Страница:
Батьяни понял, что очутился в ужасной опасности. Он сообразил, хотя и слишком поздно, что поступил неосторожно, предав своего слугу. Правда, тогда он надеялся, что пруссаки не преминут привести приговор в исполнение и что Риго давно уже казнен. А тут вдруг он видит перед собою искаженное злобой, мертвенно бледное лицо слепого Риго, который все крепче и крепче сжимает его в своих цепких объятиях, как бы пытаясь задушить его.
— Ты ли это, Риго? — отрывисто воскликнул Батьяни. — Ты жив? Тебя помиловали?
— Помиловали? — пронзительно расхохотался Риго. — Вы видите, граф Батьяни, как меня помиловали. Мне оставили жалкую жизнь, но у меня отняли больше жизни. Меня лишили всего, чем жив человек. У меня отняли зрение, меня ослепили, сделали из меня слепого нищего, и виновны в этом только вы, граф Батьяни. Вам стоило сказать одно слово, и я был бы спасен. Моя участь была в ваших руках, но вы сказали: «Вешайте его!» А если меня не повесили, то этим обязан я уж никак не вам. Тем не менее вы были обязаны мне благодарностью. С опасностью для собственной жизни я вывел вас из висбаденской тюрьмы, где остался бы узником, если бы меня не спас Макензи. А как вы доказали вашу благодарность тому, кто с вами все время делил и горе и невзгоды? Отвечайте, граф Батьяни, или я задушу вас на месте. Отвечайте, почему вы бросили на произвол судьбы меня, вашего преданного слугу?
— Я все объясню тебе, Риго, — прохрипел Батьяни, — клянусь тебе в этом, я выясню все. Но только отпусти меня теперь, за мною — погоня. Меня преследует человек, которого я боюсь больше всего на свете. Ты знаешь его — это разбойник Лейхтвейс, мой злейший враг.
Риго расхохотался.
— За тобой гонится Лейхтвейс? — вскрикнул он. — Вот это мне на руку! Лучшего палача для тебя трудно отыскать. Я сам слишком слаб и не могу наказать тебя, как ты того заслуживаешь.
— Ты с ума сошел! Неужели ты хочешь выдать меня Лейхтвейсу?
— Я выдам тебя ему, граф Батьяни, — заревел Риго, — так же, как и ты выдал меня! Я отлично знаю, что побудило тебя не вступиться за меня и почему ты хотел, чтобы меня повесили. Твой слуга Риго был посвящен во все твои тайны, во все твои злодеяния и преступления. Тебе нужно было избавиться от сообщника, так как ты боялся, что когда-нибудь я проболтаюсь, если ты не поделишься со мной своей добычей. А я наверно проболтался бы, так как ты скуп и жаден. И почему это я называю тебя еще графом? Я ведь отлично знаю, что этот титул тебе не принадлежит. Ты — сын цыгана Лайоша и графини, и я могу указать, кто настоящий граф Батьяни. А ты — авантюрист, мошенник, проходимец!
Изрыгая все эти ругательства, Риго прижимал свое искаженное злобой лицо к лицу Батьяни, обдавая его смрадным дыханием. Батьяни чуть не лишился чувств от ужаса и отвращения. Он уже слышал быстрые шаги Лейхтвейса, который кричал:
— Кто бы вы ни были, не выпускайте графа Батьяни! Вы получите большую награду. Вы держите гнуснейшего предателя, величайшего изменника.
— Ты слышишь, как тебя величают? — проговорил Риго. — Эти прозвища радуют мою душу. Мне хотелось бы, чтобы Лейхтвейс не убил тебя, а сделал то же, что сделали со мной. Ты должен ослепнуть. Знаешь ли ты, что это значит? Имеешь ли ты понятие об адских мучениях того, кто обречен на слепоту? Слепота! Это слово заключает в себе все ужасы ада. Умереть не трудно. Но находиться в живых и не видеть, не знать, когда наступает день, когда он сменяется ночью, не знать, друг или недруг встретил тебя, не знать, находишься ли ты на краю пропасти или на берегу реки, не знать, что ожидает тебя на следующем шагу — вот это ужас… Вот это пытка! У слепого нет радостей. Он не видит ничего, что может радовать. Ему безразличны старуха или молодая девушка, король или нищий, зачумленный или здоровый человек, он не может различить их. Он безволен и беспомощен. Если бы даже он обладал силою Самсона, то все же малый ребенок мог бы свалить его с ног. Вот такое состояние, и все эти пытки я желаю пережить тебе.
Батьяни мало-помалу пришел в себя от охватившего его оцепенения. Он понял, что нельзя терять ни одной секунды.
— Пусти, — заревел он, — или я убью тебя!
— Убьешь? Неужели ты думаешь, подлец, что этим можешь меня устрашить? Смерть явится для меня избавлением, и ты сделал бы мне милость, если бы убил меня. Но я не боюсь этого. Даже если бы ты сразил меня, то я все-таки не выпущу тебя, пока не явится Лейхтвейс. Труп мой помешает тебе уйти. Скорее я отказался бы еще раз от зрения, чем от наслаждения отомстить тебе.
— Прочь, мерзавец! Я стряхну тебя, жалкий калека! Ты не страшен мне.
Батьяни напряг все свои силы, чтобы вырваться из цепких рук Риго. Но усилия его были тщетны. Костлявыми руками слепец вцепился в него и обвил его, точно стальными кольцами; он все сильнее и сильнее сжимал Батьяни и даже ногами обхватил его, причем повис на беглеце тяжестью всего своего тела.
Говорят, что на дне океана, в той мрачной бездне, куда не проникают никогда лучи солнца, живут какие-то существа, полуживотные, полурастения, именуемые спрутами. Эти существа не созданы чьей-либо фантазией, они на самом деле живут, и время от времени бушующее море выбрасывает их на сушу. Матросы, рыбаки и жители прибрежных стран в ужасе рассказывают страшные истории об этих сказочных существах, а водолазы, отважившиеся спускаться на дно океана, с содроганием клянутся, что ни за какие деньги больше не спустятся туда, где живут эти морские чудовища. У этих ужасных созданий, которые живут лишь в самых глубоких местах океана, вместо ног сильные щупальца, снабженные присосками, и горе тому, кто попадет в них. Спрут обхватывает его тысячами суставов и уж больше не выпускает. Он высасывает кровь из своей жертвы, подобно тем вампирам, которые, как говорит суеверное предание, сосут кровь невинных младенцев. Часто водолазы становятся жертвами этих морских хищников. Последние внезапно схватывают их сзади и душат в своих страшных объятиях. Никакое оружие не может помочь, так как если несчастный водолаз и отрубит несколько щупальцев, на месте последних сразу появляются десятки других. При этом спрут своими огромными глазами смотрит на свою жертву, от такого взгляда кровь стынет в жилах.
Слепой Риго, подобно гигантскому спруту, обвил тело своего врага. Правда, у него были только две руки и две ноги, но он обхватил Батьяни с такой силой, что тот не мог вырваться. Отчаяние овладело Батьяни. Лейхтвейс подбегал все ближе и ближе, шаги его раздавались уже совсем близко. Батьяни пустил в ход последнее средство. Он упал вместе с Риго на землю и пытался освободиться от него, катаясь по земле. Завязалась отчаянная, ужасная борьба. Борьба слепого со зрячим, калеки со здоровым. Но калека не поддавался. Он не ограничился тем, что держал руками и ногами своего врага, а еще изо всей силы вонзил зубы в щеку Батьяни, так что у того кровь брызнула струей.
Батьяни вскрикнул от боли. Он чуть не лишился чувств, но быстро сообразил, что если поддастся слабости, то попадет в руки еще более ужасного врага, чем Риго. Слепой Риго был ему не страшен в сравнении с теми, кто его преследовал. Если Риго и враг ему, то вражда этого калеки не могла сравниться с ужасной ненавистью Лейхтвейса. Батьяни отлично сознавал, что он был виновником того, что Лейхтвейс сделался разбойником. Он снова напряг все свои силы. На этот раз ему удалось стряхнуть с себя слепого Риго, который заревел от ярости, что месть ускользает от него.
— Я спасен! — радостно крикнул Батьяни. — Наконец-то я вырвался!
Но в то же мгновение его сразил страшный удар по голове. Батьяни отлетел в сторону и свалился на землю. Когда он открыл глаза и пришел в себя, Лейхтвейс уже связывал ему руки и ноги. Спасения не было. Лейхтвейс молча связал своего врага, как куль товара, а затем взвалил его себе на спину. Он не заткнул ему рта, его не смущал рев и крики Батьяни — напротив, эти ужасные крики доставляли ему истинное наслаждение, так как они исходили от ненавистного врага, находившегося в его власти.
— Скрежещи зубами, граф Батьяни, — злорадно расхохотался Лейхтвейс, — на этот раз ты попался и тебе не уйти от меня! Ты и сам понимаешь, что рассчитывать на мое снисхождение тебе не приходится. Ты разбил мою жизнь, ты толкнул меня на путь преступлений, ты сделал из меня разбойника, ты охотился за моей женой, ты хотел обольстить ее. А когда Лора избрала меня и решила разделить жизнь со мной, ты не угомонился, а продолжал преследовать ее. Ты пользовался каждым удобным случаем, чтобы оскорбить меня и мою жену. Ты стал злым духом для нас и не успокоился до тех пор, пока не разрушил нашего счастья. Но теперь настал час расплаты, и, признаюсь, я не мечтал, что месть моя будет так полна. Ведь тебя ждет не только смерть, ты будешь предан позору и поруганию. Я мог бы задушить тебя, перерезать тебе горло и бросить твой труп на съедение собакам. Но я не сделаю этого. Нет, я не запачкаю своих рук в твоей крови. Я мог бы убить тебя только один раз. Лучше я снесу тебя туда, где тысячи народа растерзают тебя на клочья, где тебя затопчут в грязи. Я снесу тебя в преданный тобою город, жители которого по одной будут вырывать из тебя твои жилы.
Связанный Батьяни издавал только глухие стоны.
Лейхтвейс медленно шел по направлению к городу. А за ним ковылял ужасный слепец. Риго следовал за Лейхтвейсом и его ношей, как собака за куском мяса. Он хохотал, бил в ладоши и изрыгал потоки проклятий и брани в адрес Батьяни.
— В Прагу, в Прагу тебя несут, граф Батьяни! — кричал он. — Там тебя замучают, четвертуют, привяжут к хвостам коней и разорвут на части! А если ты и после этого не околеешь, тебя швырнут вниз на камни мостовой с самой высокой колокольни. Кости твои захрустят, и ты разобьешься вдребезги. Ты еще жив, Батьяни? Неужели еще жив? Тем лучше! Мы обольем тебя горячим маслом и сожжем. Взвейся, пламя, пожирай предателя! Вонзите ему кинжал в сердце, вырежьте ему внутренности! Призовите собак, чтобы они растерзали графа Батьяни, коменданта крепости Праги!
Лейхтвейс нес по полю стонущего и хрипящего преступника, а кругом него бегал и плясал полупомешанный слепой, сопровождая прыжки диким смехом и бранью.
Луна призрачными лучами озаряла эту страшную картину.
Глава 72
— Ты ли это, Риго? — отрывисто воскликнул Батьяни. — Ты жив? Тебя помиловали?
— Помиловали? — пронзительно расхохотался Риго. — Вы видите, граф Батьяни, как меня помиловали. Мне оставили жалкую жизнь, но у меня отняли больше жизни. Меня лишили всего, чем жив человек. У меня отняли зрение, меня ослепили, сделали из меня слепого нищего, и виновны в этом только вы, граф Батьяни. Вам стоило сказать одно слово, и я был бы спасен. Моя участь была в ваших руках, но вы сказали: «Вешайте его!» А если меня не повесили, то этим обязан я уж никак не вам. Тем не менее вы были обязаны мне благодарностью. С опасностью для собственной жизни я вывел вас из висбаденской тюрьмы, где остался бы узником, если бы меня не спас Макензи. А как вы доказали вашу благодарность тому, кто с вами все время делил и горе и невзгоды? Отвечайте, граф Батьяни, или я задушу вас на месте. Отвечайте, почему вы бросили на произвол судьбы меня, вашего преданного слугу?
— Я все объясню тебе, Риго, — прохрипел Батьяни, — клянусь тебе в этом, я выясню все. Но только отпусти меня теперь, за мною — погоня. Меня преследует человек, которого я боюсь больше всего на свете. Ты знаешь его — это разбойник Лейхтвейс, мой злейший враг.
Риго расхохотался.
— За тобой гонится Лейхтвейс? — вскрикнул он. — Вот это мне на руку! Лучшего палача для тебя трудно отыскать. Я сам слишком слаб и не могу наказать тебя, как ты того заслуживаешь.
— Ты с ума сошел! Неужели ты хочешь выдать меня Лейхтвейсу?
— Я выдам тебя ему, граф Батьяни, — заревел Риго, — так же, как и ты выдал меня! Я отлично знаю, что побудило тебя не вступиться за меня и почему ты хотел, чтобы меня повесили. Твой слуга Риго был посвящен во все твои тайны, во все твои злодеяния и преступления. Тебе нужно было избавиться от сообщника, так как ты боялся, что когда-нибудь я проболтаюсь, если ты не поделишься со мной своей добычей. А я наверно проболтался бы, так как ты скуп и жаден. И почему это я называю тебя еще графом? Я ведь отлично знаю, что этот титул тебе не принадлежит. Ты — сын цыгана Лайоша и графини, и я могу указать, кто настоящий граф Батьяни. А ты — авантюрист, мошенник, проходимец!
Изрыгая все эти ругательства, Риго прижимал свое искаженное злобой лицо к лицу Батьяни, обдавая его смрадным дыханием. Батьяни чуть не лишился чувств от ужаса и отвращения. Он уже слышал быстрые шаги Лейхтвейса, который кричал:
— Кто бы вы ни были, не выпускайте графа Батьяни! Вы получите большую награду. Вы держите гнуснейшего предателя, величайшего изменника.
— Ты слышишь, как тебя величают? — проговорил Риго. — Эти прозвища радуют мою душу. Мне хотелось бы, чтобы Лейхтвейс не убил тебя, а сделал то же, что сделали со мной. Ты должен ослепнуть. Знаешь ли ты, что это значит? Имеешь ли ты понятие об адских мучениях того, кто обречен на слепоту? Слепота! Это слово заключает в себе все ужасы ада. Умереть не трудно. Но находиться в живых и не видеть, не знать, когда наступает день, когда он сменяется ночью, не знать, друг или недруг встретил тебя, не знать, находишься ли ты на краю пропасти или на берегу реки, не знать, что ожидает тебя на следующем шагу — вот это ужас… Вот это пытка! У слепого нет радостей. Он не видит ничего, что может радовать. Ему безразличны старуха или молодая девушка, король или нищий, зачумленный или здоровый человек, он не может различить их. Он безволен и беспомощен. Если бы даже он обладал силою Самсона, то все же малый ребенок мог бы свалить его с ног. Вот такое состояние, и все эти пытки я желаю пережить тебе.
Батьяни мало-помалу пришел в себя от охватившего его оцепенения. Он понял, что нельзя терять ни одной секунды.
— Пусти, — заревел он, — или я убью тебя!
— Убьешь? Неужели ты думаешь, подлец, что этим можешь меня устрашить? Смерть явится для меня избавлением, и ты сделал бы мне милость, если бы убил меня. Но я не боюсь этого. Даже если бы ты сразил меня, то я все-таки не выпущу тебя, пока не явится Лейхтвейс. Труп мой помешает тебе уйти. Скорее я отказался бы еще раз от зрения, чем от наслаждения отомстить тебе.
— Прочь, мерзавец! Я стряхну тебя, жалкий калека! Ты не страшен мне.
Батьяни напряг все свои силы, чтобы вырваться из цепких рук Риго. Но усилия его были тщетны. Костлявыми руками слепец вцепился в него и обвил его, точно стальными кольцами; он все сильнее и сильнее сжимал Батьяни и даже ногами обхватил его, причем повис на беглеце тяжестью всего своего тела.
Говорят, что на дне океана, в той мрачной бездне, куда не проникают никогда лучи солнца, живут какие-то существа, полуживотные, полурастения, именуемые спрутами. Эти существа не созданы чьей-либо фантазией, они на самом деле живут, и время от времени бушующее море выбрасывает их на сушу. Матросы, рыбаки и жители прибрежных стран в ужасе рассказывают страшные истории об этих сказочных существах, а водолазы, отважившиеся спускаться на дно океана, с содроганием клянутся, что ни за какие деньги больше не спустятся туда, где живут эти морские чудовища. У этих ужасных созданий, которые живут лишь в самых глубоких местах океана, вместо ног сильные щупальца, снабженные присосками, и горе тому, кто попадет в них. Спрут обхватывает его тысячами суставов и уж больше не выпускает. Он высасывает кровь из своей жертвы, подобно тем вампирам, которые, как говорит суеверное предание, сосут кровь невинных младенцев. Часто водолазы становятся жертвами этих морских хищников. Последние внезапно схватывают их сзади и душат в своих страшных объятиях. Никакое оружие не может помочь, так как если несчастный водолаз и отрубит несколько щупальцев, на месте последних сразу появляются десятки других. При этом спрут своими огромными глазами смотрит на свою жертву, от такого взгляда кровь стынет в жилах.
Слепой Риго, подобно гигантскому спруту, обвил тело своего врага. Правда, у него были только две руки и две ноги, но он обхватил Батьяни с такой силой, что тот не мог вырваться. Отчаяние овладело Батьяни. Лейхтвейс подбегал все ближе и ближе, шаги его раздавались уже совсем близко. Батьяни пустил в ход последнее средство. Он упал вместе с Риго на землю и пытался освободиться от него, катаясь по земле. Завязалась отчаянная, ужасная борьба. Борьба слепого со зрячим, калеки со здоровым. Но калека не поддавался. Он не ограничился тем, что держал руками и ногами своего врага, а еще изо всей силы вонзил зубы в щеку Батьяни, так что у того кровь брызнула струей.
Батьяни вскрикнул от боли. Он чуть не лишился чувств, но быстро сообразил, что если поддастся слабости, то попадет в руки еще более ужасного врага, чем Риго. Слепой Риго был ему не страшен в сравнении с теми, кто его преследовал. Если Риго и враг ему, то вражда этого калеки не могла сравниться с ужасной ненавистью Лейхтвейса. Батьяни отлично сознавал, что он был виновником того, что Лейхтвейс сделался разбойником. Он снова напряг все свои силы. На этот раз ему удалось стряхнуть с себя слепого Риго, который заревел от ярости, что месть ускользает от него.
— Я спасен! — радостно крикнул Батьяни. — Наконец-то я вырвался!
Но в то же мгновение его сразил страшный удар по голове. Батьяни отлетел в сторону и свалился на землю. Когда он открыл глаза и пришел в себя, Лейхтвейс уже связывал ему руки и ноги. Спасения не было. Лейхтвейс молча связал своего врага, как куль товара, а затем взвалил его себе на спину. Он не заткнул ему рта, его не смущал рев и крики Батьяни — напротив, эти ужасные крики доставляли ему истинное наслаждение, так как они исходили от ненавистного врага, находившегося в его власти.
— Скрежещи зубами, граф Батьяни, — злорадно расхохотался Лейхтвейс, — на этот раз ты попался и тебе не уйти от меня! Ты и сам понимаешь, что рассчитывать на мое снисхождение тебе не приходится. Ты разбил мою жизнь, ты толкнул меня на путь преступлений, ты сделал из меня разбойника, ты охотился за моей женой, ты хотел обольстить ее. А когда Лора избрала меня и решила разделить жизнь со мной, ты не угомонился, а продолжал преследовать ее. Ты пользовался каждым удобным случаем, чтобы оскорбить меня и мою жену. Ты стал злым духом для нас и не успокоился до тех пор, пока не разрушил нашего счастья. Но теперь настал час расплаты, и, признаюсь, я не мечтал, что месть моя будет так полна. Ведь тебя ждет не только смерть, ты будешь предан позору и поруганию. Я мог бы задушить тебя, перерезать тебе горло и бросить твой труп на съедение собакам. Но я не сделаю этого. Нет, я не запачкаю своих рук в твоей крови. Я мог бы убить тебя только один раз. Лучше я снесу тебя туда, где тысячи народа растерзают тебя на клочья, где тебя затопчут в грязи. Я снесу тебя в преданный тобою город, жители которого по одной будут вырывать из тебя твои жилы.
Связанный Батьяни издавал только глухие стоны.
Лейхтвейс медленно шел по направлению к городу. А за ним ковылял ужасный слепец. Риго следовал за Лейхтвейсом и его ношей, как собака за куском мяса. Он хохотал, бил в ладоши и изрыгал потоки проклятий и брани в адрес Батьяни.
— В Прагу, в Прагу тебя несут, граф Батьяни! — кричал он. — Там тебя замучают, четвертуют, привяжут к хвостам коней и разорвут на части! А если ты и после этого не околеешь, тебя швырнут вниз на камни мостовой с самой высокой колокольни. Кости твои захрустят, и ты разобьешься вдребезги. Ты еще жив, Батьяни? Неужели еще жив? Тем лучше! Мы обольем тебя горячим маслом и сожжем. Взвейся, пламя, пожирай предателя! Вонзите ему кинжал в сердце, вырежьте ему внутренности! Призовите собак, чтобы они растерзали графа Батьяни, коменданта крепости Праги!
Лейхтвейс нес по полю стонущего и хрипящего преступника, а кругом него бегал и плясал полупомешанный слепой, сопровождая прыжки диким смехом и бранью.
Луна призрачными лучами озаряла эту страшную картину.
Глава 72
В ПОРОХОВОМ ПОГРЕБЕ
Вблизи ворот стояли Аделина Барберини и поручик Бенсберг. Оба они с лихорадочным волнением следили за погоней и уже сомневались в успехе незнакомца. Они не знали, кто был этот человек и почему он принимает такое деятельное участие в преследовании предателя. Когда они увидели, что неизвестный несет на своей спине пойманного графа, связанного по рукам и ногам, они подбежали к нему и осыпали его выражениями благодарности и восторга.
— Благодарить меня не за что, — возразил Лейхтвейс, — то, что я сделал, я сделал не для вас, а для себя и моей жены. Этот человек принадлежит мне, а вы были лишь орудием в моих руках.
— Изменник! Предатель! — крикнула Аделина и плюнула графу Батьяни в лицо. — Слава Создателю, что таких негодяев, как ты, немного на свете!
Поручик Бенсберг размахнулся и ударил Батьяни шпагой плашмя по лицу.
— Презренный предатель, — крикнул он, — ты убил моего денщика, но ты поплатишься мне за его жизнь! Я вонжу тебе шпагу в самое сердце!
Все вошли через ворота в город. Поручик тщательно запер ворота и передал ключ Аделине. Лейхтвейс швырнул графа на землю, так что у того кости затрещали. Батьяни лежал, кусая в бессильной злобе губы. Из раны на щеке у него еще струилась кровь. Он пробовал все-таки оправдаться.
— Вы дорого поплатитесь мне за все, что со мной сделали, — проскрежетал он. — Что вам нужно, зачем вы преследуете меня? В данном случае произошло роковое недоразумение, которое я сумею выяснить в нескольких словах.
— Молчи, изменник! — воскликнула Аделина. — Не отнекивайся, ты этим ничего не добьешься. Два офицера, шесть человек солдат и я видели собственными глазами, как ты открыл ворота, чтобы впустить неприятеля.
— Это клевета! — крикнул Батьяни. — Я вовсе не хотел впустить неприятеля. Я действительно открыл ворота, но только для того, чтобы поймать Лейхтвейса, который хотел предательски ворваться в город.
— Лейхтвейса? — вскрикнула Аделина.
У нее точно пелена спала с глаз. Графа Батьяни поймал известный разбойник Лейхтвейс. Однако в данную минуту некогда было заниматься расследованием вопроса, каким образом Лейхтвейс проник в Прагу. Надо было прежде всего уличить изменника. Аделина выхватила бумагу и поднесла ее к глазам связанного предателя. Один из солдат осветил ее фонарем, так что Батьяни мог разобрать то, что было написано на ней.
— Кто писал это? — резко спросила Аделина.
Батьяни ничего не ответил. Он понял, что все погибло, что не было никакой надежды на спасение и, кроме смерти, ему ничего не осталось ожидать.
— Да, это писал я! — вдруг заревел он. — Черт с вами! Не буду больше отказываться. Да, я выдал этот документ, я хотел продать Прагу прусскому королю за миллион талеров и весьма сожалею, что мой замысел не удался. Я ненавижу вас всех, и участь города мне безразлична. А теперь делайте со мной что хотите. Убивайте, режьте, пытайте! Вы убедитесь, что смерть не страшна тому, кто будет проклинать вас при последнем издыхании. Будьте вы прокляты все! Будь проклят ты, Лейхтвейс, вместе с Аделиной, которая совершила предательство хуже моего. Много лет она была в дружбе с прусским королем только для того, чтобы предавать его и выдавать его секреты австрийцам.
Аделина изменилась в лице, так как упрек в предательстве ее по отношению к прусскому королю был вполне справедлив.
— Не слушайте его! — крикнула она. — Закройте его плащом и связанного доставьте в мой дом. Там состоится суд над ним, и его постигнет заслуженная кара. А вы все, свидетели прискорбного факта предательства коменданта крепости, храните этот случай в строгой тайне и удовлетворитесь сознанием, что часы его сочтены.
— Живо за дело! — скомандовал поручик Бенсберг. — Поднимите его, закутайте в плащи и отнесите в дом синьоры Барберини.
Солдаты хотели было исполнить приказание и разостлали плащ. Но тут выступил вперед Лейхтвейс и мощным голосом, не терпящим противоречий, крикнул:
— Не сметь трогать его! Ни вы, Аделина Барберини, ни кто-либо другой в этом городе не имеет права судить и казнить его. Он предал не вас одних, а все население Праги, и только само население вправе судить его всенародно.
— Что вы говорите, Лейхтвейс? — крикнула Аделина. — Вы не понимаете того, что хотите сделать. Не следует предавать огласке это постыдное предательство. Что скажет народ, если узнает, что сам комендант крепости совершил измену? В нем вселится недоверие ко всему начальству, и в городе исчезнет дисциплина и воцарится произвол.
— Мне до этого дела нет, — возразил Лейхтвейс, — мне нужно, чтобы этот негодяй не ушел от заслуженной кары, которая далеко не исчерпывается тем, что вы вонзите ему кинжал в сердце. Его должен разорвать на клочья сам народ, а я буду потешаться, глядя на его мучения.
— Этого не будет! — резко воскликнула Аделина. — Я запрещаю вам оглашать факт измены графа Батьяни. Вы за это сами подвергнетесь наказанию. В Праге я всесильна, и моим приказаниям обязаны подчиняться все.
— Я не повинуюсь даже приказам королей, — ответил Лейхтвейс, — ни разу в жизни не склонялся я перед волей мужчины, а капризов женщины я и подавно исполнять не буду. Кроме того, уже теперь поздно скрывать и утаивать. Я позаботился, чтобы жертва моя не ушла от народного гнева. Вы слышите шум и ропот, доносящийся сюда из города? Это идет народ, тысячи людей, которых мои товарищи уже оповестили о происшедшем и которые хотят выместить свой справедливый гнев на изменнике. Отойдите, солдаты, от этого негодяя. Спрячьте шпагу, поручик. Предателей судят не так, как обыкновенных преступников. Их надо рвать на клочья.
— Я поклялся, — воскликнул поручик Бенсберг, — что шпага моя пронзит сердце изменника, или я сам заколюсь ею. Не мешайте мне, Лейхтвейс, наказать негодяя. От этого зависит моя собственная судьба. Пока я держу в руке эту шпагу, пока она существует, я обязан исполнить свою клятву.
— Если так, то шпага эта не будет больше существовать, — проговорил Лейхтвейс.
Быстрым движением он вырвал шпагу из рук поручика и сломал ее.
— Горе мне! — в отчаянии вскрикнул тот. — Что вы сделали? Вы обесчестили меня как офицера.
— Я этого не намеревался делать, да и не сделал, — спокойно возразил Лейхтвейс, — я лишь хотел помешать вам исполнить безрассудную клятву. Вы поклялись убить этой шпагой графа Батьяни или себя. Но так как шпага больше не существует, то клятва теперь не имеет силы.
— Нет, нет, — глухо произнес молодой поручик, — я не могу больше носить мундира. Моя шпага сломана, и я лишен чести. Мне остается только покончить с собою.
Последние слова были заглушены страшными криками и шумом. Можно было различить уже отдельные голоса, слышен был яростный рев толпы, в воздухе носились брань и проклятия.
— Отойдите в сторону! — крикнул Лейхтвейс Аделине и Бенсбергу. — Справедливый гнев народа может сразить и вас, так как стихия не разбирает виновных и невиновных. Вот они идут. Мои товарищи хорошо исполнили свою задачу. Вот идут мясники с ножами, вот кузнецы с молотами, кожевенники с дубинками. Идет толпа, которая пьяна от волнения. Добро пожаловать! Приветствую вас, орудия моей мести!
В ту же минуту все место около ворот оказалось запруженным толпой. Хорошо одетые граждане и оборванцы, мужчины, юноши и женщины, представители всех слоев населения были здесь. В обычное время они не знали друг друга и даже, быть может, избегали всякого общения, но в эту минуту все соединились, как братья. Всех воодушевляла одна и та же мысль, всеми руководило одно и то же негодование, все были преисполнены ужаса и страха за свою судьбу. Все знали, что комендант крепости намеревался предать их, и они сбежались, чтобы отомстить тому, кто играл их честью, жизнью и достоянием.
— Где изменник? — раздавались крики. — Где негодяй, который хотел предать Прагу? Давайте его сюда! Мы разорвем его на куски! Где граф Батьяни? Вот кто был нашим комендантом, вот кому мы доверяли нашу жизнь, наше имущество. Повесить его надо! Мало того, четвертовать, утопить в реке! Где предатель? Давайте его нам!
Все это слышал Батьяни. Кровь застыла у него в жилах от ужаса, и в первый раз в жизни он испытал настоящий страх. Пока приходилось вести борьбу с одним только лицом, противостоять ярости одного врага — все еще можно было питать надежду на благополучный исход. Но тут явились тысячи народа, воодушевленные лишь одним желанием — отомстить. Гнев народа ужасен, когда он всколыхнется — ничто не может его остановить.
Батьяни потерял всякую надежду. Он стал сводить счеты с прошлым и вспомнил, что всю жизнь делал одни только гадости и подлости и что ни одним хорошим делом не мог похвалиться. За всю жизнь он ни одного раза не поступил согласно Божеским законам. Он никогда не был добрым. По отношению к власть имущим всегда был подобострастен и угодлив, чтобы добиться своих целей, а по отношению к подчиненным выказывал высокомерие и жестокость, давая им чувствовать, что они лишь рабы его.
И в эту минуту, когда перед графом Батьяни предстала страшная смерть, он вспомнил, что когда-то, живя еще в Венгрии, он приказал привязать к колу одного из своих слуг, который чем-то обозлил его, и велел сечь его до тех пор, пока тот не испустил дух. Он вспомнил еще один случай, который свидетельствовал не менее ярко о его жестокости и бесчеловечности.
В замке его матери служила хорошенькая горничная, сильно понравившаяся ему. Всеми мерами он пытался совратить эту девушку с пути истины, и когда его замыслы разбились об ее неприступность, он пустил в ход грубую силу. Но девушка вырвалась из его объятий и выбежала из комнаты, в которой разыгралась эта дикая сцена. Девушка эта любила молодого рабочего, красивого, рослого парня, своего земляка. Она рассказала ему все, и так как иного выхода не было, то они оба в тот же вечер ушли вместе из замка, собрав свои пожитки и заявив управляющему, что оставляют службу. Они были настолько тактичны, что не сказали старой графине об истинной причине своего ухода; им казалось в простоте душевной, что мать будет сокрушаться о поступке сына.
Графу Батьяни тогда было двадцать четыре года. В тот самый вечер он пьянствовал с пятью товарищами, которые, как и он сам, воображали, что весь свет существует только для них. Узнав о бегстве горничной и ее возлюбленного, Сандор Батьяни пришел в страшную ярость и предложил своим собутыльникам немедленно отомстить за нанесенное оскорбление. Тотчас же оседлали коней и мстители помчались по дороге, по которой ушли из села молодой рабочий и его возлюбленная. Они вскоре нагнали несчастных, не ожидавших этого преследования.
Вблизи проселочной дороги лежало болото, куда нельзя было ступить ногой, так как трясина немедленно засосала бы всякого, рискнувшего сделать это. По команде Батьяни товарищи его выпрягли лошадей и разбили в щепки телегу, на которой ехали беглецы. Затем они заставили влюбленных отправиться в трясину. Они прицелились в них из пистолетов, и молодой рабочий, не видя спасения, взял под руку свою возлюбленную и вместе с ней пошел в болото. Но едва они ступили несколько десятков шагов, как начали погружаться в трясину. Молодой рабочий делал невероятные усилия выбраться из нее, он напрягал все свои силы, чтобы не завязнуть, но ничего не помогло. Он погрузился до самой груди и убедился, что наступил его конец. Отчаянными криками умолял он негодяев пощадить хотя бы его возлюбленную и спасти ее от смерти. Батьяни и его товарищам стоило только протянуть руку, чтобы спасти несчастную жертву, но они только хохотали и потешались редким зрелищем гибели двух молодых жизней. Силы несчастных быстро подходили к концу, они погружались в трясину все глубже и глубже. Прошло еще несколько минут, и оба скрылись в жидкой тине. А убийцы, дико хохоча, вскочили на коней, вернулись в замок и пропьянствовали всю ночь. Когда они на другое утро протрезвели, то почти забыли о своем ночном злодеянии.
В то время как над Сандором Батьяни проносились его прежние злодеяния, рассвирепевшая толпа кругом волновалась все сильнее и сильнее.
— Вот он, изменник! — кричал один из мясников, размахивая большим ножом. — Дайте мне дорогу, и я зарежу его, и поверьте мне, люди добрые, жалеть я его не буду.
— Нет, это наше дело — разбить ему голову молотами! — заревел рослый кузнец. — Под нашими молотами голова его лопнет, как орех.
— А мы будем дубить его! — орали кожевенники, размахивая своими дубинками. — Убейте его, вешайте, топите! В огонь его! Смерть изменнику! — раздавались кругом беспрерывные крики.
Гнев толпы был так страшен, что Аделина, отошедшая в сторону, в темный угол, невольно содрогнулась. Она не ожидала, что толпа дойдет до такого исступления. Тысячи рук тянулись к графу Батьяни, чтобы схватить его и разбить о крепостную стену. Но тут внезапно раздался властный, громкий возглас:
— Назад, граждане! Не убивать вы должны его, а судить. Дело не в том, чтобы предать его скорой смерти. Он стоит того, чтобы придумать для него небывалые пытки. Город Прагу от предательства этого негодяя спас я и поэтому вправе требовать от вас спокойствия и повиновения.
Слова эти, произнесенные громким голосом, возымели поразительное и неожиданное действие.
Крики и рев замолкли почти мгновенно.
— Он прав, — говорили граждане, — выслушаем его сначала.
— Что же нам делать с изменником? — спросил кто-то.
— Вы должны судить его, — ответил Лейхтвейс, — и установить способ казни, если окажется, что он заслужил ее. Отведем его в Градшин, и там, перед замком, где жил и бражничал этот предатель, мы будем творить суд.
— Кстати, тут есть телега, — крикнул кто-то из толпы, — взвалите коменданта на нее и отвезите в Градшин.
По знаку руки Лейхтвейса к лежавшему на земле Батьяни подъехала маленькая тележка, в которую были запряжены две собаки. Графа Батьяни взвалили на телегу и повезли. Толпа двинулась следом. Но не проехала телега еще нескольких сот шагов, как вдруг один из видных граждан громким голосом скомандовал:
— Стой!
Шествие остановилось.
— Друзья мои! — громким голосом произнес этот гражданин. — Вы все знаете меня. Я ваш выборный, ничего дурного я вам не посоветую. Вы помните, что я с самого начала не верил новому коменданту и относился к нему враждебно. Но прошлого не воротить. Я, однако, полагаю, что нет надобности возить этого подлеца в Градшин и судить его там. Устроим суд народный тут же, на месте, на это потребуется лишь несколько минут. А затем я предложу вам также способ казни. Вы все знаете здание, которое возвышается на берегу реки недалеко от крепостной стены. Я говорю о пороховой башне. Все мы, друзья мои, знаем, что предатель заслужил смерть. И я предлагаю вам на прощание преподнести ему бочку пороха. Мы вытащим из башни бочку, доставим ее к берегу реки, затем посадим на нее нашего предателя-коменданта, привяжем его покрепче, вставим фитиль и зажжем его. Зрелище получится восхитительное, когда наш комендант взлетит на воздух. Все мы увидим красивый фейерверк, и не мы одни. Увидят его и пруссаки и узнают, как граждане Праги казнят изменника.
— Благодарить меня не за что, — возразил Лейхтвейс, — то, что я сделал, я сделал не для вас, а для себя и моей жены. Этот человек принадлежит мне, а вы были лишь орудием в моих руках.
— Изменник! Предатель! — крикнула Аделина и плюнула графу Батьяни в лицо. — Слава Создателю, что таких негодяев, как ты, немного на свете!
Поручик Бенсберг размахнулся и ударил Батьяни шпагой плашмя по лицу.
— Презренный предатель, — крикнул он, — ты убил моего денщика, но ты поплатишься мне за его жизнь! Я вонжу тебе шпагу в самое сердце!
Все вошли через ворота в город. Поручик тщательно запер ворота и передал ключ Аделине. Лейхтвейс швырнул графа на землю, так что у того кости затрещали. Батьяни лежал, кусая в бессильной злобе губы. Из раны на щеке у него еще струилась кровь. Он пробовал все-таки оправдаться.
— Вы дорого поплатитесь мне за все, что со мной сделали, — проскрежетал он. — Что вам нужно, зачем вы преследуете меня? В данном случае произошло роковое недоразумение, которое я сумею выяснить в нескольких словах.
— Молчи, изменник! — воскликнула Аделина. — Не отнекивайся, ты этим ничего не добьешься. Два офицера, шесть человек солдат и я видели собственными глазами, как ты открыл ворота, чтобы впустить неприятеля.
— Это клевета! — крикнул Батьяни. — Я вовсе не хотел впустить неприятеля. Я действительно открыл ворота, но только для того, чтобы поймать Лейхтвейса, который хотел предательски ворваться в город.
— Лейхтвейса? — вскрикнула Аделина.
У нее точно пелена спала с глаз. Графа Батьяни поймал известный разбойник Лейхтвейс. Однако в данную минуту некогда было заниматься расследованием вопроса, каким образом Лейхтвейс проник в Прагу. Надо было прежде всего уличить изменника. Аделина выхватила бумагу и поднесла ее к глазам связанного предателя. Один из солдат осветил ее фонарем, так что Батьяни мог разобрать то, что было написано на ней.
— Кто писал это? — резко спросила Аделина.
Батьяни ничего не ответил. Он понял, что все погибло, что не было никакой надежды на спасение и, кроме смерти, ему ничего не осталось ожидать.
— Да, это писал я! — вдруг заревел он. — Черт с вами! Не буду больше отказываться. Да, я выдал этот документ, я хотел продать Прагу прусскому королю за миллион талеров и весьма сожалею, что мой замысел не удался. Я ненавижу вас всех, и участь города мне безразлична. А теперь делайте со мной что хотите. Убивайте, режьте, пытайте! Вы убедитесь, что смерть не страшна тому, кто будет проклинать вас при последнем издыхании. Будьте вы прокляты все! Будь проклят ты, Лейхтвейс, вместе с Аделиной, которая совершила предательство хуже моего. Много лет она была в дружбе с прусским королем только для того, чтобы предавать его и выдавать его секреты австрийцам.
Аделина изменилась в лице, так как упрек в предательстве ее по отношению к прусскому королю был вполне справедлив.
— Не слушайте его! — крикнула она. — Закройте его плащом и связанного доставьте в мой дом. Там состоится суд над ним, и его постигнет заслуженная кара. А вы все, свидетели прискорбного факта предательства коменданта крепости, храните этот случай в строгой тайне и удовлетворитесь сознанием, что часы его сочтены.
— Живо за дело! — скомандовал поручик Бенсберг. — Поднимите его, закутайте в плащи и отнесите в дом синьоры Барберини.
Солдаты хотели было исполнить приказание и разостлали плащ. Но тут выступил вперед Лейхтвейс и мощным голосом, не терпящим противоречий, крикнул:
— Не сметь трогать его! Ни вы, Аделина Барберини, ни кто-либо другой в этом городе не имеет права судить и казнить его. Он предал не вас одних, а все население Праги, и только само население вправе судить его всенародно.
— Что вы говорите, Лейхтвейс? — крикнула Аделина. — Вы не понимаете того, что хотите сделать. Не следует предавать огласке это постыдное предательство. Что скажет народ, если узнает, что сам комендант крепости совершил измену? В нем вселится недоверие ко всему начальству, и в городе исчезнет дисциплина и воцарится произвол.
— Мне до этого дела нет, — возразил Лейхтвейс, — мне нужно, чтобы этот негодяй не ушел от заслуженной кары, которая далеко не исчерпывается тем, что вы вонзите ему кинжал в сердце. Его должен разорвать на клочья сам народ, а я буду потешаться, глядя на его мучения.
— Этого не будет! — резко воскликнула Аделина. — Я запрещаю вам оглашать факт измены графа Батьяни. Вы за это сами подвергнетесь наказанию. В Праге я всесильна, и моим приказаниям обязаны подчиняться все.
— Я не повинуюсь даже приказам королей, — ответил Лейхтвейс, — ни разу в жизни не склонялся я перед волей мужчины, а капризов женщины я и подавно исполнять не буду. Кроме того, уже теперь поздно скрывать и утаивать. Я позаботился, чтобы жертва моя не ушла от народного гнева. Вы слышите шум и ропот, доносящийся сюда из города? Это идет народ, тысячи людей, которых мои товарищи уже оповестили о происшедшем и которые хотят выместить свой справедливый гнев на изменнике. Отойдите, солдаты, от этого негодяя. Спрячьте шпагу, поручик. Предателей судят не так, как обыкновенных преступников. Их надо рвать на клочья.
— Я поклялся, — воскликнул поручик Бенсберг, — что шпага моя пронзит сердце изменника, или я сам заколюсь ею. Не мешайте мне, Лейхтвейс, наказать негодяя. От этого зависит моя собственная судьба. Пока я держу в руке эту шпагу, пока она существует, я обязан исполнить свою клятву.
— Если так, то шпага эта не будет больше существовать, — проговорил Лейхтвейс.
Быстрым движением он вырвал шпагу из рук поручика и сломал ее.
— Горе мне! — в отчаянии вскрикнул тот. — Что вы сделали? Вы обесчестили меня как офицера.
— Я этого не намеревался делать, да и не сделал, — спокойно возразил Лейхтвейс, — я лишь хотел помешать вам исполнить безрассудную клятву. Вы поклялись убить этой шпагой графа Батьяни или себя. Но так как шпага больше не существует, то клятва теперь не имеет силы.
— Нет, нет, — глухо произнес молодой поручик, — я не могу больше носить мундира. Моя шпага сломана, и я лишен чести. Мне остается только покончить с собою.
Последние слова были заглушены страшными криками и шумом. Можно было различить уже отдельные голоса, слышен был яростный рев толпы, в воздухе носились брань и проклятия.
— Отойдите в сторону! — крикнул Лейхтвейс Аделине и Бенсбергу. — Справедливый гнев народа может сразить и вас, так как стихия не разбирает виновных и невиновных. Вот они идут. Мои товарищи хорошо исполнили свою задачу. Вот идут мясники с ножами, вот кузнецы с молотами, кожевенники с дубинками. Идет толпа, которая пьяна от волнения. Добро пожаловать! Приветствую вас, орудия моей мести!
В ту же минуту все место около ворот оказалось запруженным толпой. Хорошо одетые граждане и оборванцы, мужчины, юноши и женщины, представители всех слоев населения были здесь. В обычное время они не знали друг друга и даже, быть может, избегали всякого общения, но в эту минуту все соединились, как братья. Всех воодушевляла одна и та же мысль, всеми руководило одно и то же негодование, все были преисполнены ужаса и страха за свою судьбу. Все знали, что комендант крепости намеревался предать их, и они сбежались, чтобы отомстить тому, кто играл их честью, жизнью и достоянием.
— Где изменник? — раздавались крики. — Где негодяй, который хотел предать Прагу? Давайте его сюда! Мы разорвем его на куски! Где граф Батьяни? Вот кто был нашим комендантом, вот кому мы доверяли нашу жизнь, наше имущество. Повесить его надо! Мало того, четвертовать, утопить в реке! Где предатель? Давайте его нам!
Все это слышал Батьяни. Кровь застыла у него в жилах от ужаса, и в первый раз в жизни он испытал настоящий страх. Пока приходилось вести борьбу с одним только лицом, противостоять ярости одного врага — все еще можно было питать надежду на благополучный исход. Но тут явились тысячи народа, воодушевленные лишь одним желанием — отомстить. Гнев народа ужасен, когда он всколыхнется — ничто не может его остановить.
Батьяни потерял всякую надежду. Он стал сводить счеты с прошлым и вспомнил, что всю жизнь делал одни только гадости и подлости и что ни одним хорошим делом не мог похвалиться. За всю жизнь он ни одного раза не поступил согласно Божеским законам. Он никогда не был добрым. По отношению к власть имущим всегда был подобострастен и угодлив, чтобы добиться своих целей, а по отношению к подчиненным выказывал высокомерие и жестокость, давая им чувствовать, что они лишь рабы его.
И в эту минуту, когда перед графом Батьяни предстала страшная смерть, он вспомнил, что когда-то, живя еще в Венгрии, он приказал привязать к колу одного из своих слуг, который чем-то обозлил его, и велел сечь его до тех пор, пока тот не испустил дух. Он вспомнил еще один случай, который свидетельствовал не менее ярко о его жестокости и бесчеловечности.
В замке его матери служила хорошенькая горничная, сильно понравившаяся ему. Всеми мерами он пытался совратить эту девушку с пути истины, и когда его замыслы разбились об ее неприступность, он пустил в ход грубую силу. Но девушка вырвалась из его объятий и выбежала из комнаты, в которой разыгралась эта дикая сцена. Девушка эта любила молодого рабочего, красивого, рослого парня, своего земляка. Она рассказала ему все, и так как иного выхода не было, то они оба в тот же вечер ушли вместе из замка, собрав свои пожитки и заявив управляющему, что оставляют службу. Они были настолько тактичны, что не сказали старой графине об истинной причине своего ухода; им казалось в простоте душевной, что мать будет сокрушаться о поступке сына.
Графу Батьяни тогда было двадцать четыре года. В тот самый вечер он пьянствовал с пятью товарищами, которые, как и он сам, воображали, что весь свет существует только для них. Узнав о бегстве горничной и ее возлюбленного, Сандор Батьяни пришел в страшную ярость и предложил своим собутыльникам немедленно отомстить за нанесенное оскорбление. Тотчас же оседлали коней и мстители помчались по дороге, по которой ушли из села молодой рабочий и его возлюбленная. Они вскоре нагнали несчастных, не ожидавших этого преследования.
Вблизи проселочной дороги лежало болото, куда нельзя было ступить ногой, так как трясина немедленно засосала бы всякого, рискнувшего сделать это. По команде Батьяни товарищи его выпрягли лошадей и разбили в щепки телегу, на которой ехали беглецы. Затем они заставили влюбленных отправиться в трясину. Они прицелились в них из пистолетов, и молодой рабочий, не видя спасения, взял под руку свою возлюбленную и вместе с ней пошел в болото. Но едва они ступили несколько десятков шагов, как начали погружаться в трясину. Молодой рабочий делал невероятные усилия выбраться из нее, он напрягал все свои силы, чтобы не завязнуть, но ничего не помогло. Он погрузился до самой груди и убедился, что наступил его конец. Отчаянными криками умолял он негодяев пощадить хотя бы его возлюбленную и спасти ее от смерти. Батьяни и его товарищам стоило только протянуть руку, чтобы спасти несчастную жертву, но они только хохотали и потешались редким зрелищем гибели двух молодых жизней. Силы несчастных быстро подходили к концу, они погружались в трясину все глубже и глубже. Прошло еще несколько минут, и оба скрылись в жидкой тине. А убийцы, дико хохоча, вскочили на коней, вернулись в замок и пропьянствовали всю ночь. Когда они на другое утро протрезвели, то почти забыли о своем ночном злодеянии.
В то время как над Сандором Батьяни проносились его прежние злодеяния, рассвирепевшая толпа кругом волновалась все сильнее и сильнее.
— Вот он, изменник! — кричал один из мясников, размахивая большим ножом. — Дайте мне дорогу, и я зарежу его, и поверьте мне, люди добрые, жалеть я его не буду.
— Нет, это наше дело — разбить ему голову молотами! — заревел рослый кузнец. — Под нашими молотами голова его лопнет, как орех.
— А мы будем дубить его! — орали кожевенники, размахивая своими дубинками. — Убейте его, вешайте, топите! В огонь его! Смерть изменнику! — раздавались кругом беспрерывные крики.
Гнев толпы был так страшен, что Аделина, отошедшая в сторону, в темный угол, невольно содрогнулась. Она не ожидала, что толпа дойдет до такого исступления. Тысячи рук тянулись к графу Батьяни, чтобы схватить его и разбить о крепостную стену. Но тут внезапно раздался властный, громкий возглас:
— Назад, граждане! Не убивать вы должны его, а судить. Дело не в том, чтобы предать его скорой смерти. Он стоит того, чтобы придумать для него небывалые пытки. Город Прагу от предательства этого негодяя спас я и поэтому вправе требовать от вас спокойствия и повиновения.
Слова эти, произнесенные громким голосом, возымели поразительное и неожиданное действие.
Крики и рев замолкли почти мгновенно.
— Он прав, — говорили граждане, — выслушаем его сначала.
— Что же нам делать с изменником? — спросил кто-то.
— Вы должны судить его, — ответил Лейхтвейс, — и установить способ казни, если окажется, что он заслужил ее. Отведем его в Градшин, и там, перед замком, где жил и бражничал этот предатель, мы будем творить суд.
— Кстати, тут есть телега, — крикнул кто-то из толпы, — взвалите коменданта на нее и отвезите в Градшин.
По знаку руки Лейхтвейса к лежавшему на земле Батьяни подъехала маленькая тележка, в которую были запряжены две собаки. Графа Батьяни взвалили на телегу и повезли. Толпа двинулась следом. Но не проехала телега еще нескольких сот шагов, как вдруг один из видных граждан громким голосом скомандовал:
— Стой!
Шествие остановилось.
— Друзья мои! — громким голосом произнес этот гражданин. — Вы все знаете меня. Я ваш выборный, ничего дурного я вам не посоветую. Вы помните, что я с самого начала не верил новому коменданту и относился к нему враждебно. Но прошлого не воротить. Я, однако, полагаю, что нет надобности возить этого подлеца в Градшин и судить его там. Устроим суд народный тут же, на месте, на это потребуется лишь несколько минут. А затем я предложу вам также способ казни. Вы все знаете здание, которое возвышается на берегу реки недалеко от крепостной стены. Я говорю о пороховой башне. Все мы, друзья мои, знаем, что предатель заслужил смерть. И я предлагаю вам на прощание преподнести ему бочку пороха. Мы вытащим из башни бочку, доставим ее к берегу реки, затем посадим на нее нашего предателя-коменданта, привяжем его покрепче, вставим фитиль и зажжем его. Зрелище получится восхитительное, когда наш комендант взлетит на воздух. Все мы увидим красивый фейерверк, и не мы одни. Увидят его и пруссаки и узнают, как граждане Праги казнят изменника.