Русый Игорь. Время надежд (Книга 1)

   Резведать сперва бы, что это.
   Матрос подхватил свой автомат и вопросительно глянул на Андрея.
   - Растеряем друг друга, - сказал Андрей. - Идем все.
   С опушки рощи они увидели белые хатки дальнего села. По дороге, лязгая гусеницами, к этому селу катилась немецкая самоходная пушка, рассыпанным строем бежали автоматчики. Бой шел где-то за селом. Оттуда выскочил мотоциклист и, подъехав к самоходке, что-то крикнул, указывая на рощу. Затем он повернул опять к селу, торопя автоматчиков. Самоходка же медленно двинулась к роще.
   - Держись, братва, - тихо сказал Копылов, вытаскивая из кармана гранату.
   Ольга молча расправила на плече Андрея лохмотья гимнастерки, прикрывая ими бинт.
   Самоходка остановилась, надломив широкой гусеницей деревце. Высунулась голова офицера.
   - Null-sechs... Feuer! [Ноль-шесть.. Огонь! (нем.)] - услыхал Андрей его команду.
   От грохота выстрела над рощицей стайкой вспорхнули птицы. Снаряд разорвался у опушки леса. И там замельками фигуры людей.
   - Наши... Раз они туда бьют, - шепнул матрос. - А если гранатой самоходку? Ползу, лейтенант.
   И, не дожидаясь ответа Андрея, он пополз вперед.
   У села, захлебываясь, били немецкие пулеметы.
   Частые выстрелы самоходки наполняли рощу тугим звоном. А матрос уже находился возле деревца, подмятого гусеницей. Стоило теперь офицеру повернуть голову, и он сразу бы заметил его. Лютиков поднял автомат.
   - Если обернется, - выдохнул Андрей, - не жди...
   стреляй.
   Копылов привстал и швырнул гранату через борт.
   Самоходка дернулась, над ней взлетело облачко дыма, какое-то тряпье и офицерская фуражка.
   - Сдохла! - крикнул, вскакивая на ноги, Лютиков.
   А далекий лес будто шевельнулся, растекаясь по жнивью, оттуда неслись конники. Часть их завернула к селу, где трещали пулеметы, другие скакали прямо на рощу. Андрей понял, что это с боем прорывается какая-то часть. Взмыленные лошади быстро приближались, и сидевшие на них бойцы размахивали кто винтовкой, кто немецким автоматом, кто шашкой.
   Майор без фуражки, с головой, обмотанной грязным бинтом, держа в руке наган, подъехал к Андрею.
   - Вы эту стерву прикончили? - кивнув на самоходку, закричал он. - Ну, спасибо! А то у нас лишь два снаряда осталось. Хотели было израсходовать. Кто такие?
   - Выходим из окружения, - сказал Андрей.
   - Кричи громче. Я не слышу.
   - Из окружения, - громко повторила Ольга. - Лейтенант ранен.
   - А-а, - протянул майор, улыбаясь ей запекшимися губами. - А командовать, лейтенант, можешь? Роту дам тебе. У меня конников-то чуть осталось. А это пехота. В седле, как торбы с половой...
   Обогнав запряженную четверкой лошадей сорокапятимиллиметровую пушку, к ним подскакал седоусый казак.
   - Что? - спросил майор. - Громче!
   - Комдив приказал держаться здесь. Танки опять идут. Восемь штук.
   - Шакалы, - буркнул майор. - На хвосте второй день тащатся. - И закричал срывающимся голосом: - Коней увести в рощу!
   Неожиданно и оглушающе выстрелила пушка самоходки. Диким клекотом буравя воздух, унесся снаряд.
   Шарахнулись испуганные лошади. Столб разрыва поднялся около хаток, где уже двигалась пехота. Лютиков и матрос одновременно вспрыгнули на гусеницу самоходки.
   - Спекся, - глядя через борт, крикнул матрос.
   - Раньше бы глядеть надо, - сказал майор. - Эх, вояки!
   - Ведь гранатой порванный, - удивленно произнес Лютиков. - А стрелял...
   Седоусый казак, успокоив лошадь, проговорил:
   - Что, по-твоему, немец? И у них разные люди:
   который себя бережет, а который голову за ихнее дело кладет. Что бойцовая пчела: жало выпустил - и помер.
   - Здесь еще снарядов двадцать! - крикнул матрос. - Только пали.
   - Дельная мысль! - обрадовался майор. - Я тебе сейчас артиллеристов дам. А ты, лейтенант, командуй! - Он махнул рукой на восток, откуда явственно уже доносилась перестрелка. - Слышишь? Коридор нам пробивают.
   Через минуту спешенные бойцы заняли оборону вдоль рощи. Те, у кого имелись лопатки, окапывались.
   По дороге шла пехота, катились повозки, набитые ранеными. В небе тройка "юнкерсов" разворачивалась для бомбежки. Старшина-артиллерист подвел человека с бледным, испуганным лицом, в командирской форме.
   - Куда его теперь? - спросил он у майора.
   - Отдай коноводам, - приказал майор. - Если что...
   списать по-быстрому.
   Ольга расширенными, удивленными глазами смотрела на этого человека. Он вымученно скривил рот и отвернулся. Старшина подтолкнул его:
   - Шагай!
   - Экспонат, - добавил майор. - Немцам сдался.
   И его к нам послали, чтоб агитировал. Хочу довести живым.
   - Я его знаю, - тихо сказала Андрею Ольга. - В штабе был. Если бы не встретила раньше тебя... он мне даже нравился.
   - Обыкновенный предатель, - сказал Андрей.
   - Как понять это? Как?
   - Да... - ответил Андрей. - Жаль, на лбу ни у кого не написано...
   - Что? - спросил майор. - Давай командуй, лейтенант!
   Двое бойцов-артиллеристов и Копылов с Лютиковым уже выбрасывали трупы немцев из самоходки.
   Вой пикировщиков, разрывы бомб на дороге перемежались треском автоматной стрельбы. Когда самолеты отбомбились и пыль еще тучей застилала дорогу, с окраины села медленно выполз танк. Гулко ударила пушка самоходки, а за ней как бы тявкнула из-под куста сорокапятимиллиметровка. Земля вздыбилась далеко от катившегося танка, но и у самых гусениц сверкнул огонь. Тут же второй маленький снаряд рассыпал искры по его броне. И танк замер. А от села к нему двигался еще один.
   - В укрытия! - кричал майор. - Кончай беготню!
   Хлопцы, у кого гранаты? Пять человек сюда!
   Присев у дерева, он сказал Андрею:
   - Будешь тут, лейтенант. А я на фланге. Их тактика знакома. Обходить станут. Как тебя? Фамилия какая? Громче!
   - Жарковой, - ответил Андрей.
   - Ну а я Борисов, начштаба полка. Теперь и командир и начштаба.
   Махнув рукой, он побежал в рощу.
   - Болит? - спросила Ольга, глазами указывая на плечо Андрея.
   - Ничего, - ответил Андрей. - Теперь не до этого.
   Бухала пушка самоходки. Разрывы плескались около танков. И вдруг обе машины поползли назад.
   - Во, черти, - громко сказал какой-то боец - Под огнем на буксир взяли.
   Десяток снарядов, коротко взвизгнув, обрушились на рощу. Андрей понял, что немцы установили в селе артиллерию. И не видимые за хатами орудия били прямой наводкой. В дыму кружились сорванные листья.
   Андрей обхватил здоровой рукой плечи Ольги. Снаряд ударил в дерево, позади них. Ее тело дернулось, и он решил, что она хотела придвинуться ближе.
   - Ничего, - сказал он. - Ты не бойся.
   И вдруг левее тоже ударили пушки. В грохоте боя он различил и шум танковых моторов.
   "Обошли, - думал он. - Теперь раздавят".
   Возле него звякнули шпоры. Седоусый казак упал, тяжело переводя дыхание.
   - Танки прорвались, лейтенант! - крикнул он в ухо Андрею. - Четыре наших танка здесь. Отходить велено.
   - Наши? - переспросил Андрей. - Где майор?
   - Убит майор. Я до вас. Отходите!
   Над селом поднимались клубы дыма Огонь лизал там соломенные крыши. Дымилась и самоходка Потом он увидел, как из нее выскочил Лютиков, а следом и матрос.
   - Ольга! Это наши танки.
   Она даже не шевельнулась.
   - Что с тобой, Ольга? - крикнул он.
   - Переверни меня на спину.
   Лицо ее было спокойным, а в уголках губ чуть пузырилась кровь.
   - Ты ранена?
   - Вот, - сказала она. - Я вижу тебя и небо. Это хорошо... Андрей... наверное, меня убили.
   - Да нет... Нет! - И какой-то жесткий холод будто остановил его дыхание.
   Андрей поднял ее. Кто-то из бойцов хотел помочь.
   - Нет, - сказал он. - Я сам.
   Боль, от которой темнело в глазах, резала плечо.
   Он понес ее, обходя упавшие и расщепленные деревца, ничего не видя дальше перед собой, как будто на дорогу опустился густой, красноватый туман.
   VII
   Киев, точно больной после шока, оживал медленно и непривычно. Дымили еще развалины зданий, а из уцелевших кафе неслись бравурные марши. По Крещатику ходили немецкие офицеры, солдаты-регулировщики в касках стояли на перекрестках, суетились какие-то дельцы у магазинов.
   Казалось, немцы уже забыли о Волкове, пристроив к адвокату, работавшему в городской управе. Садовский достал ему аусвайс [Аусвайс - документ, заменявший паспорт (нем.).], намекнул, что пора заняться делом. И Волков с утра бродил по городу, разглядывая объявления, приказы.
   К Владимирской горке никого не пускали. Рядом с бронзовой фигурой князя, окрестившего десять веков назад в этом месте языческую Русь, торчали стволы немецких зениток. Старушки брели к лавре, где заунывно трезвонили колокола. Волков направился туда же.
   Около храма был черный рынок: из-под полы здесь торговали немецкими сигаретами, водкой, а открыто - просвирками, свечами, маленькими иконами. У ворот лавры толкались мужчины, которые совсем не походили на богомольцев.
   Возле дороги лежал когда-то могучий клен. Видно, повалила его не буря, а крохотные червячки, изъевшие сердцевину. Клен уже высох, и сами червячки, наверное, превратились в труху. А от корней буйно выбились молодые ростки. Волков невольно засмотрелся на упавшее дерево. Было что-то в зеленых ростках, окружающих погибшего исполина, символичное, как бы утверждающее непоколебимую, вечно обновляющую силу жизни.
   В толпе шла бойкая торговля.
   - Просвирочки освященные!
   - За Михаила-угодника тридцать рублей? Да креста на тебе нет! Вон божью матерь и то за двадцатку отдают.
   - Есть зажигалочки...
   Два монаха-чернорясника с церковными кружками в руках собирали подаяния на ремонт храма. Около развесистой липы здоровенный малый выкрикивал пропитым басом:
   - Убогому, пострадавшему невинно... истерзанному тюрьмами!
   Жалостлив русский человек. В шапку ему бросали двугривенные, иногда смятые рубли Какая-то старушка вытащила было из узелка просвирку, но он, скорчив рожу, хохотнул:
   - Это, мать, не едим.
   Заглядевшись, Волков едва не наткнулся на толстого полицая, должно быть следившего за ним.
   - Ты шо! Куда идешь?
   - А никуда, - проговорил Волков.
   - Як так? Шо за чоловик? - маленькие бычьи глазки полицая уткнулись в лицо Волкову. - Сдается, личность нездешняя. Куда идешь?
   Волков достал аусвайс, заверенный немецкой печатью.
   - Звиняйте, - сказал тот - Люди ж всякие ходят.
   Диверсанта утром тут спиймалы. Хай им черт! Бачили, шо робят? Комендатуру з усими нимцямы взирвалы..
   Полицай отошел и сел на упавший клен, внимательно разглядывая дорогу.
   "Что ему надо? - подумал Волков с откипевшей злостью. - Гад.. Еще день-два, и уйду в лес. Только бы достать оружие"
   Колокола лавры теперь звонили слитно и угрожающе. Старушки часто испуганно крестились.
   - Шнапса не угодно? Высший сорт, - проговорил кто-то на ухо Волкову. Он резко обернулся и узнал коммерсанта, находившегося с ним в пакгаузе.
   - О!.. Мы ведь знакомы, - вытаращил тот глаза - Рад... Очень рад. Честь имею!..
   За эти дни коммерсант будто помолодел: аккуратно уложенные редкие волосы его блестели, из кармашка нового пиджака торчала гвоздика. Он был чуть ниже Волкова, задирал голову, и выступающий кадык яблоком перекатывался в отскобленных до лощеной синевы морщинах.
   - Как говорится, с освобождением вас! И меня отпустили... учитывая обстоятельства. Хе-хе... Аполлон Витальевич Ковальский. Не забыли? Делом изволите заниматься?
   - Гуляю.
   - Хлеб-соль, однако, в трудах и поте лица нам достаются, - усмехнулся Ковальский, беря его за локоть. - Изволите служить?
   - Вам-то что?
   - Любопытствую. И разговор есть.
   - Я коммерцией не занимаюсь, - буркнул Волков - О чем говорить?
   - Коммерция - понятие широкое. Одни торгуют семечками, другие, можно выразиться, плодом ума своего, разными идеями. Людям все нужно. Если берут, отчего не торговать?.. Ах, звонарь-дьявол, то набатом гудит, то плясовую откаблучивает. Уметь же надо. Любой товар всучить надо уметь...
   Говоря это, Ковальский уводил Волкова дальше по аллейке, засаженной столетними липами. Кое-где стволы были исцарапаны осколками, в кронах проглядывала желтизна, напоминая о скорой осени.
   - И опять набат, - хохотнул коммерсант. - Испокон веков таким звоном Русь на бой подымали. Ох, намылит звонарю холку благочинный. Есть это в русской душе. Святая отверженность, что ли? Я так полагаю: всяк себе хозяин. Кому нравится поп, а кому его дочка. - Он понизил голос: Некоторые и теперь в леса идут.
   "Провокатор, - решил Волков, - но дурак".
   Ход мыслей человека, противоречивых и разнообразных, всегда бывает загадкой для другого, - известен лишь результат, выраженный словами и понятый соответственно тому, что ждешь от него.
   - Какого черта вам надо? - громко спросил Волков, отдергивая локоть.
   - Есть разговор... без дураков. Очень интересный разговор. А выдержки мало у вас, лейтенант.
   - Что?
   - Но в главном Сорокин, кажется, не ошибся, - пальцы торговца, будто железные клещи, стиснули его локоть. - И тихо... тихо...
   - Какой Сорокин? - растерянно и осевшим сразу голосом проговорил Волков.
   - Полковник. Ночью у вас был в камере разговор насчет суеты человеческой.
   - Кто же?.. Кто вы такой? - спросил Волков.
   - Надеюсь, поняли, что узнать это я мог лишь от Сорокина? - засмеялся Ковальский. - А кто мы такие и чего стоим - выяснят после нас. Да, лейтенант, задали вы мне хлопот, думал, потеряю из виду. Ну, теперь все хорошо. Вам, лейтенант, приказано находиться в моей группе.
   Волков лихорадочно соображал: "Если он провокатор, то как узнал о Сорокине... и о моем разговоре? Если нет - зачем его арестовали? Для чего сидел в пакгаузе?"
   - Кто вы такой? - сказал он. - И кто такой полковник Сорокин?
   - Отлично, - улыбнулся Ковальский. - Я думал, быстрее рискнете вспомнить. Полковник Сорокин формировал и мою группу. Вам он доверил самое трудное...
   Улыбайтесь, лейтенант. Мы же старые знакомые. Так вот, начнем работать. И никакой самодеятельности.
   Ясно?
   - Неясно... Почему?
   - Мало времени, лейтенант. И улыбайтесь! Еще не хотите поверить мне?
   - Но почему? - Волкова охватила непонятная злость. - Почему раньше не сказали?
   - Всякому овощу свой черед, - усмехнулся Ковальский, затем, глянув на него, серьезно добавил: - Не так все просто, лейтенант. И очень трудно вам было бы абсолютно естественно играть роль. Кстати, того бритоголового Рыбу встречали?
   - Нет.
   - С утра за вами бродил "хвост", а теперь, кажется, нет. Полагаю, начнут готовить к работе. Соглашайтесь, да не вдруг, не вдруг.
   - К работе?.. На немцев!
   - Именно, - взгляд Ковальского опять стал холодным. - Греки десять лет осаждали Трою и не могли взять. Но сдавшийся в плен греческий юноша Синоп рассказал троянцам о волшебном коне. Что было потом - знаете?.. Хороший разведчик может сделать немало... А у контрразведчика задача еще сложнее.
   - Но как вы нашли меня? - спросил Волков.
   - Помог случай... Хотели узнать, с кем встречается здесь адвокат Садовский. До войны еще к нему присматривались. Этот адвокат ловкая бестия. Жаден, беспринципен, а умен.
   - Даже умен? - переспросил Волков.
   - Всегда помните, что тот, кто рядом, кажется глупее нас. Однако это чаще лишь кажется. Вот еще запомните: дело идет быстрее, когда не пытаются много делать сразу... И в любой день утром вас будет ждать здесь человек, - он уже глядел мимо Волкова, на колокольню лавры. - Ну и звонарь, чертяка! Этого звонаря бы в оркестр. Люблю колокола. Думка заветная есть, чтоб в городах устроить оркестры из колоколов. Церквей-то на Руси еще много. И катился бы вечерний звон... Хорошо, а?
   - Послушайте, - сказал Волков, - мне одно неясно... Тогда следователь уверял, что кто-то дал показания, будто я немцами завербован.
   - Верно, - ответил Ковальский. - Но Сорокин и к тем хлопцам пригляделся...
   Насвистывая что-то веселое, как человек, у которого жизнь совершенно беззаботная, он зашагал прочь, ни разу не оглянувшись. Полицейский все так же сидел и курил, осыпая пепел цигарки на толстый живот. Волкову он едва заметно улыбнулся и начал кашлять, словно поперхнулся дымом.
   VIII
   Вечером пошел дождь. Густая осенняя тьма легла на Киев. Садовский вернулся поздно и, как обычно, сразу заглянул к Волкову.
   - Ну-с, - проговорил адвокат, растирая ладони, которые отчего-то всегда мерзли у него. - Какие новости?
   - Никаких, - ответил Волков.
   - А глаза сегодня повеселели. Да-с.
   Он будто и не смотрел на Волкова, занятый растиранием ладоней. Керосиновая старинная лампа горела плохо. Уродливая горбатая тень фигуры адвоката качалась по стене. До этого Волков считал его трусливым обывателем, и это как бы подтверждалось расплывчатыми чертами лица, мягкими руками, угодливым тоном.
   "Должно быть, - мысленно рассудил Волков, - часто в других замечаем не то, что есть, а лишь то, что сами придумываем".
   - Надоело все, - сказал он.
   - Это уже новость, - улыбнулся Садовский. - Всякий конец есть и начало. Газетку вот почитайте. Газета стала выходить. А я тем временем чай заварю.
   Он достал из кармана пиджака газету и вышел.
   Развернув газетный лист, Волков увидел отпечатанный жирной краской заголовок: "Сводка Германского верховного командования". Там сообщалось, что в битве у Киева захвачено 665 тысяч пленных, 3718 орудий, 884 танка... Ниже была статья: "Тайны Кремля".
   - Читаете? - Садовский вошел, неся маленький самовар и какой-то сверток. - Любопытные заметки. Тут вся правда. И мне довелось, так сказать... Хе-хе... Лисички кушают зайцев, волки - лисичек, и нет в мире виноватых. Вот оно что...
   Улыбка его в этот момент напоминала щель ножен, из которых вытащили клинок, а пухлые надбровья сдвинулись, окостенели.
   - Так оно в жизни. А редактор газеты знаете кто?
   И до войны был редактором. Говорят, крысы бегут с тонущего корабля. Но и разумные люди не остаются.
   У Плутарха есть мысль: "Невозможно встретить жизнь безупречную, поэтому создался для нас некий закон избирать только хорошие черты для выражения истинного сходства с образцом человека". Вероятно, цитирую не совсем точно, а смысл таков...
   Он развернул сверток, где был хлеб и нарезанная тонкими ломтиками ветчина. Одновременно взглянул на книгу "Житие", поинтересовался:
   - Это читаете?
   - Так, между прочим, - сказал Волков. - Хотел узнать, какого дьявола человек себя на цепь засадил?
   - Да, да, - кивнул адвокат. - Есть в русских людях такая одержимость. Для одержимых цель оправдывает любые средства, но эти средства потом заслоняют цель и становятся целью. Как древние греки еще установили: характер человека - половина его судьбы... Чаюто, чаю наливайте.
   Волкову была ясна теперь и цель предыдущих разговоров. Его уже "готовили", внушая определенную мысль.
   "Что же он думает обо мне? - размышлял Волков. - Наверное, каждый в других ищет то, что самому присуще. Это уже подсознательно: если я таков, значит, и другие не лучше... И он хитер. А что такое хитрость?
   Тоже ум... Но ум, придавленный страхом за маленькое благополучие, как росток, искривленный в ползучего урода. И, как все уродливое, хитрость мстит за это уродство людям... Не понятый еще закон жизни, что ли?"
   Садовский подметил его задумчивость.
   - Да, живем один раз... Кто в семнадцать лет не обрел идеалов, у того холодное сердце, но кто верит и к тридцати, у того нет ума.
   За окном, в шуме дождя, глухо проурчал мотор автомобиля, скрипнули тормоза. Адвокат настороженно вскинул голову:
   - Кто это сюда? - Он торопливо встал. - Посмотреть надо.
   Дверь он за собой прикрыл, и Волков ничего не услыхал, кроме шороха ливня. Затем вместо адвоката в комнату вошел лейтенант Мюллер. Он был в черном непромокаемом плаще. Капли воды стекали на пол,
   Молча кивнув, он снял плащ, сел к столу.
   - Итак, Волков, - проговорил он. - Наши танки идут к Москве... Что думаете?
   - Плохо, - кривя губы, ответил Волков.
   - Как офицер, вы понимаете, что, если армия разбита, надо быстро захватывать территорию страны.
   Они сидели друг перед другом за квадратным столом, оба лейтенанты, почти одинакового возраста, только Волков был в мешковатом клетчатом пиджаке, а Мюллер в щегольском, хорошо пошитом военном мундире и серой фуражке, на которой блестела кокарда - распластавший крылья орел.
   - Bitte... Пожалуйста, - сказал Мюллер, бросив на стол пачку сигарет. Он явно старался быть вежливым, но в изломе губ чувствовалась какая-то брезгливость. - Пожалуйста, Волков, курите... Ваши родители находятся в Москве?
   - Да.
   - Очень плохо... Мои родители живут в Бонне.
   Знаете?
   - Нет.
   - Уютный, тихий городок. Все родители надеются, что дети будут защитой. А Москва... Там сделают котел. Холодно, голод... такой конец.
   - Что ж я могу?
   - Мы хорошо награждаем, - пристально глядя на него, заговорил Мюллер. Немецкая пунктуальность в том и состоит, чтобы все угадать заранее. И очень точно выполнять... Я хорошо говорю по-русски?
   - Понятно, - кивнул Волков.
   - Думайте, Волков, думайте.
   - О чем?
   - О чем? - Мюллер удивленно вскинул брови, почти с детским любопытством разглядывая его. - Я говорил уже много. Не буду напоминать, чем вы обязаны германской армии. Это не по-рыцарски... Но вы любите свои отец, мать?
   Лейтенант Мюллер встал и надел плащ.
   - Завтра я приду. Хорошо думайте...
   Выйдя за ним на крыльцо, Волков проследил, как луч фонарика, рассекая полосы дождя, уперся в обляпанное мокрыми листьями колесо "мерседеса". Ярко вспыхнули фары, высветив узкие водяные потоки. И у Волкова появилось такое ощущение, как перед близким прыжком в холодную воду, где неизвестна глубина и неизвестно, что скрыто на дне.
   Садовский тоже стоял на крыльце.
   - Я уж испугался, - проговорил он. - Думал, заберут. А что ему надо?
   - Интересовало, как живу, - ответил Волков.
   - Вы уж это... - заискивающе сказал адвокат. - Я с вами откровенничал. Не выдавайте старика...
   Голос его на этот раз, однако, прозвучал фальшиво.
   "Завтра, - думал Волков. - Завтра... И отступать некуда".
   IX
   Утром, побродив по городу, Волков направился к лавре. Рынок только начинал действовать. Шлепая сапогами по лужам, ходили два тех же монаха с железными кружками. Суетились торговки, шепотом пересказывая новости. Какой-то человек, стыдливо наклонив голову, держал в обеих руках драповое пальто.
   Толстая рябая баба ощупывала материал.
   - Видите ли, у меня хворает дочь... ей необходимо питание, - говорил тот.
   Посмотрев на его бледное, осунувшееся лицо и, должно быть, поняв, что с этим стеснительным интеллигентом церемониться нечего, баба вытащила из сумки круглую буханку хлеба.
   - Будь ласка.
   - Это все?
   - А шо ж? - громко и визгливо закричала она. - Хлиба тоби мало! Що ж тоби? Мы хлибу цену знаемо.
   Гляньте, люди добрые!
   - Конечно, конечно, - испуганно согласился тот, отдавая пальто.
   Волков надеялся увидеть Ковальского, но его здесь не было. Не было и полицая с обвислым животом. На тот случай, если Мюллер возобновил слежку и придется объяснять, зачем снова ходил к лавре, Волков за кусок мыла, специально взятый из дому, выменял у бойкого кривоногого мужика полстакана махорки. Он собирался уйти, когда скуластый, азиатского типа парень в кепочке, с прилипшим к губе окурком, задел его плечом.
   - От Ковальского привет... Иди в лавру, к пещере.
   Не оборачивайся...
   Во дворе лавры, около храма, фотографировались немецкие солдаты. Богомольцы толпились у широко раскрытых дверей. К пещерам вела узкая дорожка Свернув на эту дорожку, Волков оглянулся. Позади никого не было.
   "Значит, мне еще не очень верят, - думал он. - А немцы поверили?.. У них больше оснований".
   И ему пришла мысль, что, будь он сам на месте того следователя Гыимзы, никогда бы не поверил странным обстоятельствам выброски пленного лейтенанта.
   А это факт. Значит, факт еще не истина. Чему же верил полковник Сорокин? Не такой он простак, чтобы верить словам.
   Осенние листья, как желтые мухи, падали с деревьев. У пещеры на камнях сидели двое. Волков узнал брезентовую куртку профессора Голубева, его суховатое лицо. А рядом сидел монах. Черная ряса обтягивала круглую спину, из-под клобука спадали длинные с желтизной, будто перепревшие, волосы.
   Волков остановился за кустом дикой акации.
   - Разве науки сделали людей добрее, отмели зависть, блуд? - сердито, запальчиво говорил монах. - Без веры и сиречь ученый человек в миру готов подобиться животному.
   - Какой веры, сударь? - вскинул брови профессор. - Здесь вопрос. Церковь использовала новые для того времени философские положения Аристотеля и обратила в догму. А любая догма тормозит развитие мысли. Как стоячая вода, разум без движения утрачивает силу, и легко возобладают инстинкты... Хм!.. Где теперь вы расположите бога? Небо заняли самолеты.
   И кстати, даже пятнышко от всевышнего не могут найти.
   Монах выдавил короткий смешок.
   - А врачи, которые режут сердца человеческие, могли узреть доброту там, и любовь, и печаль? Сподобился кто-нибудь в мозгах найти ум?
   - Хм, - как бы озадаченный этими доводами, сказал профессор.
   - Безверие гордыней питается, - торжествующе поднял руку монах. - И змий сйоих черев не ест. А люди тщатся познать непознаваемое. Смирись! Господь бог велик.
   - Да, - профессор чуть наклонил голову. - Удивительно. Как в библии записано? "Вначале было слово..."
   - "И слово есть бог", - добавил монах.
   - Когда-то ведь наши предки объяснялись жестами, - заговорил профессор. - Но этого было мало, требовался язык. И каждое найденное слово являлось откровением. Слово ценилось, как драгоценность. Оно имело божественную суть для человека. Итак, вы признаете земную основу религии?
   - А страх? - вставил монах. - Страх небытия?
   - Вот именно... Человек шагнул в этом за установленный природой рубеж. И его охватил ужас перед необъяснимым. Зачем он умирает? А утешение несла религия.