Аделина вошла в комнату и увидела поручика Бенсберга в полной форме; только шляпа и шпага лежали рядом с ним на столе.
   — Что вам угодно? — спросил поручик. — У вас, говорят, важные известия? Надеюсь, в городе все спокойно?
   — Взгляните на меня повнимательнее, поручик, — ответила Аделина, снимая шляпу, — всмотритесь хорошенько. Неужели вы не узнаете меня?
   Поручик невольно отступил.
   — Что это? — воскликнул он в крайнем изумлении. — Неужели это вы, синьора, да еще в таком наряде? Садитесь, прошу вас.
   — Я пришла к вам, — начала Аделина, — по весьма серьезному и важному делу. Но прежде чем объясню его, я попрошу вас затворить дверь и распорядиться, чтобы нам не помешали.
   Поручик вышел в общее помещение и приказал унтер-офицеру никого не принимать и следить за солдатами, чтобы они не шумели. Затем, призвав своего денщика, он приказал ему наблюдать, чтобы никто не подслушивал у дверей. Приняв эти меры предосторожности, Бенсберг вернулся в комнату, где его ждала Аделина, и запер дверь на задвижку.
   — Теперь можете быть покойны, синьора, — сказал он, — никто не услышит нас. Я не любопытен, но в данном случае сгораю от нетерпения узнать, какую именно весть вы намерены сообщить мне. Надеюсь, радостную?
   — Очень, — ответила Аделина. — Я избрала вас, чтобы вместе со мной сегодня же ночью поймать и обезвредить предателя, который собирается погубить Прагу. Короче говоря, некто намерен сегодня же ночью сдать крепость пруссакам.
   Бенсберг стал бледным как смерть. Он пришел в такое волнение, что был вынужден даже опереться на стол; широко открытыми глазами он уставился на Аделину.
   — Не правда ли, поручик, — сильно волнуясь продолжала Аделина, — вы не допускали возможности существования такого негодяя и не можете себе представить, что в стенах Праги скрывается такой подлец. Тем не менее это так. Я охотно созналась бы в своей ошибке, но дело не допускает недоразумений. Выдача Праги неприятелю решена. Если мы, поручик, не примемся энергично за дело, то гнусный замысел будет приведен в исполнение. Все принесенные нами жертвы, вся самоотверженность и отвага — все это пропадет даром, и без пользы прольются потоки крови, которые обагрят стены крепости.
   — Этого не должно быть! — в негодовании воскликнул Бенсберг. — Слава Богу, вы вовремя узнали об этой гнусности. Я благодарю вас от всей души, синьора, что вы избрали именно меня для оказания вам содействия. Но каким образом хотят привести в исполнение этот ужасный замысел? Знаете ли вы подробности?
   — Я знаю все. Предполагается отворить сегодня в полночь маленькие ворота на крайнем укреплении. Благодаря этому пруссаки получат возможность без шума проникнуть в город, после того как расправятся с караулом у ворот. Прежде чем мы успеем оглянуться, предместья будут наводнены неприятельскими войсками, и тогда нам не останется спасения. Жители Праги падут жертвами неприятеля, стены крепости падут сами собою, и когда взойдет утреннее солнце, Прага будет представлять лишь груду развалин и трупов, а государыня наша лишится одного из своих лучших городов.
   Аделина отлично умела разжигать страсти. Она умела играть не только на нежных струнах сердца, но и на самолюбии, и против ее чар никто не мог устоять. Бенсберг совершенно поддался ее влиянию. Едва успела она договорить, как он подскочил к столу, обнажил свою шпагу и гордо проговорил:
   — Солнце взойдет, как и прежде, над славным городом. Клянусь моей честью, синьора, что эта шпага еще сегодня пронзит сердце предателя или мое собственное.
   — Вашу руку, поручик, — произнесла Аделина, — вы истинный герой.
   Аделина протянула Бенсбергу руку, которую тот крепко пожал. При взгляде на свою прекрасную собеседницу в сердце его внезапно возгорелась мечта, которую он до сих пор скрывал даже от самого себя, так как не считал себя достойным поднять взор на очаровательную Аделину. Но теперь их обоих связывали таинственные узы. Они оба горели одним желанием: оградить родину от грядущей беды, спасти крепость, которой угрожала серьезная опасность. Поэтому молодой поручик осмелился прикоснуться губами к руке Аделины. Аделина, торжествуя, наблюдала за действием, произведенным на молодого офицера ею и ее пламенной речью.
   — Подумали ли вы, в чем клялись? — спросила Аделина. — Вы поставили на карту вашу жизнь и честь, клялись, что или предатель или вы сами будете пронзены вашей шпагой.
   — Я знаю, что говорю, и исполню свою клятву.
   — Если так, буду надеяться, что сегодня ночью ваша шпага обагрится кровью изменника, — воскликнула Аделина, — благодаря чему этот клинок превратится в святыню, которой наши потомки будут восхищаться, как оружием героя, исполнявшего свой долг до конца.
   — Синьора, за вас я готов умереть! Назовите же мне имя изменника. Раз вам известно все, то вы, конечно, знаете и его имя.
   — Имени я не могу назвать вам, да и не в нем дело. Имя — звук пустой, вся суть в носителе его и в его намерениях. Скажите мне, поручик Бенсберг, будете ли вы колебаться, если увидите, что человек, который открывает неприятелю ворота, дорог вам?
   — Если бы это был мой отец или родной брат, то и тогда я убил бы его на месте.
   — А если это ваш начальник, один из генералов, распоряжающихся судьбой крепости?
   — Изменника я не признаю начальником, я убью его своими руками.
   — Не зародится ли у вас сострадание, если этот человек будет умолять вас пощадить его жизнь?
   — Сострадание? Разве можно питать сострадание к хищному зверю? Его надо уничтожить при первой возможности.
   — Отлично, поручик. А теперь — самое существенное: по моему мнению, жители Праги не должны быть разочарованы, в их души не должно вселиться недоверие к тем, кто призван защищать их. Поэтому надо сохранить все в строгой тайне. Возьмите с собой шесть человек солдат, наиболее надежных и заслуживающих доверия, и идите за мной. Там, вблизи наружного укрепления, мы спрячемся где-нибудь, а когда явится изменник, схватим его так, чтобы он не успел даже вскрикнуть. Затем завернем его в плащ, доставим в мой дом и учиним допрос. Много времени на это не потребуется, у меня имеются письменные доказательства его виновности. Независимо от того, сознается он или нет, мы произнесем приговор, а именно: я, вы и пять генералов, которых мы возьмем. Содержание приговора заранее известно, ничего другого, кроме смертной казни, быть не может. Тогда вы, поручик Бенсберг, вонзите ему шпагу в грудь, мы отсечем ему голову, чтобы никто не узнал его, а туловище бросим в реку, которая быстро унесет свою добычу.
   — А что будет с головой?
   — Ее я с курьером отправлю в Вену. На язык я приколю булавкой записку со словами: «Так умер тот, кто намеревался предать крепость Прагу».
   Поручик Бенсберг содрогнулся. Чернокудрая красавица стояла перед ним, гордо выпрямившись; глаза ее сверкали, правую руку она угрожающе подняла кверху. Она казалась богиней мести, воплощением Немезиды. И все же она была очаровательно прекрасна в эту минуту.
   — Вполне одобряю ваш план, синьора, — ответил поручик, — и изумляюсь вашей решительности. Но разрешите мне задать вам несколько вопросов, касающихся кое-каких неясных для меня деталей дела.
   — Извольте. Но только торопитесь, поручик. Каждая минута дорога.
   — Я буду краток. Почему вы опасаетесь, что жители города могут узнать труп изменника? Разве он известен населению?
   По губам Аделины скользнула жестокая улыбка.
   — Его в Праге знает каждый ребенок, — ответила она.
   — Тем хуже. Но я не понимаю, каким образом изменник может открыть ворота. Ведь ключи находятся в Градшине, под личной охраной коменданта графа Батьяни?
   Аделина тяжело вздохнула. Она не ожидала такого вопроса, но сразу сообразила, что ответить.
   — Предатель мог похитить ключ у графа Батьяни, — сказала она, — кроме того, можно сделать оттиск ключа из воска и изготовить новый. Но не будем более медлить, поручик, теперь четверть двенадцатого, а нам придется идти еще с полчаса, пока мы доберемся до крайнего укрепления.
   — Я попрошу вас, синьора, — сказал Бенсберг, — выйти на улицу одной, а я составлю отряд, к которому вы позднее присоединитесь.
   Аделина кивнула головой, пожала руку поручику и вышла на улицу.
   Поручик Бенсберг быстро, но весьма осмотрительно, принял необходимые меры: он выбрал шесть человек надежных солдат, в том числе и своего денщика, на которого мог положиться как на самого себя, передал командование унтер-офицеру, приказал своему денщику захватить веревки, фонарь и плащ и затем вывел солдат на улицу. Там солдаты выстроились, и к ним присоединилась Аделина. Маленький отряд скорым шагом пошел по улицам города, стараясь, по возможности, избегать шума.
   Вскоре они достигли окраины города и увидели крепостные стены. На самом дальнем укреплении мигал маленький сторожевой огонек. Недалеко от этого укрепления, на берегу реки, возвышалось строение, похожее на башню, выстроенную из огромных камней. Луна призрачными лучами освещала это строение. Это была пороховая башня. Отряд прошел мимо нее и стал приближаться к воротам наружного укрепления. Надо было пройти семь ворот, чтобы выйти в открытое поле. Но отряд прошел лишь через шесть, а затем поручик дал знак остановиться.
   Поспешно начал он расставлять солдат по разным углублениям в стенах старинной постройки. Сюда свет луны уже не проникал, так что невозможно было заметить прижавшихся к стене солдат, тем более, что они были в длинных плащах, не выделявшихся на темном фоне стен, кроме того, поручик приказал им снять и спрятать кивера, чтобы не привлечь внимания изменника. Сам Бенсберг вместе с Аделиной занял место между шестыми и седьмыми воротами. Здесь они могли легко схватить изменника в тот момент, когда он будет вставлять ключ в замок. Ночь стояла холодная, ветреная. Слегка моросило. Луна часто скрывалась за тучами. Там на небе тоже происходила борьба стихий, и небесное светило должно было скрываться от преследовавших его черных туч. Звезды не сияли, тучи проносились совсем низко над городом.
   — Такая ночь, — шепнула Аделина своему спутнику, — способствует делам измены. Держите наготове шпагу, поручик. Если изменнику удастся вырваться, вы заколете его. Я ручаюсь, что этим вы не совершите убийства, а исполните только свой долг.
   Бенсберг обнажил шпагу, но прикрыл ее блестящее лезвие концом своего плаща.
   Стояла мертвая тишина, точно на кладбище. Высоко над головами возвышалась сторожевая башня. Там находились два караульных офицера, не имевших понятия об угрожавшей им опасности. Изредка пролетали ночные птицы, прячась в гнезда или с криком улетая дальше при виде людей там, где обыкновенно копошились лишь крысы да мыши. Вдруг Аделина схватила своего спутника за руку и шепнула:
   — Вы слышали, поручик?
   — Нет. Дайте послушать. А, вот теперь и я слышу шаги. Они приближаются. Это какие-то трусливые, неуверенные шаги. Так ходит только влюбленный или — изменник.
   — Изменник, который собирается сдать крепость неприятелю. Пришла пора действовать, поручик. Поклянитесь еще раз, что вы будете немилосердны к изменнику, кто бы он ни был.
   — Клянусь.
   Снова воцарилась тишина, даже дыхания солдат не было слышно. Шаги приближались. Из темноты появилась фигура высокого мужчины.
   — Я с трудом сдерживаю себя, — шепнул поручик Бенсберг своей спутнице, причем рука его судорожно сжимала эфес шпаги, — идет подлый предатель. Лица его я не вижу, но знаю, что это мужчина высокого роста, по-видимому, сильный. Тем лучше, быть может, мне удастся схватиться с ним. Я дал бы почувствовать ему мой гнев.
   — Молчите, поручик! Ни звука. Если изменник услышит нас, он скроется и у нас не будет улик против него.
   Незнакомец медленно приближался к последним воротам. Он то и дело останавливался и, по-видимому, боролся сам с собой. Он шел, шатаясь как пьяный. Он дошел до шестых ворот, не заметив солдат. Здесь он остановился и стал робко озираться; Аделина и Бенсберг хорошо слышали его хриплое, прерывистое дыхание. Бенсбергу стоило только протянуть руку, чтобы схватить изменника. Но он удержался, так как надо было поймать негодяя во время совершения им своего гнусного поступка. Незнакомец подошел к воротам и прислонился к ним. Он, по-видимому, был изнурен страшным волнением и чуть не падал с ног. Но вдруг он выпрямился и дрожащим голосом прошептал настолько громко, что ясно можно было слышать каждое слово:
   — Черт с ней, с этой боязнью и колебанием! Меня ждет миллион и восхитительная женщина. За такую цену можно сделаться изменником. Да и кому я в сущности изменяю? Я предаю не свою родину, — я венгр, и даже не венгр, а цыган. Здесь в тиши ночной меня никто не слышит и я могу признаться громогласно, что я цыган, плод преступной связи графини Батьяни с молодым бездомным бродягой, одним из тех, которых отовсюду гонят. Не раз моему отцу приходилось подставлять спину под плети, которыми угощали его жестокие помещики. Если ему не хотелось играть на скрипке, его гнали и били. Он должен был благодарить, когда ему швыряли объедки с барского стола или разрешали приютиться в свином хлеву на ночь. Но отец мой был хитер, он умел кланяться и унижаться там, где это было нужно. Природа одарила его стройным телом и красивым лицом. Он нравился женщинам, и притом не только женщинам своего племени и среды, но и тем, которые в шелках и бархате стояли у окна своих роскошных комнат и мечтали о том, чего им не хватало — о пылком, любящем сердце и красивом юноше, умеющем страстно любить. Муж моей матери, старый граф, жил бурной жизнью в молодые годы и женился, когда почувствовал приближение подагры. Ему нужна была сиделка, которая развлекала бы его в бессонные ночи, и он избрал себе в жены пышную, молодую красавицу, не имеющую ни одного гроша приданого. Она никогда не любила его, а вышла исключительно из-за денег и желания сделаться графиней Батьяни. А теперь она сидела в одиночестве и развлекалась чтением романов, где постоянно говорилось только о любви и страсти, об изменах и тайнах темных ночей.
   Однажды, сидя за такой книгой, она думала, что действительность никоим образом не соответствует выдумкам писателей, и вдруг услышала звуки скрипки моего отца. Графиня невольно встала и подошла к окну. Выглянув во двор, она увидела красавца цыгана в лохмотьях. Она бросила ему золотую монету и приказала играть без конца. Весь вечер она слушала его, а когда в конце концов лопнули все четыре струны его скрипки, она сказала: «Разбей свою скрипку, сломай смычок. Тебе больше не придется играть из-за милостыни». Мой отец через задние двери юркнул в замок. Граф в то время лежал больной в верхнем этаже. Эту ночь моя мать провела не с ним. Плодом этой связи был я. Мой отец — цыган Лайош, а мать — графиня Батьяни. Вероятно, отец мой очень нравился графине, если она не отпустила его в дальнейшие скитания, а заставила поселиться близ замка, где выстроила ему на свои средства маленький домик. Начиная с того времени графиня Батьяни часто выезжала из замка, и многие часто видели ее коня вблизи маленького домика с плотно закрытыми ставнями.
   Да, я цыган. Если бы я даже не знал истории своего появления на свет, то все-таки чувствовал бы это по моей горячей крови. Выдавая этот город неприятелю, я лишь мщу за вековое угнетение и презрение, которое проявляет правительство Австрии к цыганам, несмотря на то, что они такие же подданные австрийской короны. Но к чему искать доводы, зачем обманывать самого себя? Меня ведь прельщает награда, которую я получу за свой поступок. А поступок необыкновенен: никогда еще не бывало, чтобы сам комендант крепости открыл неприятелю ворота. Я, граф Батьяни, сын цыгана Лайоша, совершу этот поступок впервые и тем самым увековечу свое имя в истории. Пусть мое имя будет предано проклятию, пусть грядущие поколения содрогаются при чтении о моем злодеянии, но я буду бессмертен, хотя бы ценой моей чести. Я, граф Батьяни, превзойду Герострата, уничтожившего всего один храм, тогда как я предам гибели целый город.
   Негодяй откинул плащ и вынул из кармана ключ. Он начал его рассматривать не торопясь, так как чувствовал себя в полнейшей безопасности. Он знал, что сюда на окраину редко кто заглядывает; часовых вблизи не было, а караульные офицеры на сторожевой башне не могли видеть его.
   — Вот благодаря этому ключу, — пробормотал он, — война прусского короля с австрийской императрицей значительно сократится. Когда пруссаки займут Прагу, то тогда уж недолго занять и Вену. Король недаром уплатит мне миллион. Благодаря этому он сбережет много других миллионов, которые поглотила бы затянувшаяся война, и кроме того, победа ему будет обеспечена мною.
   Изменник прислушался.
   — За стеной все тихо, — пробормотал он, — хотя там, несомненно, уже собралось тысяч тридцать прусских солдат, если не больше, они с нетерпением ожидают минуты, когда я впущу их. Надеюсь, Илиас Финкель передал кому следует мои требования относительно коня, который должен быть готов для меня, так как в Праге я не могу остаться больше ни одной минуты. Я должен бежать, но я предварительно вернусь еще в город переодетым, чтобы захватить ту, обладания которой я добиваюсь. Лора умерла, но Аделина Барберини не уступает ей в красоте. Она заставит меня забыть эту утрату. Погоди, гордая женщина, сегодня ты с презрением оттолкнула меня, как будто я мальчишка, пойманный на глупой выходке. Завтра мы с тобой иначе поговорим, завтра ты будешь моей пленницей, а я — твоим властелином, которому ты будешь принадлежать всецело.
   Вдруг Батьяни вздрогнул. Он услышал протяжный звук трубы. Он отлично знал, что этими звуками гарнизон крепости извещается о наступлении полуночи. Настал условленный час измены. Батьяни поднял руку и медленно вставил ключ в замок. Но при этом рука его дрожала так сильно, что он чуть не уронил ключ, и ему стоило большого труда повернуть его в замке. Со страшным скрипом открылись ворота, обитые железом. Измена была совершена.
   Батьяни дрожал всем телом. Он совершил на своем веку много подлостей, много преступлений, он играл счастьем и жизнью ближних, но ни разу он еще не волновался так сильно, как теперь. Он сознавал, что совершает не обыкновенное преступление, но такое злодеяние, какие, к счастью для человечества, происходят редко на протяжении многих веков. Он вышел за ворота и выглянул в поле. Поле было покрыто густым туманом, так что Батьяни ничего не мог разглядеть.
   — Где же прусские войска? — прошептал он.
   Вдруг он отскочил назад. Перед ним, точно из-под земли, выросла темная мужская фигура в широком плаще.
   — Кто здесь? — прошептал Батьяни. — Вы из прусского лагеря? Где же войска? Готовы ли они занять город?
   Незнакомец медленно вошел в ворота, Батьяни невольно отступил перед ним.
   — Стой! — сдавленным голосом воскликнул Батьяни. — Прежде чем идти дальше, ты должен назвать себя. Мне кажется, тут дело нечисто. Еще раз спрашиваю: где прусские войска? Между нами было условлено, что они будут ожидать, когда я им открою ворота.
   Незнакомец остановился и произнес:
   — Прусские войска не явились. Они отказываются занять крепость, которую выдает сам предатель-комендант. Стой, изменник! Ты погиб, подлец! Перед тобою стоит Лейхтвейс. Этим именем для тебя сказано все, оно возвещает тебе твою гибель.

Глава 71
СЛЕПОЙ РИГО

   Батьяни испустил дикий крик ярости. В то же мгновение он отскочил и выхватил шпагу.
   — Не торжествуй раньше времени, Лейхтвейс! — крикнул он и залился дьявольским хохотом. — Ты хочешь погубить меня, так как неведомыми путями разузнал мою тайну. Но я покажу тебе, разбойник, что я ловкий игрок, не отдающий своих козырей при такой игре. Объявляю тебя моим пленником, Лейхтвейс, и при первой попытке бежать заколю шпагой. Я застал тебя в тот самый момент, когда ты собирался открыть неприятелю ворота. Ты хотел предать Прагу и за это попадешь на виселицу, где изменника ждет достойная смерть.
   — Уверен ли ты в этом, граф Батьяни? — воскликнул Лейхтвейс, который даже пальцем не шевельнул для своей защиты, — ты называешь себя ловким игроком? Но на этот раз выиграл я. Оглянись. Эти тени сейчас оживут, и появятся свидетели, которые сумеют удостоверить, кто из нас предатель — ты или я.
   — Поднимай фонари, — прозвучал звонкий женский голос, — больше света сюда! Мы докажем негодяю, что он уличен.
   Батьяни окаменел от ужаса. Рука, в которой он держал шпагу, задрожала, ему казалось, что он бредит. Со всех сторон на него надвинулись люди, и в то же мгновение его озарил свет нескольких фонарей. Перед ним стояла Аделина Барберини в мужском костюме, а рядом с нею его адъютант, поручик Бенсберг.
   — Вы арестованы, граф Батьяни! — воскликнула Аделина. — Не пытайтесь бежать. Все мы видели, как вы открывали ворота, намереваясь впустить пруссаков. Но неприятель слишком благороден, чтобы вступать в соглашения с таким отъявленным негодяем, как вы. Солдаты, схватите и свяжите его. Вы доставите его туда, куда вам будет приказано.
   Слова эти действовали на Батьяни, как удары молота по голове. Он был уличен, ему казалось, что он проваливается в какую-то бездну. Он оглядывался по сторонам, ища спасения, но повсюду видел только врагов. Не было никакого спасения, не было возможности избежать гибели. Но ворота были открыты, и у Батьяни мелькнула мысль броситься туда, чтобы выбежать в поле. Лошадей у его врагов не было, а Батьяни знал, что его трудно, почти невозможно догнать. Но под воротами стоял солдат с фонарем в руке. Это был денщик поручика Бенсберга, спокойно наблюдавший за ужасной сценой поимки предателя.
   Батьяни внезапно рванулся вперед, взмахнул шпагой и ударил солдата. Денщик испустил пронзительный крик и упал, уронив фонарь. Все очутились во мраке. В то же мгновение Батьяни подскочил к воротам и в два прыжка очутился за оградой. Аделина, Бенсберг, Лейхтвейс и солдаты так и остолбенели от неожиданности. Они даже не сразу сообразили в чем дело, а внезапно воцарившийся мрак не дал им возможности видеть то, что произошло. Но из этого оцепенения их вывели стоны несчастного солдата.
   — Он заколол меня! Я умираю! Бегите за ним! Убейте предателя!
   — Бедняга! — воскликнул поручик Бенсберг, наклоняясь к умирающему. — Нет, этот негодяй так легко не уйдет. У меня хватит сил и ловкости, чтобы помериться с ним.
   — Он не уйдет от нас, — раздался громкий возглас Лейхтвейса, — он или я! Кто-нибудь сегодня останется на месте. Ждите меня здесь, но прислушивайтесь, когда я буду звать вас. Я пущусь за ним в погоню.
   Лейхтвейс бросился через открытые ворота в поле. Он привык ориентироваться в темноте и видеть во мраке; благодаря этому он через несколько секунд увидел бегущего впереди изменника.
   Батьяни мчался как ветер. Плащ он сбросил и бежал что есть духу. В ровном поле препятствий не было, так что он быстро продвигался вперед. Но Лейхтвейс был сильнее и выносливее его. Он мчался за беглецом, забегая то с одной, то с другой стороны, чтобы утомить его. Но расстояние между бегущими не уменьшалось. Батьяни был более гибок, чем Лейхтвейс. Он бежал подобно оленю, гонимому собаками, причем задерживал дыхание и потому уставал меньше.
   Лейхтвейс же вскоре заметил, что задыхается и что легкие его долго не вынесут такого бега. Минут пять уже бежал Лейхтвейс за Батьяни и с отчаянием замечал, что расстояние между ним и беглецом начинает увеличиваться. Через несколько минут Батьяни добежит до прусского лагеря, а там он скроется в массе солдат, не говоря уже о том, что он спас бы свою жизнь, отдав себя в плен пруссакам. Луна выступила из-за туч и осветила необычную картину отчаянной погони, за которой Аделина и Бенсберг следили со жгучим интересом. Они тоже видели, что расстояние между бегущими увеличилось, и уже начали сомневаться в успехе Лейхтвейса.
   Батьяни ликовал. Он даже позволял себе оборачиваться и время от времени кричал что-то. Он был убежден, что адские силы помогают ему, и надеялся, что они же его и спасут. Он удвоил силы, чтобы поскорее добежать до прусского лагеря, предпочитая попасть в плен к пруссакам, чем в руки мстителей в Праге. Но вдруг он остановился как вкопанный. Лицо его перекосилось от ужаса. Он почувствовал, как кто-то со страшной силой обхватил его ноги и не давал ему бежать дальше. Он невольно содрогнулся. Перед ним выросла какая-то темная фигура.
   — Кто это?..
   Батьяни показалось, что он видит призрак. Незнакомец, схвативший и не выпускавший его из рук, задавшись, по-видимому, целью погубить его, был ужасен на вид. Голова его была окаймлена черными с проседью густыми всклокоченными прядями волос, лицо было землистого цвета, и черты его были искажены до неузнаваемости. Вместо глаз зияли два темных отверстия. У незнакомца не было глаз. Они были выколоты. Но он не был нем. Хриплым голосом прокричал он на ухо Батьяни:
   — Ты не узнаешь меня, граф Батьяни? Да, я сильно изменился. Я лишился глаз. Их выжгли у меня. Я призрак, тень, бродящая по земле, изгнанник, гонимый всяким, кому только не лень. Я навожу страх на детей и женщин. Я слепец и схожу с ума от этого. Кому я обязан всем этим? Тебе, граф Батьяни. Тебе стоило только протянуть руку, чтобы спасти меня. Но ты предал меня, хотя был обязан мне жизнью и благодарностью. Настал час расплаты, негодяй. А, ты дрожишь! Ты чувствуешь, что тебя схватил человек, у которого осталось только одно желание — отомстить тебе. Я — Риго, твой слуга. Тот самый Риго, которого ты предал, который лишился зрения по причине твоего бессердечия.