Формен долго-долго смотрел Калинову в глаза.
– Слушайте, Калинов, – сказал он наконец. – Мы с вами встретимся завтра, и я вам все расскажу. А сегодня не звоните мне больше!
– Почему?
– Сегодня я хочу напиться. Вы понимаете, Калинов? Просто взять и надраться. За упокой души Юргена Бойля.
[7]
– А я его вообще не буду подписывать… В конце концов, эта авария – внутреннее дело Космической комиссии. Но я тебе еще не все рассказал… Перед самым взрывом, когда уже завыла сирена, Бойль что-то крикнул. Полностью звук сирены вычистить из записи не удалось… Кстати, это была единственная ошибка парня – то, что он не выключил сирену… Так вот, произнесенное Бойлем слово очень похоже на «флаттер». И еще. Перед этим выкриком у него на лице возникло такое выражение, словно он что-то увидел. Он повернул голову направо, глаза его округлились, челюсть отвисла, он крикнул это самое «флаттер», и тут же генератор взорвался.
– Что же он увидел?
– А ничего! В записи хорошо видно место, куда он смотрел. Там ничего не было, абсолютно ничего. Возможно, он со страху свихнулся. – Мищенко неприятно осклабился. – Или его действительно посетил перед смертью дьявол.
Ситуация требовала осмысления, и потому Калинов заказал себе кофе и заблокировал тейлор, переведя его в режим секретаря. Прихлебывая горячий напиток, он размышлял.
Теперь это дело и ему перестало нравиться. Он вспомнил свои вчерашние мысли о заоблачной пассии Зяблика и невесело усмехнулся. Хороша пассия – грузовик взорвали! С такой пассией надо бы познакомиться поближе. И чем быстрее, тем лучше…
Но если Формен прав насчет дней рождения – а похоже, он действительно прав, – то сейчас главной фигурой становится Крылов; теперь на очереди он. У него и вправду день рождения в ближайшую субботу – это Калинов помнил еще со времен своей второй юности… Вот и Зяблику уже тридцать три… Впрочем, надо еще очень постараться, чтобы сие событие состоялось.
Кажется, наркомафией здесь все-таки не пахнет. Хотя О'Коннор пусть пороется, это его хлебушек… Но что же тогда? Маньяк, убивающий космонавтов накануне дня их рождения?.. Почти невероятно! И почему лишь из этой компании?
Его вдруг осенила новая мысль. Черт возьми, подумал он. А может, виновник всего – кто-то из оставшейся пары, Формен или Зяблик? Сводят втихаря со своими приятелями какие-то счеты… Но ни того, ни другого до последнего времени на Земле не было.
Он вспомнил, как боялся чего-то в «Короне» детина Формен.
Кого он мог бояться, неужели Зяблика?.. Чушь! Нет, с Форменом надо обязательно встретиться.
Калинов взглянул на часы: в Америке сейчас была ночь. Придется ждать до утра, Формен скорее всего дрыхнет без задних ног в пьяном угаре. Ладно, немножко подождем, есть в настоящий момент и другие важные дела.
Он разблокировал тейлор и вызвал Милбери.
– Обращение к прокурору готово?
– Заканчиваю.
– Сразу ко мне.
Через несколько минут Милбери принес обращение. Калинов прочел текст на официальном бланке и подписал его.
– Можешь быть свободен, я сам отправлю.
Милбери повернулся, и в этот момент Калинову явилась еще одна любопытная мысль.
– Стой!.. Займись-ка вот чем. – Он передал Милбери список экипажа станции «Нахтигаль». – Обратись в Медицинскую службу Космической комиссии. Надо проверить все данные периодических осмотров всех этих красавцев за все время их работы. Трое из них окажутся трупами, но ты не удивляйся. Пристальное внимание любым отклонениям от нормы, особенно, если они связаны с… – Калинов покрутил пальцем около виска. – Что-либо раскопаешь, сразу мне на стол! Да, не забудь проверить их руководителя, Рафаэля Мартинеса из Барселоны!
Милбери удалился.
Калинов вложил текст обращения к прокурору в тейлор и, сверившись со справочником, набрал серию спецкодов. Подумав несколько мгновений, добавил индекс сверхсрочности и дал команду на передачу.
Теперь надо было ждать, пока провернутся бюрократические шестеренки прокурорской службы. В этом плане он был уже над ситуацией не властен и решил до визита к Формену побороться с голодной смертью.
Обедать в кабинете не хотелось. Идти в местный буфет – тем более. Там вечный гам и давно надоевшие плоские шутки сотрудников Социологической комиссии. Захотелось отправиться в ресторан, поесть неторопливо, со вкусом. А заодно еще раз обдумать ситуацию.
На Московском, в десяти минутах ходьбы, был хороший ресторан. Калинов предупредил Милбери, надел на левую руку вибрас и переключил тейлор в режим секретаря.
На улице сегодня было жарко. Метеорологическая комиссия, руководствуясь ей одной известными глобальными соображениями, в этом году долго не давала петербургской осени по-настоящему вступить в свои права. Калинов шагал, с вожделением обозревая симпатичные фигурки женщин. Мысли его перекинулись к Алле и Зяблику.
Странное дело, подумал он, что-то непонятное угрожает моему старому приятелю, а я даже и не дергаюсь. Отношусь к этому как к обычной рутине. Похоже, на меня вновь легли цепи бюрократа. Закончу дело, и в отпуск – стряхнуть с себя унылый прах государственной машины… Да, как ни крути, а чиновник, сколь бы прекрасным человеком он ни был, со временем костенеет душой, запутываясь в веригах административных структур…
Он саркастически усмехнулся, по достоинству оценив псевдопоэтическую окраску последней мысли.
Спину кольнул чей-то взгляд. Калинов расслабился, замедлил шаг. Сел на скамейку в скверике у Московских ворот, снял ботинок и, вытряхивая воображаемый песок, огляделся. Все было спокойно. Но на всякий случай он покрутил пуговицу на рубашке, зафиксировав всех, кто шел следом, и отправился дальше.
В ресторане он уселся за свободный столик, сделал официанту заказ. Когда принесли холодное мясо, торопливо взял вилку и нож: есть хотелось уже невыносимо. И тут к нему подошел лощеный метрдотель.
– Простите, сударь. Вы не будете против, если я посажу за ваш столик даму? – Он лихо подмигнул Калинову. – Дама очень симпатичная!
Калинов слегка поморщился – кажется, подумать не удастся, – но, скрепив сердце, согласно кивнул: женщины не должны ждать.
Дама в самом деле оказалась симпатичной, брюнетка лет двадцати пяти со свисающей на глаза челкой. На ней было сильно открытое по летней моде платье из кумача, подчеркивающее форму и цвет прически, в руках черная сумочка. Метрдотель усадил даму напротив Калинова. Она положила сумочку на свободный стул, сделала заказ. Голосок оказался неожиданно звонким, почти девчоночьим. Когда официант ушел, дама повернулась к Калинову, одарила его вызывающе-убийственным взглядом карих глаз и представилась:
– Марина.
– Саша, – сказал Калинов.
– Отпускник?
– Да, – соврал Калинов. Сердце его вдруг дало перебой. – Из славного города Твери.
Марина понимающе усмехнулась:
– В Питере раньше бывали?
– Нет, – соврал Калинов и физически ощутил свою глупость. – Впрочем, был. Давно, в детстве.
– Почему?
– Что – почему? Почему был или почему давно?
– Почему давно? Не переносите джамп-связи?
– Да нет, просто этот город меня раньше не привлекал. Я предпочитал пропадать в Москве.
– Зря! – обиженно сказала Марина. – Москва всегда была большой деревней. Такой осталась и поныне… Хотите, буду у вас экскурсоводом?
Калинов подчеркнуто равнодушно скользнул взглядом по ее плечам и бюсту и сказал:
– Хочу! Но только вечером, после обеда у меня кое-какие дела. Надо встретиться с приятелем… А вы действительно экскурсовод?
– Да, профессиональный.
Принесли заказ, Марина принялась за еду, время от времени стреляя в Калинова глазками. Глазки были любопытные и колючие. Привлекательные были глазки. Калинов мысленно сравнил ее со своей женой. Вита была интереснее, одни волосы чего стоили! Он ведь всегда испытывал антипатию к брюнеткам… Марина улыбнулась, и ему совсем не захотелось испытывать к ней антипатию. Симпатию испытывать было гораздо приятнее… Впрочем, он тут же одернул себя и напомнил себе, что находится на службе.
Не отрываясь от еды, он осторожно осмотрел зал, пытаясь определить, нет ли тут соглядатая: уличный колкий взгляд все еще лежал отметиной на его спине. Но нет, кроме Марины, никто им не интересовался, а если и интересовался, то делал это не впрямую. Манипулировать с пуговицей в присутствии девушки было бы еще большей глупостью, чем выдавать себя за приезжего, и Калинов успокоился. В конце концов, рано или поздно он наблюдение, если таковое существует, обнаружит. Профессионал, господа, сами понимаете!..
За соседним столом устраивалась обедать семья полистов. Муж и прима были приблизительно одного возраста: лет тридцати пяти. У них было двое детей: мальчик и девочка, судя по всему – погодки. Беременная секунда была совсем молодой девчонкой, лет на пятнадцать моложе примы. Она садилась на стул медленно: большой живот изрядно мешал ей. То, как суетились вокруг нее прима и дети, выглядело довольно трогательным. Глава семьи с нежностью и гордостью посматривал на обеих своих жен и время от времени шикал на суетящихся отпрысков.
– А все-таки в полигамных семьях есть свой шарм, – сказала Марина. – Посмотрите, какая прелесть!
Калинов кивнул.
– Дело не в шарме, – проговорил он, проглотив кусок. – У них и семьи крепче, и дети здоровей… И среди многоженцев практически нет алкоголиков.
Марина посмотрела на него с интересом:
– Вы женаты?
Калинов кивнул.
– У вас тоже две жены?
– У меня одна.
– Откуда же вы знаете, что у полистов крепкие семьи?
– Интересовался. – Калинов пожал плечами.
Не рассказывать же ей, что отделу аномалий не раз приходилось заниматься выпадами монистов в разных частях христианского мира. Собственно говоря, отдел аномалий в немалой степени и начинался с этого. Выпады не прекратились и в настоящее время, только количество их уменьшилось да удалось загнать их в рамки обычной парламентской борьбы. А поначалу доходило порой до кровопролития: некоторые считали, что все кончится еще одной религиозной войной. Полигиния начала утверждаться в христианском мире лет двенадцать назад. Утверждалась она далеко не гладко. Сразу же стала на дыбы церковь. Ее поддержало общественное мнение, vox populi.[8]
Пионеры полигинии повсеместно подвергались обструкции. И как правило страдали именно секунды, как будто они были виноваты в своем естественном желании семейного счастья. Одно время половина уголовных дел заводилась по признакам антиполистского преступления. Дураки-мужья не всегда прислушивались к мнению своих первых жен, и на почве ревности конфликты доходили до леденящих душу историй. Против секунд ополчались и ревнивые примы, и монисты обоих полов. Хотя представителей движения «Честный муж единственной жены» Калинов понять никогда не мог. По его мнению, все мужчины по природе своей склонны к полигинии, и когда он видел перед собой «честных мужей», у него поневоле закрадывалась мысль, что все они либо откровенные лицемеры, либо скрытые гомики.
К счастью, это кровавое пятилетие осталось уже позади. Полигиния утвердилась не только в глазах закона, но и в глазах общественного мнения, и теперь мало кого шокирует вид счастливого мужа, прогуливающего сразу двух своих беременных женушек. Во главу угла поставлен закон: «Сумма сексуальных коэффициентов жен не должна превышать сексуального коэффициента мужа». Следят за этим врачи. Разумеется, бывают и сбои, ибо страсть иногда берет верх над рассудком, а советы врачей носят лишь рекомендательный характер. Однако статистика показывает, что число разводов в полигамных семьях на порядок ниже, чем в моногамных, а деторождаемость выше… Правда, монисты заявляют, что срок статистических наблюдений слишком мал, чтобы делать далеко идущие выводы. Может быть, они и правы, но пока что из нескольких полигамных семей среди знакомых Калинова он не знал ни одной несчастной…
– А вы замужем? – спросил он Марину.
– Пока нет. – Она отвела взгляд, подняла руки и неторопливо поправила прическу.
Калинов с трудом сдержал счастливую улыбку. Его тянуло к сидящей напротив девушке – надо в этом признаться, – и он не имел ни сил ни желания сопротивляться этой тяге. А все потому, что Вита уехала в отпуск одна, подумал он. Зря все-таки она так поступила… И понял, что лжет самому себе.
– Интересно, – сказал он, – как бы вы себя чувствовали, если бы ваш муж захотел привести в семью вторую жену?
Она посмотрела на него большими серьезными глазами.
– Как бы я себя чувствовала, не знаю. Возможно, ревновала бы. – В ее взгляде мелькнул вызов. – Но по мне, лучше уж делить мужа еще с кем-нибудь, чем остаться матерью-одиночкой.
Теперь Калинов улыбнулся открыто: ее простодушие выглядело таким милым, что он не смог удержаться.
– Чему вы улыбаетесь? – сказала она возмущенно и упрямо помотала головой. – Вы не знаете, каково это – жить в неполной семье!
– А вы знаете?
– Да, знаю. Мой отец умер, когда я была совсем маленькой… Мама ради меня не стала больше выходить замуж. Решила, видите ли, посвятить свою жизнь воспитанию дочери. А я всегда хотела иметь отца… И нечего улыбаться!
Калинов сотворил серьезную мину.
– Вы очень откровенны, – сказал он.
– Ну и что?.. Разве лучше быть лицемеркой?.. Если хотите знать, все эти одиночки, рьяно выступающие против полигинии, ведут себя так лишь потому, что их никто брать не хочет. А появись кто-либо, они бросятся, как в омут. И им будет наплевать, что у будущего мужа уже есть одна жена!
– Вы так думаете? – с любопытством спросил Калинов.
– Да, думаю! – ответила она вызывающим тоном. – И не вижу в этом ничего особенного!
Калинов опустил глаза. Она все больше нравилась ему, и он поневоле пришел к выводу, что, окажись у него в женах такая забияка, он был бы, честно говоря, не самым несчастным мужем во Вселенной.
– Если бы общество, как в былые времена, осуждало полигинию, – продолжала она, – их позиция была бы понятна. А сейчас это просто поза… Да и замужние далеко не все единоличницы, уж поверьте мне. У нас среди экскурсоводов работает много женщин из полигамных семей. Конечно, монистки смотрят на них свысока, но только пока самим не начнет грозить развод. И смотришь, ярая монистка превращается в добропорядочную приму. Да еще удивляется: как она раньше не понимала, что двум мамам гораздо проще воспитывать детей…
Она продолжала говорить, но Калинов словно оглох. Он был поглощен борьбой со своим собственным взглядом. Калинов объяснял взгляду, что так вести себя неприлично, уверял, что нельзя быть столь бесстыжим, умолял, укорял, настаивал… Но тому было глубоко наплевать на моралистические потуги хозяина: взгляд был сам себе голова и упорно останавливался на Марининой груди. Судя по всему, он тоже соскучился по женскому телу, с удовольствием смаковал вид ложбинки в разрезе платья и заявлял, что не прочь бы забраться и поглубже под кумач…
И она предоставила ему такую возможность, потянувшись за перечницей. Калинов подавился куском и закашлялся, долго и отрывисто, прикрывая лицо носовым платком и краснея от натуги. Когда он наконец откашлялся и поднял голову, Марина смотрела на него с легкой улыбкой.
– Вы меня совсем не слушали, – сказала она.
– Простите, ради Бога. Задумался чуть-чуть…
– Разве вам не интересно то, о чем я говорю?
– Что вы! – испугался Калинов. – Ваши мысли очень интересны и необычны! И вообще вы прекрасная девушка!
Теперь она опустила глаза. Но не надолго.
– Вы так думаете? – Она произнесла фразу тем же самым тоном, что и Калинов несколько минут назад. Произнесла и склонила голову набок, ожидая ответа.
И тогда он попробовал воспроизвести ее тон.
– Да, думаю! – сказал он. – И не вижу в этом ничего особенного!
Она рассмеялась, легко и беззаботно. Калинов тоже улыбнулся. Потом она достала из сумочки зеркальце и взглянула в него. Снова улыбнулась.
– А ведь я вам соврал, – сказал Калинов. – Я коренной петербуржец.
Она поправила что-то в прическе и убрала зеркальце.
– Зачем?
– Не знаю… Наверное, мне с самого начала хотелось, чтобы вы были у меня экскурсоводом.
– А теперь вам уже не хочется?
Калинов положил ладонь на ее руку. Она руки не убрала, но посмотрела на него с недоверием.
– Хочется, – сказал Калинов. – И потому я буду ждать вас сегодня вечером. В девятнадцать часов, ресторан «У Медного всадника», верхний зал. А потом вы покажете мне город.
– Что женаты, вы тоже соврали?
– Нет, не соврал. У меня есть жена, и я пока не собираюсь с ней разводиться.
Она ничего не сказала и уткнулась в тарелку. Калинов оглянулся в поисках официанта. Семейство за соседним столом неторопливо поглощало пищу. Муж что-то рассказывал, а обе жены слушали его и улыбались, время от времени поглядывая на детей, уже терзающих мороженое.
Экая идиллия, подумал Калинов не без зависти. Он представил себя на месте этого мужчины, представил, как справа от него сидит Вита, слева – на месте секунды – беременная Марина, а напротив – дети. Картинка выглядела непривычно, но он чувствовал, что не имеет против нее никаких возражений. Вот только Вита отнесется к этой картинке совсем по-другому…
Он вздохнул и посмотрел на Марину. Она по-прежнему не отрывала глаз от своей тарелки. Подошел официант. Калинов рассчитался наличными, залпом выпил кофе и встал.
– Так я буду ждать вас, – сказал он Марине. – И попробуйте только не прийти!.. Все равно найду!
Она подняла на него карие глаза. В них не было и тени улыбки – перед Калиновым сидела сама Серьезность.
– Я приду, – сказала Серьезность тихим голосом.
Калинов посмотрел на часы. В Америке наступило утро, настала пора для решающей встречи с Форменом.
Надо было поспешать, чтобы успеть ко времени встречи с Мариной. Калинов улыбнулся. В общем-то, конечно, это мальчишество – назначать свидание незнакомой женщине, когда на плечи взгромоздили такое дело. Но как иногда хочется побыть мальчишкой, хоть один вечер!.. И потому он приложит все усилия, чтобы сегодняшний вечер оказался свободным.