Попытки Лусиеллы «откачать» утопленника увенчались успехом. Незнакомец начал дышать, грудь его поднималась и опускалась, и в конце концов он открыл глаза.
   — Где я? — еле слышно, дрожащим голосом проговорил он. — Где моя Лора? Жива ли она?
   Казалось, забота о жене удесятерила жизненные силы Лейхтвейса. К огромному изумлению Лусиеллы и Пьетро, он приподнялся и оглянулся. Лусиелла молча указала на лежавшую на песке красивую женщину, лицо которой было покрыто мертвенной бледностью. Белокурые волосы утонувшей широкими прядями окружали ее прелестное личико, а капли воды на ее волосах казались жемчужинами. Едва только Лейхтвейс увидел Лору, как бросился на колени перед ней. Он схватил ее руки, прижал свое лицо к ее лицу и прикоснулся губами к ее лбу.
   — Лора! Жена моя! — в безумном отчаянии воскликнул он. — Открой глаза, заговори со мной. Ведь с тобой говорит твой муж. Опасность миновала. Нас приютили добрые люди. Лора, скажи хоть одно слово! Умоляю тебя, дай мне знак, что ты жива!
   Но Лора лежала неподвижно. Лейхтвейс вскочил на ноги. Он широко взмахнул руками.
   — Ты умерла? — крикнул он. — Моя Лора умерла? Нет, этого быть не может! Боже, ты не мог допустить этого! Если Ты хочешь, чтобы я верил Тебе, если Ты не хочешь сделать из меня самого отъявленного злодея, то соверши чудо и оживи мою Лору.
   Лусиелла подошла к Лейхтвейсу и прикоснулась рукой к его плечу.
   — Все мы смертны, — проговорила она, — будьте довольны, что хоть вы-то остались живы. Надежды на спасение у вас было чертовски мало после того, как вы запутались в наших сетях.
   Лейхтвейс горько засмеялся.
   — Я жив! — крикнул он. — Да, я жив! Солнце на небе померкло, а червь, гревшийся в лучах этого солнца, продолжает прозябать. Он жив, он еще ползет. Она была цветком, благоухающим на моем жизненном пути, источником, в котором я освежался, она была моим божеством, целью всего моего существования… Все погибло! Цветок завял, источник иссяк, солнце померкло, и впереди — один безнадежный мрак отчаяния. Я перестал жить и существовать, увидя труп моего ангела-хранителя. Дьяволы в аду ликуют, зная, что теперь я уж не уйду от них. Я слышу ваш зов, духи преисподней. Клянусь, я буду принадлежать вам, если вы поможете мне добиться цели всей моей будущей жизни — мщения моему врагу!
   Лейхтвейс выпрямился, встав во весь рост. Глаза его сверкали, он весь как-то преобразился и походил на разъяренного зверя. Он подбежал к ивовой роще на берегу реки. С места, где утонула его возлюбленная Лора, смотрел он вдаль, по направлению Праги, где в таинственном мраке виднелись ее стены. Лейхтвейс грозно поднял руку и громовым голосом произнес:
   — Будь проклят, город страданий, город печали! Клянусь отомстить тебе, Прага, гордо именующая себя златоглавой! А ты, презренный негодяй, присвоивший себе титул графа Батьяни, ты, ублюдок цыгана, разбойник в знатном наряде, изверг, из-за угла нападающий на свою добычу, — ты не уйдешь от меня. Я вижу над собою Небо, а в нем царит Господь. Он не может допустить торжества зла и погибели невинности. Ты похитил у меня жену, Батьяни, ты добился своей цели. Моя Лора безжизненным трупом лежит теперь на земле. Но я клянусь, что вырву из груди твоей трепещущее сердце, швырну его в грязь и растопчу ногами! Клянусь в этом в горестный час разлуки с любимой женой и, поверь Батьяни, исполню свою клятву!
   Слова Лейхтвейса грозным эхом пронеслись по реке. Разбойник медленно вернулся к безжизненному телу жены, бросился на колени, взял ее голову в свои руки и полным отчаяния взглядом смотрел на умершую. Пьетро Ласкаре все это время шептался со своей женой. Затем они подошли к Лейхтвейсу.
   — Мы, сударь, — сказал Пьетро, — переживаем тяжелые времена, и мне думается, нам придется плохо, если в Праге узнают, что мы приютили вас у себя. Мы слышали все то, что вы говорили по адресу графа Батьяни, стоя на берегу реки, и поняли, что комендант Праги ваш смертельный враг. Против вас лично мы ничего не имеем и готовы накормить и напоить вас, приютить же вас надолго у себя не можем. Сами понимаете, если в Праге узнают, что мы приютили врага графа Батьяни, то мы погибли. Вам даже небезопасно оставаться у нас.
   — Что же вам нужно от меня? — спросил Лейхтвейс.
   — Пожалуйте в нашу хижину, подкрепитесь ужином, а потом уходите как можно скорее.
   — Есть и пить я не могу. Мне ничего не нужно, но для нее мне нужен гроб и могила.
   Лейхтвейс горько зарыдал. Снова Пьетро и Лусиелла начали перешептываться.
   — Откуда нам достать гроб? — шепнул Пьетро своей жене.
   Но, по-видимому, супруги все-таки приняли какое-то определенное решение, так как Лусиелла обратилась к Лейхтвейсу:
   — Так как вы хотите похоронить вашу жену, то мы постараемся вам помочь. Вон смотрите, там, на холме, расположено маленькое кладбище, а где стоит наша хижина, еще недавно стояла целая деревня. Но пруссаки сожгли все постройки, кроме нашей. Жители бежали в Прагу, мы же рассудили, что здесь нам будет не хуже, чем в осажденном городе, и остались. Кроме того, мы рыбаки и отойти далеко от реки не можем. Живые люди ушли, остались только мы да мертвецы. Они покоятся на кладбище, и я думаю, там может быть похоронена и ваша жена. Царство ей небесное!
   Лейхтвейс ничего не ответил. Он окаменел от горя. Он точно во сне видел вблизи себя какую-то черноволосую женщину, которая говорила ему, что Лору надо похоронить. Пьетро отвел жену в сторону.
   — Значит, ты думаешь помочь ему закопать ее на кладбище? — шепнул он.
   — Ты дурак! — ответила Лусиелла. — Он ее закопает, а мы выкопаем. Надо прежде всего убедить его, что жена его похоронена, а когда он покинет нас, мы достанем товар из могилы.
   Пьетро кивнул головой. Он понял свою жену. Супруги ушли к себе. Через некоторое время они вернулись и принесли длинный ящик, который и поставили на земле возле тела Лоры.
   — Гроба у нас нет, — заявил Пьетро. — Придется похоронить вашу жену в этом ящике. Для вечного сна не нужна ведь золотая постель.
   Лейхтвейс не шевелился. Казалось, он даже не замечал, что делается вокруг него. Но когда Пьетро и Лусиелла попытались оторвать его от Лоры, чтобы уложить ее в гроб, он дико вскрикнул.
   — Вы хотите отнять ее у меня, вы торопитесь разлучить нас! Отойдите прочь! Я задушу вас, если вы прикоснетесь к ней.
   — Вот и делай добро людям, — ворчал Пьетро. — Вы нас погубите. Если сюда явятся шпионы графа Батьяни, то и вы, и мы погибли.
   — А если вы не думаете ни о себе, ни о нас, — вмешалась Лусиелла, — то подумайте хоть о трупе вашей жены. Что с ним будет, если он попадется на глаза графу Батьяни или его приспешникам? Они, наверное, уж не похоронят ее как следует, и если вы действительно во вражде с графом, то будьте уверены, он отдаст труп вашей жены на растерзание зверям в городском зоологическом саду.
   Лейхтвейс вздрогнул. Слова Лусиеллы сильно подействовали на него. Он встал, взял тело жены своей на руки и медленно подошел к ящику. Ящик был довольно глубок, и Лусиелла выложила его внутри простыней, так что вид его не казался уж таким ужасным. Лейхтвейс медленно уложил тело Лоры в ящик.
   — Но крышки у нас нет, — заметил Пьетро.
   — И не надо, — сказала Лусиелла, — мы засыплем ее ветками и цветами, это лучше для покойной, чем деревянные доски.
   В неописуемом горе Лейхтвейс опустился на колени рядом с гробом своей Лоры.
   — Пойдем, — шепнул Пьетро своей жене, — пусть поплачет у гроба, а мы тем временем выкопаем на кладбище яму, так как он, вероятно, захочет лично убедиться, что тело его возлюбленной предано земле.
   Лусиелла кивнула головой. Они ушли, оставив Лейхтвейса одного у тела Лоры. В безмолвном горе смотрел он на ее бледное лицо. Он уже не роптал, не проклинал судьбу и тех, кто разрушил счастье всей его жизни. На него нашло грустное, горестное настроение, когда нет возможности говорить, когда нет ни слез, ни рыданий.
   Есть люди, душа которых как бы умерла, хотя тело и продолжает жить. В сердце таких людей погасло пламя жизни, но они блуждают, словно тени, не едят и не пьют, — это живые мертвецы. Страшное горе убило в них жизнь, душа в них умерла и зачахла. Лейхтвейсу казалось, будто у него за эту ночь сердце завяло. Он смотрел, не сводя глаз, на ту, которая до сих пор составляла для него счастье всей жизни. Как она была хороша, даже теперь! Золотистые кудри окаймляли ее бледное лицо, и капли воды, точно бриллианты, сверкали в ее волосах. Она была в белом платье, данном ей еще Аделиной в Праге взамен мужского костюма, в котором ее похитил Батьяни. Платье плотно облегало ее стройный стан, обрисовывая ее дивные формы. Лейхтвейс не мог отвести взгляда от той, которую любил больше жизни.
   — Выслушай мое последнее слово, Лора, — прошептал Лейхтвейс, как будто она могла его слышать. — Прощаясь с тобой, я хочу еще раз поблагодарить тебя за ту любовь, которой ты меня осчастливила. Я вынужден продолжать существование, я должен бродить по белу свету без тебя, моего доброго ангела. Отныне мною завладеют духи ада. Пусть будет так. Пусть они заставляют меня совершать злодеяние за злодеянием, для того, чтобы злой рок мой исполнился скорей. Да, я буду ликовать, когда меня поведут к плахе или к виселице. Глупые люди будут воображать, что смерть для меня — мучение. Но она будет моей избавительницей, так как соединит меня с тобою, Лора. Когда я избавлюсь от всего, что есть во мне земного, тогда ты придешь ко мне на встречу в белом платье, с золотыми кудрями, ты примешь меня в свои объятия, и я в восторге припаду к твоей груди.
   Но вдруг лицо Лейхтвейса омрачилось.
   — А если этого не будет? — пробормотал он. — Если все это бредни, которыми тешат нас святые отцы, чтобы обуздать наши земные страсти? Если не будет новой жизни? Если чудное тело твое в могиле, куда я собираюсь опустить тебя, превратится в прах и пыль? Нет, это немыслимо. Такая красота не может исчезнуть бесследно. Ведь тело твое — творение рук Божьих, а творения Господа Бога пребывают вечно.
   В безумном отчаянии Лейхтвейс опустил голову на грудь Лоры. И вдруг, когда он в последний раз обнимал свою жену, в кустах залился томными трелями соловей. Он пел такую грустную песню, что слезы брызнули из глаз несчастного Лейхтвейса. Дивная песнь соловья облегчила его страдания. Легкий, теплый ветерок подул со стороны реки, волны которой уныло плескались. На востоке алела заря, и восходящее солнце возвещало новую надежду.
   Супруги Ласкаре вернулись. Пьетро сообщил, что могила готова, а Лусиелла начала осыпать покойную цветами и зелеными ветвями.
   — Теперь все готово, — сказал Пьетро. — Я думаю, надо торопиться. Когда я стоял на холме, где находится кладбище, я видел на дороге, ведущей к Праге, огромное облако пыли. Боюсь, что это не к добру. Это либо австрийцы, либо пруссаки, и, вероятно, снова произойдет сражение.
   — Отойдите, — обратилась Лусиелла к Лейхтвейсу, — мы с мужем понесем гроб.
   Но Лейхтвейс покачал головой.
   — Никто не коснется ее. На своих руках я отнесу ее к месту последнего упокоения. Своими руками опущу ее в сырую землю. Часто я носил тебя, моя Лора, когда ты с улыбкой обнимала руками мою шею, и золотые кудри твои рассыпались по моим плечам. Как были мы тогда счастливы! А теперь…
   Лейхтвейс не договорил. Он нагнулся и поднял гроб с телом Лоры. Супруги Ласкаре пошли вперед, Лейхтвейс последовал за ними. Вскоре они дошли до кладбища. Пьетро и Лусиелла указали на свежую могилу, вырытую среди других, заросших травой и цветами. Волна разрушения, причиненная войной, почему-то не коснулась этого маленького кладбища на берегу реки. Лишь несколько надгробных памятников было разбито шальными ядрами, могилы же все остались нетронутыми. Лейхтвейс остановился, точно во сне, и широко открытыми глазами смотрел куда-то в пространство.
   — Пора кончать, — наконец сказала Лусиелла.
   — Да, надо торопиться, — прибавил Пьетро. — Взгляните туда, сударь, на большую дорогу. Никак, целая армия двигается там.
   Лейхтвейс вздрогнул и очнулся от своего забытья. Действительно, на шоссе, которое вело к Праге, сквозь густые облака пыли видны были длинные колонны войск, направлявшиеся к крепости. Долго не было возможности разобрать, чьи это войска. Но Лейхтвейс понял, что, так или иначе, времени терять нельзя и что надо предать земле тело Лоры еще до приближения войск. Бледное лицо ее сплошь закрывали фиалки, подобно голубому покрывалу. Лейхтвейс нежно отстранил цветы и запечатлел поцелуй на лице своей дорогой жены. Это был последний поцелуй.
   — Скорей! Торопитесь! — напомнил Пьетро. — Что-то там творится неладное. Смотрите, вон солдаты остановились. Боже праведный! Пришла беда!
   На расстоянии приблизительно ста шагов от ограды маленького кладбища в землю зарылось пушечное ядро и с грохотом взорвалось. Дождь осколков залетел на кладбище. Но ни Лейхтвейс, ни супруги Ласкаре не пострадали.
   — Прощай, Лора! — воскликнул Лейхтвейс. — Под градом пуль предаю твое тело земле. Вскоре, быть может, здесь, вокруг твоей могилы, будет царить разрушение, разгорится бой. Ты же будешь покоиться в мире, тело твое будет охранять земля, а душа твоя давно уже парит в вечности.
   Лейхтвейс опустил ящик с телом Лоры в могилу.
   — Помолимся, — сказал он.
   Но едва он успел произнести эти слова, как со всех сторон начали свистеть пули. В воздухе поднялся рев, точно сама смерть неслась на крыльях разрушения. В Прагу направлялась огромная австрийская армия. Пруссаки пушечной пальбой пытались воспрепятствовать подошедшей армии соединиться с осажденными.
   Пьетро и Лусиелла с громкими криками побежали к своей хижине. Они не хотели подвергать себя опасности из-за покойницы, до которой им, в сущности, не было никакого дела.
   Лейхтвейс опустился на колени у могилы Лоры и произнес молитву. Почти каждое слово этой молитвы заглушалось ревом и свистом пушечных ядер и ружейных пуль.
   Лейхтвейс понял, что нельзя больше оставаться на кладбище, так как его неминуемо сразит пуля. Он всей душой стремился к смерти и не боялся расстаться с жизнью, но помнил, что его ожидает еще одна крупная задача, до исполнения которой он не хотел умирать. Он помнил, что должен отомстить. Он даже не успел зарыть могилу, а ограничился тем, что бросил на тело своей Лоры три горсти земли и быстро ушел с кладбища.
   Тем временем пруссаки, по-видимому, достигли своей цели и воспрепятствовали соединению неприятельских армий. Лейхтвейс видел, как огромные колонны войск отступают и мало-помалу скрываются в лесу. Не заходя в хижину итальянцев, он побежал к шоссе, уже сплошь покрытому убитыми и ранеными. От одного из раненых он без труда узнал, в чем было дело.
   Оказалось, что к Праге приближается фельдмаршал Даун с огромной армией и что отступившие отряды представляют собою лишь авангард его войск. Так как Лейхтвейс был в форме австрийского офицера, то раненый не задумался сообщить ему все подробности, касающиеся армии, приближавшейся на выручку осажденной крепости. Сам раненый был офицер из штаба фельдмаршала Дауна и попал в авангард лишь потому, что собирался снять карту местности для своего начальника.
   — Товарищ, — обратился он к Лейхтвейсу, — я чувствую, что тяжело ранен и вряд ли врачам удастся меня спасти. Я ношу при себе важные документы, предназначенные для фельдмаршала. Не будете ли вы добры взять на хранение эти документы? Вон там стоит моя лошадь. Она не отходит от меня с тех пор, как я ранен. Садитесь на нее и поезжайте как можно скорее туда, вдоль опушки леса. Я думаю, после часа езды вы прибудете в нашу главную квартиру, а там найдете возможность передать документы лично фельдмаршалу.
   Раненый правой рукой указал на свою грудь. Лейхтвейс расстегнул ему мундир и достал из бокового кармана бумажник с документами. Он сразу увидел, что эти документы содержат данные, представляющие большой интерес не только для фельдмаршала Дауна, но еще и для кое-кого другого. Лейхтвейс вспомнил обещание, данное прусскому королю; согласно этому обещанию он должен был доставить подробные сведения из осажденного города. Правда, ему не удалось исполнить это обещание, но зато представлялась возможность сообщить королю сведения о приближающейся армии Дауна. Лейхтвейс быстро спрятал документы, вскочил на коня, твердой рукой взял поводья, еще раз оглянулся на маленькое кладбище и ускакал.
   Раненый австрийский офицер, с трудом приподняв голову, смотрел ему вслед. И вдруг он увидел, что мнимый товарищ, которому он доверил документы для передачи фельдмаршалу, ускакал по дороге не к австрийской армии, а к прусскому лагерю.
   — Измена, — простонал раненый и лишился чувств.
   Спустя некоторое время на место прибыл отряд санитаров и начал тщательно собирать раненых и убитых, павших при первом наступлении. Из-за окна своей хижины Пьетро Ласкаре и Лусиелла наблюдали за тем, что творится на шоссе. Пьетро, обозленный, отошел от окна. Он обманулся в надеждах, так как полагал, что трупы убитых попадут к нему в руки.

Глава 64
ПОД НОЖОМ УБИЙЦЫ

   До самого вечера Пьетро и Лусиелла боялись выходить из дома, опасаясь, что перестрелка опять возобновится. А пуль они очень боялись, как австрийских, так и прусских. Но до вечера бой не возобновился. Фельдмаршал Даун, по всей вероятности, пришел к убеждению, что по открытой дороге нет возможности подойти к Праге. Армии австрийцев не было видно. Да и пруссаки спокойно оставались на своих бивуаках, видневшихся вдали.
   С наступлением темноты Пьетро и Лусиелла собрались в путь, причем последняя захватила с собой фонарь. Осторожно вышли они из дома и, удостоверившись, что вблизи никого нет, направились к кладбищу. Вскоре они дошли до могилы, которую сами выкопали. Покойница лежала в ящике, покрытая лишь ветками и цветами, которые начали уже вянуть. Супруги Ласкаре вынули покойницу из ящика и, как могли быстро, перенесли ее к себе в хижину. При этом они вели себя так странно, что всякий посторонний наблюдатель неминуемо заподозрил бы, что они собираются совершить преступление. Но кругом не было никого, кто мог бы наблюдать за супругами, и они беспрепятственно со своей ношей добрались до дому.
   Они внесли тело красивой, молодой женщины, на котором еще не появилось ни малейших признаков разложения, в комнату и положили до поры до времени на солому, где обыкновенно спал Пьетро.
   — Ты сейчас возьмешься за дело? — спросила Лусиелла, глядя как-то робко и боязливо на своего мужа.
   — А чего же мне ждать? — возразил тот. — Чем скорей, тем лучше. Через несколько часов может явиться Илиас Финкель за товаром, а у меня еще не готово столько, сколько нужно.
   — Знаешь, Пьетро, — дрожащим голосом проговорила Лусиелла, — тебе хорошо известно, что я не труслива и охотно заработаю пару золотых. Но на этот раз я предчувствую недоброе. Мне кажется, мы совершим великий грех, если разрежем и искромсаем тело этой красавицы, чтобы торговать ее мясом.
   — Черт возьми! — воскликнул алчный Пьетро. — Разве до сих пор эта торговля приносила тебе вред? Мы прибыли сюда голыми бедняками и поселились в этой хижине потому, что никто не хотел оставаться в ней, так она была ветха. Мы голодали, и если бы не воровали с некоторым успехом в Праге, то так бы и околели с голода. Но потом мы познакомились с Илиасом Финкелем, который занимается в Праге разными темными делами, и он научил нас, как можно зарабатывать много денег. Он обратил наше внимание на удобное местоположение нашего дома вблизи реки, именно в том месте, куда течение пригоняет все, что в Праге падает в воду. Он посоветовал нам закинуть сети и ловить трупы самоубийц. Он оказался прав. Трупы запутывались в наших сетях, течение приносило их к нам, миновать они нас не могли. Но без наставлений хитрого Финкеля, мы не знали бы, что предпринять с этими трупами. Когда началась война и в Праге воцарился голод, Финкель посоветовал нам выделывать колбасы из мяса самоубийц. Смотри сюда. Ты видишь, сколько мы уже успели заработать с начала войны.
   С этими словами Пьетро отодвинул ногой солому и открыл отверстие в полу. В этом укромном месте лежало много золотых и серебряных монет, всего около ста гульденов. При виде денег сомнения Лусиеллы мигом рассеялись.
   — Если так, — сказала она, — то скорей принимайся за дело. Я открою тебе люк в подвал.
   Пьетро обвязал себя окровавленным передником, вынул остро отточенный нож и засучил рукава своего синего пиджака. Тем временем Лусиелла открыла в полу посередине комнаты тяжелый люк. Показалась ветхая деревянная лестница, и снизу, из глубины подвального помещения, поднялось отвратительное зловоние. Оттуда несло гнилым мясом и запекшейся кровью. Но супруги Ласкаре, по-видимому, давно уже привыкли к этому зловонию, так как, нисколько не морщась, снесли на руках тело Лоры в подвал.
   Они очутились в подполье. Слабый свет фонаря, который они захватили с собой, тускло озарял находившиеся здесь предметы. Ни один художник, как бы он ни был опытен в передаче ужасов, не сумел бы изобразить вид этого подземелья. Посередине помещения, окруженного старыми стенами, со сводчатым деревянным потолком, торчал огромный пень, а рядом с ним на полу лежал окровавленный топор. У стены напротив лестницы стоял ветхий деревянный стол, на котором валялись остатки разрезанных человеческих тел. В углу виднелась лохань, наполненная какой-то серой массой. Это было человеческое мясо. В бочке, наполненной водой, плавали кишки, необходимые для приготовления колбас. Но ужаснее всего был вид забрызганных кровью стен. Повсюду валялись отрубленные головы, руки, ноги, кости, с которых уже срезано мясо, и другие отвратительнейшие остатки человеческих тел, свидетельствовавшие об ужасных злодеяниях, совершавшихся здесь под землей. А на деньги, приобретенные этими злодеяниями, преступники собирались вернуться в свою родную Италию, чтобы купить там маленькую усадьбу и вести беспечную жизнь.
   Пьетро и Лусиелла положили безжизненное тело Лоры на стол, с которого Пьетро торопливо сбросил все куски мяса и кости. Они развернули простыню. Покойница лежала с закрытыми глазами, точно она не умерла, а только спит.
   — Я поскорей отрежу голову! — воскликнул Пьетро.
   Поточив свой нож об оселок, он подошел к своей жертве, расстегнул платье на груди, чтобы освободить шею, и поднял руку с ножом.
   — Не надо, Пьетро! — снова взмолилась Лусиелла. — Заклинаю тебя всеми святыми, послушай меня хотя бы один раз! Отнесем эту несчастную женщину в ее могилу, откуда мы ее извлекли. Ты увидишь, Пьетро, на нас нагрянет беда, и мы никогда в жизни не увидим нашей родины.
   — Молчи, дура! — гневно воскликнул Пьетро. — Именно сегодня я хочу настоять на своем, и тогда мы будем обеспечены. А затем мы подожжем эту жалкую лачугу, и пламя уничтожит все следы нашего выгодного дела. Все, что находится здесь, в этом погребе, сгорит, а мы отправимся восвояси. Ну, а теперь не мешай мне больше. Острием ножа я предварительно сделаю кругом шеи надрез, чтобы знать, где резать.
   Лусиелла не посмела больше возражать, зная вспыльчивый характер своего мужа, способного броситься на нее с ножом.
   Негодяй приставил нож к шее Лоры. Медленно сделал он тонкий надрез. Он не нажимал при этом ножа, так как пока хотел только наметить место, где потом надлежало глубоко вонзить нож. На шее Лоры образовалась тонкая красная черта. Но что это? Из легкой раны начала вытекать алая кровь.
   И вдруг по подземелью пронесся тихий вздох. У Пьетро и Лусиеллы волосы встали дыбом. Лусиелла кулаком толкнула своего мужа в грудь так, что он отшатнулся и уронил нож.
   — Черт возьми! Что ты делаешь? — проскрежетал Пьетро.
   — Подлый дурак, — шепнула Лусиелла и в неимоверном ужасе вцепилась в него руками, оттаскивая его от стола. — Неужели ты ничего не слышал? Неужели ты от алчности и жадности оглох?
   — Ну да. Слышал, — отозвался Пьетро. — Я слышал, как ты вздохнула. Ну тебя к дьяволу. Оставь, я хочу работать.
   — Клянусь всеми святыми, Пьетро, — воскликнула Лусиелла, — вздох этот сорвался не с моих уст!
   — Как так? — проговорил Пьетро, бледнея. — Кто же вздохнул, если не ты? Я не вздыхал. Ничего не понимаю.
   — Она вздохнула! — в ужасе вскрикнула Лусиелла. — Она, та, которую ты собирался зарезать, как скотину.
   — Покойница-то? Глупости! Мертвые молчат.
   Но тут вдруг по подземелью жалобно прозвучали слова:
   — Гейнц! Мой Гейнц! Приди ко мне.
   Лусиелла поспешно оттащила своего мужа к лестнице, но на нижней ступеньке остановилась и пронзительно вскрикнула:
   — Ты говоришь, мертвецы молчат? Взгляни туда, негодяй! Ты не хотел слушать меня и навлек на нас гнев Небес, так как собирался осквернить ангела.
   Пьетро, дрожа всем телом от ужаса, взглянул на стол. Он увидел нечто такое, чего никак не мог понять, что он мог объяснить лишь чудом. Женщина в белом сидела на столе и беспомощно протягивала вперед руки. Большие красивые глаза ее сверкали необыкновенным блеском. Пьетро и Лусиелла не выдержали. Призывая на помощь всех святых, они помчались вверх по лестнице.