праги в одну из первых ночей осады собрались в соборе и торжественно поклялись скорее покончить с собою, чем отдаться в руки пруссаков, которые слыли ужасными варварами. Никто не узнавал Батьяни и Аделину, когда они шли вдоль стен, осматривая работы по возведению укреплений.
Наконец они дошли до крайнего наружного укрепления, где была расположена маленькая сторожевая башня. Отсюда можно было свободно наблюдать за передвижениями отрядов прусской армии. Правда, подзорные трубы того времени были еще весьма несовершенны, но неприятель стоял очень близко, и днем всегда можно было видеть, что делается у пруссаков. На подобных передовых укреплениях всегда дежурили лучшие офицеры и солдаты, а в сторожевой башне постоянно находились два офицера, следившие за каждым шагом неприятеля, записывая свои наблюдения.
Башня была величиной с маленькую комнату; в ней стоял только стол, сплошь покрытый картами и планами, походная кровать, скамейка и два стула. Дело было в мае, и потому печь, казалось бы, не была нужна. Но в том году зима сильно затянулась и офицеры в сторожевой башне замерзали бы, если бы в маленькой железной печи не поддерживался постоянно огонь.
Батьяни и Аделина вошли в башню и назвали себя. Батьяни тотчас же углубился в изучение составленных в течение дня карт, а Аделина с одним из молодых офицеров подошла к окну и выглянула туда, где вдали виднелись сторожевые костры пруссаков. Вдруг размышления графа Батьяни были прерваны возгласом Аделины.
— Скорей сюда, граф, — позвала она его. — Смотрите, там какие-то подозрительные огоньки блуждают по полю, совсем близко от стен крепости, на расстоянии не более ружейного выстрела. Во всяком случае из пушек можно их достать. Несомненно, это неприятельский отряд.
Батьяни подскочил к окну. Он посмотрел в подзорную трубу, а потом обратился к Аделине и офицерам:
— Это обозная телега пруссаков, — сказал он. — Я не понимаю, как они рискуют так близко подходить к крепостной ограде. Недурно было бы отобрать у них эту телегу, тем более, что на ней, вероятно, перевозится порох или провиант. То и другое нам пригодится.
— Что ж, не теряйте времени! — воскликнула Аделина. — Поедем все вместе! Станем во главе маленького отряда и вступим в бой.
— Как? Неужели вы намерены тоже принять участие? — шепотом спросил Батьяни. — Разве вам не страшна опасность?
— Пустяки! Не всякая пуля попадает в цель. А если действительно со мной случится беда, то я умру за свою государыню.
— Прославиться в данном случае будет трудно, — с улыбкой заметил Батьяни. — Теперь я уже ясно вижу, что это именно обозная телега, нагруженная бочками.
— Это безразлично, — возразила Аделина, по-видимому, с нетерпением ожидавшая приключения, — лучше мы сами испечем хлеб из этой муки, чем оставим ее неприятелю.
Батьяни вместе с отважной женщиной вышел из башни, приказав офицерам немедленно спешить на помощь, если бы они заметили, что им грозит серьезная опасность.
Спустя несколько минут Батьяни и Аделина во главе тридцати драгун выехали из крепостных ворот в поле. Они скакали быстро и вскоре приблизились к телеге. Несмотря на царившую тьму, они разглядели прусские мундиры. Телега ехала под конвоем: четверо сидели на лошадях, запряженных в телегу, а двое, по-видимому, офицеры, ехали сзади. Пруссаки почему-то не торопились и совершенно не смущались близостью крепостных стен и пушек. По всей вероятности, они надеялись, что австрийские часовые не слишком-то бдительны. К тому же довольно большая телега, нагруженная бочками с мукой, была повреждена и не могла двигаться быстрее.
— Вперед, — приказал Батьяни своим драгунам, — рубите всех, кто попадется под руку!
Драгуны помчались по полю с быстротой ветра. Не прошло и трех минут, как австрийцы подскакали так близко, что могли уже рассмотреть лица конвойных пруссаков.
— Не стрелять! — крикнул Батьяни. — Иначе мы поднимем на ноги весь прусский лагерь. Нас много, мы и без стрельбы разделаемся с этими нахалами. Черт возьми, они обратились в бегство!
— Но телега достанется нам! — радостно воскликнула Аделина. — Они бросили ее.
Так и случилось. Едва только пруссаки увидели скачущих на них австрийцев, как немедленно бросились врассыпную; они моментально перерезали постромки и ускакали. Все это вышло так естественно, что Батьяни ничего не заподозрил. Не будь он увлечен преследованием, то, несомненно, обратил бы внимание на то, что бегство совершилось что-то уж очень поспешно, что постромки оборвались как бы сами собою и что прусские ломовые лошади понеслись с быстротою лучших скакунов, так что пруссаки успели ускакать довольно далеко, прежде чем австрийцы успели броситься за ними вдогонку.
Батьяни снова приказал избегать лишнего шума и не стрелять.
— Довольно и того, — обратился он к Аделине, — что мы захватили провиант, он нам нужнее, чем прусские трупы. Пусть бегут. Вы же, драгуны, немедленно запрягите шесть лошадей в телегу и поторопитесь вернуться в город, прежде чем в прусском лагере подымут тревогу.
Несколько драгун спешились, кое-как связали разрезанные постромки и запрягли лошадей. Затем отряд двинулся в обратный путь. Австрийцам досталось двенадцать бочек. Еще по дороге в город Батьяни приказал разбить крышку бочки, лежавшей сверху. Оттуда поднялось облако белой пыли. Батьяни решил, что в самом деле захватил двенадцать бочек хорошей муки, в которой осажденные давно уже ощущали недостаток. Батьяни и Аделина остались очень довольны своей удачной вылазкой.
Когда телега проезжала по улицам города и весть об отважном подвиге коменданта распространилась, народ повсюду встречал его радостными криками и чуть не отнес его на руках до самого Градшина. За телегой шла густая толпа народу. Батьяни распорядился поместить бочки с мукой в Градшине, в подвалах которого хранились запасы провианта. Однако из-за позднего времени нельзя было тотчас же скатить бочки в подвал, и Батьяни приказал оставить их пока на улице. Он распростился с толпой и ушел к себе.
Аделина удалилась еще раньше.
Вскоре в окнах Градшина погас свет, что служило признаком, что комендант крепости лег спать.
Свет виднелся только в сторожевом помещении древнего замка, где находилось около сорока солдат. Бочки с мукой лежали позади этого помещения. Солдаты играли в карты, курили и болтали, чтобы убить время. Сторожевая служба нелегка, в особенности в военное время, когда солдаты постоянно должны быть готовы к нападению. Несущим сторожевую службу не разрешалось даже прилечь, хотя бы на короткое время. Возвращаясь с постов, продрогшие от холода солдаты садились возле раскаленной печи или за деревянный стол и развлекались игрой в карты или беседой, чтобы не заснуть.
В особой комнате помещался дежурный офицер, который в душе тоже проклинал свою трудную службу; но ему сравнительно было легко переносить ее, так как в его распоряжении имелся мягкий диван.
В эту ночь дежурил очень молодой офицер, всего несколько месяцев назад вышедший из юнкерского училища и получивший повышение только благодаря военным действиям. На верхней губе его едва пробивались светлые усики, и он походил скорее на мальчика, чем на мужчину. Альфреда фон Бенсберга — так звали молодого офицера — злой рок привел в Прагу незадолго до поражения австрийцев. Раньше он стоял со своим полком в Вене, где проживала его семья. Приказ отправиться в Прагу пришел совсем неожиданно, и теперь Бенсбергу приходилось переносить все невзгоды осады. Юноша, избалованный заботливой матерью, привыкший к деликатесам венской кухни, очень был недоволен слишком маленькими рационами.
В последнее время мясо выдавали лишь два раза в неделю, а в остальные дни приходилось ограничиваться хлебом и какой-то подозрительной бурдой, именуемой супом; молодому офицеру никак не удавалось установить, из чего собственно приготовлен этот суп бурого цвета с плавающими в нем горошинами и зернами чечевицы. В Праге даже за деньги ничего нельзя было достать, а в последнее время мясники резали уже лошадей и собак, за неимением быков. К счастью, хоть в табаке не ощущалось недостатка, и курить можно было сколько угодно.
Офицер, глубоко задумавшись, лежал на диване, выпуская голубые струйки дыма. Вдруг в комнату вошел молодой, довольно красивый солдат, денщик Бенсберга, с слишком пышными для солдатской прически кудрями.
— Чего тебе, Иосиф? — спросил Бенсберг. — У тебя рожа такая хитрая, точно ты у какой-нибудь знакомой кухарки раздобыл вкусное жаркое. Но подобные лакомства нынче здесь в диковинку, так что вряд ли мое предположение оправдается. Черт возьми, я есть хочу, Иосиф! Нет никакой возможности питаться одним хлебом и бурдой!
— Ваше благородие, — шепнул Иосиф, приближаясь к офицеру, — жаркого я достать не могу, но сумею приготовить для вас нечто другое, тоже очень вкусное, но для этого мне необходимо ваше особое разрешение, иначе я ничего не смогу сделать.
— Если речь идет о вкусной еде, то даю тебе какое угодно разрешение, — ответил офицер. — Но в чем же, собственно, дело? Чем ты хочешь обрадовать меня?
— Пирогом с яйцами, ваше благородие.
Бенсберг вскочил с дивана и шутливо погрозил своему денщику.
— Послушай, Иосиф, если ты еще раз произнесешь слово пирог и не доставишь его мне через четверть часа, то я посажу тебя на неделю под арест.
— Я достану его, — осклабился денщик. — Самое главное — мука у нас под рукой.
— Откуда у тебя мука? — изумился Бенсберг.
— У меня ее столько, что я мог бы угостить всю Прагу пирогом. Там, у стены, лежит дюжина больших бочек, и все они полным полны мукой. Четыре яйца я вчера нашел в конюшне, где недаром кудахтали куры, а сахар у вас найдется. Поэтому разрешите мне вскрыть одну из этих бочек, и я ручаюсь, что через полчаса принесу вам вкусный пирог с яйцами.
— Знаешь, Иосиф, — сказал молодой офицер и хлопнул своего денщика по плечу, — если ты ухитришься в осажденном городе, где уже начинает свирепствовать голод, приготовить пирог с яйцами, я назову тебя героем.
— Только разрешите, ваше благородие, открыть одну из бочек и взять из нее необходимое количество муки.
Бенсберг задумался. Он был слишком честен, чтобы разрешить кражу хотя бы ничтожного количества муки, но искушение полакомиться вкусным пирогом было уж слишком велико. Он решил осведомиться, будет ли кража муки большим или незначительным грехом, и потому спросил денщика:
— Кому принадлежат бочки с мукой?
— Дело в том, — ответил Иосиф, — что сегодня ночью комендант с несколькими драгунами сделал маленькую вылазку и отбил обозную телегу с мукой у пруссаков. Он распорядился свалить их пока здесь, чтобы завтра скатить в подвалы Градшина, где находится остальной провиант. Жаль не воспользоваться удобным случаем, который вряд ли может представиться в другой раз. Имейте в виду, что положение крепости еще значительно ухудшится. Сегодня я проходил мимо маленького дома на главной улице и слышал плач и рыдания, точно там покойник. Я спросил, в чем дело, и какая-то молодая девушка со слезами на глазах ответила мне: «Мы собираемся зарезать нашу собачонку, так как есть нам больше нечего. А я так люблю эту собачку, что не проглочу ни одного кусочка». Но это еще не все, ваше благородие. В предместьях бедняки уже охотятся за крысами. Скоро в городе и крыс не останется, не говоря уж о лошадях, которые и без того давно уж идут на бифштексы и окорока.
Пока денщик произносил свою весьма убедительную речь, Бенсберг в раздумье ходил взад и вперед по комнате.
— Мне думается, грех будет не слишком велик, — сказал он наконец. — Надо приберечь маленький запас муки. Я тоже опасаюсь, что осада затянется и тогда придется голодать. Что ж, Иосиф, ступай, вскрой одну из бочек и захвати в свой мешок как можно больше муки.
Иосиф кивнул головой, оставшись весьма доволен, что ему удалось убедить своего господина. На пороге он обернулся, почесал затылок и хитро ухмыльнулся.
— А если это даже и грех, ваше благородие, — сказал он, — то мы потом облегчим совесть на исповеди. А пока хоть наедимся досыта пирога.
С этими словами он ушел. Весело посвистывая, начал он возиться в сторожевом помещении, где шумели его товарищи. Он взял мешок и топор для рубки дров и незаметно вышел. На улице было темно. Лишь на углу тускло горел фонарь, только усиливавший окружающую темноту. Большие бочки, отнятые у пруссаков, стояли шеренгой. Иосиф подошел к первой из них, осторожно оглянулся, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, и начал снимать крышку. Крышка отскочила поразительно легко: Иосифу пришлось вытащить всего два гвоздя. У Иосифа слюнки потекли при мысли о вкусном пироге, который он испечет, так как малый нисколько не сомневался, что ему тоже достанется порядочный кусок. Он быстро схватился обеими руками за крышку и поднял ее.
Солдаты и офицеры, а вместе с ними и население города скоро почувствовали перемену и прилив новой энергии в деле обороны города. Днем и ночью производились работы по ремонту поврежденных прусскими ядрами крепостных стен; возводились новые укрепления и воздвигались новые валы, причем особое внимание обращалось на то, чтобы не дать врагу возможности произвести нападение со стороны реки. Вдоль берегов Влтавы установили орудия, у которых днем и ночью дежурил полный состав прислуги, так что неприятель не мог перейти через реку.
Особое внимание Батьяни обратил на снабжение города необходимыми припасами. Он не мог надеяться, что в ближайшем будущем получит новые запасы провианта, так как прусская армия железным кольцом окружала Прагу и отрезала всякое сообщение. Поэтому Батьяни ввел разумную экономию в расходовании запасов. Он распорядился соорудить большие амбары, в которых были помещены все наличные запасы; каждый житель города был обязан доставить, соразмерно своему состоянию, известную долю припасов. Накопленные таким образом запасы служили предотвращением голода и снабжали более бедную часть населения пищей. Правда, выдаваемые ежедневно порции были весьма скудны и конца этому пока не предвиделось, но волей-неволей приходилось отказываться от сытных обедов и трапез, причем Батьяни запретил даже более состоятельным жителям потребление лишней пищи.
Кроме того, всех жителей привлекли к работам по укреплению города, причем богатым людям было строго запрещено предлагать заместителей. Батьяни с неукоснительной строгостью следил за тем, чтобы все жители города без исключения оказывали посильное содействие в деле обороны крепости. В первое время строгость Батьяни возбудила недовольство, так как состоятельные люди никак не хотели мириться с тем, что им приходится работать с лопатой в руке. Многие пытались уклониться от этих новых обязанностей, но Батьяни не долго думая распорядился привлечь их силой к исполнению долга и приставил к ленивым и недовольным солдат с заряженными ружьями. Таким образом недовольные вынуждены были покориться.
Благодаря приказу о привлечении состоятельных жителей к работе, Батьяни стяжал себе симпатии у простого народа. В те времена справедливости было еще меньше, чем теперь, и бедняки так же, как и теперь, несли на своих плечах все тяготы жизни; поэтому они возликовали, когда убедились, что новый комендант не щадит богатых тунеядцев. Батьяни сделался кумиром толпы, и его называли героем.
Аделина в душе была весьма довольна своим выбором и даже не скрывала этого от Батьяни. Он замечал это по ее взглядам и рукопожатиям.
Это признание его заслуг ободрило графа Батьяни еще больше, и он твердо решил ни в коем случае не впускать неприятеля в Прагу. Даже по ночам он не знал покоя. Закутавшись в широкий плащ, он проходил по улицам, воочию убеждаясь в том, как подвигаются работы, как при свете факелов воздвигались новые укрепления, ремонтировались стены и как солдаты ревностно исполняли свой долг.
Как-то раз ночью Батьяни снова вышел в ночной обход. Он шел не один, а с красивым юношей, длинные черные кудри которого широкой волной спадали на плечи. Юноша этот был не кто иной, как Аделина Барберини. Она нарядилась в мужской костюм, чтобы свободнее чувствовать себя в толпе. Серый плащ, правый конец которого она закинула через плечо, красивыми складками охватывал ее дивный стан. На левом боку она носила на короткой золотой цепочке маленький кинжал в кожаных ножнах; кроме того, она была при шпаге, а в кармане имела пистолет.
Никто не обращал внимания на то, что мнимый юноша был так хорошо вооружен. В то время в Праге все жители были вооружены и даже женщины носили маленькие кинжалы. Говорили, что наиболее именитые гражданки Праги в одну из первых ночей осады собрались в соборе и торжественно поклялись скорее покончить с собою, чем отдаться в руки пруссаков, которые слыли ужасными варварами. Никто не узнавал Батьяни и Аделину, когда они шли вдоль стен, осматривая работы по возведению укреплений.
Наконец они дошли до крайнего наружного укрепления, где была расположена маленькая сторожевая башня. Отсюда можно было свободно наблюдать за передвижениями отрядов прусской армии. Правда, подзорные трубы того времени были еще весьма несовершенны, но неприятель стоял очень близко, и днем всегда можно было видеть, что делается у пруссаков. На подобных передовых укреплениях всегда дежурили лучшие офицеры и солдаты, а в сторожевой башне постоянно находились два офицера, следившие за каждым шагом неприятеля, записывая свои наблюдения.
Башня была величиной с маленькую комнату; в ней стоял только стол, сплошь покрытый картами и планами, походная кровать, скамейка и два стула. Дело было в мае, и потому печь, казалось бы, не была нужна. Но в том году зима сильно затянулась и офицеры в сторожевой башне замерзали бы, если бы в маленькой железной печи не поддерживался постоянно огонь.
Батьяни и Аделина вошли в башню и назвали себя. Батьяни тотчас же углубился в изучение составленных в течение дня карт, а Аделина с одним из молодых офицеров подошла к окну и выглянула туда, где вдали виднелись сторожевые костры пруссаков. Вдруг размышления графа Батьяни были прерваны возгласом Аделины.
— Скорей сюда, граф, — позвала она его. — Смотрите, там какие-то подозрительные огоньки блуждают по полю, совсем близко от стен крепости, на расстоянии не более ружейного выстрела. Во всяком случае из пушек можно их достать. Несомненно, это неприятельский отряд.
Батьяни подскочил к окну. Он посмотрел в подзорную трубу, а потом обратился к Аделине и офицерам:
— Это обозная телега пруссаков, — сказал он. — Я не понимаю, как они рискуют так близко подходить к крепостной ограде. Недурно было бы отобрать у них эту телегу, тем более, что на ней, вероятно, перевозится порох или провиант. То и другое нам пригодится.
— Что ж, не теряйте времени! — воскликнула Аделина. — Поедем все вместе! Станем во главе маленького отряда и вступим в бой.
— Как? Неужели вы намерены тоже принять участие? — шепотом спросил Батьяни. — Разве вам не страшна опасность?
— Пустяки! Не всякая пуля попадает в цель. А если действительно со мной случится беда, то я умру за свою государыню.
— Прославиться в данном случае будет трудно, — с улыбкой заметил Батьяни. — Теперь я уже ясно вижу, что это именно обозная телега, нагруженная бочками.
— Это безразлично, — возразила Аделина, по-видимому, с нетерпением ожидавшая приключения, — лучше мы сами испечем хлеб из этой муки, чем оставим ее неприятелю.
Батьяни вместе с отважной женщиной вышел из башни, приказав офицерам немедленно спешить на помощь, если бы они заметили, что им грозит серьезная опасность.
Спустя несколько минут Батьяни и Аделина во главе тридцати драгун выехали из крепостных ворот в поле. Они скакали быстро и вскоре приблизились к телеге. Несмотря на царившую тьму, они разглядели прусские мундиры. Телега ехала под конвоем: четверо сидели на лошадях, запряженных в телегу, а двое, по-видимому, офицеры, ехали сзади. Пруссаки почему-то не торопились и совершенно не смущались близостью крепостных стен и пушек. По всей вероятности, они надеялись, что австрийские часовые не слишком-то бдительны. К тому же довольно большая телега, нагруженная бочками с мукой, была повреждена и не могла двигаться быстрее.
— Вперед, — приказал Батьяни своим драгунам, — рубите всех, кто попадется под руку!
Драгуны помчались по полю с быстротой ветра. Не прошло и трех минут, как австрийцы подскакали так близко, что могли уже рассмотреть лица конвойных пруссаков.
— Не стрелять! — крикнул Батьяни. — Иначе мы поднимем на ноги весь прусский лагерь. Нас много, мы и без стрельбы разделаемся с этими нахалами. Черт возьми, они обратились в бегство!
— Но телега достанется нам! — радостно воскликнула Аделина. — Они бросили ее.
Так и случилось. Едва только пруссаки увидели скачущих на них австрийцев, как немедленно бросились врассыпную; они моментально перерезали постромки и ускакали. Все это вышло так естественно, что Батьяни ничего не заподозрил. Не будь он увлечен преследованием, то, несомненно, обратил бы внимание на то, что бегство совершилось что-то уж очень поспешно, что постромки оборвались как бы сами собою и что прусские ломовые лошади понеслись с быстротою лучших скакунов, так что пруссаки успели ускакать довольно далеко, прежде чем австрийцы успели броситься за ними вдогонку.
Батьяни снова приказал избегать лишнего шума и не стрелять.
— Довольно и того, — обратился он к Аделине, — что мы захватили провиант, он нам нужнее, чем прусские трупы. Пусть бегут. Вы же, драгуны, немедленно запрягите шесть лошадей в телегу и поторопитесь вернуться в город, прежде чем в прусском лагере подымут тревогу.
Несколько драгун спешились, кое-как связали разрезанные постромки и запрягли лошадей. Затем отряд двинулся в обратный путь. Австрийцам досталось двенадцать бочек. Еще по дороге в город Батьяни приказал разбить крышку бочки, лежавшей сверху. Оттуда поднялось облако белой пыли. Батьяни решил, что в самом деле захватил двенадцать бочек хорошей муки, в которой осажденные давно уже ощущали недостаток. Батьяни и Аделина остались очень довольны своей удачной вылазкой.
Когда телега проезжала по улицам города и весть об отважном подвиге коменданта распространилась, народ повсюду встречал его радостными криками и чуть не отнес его на руках до самого Градшина. За телегой шла густая толпа народу. Батьяни распорядился поместить бочки с мукой в Градшине, в подвалах которого хранились запасы провианта. Однако из-за позднего времени нельзя было тотчас же скатить бочки в подвал, и Батьяни приказал оставить их пока на улице. Он распростился с толпой и ушел к себе.
Аделина удалилась еще раньше.
Вскоре в окнах Градшина погас свет, что служило признаком, что комендант крепости лег спать.
Свет виднелся только в сторожевом помещении древнего замка, где находилось около сорока солдат. Бочки с мукой лежали позади этого помещения. Солдаты играли в карты, курили и болтали, чтобы убить время. Сторожевая служба нелегка, в особенности в военное время, когда солдаты постоянно должны быть готовы к нападению. Несущим сторожевую службу не разрешалось даже прилечь, хотя бы на короткое время. Возвращаясь с постов, продрогшие от холода солдаты садились возле раскаленной печи или за деревянный стол и развлекались игрой в карты или беседой, чтобы не заснуть.
В особой комнате помещался дежурный офицер, который в душе тоже проклинал свою трудную службу; но ему сравнительно было легко переносить ее, так как в его распоряжении имелся мягкий диван.
В эту ночь дежурил очень молодой офицер, всего несколько месяцев назад вышедший из юнкерского училища и получивший повышение только благодаря военным действиям. На верхней губе его едва пробивались светлые усики, и он походил скорее на мальчика, чем на мужчину. Альфреда фон Бенсберга — так звали молодого офицера — злой рок привел в Прагу незадолго до поражения австрийцев. Раньше он стоял со своим полком в Вене, где проживала его семья. Приказ отправиться в Прагу пришел совсем неожиданно, и теперь Бенсбергу приходилось переносить все невзгоды осады. Юноша, избалованный заботливой матерью, привыкший к деликатесам венской кухни, очень был недоволен слишком маленькими рационами.
В последнее время мясо выдавали лишь два раза в неделю, а в остальные дни приходилось ограничиваться хлебом и какой-то подозрительной бурдой, именуемой супом; молодому офицеру никак не удавалось установить, из чего собственно приготовлен этот суп бурого цвета с плавающими в нем горошинами и зернами чечевицы. В Праге даже за деньги ничего нельзя было достать, а в последнее время мясники резали уже лошадей и собак, за неимением быков. К счастью, хоть в табаке не ощущалось недостатка, и курить можно было сколько угодно.
Офицер, глубоко задумавшись, лежал на диване, выпуская голубые струйки дыма. Вдруг в комнату вошел молодой, довольно красивый солдат, денщик Бенсберга, с слишком пышными для солдатской прически кудрями.
— Чего тебе, Иосиф? — спросил Бенсберг. — У тебя рожа такая хитрая, точно ты у какой-нибудь знакомой кухарки раздобыл вкусное жаркое. Но подобные лакомства нынче здесь в диковинку, так что вряд ли мое предположение оправдается. Черт возьми, я есть хочу, Иосиф! Нет никакой возможности питаться одним хлебом и бурдой!
— Ваше благородие, — шепнул Иосиф, приближаясь к офицеру, — жаркого я достать не могу, но сумею приготовить для вас нечто другое, тоже очень вкусное, но для этого мне необходимо ваше особое разрешение, иначе я ничего не смогу сделать.
— Если речь идет о вкусной еде, то даю тебе какое угодно разрешение, — ответил офицер. — Но в чем же, собственно, дело? Чем ты хочешь обрадовать меня?
— Пирогом с яйцами, ваше благородие.
Бенсберг вскочил с дивана и шутливо погрозил своему денщику.
— Послушай, Иосиф, если ты еще раз произнесешь слово пирог и не доставишь его мне через четверть часа, то я посажу тебя на неделю под арест.
— Я достану его, — осклабился денщик. — Самое главное — мука у нас под рукой.
— Откуда у тебя мука? — изумился Бенсберг.
— У меня ее столько, что я мог бы угостить всю Прагу пирогом. Там, у стены, лежит дюжина больших бочек, и все они полным полны мукой. Четыре яйца я вчера нашел в конюшне, где недаром кудахтали куры, а сахар у вас найдется. Поэтому разрешите мне вскрыть одну из этих бочек, и я ручаюсь, что через полчаса принесу вам вкусный пирог с яйцами.
— Знаешь, Иосиф, — сказал молодой офицер и хлопнул своего денщика по плечу, — если ты ухитришься в осажденном городе, где уже начинает свирепствовать голод, приготовить пирог с яйцами, я назову тебя героем.
— Только разрешите, ваше благородие, открыть одну из бочек и взять из нее необходимое количество муки.
Бенсберг задумался. Он был слишком честен, чтобы разрешить кражу хотя бы ничтожного количества муки, но искушение полакомиться вкусным пирогом было уж слишком велико. Он решил осведомиться, будет ли кража муки большим или незначительным грехом, и потому спросил денщика:
— Кому принадлежат бочки с мукой?
— Дело в том, — ответил Иосиф, — что сегодня ночью комендант с несколькими драгунами сделал маленькую вылазку и отбил обозную телегу с мукой у пруссаков. Он распорядился свалить их пока здесь, чтобы завтра скатить в подвалы Градшина, где находится остальной провиант. Жаль не воспользоваться удобным случаем, который вряд ли может представиться в другой раз. Имейте в виду, что положение крепости еще значительно ухудшится. Сегодня я проходил мимо маленького дома на главной улице и слышал плач и рыдания, точно там покойник. Я спросил, в чем дело, и какая-то молодая девушка со слезами на глазах ответила мне: «Мы собираемся зарезать нашу собачонку, так как есть нам больше нечего. А я так люблю эту собачку, что не проглочу ни одного кусочка». Но это еще не все, ваше благородие. В предместьях бедняки уже охотятся за крысами. Скоро в городе и крыс не останется, не говоря уж о лошадях, которые и без того давно уж идут на бифштексы и окорока.
Пока денщик произносил свою весьма убедительную речь, Бенсберг в раздумье ходил взад и вперед по комнате.
— Мне думается, грех будет не слишком велик, — сказал он наконец. — Надо приберечь маленький запас муки. Я тоже опасаюсь, что осада затянется и тогда придется голодать. Что ж, Иосиф, ступай, вскрой одну из бочек и захвати в свой мешок как можно больше муки.
Иосиф кивнул головой, оставшись весьма доволен, что ему удалось убедить своего господина. На пороге он обернулся, почесал затылок и хитро ухмыльнулся.
— А если это даже и грех, ваше благородие, — сказал он, — то мы потом облегчим совесть на исповеди. А пока хоть наедимся досыта пирога.
С этими словами он ушел. Весело посвистывая, начал он возиться в сторожевом помещении, где шумели его товарищи. Он взял мешок и топор для рубки дров и незаметно вышел. На улице было темно. Лишь на углу тускло горел фонарь, только усиливавший окружающую темноту. Большие бочки, отнятые у пруссаков, стояли шеренгой. Иосиф подошел к первой из них, осторожно оглянулся, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, и начал снимать крышку. Крышка отскочила поразительно легко: Иосифу пришлось вытащить всего два гвоздя. У Иосифа слюнки потекли при мысли о вкусном пироге, который он испечет, так как малый нисколько не сомневался, что ему тоже достанется порядочный кусок. Он быстро схватился обеими руками за крышку и поднял ее.