Са­Ба­Тье Ро­Бер. Шведские спички

Улич­ные де­ти». Люсь­ен за­звал Оли­вье в ком­на­ту, чтоб по­ка­зать ему чу­до про­грес­са, ко­то­рое ему при­нес­ли для ре­мон­та. Рас­тре­пан­ный, длин­но­ли­цый, он неж­но и бес­смыс­лен­но улы­бал­ся, рас­пи­сы­вая «фо­но­бу­диль­ник» фир­мы «Пи­тер Пан Клок», пред­на­зна­чен­ный про­бу­ж­дать от сна сво­его сча­ст­ли­во­го об­ла­да­те­ля за­ра­нее вы­бран­ной им пла­стин­кой.
   По­тря­сен­ный этой но­вин­кой нау­ки и тех­ни­ки, Люсь­ен ска­зал Оли­вье: «Вот уви­дишь, при­дет та­кой день…» — и стал рыть­ся в сво­их жур­на­лах, пы­та­ясь ра­зы­скать тот, в ко­то­ром сре­ди ста­тей пи­са­те­лей и ин­же­не­ров бы­ло од­но ис­сле­до­ва­ние, по­свя­щен­ное «но­во­му ви­ду ра­дио­свя­зи», на­зы­вае­мой «бес­про­во­лоч­ным фо­то­те­ле­гра­фом» или еще «те­ле­ви­де­ни­ем». Люсь­ен про­чел ре­бен­ку часть этой ста­тьи и при­нял­ся ком­мен­ти­ро­вать ее с вос­тор­гом, что от­нюдь не спо­соб­ст­во­ва­ло внят­но­сти ре­чи.
   — Т-т-ты уви­дишь, ч-что при-при­дет день, и у каж-ждо­го че­ло­ве­ка бу­дет до­ма свое к-ки-но!
   Оли­вье слу­шал это весь­ма скеп­ти­че­ски. Но, чтоб сде­лать Люсь­е­ну при­ят­ное, он все же ино­гда вос­кли­цал:
   — Ах! Ска­жи­те, по­жа­луй­ста! По­ду­май­те толь­ко!
   Люсь­ен объ­яс­нил ему, что раз лю­ди те­перь уме­ют пе­ре­да­вать звук, то ско­ро они нау­чат­ся транс­ли­ро­вать и кар­тин­ные изо­бра­же­ния, и тут же опи­сал ему прин­цип ра­бо­ты «фо­то­те­ле­гра­фа». Маль­чик, весь­ма за­ин­те­ре­со­вав­шись, при­знал сво­его дру­га на­стоя­щим уче­ным и, ко­гда по­ки­дал его дом, все еще ощу­щал вос­тор­жен­ный тре­пет.
   Оли­вье вы­та­щил из сво­его спи­чеч­но­го ко­роб­ка бу­маж­ку в пять фран­ков, рас­пра­вил ее — по­сле раз­го­во­ра с Люсь­е­ном ему так за­хо­те­лось пой­ти в ки­но! — но, вспом­нив о швей­цар­ском но­же, спря­тал об­рат­но. На­пос­ле­док маль­чик за­гля­нул в ок­но сво­его дру­га, ска­зал ему: «Ох, и здо­ро­во это!» — и еще раз по­про­щал­ся с ма­дам Люсь­ен, ко­то­рая бы­ла уже в ха­ла­те и про­ти­ра­ла паль­цем, смо­чен­ным в си­ро­пе «Де­ла­бар», дес­ны сво­ему мла­ден­чи­ку, что­бы ис­чез­ли мо­лоч­ные на­ле­ты. По­раз­мыс­лив над тем, что ко­гда-ни­будь лю­ди бу­дут смот­реть ки­но у се­бя до­ма, Оли­вье ре­шил, что это слиш­ком не­прав­до­по­доб­ная сказ­ка.
   Од­на­ко все эти раз­ду­мья при­ве­ли его на ули­цу Кюс­тин, что­бы про­смот­реть афи­ши, из­ве­щаю­щие, что идет в ки­но­те­ат­рах квар­та­ла, гру­бо раз­ма­ле­ван­ные в крас­ные, зе­ле­ные, го­лу­бые то­на, уже чуть об­ли­няв­шие, ибо на них бы­ли про­грам­мы сра­зу на три не­де­ли. Ки­не­ма­то­гра­фы « Мар­ка­де-Па­лас», « Бар­бес-Па­те», « Рок­си», « Мон­кальм», « Дель­та», « Па­ле-Ро­ше­шу­ар», « Си­галь» пе­ст­ре­ли ма­ня­щи­ми на­зва­ния­ми: « Фан­то­мас», в глав­ных ро­лях Жан Вормс и Жан Га­ланд, « Дэ­вид Голь­дер» с Гар­ри Бау­эром, « Па­те­ти­че­ская сим­фо­ния» с Жор­жем Кар­пан­тье, « По­след­ний шок» с Жа­ном Мю­ра и Да­ни­эль Па­ро­ля, « Шан­хай-экс­пресс» с Мар­лен Дит­рих, « Уда­ры бо­ко­вой кач­ки» с Мак­сом Дир­ли, « Тай­на жел­той ком­на­ты» с Ро­ла­ном Ту­те­ном и Югет­той экс-Дюф­ло, « Де­ре­вян­ный крест» с Пье­ром Блан­ша­ром и Шар­лем Ва­не­лем, « Жем­чу­жи­на» с Эд­виж Фей­ер… Все это бы­ло пол­но обе­ща­ний, и Оли­вье уже пред­став­лял се­бе бес­ко­неч­ные ки­но­се­ан­сы, во вре­мя ко­то­рых он бу­дет пу­те­ше­ст­во­вать от филь­ма к филь­му, си­дя в вол­шеб­ном крес­ле и гля­дя во все гла­за. В точ­но­сти как те де­ти, ко­то­рые сто­ят пе­ред вит­ри­на­ми кон­ди­тер­ских и меч­та­ют в один пре­крас­ный день съесть все пи­рож­ные сра­зу, так и Оли­вье хо­тел уви­деть все эти филь­мы.
   В ба­ка­лее « Ля бор­де­лез» под­жа­ри­ва­ли ко­фей­ные зер­на, и вся ули­ца про­пи­та­лась их бла­го­уха­ни­ем. Жан-Жак, сы­ниш­ка хо­зяи­на ма­га­зи­на, си­дел на ска­мей­ке у две­рей и тщил­ся со­ору­дить во­дя­ной фильтр, как учи­ли его в клас­се: пус­тая ко­роб­ка из-под кон­сер­вов с дыр­кой внут­ри, слой пес­ка, слой раз­мель­чен­но­го дре­вес­но­го уг­ля, опять слой пес­ка… Но, ко­гда маль­чик про­пус­кал во­ду, она вы­хо­ди­ла чер­ной-пре­чер­ной, и он без­утеш­но твер­дил: «По­че­му же не по­лу­ча­ет­ся?» Оли­вье за­ме­тил ему, что смесь, по­жа­луй, не­дос­та­точ­но плот­но умя­та, од­на­ко па­ре­нек рез­ко ска­зал, что Оли­вье ни­че­го не смыс­лит, так как пе­ре­стал хо­дить в шко­лу. Но Оли­вье, еще весь под впе­чат­ле­ни­ем рас­ска­за Люсь­е­на, ушел от это­го брюз­ги, ки­нув ему на про­ща­нье:
   — Я-то знаю та­кое, о чем ты да­же и не слы­хи­вал.
   Он ос­та­но­вил­ся на раз­вил­ке улиц Ра­мей и Кюс­тин. По­смот­рел на боль­шой ртут­ный тер­мо­метр на зда­нии ап­те­ки « Фар­ма­си Нор­маль» и про­чел над­пи­си, на­чер­тан­ные про­тив раз­ных де­ле­ний, — Наи­выс­шая тем­пе­ра­ту­ра 1890, Мо­ск­ва 1812, Точ­ка за­мер­за­ния спир­та, Лед, Глу­бо­кие шах­ты, Оран­же­реи, Шел­ко­вич­ные чер­ви, Се­не­гал, Су­мат­ра, Бор­нео, Цей­лон, Тро­пи­ки— и тут же во­об­ра­зил эс­ки­мо­сов и нег­ров. Сол­неч­ные зай­чи­ки в вит­ри­не сколь­зя­щи­ми бли­ка­ми пе­ре­бе­га­ли по двум ог­ром­ным пу­за­тым со­су­дам жел­то­го и зе­ле­но­го цве­та, что при­влек­ло лю­бо­пыт­ст­во Оли­вье не мень­ше, чем эмб­ле­ма вра­чей и фар­ма­цев­тов — па­лоч­ка Мер­ку­рия, об­ви­тая дву­мя змей­ка­ми, и зе­ле­ный крест, ок­ру­жен­ный мо­лоч­но-бе­лым лю­ми­нес­цент­ным коль­цом. За­тем маль­чик встал на ве­сы, сто­яв­шие пе­ред две­рью. Ве­со­вой диск, глад­кий, без де­ле­ний, тут же дви­нул­ся и за­мер меж двух, то­же не­мых, чер­то­чек, а что­бы уз­нать свой вес, на­до бы­ло бро­сить мо­нет­ку в щель, и толь­ко по­сле это­го вы­ска­ки­вал би­ле­тик с за­вет­ной циф­рой. Оли­вье это по­ка­за­лось смеш­ным: буд­то внут­ри ве­сов кто-то мог знать, сколь­ко он ве­сит, но ни за что не хо­тел ему об этом со­об­щить.
   Он еще ос­та­но­вил­ся у вит­ри­ны тор­гов­ки зон­та­ми, лю­бу­ясь зон­та­ми от солн­ца, пал­ка­ми с руч­кой в ви­де со­бачь­ей или ути­ной го­ло­вы, дет­ски­ми тро­сточ­ка­ми, фи­гур­ка­ми Маль­чи­ка с паль­чик, ко­то­рый ле­зет в ко­том­ку, и по­ду­мал, что хо­зяй­ке вряд ли уда­ет­ся вы­год­но тор­го­вать в та­кую по­го­ду. Чуть даль­ше, око­ло ка­док с лав­ром, у две­рей рес­то­ра­на стоя­ла вы­ре­зан­ная из фа­не­ры и яр­ко рас­кра­шен­ная фи­гу­ра зна­ме­ни­то­го ки­но­ко­ми­ка Хар­ди, еще бо­лее жир­но­го, чем в дей­ст­ви­тель­но­сти, но на этот раз Хар­ди был раз­лу­чен со сво­им то­щим на­пар­ни­ком Ло­ре­лем — в од­ной ру­ке тол­стяк дер­жал ско­во­род­ку, а в дру­гой ра­моч­ку с ме­ню на се­го­дняш­ний день. «Са­лют, Хар­ди!» — ска­зал ему Оли­вье, про­хо­дя ми­мо.
   Пе­ред до­мом но­мер 8 на ули­це Лам­бер все­гда мож­но бы­ло уви­деть вы­со­кую ху­до­ща­вую жен­щи­ну в чер­ном пла­тье, с бе­лым школь­ным во­рот­нич­ком и боль­ши­ми, то­же бе­лы­ми, муш­ке­тер­ски­ми ман­же­та­ми; ли­цо у нее бы­ло блед­ное, се­рые с про­се­дью ко­сы под­дер­жи­ва­лись ли­ло­вы­ми бан­та­ми. Жен­щи­на обыч­но си­де­ла на пле­те­ном сту­ле и бес­ко­неч­но вы­ши­ва­ла на зе­ле­ной лен­те од­ни и те же кро­хот­ные шел­ко­вые ро­зоч­ки с рас­стоя­ни­ем ме­ж­ду ни­ми в семь сан­ти­мет­ров. За ка­ж­дый метр этой вы­шив­ки она по­лу­ча­ла пла­ту от боль­шо­го уни­вер­ма­га « Лувр». Она ра­бо­та­ла, раз­ло­жив свое вы­ши­ва­ние на чер­ной бар­хат­ной по­ду­шеч­ке, и зе­ле­ная лен­та, на ко­то­рой по­яв­лял­ся цве­ток за цвет­ком, змей­кой спол­за­ла в кор­зин­ку из иво­вых пруть­ев. Она бы­ла на­столь­ко при­выч­ным эле­мен­том пей­за­жа, что Оли­вье ее поч­ти ни­ко­гда не за­ме­чал. И вот, впер­вые осоз­нав ее при­сут­ст­вие, он ос­та­но­вил­ся по­смот­реть, как ее длин­ные лов­кие паль­цы ма­ни­пу­ли­ру­ют с лен­той, игол­кой и нож­ни­ца­ми. На бе­зы­мян­ном паль­це у нее был на­дет на­пер­сток, и этот кро­хот­ный ме­тал­ли­че­ский ку­бок увел мыс­ли маль­чи­ка в га­лан­те­рей­ный ма­га­зин Вир­жи­ни, и он сно­ва уви­дел мать што­паю­щей но­сок, на­пя­лен­ный на боль­шое де­ре­вян­ное яй­цо. Жен­щи­на, вы­ши­вав­шая ро­зы, вдруг бро­си­ла на не­го хму­рый взгляд. То­гда маль­чик ска­зал:
   — А это кра­си­во!
   И уви­дел, что на ее гу­бах поя­ви­лась сла­бая улыб­ка. Она от­ло­жи­ла на ми­нут­ку свое вы­ши­ва­ние, по­смот­ре­ла на Оли­вье, вздох­ну­ла и опять при­ня­лась за де­ло.
   Оли­вье мед­лен­но по­шел даль­ше. Над че­ре­пич­ны­ми кры­ша­ми блед­не­ло ве­чер­нее не­бо. Кое-где оно при­ни­ма­ло ок­ра­ску цве­тов, ко­то­рые вы­ши­ва­ла жен­щи­на.
   Как ра­до­ст­на бы­ла жизнь, и сколь­ко в ней бы­ло пе­ча­ли!

Глава восьмая

   Эло­ди с по­крас­нев­ши­ми гла­за­ми си­де­ла пе­ред дву­мя бе­лы­ми та­рел­ка­ми и пе­ре­би­ра­ла свет­лую че­че­ви­цу. Это бы­ло по­хо­же на иг­ру. Кон­чи­ка­ми паль­цев она пе­ре­кла­ды­ва­ла из од­ной та­рел­ки в дру­гую ма­лень­кие круг­лые, как кон­фет­ти, зер­на, от­бра­сы­вая вре­мя от вре­ме­ни мел­кие ка­муш­ки, ко­то­рые на­ки­дал ту­да не ина­че, как сам черт.
   На дру­гом кон­це сто­ла, об­ло­ко­тив­шись о не­го, спря­тав в ла­до­ни лоб, си­дел Жан и, ус­та­вив­шись в га­зе­ту « Ами дю пёпль», рас­кры­тую на спор­тив­ной стра­ни­це, де­лал вид, что чи­та­ет. По­дав­лен­ный и оза­бо­чен­ный, он при­слу­ши­вал­ся к сво­им ду­мам, из­ред­ка взды­хал и не ос­ме­ли­вал­ся по­смот­реть на Эло­ди, буд­то опа­са­ясь, что ес­ли их от­чая­ние ста­нет об­щим, то жизнь по­ка­жет­ся им еще бо­лее горь­кой.
   Ко­гда он про­сил Эло­ди вый­ти за не­го за­муж, то, об­ра­тив­шись к ее ма­те­ри, с дос­то­ин­ст­вом ска­зал: «Со мной она ни­ко­гда не бу­дет го­лод­на. У ме­ня ре­мес­ло хо­ро­шее!»
   Но эко­но­ми­че­ский кри­зис по­ро­дил в этом со­мне­ния. Не­ко­то­рые из его то­ва­ри­щей, ни­ко­гда ни­че­му не учив­шие­ся, как-то вы­кру­чи­ва­лись и за­ра­ба­ты­ва­ли да­же луч­ше, чем он. До че­го же все это бы­ло не­спра­вед­ли­во!
   За­быть о по­сто­ян­ных за­бо­тах мог­ла бы по­мочь лю­бовь, но и у люб­ви бы­ва­ют ан­трак­ты. Не­мно­го позд­нее взгляд Жа­на опять ос­та­но­вит­ся на го­лу­бой зе­фи­ро­вой блуз­ке же­ны, и он за­лю­бу­ет­ся ее вол­ную­щей­ся гру­дью, чер­ной пря­дью, лас­каю­щей ще­ку, по­лу­от­кры­ты­ми алы­ми гу­ба­ми, — но те­перь на­стал для не­го гро­зо­вой час со все­ми его шква­ла­ми, тре­во­га­ми, взме­тен­ны­ми тем же злым ура­га­ном, что и бе­зум­ные вес­ти в га­зе­тах.
   Жан вре­мя от вре­ме­ни вздер­ги­вал бро­ви, по­жи­мал пле­ча­ми, не­воль­но жес­ти­ку­ли­ро­вал, буд­то хо­тел ко­му-то что-то до­ка­зать, по­том опять сжи­мал ку­ла­ки, впи­ва­ясь ног­тя­ми с въев­шей­ся ти­по­граф­ской крас­кой в ко­жу ла­до­ней. Все в нем взы­ва­ло: «Что же де­лать?» С на­ча­ла не­де­ли его взя­ли на учет как без­ра­бот­но­го, и мысль, что ему при­дет­ся те­перь за­нять ме­сто в длин­ном ря­ду лю­дей, ожи­даю­щих, жал­ко­го по­со­бия, ли­ша­ла его при­сут­ст­вия ду­ха.
   В ки­но­сту­дии Фран­кер не бы­ло спро­са на ста­ти­стов, не по­мог­ла да­же ре­ко­мен­да­ция Крош­ки Луи. Жан уже брал­ся за что по­па­ло, сле­дуя при­ме­ру сво­его то­ва­ри­ща-од­но­пол­ча­ни­на из Лю­не­вил­ля, пар­ня по име­ни Гре­гу­ар, а по клич­ке Же­же, ко­то­ро­го он слу­чай­но встре­тил на ули­це Пуа­сонъ­ер, и тот во­влек его в стран­ные аван­тю­ры. Они от­прав­ля­лись вдво­ем к бе­гам или спор­тив­ным пло­щад­кам, при­хва­тив с со­бой вы­со­кий и уз­кий склад­ной сто­лик. При­дя на ме­сто, они рас­став­ля­ли свои сто­лик и на вре­мя рас­хо­ди­лись. Же­же, ис­ко­са ос­мот­рев­шись, дос­та­вал из кар­ма­на три кар­ты, клал их на сто­лик ру­баш­кой вверх и вы­кри­ки­вал:
   — Иг­ра­ем в три лис­ти­ка, три лис­ти­ка, три лис­ти­ка!
   Вы­кри­ки тут же при­вле­ка­ли же­лаю­щих по­иг­рать и про­сто зе­вак. Же­же бы­ст­рень­ко по­ка­зы­вал всем три кар­ты, од­на из ко­то­рых бы­ла да­ма чер­вей, за­но­во та­со­вал их, про­пус­кая кар­ты меж паль­ца­ми, мно­го раз пе­ре­кла­ды­вал с од­ной на дру­гую и спра­ши­вал:
   — Где же да­ма чер­вей? Где она? Здесь или там? Три лис­ти­ка, три лис­ти­ка…
   Ка­кой-ни­будь иг­рок де­лал став­ку, за­тем, по­ко­ле­бав­шись, ука­зы­вал на од­ну из ле­жа­щих на сто­ли­ке карт. Же­же ее пе­ре­во­ра­чи­вал: увы, это бы­ла не та, что нуж­но. Он за­би­рал став­ку, сно­ва та­со­вал кар­ты, все бы­ст­рой, бы­ст­рей:
   — А ну, на­ле­тай, три лис­ти­ка, три лис­ти­ка…
   На этот раз по­яв­лял­ся Жан, он всту­пал в иг­ру, «ва­лял ду­роч­ку», де­лал боль­шую став­ку, а Же­же еле за­мет­ным дви­же­ни­ем язы­ка меж ту­ба­ми вле­во, в се­ред­ку или впра­во ука­зы­вал ему рас­по­ло­жен­но да­мы чер­вей. Жан, ко­неч­но, вы­иг­ры­вал, а Же­же, не­до­воль­но брюз­жа, вы­пла­чи­вал ему сум­му. Жан, ве­се­лясь от ду­ши, сно­ва «ва­лял ду­роч­ку», вы­иг­ры­вал, а по­том ухо­дил, дер­жа на ви­ду свои день­ги. Ес­те­ст­вен­но, те­перь всем хо­те­лось иг­рать: ес­ли этот тип вы­иг­рал, по­че­му бы не по­про­бо­вать и им?
   — Три лис­ти­ка, три лис­ти­ка, три лис­ти­ка…
   У Жа­на бы­ла еще од­на обя­зан­ность: сто­ять на стре­ме. Ед­ва вда­ле­ке по­ка­зы­ва­лась фор­мен­ная фу­раж­ка, он при­бли­жал­ся, да­вал знак или же го­во­рил «Два­дцать два!» ли­бо «Шухер!», и оба «да­ва­ли хо­ду» —уди­ра­ли в дру­гое ме­сто.
   Но вся эта за­тея бы­ла Жа­ну не по ду­ше. Не нра­ви­лось ему и про­да­вать ук­рад­кой гал­сту­ки, спря­тав их в по­лу­рас­кры­том зон­ти­ке и обу­чая по­ку­па­те­лей ис­кус­ст­ву за­вя­зы­вать мод­ный тре­уголь­ный узел. Од­на­ж­ды у не­го да­ром уш­ло все ут­ро на со­вер­шен­но без­ус­пеш­ную тор­гов­лю брит­вен­ны­ми лез­вия­ми и на по­каз, как сле­ду­ет их от­та­чи­вать, по­ло­жив плаш­мя и по­ти­рая о внут­рен­нюю стен­ку ба­ноч­ки от гор­ни­цы, — все это да­ло ему так ма­ло ба­ры­ша, что не хва­ти­ло да­же на один биф­штекс. Нет, у Жа­на спо­соб­но­стей к тор­гов­ле не бы­ло.
   — Хо­чешь ко­фе? — спро­си­ла Эло­ди.
   — Нет, спа­си­бо.
   Он взял пап­ку с на­кле­ен­ной на ней кар­той Лио­на, от­крыл ее и раз­ло­жил пе­ред со­бой пе­чат­ную про­дук­цию соб­ст­вен­но­го из­го­тов­ле­ния: кар­точ­ки ком­мер­сан­тов, фир­мен­ные блан­ки, ка­та­ло­ги, а так­же склад­ные рек­лам­ные про­спек­ты ав­то­мо­биль­ных фирм, ко­то­ры­ми он осо­бен­но гор­дил­ся. Ес­ли ты уме­ешь так хо­ро­шо пе­ча­тать в че­ты­ре крас­ки, мож­но ли за­ни­мать­ся про­да­жей ка­ким-то про­сто­фи­лям ста­рых ба­нок с пе­ре­со­хшей са­пож­ной ма­зью? Он с неж­но­стью раз­гля­ды­вал на про­спек­тах ав­то­мо­би­ли фирм Таль­бо, Амиль­кар, Бу­гат­ти, Де­лаж, Пак­кар, Ше­нар, Уол­кер, а так­же Ис­па­но-Суи­зы с их бли­стаю­щи­ми ла­ки­ро­ван­ны­ми ку­зо­ва­ми, ко­то­рым он лю­бов­но при­дал в пе­ча­ти еще бо­лее кра­си­вые рас­цвет­ки, чем они об­ла­да­ли в дей­ст­ви­тель­но­сти.
   Жан все же по­про­сил у Эло­ди ча­шеч­ку ко­фе. Он пил и мед­лен­но ос­мат­ри­вал свою ком­на­ту: на­чи­щен­ную до бле­ска ме­бель, кре­то­но­вые за­на­вес­ки, сши­тые са­мой Эло­ди, под­ве­шен­ное к стен­ке ла­ки­ро­ван­ное са­бо с по­бе­га­ми сам­ши­та, ва­зу, на­пол­нен­ную де­ко­ра­тив­ны­ми вос­ко­вы­ми фрук­та­ми, двух сло­ни­ков — за­жи­мы для книг, зе­ле­ную мра­мор­ную дос­ку ка­ми­на, ска­тер­ки, раз­ло­жен­ные там и здесь. Уже один счет за ме­бель ос­тал­ся не­оп­ла­чен­ным, со сле­дую­щим бу­дет то же. А ес­ли ма­га­зин за­бе­рет об­рат­но всю об­ста­нов­ку? А су­деб­ные ис­пол­ни­те­ли? Жан за­ра­нее пред­став­лял се­бе это страш­ное бед­ст­вие: пус­тая ком­на­та, го­лые сте­ны, за­пу­щен­ность — как это все бу­дет мерз­ко! А ба­ка­лей­щик, ко­то­рый вы­ве­сил у се­бя в лав­ке пла­кат с изо­бра­же­ни­ем гро­ба: Кре­дит умер!А бу­лоч­ник со сво­им кар­тон­ным пе­ту­хом: Ко­гда жа­ре­ный пе­тух за­кри­чит, вам пре­дос­та­вят кре­дит.А Эло­ди, ко­то­рая зая­ви­ла, что хо­чет пой­ти на за­вод или на­нять­ся при­хо­дя­щей при­слу­гой, — не­у­жто ей при­дет­ся пор­тить свои кра­си­вые ру­ки для ка­ких-то бо­га­тых сво­ло­чей? А все эти га­зе­ты, ко­то­рые уже сей­час пред­ве­ща­ют вой­ну и со­об­ща­ют в сво­их ре­пор­та­жах, что дос­та­точ­но пя­ти­сот не­мец­ких са­мо­ле­тов, чтоб пол­но­стью раз­ру­шить Па­риж! Жан тер се­бе лоб, под­бо­ро­док, гла­за, от­го­няя эти жут­кие при­зра­ки.
   Он вздрог­нул от не­ожи­дан­но­сти. В дверь сту­ча­ли. При­шел Оли­вье, слов­но и ему над­ле­жа­ло за­нять свое ме­сто сре­ди всех этих тре­вог и вол­не­ний. Оде­ж­да его про­пы­ли­лась, в зо­ло­ти­стых во­ло­сах вид­не­лись клоч­ки пау­ти­ны, ли­цо бы­ло гряз­ное, а сам он про­пах се­лит­рой. Оли­вье дер­жал в ру­ках бу­тыл­ку «мон­ба­зий­я­ка» для Эло­ди, лю­бив­шей слад­ко­ва­тое ви­но, и па­кет с чер­но­сли­вом. Он вы­ло­жил все это на стол и по­смот­рел на ку­зе­нов с до­воль­ным ви­дом спра­вив­ше­го­ся с де­ла­ми рас­то­роп­но­го пар­ня.
   — Я вка­лы­вал с Бу­гра! Мы чис­ти­ли под­ва­лы на ули­це Бень­ер.
   — Ах ты чис­тю­ля! — вос­клик­ну­ла Эло­ди. — Ну и чис­тю­ля! Мыть­ся ша­гай, да по­бы­ст­рее, гряз­ный чер­те­нок!
   Жан то­же про­вор­чал что-то вро­де: «О бо­же мой, что за па­рень…» — но до­воль­но доб­ро­душ­но. «Он на­стоя­щий обор­ва­нец, твой двою­род­ный бра­тец!» — сно­ва за­ве­ла Эло­ди со сво­им про­ван­саль­ским ак­цен­том. Ко­гда маль­чиш­ка вер­нул­ся из кух­ни бо­лее или ме­нее чис­тым, она по­ста­ви­ла пе­ред ним та­рел­ку:
   — Ну, ка­кой шик! «Про­па­щий хлеб»! — вскри­чал Оли­вье.
   — Те­бе еще по­вез­ло, что хоть что-то ос­та­лось. Зна­ешь, ко­то­рый час?
   «Про­па­щий хлеб» был ла­ком­ст­вом бед­но­ты. Под пред­ло­гом, что на­до вер­нуть све­жесть чер­ст­во­му хле­бу, его на­ре­за­ли, ма­ка­ли в слад­кое мо­ло­ко, а по­том, до­ба­вив апель­си­но­вый си­роп и яй­ца, под­ру­мя­ни­ва­ли в ду­хов­ке.
   Оли­вье на­сла­ж­дал­ся вкус­ной едой, а Жан по­шел на кух­ню по­ста­вить бу­тыл­ку под струю хо­лод­ной во­ды из кра­на. Эло­ди за­мо­чи­ла в стек­лян­ной ва­зе чер­но­слив.
   — Ах, как вкус­но, ням-ням-ням!— при­го­ва­ри­вал Оли­вье, смеш­но на­ду­вая ще­ки и вы­тя­ги­вая гу­бы.
   Рей­ды с Бу­гра шли ему на поль­зу. Ре­бе­нок за­мет­но по­све­жел, его мус­ку­лы ук­ре­пи­лись. Ре­же по­яв­ля­лась в зе­ле­ных гла­зах дым­ка пе­ча­ли. Он на­шел ле­кар­ст­во и от сво­их ноч­ных стра­хов: про­сто на­щу­пы­вал в кар­ма­не спи­чеч­ный ко­ро­бок, пом­ня, что в лю­бую ми­ну­ту он мо­жет по­бе­дить тьму. Оли­вье вел се­бя сме­лее, по­сви­сты­вал сквозь зу­бы, — он те­перь знал, как се­бя за­щи­тить: ведь его нау­чил это­му Мак.
   К пол­но­му изум­ле­нию ку­зе­нов, маль­чик вы­та­щил из кар­ма­на пач­ку с че­тырь­мя «па­риж­ски­ми» си­га­ре­та­ми и про­тя­нул их Жа­ну:
   — Не хо­чешь ли кур­нуть, возь­ми од­ну…
   Эло­ди от не­ожи­дан­но­сти толк­ну­ла та­рел­ки с че­че­ви­цей. Ее уг­не­та­ли сквер­ные ма­не­ры Оли­вье, но она не зна­ла, что ска­зать по это­му по­во­ду. Вздох­нув, Эло­ди уг­лу­би­лась в хо­зяй­ст­вен­ные рас­че­ты. Она хо­те­ла при­го­то­вить че­че­ви­цу с лу­ком и тон­ким ку­соч­ком са­ла. А ес­ли что-то ос­та­нет­ся, мож­но бу­дет сде­лать и суп или же до­ба­вить в са­лат.
   Жан с не­ко­то­рым ко­ле­ба­ни­ем вы­нул из смя­той пач­ки си­га­ре­ту и под­нес ее к гу­бам. Оли­вье тут же чирк­нул швед­ской спич­кой и по­дал ку­зе­ну ого­нек с лу­ка­вой ми­ной:
   — Я-то не ку­рю. Слиш­ком мо­лод!
   Жан от­крыл бу­тыл­ку «мон­ба­зий­я­ка». С шу­мом вы­ско­чи­ла проб­ка. Она бы­ла длин­ной, и Эло­ди ска­за­ла, что это су­ще­ст­вен­но — зна­чит, ви­но хо­ро­шее. Его раз­ли­ли в три вы­со­ких бо­ка­ла, а в тот, что да­ли Оли­вье, до­ба­ви­ли « сна­до­бья док­то­ра Гус­те­на». И все трое вы­пи­ли с вос­кли­ца­ния­ми: «За твое! Чин-чин!» Гу­бы у Эло­ди бы­ли влаж­ны­ми и бле­стя­щи­ми, она вос­клик­ну­ла: «Ох! Как вкус­но!» И эти ми­ну­ты, пол­ные ве­се­лья и ожив­ле­ния, бы­ли та­ки­ми при­ят­ны­ми, что ка­за­лось, так те­перь бу­дет все­гда.
   Но Жан сно­ва на­хму­рил­ся, рас­се­ян­но щип­нул се­бя за кон­чик но­са, по­скреб от­рос­шую на под­бо­род­ке ще­тин­ку, под­нял бо­кал, слов­но со­би­ра­ясь пред­ло­жить тост, но вме­сто это­го рас­те­рян­но вы­го­во­рил:
   — Мне на­до те­бе что-то ска­зать, Оли­вье, тем бо­лее что мы тут все вме­сте.
   За­тем он про­из­нес не­сколь­ко ко­рот­ких фраз, ко­то­рые, ви­ди­мо, дав­но при­го­то­вил, и все же они про­зву­ча­ли весь­ма сум­бур­но:
   — Мы ведь дру­зья, а? Ви­дишь, ка­кое у нас по­ло­же­ние… А ес­ли у Эло­ди бу­дет ре­бе­нок? Вот — на се­мей­ном со­ве­те… Нет-нет, не сей­час, не­дель­ки че­рез две… На­до с этим кон­чать… Но­та­ри­ус, да и дру­гие… Те­бе при­дет­ся жить у дя­ди… Они ведь бо­га­тые, сам зна­ешь. Тет­ка его пи­лит, ко­неч­но, но эти лю­ди с Се­ве­ра… Они мед­лен­но на что-то ре­ша­ют­ся.
   Эло­ди от­пи­ла гло­ток ви­на и про­дол­жи­ла вслед за му­жем:
   — Мы бы не прочь ос­та­вить те­бя, но па­рень ты не из лег­ких. Бро­дя­га, ло­дырь, да еще и крив­ля­ка. Нет, ты не лег­кий па­рень, а мы с Жа­ном мо­ло­ды. У дя­ди ты смо­жешь учить­ся, пе­ре­ста­нешь шлять­ся по ули­цам, бу­дешь иг­рать вме­сте с их сы­новь­я­ми. У них ведь да­же при­слу­га есть. Как бы ты сам по­сту­пил на на­шем мес­те?
   Оли­вье низ­ко скло­нил го­ло­ву, слу­шал и смот­рел на пу­зырь­ки, под­ни­мав­шие­ся со дна его бо­ка­ла. Все эти сло­ва, хоть го­во­ри­лись они с вол­не­ни­ем и яв­ной не­охо­той, при­чи­ня­ли ему боль. Ему в та­ких слу­ча­ях хо­те­лось пла­кать, про­сить про­ще­ния, и в то же вре­мя он не мог по­ве­рить, что это страш­ное все же про­изой­дет. На­вер­ное, это од­ни сло­ва… Од­но за дру­гим, про­сто так, а зав­тра все бу­дет ина­че. Мо­жет быть, Жа­ну уда­ст­ся най­ти ра­бо­ту. Он ведь та­кой хо­ро­ший пе­чат­ник… Взрос­лые все­гда мно­го го­во­рят, а по­том ме­ня­ют свое мне­ние.
   По­че­му он сей­час по­ду­мал о бас­сей­не на ули­це Ами­ро, о его го­лу­бой во­де, не­су­щей заб­ве­ние? Он как бы сам пре­вра­тил­ся в рыб­ку, пла­вал в этой про­зрач­ной яс­но­сти, и не бы­ло у не­го ни­ка­ких за­бот, толь­ко ощу­ще­ние неж­ных ка­са­ний во­ды, он сколь­зил в ней, сколь­зил… Маль­чик под­нял го­ло­ву и столк­нул­ся с су­ро­вы­ми гла­за­ми род­ных. Спро­сил их:
   — А ес­ли бы я был рыб­кой?
   Они с воз­му­ще­ни­ем по­ка­ча­ли го­ло­вой: что за не­ле­пый дерз­кий во­прос! Ну и па­рень, с лу­ны он, что ли, сва­лил­ся? Жан стро­го ска­зал:
   — Иди, по­иг­рай на ули­це. Всем этим вы­ход­кам ско­ро бу­дет ко­нец!
   Оли­вье не по­нял. Он раз­гля­ды­вал эти­кет­ку, на­кле­ен­ную на бу­тыл­ку. На ней бы­ли изо­бра­же­ны шпа­ле­ры ви­но­град­ных лоз, а за ни­ми боль­шой дом. Про­шло не­сколь­ко ми­нут… Жан раз­да­вил си­га­ре­ту в рек­лам­ной пе­пель­ни­це, за­жег вто­рую. Он не­сколь­ко ус­по­ко­ил­ся по­сле то­го, как ска­зал все. На­лил еще бо­кал ви­на, но Эло­ди шеп­ну­ла: «Не сто­ит, а?» Зав­тра Жан пой­дет в ти­по­гра­фию. По­ста­ра­ет­ся вес­ти се­бя сдер­жан­но; ес­ли не бу­дет ра­бо­ты для мас­те­ра, он со­гла­сит­ся на лю­бую — мыть и сма­зы­вать ма­ши­ны, под­ме­тать, упа­ко­вы­вать, раз­во­зить пе­чат­ные из­де­лия. Бог с ним, с этим дос­то­ин­ст­вом ква­ли­фи­ци­ро­ван­но­го ра­бо­че­го! У не­го же­на, он дол­жен за­бо­тить­ся об этом маль­чиш­ке — это и обезь­я­на пой­мет.
   Он об­нял Эло­ди и по­це­ло­вал ее. От во­лос же­ны при­ят­но пах­ло ла­ван­дой. Эло­ди под­ня­ла го­ло­ву. Их по­тя­ну­ло друг к дру­гу. И Жан про­из­нес:
   — Ну, улыб­нись, Оли­вье, и иди иг­рать. Все на­ла­дит­ся, вот уви­дишь. А кро­ме то­го, ведь мы ни­ку­да не де­нем­ся!
   Ре­бен­ку не так уж хо­те­лось иг­рать, но он по­нял, что дол­жен их ос­та­вить на­еди­не: ви­дать, им не тер­пит­ся за­нять­ся той са­мой шту­кой. И Оли­вье бес­шум­но скольз­нул за дверь.

*

   Па ули­це он уви­дел «двух дам», в их стро­гих кос­тю­мах, ак­ку­рат­ных гал­стуч­ках, с при­гла­жен­ны­ми по­ма­дой «Бе­кер­фикс» во­ло­са­ми; они шли под руч­ку к Мон­пар­на­су, в те са­мые за­ве­де­ния с джаз-ор­ке­ст­ра­ми, где они мог­ли встре­тить та­ких же, как они са­ми: в « Кол­ледж Ин», « Ужас­ные ре­бя­та», « Бос­фор», « Борд­жиа», « Жо­кей» и « Ви­кин­ги». Там они по­тан­цу­ют тем­пе­ра­мент­ное, не­ис­то­вое тан­го, по­смот­рят на ино­стра­нок, плот­но при­жи­маю­щих­ся друг к дру­гу, а по­том от­пра­вят­ся ту­да, где бы­ва­ет бо­лее знат­ная пуб­ли­ка: в « Гранд Экар», или на эк­зо­ти­че­ский нег­ри­тян­ский бал в « Бе­лом Ша­ре», или в « Джунг­ли», где при­нят ко­ло­ни­аль­ный стиль.
   Ре­бе­нок слы­шал обо всем этом из раз­го­во­ра ме­ж­ду Кра­сав­чи­ком Ма­ком и Ма­до, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, то­же не­пло­хо зна­ли злач­ные мес­та. Этот Мон­пар­нас ка­зал­ся Оли­вье весь­ма да­ле­ким, а от­ра­ды его — ка­ки­ми-то не­по­нят­ны­ми, вро­де тех, что по­ка­зы­ва­лись в филь­ме « Од­на­ж­ды но­чью, под Ро­ж­де­ст­во», ко­то­рый он ви­дел в ки­но « Бар­бес».
   На уг­лу ули­цы Кюс­тин Оли­вье за­ме­тил Ма­до, са­дя­щую­ся в так­си. Ку­да она едет? Не­бось, в та­кие мес­та, ку­да де­тей не пус­ка­ют. Ко­гда ма­ши­на ис­чез­ла за по­во­ро­том, Оли­вье ста­ло гру­ст­но.
   У школь­ной сте­ны, в том са­мом мес­те, где обыч­но по окон­ча­нии уро­ков в че­ты­ре ча­са дня ре­бя­та иг­ра­ли в стек­лян­ные ша­ри­ки, при­строи­лась па­роч­ка цы­ган, смуг­ло­ли­цых, с уголь­но-чер­ны­ми гла­за­ми. У муж­чи­ны бы­ли длин­ные чер­ные усы, у жен­щи­ны — ко­сы и ши­ро­кая цы­ган­ская юб­ка до пят. Они си­де­ли на стуль­ях под га­зо­вым фо­на­рем, на­по­ми­ная аля­по­ва­тую кар­ти­ну пло­хо­го ху­дож­ни­ка. Ес­ли б не су­ет­ли­вые жес­ты, то, по­жа­луй, нель­зя бы­ло бы по­ве­рить, что это жи­вые лю­ди. Не­мно­го даль­ше стоя­ла тор­гов­ка цве­та­ми в плис­си­ро­ван­ной юб­ке, она по­ли­ва­ла во­дой из ржа­вой кон­серв­ной бан­ки силь­но пах­ну­щие фи­ал­ки. Ка­кой-то ста­рик тол­кал пе­ред со­бой по­воз­ку, ко­то­рая пре­ж­де слу­жи­ла дет­ской ко­ля­ской и где, на­вер­но, не­дав­но спал ре­бе­нок, а те­перь этот че­ло­век со­би­рал в нее ло­пат­кой кон­ский на­воз с шос­се, чтоб удоб­рить им свой жал­кий са­дик. Крас­но­ро­жий бро­дя­га на­ты­кал окур­ки на ост­рый ко­нец пал­ки, ожи­дая, по­ка за­кон­чит­ся ки­но­се­анс, что­бы про­сить ми­ло­сты­ню у зри­те­лей; по­том, уже на рас­све­те, он бу­дет рыть­ся в му­сор­ных ба­ках. Тут мож­но бы­ло уви­деть и ком­па­нию мо­ло­дых пар­ней в кеп­ках, ки­дав­ших­ся к оди­но­ко стоя­щим дев­чон­кам, чтоб с ни­ми по­ба­ла­гу­рить.