Русый Игорь. Время надежд (Книга 1)

   - Лейтенант! - окликнул Волкова майор и заговорил с ним приглушенным голосом: - Неподалеку старые траншеи. У болота займем круговую оборону. Так и полковник думал...
   XII
   Старая траншея, отрытая еще перед войной для каких-то учений, заросла мать-и-мачехой и лопухами.
   Позади траншеи начиналось болото. Волков смотрел, как бойцы, тащившие Желудева и других раненых, уходили в густой подлесок.
   - До темноты бы здесь продержаться, - майор взглянул на солнце. Оно дрожало в небе желтым кругляком, а чуть ниже, казалось, распластав крылья, парил коршун.
   - До темноты не продержимся, - отозвался Волков.
   Кузькин с трудом повернулся в узкой траншее, достал большой носовой платок и стал отирать лицо.
   - А что предлагаешь, лейтенант? - спросил он, и настороженный взгляд его как бы говорил: "Не думаешь ли ты сдаться?"
   - Прорываться, - ответил Волков.
   - Это по-моему, - согласился майор. - Если уж помирать, так с музыкой.
   - Пулемет на бугре установить, - посоветовал Волков. - Огнем их прижать с фланга и затем атаковать.
   - д если танки пустят? - заговорил молчавший до этого старший лейтенант Комзев.
   - Танки здесь не пустят, - ответил Волков. - К чему?.. Приперты мы к этому болоту, точно к стенке.
   И они знают, что у нас артиллерии нет.
   - Соображаешь, лейтенант, - одобрительно кивнул майор.
   Тесно стоявшие в траншее бойцы зашевелились.
   В километре от траншеи, у опушки леса, появились грузовики. Было видно, как на землю прыгали солдаты.
   - Пулеметчик! - торопливо окликнул майор.
   Боец в обгорелой гимнастерке протиснулся к нему.
   - Холмик видишь? Занимай оборону. Ползком...
   Контратаковать будем. А ты их огоньком! Да только когда мы начнем. Раньше не стрелять!
   - Есть! Это можно, - сказал боец.
   - Звать как? - спросил его Комзев.
   - Назаров Иван. Второго - Федор Гуляев...
   - Сибиряки, что ли?
   - Мы кержацкие. С одного села. Ежели что... Отпишите в село Никольское...
   - Целы будем, - перебил его Кузькин, - сам отпишешь. А с того света, милок, письма не ходят.
   - Ну да. Это, конечно, - усмехнулся боец. - Давай, Федь, выкатывай "максимку".
   Они поползли к бугру. А немецкие солдаты у опушки разворачивались в цепь.
   - Успеют доползти, - сказал Кузькин. - Патронов лишь маловато... А жизнь все-таки штука веселая Я, бывало, если гулял, то со звоном...
   - Это верно, - подтвердил Комзев, - что было, то было.
   - Только одно, - майор вздохнул как-то по-детски протяжно и тихо. - Всю жизнь собирался нарисовать картину: голубое высокое небо, и степь, и ковыль ветерком чуть прибитый... Даже снилось это каждую ночь...
   Еще далекая цепь автоматчиков на зеленом фоне казалась расставленными в одну неровную строчку восклицательными знаками.
   - Как на параде идут, - скрипнув зубами, проговорил Комзев. - Было бы десяток пулеметов...
   - Ну покурим еще разок, - сказал майор. Вытащив золотой портсигар, он угостил Комзева и Волкова папиросами, затем кинул его в широкие загрубелые ладони, подставленные бойцом.
   - Дальше передавай.
   Волков затянулся дымом, не чувствуя крепости и запаха табака.
   - Подпустить бы автоматчиков на двадцать шагов, - сказал он. - Тогда минометы не страшны. Накроют и своих.
   - Ты, лейтенант, голова, - ответил Кузькин. - Черт, неужели прорвемся? Эх и колотить буду!
   - Вы же добрый человек, - усмехнулся опять старший лейтенант, посмотрев на громадные кулаки майора.
   - Я-то? Я добрый, а жизнь злая... Не стрелять, братцы! Штыками возьмем!
   И команду его шепотом бойцы передавали друг другу.
   Цепь автоматчиков поравнялась с бугром и вдруг остановилась. Из цепи вышел худощавый офицер с белым платком в руке. Махая платком, он теперь один шел вперед.
   - Это зачем? - удивился майор. - Говорить, что ли, хочет?
   - Не стреляй! - крикнул офицер по-русски. - Я буду вам делать предложение.
   - А что, можно поговорить, - сказал Кузькин. - Ребятки на бугре за это время лучше устроятся.
   - Не хитрость ли какая? - спросил Комзев.
   - Хитрость невеликая, - усмехнулся майор. - Думают целенькими нас взять. На бога взять!
   - Мне нужен ваш командир! - крикнул офицер.
   Осыпая песок, майор взобрался на бруствер. Офицер
   подошел ближе, вскинул два пальца к козырьку фуражки.
   - Обер-лейтенант Винер... Германское командование делает предложение. Воевать здесь не имеет смысла.
   - Это почему? - спросил Кузькин.
   - Наши танки далеко на востоке. Здесь можете только умирать. - Сухой, подтянутый, с бледными щеками, лет двадцати пяти, обер-лейтенант говорил спокойно и улыбался, только платок в его руке чуть приметно дрожал. - На вашу солдатскую честь не будет пятно. Вы дрались очень хорошо... Можете размышлять десять минут. Потом выходить без оружия. Мы даем вам жизнь. Это все... Надеюсь, сейчас не будут стрелять мне в спину?
   - Иди, милок, иди, - почти весело сказал Кузькин.
   Обер-лейтенант щелкнул каблуками, опять вскинул два пальца к фуражке.
   XIII
   Майор спрыгнул в траншею и покачал головой:
   - А не трус. Один пошел к нам... Слыхали? Дает нам жизнь. Вот расщедрился! - Он повернулся к бойцам: - Кто шкуру спасти хочет? Подходи сюда.
   Никто из бойцов даже не шевельнулся.
   - Не иначе этот обер-лейтенант какой-то специалист по пленным, хмыкнул майор. - У меня ездовой один раньше был мастером засолки сельди. Так он и генералов лишь на жирность отличал... Ну, еще десять минут погодим.
   - Через десять минут будет поздно, - сказал Волков, наблюдая за обер-лейтенантом, который подошел к цепи автоматчиков и скрылся за их спинами. - Тогда ударят минометы.
   - Пожалуй! - согласился Кузькин. - Чуток раньше начнем.
   - Я бы не ждал, - сказал Комзев.
   - Зачем спешить? - усмехнулся Кузькин. - Вон стоят как на параде. А коленки у них с минуты на минуту больше трясутся. Нервы тоже есть. И начнем выходить, будто решили сдаться.
   Передав это распоряжение бойцам, он взглянул на часы.
   - Как раз... Двинулись!
   Майор неторопливо выбрался из траншеи, оставив на бруствере винтовку. За ним поднялись остальные.
   В этот момент с высотки ударил пулемет. Быстро нагнувшись, Кузькин схватил винтовку:
   - За мной!
   Немецкие солдаты падали в траву. За треском автоматных очередей, частых выстрелов и стука пулемета Волков не услыхал собственного крика. Майор обогнал его тоже что-то выкрикивая... Две цепи сшиблись и распались на клубки. Волков увидел перед собой солдата и с размаху ткнул его штыком. Тот даже не застонал.
   Черной дырой открылся рот на искривленном от боли молодом лице. И опять Волков увидел майора Кузькича. Приподняв офицера, Кузькин швырнул его, точно мешок... Чем-то сильно обожгло бок Волкова. Он присел, так и не выдернув штык из груди хрипящего солдата.
   "К лесу! - билось в мозгу. - Еще немного..."
   По траве катались сцепившиеся люди, мелькали ножи, приклады. Длинными очередями стучал на бугре пулемет. Как шмели, жужжали пули. Теперь пулеметчики стреляли в немцев, бегущих от дороги. Выхватив из кобуры наган, Волков тоже выстрелил...
   До леса оставалось пробежать метров пятьдесят, когда на опушку выполз бронетранспортер.
   Волков упал, заполз в яму под кустом. Бронетранспортер, лязгая гусеницами, промчался в десятке метров от него. Многим ли удалось пробиться к лесу, он не знал. Гимнастерка на боку взбухла от крови, ладони его тоже были в крови. Постепенно голоса и выстрелы отдалялись, лишь на бугре по-прежнему стучал пулемет Там рвались мины, стелился белесый дым. Когда мины накрывали бугор, пулемет смолкал и опять начинал работать экономными, короткими очередями. Затем гулко простучала скорострельная пушка бронетранспортера...
   Волков решил ползти к лесу, но совсем близко услышал голоса. Немцев было двое. Они шли метрах в пятнадцати за кустами. Волков осмотрел свой наган. В барабане остались пустые гильзы.
   "Все, - думал он. - Это конец... А может быть, не заметят..."
   - Der Oberleutnant experementierte. Die alten Romer sagten ja: "Toten heijt; noch nicht besiegen..." [Обер-лейтенант экспериментировал. Римляне говорили "Убить - это еще не значит победить" (нем.)]
   Простучала короткая автоматная очередь.
   - Das ist schon der vierte Iwan, den ich heute ins Jenseits befordert habe. Das werde ich abends meiner Paula schreiben Ich schreibe ihr jeden Tag [Сегодня отправил на тот свет четвертого ивана Вечером напишу об этом Пауле. Я пишу ей каждый день (нем).].
   Затаив дыхание, Волков ждал, когда они уйдут, надеясь, что яма скрыта густой травой и его не заметят.
   Но трава прошелестела у самой головы. Он увидел заляпанные желтой глиной широкие раструбы сапог.
   Щелкнул затвор автомата.
   "Сейчас выстрелит, - устало подумал Волков. - Как просто .."
   - Halt, Richard! [Стой, Рихард! (нем )] Другой, унтер-офицер, шагнул к Волкову, стал расстегивать карман его гимнастерки. Под каской было молодое лицо с упругими, чисто выбритыми щеками На груди блестели какие-то медали. Он вытащил удостоверение Волкова и, коверкая русские звуки, прочитал:
   - Люй-тэ-нант Воль-ков...
   И мигнув одним глазом Волкову, как давнему знакомому, сказал:
   - Aufstehen! [Встать! (нем.)] А солдат, приземистый, с широким ртом и тяжелым подбородком, что-то быстро проговорил. Унтер-офицер кивнув, ответил, с интересом глядя на русского.
   Волков понял, что его сейчас должны убить. Холодная испарина проступила на лбу. И страшнее всего казалось то, что убьют не в бою, а лежащим на земле, как охотники добивают раненое животное, без всякой злости к нему, совершенно равнодушно. Стиснув зубы, чтобы не застонать от резкой боли, упираясь ладонями в мягкую траву, он приподнялся.
   - Gut, - засмеялся унтер-офицер. - Ich habe doch gesagt, das dieser Russe stur ist [Хорошо.. Я же юворил, что этот русский с упрямым характером (нем).].
   И немцы и деревья качались перед глазами Волкова, он даже не чувствовал собственного тела, ощущал дикую боль и хлюпающую в сапоге горячую влагу.
   "Это кровь... Сколько крови у человека? Пять литров".
   Ему стало вдруг смешно оттого, что вспомнил, как мать приходила в ужас, если он нечаянно обрезал палец.
   - Vorwarts! [Вперед! (нем)] - крикнул солдат.
   Унтер-офицер показал рукой на холм, где стоял теперь бронетранспортер.
   "Хотят расстрелять там", - подумал Волков.
   Кругом лежали трупы. Они застыли в неестественных позах, истыканные штыками, убитые пулеметной очередью, с проломленными черепами, иногда друг на друге, сцепившись мертвой хваткой. Немцы ходили, подбирали своих и оттаскивали к грузовикам. Волков будто сейчас заметил необычную ярко-синюю прозрачность воздуха. Невидимые с земли, где-то в синей дымке звенели жаворонки, как бы напоминая, что у живых всегда остаются их заботы.
   А немцы шли рядом, продолжая говорить и снова вспоминая какую-то Паулу.
   Волков тоже почему-то вспомнил Машу Галицыну и то, как один раз провожал ее из школы домой и она вдруг сказала: "Хочешь... если ты смелый, поцелуй меня". А затем стукнула его портфелем и убежала...
   Он облизнул губы, сухие, воспаленные и шершавые.
   - Halt!.. - проговорил унтер-офицер, склоняясь над убитым. - Mein Gott... Karl! [Стой!.. Мой бог... Карл! (нем)]
   - Du? - замахиваясь кулаком, прорычал солдат.
   - Пошел к черту!
   - Was? [Что? (нем.)] - заорал немец и поднял автомат.
   Волков почувствовал, как где-то у затылка толчками бьется кровь.
   Унтер-офицер напряженно, изучающе глядел на русского лейтенанта.
   - Komm! [Иди! (нем.)] - сказал он и толкнул Волкова.
   Длинная черная легковая машина с открытым верхом, за нею бронетранспортер проехали к холму. Когда Волкова туда привели, немецкие солдаты уже выстроились в каре. У холма группой сидели пленные. Все они были ранены. И теперь старались перевязать друг друга лоскутами рубашек. Унтер-офицер доложил что-то розовощекому, с тонкими усиками офицеру. На холме солдаты копали могилу.
   - А из наших все ж пробились некоторые, - тихо сказал Волкову раненый боец. - В лес ушли... Да вы сядьте, лейтенант. Еще стоять перед ними...
   Резко прозвучала немецкая команда, и шеренги словно окаменели. Несколько солдат подняли на винтовках тела двух убитых здесь пулеметчиков и медленно понесли к могиле.
   - Хоронят, что ли? - сказал боец. - Ну дела! Пулеметчиков наших хоронят. А думали, нам ямку откопали...
   С сиденья легковой машины встал пожилой длиннолицый немец. Он громко и сердито бросил несколько коротких фраз застывшей шеренге.
   - Так и есть, хоронят, - удивился боец. - Они ж их не меньше сотни побили! Во чудо! Энтот старик, должно, генерал их. Кабы знать, чего сказал...
   XIV
   Над лесом тяжело гудели "юнкерсы". Гул моторов доносился и от шоссе.
   - Надо передохнуть, - сказал Власюк. - Теперь мы, что иголка в стогу.
   Радистка устало села на пень.
   - Может, ошиблись летчики? - спросил Власюк.
   Андрей развернул карту и покачал головой.
   - Здесь...
   - Каких ребят потеряли! - вздохнул сержант. Грубоватое, точно вырубленное из камня и не отделанное резцом лицо его было хмурым, на поцарапанной веткой шее запеклась кровь.
   - Возможно, исправим рацию? - спросил Андрей.
   - Тут ничего не исправишь, - проговорила радистка.
   - Утиль, - махнул рукой Лютиков. - Де-факто, утиль!
   - Гудит как... Танки, должно, идут по шоссе, - заговорил Власюк. - Что сейчас в бригаде?
   - Известно что, - оживился вдруг Лютиков, как-то боком усаживаясь на землю. - Сейчас обед раздают. По точным сведениям: борщ, гречневую кашу и компот.
   - Насчет этого у тебя всегда были сведения, - хмыкнул Власюк.
   - Как же, - согласился Лютиков.
   - Ну-ка, доставай сухари! - перебил его Власюк и, покосившись на радистку, беззвучно зашевелил губами.
   - Об этом и речь, - невозмутимо кивнул ему Лютиков. - Теория есть: когда чувства громко не выскажешь, характер портится.
   - Высказывайте чувства как угодно, - проговорила радистка.
   Она сняла шлем и тряхнула головой. Смуглые тонкие пальцы быстро задвигались, поправляя волосы.
   Была в ее движениях какая-то сдерживаемая порывистость, а тонкие ноздри подергивались, и диковато блестели глаза.
   - Почему вас отправили? - спросил Андрей. - Других радистов, что ли, не было?
   - Не было!..
   - Эх, малявка, - хмуря как бы двойные, белесые сверху и темные ниже, широкие брови, вздохнул сержант. - Разве это женское дело? Угодила бы в плен. Что тогда?
   - Я не малявка, - вздрагивающим голосом проговорила она. - И так больше не зовите! Я младший сержант.
   - Узнали б отец и мать! Ремня еще всыпали, - усмехнулся Власюк.
   - Они давно умерли... Вообще плакать некому, - тряхнув опять головой, сказала радистка. - Ну, что еще интересует? Что? Думаете, я боюсь?
   - Так одно дело в штабе сидеть, а здесь другое, - примирительным тоном и несколько обескураженный ее дерзостью сказал Власюк. - Здесь либо ты убьешь, либо тебя. Ие для женщин это... Родом-то будешь откуда?
   - Из Мурома... Городок на Оке. Илья Муромец там жил Слыхали?
   Высыпая сухари из мешка, Лютиков поглядывал на радистку с затаенным интересом, двигая хрящеватым носом, будто принюхиваясь к каждому ее слову.
   От шоссе плыл тяжелый гул. И, казалось, работала громадная, плохо смазанная машина. Все созданное тысячами заводов Европы для уничтожения людей и разрушений катилось, двигалось сейчас к востоку по пыльным дорогам. И лес, точно прислушиваясь, стоял недвижимо, запятнанный косыми столбами мягкого света.
   - Куда пойдем, лейтенант? - спросил Власюк.
   Андрей и сам уже мучительно размышлял о том, что им делать, где искать потерявшуюся дивизию.
   - Куда? - проговорил он, стараясь, чтобы голос звучал тверже. - Здесь хутора есть. Выясним у жителей... была ли дивизия.
   - Ребят бы еще отыскать... иль захоронить.
   Власюк ладонью протирал немецкий автомат, солнечный зайчик игриво бегал на вороненом металле.
   - А по мне, если моритура случится, так начхать, где лежать. Пусть хоть мухи жрут, - выпячивая грудь и явно бравируя, заявил Лютиков.
   - Удовлетворим, - сердито пообещал Власюк. - Да и мухам в тебе жрать нечего. Одни кости, а в голове лишь язык болтается...
   - Опять же разговор, - Лютиков многозначительно выгнул брови. - Зачем солдату голова?.. Полковник скажет- "Кричать "ура". Интендант думает: "Он, сукин сын, этой штуковиной ест". А вообще-то голова нужна для усов.
   "Нет этот Лютиков совсем не прост, - видя, как грозно зашевелились усы сержанта и как дергаются губы Ольги, подумал Андрей. - Ему палец в рот не клади".
   - Сколько раз ты нужники чистил за эти байки? - спросил Власюк. - И все тебе мало. Уродится же такое! - Он покрутил головой, тронул пальцем свои усы и, не выдержав засмеялся. Улыбка делала лицо Власюка мягким и юным. И Андрей понял, что усы он вырастил для солидности, надеясь казаться старше своих двадцати лет.
   - К столу просим, - сказал Лютиков с таким видом как будто на грязной плащ-палатке лежали не ржаные сухари, а королевские яства. - Это ж пища...
   Рассказывают, в Китае императоры даже лягушек ели.
   - И верно, - сказал Власюк, отстегивая флягу. - Угощайся, Ольга. Ничего. Все обойдется!
   К вечеру они решили подойти к дороге. Лес тут выглядел совсем не как ночью: он был редким, запыленным. В траве, истоптанной коваными сапогами, поблескивали гильзы Жутковатым спокойствием веяло от косых теней под деревьями. Андрей не мог отделаться от мысли, что вот-вот из кустов ударят пулеметы.
   - Здесь Прохоров лежал, - сказал Власюк. - Часом бы раньше нас кинули, может, обошлось.
   - Смотри, - округлив глаза, шепотом произнес Лютиков - Кто ж это? У дороги стоит...
   Кто-то действительно стоял за деревом, и видно было плечо в зеленой гимнастерке.
   - Наши там! - обрадовался Лютиков. - Наши...
   Вот, бродяги!
   - Пошли, - скомандовал Андрей.
   У дерева стоял Климов, он был привязан стропами, и казалось, хочет сказать что-то страшное открытым красным ртом. По гимнастерке наискось углем, так, чтобы можно было читать с дороги, выведено: "Nach Moskau", и левая рука, подпертая сучком, указывала это направление.
   Еще трое убитых десантников лежали здесь. Власюк с бледным, изменившимся лицом осторожно, точно боясь доставить новые страдания мертвому Климову, начал резать стропы...
   - Ух! - выговорил, задыхаясь, Лютиков. - Ну погодь!.. Мертвого привязали...
   Ольга молчала, стиснув кулаки Блеклый луч солнца, пробивший листву этого дерева, падал в расширившуюся черноту ее зрачков.
   Около дерева валялась разорванная тетрадка в желтом переплете. Лютиков поднял тетрадь.
   - Он ее в сапоге носил Стихи тут были.
   - Стихи? - переспросила Ольга.
   В лесной тишине возник шум моторов и, нарастая, приближался.
   - Быстрее, Власюк! - скомандовал Андрей. - Едут, кажется...
   Они залегли в кустах...
   На дороге показался тупоносый бронетранспортер и грузовики. Рядами в кузовах сидели молодые солдаты, оживленно переговаривались. Андрей видел простые, веселые лица и ничего зверского не находил в них.
   - Климову еще месяц служить оставалось, - шепотом сказал Лютиков. Звал на свадьбу...
   Тыльной стороной ладони Ольга прикрыла глаза и отвернулась. Урча моторами, катились за деревьями грузовики с молодыми солдатами, потом мелькнул еще один бронетранспортер, и шум начал таять в лесу.
   Пока Власюк искал место, где хоронить убитых, Ольга развернула помятую тетрадь Климова. На уцелевшем листке было несколько фраз.
   Между двумя великими мгновеньями. - тихо прочитала она, замолчала и начала уже громче:
   Терзаться злобой и волненьями
   В житейской нашей круговерти,
   Любить и уходить - все то не ново.
   Между двумя великими мгновеньями:
   Мгновением рождения и мгновеньем смерти
   Дано сказать нам слово!.
   "Слово, - подумал Андрей. - Мало ли было сказано красивых, умных слов, мало ли написано книг! Но что значат все слова? Какие еще слова нужны людям?.."
   XV
   Повсюду на хуторах близ дороги стояли грузовики, танки, высвечивая фарами кусты, сновали мотоциклисты. И они ушли в гущу леса. Здесь было сумрачно, жутковато. Под ногами хлюпало. Упавшие стволы деревьев кривыми сучьями опирались на зыбкую почву.
   В темноте возникали непонятные шорохи, легкий хруст.
   Этот лес, испятнанный лунным светом, и бородатые мхи казались Андрею уже виденными давно, неизвестно когда, только знакомыми, словно возвращенными из какой-то другой жизни.
   К рассвету постепенно густеющий мрак будто смыл и лесные шорохи, и далекие взревывания танков. Утро занималось хмурое. Куда-то вглубь отступила таинственность ночного леса, и низинки укутала мягкосерая дымка. В небе загудели патрульные "мессершмитты".
   - Ну и местечко! - проговорил Власюк, останавливаясь у лесного болотца. - И до черта танков кругом... А дивизии нет...
   Лютиков горстями стал черпать холодную воду и пил ее шумно, словно запаленный конь.
   "Рацию бы сейчас", - думал Андрей, испытывая то, что может испытывать лишь глухонемой, узнавший что-то и неспособный рассказать.
   - Теперь еще суховину к дневке отыскать Они пошли вдоль болотца. Лес поредел. Вдруг межДУ деревьями затемнела соломенная крыша хатки.
   Белый аист стоял в гнезде. На поляне трудились пчелы с тихим деловитым гудением, пахло медом, и в траве ручьились цветы. Этот уголок земли, казалось, дышал мирным, еще не тронутым войной порядком жизни.
   Но у хатки, подмяв куст дикой смородины, блестел черным лаком "опель". Два офицера сидели за грубо сколоченным из березы столиком: один, плотный, с широким затылком и седеющий, расспрашивал о чем-то пасечника маленького, белого как лунь старика в холщовых штанах и такой же рубахе. Второй был молодой, в фуражке.
   - Мед лопают, - возмутился Лютиков. - Ну и гады!.. А? Двое только.
   Ольга, с искусанным комарами, осунувшимся за эту ночь лицом, взглянула на Андрея и кончиком языка быстро облизала сухие губы.
   - Без шума лучше... Живьем, - проговорил Власюк. - Зачем шуметь?
   - Живыми, конечно, лучше, - согласился Андрей, чувствуя, как пересыхает от волнения рот и как рождается неизведанный раньше азарт охотника. Штабные офицеры. Много знать должны...
   Молодой вдруг обернулся, и Андрею показалось, что их глаза встретились; екнуло, на секунду замерло сердце. Но тот уже смотрел вверх, где появилась эскадрилья низко летящих "юнкерсов".
   "Наверное, это безрассудство, - подумал Андрей. - Шоссе рядом... Но самолеты кстати: если хрустнет ветка, там не услышат... Чего я боюсь? Чего?.. Это же война".
   - Оставайтесь здесь, - сказал он радистке.
   - Нет, - испуганно прошептала она. - Я с вами...
   с вами!
   - Шоссе... Наблюдайте! Ясно? - вдруг охрипшим голосом сказал Андрей, и, боясь уже, что собственная его решимость иссякнет, а то, что одни называют благоразумием, другие - трусливой осторожностью, захватит целиком, он, стиснув зубы, быстро пополз вперед.
   Оба немца теперь глядели на строй "юнкерсов". Видимо, инстинктивно, когда десантники были рядом, пожилой офицер быстро обернулся, и челюсть его отвисла.
   - Не шевелиться! - тихо скомандовал Андрей. - Руки...
   Позади неожиданно грохнул выстрел. В машине, уронив автомат и царапая руками грудь, оседал шофер.
   А Лютиков, моргая ресницами, глядел на свой карабин, будто не мог поверить еще, что так легко убил человека. И в ту же секунду грузный офицер бросился на Андрея, выдирая из кобуры пистолет. Автоматная очередь дымной струей вошла ему в живот. Он боком свалился к ногам другого, побледневшего, оцепенело глядящего на автомат Власюка.
   - Руки подыми! - крикнул Власюк. - А то... Ну, быстро!
   - Сынки, - зашамкал вдруг беззубым ртом маленький, сгорбленный пасечник. - Та щё ж вы?.. Наедут со шляху и побьют. Тикайте!
   - А ты, дед, медом их кормишь! - негодующе произнес Лютиков. - Для тебя войны нет?
   Старик узловатой рукой подтянул штанину на левой ноге, открыв грубо тесанную деревяшку.
   - Я-то на трех войнах бился. Эге как бился!.. Уж девяносто рокив по земли хожу.
   Испуганный выстрелами аист кружился над пасекой. На двери хатки висело большое распятие: деревянный Христос покорно склонил голову, обвитую терновым венком, словно длинной ржавой колючей окопной проволокой, и с темного лика мученика смотрели угрожающие, строгие глаза. И лицо пасечника, морщинистое, темное, изрытое оспинами, чем-то напоминало распятие, только глаза были удивительно ясными, добрыми.
   Власюк заставил молодого офицера встать и связывал ему руки.
   "Как мы не заметили третьего в машине? - подумал Андрей. - Еще бы секунда, и нам конец. Он спал, наверное".
   - Як то, пан, - тряся белой головой, обращаясь уже к немцу, проговорил старик. - Так добре?
   Офицер лишь чуть растянул в злой беспомощной усмешке красивые губы. И Андрей догадался, что пасечник теперь утверждал какую-то высказанную раньше мысль.
   - Тикайте, сынки... Тикайте! Зараз наедут чертяки.
   - Не бойтесь, дедушка, - сказал Андрей. - Там ведь наблюдают.
   - Так... так. Диспозицию маете. А не вы булы тут в ночи?
   - Нет. А кто был? - спросил Андрей. - Куда они пошли?
   - Булы, булы, - закивал старик. - А пийшлы?..
   Хто знае. Може, на болото пийшлы, може, ще кудысь.
   - Напрасно беспокоитесь, лейтенант, - вдруг порусски, но с заметным акцентом сказал офицер. - Тех, кого ищете, уже нет.
   - Откуда вы знаете?
   - Нетрудно понять, - скривил губы тот.
   - Кто же тут был? - снова обернулся к пасечнику Андрей - Что говорили?
   - Люди... Хлиба просили, а его нэма. Трохи меду зъилы... Що ж тэпер будэ?
   - Вы, дедушка, нас не видели, - сказал Андрей. - И этих офицеров тоже. Не было никого, и все.
   - Ны було, - пасечник взглянул на мертвого офицера, и коричневые в розовых прожилках веки его дрогнули. - Ны було. А цэ як ж? И машина...
   - Машину в воду столкнем, - проговорил Андрей. - Глубоко здесь?
   - Тут зараз, - оживился старик. - Ось, бочажина. Машина-то добрая.
   - Война, дедушка!
   Лютиков уже вытащил из "опеля" чемодан. На сиденье кинули тело убитого офицера.
   - Давай-ка помогай, - толкая машину, скомандовал Лютиков пленному. Мед же лопал.