Страница:
– Добро.
– Добро.
– Добро.
Гетман усмехнулся в усы. Это была победа. Напрасно Капуста так беспокоил его своими подозрениями. Даже упрямый Нечай, и тот поднял пернач и густым басом произнес:
– Добро.
Глава 23
Глава 24
Глава 25
– Добро.
– Добро.
Гетман усмехнулся в усы. Это была победа. Напрасно Капуста так беспокоил его своими подозрениями. Даже упрямый Нечай, и тот поднял пернач и густым басом произнес:
– Добро.
Глава 23
...Чауш Осман-ага, посол турецкого султана, въезжал в Чигирин. Со стен крепости ударили пушки. Двадцать один раз пророкотали залпы в честь посла. Ветер заклубил пыль. Золотистый чигиринский песок взвился вдоль дороги, искрился на солнце, слепил глаза.
Иван Выговский и Тимофей, в сопровождении полковников Нечая и Глуха, с большим конвоем казаков, встречали посольство за городом. Спешились и пошли пешком навстречу золоченой карете, в которой сидел султанский посол.
Чауш Осман-ага важно вышел из кареты. Солнце бросало в глаза турку снопы веселых лучей. Выговский и полковники поклонились послу. Он ответил низким поклоном. Полный, приземистый Осман-ага заплывшими, маленькими глазками, которые, точно зверьки, выглядывали из-под мохнатых седых бровей, с любопытством посматривал на полковников. Он улыбнулся, узнав гетманского сына Тимофея. Несколько лет назад чауш встречал его в Бахчисарае. Он напомнил об этом Тимофею.
– Много воды уплыло, – ответил Тимофей.
– И все в Черное море, – загадочно усмехнулся чауш.
– Чем больше воды в Черном море, тем легче нашим чайкам по морю ходить, – отозвался Тимофей, посмотрев в упор на чауша.
Тот закусил губу и замолчал.
...Заиграли трубачи. Послу подвели коня, которого выслал ему навстречу гетман. Он легко, несмотря на свой возраст и полноту, вскочил в седло. Полковники тоже сели на коней. Тронулись. Снова грянули пушки со стен крепости. Впереди ехали трубачи, за ними хорунжие с развернутыми знаменами. По сторонам личная стража посла – сто янычаров, посредине – посол, на полшага от него, почти рядом, генеральный писарь Выговский, чуть поодаль – Тимофей, Нечай и Глух. За ними на двадцати лошадях, покрытых лазоревыми попонами с гербами султана, везли подарки, предназначенные гетману.
Щурясь, Осман-ага покачивался в седле. Повсюду на улицах стояло множество людей. Женщины, одетые по-праздничному, с открытыми лицами, без стеснения разглядывали посла. Дети бежали за янычарами и что-то кричали.
Гремели пушки, играли трубачи, ветер чуть колыхал тяжелые бархатные знамена. Осман-ага довольно улыбнулся. Он вез вечный мир и милость великого султана в столицу Украины, в Чигирин.
Ударили в тулумбасы. Кортеж приближался к гетманской резиденции. От самой улицы через ворота, вплоть до крыльца, был разостлан ковер.
Гетманская стража застыла неподвижно, отставив в сторону пики. На крыльце ждал гетман с полковниками.
Чауш остановил коня у ворот и соскочил наземь. Ему поднесли шкатулку, завернутую в белый шелк. Он взял ее в руки и ступил на ковер. Трубачи затрубили еще громче. Последний салют потряс воздух. Чауш Осман-ага, посол султана, преклонил колено перед великим гетманом Украины Зиновием Богданом Хмельницким. Гетман пошел ему навстречу, взяв под локти, поднял и обратился к нему по-турецки. Полковники расступились. Гетман и чауш Осман-ага вошли в гетманскую канцелярию.
...Богдан Хмельницкий сидел в глубоком кресле, откинувшись на высокую резную спинку. За креслом стояли полковники. По правую руку Хмельницкого, держа гетманские клейноды, стоял генеральный бунчужный Василь Томиленко, рядом с ним – генеральный подскарбий Иванич. Тут же были генеральный писарь Выговский и генеральный обозный Федор Коробка.
– Великий гетман Украины, – заговорил Осман-ага, – наидостойнейший из монархов религии Иисусовой, наиблагороднейший из народа христианского, преславный князь Богдан Хмельницкий, коего старость да будет счастлива, повелел мне наисветлейший и могущественнейший властитель непобедимой Порты сказать тебе: прими подарки от султана и грамоту с условиями вечного мира, которые я привез тебе.
С этими словами Осман-ага поднес гетману турецкую саблю в серебряных ножнах, с эфесом слоновой кости, гетманскую булаву, усыпанную драгоценными камнями, знамя. Гетман своими руками принял подарки. Поднявшись, он поклонился чаушу и ответил:
– С добрым сердцем и светлыми намерениями обратились мы к ясному султану. В мыслях у нас мир и справедливость, и хотим мы жить в мире с могучим султаном. Рад видеть и слышать тебя, великий посол Осман-ага.
Отдохни после дороги, а завтра начнем переговоры с верой в сердце и ясностью в мыслях.
Он не спал ночь, своей рукой переписывая и переводя с турецкого на украинский язык предложения султанского визиря. Перед чтением Осман-ага поднялся и, поклонясь гетману и полковникам, сказал:
– Султан велел передать: в будущей войне против Речи Посполитой велено будет орде Ислам-Гирея стать с вами под одно знамя, если условия, которые прочтет сейчас достойнейший визирь Выговский, рада и гетман утвердят и приложат к ним свою руку.
Осман-ага сел. Выговский вопросительно посмотрел на гетмана.
– Читай, писарь, – сказал Хмельницкий.
Полковники насторожились.
Выговский откашлялся, поднес к глазам лист и ровным голосом начал читать:
– "Договор между гетманом Украины и султаном турецким..."
– Дозволь, гетман, перебить, дело неотложное...
Все повернули головы к дверям, откуда раздался голос Лаврина Капусты.
– Говори, – недовольно махнул рукой гетман. – Что там стряслось?
Полковники переглянулись. Чауш Осман-ага с любопытством глядел: что могло случиться? Капуста сделал шаг вперед и сказал то, о чем гетман знал еще вчера:
– Послы польского коронного гетмана Потоцкого прибыли в Чигирин и просят у гетмана аудиенции по срочному делу.
Чауш Осман-ага наклонился к толмачу. Тот проворно перевел ему слова Капусты. У чауша мелькнула мысль: во-время заключает договор с гетманом Высокая Порта. Нет, не ошибся он, когда горой стоял в Стамбуле за этот договор. Если поляки заискивают перед Чигирином, это что-то значит.
Хмельницкий пожал плечами и, как бы раздумывая, молчал. Все это было договорено еще вчера. Пусть чауш увидит – не одна Порта заинтересована в Украине. Похоже, что сообщение Капусты произвело впечатление на посла.
– Нет у меня сейчас времени, – сказал Хмельницкий, – передай послу, придется панам обождать.
Капуста вышел. Осман-ага закрыл глаза. Солнце заливало большую залу.
Посол обмахивался опахалом. Выговский откашлялся и начал читать:
– "Первое. Султан турецкий дозволяет войску казацкому и народу украинскому свободное плавание на Черном море во все свои порты, города и острова, также на Белом море <Белое море – Азовское.> во все свои города, порты и острова, а также в порты иных держав, с коими пожелает вести торговлю Украина, проход будет свободный".
В напряженной тишине звенел тонкий голос генерального писаря.
Полковники внимательно слушали, Выговский долго перечислял обязательства гетмана и султана, а когда прочитал последнюю, тринадцатую статью договора, джура поднес ему полный кубок меда. Писарь неторопливо, облизывая губы, начал пить. Встретил одобрительный взгляд Богдана.
Усмехнулся еле заметно. Теперь пусть видят полковники – не зря он сидит здесь, в Чигирине, не пустая игра эта возня с послами и грамотами. Если не ослепли – они должны увидеть за тем, что читал Выговский, расцвет благосостояния родного края, силу его и мощь.
Утолив жажду, Выговский значительно и веско заключил:
– Договор тайный, оглашению не подлежит.
Сказал и сел на свое место, переворачивая листы, покрытые тщательно выведенными буквами.
– Дозволь спросить, гетман? – поднялся со своего места Мартын Пушкарь, полковник полтавский.
– Говори, – кивнул головой Хмельницкий.
– Какие, стало быть, мы на себя обязательства берем перед султаном?
Выговский вопросительно посмотрел на Хмельницкого.
– Отвечай!
– Наши обязательства такие, – Выговский рассматривал ровно подстриженные ногти на своих длинных пальцах:
– прежде всего, мы даем слово ни в какие союзы, направленные против султана, не вступать, все земли по Днестр вместе с городом Каменцем считаем во владении султана, а все прочее, написанное в договоре, я читал.
– Дороговато, – покачал головой Пушкарь.
– Тебе больше хотелось бы, чтобы там сидел Потоцкий, – заметил Богун.
– Что Потоцкий, что...
– Довольно, – сердито прервал гетман, – говори дело...
Толмач, наклонясь к Осман-аге, поспешно переводил ему каждое слово.
Тогда заговорил гетман. Он начал издалека.
– Сотни лет Черное море было местом кровавых битв. Замкнутые с запада поляками, а с юга – татарами, бились, как в тенетах, казаки и весь наш народ. Раздору тому надо положить конец. Джелалий сидит в Стамбуле, Осман-ага в Чигирине. Будет отныне мир между Портою и Украиной. – Осман-ага одобрительно кивал головой. – Султан нас почитает, – продолжал гетман, – он видит нашу силу и наше честное желание жить в мире, мы почитаем его могущество.
Гетман говорил не спеша. У него было время. Он хотел сказать все, чтобы кто-нибудь из полковников часом не брякнул лишнего. А сам думал: миновали дни, когда Порта была для него чем-то недосягаемым. Между ним и султаном стоял, как стена, хан крымский. Теперь этому конец. Хмельницкий видел перед собой взбешенное лицо Ислам-Гирея. Да, в Бахчисарае договор Хмельницкого с Турцией произведет впечатление бури, внезапно разразившейся над головой. Но они не в силах будут чем-нибудь помешать.
Выговский протянул гетману лист и гусиное перо. Хмельницкий подписал.
Затем лист поднесли Осман-аге, чауш закусил губу и тоже подписался.
Джуры внесли на серебряных тарелках высокие кубки из драгоценного венецианского стекла, наполненные вином. Гетман поднял кубок. Он пил за здоровье султана Турции. Генеральный обозный Федор Коробка распахнул окно.
Махнул кому-то рукой. Мгновенно пушечные залпы сотрясли воздух. Кубки звенели на тарелках. Осман-ага сидел прямо, неподвижно. Весело гудели голоса полковников.
Первый день переговоров на этом закончился.
Иван Выговский и Тимофей, в сопровождении полковников Нечая и Глуха, с большим конвоем казаков, встречали посольство за городом. Спешились и пошли пешком навстречу золоченой карете, в которой сидел султанский посол.
Чауш Осман-ага важно вышел из кареты. Солнце бросало в глаза турку снопы веселых лучей. Выговский и полковники поклонились послу. Он ответил низким поклоном. Полный, приземистый Осман-ага заплывшими, маленькими глазками, которые, точно зверьки, выглядывали из-под мохнатых седых бровей, с любопытством посматривал на полковников. Он улыбнулся, узнав гетманского сына Тимофея. Несколько лет назад чауш встречал его в Бахчисарае. Он напомнил об этом Тимофею.
– Много воды уплыло, – ответил Тимофей.
– И все в Черное море, – загадочно усмехнулся чауш.
– Чем больше воды в Черном море, тем легче нашим чайкам по морю ходить, – отозвался Тимофей, посмотрев в упор на чауша.
Тот закусил губу и замолчал.
...Заиграли трубачи. Послу подвели коня, которого выслал ему навстречу гетман. Он легко, несмотря на свой возраст и полноту, вскочил в седло. Полковники тоже сели на коней. Тронулись. Снова грянули пушки со стен крепости. Впереди ехали трубачи, за ними хорунжие с развернутыми знаменами. По сторонам личная стража посла – сто янычаров, посредине – посол, на полшага от него, почти рядом, генеральный писарь Выговский, чуть поодаль – Тимофей, Нечай и Глух. За ними на двадцати лошадях, покрытых лазоревыми попонами с гербами султана, везли подарки, предназначенные гетману.
Щурясь, Осман-ага покачивался в седле. Повсюду на улицах стояло множество людей. Женщины, одетые по-праздничному, с открытыми лицами, без стеснения разглядывали посла. Дети бежали за янычарами и что-то кричали.
Гремели пушки, играли трубачи, ветер чуть колыхал тяжелые бархатные знамена. Осман-ага довольно улыбнулся. Он вез вечный мир и милость великого султана в столицу Украины, в Чигирин.
Ударили в тулумбасы. Кортеж приближался к гетманской резиденции. От самой улицы через ворота, вплоть до крыльца, был разостлан ковер.
Гетманская стража застыла неподвижно, отставив в сторону пики. На крыльце ждал гетман с полковниками.
Чауш остановил коня у ворот и соскочил наземь. Ему поднесли шкатулку, завернутую в белый шелк. Он взял ее в руки и ступил на ковер. Трубачи затрубили еще громче. Последний салют потряс воздух. Чауш Осман-ага, посол султана, преклонил колено перед великим гетманом Украины Зиновием Богданом Хмельницким. Гетман пошел ему навстречу, взяв под локти, поднял и обратился к нему по-турецки. Полковники расступились. Гетман и чауш Осман-ага вошли в гетманскую канцелярию.
...Богдан Хмельницкий сидел в глубоком кресле, откинувшись на высокую резную спинку. За креслом стояли полковники. По правую руку Хмельницкого, держа гетманские клейноды, стоял генеральный бунчужный Василь Томиленко, рядом с ним – генеральный подскарбий Иванич. Тут же были генеральный писарь Выговский и генеральный обозный Федор Коробка.
– Великий гетман Украины, – заговорил Осман-ага, – наидостойнейший из монархов религии Иисусовой, наиблагороднейший из народа христианского, преславный князь Богдан Хмельницкий, коего старость да будет счастлива, повелел мне наисветлейший и могущественнейший властитель непобедимой Порты сказать тебе: прими подарки от султана и грамоту с условиями вечного мира, которые я привез тебе.
С этими словами Осман-ага поднес гетману турецкую саблю в серебряных ножнах, с эфесом слоновой кости, гетманскую булаву, усыпанную драгоценными камнями, знамя. Гетман своими руками принял подарки. Поднявшись, он поклонился чаушу и ответил:
– С добрым сердцем и светлыми намерениями обратились мы к ясному султану. В мыслях у нас мир и справедливость, и хотим мы жить в мире с могучим султаном. Рад видеть и слышать тебя, великий посол Осман-ага.
Отдохни после дороги, а завтра начнем переговоры с верой в сердце и ясностью в мыслях.
***
На другой день в гетманской канцелярии начались переговоры. На скамьях вдоль стены сидели полковники. Во главе стола – гетман, напротив него – Осман-ага. Выговский держал перед собой списки с пунктами договора.Он не спал ночь, своей рукой переписывая и переводя с турецкого на украинский язык предложения султанского визиря. Перед чтением Осман-ага поднялся и, поклонясь гетману и полковникам, сказал:
– Султан велел передать: в будущей войне против Речи Посполитой велено будет орде Ислам-Гирея стать с вами под одно знамя, если условия, которые прочтет сейчас достойнейший визирь Выговский, рада и гетман утвердят и приложат к ним свою руку.
Осман-ага сел. Выговский вопросительно посмотрел на гетмана.
– Читай, писарь, – сказал Хмельницкий.
Полковники насторожились.
Выговский откашлялся, поднес к глазам лист и ровным голосом начал читать:
– "Договор между гетманом Украины и султаном турецким..."
– Дозволь, гетман, перебить, дело неотложное...
Все повернули головы к дверям, откуда раздался голос Лаврина Капусты.
– Говори, – недовольно махнул рукой гетман. – Что там стряслось?
Полковники переглянулись. Чауш Осман-ага с любопытством глядел: что могло случиться? Капуста сделал шаг вперед и сказал то, о чем гетман знал еще вчера:
– Послы польского коронного гетмана Потоцкого прибыли в Чигирин и просят у гетмана аудиенции по срочному делу.
Чауш Осман-ага наклонился к толмачу. Тот проворно перевел ему слова Капусты. У чауша мелькнула мысль: во-время заключает договор с гетманом Высокая Порта. Нет, не ошибся он, когда горой стоял в Стамбуле за этот договор. Если поляки заискивают перед Чигирином, это что-то значит.
Хмельницкий пожал плечами и, как бы раздумывая, молчал. Все это было договорено еще вчера. Пусть чауш увидит – не одна Порта заинтересована в Украине. Похоже, что сообщение Капусты произвело впечатление на посла.
– Нет у меня сейчас времени, – сказал Хмельницкий, – передай послу, придется панам обождать.
Капуста вышел. Осман-ага закрыл глаза. Солнце заливало большую залу.
Посол обмахивался опахалом. Выговский откашлялся и начал читать:
– "Первое. Султан турецкий дозволяет войску казацкому и народу украинскому свободное плавание на Черном море во все свои порты, города и острова, также на Белом море <Белое море – Азовское.> во все свои города, порты и острова, а также в порты иных держав, с коими пожелает вести торговлю Украина, проход будет свободный".
В напряженной тишине звенел тонкий голос генерального писаря.
Полковники внимательно слушали, Выговский долго перечислял обязательства гетмана и султана, а когда прочитал последнюю, тринадцатую статью договора, джура поднес ему полный кубок меда. Писарь неторопливо, облизывая губы, начал пить. Встретил одобрительный взгляд Богдана.
Усмехнулся еле заметно. Теперь пусть видят полковники – не зря он сидит здесь, в Чигирине, не пустая игра эта возня с послами и грамотами. Если не ослепли – они должны увидеть за тем, что читал Выговский, расцвет благосостояния родного края, силу его и мощь.
Утолив жажду, Выговский значительно и веско заключил:
– Договор тайный, оглашению не подлежит.
Сказал и сел на свое место, переворачивая листы, покрытые тщательно выведенными буквами.
– Дозволь спросить, гетман? – поднялся со своего места Мартын Пушкарь, полковник полтавский.
– Говори, – кивнул головой Хмельницкий.
– Какие, стало быть, мы на себя обязательства берем перед султаном?
Выговский вопросительно посмотрел на Хмельницкого.
– Отвечай!
– Наши обязательства такие, – Выговский рассматривал ровно подстриженные ногти на своих длинных пальцах:
– прежде всего, мы даем слово ни в какие союзы, направленные против султана, не вступать, все земли по Днестр вместе с городом Каменцем считаем во владении султана, а все прочее, написанное в договоре, я читал.
– Дороговато, – покачал головой Пушкарь.
– Тебе больше хотелось бы, чтобы там сидел Потоцкий, – заметил Богун.
– Что Потоцкий, что...
– Довольно, – сердито прервал гетман, – говори дело...
Толмач, наклонясь к Осман-аге, поспешно переводил ему каждое слово.
Тогда заговорил гетман. Он начал издалека.
– Сотни лет Черное море было местом кровавых битв. Замкнутые с запада поляками, а с юга – татарами, бились, как в тенетах, казаки и весь наш народ. Раздору тому надо положить конец. Джелалий сидит в Стамбуле, Осман-ага в Чигирине. Будет отныне мир между Портою и Украиной. – Осман-ага одобрительно кивал головой. – Султан нас почитает, – продолжал гетман, – он видит нашу силу и наше честное желание жить в мире, мы почитаем его могущество.
Гетман говорил не спеша. У него было время. Он хотел сказать все, чтобы кто-нибудь из полковников часом не брякнул лишнего. А сам думал: миновали дни, когда Порта была для него чем-то недосягаемым. Между ним и султаном стоял, как стена, хан крымский. Теперь этому конец. Хмельницкий видел перед собой взбешенное лицо Ислам-Гирея. Да, в Бахчисарае договор Хмельницкого с Турцией произведет впечатление бури, внезапно разразившейся над головой. Но они не в силах будут чем-нибудь помешать.
Выговский протянул гетману лист и гусиное перо. Хмельницкий подписал.
Затем лист поднесли Осман-аге, чауш закусил губу и тоже подписался.
Джуры внесли на серебряных тарелках высокие кубки из драгоценного венецианского стекла, наполненные вином. Гетман поднял кубок. Он пил за здоровье султана Турции. Генеральный обозный Федор Коробка распахнул окно.
Махнул кому-то рукой. Мгновенно пушечные залпы сотрясли воздух. Кубки звенели на тарелках. Осман-ага сидел прямо, неподвижно. Весело гудели голоса полковников.
Первый день переговоров на этом закончился.
Глава 24
Приехав домой, гетман почувствовал усталость. Сел на скамью под липой в саду. Легкий ветерок шуршал в траве. Послышались шаги. Хмельницкий поднял голову. К нему шла Елена. Села рядом и положила руку ему на плечо.
Боже мой, как он устал! Неужто нельзя хоть на неделю уехать в Субботов? У него совсем серое лицо. Под глазами набухли мешки. Тяжко ему, ведь он один, никто не понимает его, никто. Она еще что-то говорила. Он не слушал. Смотрел куда-то в сторону и думал свое. Сегодня это еще тайна.
Завтра о договоре с турками заговорит Чигирин, через неделю – Варшава. В Вене недовольно покачает головой император Фердинанд III. Не поступит оружие, ожидаемое из Швеции. Оссолинский будет писать длинные лживые письма в Рим. Будут слать всякую брехню в Москву. Но надо все вынести.
Надо! Казалось, он сам себя уговаривал, как будто у него еще нехватало уверенности. Вспомнил: рассказывали ему, что митрополит киевский Сильвестр Коссов, услыхав о его посольстве в Туретчину, побледнел, как полотно, однако осуждать не осмелился. Поджал хвост! Злоба душила гетмана. Теперь он дал волю своим чувствам. Там, перед полковниками, он должен был сдерживаться. Кое-кто из полковников тоже не лучше Коссова. Только и думают о себе. Им бы только за свои обиды отомстить. Но пусть теперь скажут – кто осмелится в этом году пойти войной на Украину? Да, но Каменец?.. Земли по Днестр?.. Нет все же это было не так страшно. Эти земли легче будет потом вырвать у султана, чем у Потоцкого. Пусть, пока что, коронный гетман воюет с турками за эти земли. Он, Хмельницкий, будет в стороне.
А Елена сидит рядом и тяжело вздыхает. Хоть бы ей все рассказать, чтобы поняла и посочувствовала. Всюду стена. Люди отгорожены от него стенами. Гетман кладет свою загорелую широкую руку на белые тонкие пальцы жены и заглядывает ей в глаза. Что там, в этих озерцах, плещется? Что означают эти желтые огоньки в них? Елена склоняет голову ему на плечо.
Шепчет на ухо приятные, тихие, нежные слова. У нее своя мечта, одно манящее желание. Пусть он не сердится. Ей хочется поехать в Венецию. Так хорошо рассказывал о Венеции посол Вимина!
Он молчит. Что говорить? Хорошо знает – никуда не поедет. Тут даже на день оставить дела нельзя, какая уж там Венеция! Было бы время, поехал бы в Москву. Может быть, глаз на глаз с царем лучше договорился бы, чем все те послы. Выговский уверяет, будто Москва разгневается на него за договор с турками. А что Москве этот договор? Вчера он отправил с гонцом письмо к царю. Подробно рассказал, что понудило его заключить договор с Портой.
Ведь и ему нелегко было решиться на этот шаг.
Ветер шелестел в траве. Смеркалось. Елена крепче прижалась к его груди. Вдоль стены ходили часовые. Они отворачивались, поровнявшись со скамьей, на которой сидел гетман. Хмельницкий наклонился к жене и крепко поцеловал в губы. Кто-то смущенно кашлянул. Гетман недовольно оглянулся.
Выговский с виноватым видом стоял неподалеку.
– Не даю тебе покою, Богдан, пришел напомнить, – вечером обед у меня в честь чауша. Надо, чтобы ты был и пани Елена тоже.
– А как же, непременно.
Встал со скамьи, и все вместе пошли в покои.
Сторожевой, когда проходили мимо него, словно окаменел.
– С какого года служишь? – спросил гетман.
– С позапрошлого, – браво ответил казак, – еще под Желтыми Водами воевал, гетман.
– Крепко мы тогда Потоцкому всыпали! – весело и довольно сказал гетман.
Выговский улыбался. Елена исподлобья глядела на гетмана. Никогда не будет у него шляхетского обхождения. Гетман вынул из кармана кисет и протянул казаку:
– Кури, казак, тютюн добрый, турецкий.
Похлопал его по плечу и пошел дальше.
– Хороший казак, – сказал сам себе, переступая порог.
...Вечером у Выговского стекла звенели от хохота. Ломились столы под тяжестью всевозможных яств. Лоснились обсыпанные зеленью жареные индюки, гуси. На четырех ногах стояла зажаренная дикая коза. В графинах поблескивало огнем венгерское вино. С высоких ваз на серебряных подставках свешивались гроздья винограда. Было тяжело дышать от запаха миндаля, фиников и апельсинов. Звенели серебряные и стеклянные кубки. Джуры валились с ног. От выпитого вина и духоты лица полковников побагровели.
Рядом с гетманом сидел чауш Осман-ага. С нескрываемым ужасом глядел он на уманского полковника Глуха, который одну за другой вливал в себя большие кружки горелки. Нечай опьянел и стучал кулаком по столу. Он все задирал Капусту: «Доносчиков держишь! За каждым шагом нашим следишь!» Капуста не отвечал. Он почти не пил. И от того, что тот молча выслушивал попреки, Нечай еще больше распалялся. Подошла хозяйка. Вмешалась в разговор, стараясь успокоить Нечая. Кальницкий полковник Иван Федоренко ударил перначем по столу.
– Хватит, гетман, со шляхтой носиться, прикажи – и встанут твои полки, как туча. Пойдем Варшаву добывать.
У гетмана уже слегка шумело в голове. Он встал и поднял руку.
Мгновенно шум затих. Капуста с беспокойством придвинулся ближе, готовый ежеминутно остановить гетмана. Чауш вытянул шею. Гетман обвел острым взглядом багровые лица.
– Варшаву добывать нам не нужно, Федоренко. Нам своих земель хватит.
Я слово под Зборовом дал королю. Своего слова не нарушу, пока жив буду. А то, что теперь паны Потоцкие да Калиновские снова над народом ругаются, – это так не пройдет. Дайте срок, полковники, дайте срок...
– Уже настал срок! – закричал Нечай. – Слышишь, Хмель, настал, не мешкай!
– А я не мешкаю, – возвысил голос гетман. – Но и спешить не хочу.
Теперь нашу руку держит султан Туретчины, могучий властитель великой Оттоманской империи. Кто теперь осмелится заступить нам дорогу, кто?
Он замолчал, словно ждал, что ему сейчас назовут того, кто станет на его пути.
Лицо гетмана пылало гневом. Он посмотрел в упор на Пушкаря, и тот, не выдержав строгого и пытливого взгляда, опустил голову. Капуста осторожно и незаметно дернул гетмана за полу кунтуша. Хмельницкий оглянулся.
– Не беспокойся, Лаврин.
Он усмехнулся недобро и продолжал:
– Народ меня Хмелем называет... Я даже вирши вам, панове послы, полковники и уважаемые гости, об этом прочитаю, послушайте, что пииты пишут:
Щось божеське до себе пан Хмiль закриває,
Бо смиренних возносить, винеслих смиряє...
Вищi суть голови над всi члени тiла,
А ноги теж в низькостi смиреннi до зiла.
Але пан Хмiль, як до кого в голову вступає
Голову понижає, ноги задирає.
Внезапно на другом конце стола, где сидели Богун и Золотаренко, хриплый голос перебил гетмана:
Ой, у Царгородi на риночку,
П'є там Байда мед-горiлочку...
Это выкрикивал старый, седой сотник Иван Неживой. Он поднялся и хриплым, густым басом тянул песню про казака Байду – о том, сколько бед причинил удалой рыцарь басурманам, как зло насмеялся над турками, а когда взяли его в полон и мучили лютою мукою, плевал в лицо своим недругам казак Байда. Толмач шептал на ухо чаушу. Гетман, склонив голову, слушал.
Гнетущее, тяжелое молчание стояло в зале. Капуста осторожно пробирался к Неживому.
– Лаврин, – тихо, но грозно проговорил гетман, – на место!
Опустив голову на руки, замер гетман. Перед глазами его проплыли Дикое Поле и шумная Хортица, и он увидел хищную орду, тучей покрывавшую шляхи Украины. Его ухо, казалось, ловило крики людей, над которыми чинили надругательства татары и турки. Он стиснул зубы и стукнул кулаком по столу. Выговский схватил его за руку, но тот толкнул его локтем; полынная горечь подкатывалась к горлу. Гетман чувствовал – через какое-нибудь мгновение произойдет что-то тяжкое и непоправимое. Полковники побледнели, а Нечай самой глубиной сердца угадал, что творилось с гетманом. Иван Неживой чуть понизил голос, но Хмельницкий приказал:
– Пой громче, Иван, пой про непреклонную душу славного Байды, чтобы гости наши не забывали, как сильны рыцари народа нашего...
Между тем у него мелькала другая мысль. Он смотрел то на Неживого, то на Осман-агу, то на полковников, а мысль эта твердила свое... Вот сидел перед ним давний враг – посол Осман-ага, а через несколько домов от гетманской канцелярии плели свою паутину послы из Варшавы, и сама Варшава лелеяла надежду захлестнуть петлю на его шее... И такими же врагами его были и льстивый венецианец Вимина, и молдаванский господарь Лупул...
Может, лучше было бы сейчас же повести на аркане по шляхам, утоптанным татарскими ордами, Осман-агу, напоить его горем искалеченных душ, заставить принять муки на колу, чтоб испытал он все пытки, какие перенес народ от татарвы и турецких янычаров...
Гетман с ненавистью взглянул на посла, и гневное слово шевельнулось у него на губах. Но уже в следующий миг он овладел собою и слабо улыбнулся послу, точно и мысли злой не было про него. Нет, прочь это! Мир! Любою ценою мир! Выбить почву из-под ног короля Яна-Казимира, отрезать Потоцким пути в Порту, спутать все расчеты Варшавы, чтобы иезуиты пальцы кусали от злости. Нет, не против Украины будет воевать Порта. Берегитесь, паны Потоцкие! Не выйдет по-вашему. Будет мир с Портой.
...Пел Иван Неживой про Байду-рыцаря. Неподвижно, словно каменная баба в степи, сидел Осман-ага и озирался прищуренными глазами. Осман-ага волновался: уж не сделал ли он ошибки, приехав в Чигирин? Не станется ли тут с ним чего-нибудь худого? Разве не дерзость – поступок казака, который поет про этого проклятого Байду, так много бед причинившего великой Порте?
Но нет! Песня песней, а дело делом. Песня делу не помеха. Осман-ага выполнит свою задачу. Мир с Украиной нужен для Порты. Тыл будет обеспечен.
Император Фердинанд III напрасно надеется, что Порте придется еще воевать с Украиной, что Речь Посполитая поддержит его. Речь Посполитая сама подвергнется нападению, да и хан Ислам-Гирей будет связан по рукам и по ногам. Слишком самоволен стал Ислам-Гирей. Теперь можно ему пригрозить Хмельницким...
...Тихо в зале. Только мужественно звучит голос Ивана Неживого. Мысль гетмана стремится бурным потоком. Выиграть время. Заручиться миром на юге.
Султан будет занят цесарем, хан Ислам-Гирей связан договором. Поднять за это время весь народ, договориться окончательно с царем московским, придут русские братья на помощь – и тогда последний бой. Он уже видел этот бой и уже слышал музыку победы, гремели трубы, и вся Украина, от Черного моря до Сана, кричала: «Слава!» Внезапно он вздрогнул, точно все прошло и возвращалась суровая действительность. И он увидел, что все смотрят на него. Давно кончил петь Неживой. Обиженно кривил губы Осман-ага.
Двусмысленная усмешка змеилась под усами Выговского. Нечай дергал рукав своего кунтуша. Гетман поднялся. Усмехнулся лениво:
– Джуры, наливайте мед. Золотой кубок пану послу, батыру Осману, нашему другу вечному. Всем поднести кубки.
Джуры суетились. Поплыл шум, говор. Гетман опустил глаза. Тяжелая усталость упала на плечи.
– Что с тобой, Богдан? – шепнул Капуста.
Не ответил. Пока наливали вино, думал о своем, словно и в эти минуты выигрывал время.
– Вот что хмель в голове рождает, – заговорил гетман, улыбаясь, – ты, пан посол, не обижайся. Должен гордиться тем, что такие рыцари воевали с Портой, только великий рыцарь может иметь достойного соперника. А теперь довольно варшавским панам нашими руками жар загребать. Довольно!
Голос его крепнул и набирал силу.
– Теперь я свершу, что замыслил. Нет, не удастся ни иезуитам, ни предателям опутать меня сетями. Мечом буду рубить головы. Ни перед чем не остановлюсь. Довольно жить, как бродяги, гультяями слоняться по степи.
Достойным и могучим краем должна быть наша земля. Не просить на сеймах милости надо, не о себе только думать. Надо, чтобы дети наши, внуки и правнуки вспоминали нас, как освободителей. Чтобы в летописях написано о том было. Чтобы через сто лет вышел пахарь в поле, глянул на солнце, на свою землю широкую и сказал: «Живу вольно, ибо волю ту мне и земле моей отвоевали Иван Богун, Данило Нечай, Пушкарь, Золотаренко, славный рыцарь Иван Неживой...» Чтобы через сто лет потомки наши кричали нам: «Слава!»
Кубок дрожал в его руке. Багряное вино переливалось через край и липкими ручейками ползло по пальцам. «Точно кровь», – подумал он. Перевел дух и на мгновение замолк, вглядываясь в скованные вниманием лица. Он четко видел каждое лицо, и каждое вызывало в нем одобрение или недовольство. Взгляд его был тяжел: казалось, растопленный свинец струился из глаз на всех, кто сидел перед ним. Он уже отбросил от себя сомнения и, обращаясь к Осман-аге, одновременно говорил это Нечаю, Богуну, Пушкарю, Выговскому, всем, кто, затаив дыхание, слушал его:
– Мне посол Венеции Вимина золотые горы сулил, – только бы мы с казаками против турецкого султана стали, на Черном море разбой и обиду султанскому флоту чинили, – а я Вимине сказал, что с султаном у нас раздора быть не может. И это я святым крестом подтверждаю перед тобой, посол Осман-ага.
Гетман поставил кубок и размашисто перекрестился. Осман-ага встал.
Подняв кубок, гетман заключил:
– Шляхта замышляет против нас новую войну. Мы той войны не желаем, но в обиду себя не дадим. Пускай сейм утвердит Зборовский договор, а не утвердит – тогда возьмем сабли в руки. Полковники, выпьем за здоровье султанского посла, батыра Осман-аги.
Звенели кубки. Полковники пили здоровье посла. Осман-ага кланялся на все стороны.
Боже мой, как он устал! Неужто нельзя хоть на неделю уехать в Субботов? У него совсем серое лицо. Под глазами набухли мешки. Тяжко ему, ведь он один, никто не понимает его, никто. Она еще что-то говорила. Он не слушал. Смотрел куда-то в сторону и думал свое. Сегодня это еще тайна.
Завтра о договоре с турками заговорит Чигирин, через неделю – Варшава. В Вене недовольно покачает головой император Фердинанд III. Не поступит оружие, ожидаемое из Швеции. Оссолинский будет писать длинные лживые письма в Рим. Будут слать всякую брехню в Москву. Но надо все вынести.
Надо! Казалось, он сам себя уговаривал, как будто у него еще нехватало уверенности. Вспомнил: рассказывали ему, что митрополит киевский Сильвестр Коссов, услыхав о его посольстве в Туретчину, побледнел, как полотно, однако осуждать не осмелился. Поджал хвост! Злоба душила гетмана. Теперь он дал волю своим чувствам. Там, перед полковниками, он должен был сдерживаться. Кое-кто из полковников тоже не лучше Коссова. Только и думают о себе. Им бы только за свои обиды отомстить. Но пусть теперь скажут – кто осмелится в этом году пойти войной на Украину? Да, но Каменец?.. Земли по Днестр?.. Нет все же это было не так страшно. Эти земли легче будет потом вырвать у султана, чем у Потоцкого. Пусть, пока что, коронный гетман воюет с турками за эти земли. Он, Хмельницкий, будет в стороне.
А Елена сидит рядом и тяжело вздыхает. Хоть бы ей все рассказать, чтобы поняла и посочувствовала. Всюду стена. Люди отгорожены от него стенами. Гетман кладет свою загорелую широкую руку на белые тонкие пальцы жены и заглядывает ей в глаза. Что там, в этих озерцах, плещется? Что означают эти желтые огоньки в них? Елена склоняет голову ему на плечо.
Шепчет на ухо приятные, тихие, нежные слова. У нее своя мечта, одно манящее желание. Пусть он не сердится. Ей хочется поехать в Венецию. Так хорошо рассказывал о Венеции посол Вимина!
Он молчит. Что говорить? Хорошо знает – никуда не поедет. Тут даже на день оставить дела нельзя, какая уж там Венеция! Было бы время, поехал бы в Москву. Может быть, глаз на глаз с царем лучше договорился бы, чем все те послы. Выговский уверяет, будто Москва разгневается на него за договор с турками. А что Москве этот договор? Вчера он отправил с гонцом письмо к царю. Подробно рассказал, что понудило его заключить договор с Портой.
Ведь и ему нелегко было решиться на этот шаг.
Ветер шелестел в траве. Смеркалось. Елена крепче прижалась к его груди. Вдоль стены ходили часовые. Они отворачивались, поровнявшись со скамьей, на которой сидел гетман. Хмельницкий наклонился к жене и крепко поцеловал в губы. Кто-то смущенно кашлянул. Гетман недовольно оглянулся.
Выговский с виноватым видом стоял неподалеку.
– Не даю тебе покою, Богдан, пришел напомнить, – вечером обед у меня в честь чауша. Надо, чтобы ты был и пани Елена тоже.
– А как же, непременно.
Встал со скамьи, и все вместе пошли в покои.
Сторожевой, когда проходили мимо него, словно окаменел.
– С какого года служишь? – спросил гетман.
– С позапрошлого, – браво ответил казак, – еще под Желтыми Водами воевал, гетман.
– Крепко мы тогда Потоцкому всыпали! – весело и довольно сказал гетман.
Выговский улыбался. Елена исподлобья глядела на гетмана. Никогда не будет у него шляхетского обхождения. Гетман вынул из кармана кисет и протянул казаку:
– Кури, казак, тютюн добрый, турецкий.
Похлопал его по плечу и пошел дальше.
– Хороший казак, – сказал сам себе, переступая порог.
...Вечером у Выговского стекла звенели от хохота. Ломились столы под тяжестью всевозможных яств. Лоснились обсыпанные зеленью жареные индюки, гуси. На четырех ногах стояла зажаренная дикая коза. В графинах поблескивало огнем венгерское вино. С высоких ваз на серебряных подставках свешивались гроздья винограда. Было тяжело дышать от запаха миндаля, фиников и апельсинов. Звенели серебряные и стеклянные кубки. Джуры валились с ног. От выпитого вина и духоты лица полковников побагровели.
Рядом с гетманом сидел чауш Осман-ага. С нескрываемым ужасом глядел он на уманского полковника Глуха, который одну за другой вливал в себя большие кружки горелки. Нечай опьянел и стучал кулаком по столу. Он все задирал Капусту: «Доносчиков держишь! За каждым шагом нашим следишь!» Капуста не отвечал. Он почти не пил. И от того, что тот молча выслушивал попреки, Нечай еще больше распалялся. Подошла хозяйка. Вмешалась в разговор, стараясь успокоить Нечая. Кальницкий полковник Иван Федоренко ударил перначем по столу.
– Хватит, гетман, со шляхтой носиться, прикажи – и встанут твои полки, как туча. Пойдем Варшаву добывать.
У гетмана уже слегка шумело в голове. Он встал и поднял руку.
Мгновенно шум затих. Капуста с беспокойством придвинулся ближе, готовый ежеминутно остановить гетмана. Чауш вытянул шею. Гетман обвел острым взглядом багровые лица.
– Варшаву добывать нам не нужно, Федоренко. Нам своих земель хватит.
Я слово под Зборовом дал королю. Своего слова не нарушу, пока жив буду. А то, что теперь паны Потоцкие да Калиновские снова над народом ругаются, – это так не пройдет. Дайте срок, полковники, дайте срок...
– Уже настал срок! – закричал Нечай. – Слышишь, Хмель, настал, не мешкай!
– А я не мешкаю, – возвысил голос гетман. – Но и спешить не хочу.
Теперь нашу руку держит султан Туретчины, могучий властитель великой Оттоманской империи. Кто теперь осмелится заступить нам дорогу, кто?
Он замолчал, словно ждал, что ему сейчас назовут того, кто станет на его пути.
Лицо гетмана пылало гневом. Он посмотрел в упор на Пушкаря, и тот, не выдержав строгого и пытливого взгляда, опустил голову. Капуста осторожно и незаметно дернул гетмана за полу кунтуша. Хмельницкий оглянулся.
– Не беспокойся, Лаврин.
Он усмехнулся недобро и продолжал:
– Народ меня Хмелем называет... Я даже вирши вам, панове послы, полковники и уважаемые гости, об этом прочитаю, послушайте, что пииты пишут:
Щось божеське до себе пан Хмiль закриває,
Бо смиренних возносить, винеслих смиряє...
Вищi суть голови над всi члени тiла,
А ноги теж в низькостi смиреннi до зiла.
Але пан Хмiль, як до кого в голову вступає
Голову понижає, ноги задирає.
Внезапно на другом конце стола, где сидели Богун и Золотаренко, хриплый голос перебил гетмана:
Ой, у Царгородi на риночку,
П'є там Байда мед-горiлочку...
Это выкрикивал старый, седой сотник Иван Неживой. Он поднялся и хриплым, густым басом тянул песню про казака Байду – о том, сколько бед причинил удалой рыцарь басурманам, как зло насмеялся над турками, а когда взяли его в полон и мучили лютою мукою, плевал в лицо своим недругам казак Байда. Толмач шептал на ухо чаушу. Гетман, склонив голову, слушал.
Гнетущее, тяжелое молчание стояло в зале. Капуста осторожно пробирался к Неживому.
– Лаврин, – тихо, но грозно проговорил гетман, – на место!
Опустив голову на руки, замер гетман. Перед глазами его проплыли Дикое Поле и шумная Хортица, и он увидел хищную орду, тучей покрывавшую шляхи Украины. Его ухо, казалось, ловило крики людей, над которыми чинили надругательства татары и турки. Он стиснул зубы и стукнул кулаком по столу. Выговский схватил его за руку, но тот толкнул его локтем; полынная горечь подкатывалась к горлу. Гетман чувствовал – через какое-нибудь мгновение произойдет что-то тяжкое и непоправимое. Полковники побледнели, а Нечай самой глубиной сердца угадал, что творилось с гетманом. Иван Неживой чуть понизил голос, но Хмельницкий приказал:
– Пой громче, Иван, пой про непреклонную душу славного Байды, чтобы гости наши не забывали, как сильны рыцари народа нашего...
Между тем у него мелькала другая мысль. Он смотрел то на Неживого, то на Осман-агу, то на полковников, а мысль эта твердила свое... Вот сидел перед ним давний враг – посол Осман-ага, а через несколько домов от гетманской канцелярии плели свою паутину послы из Варшавы, и сама Варшава лелеяла надежду захлестнуть петлю на его шее... И такими же врагами его были и льстивый венецианец Вимина, и молдаванский господарь Лупул...
Может, лучше было бы сейчас же повести на аркане по шляхам, утоптанным татарскими ордами, Осман-агу, напоить его горем искалеченных душ, заставить принять муки на колу, чтоб испытал он все пытки, какие перенес народ от татарвы и турецких янычаров...
Гетман с ненавистью взглянул на посла, и гневное слово шевельнулось у него на губах. Но уже в следующий миг он овладел собою и слабо улыбнулся послу, точно и мысли злой не было про него. Нет, прочь это! Мир! Любою ценою мир! Выбить почву из-под ног короля Яна-Казимира, отрезать Потоцким пути в Порту, спутать все расчеты Варшавы, чтобы иезуиты пальцы кусали от злости. Нет, не против Украины будет воевать Порта. Берегитесь, паны Потоцкие! Не выйдет по-вашему. Будет мир с Портой.
...Пел Иван Неживой про Байду-рыцаря. Неподвижно, словно каменная баба в степи, сидел Осман-ага и озирался прищуренными глазами. Осман-ага волновался: уж не сделал ли он ошибки, приехав в Чигирин? Не станется ли тут с ним чего-нибудь худого? Разве не дерзость – поступок казака, который поет про этого проклятого Байду, так много бед причинившего великой Порте?
Но нет! Песня песней, а дело делом. Песня делу не помеха. Осман-ага выполнит свою задачу. Мир с Украиной нужен для Порты. Тыл будет обеспечен.
Император Фердинанд III напрасно надеется, что Порте придется еще воевать с Украиной, что Речь Посполитая поддержит его. Речь Посполитая сама подвергнется нападению, да и хан Ислам-Гирей будет связан по рукам и по ногам. Слишком самоволен стал Ислам-Гирей. Теперь можно ему пригрозить Хмельницким...
...Тихо в зале. Только мужественно звучит голос Ивана Неживого. Мысль гетмана стремится бурным потоком. Выиграть время. Заручиться миром на юге.
Султан будет занят цесарем, хан Ислам-Гирей связан договором. Поднять за это время весь народ, договориться окончательно с царем московским, придут русские братья на помощь – и тогда последний бой. Он уже видел этот бой и уже слышал музыку победы, гремели трубы, и вся Украина, от Черного моря до Сана, кричала: «Слава!» Внезапно он вздрогнул, точно все прошло и возвращалась суровая действительность. И он увидел, что все смотрят на него. Давно кончил петь Неживой. Обиженно кривил губы Осман-ага.
Двусмысленная усмешка змеилась под усами Выговского. Нечай дергал рукав своего кунтуша. Гетман поднялся. Усмехнулся лениво:
– Джуры, наливайте мед. Золотой кубок пану послу, батыру Осману, нашему другу вечному. Всем поднести кубки.
Джуры суетились. Поплыл шум, говор. Гетман опустил глаза. Тяжелая усталость упала на плечи.
– Что с тобой, Богдан? – шепнул Капуста.
Не ответил. Пока наливали вино, думал о своем, словно и в эти минуты выигрывал время.
– Вот что хмель в голове рождает, – заговорил гетман, улыбаясь, – ты, пан посол, не обижайся. Должен гордиться тем, что такие рыцари воевали с Портой, только великий рыцарь может иметь достойного соперника. А теперь довольно варшавским панам нашими руками жар загребать. Довольно!
Голос его крепнул и набирал силу.
– Теперь я свершу, что замыслил. Нет, не удастся ни иезуитам, ни предателям опутать меня сетями. Мечом буду рубить головы. Ни перед чем не остановлюсь. Довольно жить, как бродяги, гультяями слоняться по степи.
Достойным и могучим краем должна быть наша земля. Не просить на сеймах милости надо, не о себе только думать. Надо, чтобы дети наши, внуки и правнуки вспоминали нас, как освободителей. Чтобы в летописях написано о том было. Чтобы через сто лет вышел пахарь в поле, глянул на солнце, на свою землю широкую и сказал: «Живу вольно, ибо волю ту мне и земле моей отвоевали Иван Богун, Данило Нечай, Пушкарь, Золотаренко, славный рыцарь Иван Неживой...» Чтобы через сто лет потомки наши кричали нам: «Слава!»
Кубок дрожал в его руке. Багряное вино переливалось через край и липкими ручейками ползло по пальцам. «Точно кровь», – подумал он. Перевел дух и на мгновение замолк, вглядываясь в скованные вниманием лица. Он четко видел каждое лицо, и каждое вызывало в нем одобрение или недовольство. Взгляд его был тяжел: казалось, растопленный свинец струился из глаз на всех, кто сидел перед ним. Он уже отбросил от себя сомнения и, обращаясь к Осман-аге, одновременно говорил это Нечаю, Богуну, Пушкарю, Выговскому, всем, кто, затаив дыхание, слушал его:
– Мне посол Венеции Вимина золотые горы сулил, – только бы мы с казаками против турецкого султана стали, на Черном море разбой и обиду султанскому флоту чинили, – а я Вимине сказал, что с султаном у нас раздора быть не может. И это я святым крестом подтверждаю перед тобой, посол Осман-ага.
Гетман поставил кубок и размашисто перекрестился. Осман-ага встал.
Подняв кубок, гетман заключил:
– Шляхта замышляет против нас новую войну. Мы той войны не желаем, но в обиду себя не дадим. Пускай сейм утвердит Зборовский договор, а не утвердит – тогда возьмем сабли в руки. Полковники, выпьем за здоровье султанского посла, батыра Осман-аги.
Звенели кубки. Полковники пили здоровье посла. Осман-ага кланялся на все стороны.
Глава 25
...Ночью Хмельницкий вызвал к себе Выговского, Ждановича и своего двоюродного брата, Павла Яненка. Припухшие веки гетмана были красны.
– Может, утром обо всем договоримся, – робко заметил Жданович.
– Нет времени, полковник, времени нет, слушайте хорошенько. Ехать тебе, Антон, и тебе, Павло, вместе с Осман-агою в Стамбул. Ухо с ним держите востро. Птица это немалая. Сами видите – подлец из подлецов.
Гетман замолчал. Взял с тарелки моченое яблоко, пожевал. Сок сбегал по обвисшим, мокрым усам. Вытер рот. Продолжал:
– Визирю султанскому втолковывать: дадут помощь против короля, тогда и на море будет покойно.
Жданович раскрыл рот, хотел что-то спросить. Гетман сурово поднял брови и возвысил голос:
– Молчи и слушай. У меня и так голова раскалывается.
Он потер лоб кулаком, как бы что-то припоминая.
– Перебили, побей вас лихая година. Ну вот, слушайте дальше. Так и твердить: чтобы ляхам Порта веры не давала. Доказывайте им: мол, Вимину подсылали поляки, чтобы мы против Туретчины пошли. Поняли?
Жданович и Яненко закивали головами.
– Глядите. Напутаете – головы поотлетают.
Он закрыл глаза, тяжело вздохнул. Наступило молчание. Где-то в стене затрещал сверчок.
– Хорошая примета, – нарушил молчание Выговский.
Хмельницкий продолжал:
– Пустое. Не верю в приметы. Ты, писарь, все знаешь – и какая примета, и хорошая она или дурная. А вот отчего Гладкий и Глух болтают языками, чего они крутят, того не знаешь или знать не желаешь. Так?
Гетман повернулся к Выговскому. Тот пожал плечами, но молчал.
– Молчишь? На это примет у тебя нет. А я знаю, – сказал внезапно гетман твердым голосом, тяжелым взглядом обводя присутствующих. – Я знаю, в голове у них зависть шумит. Гетманской булавы захотели, а Украину – хоть псам, хоть чертям, им все равно. Про меня болтают – продался, а сами только того и ищут, как бы и кому бы продаться.
– Может, утром обо всем договоримся, – робко заметил Жданович.
– Нет времени, полковник, времени нет, слушайте хорошенько. Ехать тебе, Антон, и тебе, Павло, вместе с Осман-агою в Стамбул. Ухо с ним держите востро. Птица это немалая. Сами видите – подлец из подлецов.
Гетман замолчал. Взял с тарелки моченое яблоко, пожевал. Сок сбегал по обвисшим, мокрым усам. Вытер рот. Продолжал:
– Визирю султанскому втолковывать: дадут помощь против короля, тогда и на море будет покойно.
Жданович раскрыл рот, хотел что-то спросить. Гетман сурово поднял брови и возвысил голос:
– Молчи и слушай. У меня и так голова раскалывается.
Он потер лоб кулаком, как бы что-то припоминая.
– Перебили, побей вас лихая година. Ну вот, слушайте дальше. Так и твердить: чтобы ляхам Порта веры не давала. Доказывайте им: мол, Вимину подсылали поляки, чтобы мы против Туретчины пошли. Поняли?
Жданович и Яненко закивали головами.
– Глядите. Напутаете – головы поотлетают.
Он закрыл глаза, тяжело вздохнул. Наступило молчание. Где-то в стене затрещал сверчок.
– Хорошая примета, – нарушил молчание Выговский.
Хмельницкий продолжал:
– Пустое. Не верю в приметы. Ты, писарь, все знаешь – и какая примета, и хорошая она или дурная. А вот отчего Гладкий и Глух болтают языками, чего они крутят, того не знаешь или знать не желаешь. Так?
Гетман повернулся к Выговскому. Тот пожал плечами, но молчал.
– Молчишь? На это примет у тебя нет. А я знаю, – сказал внезапно гетман твердым голосом, тяжелым взглядом обводя присутствующих. – Я знаю, в голове у них зависть шумит. Гетманской булавы захотели, а Украину – хоть псам, хоть чертям, им все равно. Про меня болтают – продался, а сами только того и ищут, как бы и кому бы продаться.