Редер В.. Пещера Лейхтвейса. Том второй

   — Генрих Антон не вернется? — повторил Адолар Баррадос. — Ты наверно это знаешь?
   Ольга хотела ответить, но в это самое мгновение раздался продолжительный свист, и дочь трактирщика остановилась.

Глава 80
МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

   — Это сигнал Короля контрабандистов! — вскрикнула она. — Гаральд знает, что мы приблизились к его убежищу. По всей вероятности, мы наступили на один из скрытых проводов, которые разложены по всему лесу и всегда уведомляют Гаральда об опасности.
   — Какие же это провода? — спросила переодетая Аделина.
   — Это проволока, сударь, — ответила белокурая Ольга, — она здесь запрятана под листьями повсюду. Как только нога человека коснется ее, движение немедленно передается дальше и проволока приводит в колебание звонок в комнате Гаральда. Но, извините, я должна ответить на сигнал моего возлюбленного, а то он подумает, что враги, а не друзья приблизились к нему.
   Девушка приложила два пальца к губам и издала такой же свист, какой только что пронесся по безмолвному лесу.
   Теперь Аделина заметила, что они находятся вблизи ущелья. В нем было темно, и переодетая танцовщица не могла разглядеть, что находилось в глубине его. Вдруг внизу в темноте сверкнул огонь.
   — Нас примут, — сказала Ольга, — это знак, что Король контрабандистов осведомлен, что ему не грозит опасность. Позвольте мне теперь вашу руку, я должна вести вас; один неверный шаг повлечет за собой вашу гибель, так как вы легко можете упасть в пропасть.
   Аделина подала свою руку молодой девушке, и они медленно пошли вперед. Обойдя ущелье, Ольга остановилась у густого кустарника. Раздвигая его руками, она пробиралась вперед вместе с мнимым торговцем, пока не дошла до скалы, круто, как стена, спускавшейся в ущелье.
   — Тут должна быть лестница, — сказала она и, вытянув ногу, стала осторожно ощупывать землю. — Вот она. Теперь приготовьтесь: мы начнем спускаться.
   По неравномерно покатым скатам спускалась веревочная лестница; она тянулась от выступа к выступу, так что местами приходилось скользить по скале, чтобы добраться до следующего колена. Но Ольга знала отлично свое дело, она зорко осматривала каждую ступеньку, и Аделине оставалось только вполне доверится своему проводнику, чтобы избавиться от какого-нибудь несчастья. Но и прекрасная танцовщица обладала большой ловкостью, и у нее не было недостатка в присутствии духа. Счастливо одолели они трудности спуска. Аделина насчитала сто семьдесят девять ступеней веревочной лестницы. Наконец их ноги снова коснулись твердой, но на этот раз не каменистой почвы.
   Они находились на дне ущелья, отличавшемся особенно роскошной растительностью, какая часто встречается в Саксонской Швейцарии и по своей красоте и богатству видов напоминает южноевропейскую флору. Здесь росли гигантские папоротники и хвойные деревья редкой красоты. По ущелью протекал серебристый горный ручей, в зеркале которого отражался свет выплывшей из-за облаков луны. Через несколько мгновений Аделина Барберини стояла рядом со своей проводницей перед почти совершенно закрытой старым каштановым деревом хижиной — жилищем Короля контрабандистов.
   — Гаральд, — позвала вполголоса девушка, — Гаральд, выйди, это я… я привела тебе гостя, которому ты можешь довериться…
   За каштаном кто-то зашевелился, и оттуда показалась мужская фигура. Едва Аделина взглянула на него, как отпрянула назад. Ей показалось, что это не кто иной, как человек, с которым она раз в жизни уже встретилась — в ущелье горы Таунас, когда везла украденное письмо короля в безопасное место, человек, которого она не могла забыть: перед ней стоял — Генрих Антон Лейхтвейс.
   Король контрабандистов имел с ним поразительное сходство, только черты разбойника Лейхтвейса были благороднее и осмысленнее, в лице же контрабандиста проглядывала необузданность, почти наводящая страх. Он носил длинную, до груди каштановую вьющуюся бороду, давно не видавшую ножниц. Такою же запущенностью отличались волосы и платье контрабандиста Лейхтвейса. Генрих Антон Лейхтвейс казался, где бы его ни встретили, прекрасным, беззаботным охотником. Возлюбленный белокурой Ольги, напротив, выглядел истым контрабандистом. Контрабандист обменялся с Ольгой рукопожатием и, устремив свой взгляд на пришедшего с ней незнакомца, стал рассматривать его с очевидным недоверием.
   — Кого ты привела ко мне, Ольга? — спросил он. — Разве ты не знаешь, какой большой опасности подвергаешь меня, приводя чужого в мое жилище? Как ты мало думаешь обо мне и моей свободе; а может быть, ты поставила мою жизнь на карту за вознаграждение, которое тебе предложил этот человек?
   — Нет, мой Гаральд, — возразила дочь Матиаса Винклера. — Ты знаешь, что твоя жизнь — моя жизнь, твоя свобода — моя свобода. Этот человек так настойчиво требовал свидания с тобой. Он дал отцу неопровержимое доказательство, что ему известны твои сношения с нами, и отец думает, что мы можем быть вполне уверены в нем.
   — К делу, сударь, — вмешался мнимый Адолар Баррадос. — Я к вам пришел не из пустого любопытства, не за тем, чтобы предать вас полиции. Я знаю, что в эту минуту моя жизнь находится в ваших руках, и я, конечно, остерегался бы львиного логова, если бы имел что-нибудь дурное на совести. Но я думаю, что Король контрабандистов не откажется, как и всякий другой, заработать сотню-другую дукатов в нынешние дурные времена. Вы их получите, если исполните добросовестно и удачно мое поручение.
   — Двести дукатов! — глаза Гаральда разгорелись. — В таком случае, — ответил он, — я вам верю. Извините мою недоверчивость, но я должен очень остерегаться, потому что за последнее время австрийские и саксонские власти снова сговорились схватить меня… Поэтому я вправе подозревать в каждом человеке шпиона… Но вас привела личность, которой я безусловно доверяю — единственной на земле, после моей матери. Приветствую вас и прошу извинения, что не приглашаю к себе: во-первых, моя хижина очень бедна, а во-вторых, моя мать легла уже спать. Так как гроза прошла, то, я думаю, мы можем обсудить наши дела здесь, на воздухе.
   Говоря эти слова, Король контрабандистов протянул руку Аделине Барберини, которая без малейшего колебания вложила свою нежную ручку в загрубелую железную руку контрабандиста.
   — Сядем тут на скамейке, — снова заговорил Гаральд, показывая на сколоченную из трех досок скамью около дома. — Ольга может слышать наш разговор?
   — Конечно, — ответил мнимый торговец. — Как мог бы я иметь тайну от нее, когда сам доверяюсь ей душой и телом?
   Все трое опустились на скамью, причем Гаральд сел между ними.
   — Я, вероятно, не ошибусь, — возобновил он разговор, — если предположу, что дело идет о переправе через границу какого-нибудь транспорта товаров.
   — И ошибетесь и не ошибетесь, — ответил Адолар Баррадос, — речь идет действительно о транспорте, но товар, который вам придется переправить через границу, находится не в тюках, это не кофе, не табак, не полотно или какие-нибудь неодушевленные предметы — это живой человек.
   Контрабандист в изумлении поднял голову.
   — Живой человек! — воскликнул он. — Я должен перенести через границу человека?
   — Да, девушку, которая в эту минуту находится в Тешене.
   — Даст ли девушка свое согласие, чтоб я переправил ее через границу? — пытливо спросил контрабандист.
   — Ни в коем случае, — с тихим ироническим смехом ответил Адолар Баррадос. — Напротив, девушка будет сопротивляться. Нужно вам сказать, что ее придется увезти силой, чтоб удалить от отца и жениха и спрятать в надежном месте.
   — Это чертовское поручение! — воскликнул контрабандист после маленькой паузы. — Должен признаться, что я никогда такого поручения не принимал и не исполнял. До сих пор я имел дело только с безжизненным товаром, который, подняв на спину, можно нести куда хочешь; но человека, девушку, — как можно ее перетащить против ее воли, чтобы она своими криками не привлекла таможенную стражу и не посадила бы ее нам на шею?
   — Ба, вы смотрите слишком мрачно на дело. Разве нет средств, которыми можно заткнуть рот? Разве нет веревок, чтобы связать сопротивляющиеся руки и ноги? И как вы, человек гигантского сложения, затрудняетесь перенести на руках слабую девушку?
   — А куда должен я ее доставить? — спросил Гаральд.
   — Прежде всего в вашу хижину, пока не представится возможность мне уехать с ней. Но я думаю, что вам придется продержать ее не больше суток, потому что я сейчас же вернусь из Дрездена, где мне, без сомнения, удастся найти наемную карету и неболтливого кучера.
   — И сколько вы за это дадите?
   — Двести дукатов чистым золотом, если исполните мое поручение, и двадцать золотых сейчас в виде задатка, если согласитесь принять мое предложение.
   — Поручение мне не очень-то нравится, — пробормотал контрабандист, — но двести дукатов — деньги… Бог мне судья. Такая сумма соблазнительна… Вот моя рука, сударь, вы получите девушку, которую, вероятно, сами любите и хотите утереть нос сопернику.
   — Может быть, — ответил Адолар Баррадос, и насмешливая улыбка заиграла на его губах. — Основные причины моего намерения не должны тревожить вас. Вы увозите девушку, за это я вам плачу деньги, вот и все. Теперь выслушайте, каким образом это надо сделать. Но это я могу вам сказать только с глазу на глаз, потому что хотя я и доверяю хорошенькой Ольге и знаю, что она не продаст нас с вами, но все-таки план свой я могу изложить только вам одному. — С этими словами переодетая танцовщица встала со скамьи; за ней последовал контрабандист, и оба зашли за деревья, стоявшие почти посредине ущелья.
   Более четверти часа продолжалось их совещание. Все время они говорили осторожным полушепотом, и когда вернулись, то уже согласились во всем.
   — Так я могу на вас положиться? — сказал Адолар Баррадос, протягивая контрабандисту на прощание руку.
   — Что раз обещал Король контрабандистов, то он исполнит. Завтра в три часа пополудни должна состояться свадьба в Тешене, а в шесть часов вы увидите девушку в моей хижине.
   — Вы не опасаетесь последствий, не боитесь, что наш план не удастся?
   — Я уже сказал вам раз, — возразил Гаральд, — что поручение, которое вы мне даете и которое я принимаю, очень трудное, но я рассчитываю на быстроту и неожиданность; кроме того, ни одно из моих предприятий, если я серьезно принимался за него, никогда не терпело неудачи. А теперь идите, сюда скоро соберутся мои люди, они не должны видеть вас здесь.
   — Ну, так до свидания! — крикнул Баррадос, направляясь к лестнице.
   Тем временем контрабандист подошел к скамье, на которой он оставил Ольгу. Предполагая, что за ними никто не следит, они бросились в объятия друг друга, и сильный бородатый человек прижал грациозную девушку крепким судорожным движением к своей груди.
   — Была ли ты мне верна, Ольга? — спросил он.
   — Как ты можешь это спрашивать? — возразила девушка. — Разве ты не знаешь, что все мои мысли принадлежат тебе, что твой образ никогда не покидает меня? Ах, я только мечтаю, чтоб нам окончательно соединиться.
   Король контрабандистов мрачно нахмурил брови.
   — Да, этого и я желаю, — сказал он, — тогда я оставлю нынешнюю жизнь. Как раз теперь, когда мне предоставляется такой удобный случай заработать двести дукатов, мне легче будет перейти к честному образу жизни.
   — О, в деньгах у тебя не будет недостатка, — сказала Ольга. — Ты знаешь, что отец благодаря тебе туго набил свою мошну и сам уверял меня, что охотно и с радостью уделит нам несколько тысяч гульденов, если бы это могло содействовать нашей свадьбе. Но это все воздушные замки, потому что твоя мать никогда не согласится. Итак, наша жизнь пролетит бесплодно, и мы доживем до старости, принужденные отказаться от любви.
   — Пока моя мать жива, — глухо проговорил Гаральд, — я не могу ослушаться ее. Я знаю, что ее противодействие нашей свадьбе основано на заблуждении. Что нам заботиться об имени Лейхтвейса? Негодяй, носивший это имя, ведь не отец мне? Но я не могу противоречить моей матери; я ее слишком люблю, чтобы огорчить ее.
   — А меня ты разве не любишь? — спросила Ольга. — Разве я тебе менее дорога? Ах, если бы я была мужчиной, я не преклонилась бы перед капризом старухи, я следовала бы влечению своего сердца и женилась на девушке, которую люблю.
   В эту минуту тихо и бесшумно открылось сзади молодой парочки, стоявшей обнявшись, окно хижины, из которого показалась удивительная женская голова. Это было бледное, бескровное лицо седой старухи, которое когда-то отличалось замечательной красотой. Длинные седые волосы густыми прядями спускались на худые плечи. Из этой рамы выступало лицо, похожее на лицо старой римлянки, готовой с радостью собственными руками принести в жертву своих детей, если бы это потребовалось для спасения родины.
   — Гаральд! — крикнула старуха резким голосом, неприятно прозвучавшим среди ночи в этой уединенной лощине. — Гаральд, с кем ты там стоишь? Это опять девушка из Тешеня? Хозяйская дочь? Брось ее, Гаральд. Она никогда не будет твоей женой. Ты осужден на безбрачие, потому что дикая, неукротимая кровь, которая течет в твоих жилах, не должна перейти ни к одному человеческому существу. Она должна исчезнуть, иссякнуть.
   — Прощай, будь здорова, — поспешно шепнул Гаральд Ольге. — Чужой господин уже ушел; иди за ним, ты нагонишь его у подножия веревочной лестницы.
   Поцеловав еще раз Ольгу в пухлые губки, он нежно освободился из ее объятий и подошел к окну, у которого стояла старуха в убогом ночном наряде. Ольга тем временем последовала совету контрабандиста и ушла, не оглядываясь.
   — Почему ты не спишь, матушка? — спросил Гаральд, взяв одну из рук старухи, лежавшую на подоконнике, и почтительно поднес ее к губам. — Я уже радовался, что ты, наконец, нынешнюю ночью крепко выспишься, потому что полчаса назад я подходил к тебе и глаза твои были закрыты.
   — И все-таки я не спала, — возразила старуха глухим голосом. — Вот уже месяц, как я не смыкаю глаз. Это доказательство того, сын мой, что мне пора спать не на земле, а под землей.
   — О, не говори этого, матушка, ты не понимаешь, как меня огорчаешь этим.
   Лукреция подняла руку и положила ее на голову сына.
   — Знаю, — прошептала она, — знаю, ты доброе, послушное дитя, и тебе будет очень горько жить без твоей матери, но, скажи, Гаральд, что мне делать на этом свете? Не довольно ли я уже перенесла на нем горя и печали? Не заслужила ли я, чтобы мое беспокойное сердце наконец обрело бы покой? А где найти глубокий, действительный покой, как не в могиле? Может быть, — продолжала Лукреция, подняв бледное лицо и устремив глаза, в которых все еще светилась молодость, в ночное небо, как будто желая проникнуть в его тайну, — может быть, там, наверху, в стране, откуда еще никто не возвращался, меня встретят нежданные радости; может быть, там увижу я того, кого любила всю свою жизнь, — голос ее угас в глухом шепоте, — может быть, я там, наверху, обниму мое дитя, мое бедное дитя, которое было оторвано от меня потому, что злые люди обходились с ним так жестоко, что он не нашел другого выхода как исчезнуть и пуститься одному, беззащитному в далекий Божий мир. Да, сердце говорит мне, что там я увижусь с моим сыном, моим любимым Генрихом. Вы, вечные звезды, будете освещать эту негостеприимную землю в ту ночь, когда мать встретит там в небесной выси своего утерянного сына и обнимет его.
   — О, матушка, матушка! — воскликнул контрабандист. — Неужели ты не можешь до сих пор забыть твоего другого сына, который, вероятно, уже давно умер? Неужели я для тебя ничего не значу? Неужели я не могу заменить его? О, мать! Можно ли иметь такое доброе сердце, как твое, и в то же время быть такой несправедливой к своему собственному сыну?
   — Да, сын мой! Осуждай, презирай меня! — воскликнула старуха дрожащим голосом. — Может быть, я заслуживаю этого, но я не могу справиться со своим сердцем. Все еще после долгих лет оно скорбит о ребенке, и теперь, когда вся моя жизнь лежит позади меня, как постылый сон, передо мной все еще является кудрявая головка моего Генриха и я вижу прекрасного, богато одаренного мальчика, который так напоминает мне его отца. Часто мне представляется, будто он протягивает ко мне руки, точно ищет моей защиты, и в эти минуты мне слышится его голос, зовущий меня: «Матушка, матушка, что сталось со мной? Отчего ты мало заботилась и плохо оберегала меня?» Но могла ли я? — вырвалось у старухи отчаянным воплем. — Бог свидетель, я сделала все, что только была в силах, чтобы воспитать в этом ребенке хорошего, порядочного человека; но жалкий негодяй, отравивший всю мою жизнь, отнял у меня ребенка и отдал его жестоким, бессердечным, грубым людям. О, негодяй хорошо понимал, что наносит смертельный удар.
   — Ну, а как же, матушка, — снова заговорил контрабандист, медленно выпрямляясь, — как же, если твой маленький Генрих еще не умер? Если ты еще раз встретишь его? Боюсь, что тогда ты совсем перестанешь любить меня, вся твоя любовь сосредоточится на нем.
   — Глупый, — ответила Лукреция с усталой улыбкой на бескровных губах. — Дай Боже, чтобы я еще раз увидала моего Генриха, прежде чем закрою глаза, и чтобы я могла прижать его к сердцу прежде, чем уйду в вечность. Тогда ты увидишь, сколько любви может вмещать в себе материнское сердце. Ах, если бы это случилось. Если бы мое бедное дитя было еще в живых и если бы судьба дала нам свидеться еще раз. Тогда я прощу ей все, все разочарования и мучения, которым я подвергаюсь. Тогда исполнится мое самое горячее желание; я буду иметь возможность положить твою руку в его, чтобы с той минуты вы жили, как братья поддерживая друг друга и в горе и в радости. Но это тщетные мечты, — глухо проговорила старуха. — Никогда я больше не увижу моего милого, дорогого Генриха, по крайней мере здесь, на земле. Там, наверху, под звездами, там мы еще, может быть, свидимся, потому что хорошие люди находятся вблизи Бога. А теперь, Гаральд, иди домой: я хочу лечь и попробовать уснуть.
   — Ложись, матушка, — ответил Король контрабандистов, — я же не могу остаться при тебе, я жду сегодня транспорт из Тешеня. Десять моих людей ушли, чтобы увезти табак из погреба Матиаса Винклера, и я должен ждать их на Эльбе.
   Старуха грустно покачала головой.
   — Ах, сын мой! — воскликнула она, поднимая руку, как бы в предупреждение. — Ты занимаешься печальным промыслом. Ты ведь мог бы, мой милый, сделаться честным человеком, после того, как умер негодяй, развративший тебя и приучивший к воровскому ремеслу. А вместо того ты каждую ночь подвергаешь опасности свою жизнь. Подумай только, Гаральд, что станется со мной, если тебя убьют?
   — Этого не случится, матушка, — возразил контрабандист. — Ты знаешь, я ведь быстроног, как косуля, и в борьбе страшен, как буйвол, бросающийся на врага с опущенной головой, чтобы пырнуть его в живот рогами. Кроме того, сегодняшнее дело не представляет большой опасности, мы с помощью «учредителей» — ты знаешь, мать, так мы зовем тех, которые имеют внешность, похожую на честного гражданина — надули таможенников: они будут поджидать у Боденбаха, в полной уверенности накрыть нас, тогда как мы преспокойно переправимся через Эльбу здесь, в Тешене. Нет, матушка, сегодня нечего бояться, но завтра будет трудный день для меня.
   — Завтра? — с испугом спросила Лукреция. — Я слышала здесь чей-то чужой голос… ты получил новое поручение?
   — Да, матушка, получил. Мне предложили одно дело, на котором я могу заработать двести дукатов. Подумай только, двести дукатов. Сколько я на них могу накупить всякой всячины.
   — А в чем заключается это поручение? — заботливо спросила старушка. — Двести дукатов мне кажутся слишком дорогой ценой для транспорта кофе, табака или полотняного товара.
   — Ничего подобного, — прошептал Король контрабандистов. — Дело заключается в живом товаре. Завтра в Тешене должна состояться очень знатная свадьба. Дочь одного из богатейших промышленников Франкфурта-на-Майне выходит замуж за молодого прусского офицера; но ее любит другой и поручил мне похитить ее, прежде чем она обвенчается со своим женихом.
   Лукреция в ужасе отскочила от окна. Широко открытыми глазами, полными изумления и ужаса, она уставилась на сына.
   — И ты это сделаешь, Гаральд? — крикнула она. — Ты действительно выкрадешь невинную девушку?
   — Да, матушка, и украду ее перед самым свадебным алтарем. Подумай только — двести дукатов.
   — Хотя бы и двадцать тысяч! — воскликнула несчастная мать. — Хотя бы тебе бросили под ноги сокровища целого мира, ты не должен пускаться на такое дело. Ты контрабандист, преступник, отверженный, я с этим согласна, но контрабанду я не могу считать за проступок, который заслуживал бы строгого осуждения, потому что товары облагаются слишком высокой пошлиной, и бедное население иногда не в состоянии приобрести себе даже самое необходимое. Конечно, ты обходишь закон, но это идет на пользу бедных людей, потому что они могут покупать необходимые в жизни предметы дешевле, если они проходят через границу беспошлинно. Но то, что ты собираешься сделать завтра, несчастный сын мой, это уже будет противочеловеческое преступление. Понимаешь ли ты, что значит это слово? Ты хочешь оторвать девушку от того, кого она любит, и бросить ее в руки нелюбимого. Это такое дело, за которое Бог накажет тебя, если ты его действительно исполнишь!
   Король контрабандистов остолбенел. Он привык слушаться советов своей матери: они часто спасали его от серьезных опасностей.
   «Но двести дукатов! — пронеслось в его уме. — Когда еще встретится второй случай, чтобы одним разом заработать такую крупную сумму».
   — Я не могу, матушка, я уже не могу отказаться! — воскликнул он. — Я дал слово тому, кто поручил мне это дело, а Гаральд, Король контрабандистов, никогда не нарушает своего обещания.
   — Тогда ты рискуешь своей собственной жизнью, — возразила Лукреция. — Неужели же сбудется то, что так часто наполняло мою душу страхом и мрачным предчувствием? Неужели я и последнего дорогого мне на свете человека потеряю прежде, чем сама лягу в могилу? Да, да, я родилась под несчастливой звездой, цыганка предсказала моему отцу, что от меня родится преступник, которого люди будут называть своим бичом, что я покрою мое имя стыдом и позором, что я буду матерью величайшего разбойника нынешнего столетия — это предсказание, да, сбылось… Пусть будет, что будет. Молю только Бога, чтобы он закрыл мои усталые глаза прежде, чем плод моего чрева попадет на виселицу или под колесо палача.
   После этих слов старуха отошла от окна и шаги ее затерялись в глубине комнаты.

Глава 81
УЖАСНЫЙ ПАРИКМАХЕР

   Свадьба богатой и знатной чужестранки, уже неделю живущей с отцом и женихом в гостинице «Пламенная звезда», подняла на ноги весь Тешень. Даже из окрестностей собрался народ, чтобы хоть посмотреть на венчание; рассказывали невероятные вещи о невероятном богатстве франкфуртского коммерсанта Андреаса Зонненкампа, и ожидалось, что он справит свадьбу дочери с необыкновенным, не виданным в Тешене блеском.
   Но больше миллионов отца интересовала всех его дочь. В короткое время повсюду в окрестностях распространилась весть, что Гунда вместе с прусскими войсками принимала участие в сражении, и хотя тешенцы не особенно-то долюбливали пруссаков как недавних своих врагов, но тем не менее романтическая личность девушки, имевшей мужество облечь свое нежное тело в гусарский мундир и подвергать себя неприятельским выстрелам, не могла не произвести известного впечатления. Целый ряд легенд сложился вокруг Гунды, и когда ее увидели в первый раз, все поразились ее необыкновенной красоте и интерес к ней увеличился.
   Зонненкамп своим подкупающим обхождением также приобрел всеобщую симпатию. Он посетил высшие власти городка и пригласил их на предстоящую свадьбу дочери. Любезность его произвела самое лучшее впечатление. Он не жалел денег. Пожертвовал для бедных Тешеня значительную сумму, для того, чтобы день, в который его любимая дочь будет обвенчана с избранником своего сердца, остался у всех навсегда в памяти, — он передал бургомистру маленького городка крупную сумму для сооружения больницы. Эта больница должна была носить название «Больница Гунды».
   Когда наступил знаменательный день, городок оживился. Густая, веселая толпа двинулась по его улицам; казалось, будто справляется какой-то большой народный праздник. Всюду были празднично разодетые люди, коляски и кареты. Окрестные помещики не пожалели запрячь в экипажи лучших своих лошадей, чтобы с женами и дочерьми появиться в Тешене. Экипажи были украшены цветами и еловыми гирляндами. На головах лошадей красовались пучки цветов, и так как свадьба Гунды праздновалась в июле, то недостатка в розах не ощущалось. Тешень в этот день превратился в настоящий цветник, утопая в чудном аромате красных, белых, желтых роз и других цветов. Улица, на которой помещалась «Пламенная звезда», от вокзала до рыночной площади приняла нарядный, праздничный вид. Гирлянды висели от дома к дому, вдоль и поперек улицы, так что казалось, будто идешь под зеленой крышей.
   Церковь также была по-праздничному убрана. Девушки и молодые люди знатнейших фамилий города составили хор, чтобы петь во время венчания.