— Здрав­ст­вуй, Оли­вье, — про­из­нес Па­ук.
   — До­б­рый ве­чер.
   — Не ра­зы­щешь ли че­го-ни­будь по­есть, а?
   — По­есть?
   — Ну да, по­есть, — по­вто­рил Па­ук, по­ка­чав куль­тяп­кой пе­ред от­кры­тым ртом, — ну хоть не­мно­го хле­ба.
   Оли­вье от­пря­нул, как Маль­чик с паль­чик пе­ред Лю­до­едом, и спо­ткнул­ся о кром­ку тро­туа­ра. Боль­шие чер­ные гла­за Пау­ка впе­ри­лись в не­го, в них бы­ло что-то не­стер­пи­мое, по­хо­жее на моль­бу, пол­ные гу­бы по­дер­ги­ва­лись и то­же чем-то за­во­ра­жи­ва­ли. Мо­жет, тем, что ма­не­ра го­во­рить у ка­ле­ки бы­ла со­всем не та­кой, как у дру­гих лю­дей, у тех, ко­го Оли­вье знал; ре­бе­нок буд­то не по­ни­мал Пау­ка, не на­хо­дил слов для от­ве­та, слов­но бо­ял­ся уп­ро­чить ту но­вую и силь­ную связь, ко­то­рая ис­под­воль ус­та­нав­ли­ва­лась ме­ж­ду ни­ми. Он про­шеп­тал: «Я не знаю», — но его со­бе­сед­ник не рас­слы­шал этих слов. По­том Оли­вье от­крыл ла­до­ни, чтоб по­ка­зать Пау­ку: «Ни­че­го у ме­ня нет, что я мо­гу сде­лать?»
   — А вот и твой двою­род­ный брат! — ска­за­ла Аль­бер­ти­на, уса­жи­ва­ясь в крес­ло пе­ред от­кры­тым ок­ном.
   И в са­мом де­ле, Жан под­ни­мал­ся по ули­це Ла­ба. Он вы­гля­дел весь­ма юным в сво­ем пид­жа­ке со шли­ца­ми на спи­не, в ши­ро­ких брю­ках и за­дор­но на­де­той кеп­ке. Оли­вье по­смот­рел на ку­зе­на, по­том на Пау­ка. Ка­кой-то тай­ный го­лос шеп­нул ему, что, по­жа­луй, бу­дет луч­ше, ес­ли Жан най­дет его уже до­ма. Ук­рад­кой взгля­нув еще раз на ка­ле­ку, маль­чик бы­ст­ро по­бе­жал до­мой.
   Эло­ди, ко­то­рая, го­то­вясь к при­хо­ду му­жа, при­че­са­лась и на­де­ла ко­кет­ли­вый пе­ред­ник с обо­роч­ка­ми, еще в две­рях ска­за­ла маль­чи­ку:
   — Од­на­ко же… ты ста­но­вишь­ся на­стоя­щим бро­дя­гой. Ес­ли так бу­дет про­дол­жать­ся, те­бя от­пра­вят на ка­тор­гу. Где ты опять бол­тал­ся? — И, не дав ему от­ве­тить, до­ба­ви­ла: — Уве­ре­на, что ты ни­че­го не ел!
   Она го­во­ри­ла «ел» по-сво­ему, так, как про­из­но­сят это сло­во на Юге. Оли­вье за­ве­рил, что его друг «гос­по­дин Бу­гра» за­дал ему по­ис­ти­не «Бал­та­за­ров пир», и на этом за­слу­жен­ные уп­ре­ки кон­чи­лись. Ко­гда не­сколь­ко се­кунд спус­тя по­сту­чал в дверь Жан, все уже бы­ло за­бы­то.
   По­ка влюб­лен­ные об­ни­ма­лись в пе­ред­ней, Оли­вье счел удоб­ным за­лезть в свой аль­ков и по­гру­зить­ся в « При­клю­че­ния Би­ко». Чле­ны клу­ба Ран-тан-план со­рев­но­ва­лись, кто боль­ше съест ар­бу­зов, и в кон­це кон­кур­са все, как один, хва­та­лись за жи­во­ты. Оли­вье за­ду­мал­ся, что же оз­на­ча­ет сло­во «ар­буз».
   Че­рез от­кры­тую дверь ему бы­ли вид­ны слив­шие­ся си­лу­эты об­ни­маю­щих­ся мо­ло­до­же­нов. Про­шло еще до­б­рых пол­ча­са, и на­ко­нец Эло­ди крик­ну­ла:
   — За стол! За стол! За стол! — так по­смот­рев при этом на маль­чи­ка, буд­то имен­но он по­слу­жил при­чи­ной за­держ­ки.
   Оли­вье усел­ся пе­ред та­рел­кой, раз­ри­со­ван­ной крас­ны­ми ром­ба­ми (по­да­рок ма­га­зи­на Ле­зье, тор­гую­ще­го под­сол­неч­ным мас­лом). Вме­сто то­го чтоб за­су­нуть край сал­фет­ки за во­рот­ник, маль­чик ра­зо­стлал ее на ко­ле­нях. Он на­чал мед­лен­но есть вкус­ный пи­рог со шпи­на­том и вос­поль­зо­вал­ся по­це­лу­ем сво­их ку­зе­нов, чтоб столк­нуть ку­сок пи­ро­га к се­бе на сал­фет­ку. За­тем сде­лал вид, что у не­го рот на­бит бит­ком, и при­нял­ся жад­но же­вать. Ко­гда поя­ви­лось блю­до ри­са с птичь­и­ми по­тро­ха­ми, сбро­сить часть сво­ей пор­ции ста­ло уже труд­ней — ку­ша­нье бы­ло по­ли­то со­усом. Тем не ме­нее Оли­вье уда­лось ста­щить не­сколь­ко ку­соч­ков мя­са и хле­ба. Он твер­дил: «Ах, как я про­го­ло­дал­ся!», — а Жан от­ве­чал: «Это бо­лезнь не вред­ная». Вре­мя от вре­ме­ни Оли­вье пря­тал ру­ки — они бы­ли гряз­ные, жир­ные, и это его сму­ща­ло.
   — Что он там еще на­тво­рил, этот ти­хо­ня? — спро­си­ла Эло­ди.
   — Да, ни­че­го… ни­че­го я та­ко­го не сде­лал.
   Ко­гда Жан ото­рвал­ся от со­зер­ца­ния смуг­лой ко­жи Эло­ди, ли­цо его сра­зу же сде­ла­лось оза­бо­чен­ным. Рез­кие мор­щин­ки ус­пе­ли из­бо­роз­дить лоб ку­зе­на, хо­тя он был еще мо­лод. Бес­по­кой­ст­во его ка­са­лось хо­зяй­ст­вен­ных рас­че­тов и бес­ко­неч­ных по­пра­вок к ним в за­ви­си­мо­сти от то­го, ка­кая по­луч­ка ожи­да­лась на сле­дую­щей не­де­ле — сбу­дут­ся ли на­де­ж­ды (уволь­не­ние не гро­зит) или на­сту­пит тре­вож­ная по­ло­са (пред­сто­ит без­ра­бо­ти­ца и ну­ж­да). По­пыт­ки не счи­тать­ся с не­оп­ре­де­лен­ны­ми за­ра­бот­ка­ми при­во­ди­ли в от­чая­ние; ки­пы сче­тов, не­ожи­дан­ные рас­хо­ды соз­да­ва­ли та­кие слож­но­сти, что хоть об стен­ку го­ло­вой бей­ся. Но да­же ес­ли Жан был очень по­дав­лен, ему стои­ло лишь взгля­нуть на свою Эло­ди. На сто­ле ка­ким-то чу­дом все­гда ока­зы­вал­ся в стек­лян­ной ва­зе ма­лень­кий бу­ке­тик цве­тов, и же­на го­во­ри­ла ему: «Ну что ты так му­ча­ешь­ся? Да ес­ли б у те­бя бы­ли день­ги, ты бы про­иг­рал их на скач­ках, что, не так?» — и за­пе­ва­ла пе­сен­ку.
   Оли­вье по­нял од­на­ж­ды не­кую ис­ти­ну, ка­зав­шую­ся ему, впро­чем, аб­сурд­ной: не­множ­ко де­нег — и все ула­дит­ся. Он раз­гля­ды­вал в жур­на­лах бо­га­чей, не­жив­ших­ся в лу­чах сол­ныш­ка на Ла­зур­ном бе­ре­гу, в то вре­мя как их фо­то­гра­фи­ро­ва­ли, буд­то для то­го, чтоб воз­на­гра­дить за ка­кие-то за­слу­ги. Маль­чик вспо­ми­нал мо­не­ты, из ко­то­рых Бу­гра де­лал пер­ст­ни, и ду­мал о том, как бы ему са­мо­му хо­ро­шо за­ра­бо­тать, чтоб дать Жа­ну день­ги. Вдруг он вос­клик­нул:
   — Ко­гда я вы­рас­ту, ста­ну опер­ным пев­цом!
   Эта фра­за впо­след­ст­вии по­вто­ря­лась, но уже с ва­ри­ан­та­ми: «Ста­ну бок­се­ром… ки­не­ма­то­гра­фи­стом… кас­си­ром», — эти про­фес­сии бы­ли свя­за­ны в пред­став­ле­нии Оли­вье с бо­гат­ст­вом. Так как Жан во­все не ду­мал, что маль­чик оза­бо­чен их ма­те­ри­аль­ны­ми не­уря­ди­ца­ми, то, по­жав пле­ча­ми, ро­нял:
   — Не го­во­ри глу­по­стей!
   Ка­та­ст­ро­фа раз­ра­зи­лась во вре­мя де­сер­та. Сал­фет­ка, в ко­то­рую Оли­вье толь­ко что сбро­сил яб­ло­ко, вдруг упа­ла на пол. Он тут же ныр­нул под стол, но Эло­ди его опе­ре­ди­ла. Она рас­кри­ча­лась, обо­зрев раз­ме­ры бед­ст­вия:
   — Ух ты! По­смот­ри­те-ка, по­смот­ри­те на это­го дур­ня! Что же он вы­тво­ря­ет с едой…
   У Жа­на нерв­но за­дер­га­лась жил­ка на вис­ке, он си­дел сжав че­лю­сти, а Эло­ди под­би­ра­ла под сто­лом в та­рел­ку жал­кие ос­тат­ки еды. Оли­вье по­крас­нел и за­сло­нил ли­цо лок­тем, опа­са­ясь оп­ле­ухи, ко­то­рую ни­кто и не со­би­рал­ся ему дать. Маль­чик по­про­бо­вал сов­рать:
   — Это я… для ко­тен­ка!
   Сия вер­сия не­сколь­ко раз­ря­ди­ла ат­мо­сфе­ру, и Эло­ди гром­ко рас­смея­лась:
   — Ты по­ла­га­ешь, что кош­ки едят яб­ло­ки?
   Впро­чем, она бы­ла доб­рой жен­щи­ной и тут же сло­жи­ла объ­ед­ки в бу­маж­ный па­ке­тик, кро­ме яб­ло­ка, ко­то­рое с ап­пе­ти­том над­ку­си­ла.
   По­сле ужи­на Эло­ди на­ча­ла при­го­тав­ли­вать для му­жа сум­ку с про­ви­зи­ей на зав­тра, а Оли­вье за­бав­лял­ся тем, что скре­щи­вал, рас­то­пы­ри­вал и спле­тал паль­цы в раз­ные фи­гу­ры, все боль­ше ус­лож­няя их. По­том он сло­жил свою сал­фет­ку и, ту­го скру­тив ее, про­пус­тил че­рез сам­ши­то­вое коль­цо.
   Жан по­шел к Эло­ди на кух­ню. Так как они го­во­ри­ли впол­го­ло­са, ре­бе­нок по­ду­мал, что ему го­то­вит­ся на­ка­за­ние. Но на са­мом де­ле мо­ло­дая че­та чув­ст­во­ва­ла се­бя не­сча­ст­ной. Они бы­ли не прочь ос­та­вить у се­бя маль­чи­ка, но ду­ма­ли о том, что у них мо­жет ро­дить­ся ре­бе­нок, а так­же о сво­ем бу­ду­щем, в ко­то­ром бы­ли так не­уве­ре­ны. Ве­ро­ят­но, им не уда­ст­ся вос­пи­тать его как сле­ду­ет, раз­мыш­ля­ли Жан и Эло­ди и, ста­ра­ясь скрыть от се­бя су­ще­ст­во де­ла, по­вто­ря­ли: «Он труд­ный, очень труд­ный, веч­но тор­чит на ули­це, тас­ка­ет­ся бог весть с кем. Ста­нет на­стоя­щим ху­ли­га­ном…» Да и прав­да ведь — ду­шев­ное смя­те­ние Оли­вье, му­чив­шие его кош­ма­ры, по­сто­ян­ная на­сто­ро­жен­ность за­став­ля­ли его сто­ро­нить­ся ок­ру­жаю­щих, от­во­дить от них гла­за, а его жал­кая оде­жон­ка, дав­но не стри­жен­ные во­ло­сы, лю­бовь к бро­дяж­ни­че­ст­ву да­ва­ли по­во­ды к тол­кам, осо­бен­но тем, что за­ра­нее от­штам­по­ва­ны в тем­ных умах, точ­но кли­ше.
   Мо­ло­дая че­та, стоя в об­ним­ку, уже по­гля­ды­ва­ла на ме­сто сво­их глав­ных ра­до­стей: это бы­ла по­стель с пе­ри­ной виш­не­во­го цве­та, за­стлан­ной бе­лым по­кры­ва­лом с ажур­ны­ми тре­уголь­нич­ка­ми по краю, вы­вя­зан­ны­ми крюч­ком, — это ру­ко­де­лие за­ня­ло у Эло­ди все зим­ние ве­че­ра в род­ном Сен-Ше­ли. Пу­хо­вик ле­том, ко­неч­но, не тре­бо­вал­ся, но его ос­тав­ля­ли на по­сте­ли «для кра­со­ты», к то­му же он счи­тал­ся ча­стью их не­мно­гих со­кро­вищ.
   Мо­ло­дые дол­го це­ло­ва­лись, по­том ру­ка Жа­на скольз­ну­ла к уп­ру­гой гру­ди же­ны, и ла­донь его ощу­ти­ла твер­дый со­сок. Эло­ди по­ка­за­ла на дверь, за ко­то­рой на­хо­дил­ся Оли­вье, и шеп­ну­ла: «Нет, не сей­час»… То­гда Жан вы­шел из ком­на­ты и про­тя­нул маль­чи­ку па­ке­тик с едой:
   — Ну иди, лад­но, дай по­есть тво­ей кош­ке. Но смот­ри, воз­вра­щай­ся не позд­но. Ключ бу­дет под ков­ри­ком. И не за­будь по­га­сить свет.
   Оли­вье спро­сил, мож­но ли ему взять яб­ло­ко, вы­брал са­мое боль­шое, сде­лал вид, что над­ку­сы­ва­ет его, и бы­ст­ро вы­бе­жал.
*
   На ули­це бы­ло пол­но лю­дей. Днев­ной свет уга­сал, и до­ма при­ни­ма­ли ли­ло­вый от­те­нок. Вни­зу на пе­ре­кре­ст­ке все ре­же по­ка­зы­ва­лись ав­то­мо­би­ли. Ино­гда с по­во­ро­та на ули­це Ра­мей слы­шал­ся скре­жет ав­то­бу­са, сни­жаю­ще­го ско­рость. Па­ук все еще си­дел не­дви­жи­мо, слу­шал пе­ние Кон­стан­ти­на Рос­си и по­ка­чи­вал в такт го­ло­вой. Ка­ле­ка был по­хож на ста­рую руч­ную те­леж­ку, ко­то­рая сто­ит на рас­ша­тан­ных ог­лоб­лях у скла­да « Лес и уголь».
   Оли­вье ре­ши­тель­ным ша­гом на­пра­вил­ся к Пау­ку. И ос­та­но­вил­ся, дер­жа па­кет за спи­ной. Вдруг его ру­ки ко­мич­но дер­ну­лись, и маль­чик про­тя­нул Пау­ку бу­маж­ный па­ке­тик и яб­ло­ко. Ка­ле­ка бы­ст­ро схва­тил все это и не­лов­ко при­жал у гру­ди. Он был не­ве­ро­ят­но го­ло­ден, но не хо­тел есть при всех. А кро­ме то­го, ему хо­те­лось еще по­слу­шать ра­дио, — он на­де­ял­ся, что по­сле вся­ких без­вкус­ных ро­ман­си­ков бу­дут пе­ре­да­вать на­стоя­щую му­зы­ку. Па­ук до­ж­дал­ся окон­ча­ния рек­ла­мы, вос­пе­ваю­щей апе­ри­тив «квин­то­нин» (на мо­тив «Ку­ка­ра­чи»), за­тем Ан­д­ре Бо­же ис­пол­нил «Стра­ну улы­бок», а ма­лыш Ра­ме­ли, па­ро­ди­руя его, за­во­пил во все гор­ло:
 
Я от­дал те­бе свое серд­це,
Пол­фун­та мас­ла в при­да­чу
И го­лов­ку цвет­ной ка­пус­ты…
 
   То­гда Па­ук ре­шил­ся и на­чал по­ти­хонь­ку грызть яб­ло­ко, с при­зна­тель­но­стью по­гля­ды­вая в сто­ро­ну Оли­вье, ко­то­рый вни­ма­тель­но на­блю­дал за тем, как ши­ла ма­дам Па­па, си­дев­шая на склад­ном стуль­чи­ке око­ло Аль­бер­ти­ны и Гас­ту­не, ды­мив­ше­го сво­ей си­га­рой.
   На тро­туа­ре ули­цы Баш­ле ре­бя­та иг­ра­ли с ог­ром­ным волч­ком под на­зва­ни­ем «са­бо», под­сте­ги­вая его уда­ра­ми хлы­сти­ка, чтоб ус­ко­рить вра­ще­ние. Оли­вье по­до­шел по­бли­же, за­ло­жив ру­ки за спи­ну, ста­ра­ясь, чтоб его не за­ме­ти­ли не­при­яте­ли, про­жи­ваю­щие на со­сед­ней ули­це. Здесь был Ана­толь, на­по­ми­наю­щий ак­те­ра Фер­нан­де­ля сво­ей ло­ша­ди­ной фи­зио­но­ми­ей и оде­тый в сви­тер с жел­ты­ми и чер­ны­ми по­ло­са­ми, от­че­го он по­хо­дил на зеб­ру. Эта­кий дыл­да этот Ана­толь, — ко­гда ре­бя­та встре­ча­ли его, то ис­тош­но во­пи­ли вслед, буд­то рек­ла­ми­руя зуб­ную пас­ту:
 
Тю­бик с кле­ем Ана­толь,
Что не ве­дал про «Ден­толъ»!
 
   Тут бы­ла еще дев­чон­ка На­на — вот ко­го сле­до­ва­ло бы ост­ричь на­го­ло (из-за вшей), сын по­ли­цей­ско­го Кап­де­вер, под­стри­жен­ный «боб­ри­ком», сын мяс­ни­ка Ра­ме­ли — их лав­ка на­хо­ди­лась на уг­лу, и мяс­ник про­да­вал сво­им еди­но­вер­цам «стро­го ко­шер­ное» мя­со (Оли­вье по­ла­гал, что так на­зы­ва­ют по­про­сту сквер­ное мя­со), — стоя­ли тут так­же Джек Шлак, Ри­тон, Туд­журь­ян, жую­щий ре­зин­ку, ма­лыш­ка Аль­бер, гор­дый том, что стар­ший брат одол­жил ему трех­ко­лес­ный ве­ло­си­пед для раз­во­за то­ва­ров, двое сы­но­вей Ма­шил­ло и дру­гие со­рван­цы.
   К кон­цу дня обыч­но на­сту­па­ло пе­ре­ми­рие ме­ж­ду ре­бя­та­ми с ули­цы Ла­ба и с ули­цы Баш­ле, и сю­да да­же при­хо­ди­ли маль­чиш­ки и дев­чон­ки с улиц Лам­бер, Ни­ко­ле и Ле­кюйе. Од­на­ко из-за поя­сов у них тор­ча­ли ро­гат­ки, не­ко­то­рые об­вя­зы­ва­ли кис­ти рук ко­жа­ны­ми за­пя­сть­я­ми, как у ге­ро­ев ков­бой­ских филь­мов или у груз­чи­ков, дру­гие от­рас­ти­ли се­бе на вис­ках кор­си­кан­ские ба­ки, тре­тьи уг­ро­жаю­ще по­иг­ры­ва­ли пле­ча­ми, при­да­вая се­бе злоб­ный вид, как это де­лал ки­но­ак­тер Джеймс Кэг­ней. Оли­вье с ви­дом зна­то­ка по­смот­рел на вол­чок, ска­зал: «При­вет», — при­ло­жив ука­за­тель­ный па­лец ко лбу и пы­та­ясь со­безь­ян­ни­чать, прав­да с дос­та­точ­ной скром­но­стью, ух­ват­ки «за­би­як». Вре­мя от вре­ме­ни он ог­ля­ды­вал­ся, чтоб быть го­то­вым, ес­ли по­на­до­бит­ся, к бег­ст­ву, но его ос­та­ви­ли в по­кое. Со­рван­цы за­ня­лись зу­бо­скаль­ст­вом и по­ка­зы­ва­ли на дев­чо­нок, что шли ми­мо, дер­жась за ру­ки. Маль­чиш­ки го­во­ри­ли: «А ну на­цель­ся на эту са­ран­чу», — и с пре­зри­тель­ны­ми гри­ма­са­ми вы­да­ва­ли в их ад­рес гру­бую брань.
   По­ка вол­чок вер­тел­ся, как обе­зу­мев­шая мышь, ре­бят­ня тол­ко­ва­ла о джиу-джит­су, о кэт­че, ко­то­рый счи­тал­ся са­мым опас­ным по сво­им жес­то­ким прие­мам, со­еди­няв­шим борь­бу и ку­лач­ный бой, по­том по­пы­та­лись пред­ста­вить се­бе бой ме­ж­ду уча­ст­ни­ком кэт­ча, та­ким, как Дег­лан, и из­вест­ным бок­се­ром Кар­не­ра или ги­ре­ви­ком Ри­гу­ло, при­чем в спо­ре ка­ж­дый из ре­бят спе­шил вы­ска­зать свою точ­ку зре­ния. Бе­се­да бы­ла пре­рва­на вос­кли­ца­ни­ем Ана­то­ля:
   — А вот и Мак!
   Да, это был Кра­сав­чик Мак, па­рень по­стар­ше их всех; он вы­хо­дил из до­ма но­мер 77, с пре­зре­ни­ем, свер­ху вниз, ог­ля­ды­вая лю­дей на тро­туа­ре. Хва­стун Мак, по­ка­чи­ва­ясь, по­до­шел к ре­бя­там, гла­за его, как обыч­но, бы­ли на­смеш­ли­вы и злы. Де­ти рас­сту­пи­лись, на­блю­дая за ним, а Мак вы­мол­вил:
   — Эй вы, пу­зы­ри! — На­гнув­шись, он под­хва­тил на ле­ту вол­чок и стал пе­ре­бра­сы­вать его с ру­ки на ру­ку. Под­ро­ст­ки за­роп­та­ли. То­гда он гроз­но встал пе­ред ни­ми, ли­хо сдви­нул шля­пу и пре­неб­ре­жи­тель­но бро­сил: — Не по нра­ву?
   Так как ни­кто не от­ве­тил, Мак ог­ра­ни­чил­ся ре­п­ли­кой: «Вот и лад­но!» Под­бро­сив вверх вол­чок, он под­прыг­нул, пой­мал его и уда­ром но­ги за­ки­нул в са­мый ко­нец ули­цы. По­том по­пра­вил гал­стук, вер­нул шля­пу на ме­сто и, по­смеи­ва­ясь, по­шел даль­ше.
   — Ну и ка­тись! — крик­нул ему вслед Туд­журь­ян, но ед­ва «ка­ид» [4]обер­нул­ся, па­рень на­чал смот­реть в сто­ро­ну, сде­лав вид, что кри­чал не он. Ко­гда Мак был уже да­ле­ко, Кап­де­вер вы­зы­ваю­ще зая­вил:
   — Ска­жи по­жа­луй­ста, ведь он су­те­нер, и все тут!
   Но имен­но Мак вы­звал у всех мысль о дра­ке. Все бы­ли не­до­воль­ны, что при­шлось ус­ту­пить его си­ле, и ка­ж­дый хо­тел со­рвать злость на дру­гом. На­ча­лась тол­кот­ня, и Оли­вье пред­по­чел отой­ти по­даль­ше — не из-за стра­ха, а по­то­му, что но­сил тра­ур.
   Ули­ца за­пол­ни­лась зву­ка­ми му­зы­ки, вся со­дро­га­ясь от крик­ли­вых ме­ло­дий и при­пе­вов. Маль­чи­ку за­хо­те­лось по­ки­нуть этот шум­ный ост­ров. Он про­шел, не ог­ля­ды­ва­ясь, ми­мо Аль­бер­ти­ны, ма­дам На­на, ма­дам Ша­минь­он, Гас­ту­не. В кон­це ули­цы за­ме­тил Кра­сав­чи­ка Ма­ка, ог­лу­ши­тель­но сви­стев­ше­го в два паль­ца, под­зы­вая так­си. Оли­вье за­ин­те­ре­со­вал­ся, ку­да же тот на­прав­ля­ет­ся на ночь гля­дя, и по­пы­тал­ся ско­пи­ро­вать его по­ход­ку.
   Маль­чиш­ка за­су­нул ру­ки в кар­ма­ны, ощу­пы­вая од­ну за дру­гой ле­жав­шие там баб­ки, при­щеп­ки для бе­лья, гну­тый гвоз­дик, связ­ку ве­ре­во­чек, ре­зин­ки, ко­то­рые он рас­тя­ги­вал дву­мя паль­ца­ми, как ро­гат­ку. Ци­вет­та, изо­бра­жен­ная на вы­вес­ке ка­фе « Ори­ен­таль», при­влек­ла его, и он, ни­кем не за­ме­чен­ный, за­шел в пе­ре­пол­нен­ное людь­ми по­ме­ще­ние. По­се­ти­те­ли си­де­ли за сто­ли­ка­ми с по­лу­лит­ро­вы­ми круж­ка­ми пе­ня­ще­го­ся пи­ва, пол был усе­ян ше­лу­хой ара­хи­са, смя­ты­ми ко­роб­ка­ми от си­га­рет и про­чим му­со­ром, пе­ре­ме­шан­ным с гряз­ны­ми опил­ка­ми. Силь­ные за­па­хи та­ба­ка, ко­фе, ли­ке­ра, ду­хов на­сы­ща­ли воз­дух. Слы­шал­ся смех, пе­ре­би­вае­мый сту­ком биль­ярд­ных ша­ров, воз­гла­сы, об­ра­щен­ные к офи­ци­ан­там в чер­ных жи­ле­тах, по­бря­ки­ва­ние иг­раль­ных кос­тей, вы­сы­пае­мых из ко­жа­ных ме­шоч­ков, буль­ка­нье ки­пя­тиль­ни­ков, дре­без­жа­нье грам­мо­фон­ных пла­сти­нок. Все свер­ка­ло и бле­сте­ло — бу­тыл­ки ли­ке­ров и слад­ких апе­ри­ти­вов, бо­ка­лы, вы­стро­ен­ные ше­рен­га­ми по раз­ме­рам, ни­ке­ли­ро­ван­ный шкаф­чик, в ко­то­рый офи­ци­ан­ты скла­ды­ва­ли свои пе­ред­ни­ки, ме­тал­ли­че­ские об­ру­чи на мра­мор­ных сто­ли­ках, цин­ко­вый при­ла­вок…
   Вос­хи­щен­ный Оли­вье при­бли­зил­ся к мо­ло­дым лю­дям, иг­рав­шим в «подъ­ем­ный кран». Гип­ноз иг­ры, тре­вож­ное ожи­да­ние при­да­ва­ли взгля­дам лю­дей зна­чи­тель­ность, со­сре­до­то­чен­ность. Ме­тал­ли­че­ское при­спо­соб­ле­ние — стре­ла с грей­фе­ром, — за­клю­чен­ное в стек­лян­ную клет­ку, не так уж час­то под­це­п­ля­ло ка­кой-ни­будь пред­мет, но за­жи­гал­ки, порт­си­га­ры, рас­чес­ки и вся­кий юве­лир­ный хлам бы­ли раз­ло­же­ны на гор­ках цвет­ных де­ше­вых кон­фет; ка­ж­дым по­во­ро­том подъ­ем­ной стре­лы иг­рок ру­ко­во­дил с по­мо­щью кноп­ки, а хро­ми­ро­ван­ные че­лю­сти грей­фе­ра схва­ты­ва­ли один-два из этих съе­доб­ных ка­муш­ков и от­но­си­ли их в подъ­ем­ник. По­том сле­до­ва­ло оп­ро­ки­нуть при­ем­ный ящи­чек, что­бы вы­сы­пать их, что де­ла­ли обыч­но де­ти. Вот и Оли­вье, про­сто­яв здесь две пар­тии, на­брал пол­ные гор­сти этих без­вкус­ных сла­стей.
   Од­на­ко вско­ре его при­сут­ст­вие за­ме­ти­ли.
   Чер­но­во­ло­сый офи­ци­ант с тон­ки­ми уси­ка­ми шлеп­нул маль­чи­ка по но­гам по­ло­тен­цем и при­ка­зал:
   — Уби­рай­ся, цып­ка!
   На ули­це Оли­вье за­ко­ле­бал­ся. Воз­вра­щать­ся до­мой бы­ло ра­но. Он мог бы пой­ти в на­прав­ле­нии буль­ва­ра Ор­на­но, спус­тив­шись по той час­ти ули­цы Ла­ба, что смы­ка­ет­ся с буль­ва­ром Бар­бес, к церк­ви Ла Ша­нель и че­рез ули­цу Клинь­ян­кур вый­ти к буль­ва­ру Ро­ше­шу­ар. В этом слу­чае он про­сле­ду­ет ожив­лен­ны­ми и яр­ко ос­ве­щен­ны­ми буль­ва­ра­ми, ми­мо «ка­ра­ван-са­ра­ев», име­нуе­мых Пи­галь, Бланш, Кли­ши, про­бе­жит­ся по пре­крас­ной ули­це Ко­лен­кур и вер­нет­ся к мес­ту от­прав­ле­ния. Но ре­бе­нок от­бро­сил все эти мар­шру­ты — они бы вер­ну­ли его в тол­пу. Он ос­та­но­вил­ся не­мно­го по­ду­мать и опер­ся спи­ной о же­лез­ную ре­шет­ку, ог­ра­ж­дав­шую каш­та­но­вое де­ре­во на­про­тив « Ка­фе ар­ти­стов». Тут бы­ло го­раз­до ти­ше, чем в ка­фе « Ори­ен­таль». На тер­ра­се рас­по­ла­га­лись це­лы­ми се­мей­ст­ва­ми, си­де­ли ка­кие-то тол­стя­ки, иг­рав­шие в кар­ты, — в ма­ни­лью, в жа­ке, в зан­зи, — при­хле­бы­вая пи­во из пу­за­тых кру­жек с мас­сив­ны­ми руч­ка­ми.
   По­че­му же вдруг, ед­ва он ощу­тил че­ло­ве­че­ское те­п­ло, ис­хо­дя­щее от этих лю­дей, в нем за­дро­жа­ла, из­дав стон, ка­кая-то боль­ная стру­на? Одер­жи­мый тос­кой, Оли­вье по­ду­мал, что, ос­тав­шись без ма­те­ри, к то­му же и без се­ст­ры, он так и бу­дет бро­дить в по­тем­ках из ве­че­ра в ве­чер, в бес­плод­ных по­ис­ках че­го-то не­яс­но­го, лишь еле-еле ото­гре­ва­ясь у чу­жих оча­гов, как око­ло улич­ных жа­ро­вен зи­мой, — ведь его-то очаг по­гас на­все­гда.
   Что с со­бой де­лать, он не знал. Ре­бе­нок по­нял с тос­кой, что слиш­ком мно­го до­рог, слиш­ком мно­го улиц рас­сти­ла­ет­ся пе­ред ним, и ка­кую из них он по соб­ст­вен­ной при­хо­ти вы­бе­рет, не име­ет зна­че­ния. Он пред­ста­вил се­бе еще бо­лее мрач­ную тьму, чем та, что оку­ты­ва­ла его в кле­туш­ке под ле­ст­ни­цей на ули­це Бек­ке­рель. Он уже не мо­жет ту­да про­ник­нуть — ве­че­ром подъ­езд за­пи­ра­ет­ся. Маль­чик по­бе­жал по бли­жай­шей от не­го ули­це Лам­бер. Лег­кий су­хой ве­те­рок щел­кал фла­гом над две­рью ко­мис­са­риа­та по­ли­ции. Оли­вье до­б­рал­ся до ле­ст­ни­цы Бек­ке­рель, вска­раб­кал­ся по сту­пе­ням, пы­та­ясь от­влечь­ся от сво­их дум. По пу­ти он уви­дел дом с чу­лан­чи­ком, за­тем бю­ро по сбо­ру пря­мых об­ло­же­ний, ку­да Вир­жи­ни хо­ди­ла пла­тить на­ло­ги, и, на­ко­нец, отель Бек­ке­рель, где бы­ла вер­ти­каль­ная све­то­вая вы­вес­ка. Дой­дя до вер­ши­ны хол­ма, Оли­вье по­вер­нул­ся, чтоб взгля­нуть на Па­риж.
   Ка­за­лось, го­род мур­лы­чет, как ог­ром­ная кош­ка. Столь­ко тайн хра­нил в се­бе Па­риж, что ре­бе­нок, хо­тя и пре­ду­га­ды­вал это во­об­ра­же­ни­ем, был по­тря­сен. Он по­чув­ст­во­вал се­бя од­но­вре­мен­но и жал­ким и силь­ным, как буд­то сам был вла­ды­кой всей этой ноч­ной жиз­ни, но не мог про­явить над ней свою власть. На мгно­ве­ние его не­удер­жи­мо по­тя­ну­ло скольз­нуть по пе­ри­лам вниз и ка­тить­ся, ка­тить­ся, по­ка от не­го ни­че­го не ос­та­нет­ся. Он креп­ко об­хва­тил се­бя ру­ка­ми, чтоб не под­дать­ся это­му же­ла­нию, и вдруг тро­нул паль­ца­ми тра­ур­ную по­вяз­ку на сви­те­ре. Оли­вье рва­нул ее так, что поч­ти от­по­рол. То­гда он вновь по­бе­жал по ули­це, чтоб хоть как-то от­вя­зать­ся от не­от­ступ­ных мыс­лей.
   На ули­це Соль маль­чик за­дер­жал­ся у де­ре­вен­ско­го до­ми­ка, не­ко­гда на­зван­но­го «Кро­ли­ком Жил­ля», а по­том пре­вра­тив­ше­го­ся в «Про­вор­но­го кро­ли­ка». Этот до­мик всем сво­им ви­дом на­ве­вал сель­ские вос­по­ми­на­ния, тем бо­лее, что, по сло­вам Жа­на, на мес­те Мон­мар­тра бы­ла ко­гда-то де­рев­ня. Пе­ред две­рью это­го до­ма все­гда си­дел на ска­мей­ке ста­рый че­ло­век с се­дой бо­ро­дой. Вир­жи­ни го­во­ри­ла сы­ну, что это Дед Мо­роз, и ре­бе­нок ве­рил ей; жи­те­ли ули­цы Соль от­но­си­лись к ста­ри­ку с поч­те­ни­ем и зва­ли его Боль­шой Фре­де.
   Те­перь Оли­вье про­хо­дил по по­лу­тем­ным, пло­хо мо­щен­ным ули­цам, по­том всту­пил на пыль­ный ко­вер ши­ро­ко рас­про­стер­ших­ся пус­ты­рей. Все они име­ли про­зви­ща, ко­то­рые бы­ли из­вест­ны толь­ко ре­бя­там: Гли­ня­ный, Труб­ный, Пус­тырь Оди­но­кой Да­мы, Пус­тырь Под­зем­ных Хо­дов, Клад­би­щен­ский. Эти мес­та яв­ля­ли со­бой по­след­ние дев­ст­вен­ные зем­ли сто­ли­цы, но и здесь уже всю­ду тор­ча­ли таб­лич­ки: « Уча­сток для но­во­стро­ек», и по­сте­пен­но пус­ты­ри ис­че­за­ли, а на их мес­те рос­ли зда­ния. Там, где зем­ли еще пус­то­ва­ли, бро­дя­ги рас­ки­ды­ва­ли свои ла­ге­ря, па­роч­ки об­ни­ма­лись в ов­ра­гах, цы­ган­ки об­де­лы­ва­ли вы­год­ные де­лиш­ки, и да­же хо­ди­ли слу­хи, что здесь со­би­ра­ют­ся вся­кие жу­ли­ки. Иной раз по но­чам при­хо­ди­ли сю­да по­ти­хонь­ку и жи­те­ли со­сед­них улиц — вы­бро­сить раз­ва­лив­шую­ся пли­ту, про­дав­лен­ный мат­рас, строи­тель­ный му­сор, что­бы сэ­ко­но­мить на чае­вых, ко­то­рые при­хо­ди­лось да­вать му­сор­щи­кам за то, что они уво­зи­ли вся­кий ста­рый хлам.
   Ули­цы, на­зва­ния ко­то­рых еще не ста­ли по­ка зна­ме­ни­ты­ми, буг­ри­стые, не­при­мет­ные, бы­ли по­хо­жи на те, что обыч­но гнез­дят­ся во­круг боль­ших со­бо­ров: ули­ца свя­то­го Вин­цен­та, ули­ца Аб­ре­ву­ар, ули­ца Жи­рар­дон, ули­ца свя­то­го Элю­те­рия, и на ка­ж­дом их по­во­ро­те, над ка­ж­дым до­миш­ком вид­не­лась бе­ле­сая груз­ная мас­са со­бо­ра с круг­лы­ми ку­по­ла­ми. Оли­вье обе­гал весь этот ла­би­ринт. Смя­те­ние, бес­по­кой­ст­во, лю­бо­пыт­ст­во за­пол­ня­ли его, но он еще не знал, что бу­дет жерт­вой этих чувств очень дол­го. Ко­гда за­по­зда­лый про­хо­жий, или па­роч­ка по­лу­ноч­ни­ков, или ка­кой-ни­будь ред­кий ту­рист, взо­брав­ший­ся на эту вер­хо­ту­ру, встре­ча­лись ему на пу­ти, Оли­вье, чтоб при­дать се­бе бод­ро­сти, на­чи­нал на­сви­сты­вать пе­сен­ку « Эти мор­ские вол­ки» или же при­сло­нял­ся спи­ной к бли­жай­шим во­ро­там, за­со­вы­вал ру­ки в кар­ма­ны, при­ни­мая без­мя­теж­ный вид, буд­то вы­шел про­сто по­ды­шать све­жим воз­ду­хом у се­бя пе­ред до­мом. Про­бе­га­ли со­ба­ки, по­спеш­но ню­хая зем­лю, буд­то они ко­го-то вы­сле­жи­ва­ли, но ни­че­го не мог­ли най­ти.
   В цен­тре улич­ной пу­та­ни­цы, точ­но де­ре­вуш­ка с ос­ве­щен­ны­ми до­ми­ка­ми по­сре­ди пус­тын­ной рав­ни­ны, вдруг по­яв­ля­лась пло­щадь Тертр с крас­но­ва­ты­ми ог­ня­ми сво­их ка­ба­ре, от­ку­да по вре­ме­нам вы­ры­вал­ся воз­бу­ж­ден­ный гул, зву­ки ак­кор­де­о­на, пе­ние, вы­кри­ки, смех, ино­гда чья-то речь, из ко­то­рой ре­бе­нок на хо­ду улав­ли­вал не­сколь­ко слов, и то с ро­бо­стью при­бли­жал­ся, то от­сту­пал, что­бы тот­час вер­нуть­ся опять, ны­рял в один про­улок, по­том в дру­гой и все­гда, как ноч­ная ба­боч­ка, уст­рем­лял­ся на­зад, к этой вле­ку­щей его пло­ща­ди.