Некоторое время Гаральд молчал, в смущении вертя шапку в руках, казалось, он не знал, как приступить к тому, что у него лежало на сердце. Два глубоких вздоха буквально потрясли его мощную, широкую грудь. Наконец он решился.
   — Господин пастор, я хочу, чтобы вы меня обвенчали.
   — Обвенчал?! — воскликнул старик, на этот раз совершенно пораженный. — Ты, Гаральд Кнут, хочешь жениться? Но ведь ты всегда был против этого?
   — Да, господин пастор, — ответил Гаральд, но уже далеко не с прежней уверенностью, — я хочу жениться на женщине, которую люблю. Мне, конечно, нечего говорить вам, — продолжал он, — что это — Бледная женщина, которую я спас с ребенком в злосчастную ночь последнего страшного шторма, когда она едва не утонула в Друидовой пещере. Я ухаживал за ней во время ее болезни, господин пастор, и полюбил с первой минуты. Если вы соедините нас, то, в конце концов, я стану совсем другим человеком, чем был до сих пор.
   Пастор откинулся на спинку кресла; он немного побледнел и на мгновенье закрыл глаза рукой, как делал всегда, когда хотел о чем-нибудь подумать.
   — Почему ты не поедешь в Бремен, Гаральд Кнут? — спросил он после долгого молчания. — Может быть, там вас обвенчают, не заставляя тебя переступать порога церкви? Ты всегда был вольнодумцем и больше поклонялся дьяволу, чем Богу. Ты не должен обижаться на меня, но я несколько смущен твоим желанием.
   — Чистосердечно скажу вам, господин пастор, — ответил рыбак, — если бы дело зависело только от меня, то я, конечно, не доставил бы своим землякам такого любопытного зрелища, а поехал бы в Бремен или даже в Голландию, где за пару талеров люди делаются мужем и женой, — но она этого не хочет.
   — Она? О ком ты говоришь?
   — Но о ком же, как не о Лукреции? Она добрая христианка и приняла мое предложение с тем, что мы обвенчаемся в храме, который должен быть моим храмом и непременно здесь, в присутствии тех, которые так много болтали всякого вздора о нас. Для вас, господин пастор, конечно, не тайна, что глупые люди говорили, будто Лукреция вовсе не Божье создание и до того, как попасть в мой дом, была русалкой и тому подобные глупости.
   — Знаю, знаю, — ответил пастор, — я тщетно старался рассеять это безумное суеверие, однако на них не следует так обижаться: кто воспитан на море, тот всегда склонен приписывать все морю, и если посторонний человек появляется на острове неизвестно откуда, то естественно, они предполагают, что его выкинуло море, в таинственной глубине которого он до тех пор жил. Но, мой друг, что касается вашего бракосочетания, то об этом еще нужно подумать; соединить тебя с этой чужой женщиной не так-то просто, как тебе кажется. Вероятно, бумаги ее едва ли в порядке, и едва ли она может представить документы о своем рождении и крещении.
   — Это можно рассказать в нескольких словах, — сказал Гаральд. — Лукреция была прислугой в одном графском доме, далеко в глубине Германии. Молодой граф, единственный потомок графской фамилии, полюбил ее всем сердцем, и она отвечала ему тем же. В результате этого родился ребенок, плод любви, хотя и запретной; это прелестный ребенок, и я полюбил его всей душой. Едва мать графа узнала об этом, как решила немедленно же удалить девушку из дома. Она выбрала работника, служившего в ее поместье, грубого, злого человека, дала ему денег и просила уехать с Лукрецией в Америку и там обвенчаться. Этого человека звали Лейхтвейсом…
   Гаральд сделал маленькую паузу, хорошо сознавая, что в эту минуту он говорит неправду или, по крайней мере, скрывает одно очень важное обстоятельство. Лукреция ему призналась, что она обвенчана с Лейхтвейсом, но Гаральд уверил ее, что парусное судно, на котором она с мужем отправлялась в Америку, на его глазах во время шторма потонуло в окрестностях Боркума и никто из пассажиров и команды не спасся. Он также умолчал о том, что сведения о Лейхтвейсе еще могут появиться. Помолчав несколько мгновений, Гаральд Кнут продолжал:
   — Лукреция с мужем и ребенком плыли на парусном американском судне, и когда оно достигло берегов Боркума, то попало в водоворот, где и погибло. Я собственными глазами видел, как оно погрузилось в воду. Негодяй, взявший на себя обязательства увезти несчастную Лукрецию в Америку, покоится теперь на дне морском.
   — Странно, — прервал рассказ Кнута пастор, — ты говоришь, что судно затонуло близ Боркума, а между тем никаких остатков его не было выброшено на берег, как это обыкновенно случается.
   — Шторм был слишком сильный, — ответил Гаральд, — и ветер дул в противоположную сторону; не следует забывать и того, что судно не разбилось о подводные камни, а, наполнившись водой, моментально погрузилось в глубину. Вот и вся история Бледной женщины, живущей в моем доме. А теперь, господин пастор, постарайтесь забыть о том, что когда-то произошло между нами.
   Пастор встал и, положив обе руки на плечи рыбака, долго и пристально смотрел на него.
   — Вот видишь, Гаральд Кнут, Бог есть, и я выиграл пари, которое ты когда-то держал со мною. Ты возвратился из поездки хотя и побежденным, но внутренне исправленным. Бог вернул тебя в свое лоно и без моей помощи, когда я и не подозревал этого. Он послал тебе женщину и ребенка, чтоб посредством их вернуть тебя церкви, и потому, мне кажется, я должен исполнить твое желание, так как, по-видимому, нет препятствий к вашему бракосочетанию. В будущее воскресенье я соединю вас в нашей маленькой церкви. Тебе остается только внести в церковную кассу деньги, которые полагаются за венчание.
   — Вот они, господин пастор, — проговорил Гаральд Кнут и, вынув кошелек, торопливо уплатил требуемую сумму.
   Протянув священнику руку, Гаральд быстро удалился из его дома, торопясь сообщить Лукреции, что их свадьба состоится в будущее воскресенье, а пастор, подойдя к окну своего кабинета, задумчиво смотрел ему вслед.
   — Господь снова проявил свое могущество, — прошептал он. — Я не мог отказать Кнуту. Если Бледная женщина, живущая в его доме, потребовала, чтобы венчание совершилось в храме Божием, то сам Бог послал ее вернуть Гаральда на путь истины.
   Когда на другой день жители Боркума прочли у церковной двери объявление о том, что Гаральд Кнут задумал жениться на Бледной женщине и что венчание будет совершено пастором в их маленькой церкви в будущее воскресенье, по всей деревне поднялось волнение, перешедшее почти в бунт. Боркумцы, собравшиеся в трактире, перешептывались между собой, рассказывая друг другу о событии, как о чем-то, во что невозможно поверить, и в конце концов решили послать пастору депутацию с требованием, чтоб он отказался от этого венчания.
   Трое старейших из всего общества направились к дому пастора, сопровождаемые целой толпой. Как только они вошли, пастор сразу понял, в чем дело, и дал себе слово не выказывать слабости, решив воспользоваться этим случаем, чтобы нанести чувствительный удар по суеверию, против которого он так долго и бесплодно боролся.
   — Извините, господин пастор, — начал самый старый из рыбаков, — мы взяли на себя смелость непрошено явиться в ваш дом, но мы посланы земляками сказать вам, что все жители острова единогласно восстают против того, чтобы вы венчали Гаральда Кнута и Бледную женщину в нашей церкви. Господин пастор знает, как мы его любим и уважаем, что мы всегда были ему послушны и верили каждому его слову, но сегодня не можем надивиться, что господин пастор берется за такое неблагочестивое дело.
   Если даже оставить в стороне, что Гаральд Кнут шесть лет не был в церкви, что он водился с нечистой силой в Друидовой пещере, все-таки до сих пор он был честным человеком и служащие у него не могут на него пожаловаться; но с Бледной женщиной… тут, господин пастор, у него дело нечисто. Она родилась не от матери, как мы, и не получила святого крещения: она адского происхождения, господин пастор, и дьявол послал ее Гаральду Кнуту со дна морского, чтобы надежнее связать его и забрать себе его бедную душу. Желание всего общества, чтобы вы, господин пастор, не венчали их… Мы все пойдем к Гаральду Кнуту и скажем: если он не расстанется со своей русалкой и сегодня же не удалит ее с острова, то пусть и сам не остается между нами; мы не потерпим среди нас духов и привидений. Мы и так уже довольно наказаны: наши товарищи не вернулись после первого выезда в нынешнем году. Если Гаральд Кнут обвенчается в нашей церкви с Бледной женщиной, то наступит конец благополучию нашего острова. — В толпе, слушавшей через открытое окно своего посланца, послышался одобрительный шепот. Затем опять все стихло. Старый пастор поднял руку, дав этим знак, что хочет говорить.
   — Я вас не перебивал, жители Боркума, — сказал он спокойно, — так как раньше хотел узнать, что вы скажете мне, и судить по этому, как глубоко суеверие проникло в ваши души. Так вот плоды моей сорокалетней деятельности в этом приходе! Плоды от семян, которые я сеял здесь своими усталыми руками? Так вы ставите свои дурацкие сплетни и сказки, выдуманные парой ленивых баб, выше религии, выше христианской веры?!. Гаральда Кнута вы знаете хорошо; он вырос в вашей среде, он сын нашего острова, и если в последние годы стал сомневаться в истинном Боге, то теперь он вернулся к нам верующим, и это событие вы должны встретить с радостью. Кто же помог ему в этом? Женщина. Она открыла ему глаза, объяснив, что только истинный христианин может быть вполне счастлив. Это сделала Бледная женщина, которую вы браните и утверждаете, что она исчадие ада. Разве вы не видели, как она прижимает к груди невинное дитя и питает его своим молоком? Слыхано ли, чтобы русалка кормила ребенка собственным молоком? Дитя — есть милость Господня. Теперь же объявляю, что в воскресенье обвенчаю Гаральда Кнута и Лукрецию в нашей церкви; никто из нас не имеет права препятствовать свадьбе. Берегитесь Гаральда Кнута, очень возможно, что он одолеет вас. Теперь ступайте по домам, и пусть каждый заботится, чтоб самому не нарушить заповедей Господних, потому что многие из вас нуждаются в такой Бледной женщине, которая вернула бы их на путь истины и правды.
   Пастор сделал энергичный жест, который депутаты хорошо поняли. Они пробормотали какое-то извинение и удалились. Разошлась с ними и толпа. Казалось, что пастор своим мужеством и решительностью победил глупое суеверие этих людей и их злоба против Гаральда и его нареченной несколько смягчилась.
   В следующее воскресенье в маленькой церкви состоялось их венчание.
   Гаральд выписал для своей невесты великолепный наряд; он хотел, чтобы в этот день она была окружена всем блеском богатства, которым он располагал. Но Лукреция не захотела нарядиться в дорогие наряды. Она оделась так, как одевались все девушки Боркума, идя под венец; с молитвенником в руках шла она в церковь, с опущенными глазами, рядом с человеком, доверившим ей свою судьбу. Лукреция долго колебалась, прежде чем приняла предложение рыбака; Гаральд откровенно сознался, что не ждет от нее такой любви, какую молодая девушка приносит избраннику своего сердца; вообще он не может ожидать от нее пламенности и беззаветности, потому что ее сердце, как она сама призналась ему, осталось там, в графском замке, где она родила ребенка.
   — Я любила молодого графа Шенейха, — говорила она рыбаку еще задолго до свадьбы с ним, — как только человек может любить один раз в жизни. Тем не менее я стану твоей женой, убедившись, какой ты хороший человек. А я обязана заботиться о моем ребенке. Поклянись, Гаральд, что ты будешь добрым отцом моему бедному ребенку даже тогда, когда меня не будет на свете.
   — Клянусь! — ответил Гаральд Кнут без малейшего колебания, и, когда он пожал своей жесткой мозолистой рукой ее нежную ручку, она поняла, почувствовала, что клятва этого человека тверда, как скала.
   Старый пастор, вообразивший, что остался победителем в борьбе с суеверием жителей, в следующее же воскресенье понял свое заблуждение. Церковь была пуста: ни одна душа не явилась к венчанию, прихожане будто хотели своим отсутствием дать пастору немое доказательство несогласия с его образом действий. Все же они не могли устоять, чтобы не выйти на порог своих дверей в то время, когда Гаральд Кнут шел мимо их домов со своей невестой. Любопытные, недоброжелательные и почти злобные взгляды сопровождали жениха и невесту на всем пути их следования. Никогда Лукреция не была так хороша, как в эту минуту: в скромном наряде, с легким румянцем, выступившем на ее бледном лице в ожидании торжественного акта бракосочетания. Стиснув зубы, выслушивал Гаральд злобные слова, раздававшиеся за его спиной; он с трудом сдерживал себя при выражениях «чертовка», «сирена», «ведьма», «греховное дитя» и других эпитетов, звеневших в его ушах, но крепился, владел своей кипучей натурой, не желая поддаваться гневу и согрешить в этот день. Пастор в трогательных выражениях поздравил новобрачных. Он говорил о том, чем было полно его сердце; учил молодых, что высшая обязанность человека прощать обиды и подставлять правую щеку, получив удар по левой.
   — Кто подвергался большим обидам и презрению, нежели наш Спаситель? А между тем он не гневался на своих врагов; всегда на его устах были слова любви и прощения — так же и вы, вступая в брак, должны задаться целью превратить ненависть в любовь, и, поверьте, это принесет вам много хорошего.
   Венчание окончилось после полудня. Так как время было осеннее, то вскоре наступила глубокая темнота. В трактире царило особенное оживление, и хозяин его никогда не торговал так хорошо, как в это воскресенье. Не только мужчины Боркума, но — чего никогда прежде не случалось — и женщины появились в корчме; снова и снова наполнялись пустые стаканы, и скоро лица у всех раскраснелись, а глаза неестественно заблестели. Главной темой разговоров всего общества был Гаральд Кнут и его жена. Все горячее становились речи, подливавшие масла в огонь, подстрекая честных и добродушных островитян на скверное и противозаконное дело.
   — Мы не должны терпеть на нашем острове чертовых дел! — кричал длинный рыжеволосый парень, принадлежавший к врагам Гаральда Кнута с тех пор, как тот однажды за его бесстыдство наградил его крепким кулаком. — Пусть священник думает, что хочет, — мы лучше знаем: Бледная женщина появилась из Друидовой пещеры, а кто является оттуда, тот слуга дьявола.
   — Дырявый прав, — вскричали женщины (рыжеволосого парня прозвали Дырявым, потому что его сети отличались самым большим количеством крупных дыр; он был так ленив, что никак не мог найти время починить их).
   — Конечно, прав, когда говорит, что из Друидовой пещеры не может выйти ничего, кроме нечисти.
   — Мы не должны были допускать этого, — закричал другой молодец, — мы не подчиненные Гаральда Кнута, мы должны заставить его оттолкнуть русалку, хотя он и венчался с ней сегодня в нашей церкви!
   — Мне этот Кнут уже давно стоит поперек горла! — орал Дырявый среди оглушительного шума, царившего в корчме. — Откуда у него такое богатство? Откуда у него столько денег? Почему мы не так богаты, как он? Потому что мы не продавали своей души черту, вот в чем разница.
   — Верно, верно — Дырявый прав!
   — И почему, — орал рыжий во все горло, зная, что теперь он выкинет свой главный козырь, — почему, спрашиваю я, Гаральд Кнут и его люди вернулись из последнего шторма целыми и невредимыми, тогда как остальные погибли? Чисто ли тут было дело, как думаете вы? Не есть ли это для нас явное доказательство, что Кнут вошел в долю с нечистым, чтоб он всегда стоял за него?
   После этих слов поднялся ужасный крик и гам; казалось, этими благоразумными и добродушными людьми овладело бешенство.
   — Я должен еще сказать вам, — кричал Дырявый, сильно стукнув по столу кулаком, так что все стаканы запрыгали, — что и самого шторма в последний выезд не случилось бы, если б не заклинание Гаральда Кнута, который просил дьявола утопить остальных и дать ему возможность одному вернуться на берег; таким образом, он сбросил со своей шеи двадцать шесть рыбаков, которые могли лишить его невод лучшей и богатейшей добычи. Вы заметили, как нынешним летом рыба просто лезла в его сети? Только и видишь, как он их закидывает и вытягивает, и всегда неводы его полны до того, что готовы лопнуть. Он в нынешнем году опять зашиб хорошую деньгу и наполнил свои шкафы и комоды, а вы, бедные женщины, оплакивающие своих мужей, будете целую вечность жалобиться и горевать, вы будете беспомощны и беззащитны, в то время как негодяй будет утопать в роскоши и наслаждаться семейной жизнью.
   — Разорвите его на куски с его возлюбленной! — ревели женщины. — Идемте вперед, если вы сами не негодяи… К Гаральду Кнуту, вперед! К каменному дому, мы его разрушим дотла, камня на камне не оставим.
   — Мы ему запустим красного петуха под крышу, — орал Дырявый, — огонь живо очистит его!
   — Ради Бога, что вы затеваете? — кричали более благоразумные старые рыбаки, пытаясь удержать бросившихся к дверям. — Неужели вы хотите сделаться поджигателями и убийцами?
   — Мы хотим выгнать дьявола из Боркума, чтоб он никогда больше не вернулся… — Благоразумные должны были уступить силе, и толпа в двести человек ринулась к дому Гаральда Кнута.
   Вернувшись из церкви, Гаральд и его возлюбленная подошли к кроватке ребенка, и тут рыбак, пожимая руку молодой женщины, снова повторил свою клятву. Затем они поужинали, поболтали и улеглись. Теперь они покоились в широких, старомодных кроватях, в которых спали еще родители Кнута. Понемногу они стали засыпать, и глубокая тишина воцарилась в доме.

Глава 78
ЛЕЙХТВЕЙС-БАТРАК

   Внезапно Гаральд проснулся. Он сел на постель и прислушался, боясь разбудить и испугать жену. Ему послышалось, как будто целое море голосов приближалось к дому, между ними он узнал голоса некоторых рыбаков. Гаральд встал, быстро оделся и подошел к окну. Открыв немного ставни и взглянув на большую площадь, простирающуюся перед его домом, он увидел при лунном свете множество людей, шедших воинственной, волнующейся толпой. Теперь он не сомневался: он знал хорошо своих односельчан и знал, чего мог ожидать от них.
   Он не был бы Гаральдом Кнутом, если бы вздумал в эту минуту вернуться к постели. Он знал, что ему грозит опасность и даже очень серьезная. Но он сознавал, что теперь дело касалось не только его одного, и его мысли остановились на беззаботно спавшей женщине и невинном ребенке, которых он несколько часов назад клялся защищать в опасности и отстаивать в нужде. И вот теперь нужно было ждать несчастья; сначала он хотел предупредить Лукрецию о том, что творится.
   — Проснись, — прошептал он, нагнувшись к молодой женщине, положив спокойно руку на ее полуобнаженное плечо, — проснись, Лукреция, мне недолго дали пользоваться счастьем; люди стараются как можно скорее пробудить меня от сладкого сна, они хотят добраться до Гаральда Кнута, которого знали до сих пор, но не того, каким он сделался близ тебя.
   Лукреция вскочила, протирая слипшиеся от сна глаза; в первую минуту она не могла отдать себе отчета, где она находится, и только наполовину расслышала слова Гаральда.
   — Но эти мерзавцы ошибаются, — воскликнул Кнут, скрежеща зубами, — они могут встретить во мне скалу, о которую разобьется их намерение! Одевайся скорее, Лукреция, встань рядом со мной, чтобы показать им, что мы соединены и что разлучить нас может только Бог.
   В несколько минут Лукреция была готова. Дрожащими руками она надела юбку и сунула ноги в стоявшие у ее постели теплые башмаки.
   Толпа между тем приближалась. В наружную дверь давно уже гремели удары, и сотни голосов ревели:
   — Гаральд Кнут!.. Гаральд Кнут!.. Покажись нам, если ты не негодяй!
   В эту самую минуту хозяин каменного дома отворил ставни и быстро распахнул окно. Поспешно достав из соседней комнаты ружье, стоял он перед окном, освещенный лучами месяца.
   — Я здесь, — закричал он бушующей толпе, — и что я не негодяй, это знает всякий; почти каждый из вас видел меня во время штормов, и когда вы, рыбаки Боркума, дрожали, я стоял твердо на своем судне и только смеялся. Поверьте, шторм гораздо сильнее вас, и как смеюсь страху перед штормом, я смеюсь вам в глаза… да, смеюсь… смеюсь…
   — Ты скоро перестанешь смеяться, — фыркнул Дырявый, показавший Кнуту сжатые кулаки. — Наступил час расчета.
   — Чего вы хотите от меня? — спросил Кнут твердым голосом, не обращая внимания на речи Дырявого, которого он ненавидел всей душой.
   — Чего мы хотим? — заговорил Дырявый. — Братцы, поручите мне говорить с ним за вас.
   — Да, да, пусть он говорит, пусть передаст Кнуту, что мы требуем справедливости.
   — Ну так слушай меня, Гаральд Кнут, — снова заговорил рыжий, вскочив на возвышение. — Слушай и запоминай каждое мое слово. Мы были благочестивыми и богобоязненными, и долгие годы счастье не покидало нас. Правда, у нас не было многого, но все-таки мы имели свой кусок хлеба, и когда отправлялись на рыбную ловлю, то возвращались с богатой добычей. Но за последние два года все изменилось; неудачи преследуют нас.
   — Так идите и молитесь, — прервал его Кнут грубым голосом, — может быть, Господь смилуется над вами и снова пошлет вам счастье.
   — Нет, — закричал Дырявый, взбешенный насмешкой, — ты виноват, тебя должны мы благодарить за то, что часто привозим свои сети пустыми! Ты знаешь, что после последнего шторма не вернулись до двадцати лучших рыбаков. Чем объяснишь ты, мой добрый Гаральд Кнут, что только одни твои лодки с их экипажами вернулись на берег после этой бури?
   — Я это объясню в нескольких словах, — ответил Кнут, — я часто обращал ваше внимание на то, что вы строите лодки по старой системе. Я же строил свои судна более правильно, чтоб они могли выдерживать ветер и непогоду и не перевертывались бы так легко, как ваши. Но вы не хотели следовать моему примеру, воображая, что вам не нужно знать больше того, что вы наследовали от своих отцов и праотцов. И вот последствия.
   — И ты думаешь, что мы этому поверим? — закричал Дырявый. — Ха, ха, ха! А я тебе отвечу, что с тех пор, как ты отдался черту, на нашем острове все идет шиворот-навыворот, а с тех пор, как ты привел в свой дом Бледную женщину и ее сынишку, мы не имеем ни одного веселого часа. И вот к какому мы пришли заключению: сегодня же ты должен увезти из Боркума Бледную женщину с ее ребенком. Посади их в одну из твоих лодок и увези в Бремен или куда хочешь, а еще лучше брось их в морскую пучину, из которой они к нам появились, или…
   Рыжий вдруг остановился; может быть, он заметил при лунном свете демонический блеск, сверкнувший в глазах Кнута и грозное выражение его лица.
   — Или?.. — спросил Кнут медленным и глухим голосом, в то же время судорожно сжимая руками ружье.
   — Или мы сожжем твой дом и не оставим камня на камне в твоем хозяйстве! — проревел негодяй, возбужденный большим количеством выпитого им вина. — Мы не допустим дьявольщины в Боркуме, нам не нужна русалка с ее ребенком, неизвестно каким образом появившаяся на свет. Берегись, Гаральд Кнут, берегись!.. Мы запустим тебе красного петуха под крышу!
   Одно мгновение казалось, что широкоплечий, сильный человек, стоявший наверху у окна, хотел приложить ружье к плечу и ответить выстрелом на наглую угрозу, но сдержался, и голос его был почти спокоен, когда он ответил:
   — Идите-ка домой, вы слишком много выпили в корчме. Когда завтра проснетесь, то поймете, что были очень близки к преступлению и что в настоящую минуту совершенно потеряли голову. Вы хотите стать поджигателями? Так вот в чем выражаются честность и прямодушие боркумских рыбаков, вот плоды многолетних трудов нашего уважаемого пастора. Идите, я не боюсь ваших угроз, и вы будете строго наказаны, когда я передам это дело в суд.
   Эти слова произвели некоторое впечатление на толпу, и более благоразумной части рыбаков удалось бы увести с собой более воинственных, и, таким образом, катастрофа была бы предотвращена, если бы Дырявый, ломаясь и кривляясь, как дикарь, своими речами снова не подстрекнул и не увлек толпу.
   — Убери Бледную женщину из Боркума! — закричал он. — Докажи нам, что ты не находишься в дружбе с чертом, что не ему ты обязан своим богатством. Если же ты не увезешь ее с острова, мы сами позаботимся об этом — я стащу ее в Друидову пещеру и брошу в воду, откуда она к нам явилась.
   — Сюда, ко мне, Лукреция! — крикнул Гаральд Кнут, и густая краска залила его лицо. — Иди сюда ко мне, пусть они видят, как я поступаю с тобой.
   И когда Лукреция, исполняя приказание мужа, подошла к нему, он свободной рукой обнял ее и крепко прижал к груди.
   — Мне она принадлежит, она моя жена, а, следовательно, ее ребенок — мой ребенок, и если кто на острове отважится хоть взглядом оскорбить ее, тот раскается… Идите прочь, скоты в человеческом образе, которые настолько бессердечны, что гоните с острова из-за смешного, глупого суеверия женщину, не имеющую отечества. Вы недостойны завязать шнурка башмака моей жены; она святая, вы же дьяволы, а жены ваши — ведьмы!..
   — Вперед! — крикнул Дырявый. — Ломайте двери, а вы, женщины, тащите факелы, бросайте их на крышу, чтобы исчезло все чертово отродье. Мы устроим сегодня черту веселый праздник.
   — Назад! — загремел Кнут. — Последний раз предупреждаю: кто дотронется до моего имущества, кто только шевельнет ручку моей двери, — пусть считает себя мертвым. Это так же верно, как то, что я называюсь Гаральдом Кнутом. Вы знаете, что я всегда сдерживаю свои обещания и клятвы.
   Но толпа находилась всецело под влиянием рыжего злодея и, потеряв головы от действия винных паров, как разъяренная стая волков, кружилась и напирала на дом Кнута.