Рыбак Натан. Переяславская Рада (Том 1)

   Протиснулись в середину. Котелкин пал на колени, самозабвенно бил поклоны.
   Жаденов, стоя, неспешно крестился. Старенький поп пошел между народом.
   – Из каких краев, православные? – спросил, остановясь перед Котелкиным.
   Тот поцеловал руку попу.
   – Из Московского великого царства, батюшка.
   Жаденова досада брала. Снова теперь придется потерять время. Так и вышло.
   После службы вышли на майдан перед церковью. Старенький дед, подтягивая штаны, то и дело сползавшие, ударял себя правой рукой в грудь:
   – Я – дед Лытка. На Москве не слыхали про меня? – Не дождавшись ответа, посочувствовал московским людям:
   – А жаль, что не слыхали! Едете куда, православные?
   Жаденов сказал. Вокруг загомонили. Дед восторженно пояснял:
   – Бачите, – людей нема, одни бабы остались. И я над ними гетман наказный, а еще есть казак Терновый Максим, да из него вояка нехватский, потому – на одной ноге; когда паны ляхи утекать будут, так на одной ноге догонять неспособно...
   Дед Лытка толковал бы еще битый час, если бы не появился, хромая на деревяжке, Максим Терновый и не вмешался в разговор:
   – Может, где под Збаражем сына моего побачите, зовут Мартын, так скажите: «Батько говорит – нехай жизни за волю не щадит», а гетману от нас поклон передайте, пусть за нас держится, а мы за него. А будет беда и шляхты не осилим, то так и знайте – все пойдем до вас, в московскую землю...
   Дед Лытка сорвал с головы потертую шапку, ударил ею об земь так, что пыль поднялась:
   – Все чисто пойдем, и тут ничего шляхте не оставим, все огню предадим. Ежели Максим Терновый так сказал, так будет.
   Дед хотел еще что-то добавить, но батюшка легонько отпихнул его и повел Жаденова и Котелкина к себе – обедать. Вдогонку им дед Лытка кричал:
   – Так и знайте – все, как один, до вас, на русскую землю. Примете?
   Жаденов обернулся. Остановился и крикнул:
   – Московский царь и люди русские к вам с дорогой душой, люди! Будьте в том надежны.
   Котелкин, расчувствовавшись, смахнул пальцем слезу, которая набежала на глаза и туманила взор.
   Еще долго в дороге вспоминали Байгород, деда Лытку и Тернового.
   Котелкин в грамотку списал, что сказывал Терновый. А по сторонам уже бежали навстречу повозке колосистые поля. Сулили щедрый урожай.
   Дьяк Котелкин мечтательно повторял:
   – Злаки, злаки!
   Жаденов задумался. До гетманского табора оставалось немного.

***

   ...На шестой день пути от Байгорода Жаденов и Котелкин прибыли под Збараж, в село Восковец, в походную канцелярию гетмана, где их встретили Силуян Мужиловский и есаул Демьян Лисовец.
   Подъезжая к Збаражу, державцы попали, казалось, в другой мир. Все чаше встречались казацкие отряды, возы с военным снаряжением, татарские обозы. Глядя на татар, дьяк Котелкин отплевывался:
   – Как таких басурманов в союзниках держать?
   – Чтобы волю добыть, с самим дьяволом в союз войдешь, – сердито возразил Жаденов и тоном, не терпящим возражения, приказал:
   – Ты, дьяк, гляди, язык держи за зубами. Татары, не татары – сие тебя не касается...
   – Чин блюсти буду, боярин, – успокоил его Котелкин. – Не первый год в посольском приказе.
   В селе Восковец Силуян Мужиловский повел боярина и дьяка к себе.
   Расспрашивал про Москву: здоровы ли боярин Лопухин, дьяк Алмаз Иванов, князь Семен Прозоровский... О здравии царя не спрашивал, соблюдал чин.
   Котелкину это понравилось. Жаденов спросил о здравии гетмана. Мужиловский ответил Гетман уже с главными силами идет навстречу королевской армии. Со дня на день надо ожидать генерального сражения. Может быть, завтра тут будут гонцы от гетмана.
   Жаденов передал слово в слово, что поручил ему сказать князь Прозоровский. Силуян Мужиловский выслушал внимательно.
   – Гетман весьма рад этому будет и свою верность великому государю московскому покажет. Вы, панове, тут будете в безопасности. И мыслю – дождетесь гетмана тут. А воротится он с викторией, в том я уверен. Слова князя Прозоровского сам передам гетману, завтра еду к нему в табор.
   Жаденов спросил:
   – Может, и нам с тобой, полковник, поехать?
   – Там война, пан, а фортуна на войне непостоянна.
   Жаденов улыбнулся:
   – Для такой фортуны у меня сабля на боку.
   – То не посольское дело, – возразил Мужиловский.
   Дьяк Котелкин поддержал:
   – Мыслю, полковник рассуждает здраво.
   Жаденов больше не настаивал. Начал расспрашивать про Збараж. Сколько времени длится осада, сколько войска в замке? Мужиловский рассказывал.
   Осада началась двадцать девятого июня. В Збараже войско двух воевод – князя Вишневецкого и Фирлея. У них великие запасы ядер, пороха, пуль, продовольствия, солдат до пятидесяти тысяч, а также всем мещанам оружие выдали. Замок Збаражский – твердый орех, сразу не раскусишь. Гетманов замысел – окружить его со всех сторон – осуществился. Что гетман с главными силами ушел, о том в Збараже не знают. Все еще надеются: король с армией в спину нам ударит.
   Жаденов и Котелкин слушали сочувственно. Прощаясь, Жаденов заметил:
   – Желательно, пан полковник, чтобы о нашем присутствии в войске король и региментари Речи Посполитой не ведали. Государево поручение нам тайное...
   – Будьте покойны – не проведают, – твердо пообещал Мужиловский. – На том и кончим: дождетесь гетмана здесь.
   Мужиловский ушел. Котелкин, надев очки, разложил на столе бумагу, поставил медную чернильницу, приготовил свежие гусиные перья. Многое надо было записать: знал, как подробно будет расспрашивать князь Прозоровский.
   Склонив голову набок, прислушался. Жаденов лежал на скамье, руки положил под голову. Дьяк многозначительно сказал:
   – Стреляют, кум!..
   Жаденов отшутился:
   – Известно, не музыка играет.
   Дьяк не обратил внимания на шутку. Торжественно проговорил:
   – Под пушечный гром буду писать святую правду о сем крае дивном и о достойных людях края сего.

Глава 18

   Ранним утром пятого августа, перед битвой, Мартын Терновый лежал лицом вверх в высокой траве, под развесистым дубом в Зборовском лесу, поджидая своего полковника, которого он провожал к гетману. Всходило солнце, и небо над головой Мартына нежно розовело, обещая погожий день. Он знал, что через несколько часов начнется битва. Еще вчера ввечеру неприятный холодок щекотал сердце. Вспоминал Байгород, родителей, Катрю.
   Вокруг него шутили, смеялись, а ему казалось, что на самом деле людям невесело – они хотят лишь заглушить свою тревогу, свое беспокойство.
   Еще вчера думал, чем встретит его битва – пулей в грудь или обрушится на шею острой саблей, и тогда больше не увидит он своего Байгорода, Катри, родителей, не увидит, как идет дождь и как светит солнце, и не услышит зычного и сурового голоса полковых труб...
   Так думалось вчера, а нынче пришло удивительное спокойствие, и сердце наполнило уверенностью, и в глазах зажгло тот ровный и холодный огонек, который пригодится Мартыну, чтобы первым, перегнувшись через голову своего серого в яблоках коня, ударить саблей наотмашь, да так ударить, что в траву покатится вражья голова...
   ...Лежа в траве, он жадно пил терпкий утренний воздух. От травы веяло щекотным, горьковатым запахом мяты. Пошарив рукой возле себя, нащупал стебелек мяты, растер между пальцами и вдохнул в себя. Вспомнилось, как когда-то давно, в Байгороде, сидел он на опушке леса с Катрей. В небе плыло над ними сизое облачко, так же вот, как и сейчас, остро пахло мятой, полынью, и, словно то облачко, плыли их мечты о том, как счастливо заживут они когда-нибудь...
   В лесу было тихо. Только где-то в чаще куковала кукушка. И, может быть, эта тишина и задумчивый шелест травы наполняли сердце Мартына Тернового необычным и самому ему непонятным спокойствием.
   Солнечный луч, пронизав листву дуба, упал на лицо Мартына. Он зажмурился. Было приятно ощущать нежное прикосновение первого луча зари.
   Ровно и спокойно дышала грудь.
   Лежать бы так долго-долго... Бесконечно...
   Мечта на орлиных крыльях взлетает в небо, парит над миром, видит совершившимися стремления свои.
   В веселом сиянии радуги стоит родной Байгород.
   Вот сплетенный из свежей вербы тын, белеет хата за ним, синие петушки, намалеванные материнской рукой, улыбаются со стен Мартыну.
   Крепкая дубовая дверь отворена в сени, на завалинке, греясь на солнце, сидит отец и набивает люльку табаком, собранным на своем огороде. Мать возле клуни щедрыми пригоршнями сыплет зерно нетерпеливой птичьей стае.
   Гуси, утки, куры, индюки переговариваются по-своему, а на току, один в один, золотятся снопы нового урожая, и поодаль блестят на солнце косы, серпы, лежит оселок – все то несложное и верное оружие, с чьей помощью добыты налитые зерном тяжелые колосья.
   Ни отец, ни мать, ни сосед Саливон, хата которого по правую руку, не торопятся на панщину. Никто из них не поглядывает тревожно в сторону панского палаца, не ждет, что вот-вот появится оттуда управитель Прушинский. А бывало так: подойдет к тыну стражник Завирюха, скажет, словно пролает: «Пора тебе, Терновый, заплатить осып <Осып, очковое, ставщина и т.д. – различные виды сборов в пользу помещика.>, четыре мерки жита, да очковое, за два улья в саду. Рыбу ловил в понедельник в пруде, – так плати ставщину, да еще скотину пас на панском поле – плати попасное, а в лесу старуха твоя вчера желуди собирала – вноси, Терновый, желудное, а перемолол ты две копы снопов – так задолжал вельможному пану сухомельщину, да еще с прошлого года должен за вола рогатое».
   У старого Тернового задрожат руки, отчаянием нальются глаза, заплачет мать...
   Стражник строго продолжает:
   – Должен все это внести завтра.
   – Вол в прошлом году от болезни подох, – за что же я должен платить, пан стражник? – дрожащим голосом как можно спокойнее пробует умилостивить Завирюху старик-Терновый.
   Стражника не умилостивишь. Кладет в широкий карман поданный старухою пирог, в другой – последний талер, который берегли за иконой, и говорит грозно:
   – Что вол сдох, того пан управитель не знает, ты платить должен, то твоя повинность, ибо ты есть хлоп пана Корецкого, а моя милость тебе такая – еще неделю подожду. А коли через неделю не внесешь, будешь бит киями <Киями – палками.> на панском дворе. Смотри, Терновый!
   ...Нет никого возле тына. И не будет. И кланяться в пояс нет нужды.
   Только пышные мальвы клонятся там к земле. Никто не придет от пана, – ведь нет ни стражников, ни управителя, – за самую Вислу поубегали.
   Сидит спокойно на завалинке Максим Терновый. Веселая радуга сияет над Байгородом. Но что это?
   Косматые тучи закрывают радужное сияние. Стражники потащили на панский двор Максима Тернового. Со свистом падают на спину палки.
   Стражники бьют старательно – сам управитель Прушинский стоит сбоку и, притопывая ногой, говорит:
   – Бейте сильней, пся крев, пусть знает, подлый хлоп, что то значит пану чинш не платить, да всыпьте еще за то, что породил выродка гультяя, который к Хмелю ушел...
   Максим Терновый кусает землю от боли, но молчит. Не услышат палачи его стона. Может, только к одному Мартыну сердце его взывает.
   ...Снова солнце, и тает седая грозная туча. Тихо в Байгороде.
   Мартын Терновый открыл глаза. Над ним развесистый дуб, солнце скрылось за тучи, заржал конь.
   Он сел, расправляя плечи, оглянулся. Кони – его и полковничий – щипали траву в стороне, то и дело подымая головы и к чему-то настороженно прислушиваясь. Мартын вскочил на ноги.
   В небе, над лесом, сплошною стеною двигались дождевые тучи. Запахло влагой. Стремительный ветер промчался среди дубов и взвихрил траву.
   Донеслись голоса. Мартын подошел к лошадям. Поправил поводья. Глянул в небо. Напрасно было ждать солнца. А ему только что виделась радуга. И он снова подумал о предстоящей битве и теперь уже думал по-иному, ощущая в сердце нетерпеливое ожидание, словно то, что привиделось, понуждало его скорее мчаться навстречу врагу.
   Когда из чащи появился полковник Данило Нечай, Мартын уже сидел верхом и, держа за повод полковничьего коня, поехал навстречу. Нечай вскочил в седло. Внимательным взглядом смерил Мартына.
   – Что зажурился? Смерти боишься, казак?
   – Не впервой встречаться с ней, – хмуро ответил Мартын и поехал вслед за полковником.
   ...Час спустя Мартын Терновый сидел на высоком дубе, притаившись среди густых ветвей, и внимательно наблюдал за тем, что происходило на правом берегу Стрыпы. Внизу, под дубом, в овраге, прятались дозорные, держа в руках уздечки, готовые мигом метнуться с донесением к полковнику Нечаю. Моросил дождь.
   Однако Мартыну, сквозь пелену дождя, хорошо было видно, как на том, правом берегу спокойно разворачивалось в две колонны коронное войско, должно быть и не подозревая, что за полмили от них стоит гетман. Мартын видел, как конники со стальными крыльями за плечами и закованные в латы рейтары («немцы», – догадался Мартын) спокойно двигались к переправе. Чуть левее, к другому мосту, спускались драгуны и артиллерия, а за ними, далеко, насколько достигал взор, растянулся жолнерский обоз. Внезапно Мартын заметил среди драгун белое знамя, возле которого тесно гарцовали всадники. «Надо полагать, король», – решил Мартын.
   Всадники со знаменем приблизились к берегу, и Мартын мог даже разглядеть их лица. Уже доносились крики региментарей, скрип телег. Вот уже на левый берег выметнулись первые всадники и начали строиться в ряды, а один из всадников, в латах, с голубым плащом через плечо, показал рукой на юг.
   «Указывает в сторону Озерной, на Збараж», – понял Мартын.
   Что ж, пора было посылать гонца к полковнику. Свесившись с дерева.
   Мартын сказал Семену Лазневу:
   – А ну, Семен, мотай к полковнику, скажи – уже переправились...
   Мартын продолжал наблюдать, только ухо ловило, как за спиной бешено ударили о землю копыта. А перед ним на левый берег текли двумя ручьями жолнеры, и те, кто перешел реку, начали выстраиваться вдоль берега в долине, ожидая, пока все войско переправится. Одну за другой начали переправлять пушки, за ними на телегах везли ядра.
   Среди всадников на берегу было заметно беспокойство. Всадник в латах и в голубом плаще, в котором Мартын теперь безошибочно узнал региментаря, уставился в сторону оврага, куда ему указывал рукой другой всадник. Потом, точно не соглашаясь с ним, махнул рукой и отвернулся.
   Тут над лесом взвились к небу синевато-белые дымки, и первые ядра со свистом легли за переправами.
   Мартын мигом скатился с дуба и вскочил в седло. Он успел только выехать из яра, как рядом с ним, в поле, точно на крыльях, вынесся его полк и впереди, с обнаженной саблей и с перначом за поясом, летел Данило Нечай. Видно было, что он краем глаза заметил Мартына. Мартын врезался своим конем в шеренгу и очутился подле Нечая. С этой минуты Мартын уже видел перед собой только стену гусаров и драгун и летел на нее, гонимый какою-то дивною, могучею силой.
   – Слава! – загремело над полем.
   Ответил всем сердцем, всем дыханием, сколько было в груди:
   – Слава!
   И все казаки кричали:
   – Слава!
   А затем перед ним, точно из-под земли, выросли два драгуна, и один из них замахнулся на него саблей. Подчиняясь какому-то дивному чувству, владевшему им, Мартын скатился с седла под брюхо коня, держась за стремена руками и ногами. Драгунская сабля черкнула седло, и тогда Мартын появился в седле с правой стороны и, перекинув саблю в левую руку, внезапным ударом свалил драгуна с коня. Но вот перед ним вырос другой, выставив вперед длинную пику. В тот же миг этот другой упал. Мартын увидел, как сзади драгуна ударил по затылку перначом Нечай, и услыхал команду полковника:
   – Разворачивайся лавой! Сотники, вперед!
   Весь полк понесся к берегу, отрезая королевскому войску дорогу к отступлению.
   Справа оглушительно били пушки, и уже катился над полем короткий крик татар:
   – Алла!
   Это перекопский мурза Карач-бей выводил из леса свои отряды. Мартын с казаками уже достигли берега и заняли спуск к переправе.
   Гусары прокладывали себе дорогу пиками. Многие из них спешились и целились в казаков из мушкетов. Мартын услыхал, как польский региментарь, тот самый, которого он заметил еще во время переправы, что-то закричал гусарам и первым кинулся на казаков, чтобы проложить дорогу к переправе.
   «Тут, видно, будет мне конец!» – мелькнуло в голове Мартына.
   Глянул вправо и увидел, как стройными рядами шли к берегу немецкие рейтары.
   – Что, жарко, брат? – услыхал Мартын над ухом и, оглянувшись, узнал донского казака Семена Лазнева. По щеке у него бежала кровь, черный чуб прилип ко лбу, конь тяжко храпел.
   В эту минуту конь под Мартыном споткнулся, и Мартын скатился через голову коня на землю. Он не успел подняться, как на него замахнулся саблей рейтар. Мартын увидел над собой багровое лицо, осатанело выпученные глаза.
   Отклоняясь от удара, Мартын защитил себя саблей, выставив ее перед собой наискось. Но, наверно, ему пришлось бы худо, если бы Семен Лазнев не налетел, как вихрь, на рейтара сбоку и не свалил его с ног ударом сабли в лицо.
   – Пропадай, немец! – крикнул Лазнев, вонзая ему саблю между глаз.
   Мартын вскочил на ноги. Конь лежал, убитый пулей. Лазнев протянул ему руку, помог подняться.
   – Держись, Мартын, – крикнул Лазнев и, заметив впереди всадника в голубом плаще, стремительно поскакал к нему.
   – Принимай гостинец от русского казака! – лихо закричал Лазнев, и оттого ли, что налетел он, как вихрь, или оттого, что кричал весело, или по какой-нибудь иной причине, – но Мартын увидел, как всадники с обеих сторон расступились и дали место для поединка. Но региментарь, видно, не был согласен на поединок и, повернув коня, злобно прикрикнул на своих жолнеров, а те уже повернулись спиной к своему командиру и скакали прямо на другую засаду, где их ждали казаки полковника Громыки.
   Вынужденный защищаться, всадник в плаще кинулся навстречу Лазневу, но казак, уклоняясь от ударов, бешено кружился вокруг него, и региментарь волей-неволей вертелся на месте, а за ним летел и его голубой плащ. Лазнев улучил минуту и умелым ударом выбил саблю из рук всадника.
   – Сдавайся! – люто крикнул он, и региментарь поднял руки, скатываясь с коня.
   В тот же миг Мартын схватил коня за уздечку и вскочил в чужое седло.
   Гусары и драгуны бешено отбивались в низине. Стоявшие там польские пушки, развернувшись для боя, не успели сделать ни одного выстрела.
   Казацкая пехота полковника Гладкого стремительным ударом захватила их.
   Только с другого берега Стрыпы били пушки, но уже к ним подходили полк Богуна и татары.
   Десять тысяч рейтар и пять тысяч жолнеров стеснились у плотины, готовясь оттуда нанести фланговый удар казацкому войску, и дать возможность уйти на правый берег королю с его многочисленной свитой.
   Мартын слышал, как в лесу грянули трубы, и увидал, как несколько десятков трубачей на белых лошадях вынеслись на опушку, а за ними широкой лавой выкатились казаки. И впереди лавы увидел Мартын всадника, за которым скакал казак с белым бунчуком.
   – Гетман, гетман! Слава гетману! – прокатилось над полем боя, и этот клич подхватили все.
   – Гетман, гетман! – кричали казаки, и, должно быть, до гетмана тоже донесся этот крик...
   Мартын и Лазнев стояли в рядах своей сотни, готовые кинуться в бой, едва только сотник махнет перначом. Но сотник, как и они, смотрел в сторону леса.
   Гетман махнул саблей в направлении плотины, и конники, мчавшиеся за ним, точно подхваченные сильным ветром, кинулись на рейтар и жолнеров. В этот миг сотник тоже махнул перначом и вывел сотню в бой.
   Мартын и Лазнев скакали рядом. Перед ними красовался в галопе аргамак Нечая.
   – Гляди, – толкнул локтем Мартына в бок Лазнев.
   Окруженный свитой, летел на вороном коне Хмельницкий, держа в вытянутой руке саблю. За поясом у него Мартын увидел булаву. Лицо гетмана было сурово. Казак с бунчуком в руках, скакавший позади, яростно озирался вокруг и кричал:
   – Слава!
   Гетман вдруг обернулся к нему и что-то крикнул, что – Мартын не разобрал, но, должно быть, что-то гневное, ибо казак замолчал.
   В этот миг Мартын почувствовал, что должен скакать за гетманом, и куда укажет он саблею, туда Мартын и кинется стремглав. Мартын понял, что между этим чувством и тем, о чем мечталось утром в лесу, есть прямая связь, и, поняв это, Мартын снова ощутил в сердце такую же могучую силу, как и в начале боя.
   – За волю, за веру! – услыхал Мартын клич гетмана. – Вперед, казаки!
   Мартын тоже закричал:
   – За волю! – и услышал, как рядом, в лаве, эти слова: «За волю!» – кричали Семен Лазнев, Андрей Пивторадня, Микита Горлица, и, оглянувшись, увидел вдруг Нечипора Галайду, который скакал в рядах и кричал:
   – За волю!
   И этот крик: «За волю!», летевший над полем битвы, зажигал в сердце Мартына такую отвагу и мужество, что он понял: смерть ему не страшна.
   ...Нечипор Галайда тоже заметил Мартына Тернового, но лава выгнулась полумесяцем, и когда он еще раз кинул взгляд в ту сторону, то Мартына уже не увидал. Он дал шпоры коню и несся, как вихрь, по полю, на железную стену рейтар, – они с колена били из мушкетов по казацкой лаве. Недалеко впереди размахивал саблей полковник Громыка, что-то кричал казакам, но Галайда ничего не разобрал: в этот миг загрохотали пушки с польского берега, и только по взмахам полковничьей сабли Галайда понял, что тот приказывает спешиться и залечь.
   Галайда, как и все казаки, соскочил с коня и, потянув его за повод, заставил лечь перед собой. Быстро приготовившись, он начал насыпать на полку ружья порох. Случайно глянув перед собой, увидел, что полковник Громыка, выпрямившись во весь рост и повернувшись к рейтарам спиной, кричит на кого-то в лаве, а рейтар, скрытый за холмом, целит полковнику в спину. Галайда вскочил на ноги и в два прыжка заслонил собою полковника.
   Выстрела он не слышал, но что-то горячее и острое вошло ему в грудь, и больше ничего Нечипор Галайда не помнил.

***

   ...В ту ночь, пятого августа, Федор Свечка, сидя в своем шатре в Зборовском лесу, облизывая языком засохшие губы, склонялся над доской, лежавшей на двух чурбанах. На желтом листе пергамента писал:
   "...Кровавая сеча длилась до вечера. Только страшный дождь и темень остановили славное войско гетмана. Ляхам удалось разрушить мосты и бежать в город, но оставили они на поле боя в руках казаков восемнадцать тысяч пленных, сто возов с войсковым снаряжением, пятьдесят семь пушек и ядер великое множество.
   Зрел я, как гетман Богдан скакал впереди лавы и рубился, как простой казак, и под гетманом упал конь, раненный в голову, но какой-то казак отдал ему своего коня, и гетман снова был в седле. А было еще так, что вражеские пушки укрылись между двумя холмами и оттуда палили по казацким лавам, тогда однорукий казак пробрался во вражеский табор, подпалил возы с порохом и сам погиб при взрыве. Казаки мне потом сказали: зовут его – Федор, а на прозвище Кияшко. Да будет славен его подвиг и известен роду людскому.
   И еще славу великую добыл донской казак Семен Лазнев, полонив немецкого генерала Донгофа, да еще взял в полон десять рейтар и королевского бунчужного. Ходили донцы в битву плечо в плечо с нашими казаками и бились, как львы, и после боя гетман всех их благодарил, а наказному атаману донскому Алексею Старову подарил со своего плеча саблю, а атаман Старов свою отдал гетману, и которые при том казаки были, кричали: «Слава!»
   Взятые пленники, в великом страхе пребывая, перед гетманом на колени пали, и был среди них полковник немецкий Вольф, да князь Любомирский, да еще много шляхтичей, и сказывали они, что король Ян-Казимир и канцлер Оссолинский едва в полон не попали и теперь где-то скрываются в таборе. И пленные сказывали, что войско короля и его региментари в великом расстройстве пребывают.
   После битвы велел гетман значковым от каждого полка счесть, сколько полегло недругов и сколько наших. И значковые сочли, и выходит – недругов полегло одиннадцать тысяч, наших, – две, а может, и того меньше. Только от мушкетов много понесли потерь.
   Из города Зборова от городского поспольства приходили к гетману в лагерь гонцы, и говорено теми гонцами, что мещане не хотят быть под королем и чинить гетману помехи не станут, а, напротив, всякую помощь подадут, только покорно просят, чтобы татар гетман близко не подпускал.
   Еще сказал мне сын гетмана, Тимофей, что простой казак из полка Данилы Нечая, по имени Мартын, а на прозвище Терновый, врезался в королевскую охрану и порубил двух знаменосцев, и королевскую хоругвь у них отобрал, а отбивши, привез в гетманский табор. Теперь та хоругвь лежит в шатре у гетмана..."
   В чернильнице не стало чернил. Свечка положил перо. Как раз собирался написать несколько слов и о себе, – ведь и он был в бою, и ему довелось изведать и страх, и радость успеха, – но в чернильнице было сухо.
   «На себя и нехватило», – горестно подумал он и вышел из шатра набрать воды, чтобы развести новых чернил.
   Однозвучно шумел в листве дождь, захотелось спать, решил лечь, тем более, что, наверное, завтра на заре снова начнется битва. И Федор Свечка воротился в шатер и вытянулся на кошме. Вскоре заснул. Ему снилось, что он скачет на коне с саблей в руке, а перед ним стеной стоит коронное войско, но он слышал за своей спиной голос гетмана:
   – Глядите, казаки, каков Федор Свечка, – один всех врагов на поединок вызвал.
   И вдруг Федор Свечка видит, как навстречу ему выходит покойный митрополит Петр Могила, держа в руке книгу, и протягивает ее ему. Видит он, что на переплете написано его имя. И уже нет ни шляхты, ни казаков, а вокруг луг зеленый, и по тому лугу идет дивчина с полными ведрами воды. И Федору Свечке хочется, чтобы она перешла ему дорогу, но вместо того дивчина выливает воду на землю и переходит дорогу с порожними ведрами...