Русый Игорь. Время надежд (Книга 1)

   Молчание затянулось. А пленный танкист оглядел комнату, стол, накрытый бархатной скатертью и умело сервированный китайским фарфором с желтыми драконами на тарелках и чашках. Танкист был ранен в грудь, его наспех перевязали уже здесь, в штабе. Обгорелые лохмотья комбинезона и бинты пропитались кровью.
   Он, видно, из последних сил держался на ногах, облизывая запекшиеся губы.
   - Дайте ему пить, - проворчал фельдмаршал.
   Офицер налил в хрустальный бокал шипучей минеральной воды, однако танкист как-то брезгливо усмехнулся и отвернул голову.
   - Спросите, кем он был раньше? - опять сердитым голосом произнес фельдмаршал.
   - Тракторист в колхозе, - перевел офицер.
   - Хм, - пробормотал Рундштедт и встал. - Окажите ему медицинскую помощь.
   - Но, господин фельдмаршал, - растерянно сказал офицер. - Есть приказ...
   Рундштедт поджал губы, молча шагнул к двери.
   И потом, садясь в машину, он велел адъютанту пригласить лейтенанта Ноймана. Этот лейтенант, богослов и философ, а теперь призванный на военную службу, состоял в его охране. Фельдмаршал иногда выкраивал среди многочисленных забот командующего группой армий время для умных бесед. Чаще такая возможность и настроение появлялись в поездках, оттого Нойман всегда находился под рукой и не был направлен в действующие войска.
   Пятидесятилетний лейтенант, гордый оказанной честью, перебрался из бронетранспортера в "хорьх". Толстые щеки Ноймана лоснились от пота. Рундштедт указал ему сиденье напротив. Просторный, на шесть человек, салон машины, обитый тисненой серебристой кожей, с вмонтированными холодильником, рацией, баром, проветривался жужжащим над головой вентилятором. Плавно, без рывка, "хорьх" тронулся с места.
   Нойман извлек из полевой офицерской сумки деревянную фигурку, расписанную яркими красками.
   - Позвольте, господин фельдмаршал, вручить сувенир?
   Утолщенная книзу фигурка изображала мужичка в шапке набекрень и длинной рубахе. С левого бока фигурка подгорела, обуглилась.
   - О-о! - сказал фельдмаршал. - Превосходная игрушка.
   - Нашли в подбитом танке, - объяснил Нойман. - Это есть древний символ России.
   Фельдмаршал полюбовался мастерством резчика, сумевшего дать грубоватой игрушке выражение упрямого лукавства. Затем он положил фигурку на сиденье, и она, точно живая, подскочила. Рундштедт не знал, что это обыкновенный ванька-встанька.
   - Забавный символ, - усмехнулся он. - Что же вы, Нойман, думаете о России?
   - Громадная страна, экселенс, - как ученик, подготовивший задание, ответил ему лейтенант. - Много хорошей земли...
   - И много церквей, - сказал фельдмаршал. - Они будут хорошими наблюдательными пунктами.
   - Фридрих Ницше еще в прошлом веке объявил миру: "Бог умер", лейтенант взглянул на фельдмаршала, прикрывшего глаза, и, как бы убедившись, что тот его слушает, продолжал деловито развивать свою мысль: - А бог, если откинуть церковные наслоения, - это символ индивидуальности человека. Поклоняясь богу, человек поклонялся качествам, отделившим его от животных. Но бог умер. Теперь будет умирать индивидуальность человека, если не сменить ход истории.
   Люди сами все чаще мыслят понятиями "общество", "масса", то есть громадным количеством безликих существ. И от этого нелепым делается понятие "гуманизм"...
   Фельдмаршал приподнял тяжелые веки. Он хорошо знал историю религиозных войн, когда уничтожались целые народы. Но также он знал: чем лучше кто-нибудь усвоил определенную теорию, тем сложнее бывает принять иной способ видения мира.
   - Значит, и моя индивидуальность сотрется? - проговорил он.
   - О нет, господин фельдмаршал! - испуганно воскликнул Нойман. - Я говорю о массе. При нынешнем ходе истории скоро наука ликвидирует болезни, все то, что естественным путем убирало слабое, неполноценное. А, развивая технику, чтобы уцелеть, люди все больше станут зависеть от машин и терять собственные духовные ценности. В крупных массах окончательно сотрется личность человека... И другое. Всякие живые организмы в процессе жизнедеятельности отравляют среду отходами. Например, бактерии, чем легче размножаются, тем быстрее гибнут в отравленной ими среде. Люди засоряют реки, воздух, истощают поля.
   А учеными давно открыт закон единства и равновесия биологических масс на планете: чем больше животных, следовательно и людей, тем меньше растений...
   В блекло-желтом, старческом зрачке Рундштедта теплилось ехидство. "Не отправить ли самого Ноймана ближе к фронту? - подумал он. - Для сохранения этого равновесия... Как бы он тогда заговорил? Впрочем, солдат из него плохой".
   - Да-да, - сказал Рундштедт. - Бактерии. Но бактерии, очевидно, не имеют флангов?
   - Апокалипсис, господин фельдмаршал! - воскликнул Нойман. - Я говорю, что апокалипсис - это самоуничтожение...
   И, слушая вкрадчивый тенорок философа, Рундштедт уже мысленно прикидывал охватывающий удар танковых корпусов: стальные клинья проникнут глубоко за Днепр и, сомкнувшись, точно клещи, раздавят массу русских войск. Еще не было ясно, как обойтись с 5-й русской армией, контратакующей левый фланг.
   Но это уже детали, которые разрабатывает штаб. И эта его операция, несомненно, может войти в историю, так же, как знаменитая битва при Каннах, где карфагеняне окружили и уничтожили войска римлян...
   Находившиеся у дороги солдаты и офицеры при виде "хорьха" фельдмаршала вытягивались, застывали, и лица их делались, как у манекенов. На такие лица фельдмаршал привык глядеть, обходя шеренги дивизий. Из поколения в поколение немцев учили думать, что выше приказа командира ничего нет.
   "Вот что и приносит нам теперь победы, - думал фельдмаршал. Германская армия, как таран. Его только надо умело направлять в цель... И разгром войск противника здесь, под Киевом, позволит быстро захватить Москву..."
   А ванька-встанька упрямо раскачивался на мягком сиденье, не желая падать.
   XXII
   Короткий дождь намочил асфальт берлинских улиц.
   По Александерплац катились роскошные лимузины.
   Люди толпились у входа в метро, у витрин фотохроники. Никогда раньше Густав не видел столько женских улыбок, обращенных к военным.
   Он посмотрел на часы. До того, как окончится дежурство Паулы в госпитале, было еще много времени.
   Он вспомнил, что неподалеку есть пивнаь, где любили встречаться студенты, и пошел туда. В подвальчике было тесно и шумно. Компания юнцов за столиком, положив руки друг другу на плечи, громко распевала:
   ..Мы вдребезги мир разобьем!
   Сегодня мы взяли Германию,
   А завтра всю землю возьмем!
   Дрожат одряхлевшие кости ..
   Кто-то хлопнул Густава по плечу. Оскар Тимме, его одноклассник, невысокий, щуплый, с залысинами на узкой голове, в превосходно сшитом костюме из дорогой шерсти, стоял перед ним.
   - Черт возьми, старина!
   - Оскар?
   - Ну да!.. Пуф... пуф... пуф! - надувая щеки, пришлепывая губами большого рта, выдохнул Оскар. - Ты достаточно нагреб медалей. Откуда вернулся?
   - Из России.
   - А я из Америки.
   - Как тебя занесло?
   - Редко читаешь газеты.
   - Про тебя написано?
   - Да нет же, - засмеялся Тимме. - Я сам пишу.
   - О-го... - недоверчиво протянул Густав. Тимме и в гимназии отличался хвастовством Его коньком бычо вранье о своих амурных похождениях И хотя все знали, что это вранье, что ни одна девица не соблазнится таким щуплым большеротым парнем, его слушали, - уж очень красочно, с немыслимыми подробностями, возбуждаясь сам до икоты и дрожи в голосе, фантазировал он.
   - Сколько мы не виделись? Если признать, что жизнь исчисляется не годами, а впечатлениями, то прошла целая эпоха. Не так ли?
   - Да, - согласился Густав.
   - Слушай, а не придумать ли нам что-либо веселее кружки пива? У меня здесь машина. Идем, а?
   Он потащил Густава к двери, рассказывая, что купил машину сегодня и еще не успел обкатать. Новенький ярко-желтый "фиат" стоял метрах в тридцати от пивной.
   - Машина превосходная, - сказал Густав.
   - Ты знаток, - просиял Оскар. - И знаешь, чего стоила мне? Всего-навсего два удачных репортажа. Газетчик, как золотоискатель: надо лишь попасть в жилу.
   Садись, Гастав, и рассказывай, что на фронте.
   - А как думают американцы? - спросил Густав, усевшись на тугое сиденье.
   - Они спорят, когда будет взята Москва.
   - Но помогают России оружием, - заметил Густав.
   - Ерунда, - усмехнулся Оскар. - Торопятся выкачать оттуда золото, чтобы не досталось нам, как во Франции и Чехословакии. Они практики, а не мечтатели. Хотя иногда газеты публикуют материалы и о жестокостях наших концлагерей.
   - Достоверные? - спросил Густав.
   - У нас ведь не какая-нибудь паршивая демократия, - хитро прищурил один глаз Тимме. - Государство с твердой властью, как машина. Большое колесо делает пол-оборота или четверть, а маленькие, сцепленные с ним, уже крутятся вовсю. Любому чиновнику хочется показать свое усердие. И попробуй скажи ему, что переусердствовал. За усердие полагается только награда.
   Иначе рухнет система... Куда едем?
   - Все равно, - сказал Густав. - У меня полтора часа, затем я должен быть на Роланд-Уфер.
   - Свидание?
   - Ты стал проницательным, Оскар.
   - Пуф, пуф! - маленькие глазки Оскара засветились удовольствием. Девчонки будто взбесились. Раньше говорили, что невинность - такое состояние, от которого женщина спешит избавиться, а потом долго вздыхает. А теперь, если и вздыхает, то с облегчением. Невинность считается дурной манерой, Густав, как было у поздних римлянок...
   - Да, они какие-то иные, - сказал Густав. - Я начал заглядываться...
   - Не скажу, что это признак старости, - расхохотался Оскар, - как ворчливость у женщины или тяга смаковать чужие недостатки у экземпляров мужского пола. Так есть куда отправиться с девочкой?
   - Здесь другое, - сказал Густав.
   - Надеюсь, ты все же не будешь растяпой, - поучающе заметил Оскар. Скажу тебе, что в недалеком будущем женщины целиком возьмут над нами верх.
   - Новый матриархат?
   - Что-то в этом роде, - серьезно кивнул Оскар. - Все идет к тому. Женщины больше наблюдают других, чем себя, и поэтому не видят собственных недостатков... А не замечать своих недостатков - главное условие для тех, кто намерен властвовать. - Раздувая щеки, Тимме покосился на Густава. Что? Хороший каламбур!
   Они ехали по Александерштрассе к набережной, где, закованная в бетон и серый камень, глухо плескалась Шпрее Их обгоняли сверкающие никелем "хорьхи", синие "мерседесы", пурпурные "фольксвагены".
   - Я был на юге, - сказал Густав. - Помнишь Рихарда?
   - Еще бы Рихарда не помнить!
   - Он убит.
   - Черт возьми, - пробормотал Оскар. - Как же так?.. Еще вчера мы говорили о тебе и о Рихарде.
   - С кем?
   - Иоахим Винер, мой давний приятель...
   - Обер-лейтенант Винер? - перебил Густав. - Он был командиром нашей роты.
   - Когда-то мы оба писали стихи.
   - Что же он делает?
   - Выписался из госпиталя, но ходит с костылем, - ответил Оскар.
   Перед Густавом на миг снова возник заросший травой луг и яростная рукопашная схватка, и русский лейтенант, которого потом нашел Рихард...
   - Черт возьми! - Тимме щелкнул языком. - Почему бы не заехать к нему. А?.. Встреча боевых коллег.
   Иоахим будет рад Он живет у Янновицкого моста. - Да, есть что рассказать ему, - ответил Густав.
   Винер занимал квартирку на третьем этаже. Он встретил их одетым в мундир. На одной ноге сапог, на другой шлепанец. В руке толстая, суковатая, отделанная серебром палка.
   - Это же Зиг! - удивился он, разглядывая Густава. - В отпуске?
   - Да, господин обер-лейтенант.
   - Ты сделал мне подарок, Оскар.
   - Признаться, мы хотели выпить, - надувая щеки, сказал Тимме. - Но Зиг решил доложиться начальству.
   - Очень рад, Зиг! Я ничего не знаю о своей роте.
   Как вы там?
   Густав щелкнул каблуками, поклонился седоволосой, должно быть красивой в молодости, женщине, выглянувшей из комнаты.
   - Это унтер-офицер Зиг, мама, - сказал Винер.
   Ее узкое, как и у сына, лицо было напряжено, а в глазах застыл испуг.
   - Фрау Винер, - сказал Тимме, - мы не украдем Иоахима.
   - Благодарю вас, Оскар, - вздохнула она с облегчением. - Я понимаю, что ему скучно быть дома. Но ведь Иоахим у меня один и через три недели уедет...
   - Ах, мама, - укоризненно перебил ее обер-лейтенант. - Я ведь не ребенок...
   - Но так думаешь лишь ты, мой мальчик, - грустно улыбнулась она.
   Густаву было странно подумать, что мать еще видит обер-лейтенанта ребенком. Замкнутый, хладнокровный, он казался старше своих лет, и даже генерал относился к нему с подчеркнутым уважением.
   Винер как-то смущенно поцеловал мать и увел гостей в кабинет. На столе и подоконнике лежали книги Гегеля, Канта и огромные тома "Истории человека"
   - Как там, Зиг? - нетерпеливо повторил свой вопрос обер-лейтенант.
   - Батальон сейчас на формировке, - ответил Густав.
   Тимме уселся в кресло и вытянул худые ноги в дорогих лакированных ботинках.
   - Сперва, Иоахим, по рюмке кюммеля, - заметил он. - Ты, кстати, начал писать? Я кое с кем беседовал.
   Успех очерков не вызывает сомнений. Название лаконичное, как язык боевой сводки: "Восточный поход, записки офицера".
   - Я не обдумал еще идею, - уклончиво сказал Винер.
   - Ерунда, - заявил Оскар. - Идея приходит, когда поставлена цель.
   Винер достал из шкафчика бутылку и рюмки.
   - Пей, Оскар, и дай мне расспросить Зига. Если батальон формируется, то крупные потери...
   - Собственно, того батальона нет, - ответил Густав.
   - То есть как?
   - Засада русских танков.
   - Да вы что? Лучший батальон дивизии!
   Густав коротко рассказал, что произошло.
   - Та-ак, - едва слышно протянул обер-лейтенант.
   - Это вроде нибелунгов, когда они бились насмерть и факелами горели в огне, - возбужденно сверкая глазами, произнес Тимме. - Эпос наших дней! Как бы я описал, черт возьми...
   - Но ты же не был там, - сказал Густав.
   - В том-то и дело, - усмехнулся Оскар. - Героев никогда еще не создавали очевидцы.
   Обер-лейтенант молчал. Он поднял рюмку и медленно, как пьют холодную, ломящую зубы воду, выпил кюммель.
   "В нем что-то сломалось, - подумал Густав.- - Раньше он всегда был абсолютно уверен в себе, даже когда шел на пули".
   - Я думал здесь о войне... Человеку хочется быстрее осуществить свои желания, - тихо сказал Винер. - А может ли он целиком увидеть процесс?
   - Это книжная мудрость, - сказал Тимме. - Опасно закапываться в книги настоящему мужчине. Все просто: борьба приводит к жертвам, а жертвы разогревают борьбу. И царствует закон: Vae victis! [Горе побежденным! (лат.)] Поэтому сперва думают о том, чтобы не оказаться побежденными, а вовсе не о том, что будет когда-то... От мудрых книг люди глупеют. Каждому свое, черт возьми! Вот Густав сейчас думает, куда бы ему улепетнуть с красоткой. Это и есть жизнь!..
   Тимме залпом выпил кюммель и снова налил рюмку.
   - Да, - глядя в окно и будто не слушая его, отозвался Винер. - Мне пора возвращаться на фронт.
   XXIII
   Паула была чем-то взволнована.
   - Мы погуляем немного, - сказала она. - Я устала Опять привезли раненых.
   - И часто дежуришь ты? - спросил Густав.
   - Три раза в неделю. А сегодня еще госпиталь посетил фюрер У одного солдата вырвана челюсть, и, когда фюрер наклонился, он заплакал от чувств. Фюрер сказал ему: "Нет ничего почетнее любой раны или смерти в бою". Паула говорила шепотом, как о таинстве, брови ее вздрагивали.
   "Наверное, - усмехнулся про себя Густав, - и много раз слышанные банальные фразы приобретают в воображении людей особое значение, если это скажет человек, наделенный властью, потому что в его словах люди сами ищут необыкновенное".
   - Дело в том, - проговорил он, - что я встретил Оскара Тимме. Учились вместе. И Тимме пригласил нас - Но, Густав, я не могу идти.
   - Это не ресторан, а лишь открытая веранда. Тимме будет ждать.
   - Тимме? - повторила она.
   - Оскар приехал из Америки. Он журналист.
   - Да, я читала его статьи.
   - Это обыкновенный ужин, Паула.
   - Не забывай, что у меня траур, - беря его под локоть, сказала она. Впрочем, если ты обещал...
   Мимо двигался поток людей к станциям надземки.
   Вечер как бы убрал яркость зелени аккуратных газонов, и Берлин приобрел серую однотонность, а черные шторы на окнах выглядели, как повязки слепцов. То и дело Густаву приходилось козырять встречным офицерам.
   - У Оскара есть один пунктик, - рассказывал он. - Считает нашего брата чем-то вроде отмирающих ихтиозавров. Пока довез меня сюда, уверил, что женщины быстрее находят конкретную истину в любом случае, так как меньше заражены абстрактными теориями.
   Тимме стоял рядом с плотной, широкобедрой женщиной. Он глядел в другую сторону.
   - Это и есть Оскар Тимме? - спросила Паула.
   - Ну, конечно.
   - Странно... По газетным статьям он выглядит иначе: рослым и мужественным. Кто эта дама?
   - Понятия не имею. Оскар решил меня удивить.
   Тимме оглянулся, заметил Густава и помахал рукой
   - Пуф... пуф! - воскликнул он, разглядывая Паулу. - А это Нонна, или фрау Тимме. Моя жена и так далее.
   Паула и Нонна сразу окинули друг друга быстрыми взглядами, так же сразу отвели глаза, явно не понравившись друг другу, хотя изобразили приветливые улыбки.
   - Да, Густав, я женился, - вздохнул Оскар.
   - Очень рад, фрау Тимме...
   - Для школьного товарища моя жена просто Нонна!
   Ведь ты не какой-нибудь министр иностранных дел, - засмеялся Оскар.
   - Если разрешите? - улыбнулся Густав.
   - Конечно. Это легче переносить, - весело ответила она.
   У Нонны были темно-рыжие волосы, грубовато-красивое, волевое лицо с пробивавшимися усиками на губе Короткую шею обвивала нитка с черными жемчужинами. Ноги ее были очень толстые, и легкие, изящные туфельки казались нелепо приклеенными к ним.
   Оскар церемонно поцеловал руку Паулы, косясь на ее грудь. Это не укрылось от Нонны.
   - Какие у нас хорошие манеры, - бросила она. - Это еще можно терпеть. А когда Оскар целовал руку чернокожей принцессе, меня весь день тошнило.
   Тимме засмеялся и подмигнул, как бы говоря: "Для жены и великий человек бывает смешным".
   - Столик заказан, - объявил он. - Коньяк, лимон и так далее. В окопах этого нет, Густав?
   Они прошли на открытую веранду кафе, повисшую над берегом Шпрее. Кельнер показал столик, где уже стояла бутылка французского коньяка и холодная закуска. Нонна уселась первой. Короткая юбка натянулась, открывая тугое, словно выточенное из мрамора, бедро. Перехватив невольный взгляд Густава, она задорно улыбнулась, чуть щуря блеснувшие под ресницами глаза. И эта улыбка не то много обещала, не то спрашивала: "Ну, что?.. Твоей худосочной подружке далеко до меня?"
   - Пожалуйста, господин Тимме, - суетился кельнер. - я сам обслужу вас. Надеюсь, место удобное? Отсюда хорошо видна река. Правда, теперь, когда стемнеет, в ней отражаются лишь звезды.
   Тимме опять подмигнул Густаву, но уже с довольным видом.
   - Есть русская водка, - сказал кельнер. - Дамам я хочу предложить бутылочку старого иоганнисбергера Или крымское вино мускат? Не очень тонкий, но запоминающийся букет.
   - Несите две, - распорядился Оскар. - И русскую водку тоже.
   - Я открою дверь в зал, - сказал кельнер. - На эстраде выступает бельгийская певица ..
   Он ушел.
   - Давайте выпьем, - предложил Тимме. - Черт побери, Густав, мы старые товарищи. Заметь, товарищество бывает лишь у мужчин. А отчего? Оттого, что мы неисправимые идеалисты.
   Тощая бельгийка под аккомпанемент рояля пела о тоске солдата по любимой девушке. И низкий голос ее метался над Шпрее. Жена Оскара поглядывала то на Густава, то на Паулу, как бы стараясь угадать их отношения.
   - Превосходный коньяк, - заметил Оскар. - А тебе, Густав, надо жениться.
   - Интересно, каковы русские женщины? - спросила Нонна.
   - Я их, конечно, видел, но издалека, - ответил Густав.
   - Настоящие рыцари не болтливы, - лукаво сказала Нонна И затем начала спрашивать Густава о боях с грубоватой, чуть ли не солдатской прямотой. Слова, которые не печатают в книгах, звучали у нее легко и наивно, точно у ребенка, говорящего то, что услышал от взрослых. То ли ей нравилось бравировать грубостью, то ли она в этом находила оригинальность. А Густав терялся и вопросительно смотрел на Оскара.
   - Язык богов, - хохотал Тимме. - В доме Нонны все называется просто, как оно есть, без интеллигентской шелухи.
   Из разговора Густав узнал еще, что она дочь крупного партийного бонзы, в прошлом лавочника.
   "Должно быть, люди, вознесенные к управлению и не имеющие запаса культуры, прикрываются грубостью, точно щитом, - подумал он. - Грубость всегда напориста: и в языке и в действиях... А Тимме ловко устроился".
   Официант притащил зажаренных по-венгерски цыплят с розовой хрустящей корочкой, фаршированных черносливом.
   - За рыцарей, - поднимая рюмку, сказала Нонна.
   Цыплята были нашпигованы перцем, и от них горело во рту.
   - В окопах таких цыплят не подают? - спрашивал Оскар. - А?.. Но там свои преимущества... Чувствуешь себя настоящим мужчиной...
   Нонна пила рюмку за рюмкой, однако не пьянела, лишь глаза ее блестели ярче. И, когда бросала взгляды на широкие плечи Густава, ноздри у нее вздрагивали.
   - Какой странный запах у вина! - проговорила она. - Тонкий и немного горьковатый.
   - Да, - ответил Густав. - Так пахнут русские степи.
   - Степи, - покачал головой Оскар, - должны пахнуть могилами... Где-то же закопаны те, что были до нас. Если подумать, все материки - только большие кладбища... А Винер ищет смысл...
   Кто-то в зале стал аплодировать певице.
   - Эта бельгийка ни-ичего, - икнул Оскар.
   - Как высохший стручок зеленого перца, - фыркнула Нонна.
   - Перец? - бормотал Оскар. - Перец... это ничего... жжет, как огонь.
   - Тимме уже нализался, - засмеялась Нонна, теребя пальцами жемчуг. Опять мне вести машину, да?
   - Хватит пить, Оскар, - сказал Густав.
   - Хватит, - согласился Тимме. - Но ты не будешь говорить, что я дрянной товарищ?
   Он выплеснул из чашки кофе и налил вина Мускат был темный, как густая кровь.
   - Это освежает, - уставившись в чашку, сказал он - А ты расстреливал коммунистов?
   - Нет, Оскар. Пленных уводили, а в бою не разберешь.
   - Они, должно быть, умирают легко.
   - Все умирают одинаково, - сказал Густав.
   - Ерунда... Они умирают, как христиане при Нероне... Русские должны умирать легче, чем европейцы.
   А китайцы умирают легче русских. Чем люди меньше имеют комфорта в жизни, тем проще умирают. Жизнь им не кажется столь ценной, как тому, кто испытал комфорт. Эту мысль я берегу для новой статьи ..
   Подошел кельнер и доверительно сказал:
   - Вы можете сидеть, но если темно, я распоряжусь перенести столик в зал.
   - Мы уходим, - сказал Густав.
   - Тогда я подам счет?
   - Отправьте мне домой, - буркнул Тимме.
   - Слушаюсь, ваша честь!
   - Ну что ж, - проговорила Нонна. - Я развезу всех.
   - Спасибо, - улыбнулась Паула. - Нам лучше ехать на автобусе.
   - Зачем же? - быстро взглянув на Густава, проговорила Нонна. - Я отвезу. Будете целы. Не первый раз...
   - Нет, нет, - возразила Паула. - Это далеко.
   Кельнер проводил их до машины.
   - Ты звони мне, - говорил Оскар, ища дверцу. - Я напишу это...Все умерли в огне, как нибелунги. Только я могу это написать. А Винер ни черта не напишет.
   Он романтик. Да, крепко сегодня выпили.
   Они распрощались, и Паула взяла Густава под локоть. Когда немного отошли, Густав спросил:
   - Как тебе понравилась жена Тимме?
   - Я видела, что ей понравился ты.
   - Она же не в моем вкусе, - засмеялся Густав. - Кстати, я забыл спросить у Оскара номер телефона...
   "Фиат" еще стоит, подожди секунду...
   Он вернулся. В машине была какая-то возня. Через приоткрытую дверцу Густав увидел, что Нонна туфлей колотит Оскара и тот лишь руками старается закрыть голову.
   - Импотент несчастный, - быстро выговаривала она. - Я тебе покажу, как смотреть на всяких шлюх...
   Густав тихонько отошел.
   - У них идет семейный разговор, - сказал он Пауле. - И я не рискнул мешать. "Наверное, - усмехнулся он про себя, вспомнив разговоры Оскара, любые теории можно понять, если знаешь, из чего они рождаются..."
   - Проводи меня до автобуса, - сказала Паула.
   - Только?.. Завтра у меня последний день отпуска.
   - Уже поздно, Густав, - неопределенно сказала она. - Если захочется... напиши мне письмо.
   XXIV
   Автобус уехал, и Густав остался на набережной Роланд-Уфер. Здесь гуляло много людей, слышался в темноте игривый женский смех, приглушенный цокот каблуков, шелест юбок.
   "Третий день отпуска кончился, - думал он, - и завтра уезжать. Я просто шляпа... А Оскару, видно, приходится носить рога".
   Он подошел к парапету и облокотился, глядя на угольно-черную воду. С тихим плеском бились о гранит невидимые волны. Шпрее источала запахи сырого камня, мазута и фыркала, как старая рабочая лошадь.
   Та река, где прошло детство, имеет особый, неповторимый шум, будто меряющий время жизни человека.
   "Река и напоминает жизнь, - думал Густав. - Когда стремительно несется и подмывает берега, то в нее обрушивается много ила, мусора, но если запрудить, сделать течение слабым, то все обрастет гнилой болотной травой. Этого не хочет знать отец. К старости люди боятся перемен..."
   В трех шагах остановилась девушка лет семнадцати У нее была плоская фигурка, сужавшееся к подбородку лицо, вздернутый носик. Бахрома платья на бедрах делала их шире, а туфли на высоком каблуке удлиняли ноги.
   Она тоже глядела на реку. Затем взгляд скользнул по лицу унтер-офицера.
   - Хороший вечерок, - сказал Густав.
   - Д-а-а... - растягивая голосом звуки, согласилась она. - И уточнила: Если не прилетят самолеты.
   Что-то неуловимое в ее тоне заставило Густава внимательнее посмотреть на нее.