Передо мной виднелись нагоняющие ужас страшные пропасти; невообразимые мрачные скалы возвышались вокруг меня; я блуждал в подводном горном царстве таких гигантских размеров, с такими страшными ущельями, которые человеческий ум не может себе даже представить. Каких только существ не видел я в этих глубоких оврагах и расселинах громадных скал? Кто были эти страшные создания, животные или растения, я никак не мог определять. Гигантские спруты, протягивавшие ко мне свои щупальца, таращили на меня огромные глазища; появлялась меч-рыба, готовая, казалось, пронзить меня своим острым мечом; страшные акулы разевали передо мной свои отвратительные пасти и показывали свои острые зубы. Устрицы величиною с дом хлопали своими ракушками, как бы пытаясь проглотить меня; морские змеи извивались в тине под моими ногами. Каким-то чудом я избежал всех этих опасностей. Какая-то невидимая сила, казалось, защищала меня.
   Вдруг моя нога наступила на что-то твердое; новое препятствие лежало поперек моей дороги, проходившей в этом месте между двумя коралловыми рифами. Когда я нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, то невольно с криком ужаса отскочил назад: передо мной стоял гроб. Да, это был гроб, может быть, спущенный каким-нибудь проходившим судном, а может быть, он еще в далекие времена был брошен сюда, чтобы скрыть страшное преступление, чтобы укрыть в этой темной глубине того, кто на земле стоял кому-нибудь поперек дороги. И пока я, страшно взволнованный, с поднявшимися дыбом волосами, с холодным потом на лбу, дрожа, стоял перед ним, внезапно открылась его крышка и медленно, очень медленно из него поднялась человеческая фигура.
   Это была женщина, молодая и прекрасная, такой поразительной красоты, какой мне еще никогда не случалось видеть. Она протянула мне руки и взглянула на меня своими чудными голубыми и беспредельно глубокими, как море, глазами. Сам того не желая, я нагнулся к морской деве и прижал свои губы к ее. Ах, с этим поцелуем в меня внезапно проникла какая-то новая, чудная жизнь. Мне казалось, что кровь моя лишилась всей своей теплоты и холодной, смертельно холодной струей потекла по моим жилам.
   — Теперь ты мой! — воскликнула чудная морская дева. — Ты мой возлюбленный и будешь вечно жить со мной на дне морском; пойдем, я уведу тебя из этих мрачных мест в замок, сооруженный из кораллов и жемчуга; там ты найдешь в миллион раз больше сокровищ, чем твое ненасытное сердце может жаждать на земле.
   Но прежде ты поклянись, что никогда не будешь стремиться вернуться к людям. Только в Пасхальную ночь ты можешь подняться на поверхность; только в эту ночь ты можешь выйти на твой родной остров, но наутро должен снова вернуться ко мне. Клянись, что на этих условиях ты согласен остаться со мной!
   Ужас оттолкнул меня от этой прелестной женщины, и, вырвавшись из ее объятий, я воскликнул:
   — Ты принадлежишь аду, женщина, ты хочешь похитить мою душу. Нет, нет, я не поклянусь тебе…
   Тогда надо мной раздался страшный удар грома, морские скалы зашатались, пропасти внезапно осветились сверкающей молнией, и тысячи отвратительных чудовищ, которых я только что видел, бросились на меня; но тотчас же страшный вихрь подхватил меня и поднял на поверхность моря.
   В эту минуту я проснулся. Благодарение Богу! Это был только сон. Но в то же мгновение, как я начал сознавать, что все эти ужасы были только сном, в моем сердце снова поднялось болезненное, страстное желание, с которым я не могу совладать, узнать, что скрывается под этими зелено-голубыми волнами. В особенности мне было досадно, что я не дал морской деве просимую ею клятву.
   Так говорил сам с собой Гаральд Кнут, сидя неподвижно на руле, когда сильный толчок вывел его из задумчивости. Снасти его судна трещали, и усилившийся ветер рвал паруса. Издали с севера несся по Немецкому морю сильный вихрь. Рыбак вскочил и, пока сильными руками, со всем напряжением своих железных мускулов свертывал и укреплял паруса, только одно слово глухо сорвалось с его уст:
   — Шторм!
   Со страшной силой налетел шторм. Один из тех штормов, которые в Северном море часто внезапно налетают на корабли без малейшего предупреждения. Зеркальное море, только что такое гладкое и спокойное, вдруг взволновалось и покрылось белыми пенистыми валами. В воздухе выло и стонало так, что у всякого моряка от ужаса защемило бы сердце.
   Но с Гаральдом Кнутом этого не случилось, он с самого раннего детства привык к морю, зная все его коварство, все опасности, которым подвергались рыбаки. Он слишком хорошо понимал, что в настоящем случае только хладнокровие и спокойствие могли спасти его. Закрепив паруса, он поспешил к рулю и твердою рукой направил лодку так, чтобы волны, бившиеся о борта ее, стали бы ударяться в нос лодки и разбивались бы об него. Теперь он предоставил шторму теребить его; со скрещенными на груди руками, с громким, неприятным смехом смотрел он на бушующий ураган.
   Да, эта непогода как раз подходила к его настроению; покой был ему ненавистен, шторм желателен, и когда его суденышко, как ореховая скорлупка, вскидывалось бушующими волнами на страшную высоту и затем опускалось в мрачную глубину, как смертельно раненный человек, Гаральд Кнут чувствовал какое-то страстное наслаждение, ощущение довольства, и улыбка не сходила с его губ. Он стоял, любуясь борьбой двух стихий, как бы с нетерпением ожидая: кто победит? Неужели пастор прав, неужели его Бог может уничтожить того, кто не верит в него? Ему казалось, что среди бушующего водоворота в белой пене боролись две фигуры: одна — светлый ангел в белой одежде, другая — царь тьмы, черный, как ночь, с рогами, когтями, с хвостом и огненной короной на голове. Да, там боролся Сатана с ангелом, и его собственная, Кнута, душа была наградой победителю.
   Гаральд расхохотался и упал на скамью, почти бессознательно уставившись в пространство. Часы шли. Он не сознавал, что шторм уже потерял свою силу, что он прошел так же внезапно, как и наступил. Когда Гаральд очнулся, стояла уже ночь. Звезды мирно сияли между быстро бегущими облаками. Что это? Где он? Вот Бор-кум, а вот и Друидова пещера, в которую Северное море загоняет свои волны. Гаральд Кнут заметил, что он находится всего в нескольких футах от пещеры. В эту минуту он увидел большое летевшее на него парусное судно; только каким-то чудом он, со своей маленькой лодкой не попал под него.
   Да, действительно, какая-то адская сила охраняла его от опасности, потому что он ни разу не сделал даже попытки быть осторожным и все-таки благополучно выбрался. Парусное судно, видневшееся вдали, — Гаральд сразу узнал его — принадлежало к флоту Бремено-Американского общества и, очевидно, тоже боролось со штормом. Попав в опасную близость к острову, оно летело, как стрела, от этих негостеприимных берегов. Лодка Гаральда дошла до Друидовой пещеры, и он должен был твердою рукою направлять руль, потому что вокруг нее торчали бесчисленные рифы, и беда той лодке, которой управлял бы человек, плохо знакомый с ними. Но Гаральд Кнут мог быть вполне спокоен: как раз Друидова пещера, — которой избегали все моряки Боркума, так как про нее рассказывали много страшных историй, — была ему знакома, как его собственный карман. Много лунных ночей провел он здесь, укрываясь со своей лодкой от морского волнения; часами слушал он злобный рев разбивающихся о скалы волн.
   Так и теперь он спокойно сидел в пещере в своей лодке; но вдруг он вскочил со скамьи и уставился широко открытыми глазами на пенистые волны. С ума, что ли, он сходит? Или князь тьмы, которым так были заняты сегодня его мысли, хочет действительно войти с ним в соглашение? Посылает ли он ему одного из своих соблазнителей, против которого простому смертному так трудно устоять? То, что чудилось его дремлющей душе сегодня ночью, оказывается, не было простым сном. Из средины темной пучины, — как теперь заметил Гаральд, упершийся обеими руками в край лодки, — поднималась белая фигура женщины, удивительно похожая на ту, которую он видел во сне. Эта женщина не была мертвой; одной рукой она гребла, как веслом, чтобы удержаться над водой, другой — Гаральд это хорошо заметил, пристально взглянув на нее, — она прижимала к груди ребенка.
   — Спаси мое дитя! — прозвучал душераздирающий вопль прекрасной женщины. — Сжалься, сжалься… спаси мое дитя и дай мне умереть!
   Рыбак мгновенно направил свою лодку к погружающейся в воду женщине. Протянув руки, он схватил несчастную и втянул ее в лодку.
   — О, зачем не дал ты мне умереть? — простонала она, лишаясь сознания.
   Но дитя свое она держала крепко окоченелыми руками. Гаральд безмолвно глядел на прекрасную женщину. Он несколько минут не решался дотронуться до нее, как будто это было неземное существо, как та русалка, которую он сегодня ночью ласкал в страшной морской глубине, но, наконец, рассудок вернулся к нему.
   — Она, должно быть, упала с борта Американца, — подумал он, — и ураган занес ее в Друидову пещеру. Но как она хороша! Красивее всех женщин, которых я когда-либо видел. Клянусь всеми чертями, уведу ее к себе. Она должна жить для меня. А если у нее есть муж? — продолжал он рассуждать сам с собой. — Доказательством этого служит ребенок… А может быть, ребенок уже мертв? Посмотрим-ка.
   Он нагнулся к ребенку, взял его на руки и стал внимательно рассматривать. Ему было всего несколько недель и, странное дело, он, кажется, также не имел ничего против бушующего моря. Ребенок, с которого струей стекала вода, улыбнулся бородатому человеку и мирно заснул у него на руках.
   — Что-то станут говорить обо мне боркумцы, — Пробормотал Гаральд Кнут, глядя на свою странную находку, — если я приведу домой жену и ребенка? Это даст пищу новым сплетням в долгие зимние вечера, но, черт возьми, разве я не могу делать, что хочу? Кто может мне запретить? Никто в целом свете! Я был бы жалким негодяем, если бы бросил беззащитную женщину и невинного ребенка! Кроме того, эта прекрасная женщина, кажется, не очень-то счастлива, — продолжал рассуждать Гаральд сам с собой, — она, по-видимому, не очень дорожит жизнью и, как я, пренебрегает ею; она крикнула мне: «Спаси ребенка и дай мне умереть». Ну, моя русалочка, так как ты кажешься не счастливее меня, то будем вместе с тобой ловить счастье, может быть, нам это и удастся.
   Он вывел лодку из Друидовой пещеры, предварительно заботливо укутав ребенка теплым одеялом и накинув часть его также на бесчувственную мать; десять минут спустя он пристал к острову. Здесь пылали большие костры и боркумский маяк бросал длинные, светлые лучи на море. Бесчисленное множество женщин и детей собралось на берегу; между ними стоял седой пастор, утешая горюющих женщин и поддерживая их мужество и надежду. Еще издали услышал Кнут плач и рыдания и увидел темные очертания женщин, освещенных пламенем костров; одни поднимали руки к небу, другие стояли на коленях и молились. Он очень хорошо понимал, что это означает.
   — Гаральд Кнут! — воскликнула внезапно одна из женщин, различив его, когда он был на значительном расстоянии от берега.
   — Смотрите, вот Гаральд Кнут, он вернулся назад, он нам принес известие о наших мужьях.
   И едва только подошла его лодка к берегу, как к ней бросились рыдающие женщины и закидали его вопросами и жалобами. Еще ни одна из лодок, ушедших вместе с ним, не вернулась. Сорок боркумских рыбаков вышло в этот день в море, и Гаральд Кнут был единственный, кому удалось вернуться.
   — Не знаешь ли ты чего-нибудь о наших мужьях? — кричали женщины, заливаясь слезами. — Где ты отстал от них? Почему они не возвращаются? Разве вы не могли держаться все вместе во время бури? О, Боже! Увидим ли мы их когда-нибудь?
   — Я ничего не знаю о ваших мужьях, — ответил Кнут, — я не догнал боркумский флот, потому что буря поднялась прежде, чем я мог это сделать. Теперь пропустите меня, я должен идти скорей домой: у меня странный улов.
   Вопросы и жалобы сразу замолкли. Удивленные женщины увидели, как Гаральд, привязав лодку, поднял из нее две человеческие фигуры: женщину с распущенными мокрыми волосами и спящего ребенка.
   Гаральд перенес спасенную на берег. Но едва он сделал несколько шагов, как к нему подошел седой священник.
   — Ты привез женщину и ребенка? — сказал он. — Где ты их нашел? Принесло ли тебе их море с погибшего корабля?
   — Какое тебе дело, святой человек, — сказал Гаральд, — где я выудил эту женщину? Ты видишь, я еще жив: твой Бог не мог уничтожить меня, хотя и дул мне в спину страшным ураганом; но черт, с которым, как ты хорошо знаешь, я в дружбе, заступился за меня и доставил мне эту добычу. Ха-ха-ха, пастор, я выиграл пари!
   Затем он со своей ношей кинулся прочь от стоявшего перед ним пастора и поспешил к себе домой.

Глава 77
БЛЕДНАЯ ЖЕНЩИНА БОРКУМА

   При последних словах белокурой Ольги в лесу, по которому она шла с мнимым странствующим купцом, внезапно поднялся сильный ветер и целый дождь листьев посыпался на путников.
   — Начинается непогода, — сказала девушка, — и мы хорошо сделаем, если укроемся от нее под большими скалами; они дадут нам надежное убежище.
   Она пошла вперед. Аделина Барберини с трудом могла следовать за нею, так как лесная тропинка в этом месте была очень неудобна: огромные корни, как змеи, ползли по ней и затрудняли шаги. Едва только путники добрались до площадки, окруженной большими скалами, разыгралась буря. Сначала пошел град величиною с голубиное яйцо, затем заблестела молния и загремел гром; казалось, началось светопреставление. Буря стала успокаиваться только тогда, когда град перешел в ливень.
   — Мы переждем здесь, — сказала Ольга, — пока буря успокоится… Благодаря такой погоде, я уверена, мы застанем Короля контрабандистов у себя, а придем мы на четверть часа раньше или позже — безразлично.
   — Тем лучше, — сказала Аделина Барберини, — а пока, пожалуйста, продолжайте ваш рассказ; вы не можете себе представить, с каким интересом я слушаю его, хотя еще не могу догадаться, какое отношение имеют к Королю контрабандистов злополучный Гаральд Кнут, боркумский рыбак, и та женщина, которую он спас вместе с ребенком.
   — Сейчас узнаете, — продолжала хорошенькая девушка. — Встаньте немножко глубже под скалу, чтобы не промокнуть, кстати, тут есть дерновая скамья, оставшаяся сухою; сядемте, и я буду продолжать.
   Это была несчастливая ночь, — возобновила Ольга свой рассказ, — ночь бедствия и отчаяния, потому что из сорока рыбаков, вышедших в море, чтобы в первый раз в году привезти домой добычу и наполнить котел пищей в своем бедном жилище, вернулось только четырнадцать человек, составлявших экипаж шести лодок Гаральда Кнута. Остальные рыбаки никогда более не увидели своей родины, они все покоились на дне Северного моря. В этом не оставалось никакого сомнения: несколько дней спустя к берегу пригнало их разбитые лодки. Отчаяние несчастных не поддавалось никакому описанию, все они в одну ночь овдовели. Трогательны были слезы и жалобы детей, целыми днями блуждавших по берегу, надеясь увидеть вдали горячо ожидаемых отцов и братьев.
   Общее горе на острове несколько смягчилось необыкновенным событием, случившимся неделю спустя после этого несчастья. На имя пастора пришло денежное письмо, и, когда он вскрыл конверт, из него выпало на пять тысяч талеров банковских билетов вместе с письмом одной из крупных банкирских контор Бремена, сообщавшей пастору, что известие о печальном происшествии, разыгравшемся в Боркуме, дошло до Бремена и там нашелся благодетель, посылающий пять тысяч талеров вдовам и сиротам погибших. Однако имя благодетеля, по его собственному желанию, должно было остаться неизвестным.
   На пять тысяч талеров можно оказать много помощи и поддержки. Пастор положил деньги под проценты и последние разделил между несчастными. Сам же отправился в Бремен узнать в банкирской конторе имя благородного человека, который с такой щедростью отозвался на нужды рыбаков. Но управляющий конторой покачал головой, сказав, что он дал честное слово не говорить этого имени и не имеет права нарушить свое слово.
   — Но мне бы хотелось поблагодарить его! — воскликнул седой пастор. — От меня ни единая душа не узнает ни слова; кроме того, тогда я мог бы ежедневно поминать его в молитвах. По нынешним временам настоящее чудо — найти человека, который пожертвовал бы такую большую сумму с благотворительной целью.
   Но все просьбы пастора остались бесполезны, банкир не нарушил своего молчания, и старику пришлось возвратиться домой ни с чем.
   Население Боркума с удивлением покачивало головами, недоумевая, почему только Гаральд Кнут и его люди вернулись после шторма целыми и невредимыми, и все видели в этом доказательство того, что он находится в связи с нечистой силой. Но так как на свете забывается все, то и об этом мало-помалу забыли. Тем временем Гаральд Кнут жил спокойно в своем доме, ухаживая за прекрасной, спасенной им женщиной и ее маленьким ребенком. Только через несколько недель для матери, лежавшей в сильной горячке, миновала опасность. Во время болезни ее преследовали всевозможные видения, и в бреду она говорила о таких вещах, которые заставляли Гаральда Кнута серьезно задуматься. Особенно в ту ночь, когда наступил кризис, больную трудно было удержать в постели. Ей все казалось, что ее преследуют какие-то две женщины, чтобы отнять ее ребенка.
   — Оставь моего ребенка, — кричала больная, — он не твой! В его жилах течет кровь графа Шенейх… Не хочешь ли ты уничтожить кровь от крови его и плоть от плоти, гордая женщина? — и она снова зарывалась в подушки и бормотала глухим, разбитым голосом: — Не убивай меня, Лейхтвейс, я тебе ничего дурного не сделала, не трогай ребенка, пощади маленькое создание, дай нам свободу… Как ты смеешь поднимать руку на моего ребенка, низкий раб, презренный негодяй, ты, который за деньги продал свое имя, чтобы связать с собой нелюбимую женщину, которая, как ты знал, принадлежала другому? Ах, я буду любить этого другого до последнего моего вздоха, тебя же я ненавижу, и знать не хочу слугу Лейхтвейса. Помогите! Помогите, у меня больше нет имени, и никто не вырвет у меня тайну моего рождения!
   Гаральд Кнут не знал, что ему предпринять. Кто этот Лейхтвейс и почему она утверждала, что в жилах ее ребенка течет графская кровь?
   — Но что с вами? — вдруг оборвала белокурая Ольга свой рассказ посмотрев с удивлением на мнимого странствующего торговца. — Вас взволновал мой рассказ?
   Действительно, Аделина Барберини почувствовала странное волнение с той минуты, как молодая девушка произнесла имя Лейхтвейса.
   — Так ли я понял вас? — спросила она. — Женщина, которую Гаральд Кнут вытащил из моря, говорила, что слуга по имени Лейхтвейс был ее мужем?
   — Совершенно верно, — ответила Ольга, — в этом отношении не может быть никакой ошибки.
   — Меня удивило странное имя — Лейхтвейс. Продолжайте и не обращайте на меня внимания: во время грозы я всегда немножко нервничаю.
   — Когда первое горе вдов и сирот успокоилось, — продолжала Ольга свой рассказ, — личность Гаральда Кнута снова сделалась центром интереса жителей острова. Хотя он сам по-прежнему жил замкнуто в своем доме, в котором теперь уже не был так одинок, но все-таки деревенские сплетники занимались им. Мало-помалу начали возникать против него недоброжелательство и скрытая злоба, которая уже давно дремала в душе боркумцев и теперь нашла богатую пищу в случившемся с ним. Кто эта женщина и ребенок, привезенные Гаральдом Кнутом с моря? Так как он сам был не расположен что-либо рассказывать, то этим занялось злословие и суеверие людей, сочинявших про него всевозможные небылицы.
   Когда после тяжелой болезни Бледная женщина, как стали звать ее, первый раз вышла с ребенком в сад, находящийся позади дома Кнута, и села в беседке, из которой могла видеть прохожих, все единодушно согласились, что эта женщина — существо не из крови и плоти, как другие, но что она послана Кнуту дьяволом. Кнут сам так часто говорил, что вырвет у моря его лучшее сокровище, что теперь для всех стало ясно, что Сатана, с которым он был в дружбе, послал Гаральду из морских волн эту русалку, чтоб окончательно овладеть его душой. Только слепой мог не видеть, что рыбак безумно влюбился в нее. Он следовал за ней, как тень, окружал ее самыми нежными и предупредительными заботами. Он выписал из Бремена всевозможные питательные и укрепляющие средства и складной садовый стул, на котором она обыкновенно сидела в его саду, под сенью деревьев.
   Чтобы дать ребенку лучшее молоко, он купил самую дорогую корову и смотрел на нее, как на святыню. Для Бледной женщины он также выписал из Бремена множество нарядов, да таких, о которых боркумские рыбаки и мечтать не смели. Словом, Гаральд Кнут, который до сих пор сторонился людей, который обходил каждую девушку, теперь вел себя как настоящий влюбленный. Да, она была посланницей ада, эта Бледная женщина, и Кнут знал ее не со вчерашнего дня. Она уже давно в тихие, лунные ночи, когда Гаральд дремал в Друидовой пещере, выходила из волн, обвивала его своими белыми руками и предавалась с ним греховной любви, последствием чего явился ребенок. Так как Кнут умолял Сатану навсегда оставить ему чудную женщину, обещая за это никогда не входить в церковь и жить так, чтобы его душа не могла ускользнуть от дьявола, то последний и исполнил его просьбу. Бледная женщина приняла человеческий образ и вместе с ребенком поселилась у Гаральда.
   Подобные вздорные сказки распространялись по всему острову, и хотя старый пастор искренне боролся против этих суеверий, стараясь доказать, что Бледная женщина и ее ребенок — такие же Божии созданья, как и все остальные, — никто ему не верил. Боркумцы были убеждены, что Гаральд Кнут — слуга Сатаны, а спасенная им женщина — русалка, появившаяся со дна морского и превратившаяся в женщину. Мало-помалу удалось узнать, что Бледную женщину звали Лукрецией, именем, которого жители Боркума никогда не слыхали, почему и решили, что оно вымышленное. Ведь ни одна христианская душа не носила подобного.
   Снова пастор разъяснял им, что имя это было известно еще во времена седой древности у римлян и с тех пор сохранилось в некоторых семействах, и снова никто не хотел ему верить. Имя ребенка, которого Бледная женщина почти постоянно держала на руках, прижимала к груди, ласкала и целовала, когда сидела в беседке, звучало более знакомо: Генрих Антон. Но рыбачки сомневались, чтоб он когда-либо получил земное крещение, и ни в чем не виновному ребенку, мирно дремавшему у материнской груди, не сознававшему еще человеческой ненависти, они не давали покоя, утверждая, что он носит на себе явные признаки адского происхождения; будто бы он косолап, как все черти, и имеет хвост, что на его пальцах, вместо розовых ногтей, торчат когти, а надо лбом растут два бугорка, которые впоследствии, несомненно, превратятся в рожки. Это были бессмысленные и опасные сказки, угрожавшие и матери и ребенку.
   Настала зима. Когда первый снег покрыл остров белым, как саван, ковром, жители Боркума сделались свидетелями большого чуда, или, по крайней мере, большой неожиданности. В один прекрасный день Гаральд Кнут в праздничной одежде подошел к дому пастора и слегка дрожащими руками постучал в дверь. Жена пастора, открыв ее и увидев перед собой пользовавшегося дурной славой Гаральда, немного испугалась, но желая показать, что она — жена пастора — не разделяет суеверий необразованных рыбаков, впустила его. Тем не менее ей стало немного жутко, когда она узнала, что Гаральд хочет переговорить с ее мужем по важному делу.
   — Какое бы это могло быть дело? — спрашивала; себя взволнованная пасторша. — Не хочет ли Кнут нарушить покой пастора, чтобы поднять его на смех?
   Ах, было время, когда старый пастор возлагал большие надежды на Гаральда Кнута; когда тот, еще мальчиком, ходил к нему, готовясь к конфирмации, тогда Гаральд Кнут отвечал лучше всех и приобрел любовь своего учителя. Даже и позднее, во время его юности, между ним и пастором продолжалась сердечная дружба, пока Гаральд не стал все более и более удаляться от старика и делаться нелюдимым.
   — Всему причиной дурные книги, которые он добывает в Бремене, — жаловался пастор, — они погубили его. Всемогущий Боже, обрати заблудшего на путь истины.
   — Не могу ли я поговорить с господином пастором? — мягко спросил Гаральд Кнут. — Я пришел… к нему… с просьбой.
   — Просьба?
   Ах, с каким трудом проговорил это слово гордый человек, как томительно тяжко было его губам сказать его, какую борьбу должен был вынести он прежде, чем решиться на посещение пасторского дома!
   — Войдите, пожалуйста, — пригласила его пасторша.
   Она прошла в коридор, пол которого был так чист и опрятен, что на нем можно было бы даже обедать. Открыв дверь кабинета, она вошла и сказала:
   — Мой друг, у нас редкий и неожиданный гость. Гаральд Кнут желает поговорить с тобой, у него есть к тебе просьба.
   Седой пастор отложил в сторону Библию, которую читал. Несколько удивленный, он встал и, медленно подойдя к Гаральду, радушно и с достоинством протянул ему руку.
   — Приветствую тебя, мой друг.
   Гаральда передернуло. Его красивая мужественная голова с темной, небольшой бородкой опустилась на грудь.
   — Я не друг вам, господин пастор, вы не должны называть меня так — я… я… я не заслужил этого от вас.
   — Каждый человек, — ласково возразил добрый пастор, — который находит дорогу к церкви, — мой друг, все равно, когда и при каких обстоятельствах он ни пришел бы.