Са­Ба­Тье Ро­Бер. Шведские спички

   — Ну что, это ужас­но, а?
   Оли­вье кив­нул в знак со­гла­сия. Мак хо­тел про­из­ве­сти на не­го впе­чат­ле­ние, и это ему лег­ко уда­лось. Кра­сав­чик под­бро­сил ре­воль­вер, сно­ва пой­мал его и ска­зал:
   — Все­гда нуж­но стре­лять пер­вым!
   На этот раз Оли­вье глу­по­ва­то про­шеп­тал: «Да?» — ибо чув­ст­во­вал, что сле­ду­ет что-то ска­зать. Мак встал, про­шел­ся по ком­на­те взад и впе­ред. Он яв­но кра­со­вал­ся, ис­пол­нял свой цир­ко­вой но­мер, при­ни­мал вы­зы­ваю­щий вид, вер­тел бед­ра­ми, пы­жил­ся, вы­пя­чи­вал мус­ку­лы, рас­ка­чи­вал­ся, как ган­г­стер в ки­но­филь­ме. А за­тем про­из­нес речь:
   — Ко­гда я был в тво­ем воз­рас­те, не­сча­ст­ная кро­ха, ни­кто не ос­ме­ли­вал­ся тро­нуть ме­ня паль­цем! Да­же ста­ри­ки… А я ведь жил сре­ди от­бор­ных не­го­дя­ев. Не та­ких не­до­со­лен­ных, как тут. Ес­ли твои пар­ни за­ве­дут раз­го­вор обо мне, ты ска­жешь: «Это ка­ид!» Слы­шишь, а? « Это ка­ид!» По­вто­ри-ка: «Мак — он ка­ид!»
   — Да, — ска­зал Оли­вье, — э… Мак — это ка­ид!
   — Встань! Иди сю­да! Да, вот так, стой пе­ре­до мной, ли­цом к ли­цу, я те­бе кое-что по­ка­жу. Слу­шай вни­ма­тель­но. Кру­гом нас — джунг­ли! Все во­круг плу­ты и сво­ло­чи. Раз­ве ты не мог одо­леть двух этих мер­зав­цев? Мог, и за­про­сто! По­дой­ди по­бли­же! На­цель­ся! Под­лец сто­ит на­про­тив те­бя… Но ты не жди, ло­мись, бо­дай его го­ло­вой. Бумс — баш­кой под дых! Не за­дер­жи­вай­ся! Ла­пой по ха­ре! Баш­ма­ком в пу­зо! И вот — аут!
   Мак со­про­во­ж­дал свои уг­ро­зы весь­ма во­ин­ст­вен­ной жес­ти­ку­ля­ци­ей. Он под­пры­ги­вал, де­лал фин­ты, по­иг­ры­вал ку­ла­ком, по­во­дил го­ло­вой, пле­ча­ми, на­це­ли­вал­ся ко­лен­кой, ступ­ней, и не­ви­ди­мые про­тив­ни­ки, один за дру­гим, па­да­ли во­круг не­го. Он их хва­тал, от­бра­сы­вал даль­ше, вы­зы­ваю­ще по­прав­лял гал­стук, ози­рал­ся: «А ну чья оче­редь?» Оли­вье рас­те­рян­но смот­рел на не­го. Ка­за­лось, Мак был в тран­се, чер­ные жир­ные пря­ди его во­лос упа­ли на лоб, он гри­мас­ни­чал, стал по­хож на го­рил­лу или бе­ше­ную кош­ку. Ре­бе­нок в ис­пу­ге от­пря­нул, при­жал­ся спи­ной к две­ри, что­бы ос­та­вить Ма­ку по­боль­ше мес­та.
   А Кра­сав­чик про­дол­жал:
   —…Ты ста­вишь паль­цы вот так, — он сде­лал рож­ки, — и ты­ка­ешь в гла­за сво­его вра­га: вы­ко­ло­тые бур­ка­лы — ну это же пря­мо празд­ник, пред­став­ле­ние в те­ат­ре ужа­сов! По­том бьешь са­по­гом в бер­цо­вую кость: мож­но га­ран­ти­ро­вать два ме­ся­ца леж­ки! Смот­ри, как на­до ло­мать паль­цы: вот так, крак, су­хой чет­кий удар… Пусть на те­бя на­па­дут двое, ни чер­та не вый­дет, пус­той но­мер! Они еще, ко­неч­но, де­рут­ся, но уже ос­то­рож­ни­ча­ют. Пред­ставь се­бе, что ты сам за­ли­ва­ешь­ся кро­вью. Бей все рав­но пер­вым. За­пре­щен­ным уда­ром, под­лым спо­со­бом, вне­зап­но. Или бок­си­руй, но это нау­ка, это, по­ни­ма­ешь, не про­сто по­та­сов­ка…
   Мак встал в по­зи­цию, при­крыл ли­цо и на­чал по­ка­зы­вать бок­сер­ский бой, на­зы­вая прие­мы:
   — Свинг, ап­пер­кот, вот ле­вый, в брю­хо, в под­бо­ро­док, раз, два, три, вот пря­мой спра­ва. Смот­ри как сле­ду­ет, что я де­лаю… Ес­ли бу­дешь вни­ма­те­лен, ты им по­ка­жешь! Вот так: бах-бах-бах!По­дай­ся впе­ред! Про­ве­ди их! Де­лай, как я!
   Оли­вье на­чал не­мно­го ус­по­каи­вать­ся. Мак его уже не пу­гал. Толь­ко не пре­ры­вать его, пусть вы­го­во­рит­ся, Как Аль­бер­ти­на, как Гас­ту­не, как все дру­гие. Маль­чик при­нял обо­ро­ни­тель­ную по­зи­цию, и Кра­сав­чик не­мно­го его по­пра­вил, по­ка­зав, как дви­гать но­га­ми, как увер­ты­вать­ся… Оли­вье пры­гал на мес­те, под­ра­жая бок­се­рам, ко­то­рых не раз ви­дал в ки­но­хро­ни­ке, с си­лой вы­бра­сы­вал ку­ла­ки.
   — А ну да­вай, во­ро­бей, тычь ме­ня в грудь… Хоп, хоп, хоп!Сей­час я те­бе вы­дам…
   Оли­вье по­лу­чил лег­кий удар в под­бо­ро­док и тот­час все пе­ред ним по­плы­ло, за­кру­жи­лось, и он упал на­взничь на мат­рас.
   — Док­то­ра! — про­ре­вел Мак, ос­ка­лив зу­бы.
   И он при­нял­ся за но­вую роль, брыз­гал на ре­бен­ка хо­лод­ной во­дой, рас­ти­рал ему ще­ки, мас­си­ро­вал за­ты­лок и пле­чи, со­вал в рот кар­то­фель­ные очи­ст­ки, яко­бы для за­щи­ты зу­бов в бою. Ко­гда маль­чик под­нял­ся, еще не­сколь­ко ог­лу­шен­ный, Мак схва­тил ка­ст­рю­лю и лож­ку и изо­бра­зил удар гон­га:
   — Вто­рой ра­унд!
   На этот раз Оли­вье за­щи­щал­ся, со­блю­дал дис­тан­цию и за­по­лу­чил все­го лишь не­сколь­ко шлеп­ков ла­до­нью, ко­то­рые стой­ко пе­ре­нес. По­том он ос­та­но­вил­ся пе­ре­вес­ти дух и ска­зал Ма­ку:
   — Ус­тал я….
   — Ага, вы­дох­ся, зна­ем мы это! — бро­сил Мак, ко­то­рый то­же за­пы­хал­ся.
   Он сел пря­мо на пол и, ис­те­ри­че­ски сме­ясь, на­чал жонг­ли­ро­вать бок­сер­ски­ми пер­чат­ка­ми. За­тем встал и ска­зал бо­лее спо­кой­ным, по­учи­тель­ным то­ном:
   — Вот так, от­кры­ва­ешь ла­донь, вы­тя­ги­ва­ешь паль­цы и реб­ром — р-раз, пря­мо как саб­лей! В гор­ло, толь­ко по­креп­че… Бах, бз-з!Не­под­ра­жае­мо! Или ку­ла­ком в сол­неч­ное спле­те­ние. Сю­да, со­об­ра­зил? И нет че­ло­ве­ка!
   Оли­вье ки­вал, по­вто­ряя дви­же­ния Ма­ка. Од­на­ко он чув­ст­во­вал се­бя слиш­ком не­лов­ким, не­ук­лю­жим для это­го и знал, что ни­ко­гда в жиз­ни не ста­нет ни­ко­го так ко­ло­тить.
   — Пря­мым уда­ром в нос… И кр-р-рак!— по­ка­зы­вал Мак, а Оли­вье толь­ко кри­вил­ся.
   Ес­ли бы Оли­вье все же при­шлось так бить про­тив­ни­ка, он бы стра­дал вме­сте с ним. Но маль­чик не хо­тел об­на­ру­жи­вать это пе­ред Ма­ком. Он сжал зу­бы, вы­став­ляя впе­ред под­бо­ро­док, тщет­но ста­рал­ся сде­лать сви­ре­пую фи­зио­но­мию, но все изо­бли­ча­ло его в при­твор­ст­ве: свет­лые куд­ря­вые во­ло­сы, не­вин­ный дет­ский взгляд. Ни­ко­гда Вир­жи­ни не би­ла его, ни ра­зу не да­ла ни по­ще­чи­ны, ни шлеп­ка, а сам он тер­петь не мог драк. Ко­гда на Оли­вье на­па­да­ли, он хо­тел толь­ко од­но­го — обуз­дать сво­их про­тив­ни­ков.
   Мак все еще не­ис­тов­ст­во­вал, но воз­бу­ж­де­ние у не­го уга­са­ло, гла­за по­ту­ск­не­ли, у рта поя­ви­лась горь­кая склад­ка, буд­то он в се­бе со­мне­вал­ся. И поч­ти умо­ляю­ще Кра­сав­чик об­ра­тил­ся к Оли­вье:
   — Я ужа­сен, а? Дерь­мо эта­кое, ска­жи прав­ду, ужа­сен? Ты встре­чал та­ких ти­пов, как я? Па­па­ша мой был пья­ни­цей, пе­чень у не­го бы­ла, как губ­ка, ма­мень­ка во­об­ще смы­лась не­из­вест­но ку­да. Сам я вы­рос в мерз­кой ла­чу­ге! На ули­це во­круг то­же вся­кая па­даль, толь­ко по­дон­ки, га­де­ны­ши. Но я, я — ка­ид, ты слы­шишь — ка­ид!
   — Да, мсье! — ска­зал Оли­вье.
   — «Да. мсье, да, мсье!» Ты го­во­ришь, как ма­лень­кий ду­ра­чок. Стой, я те­бя нау­чу об­ра­щать­ся с но­жом, це­лить­ся в брю­хо, вспа­ры­вать его так, чтоб вы­ва­ли­ва­лась вся тре­бу­ха…
   — Да, Мак, — с гри­ма­сой от­вра­ще­ния от­ве­тил Оли­вье.
   Но Мак уже при­че­сал­ся, за­стег­нул во­рот­ник, по­пра­вил узел гал­сту­ка, по­сто­ял пе­ред зер­ка­лом, за­си­жен­ным му­ха­ми, по­лю­бо­вал­ся бе­лиз­ной сво­его ос­ка­ла, де­лая при этом обезь­я­ньи гри­ма­сы и при­ни­мая раз­лич­ные по­зы. Оли­вье смот­рел на не­го сни­зу вверх, не зная, бо­ять­ся ли ему Ма­ка, вос­хи­щать­ся им или пре­зи­рать. Тай­ная ра­дость и стран­ная го­речь ов­ла­де­ли им. Как буд­то ему уда­лось по­ло­жить Кра­сав­чи­ка Ма­ка на обе ло­пат­ки.
   Ко­гда тол­стая Аль­бер­ти­на за­ме­ча­ла, что по ули­це идет не­по­хо­жий на ме­ст­ных жи­те­лей че­ло­век, от­ли­чаю­щий­ся от них по­ход­кой, ма­не­ра­ми, оде­ж­дой, — сло­вом, ка­кой-то чу­же­зе­мец, а мо­жет ту­рист, под­ни­маю­щий­ся к церк­ви Сак­ре-Кёр, — она с фи­ло­соф­ским ви­дом за­яв­ля­ла:
   — Ну и тип­чи­ков тут уви­дишь, ска­жу я вам!
   Оли­вье, рас­смат­ри­вая Ма­ка, по­ду­мал то же са­мое. «Ну и тип­чи­ки есть на све­те!» Он по­смот­рел на фо­то­гра­фию Прин­цес­сы Ма­до. Со­всем не­зна­ко­мая ему улыб­ка, ка­кая-то фаль­ши­вая — так улы­ба­ют­ся кас­сир­ши, ко­гда им при­хо­дит­ся быть лю­без­ны­ми. Маль­чик за­ду­мал­ся, дей­ст­ви­тель­но ли он не­на­ви­дит Ма­ка, но не мог най­ти от­ве­та. Вдруг, ос­ме­лев, он дерз­ко спро­сил:
   — Я мо­гу уже уй­ти? — Но тут же бы­ст­ро до­ба­вил: — Ты ка­ид, Мак, ты са­мый глав­ный ка­ид!
   — Еще бы, — про­ро­нил тот, по­во­дя пле­ча­ми. — Пшел прочь, ме­лочь не­сча­ст­ная, и смот­ри не за­бы­вай, че­му те­бя учил Кра­сав­чик Мак.
   Оли­вье не за­ста­вил его по­вто­рять это два­ж­ды. Бро­сил­ся к две­ри, от­крыл ее, вы­ско­чил и стре­ми­тель­но пом­чал­ся по ле­ст­ни­це, от­тал­ки­ва­ясь пле­чом от сте­ны на ка­ж­дом по­во­ро­те, чтоб еще бо­лее ус­ко­рить свой бег. Под­ско­чив к две­рям, за ко­то­ры­ми жи­ли его ку­зе­ны, он по­пы­тал­ся при­гла­дить ру­кой во­ло­сы. Жан сра­зу за­ме­тит в нем что-то не­обыч­ное, а Эло­ди ска­жет:
   — От­ку­да этот па­рень взял­ся? Нет, он ста­но­вит­ся про­сто ло­ды­рем, зна­ешь, его не­воз­мож­но боль­ше дер­жать. О бо­же мой! Гос­по­ди! Де­ва Ма­рия!
 

Глава седьмая

   Ули­ца, как лег­кая бар­ка, при­ча­лив­шая к сто­ли­це, зыб­ко ка­ча­лась на вол­нах со­бы­тий, вое­ва­ла с по­все­днев­ной ну­ж­дой, ино­гда вы­ка­зы­ва­ла в сво­их су­ж­де­ни­ях на­стоя­щую муд­рость, а в дру­гой раз толь­ко на­пе­ва­ла, чтоб по­за­быть о сво­их бе­дах. Но ру­ки пе­ре­лис­ты­ва­ли га­зет­ные стра­ни­цы, лю­ди чи­та­ли их, ка­чая го­ло­вой, пе­ре­хо­дя от тре­вог к улыб­ке, от бес­по­кой­ст­ва к раз­вле­че­ни­ям, ус­по­каи­вая, ху­до ли, хо­ро­шо ли, са­мих се­бя, ибо мир дру­гих, сча­ст­ли­вых и обес­пе­чен­ных, был об­раз­цом, не­дос­туп­ным для под­ра­жа­ния, хо­тя и ос­та­вал­ся меч­той и на­де­ж­дой.
   Ма­лень­кая ули­ца Ла­ба бы­ла как ки­но для бед­ных лю­дей, ис­тин­ный рай для тех, ко­му жи­лось не­удоб­но и скуд­но, ме­сто, где все ве­ли се­бя воль­гот­но и не­при­ну­ж­ден­но, где да­же уда­ва­лось по­рой пе­ре­жить при­клю­че­ние. Счи­та­лось, что «ули­ца при­над­ле­жит всем и ка­ж­до­му», и это оз­на­ча­ло — тут мож­но чув­ст­во­вать се­бя как до­ма. По­том­ст­вен­ных па­ри­жан в этом квар­та­ле бы­ло не­мно­го, а те, кто про­жи­ва­ли в верх­ней час­ти ули­цы Ла­ба, яви­лись сю­да со всех кон­цов све­та: тут бы­ли ис­пан­цы, италь­ян­цы, ара­бы, ев­реи, мар­ти­ни­кан­цы, по­ля­ки, рус­ские, а так­же бре­тон­цы, оверн­цы, бас­ки, ко­то­рые все еще тос­ко­ва­ли по род­ной про­вин­ции, но все они — как чу­же­зем­цы, меч­тав­шие по­ско­рее ас­си­ми­ли­ро­вать­ся, хо­тя и со­хра­нив свою на­цио­наль­ную са­мо­быт­ность, так и ко­рен­ные жи­те­ли пус­тын­ных фран­цуз­ских ок­ра­ин, — лишь здесь, на этой ули­це, об­ре­та­ли не­мно­го то­го жи­ви­тель­но­го воз­ду­ха, ко­то­рый по­мо­гал им су­ще­ст­во­вать.
   Во­круг этой бар­ки бу­ше­вал це­лый мир со свои­ми бес­ко­неч­но раз­во­ра­чи­ваю­щи­ми­ся со­бы­тия­ми, вес­ти о ко­то­рых до­но­си­ли сю­да ил­лю­ст­ри­ро­ван­ные жур­на­лы и ра­дио­пе­ре­да­чи, то пре­тен­ци­оз­ные, как мо­ло­дая про­вин­ци­ал­ка, то за­хле­бы­ваю­щие­ся от вос­тор­га. А сю­же­ты, вы­зы­вав­шие этот вос­торг или страх, все ум­но­жа­лись, ста­но­вясь те­мой взвол­но­ван­ных раз­го­во­ров: пер­вые по­ле­ты и не­пре­рыв­ный стре­ми­тель­ный про­гресс авиа­ции, кон­курс эле­гант­ных ав­то­мо­би­лей; при­езд в Па­риж Ча­п­ли­на; Ган­ди с его го­лым че­ре­пом, то­щи­ми но­га­ми, все­гда за­дра­пи­ро­ван­ный, буд­то он толь­ко что вы­шел из ван­ны; тол­стяк Габ­ри­эл­ло с его по­пу­ляр­ным но­ме­ром «го­лод­ные му­ки»; Со­ня Хе­ни, зна­ме­ни­тая тан­цов­щи­ца на льду, сколь­зя­щая по кат­кам все­го ми­ра; ве­ло­си­пед­ные гон­ки; бо­гач Ага-Хан, иг­раю­щий в гольф; вы­сту­п­ле­ние Гит­ле­ра и на­цио­нал-со­циа­ли­стов про­тив ста­ро­го Гин­ден­бур­га; по­хи­ще­ние ре­бен­ка у лет­чи­ка Линд­бер­га; ве­ли­че­ст­вен­ный жест Сея­тель­ни­цы с но­вой поч­то­вой мар­ки; по­лет Па­риж — Нью-Йорк, со­вер­шен­ный авиа­то­ра­ми Кос­те­сом и Бе­ло­нте; Бал Мо­ды в Гранд-Опе­ра; бла­го­тво­ри­тель­ный ве­чер в поль­зу дет­ских боль­ниц; на­ции Ев­ро­пы, ос­па­ри­ваю­щие свои гра­ни­цы; кон­фе­рен­ция по ра­зо­ру­же­нию; Ли­га на­ций…
   Но все эти со­бы­тия ка­за­лись ка­ки­ми-то не­ре­аль­ны­ми, от­да­лен­ны­ми, вы­ду­ман­ны­ми, хо­тя ино­гда и пу­га­ли. Под­лин­ная жизнь ули­цы со­стоя­ла в са­мих встре­чах лю­дей, в их бе­се­дах, иг­рах, пе­ре­счи­ты­вае­мых без кон­ца мел­ких день­гах (и ес­ли мо­не­ты па­да­ли, то обыч­но о них го­во­ри­лось: «Боль­ше не вы­рас­тут!»), а так­же во флир­те, в свадь­бах, ро­ж­де­ни­ях и смер­тях, в ужа­саю­щей без­ра­бо­ти­це, в му­чи­тель­ном ра­бо­чем дне, до­во­дя­щем лю­дей до край­ней ус­та­ло­сти, в про­во­няв­шем ра­гу, гряз­ном бе­лье, сы­ро­сти, опо­зда­ни­ях в мас­тер­скую или кон­то­ру («Я ему ска­зал, что в мет­ро слу­чи­лась за­держ­ка, а он мне от­ве­тил: «По­ка­жи­те би­ле­тик с от­мет­кой об опо­зда­нии». То­гда я ска­зал вот что, а он мне вот так от­ве­тил…») и, на­ко­нец, — в лю­бов­ных ис­то­ри­ях, ссо­рах, при­ми­ре­ни­ях, ино­гда в дра­ках. И все это воз­вра­ща­ло вас к чу­дес­ным вос­кре­сень­ям с дол­ги­ми тра­пе­за­ми, тя­ну­щи­ми­ся от пред­обе­ден­но­го апе­ри­ти­ва до по­сле­обе­ден­но­го конь­я­ка, с по­спеш­ны­ми сбо­ра­ми на со­стя­за­ния по греб­ле и за­го­род­ные тан­цуль­ки, в ка­бач­ки и хар­чев­ни, на яр­мар­ки и гу­ля­нья, в зоо­сад, в ки­нош­ку и в цирк, на пло­щадь Трон, са­мую ве­се­лую яр­мар­ку, в ка­фе « Ле гро арбр» и « Ле врэ арбр» в пред­ме­стье Ро­бин­сон, в « Кон­вер», что в Но­жа­не, — сло­вом, во все мес­та, свя­зан­ные с на­род­ны­ми раз­вле­че­ния­ми.
   Мо­ло­дые от­прав­ля­лись на за­го­род­ные тан­цуль­ки, что­бы, под­ра­жая пер­со­на­жам Кар­ко, по­пля­сать в свое удо­воль­ст­вие — ле­ни­вую жа­ву, рум­бу или ан­тиль­ский та­нец би­гу­ин. Но за все на­до бы­ло пла­тить: две ми­нут­ки под­ви­гал но­га­ми — го­ни пять сан­ти­мов. Все вре­мя в за­ле раз­да­ва­лись то воз­гла­сы кон­тро­ле­ров с ко­жа­ны­ми сум­ка­ми « опус­ти­те мо­не­ту!», то ус­лов­ное по­ве­ли­тель­ное меж­до­ме­тие п-с-т-т, ко­то­рым ка­ва­ле­ры в фет­ро­вых шля­пах, в ка­но­тье или на­де­тых на­бек­рень клет­ча­тых кеп­ках при­гла­ша­ли сво­их дам, что­бы тот­час по­ло­жить им на спи­ну ла­донь реб­ром, ли­бо за­жав в ней пла­ток во из­бе­жа­ние не­при­ят­но­го пот­но­го при­кос­но­ве­ния; слы­ша­лись вздо­хи и ры­да­ния ак­кор­де­о­на. В пе­ре­ры­вах все пи­ли су­хое ви­но, ли­мо­над или мят­ный на­пи­ток, ис­ко­са об­ме­ни­ва­ясь взгля­да­ми, ино­гда при­твор­но бла­го­вос­пи­тан­ны­ми, ино­гда про­сто доб­ро­же­ла­тель­ны­ми. И вот опять на­чи­на­лись тан­цы, и дев­чон­ки ос­во­бо­ж­да­лись от ско­ван­но­сти дви­же­ний, при­об­ре­тен­ной на за­во­де или в кон­то­ре, а пар­ни про­дол­жа­ли свою веч­ную иг­ру — го­лубь об­ха­жи­ва­ет го­луб­ку. Лю­ди бур­жу­аз­но­го скла­да со­чли бы все это вуль­гар­ным, ска­за­ли бы, что это «бал для гор­ня­шек», но те, кто при­хо­ди­ли сю­да тан­це­вать, бы­ли по-на­стоя­ще­му сча­ст­ли­вы.
   Но вот на­сту­пал час воз­вра­ще­ния, ко­нец вос­крес­но­го дня, и на об­рат­ном пу­ти еще мож­но бы­ло уви­деть сто­яв­ших у во­рот тор­го­вок цве­та­ми, по­гла­зеть на вы­став­лен­ное в вит­ри­нах съе­ст­ное, на все эти вкус­но­сти в же­ле, паш­те­ты с бо­га­тым гар­ни­ром, кус­ки го­вя­ди­ны и ба­ра­ни­ны, де­ко­ри­ро­ван­ные зе­ле­ны­ми ли­сть­я­ми и бу­ма­гой, на­ре­зан­ной фес­тон­чи­ка­ми, прой­ти ми­мо та­бач­ных ла­во­чек, еще очень мно­го­люд­ных, ус­лы­шать, как про­дав­цы ве­чер­них га­зет « Па­ри-су­ар» и « Ин­тран» вы­кри­ки­ва­ют бро­ские за­го­лов­ки, эф­фект­но их ис­ка­жая. Од­на­ко ря­дом с этим ве­се­лым бие­ни­ем жиз­ни — ее мрач­ная из­нан­ка: озяб­шие, го­лод­ные ста­ри­ки, хму­рые групп­ки без­ра­бот­ных, на­прав­ляю­щих­ся в сто­ло­вые и в пунк­ты раз­да­чи бес­плат­но­го «на­род­но­го су­па», ка­кая-ни­будь не­сча­ст­ная па­роч­ка, со­вре­мен­ные Ро­мео и Джуль­ет­та, чья лю­бовь бу­дет уби­та ну­ж­дой, ску­чен­но­стью, в ко­то­рой при­дет­ся жить, вся­ки­ми ус­лов­но­стя­ми и ка­та­ст­ро­фа­ми.
   Жи­те­ли этих квар­та­лов не лю­би­ли смот­реть филь­мы из на­род­ной жиз­ни, прав­ди­вые и про­стые, им хо­те­лось от­влечь­ся, на­лю­бо­вать­ся ар­ти­ста­ми в мун­ди­рах, ук­ра­шен­ных зо­ло­ты­ми эпо­ле­та­ми, в та­ких, на­при­мер, кар­ти­нах, как « Кон­гресс тан­цу­ет», « Он оча­ро­ва­те­лен», « У ца­ря на служ­бе», « Блон­дин­ка — меч­та моя» или « Па­рад люб­ви». Чем боль­ше бы­ло в филь­ме им­пе­ра­то­ров и прин­цев, по­шлых про­сту­шек и ве­ро­лом­ных ко­ро­лев, чем боль­ше бы­ло вся­кой без­вку­си­цы, пыш­ных обо­рок и сто­ло­во­го се­реб­ра, про­гу­лок в ко­ля­сках и гран­ди­оз­ных ба­лов под ко­лос­саль­ны­ми ве­не­ци­ан­ски­ми люс­т­ра­ми, тем боль­ше им все это пра­ви­лось, и швей­ки, ра­бот­ни­цы, ма­ши­ни­ст­ки ры­да­ли над сен­ти­мен­таль­ны­ми не­уря­ди­ца­ми ка­кой-ни­будь ко­ро­лев­ской доч­ки или над сча­сть­ем, что дос­та­ва­лось Зо­луш­кам в ки­но­сту­дии — из­бран­ни­цам пре­крас­ных прин­цев, ко­то­рых иг­ра­ли Ан­ри Га­ра или Мо­рис Ше­ва­лье, ро­дом из Ме­ниль­мон­та­на.
   А по­том ки­но­рек­ла­ма де­мон­ст­ри­ро­ва­ла из­де­лие Раз­ви­та и ру­баш­ку «Но­вель­текс», про­дук­ты фир­мы Фос­као и мек­си­кан­ский чай док­то­ра Жа­ва­са, «Ис­точ­ник мо­ло­до­сти» аб­ба­та Су­ри и ли­по­вый чай Шар­тре де Дюр­бо­на, стек­ло фир­мы «Пи­рекс» и лось­он «Уби­ган», элек­три­че­ский ки­пя­тиль­ник «Ка­лор» и ча­сы «Эр­ме­то», крем «Ма­ла­се­ин», от ко­то­ро­го ко­жа ста­но­вит­ся неж­ной, как цве­ток, руч­ку фир­мы Ва­тер­ман и ви­но «фри­лез» — сло­вом, все то, что хо­тя и не зо­ло­то, но бле­стит и, ко­неч­но, спо­соб­ст­ву­ет не­пре­рыв­но­му по­гло­ще­нию де­нег.
   В сущ­но­сти, весь этот мир де­лил­ся на две сбор­ные ко­ман­ды, как в фут­бо­ле, и обе они пред­став­ля­ли Фран­цию. С од­ной сто­ро­ны дея­те­ли по­ли­ти­че­ские: Тар­дье, Эр­рио, Ман­дель, Поль Бон­кур, Ре­но, Ла­валь, Пен­ле­ве, Флан­ден, Кайо, Ду­мер, Бю­ис­сон. С дру­гой — Ан­ри Га­ра, Гар­ри Ба­ур, Жан Мю­ра, Фер­нан­дель, Ре­мю, Миль­тон, Ше­ва­лье, Шар­пи­ни и Бран­ка­то, Баш и Ла­верн. Вни­ма­ние! По­да­ча! При не­об­хо­ди­мо­сти они, ко­неч­но, сра­жа­лись ме­ж­ду со­бой, и да­же с ожес­то­че­ни­ем, но лишь толь­ко по­ли­ти­ки до­би­ра­лись до вла­сти, они сра­зу при­об­ре­та­ли вид эта­кой от­корм­лен­ной жив­но­сти, весь­ма не­при­гляд­ной. Бы­ли, ко­неч­но, сре­ди них и по­лу­чше и по­ху­же, но от­чет­ли­во раз­ли­чить их не все­гда уда­ва­лось, и все зна­ли, что так бу­дет веч­но, то­гда что ж… В ки­но все вы­гля­де­ло ку­да кра­си­вее, чи­ще, ин­те­рес­ней, да­же ра­до­ст­ней. Сча­стье или бе­ды, что же в кон­це кон­цов возь­мет верх?

*

   Ино­гда око­ло двух ча­сов дня ма­дам Аль­бер­ти­на Хак, тща­тель­но под­ру­мя­нив­шись, воз­ло­жив на пле­чи свою ли­су, под­ма­зав гу­бы яр­ко-крас­ной по­ма­дой и сло­жив их сер­деч­ком, пред­ла­га­ла Оли­вье:
   — Пой­ди-ка за кур­точ­кой. Да­вай про­швыр­нем­ся по буль­ва­рам…
   Но он от­ка­зы­вал­ся на­от­рез, не объ­яс­няя при­чин, и ма­дам Хак уда­ля­лась, смеш­но вер­тя ше­ей, как ра­зо­би­жен­ная ин­дюш­ка. Оли­вье не лю­бил ухо­дить из род­но­го квар­та­ла, а ес­ли ухо­дил, то позд­но ве­че­ром. Маль­чи­ку ка­за­лось, что, ес­ли он днем отой­дет от этих до­мов, это со­пря­же­но с рис­ком на­все­гда по­ки­нуть ули­цу и очу­тить­ся там, у дя­ди с Се­ве­ра, или да­же в Сог, где жи­вут его де­душ­ка и ба­буш­ка. В сво­их стран­ст­ви­ях Оли­вье не за­бре­дал даль­ше буль­ва­ра Бар­бес, пло­ща­ди Кон­стан­тен Пе­кер и ули­цы Мар­ка­де. Лишь с Бу­гра он не бо­ял­ся ухо­дить да­ле­ко и днем — ведь с ним все бы­ло по-дру­го­му.
   Маль­чик час­то бы­вал у Дю­фай­е­ля в « Па­ле де Ну­во­те», что­бы по­лю­бо­вать­ся там ве­ло­си­пе­да­ми с мо­тор­чи­ком и на мяг­ких удоб­ных ши­пах, ве­ло­те­леж­ка­ми с ру­лем, как буй­во­ло­вы ро­га, изящ­ны­ми го­ноч­ны­ми ве­ло­си­пе­да­ми, уст­рем­лен­ны­ми впе­ред, как га­зе­ли, тан­де­ма­ми, о ко­то­рых гре­зи­ли Жан и Эло­ди. Из од­но­го от­де­ла это­го «двор­ца но­ви­нок» ре­бе­нок пе­ре­хо­дил в дру­гой, сту­пая на цы­поч­ках, чтоб не скрип­нул пар­кет, и ста­ра­ясь не при­вле­кать вни­ма­ния про­дав­цов в се­рых ха­ла­тах. Оли­вье ос­мат­ри­вал тут все, прав­да, оде­ж­да его ин­те­ре­со­ва­ла мень­ше: он вос­тор­гал­ся та­за­ми из крас­ной ме­ди для вар­ки ва­ре­нья, сти­раль­ны­ми ма­ши­на­ми из лу­же­ной жес­ти с сет­кой для про­по­ла­ски­ва­ния, ко­тел­ка­ми из чер­но­го чу­гу­на, алю­ми­ние­вы­ми ка­ст­рюль­ка­ми, за­бав­но рас­став­лен­ны­ми ле­ст­нич­кой и чем-то по­хо­див­ши­ми на боль­шую се­мью, по­зи­рую­щую пе­ред фо­то­гра­фом, нра­ви­лись ему и ско­во­род­ки, схо­жие с тен­нис­ны­ми ра­кет­ка­ми, тер­ра­ко­то­вые блю­да для ду­хов­ки — вся эта ут­варь жи­во на­по­ми­на­ла ему кух­ню Вир­жи­ни.
   Еще ему был по ду­ше ма­га­зин « Ме­зон До­ре», бо­лее ин­тим­ный и не та­кой про­сто­рный, на­хо­див­ший­ся на пе­ре­кре­ст­ке улиц Кюс­тин, Ду­до­виль и буль­ва­ра Бар­бес. Но кон­тро­ле­ры в ви­зит­ках и по­ло­са­тых брю­ках, в плот­ных се­рых гал­сту­ках и во­ткну­той в них бу­лав­кой с ис­кус­ст­вен­ной жем­чу­жин­кой, а кро­ме то­го, с ме­тал­ли­че­ской це­пью на шее не до­ве­ря­ли де­тям и все­гда вы­про­ва­жи­ва­ли их к вы­хо­ду, под­тал­ки­вая в пле­чо кон­чи­ка­ми паль­цев, слов­но бо­ясь за­пач­кать­ся. По­это­му Оли­вье, до то­го как сю­да вой­ти, обыч­но вы­ис­ки­вал ка­кую-ни­будь мно­го­дет­ную ма­ма­шу и не­за­мет­но про­скаль­зы­вал ме­ж­ду ее птен­ца­ми, буд­то яв­лял­ся ча­стью это­го вы­вод­ка. Или же шел сле­дом за ка­кой-ни­будь ба­бу­сей из от­де­ла в от­дел. Вна­ча­ле ста­рая жен­щи­на ни­как не мог­ла ура­зу­меть, че­го же от нее хо­чет этот свет­ло­во­ло­сый маль­чиш­ка с неж­ны­ми гла­за­ми, по­че­му так вни­ма­тель­но смот­рит, как она пе­ре­би­ра­ет тка­ни и щу­па­ет шерсть, но вско­ре на­чи­на­ла ему улы­бать­ся и не воз­ра­жа­ла, ес­ли он шел за ней. И Оли­вье на­де­ял­ся, что она све­дет его в зал, где был те­атр Пет­руш­ки и по чет­вер­гам да­ва­лись бес­плат­ные спек­так­ли для де­тей, ес­ли они при­хо­ди­ли сю­да с ро­ди­те­ля­ми. А так как ста­ру­хи то­же обо­жа­ют Пет­руш­ку, но стес­ня­ют­ся ид­ти в этот зал в оди­но­че­ст­ве, си­туа­ция уст­раи­ва­ла обе сто­ро­ны и в кон­це кон­цов они рас­ста­ва­лись друзь­я­ми.
   Прав­да, ино­гда Оли­вье под­вер­га­ли бес­такт­ным до­про­сам:
   — А что де­ла­ет твоя ма­ма?
   Рань­ше он го­во­рил, что она умер­ла, но то­гда его на­чи­на­ли жа­леть, про­из­но­ся не­на­ви­ст­ное сло­во «си­рот­ка», и при­хо­ди­лось вы­слу­ши­вать са­мые раз­ные, на­бив­шие ос­ко­ми­ну со­ве­ты. Те­перь Оли­вье про­сто от­ве­чал: «Она за­ня­та в га­лан­те­рей­ной лав­ке!» И его ос­тав­ля­ли в по­кое, но за­то сам он чув­ст­во­вал се­бя очень не­лов­ко.
   Так и бе­жа­ло вре­мя — от ски­та­ния к ски­та­нию. В од­но пре­крас­ное ут­ро па­па­ша Бу­гра вы­пря­мил­ся во весь рост, по­тер ру­ки, по­скреб бо­ро­ду, за­гля­нул в свой ко­ше­лек и со­кру­шен­но ска­зал:
   — Что по­де­ла­ешь, ни­че­го не ос­та­лось, на­до что-то при­ду­мы­вать…
   Он рас­стег­нул во­рот­ник сво­ей ра­бо­чей вель­ве­то­вой курт­ки, встрях­нул гри­вой и пред­ло­жил:
   — Пой­дем, па­рень, ма­лость по­тру­дим­ся!
   Бу­гра ско­ла­чи­вал для до­мо­хо­зя­ек уг­ло­вые де­ре­вян­ные эта­жер­ки с по­лоч­ка­ми, чи­нил во­до­про­вод­ные кра­ны, ста­вил штеп­се­ли, а Оли­вье нес за ним ящик с ин­ст­ру­мен­том. Или же, взяв с со­бой все не­об­хо­ди­мое, они пред­ла­га­ли хо­зяе­вам ма­га­зи­нов вы­мыть стек­ла вит­рин, и Оли­вье то­же по­лу­чал гро­шо­вые чае­вые, ко­то­рые скла­ды­вал в пус­той спи­чеч­ный ко­ро­бок, на­де­ясь со вре­ме­нем раз­бо­га­теть и ку­пить тот са­мый за­ме­ча­тель­ный швей­цар­ский но­жик.
   Как-то ут­реч­ком, это бы­ло в ию­не, Бу­гра по­тя­нул­ся на сол­ныш­ке и за­ме­тил:
   — Ну вот и ле­то, за­яв­ляю об этом впол­не офи­ци­аль­но, хо­тя оно и длит­ся уже два ме­ся­ца. Ка­кой пре­крас­ный се­зон!
   И в са­мом де­ле, с ка­ж­дым днем ста­но­ви­лось все жар­че. Муж­чи­ны но­си­ли ру­баш­ки на­вы­пуск, жен­щи­ны — лег­кие пла­тья. Толь­ко Бу­гра ос­та­вал­ся еще в сво­ей блу­зе и в кеп­ке, при­ли­пав­шей от по­та ко лбу.
   Бу­гра на­шел се­бе ра­бо­ту «че­ло­ве­ка-рек­ла­мы» и при­гла­сил маль­чи­ка со­пут­ст­во­вать ему в по­хо­дах по го­ро­ду. Щит, при­кре­п­лен­ный к пле­чам ста­ри­ка, пре­воз­но­сил дос­то­ин­ст­ва од­ной юве­лир­ной лав­ки на пло­ща­ди Жюль Жоф­френ, спе­циа­ли­зи­ро­вав­шей­ся на про­да­же ко­лец для по­молв­ки, для бра­ко­со­че­та­ния, а так­же по­дар­ков к кре­ще­нию, к пер­во­му при­час­тию, к свадь­бе. Ста­рик и маль­чик об­хо­ди­ли буль­вар Ор­на­но, буль­вар Бар­бес; Оли­вье нес под мыш­кой тя­же­лый па­кет с ро­зо­вы­ми и жел­ты­ми ли­ст­ка­ми рек­лам­ных про­спек­тов. Бу­гра был в пло­хом на­строе­нии и вор­чал:
   — Черт по­бе­ри, вот и на­вью­чи­ли ме­ня, точ­но ос­ла с яр­мар­ки. Ша­гай, Бу­гра, — ты ведь ла­кей ка­пи­та­лиз­ма, вам­пи­ры пьют твою кровь, а ты еще кри­чишь им бра­во!
   Он про­тя­ги­вал про­хо­жим ве­ли­че­ст­вен­ным жес­том рек­лам­ные ли­ст­ки; ес­ли же кто-ли­бо от­ка­зы­вал­ся или вско­ре бро­сал смя­тый лис­ток в сточ­ный же­лоб, ста­рик ог­лу­шал его си­п­лы­ми злы­ми вы­кри­ка­ми: