Са­Ба­Тье Ро­Бер. Шведские спички

Жер­ми­наль». Ее ро­ди­те­ли из Сен-Ше­ли-д'Апшера пред­став­ля­ли се­бе па­риж­скую жизнь сплош­ным рас­пут­ст­вом, но те­перь они смо­гут ус­по­ко­ить­ся. Ули­ца Ла­ба в сущ­но­сти ни­чем не от­ли­ча­лась от их де­ре­вен­ской. Па­риж не за­ста­вил Эло­ди да­же под­кра­ши­вать гу­бы (Жан хо­тел, чтоб она ос­та­ва­лась «ес­те­ст­вен­ной»), гла­за ее со­хра­ни­ли блеск, а ще­ки с их бар­хат­ной ко­жей бы­ли по­доб­ны пер­си­ку. Эло­ди ве­ла жизнь об­раз­цо­вой до­маш­ней хо­зяй­ки, она мень­ше, чем ее муж, об­ре­ме­ня­ла се­бя тя­же­лы­ми де­неж­ны­ми за­бо­та­ми, и труд­но­сти толь­ко да­ва­ли ей по­вод до­ка­зать свое уме­нье эко­ном­но вес­ти хо­зяй­ст­во. Пол и ме­бель свер­ка­ли чис­то­той, и Эло­ди еже­днев­но опус­ка­ла не­сколь­ко сбе­ре­жен­ных мо­не­ток по пять­де­сят сан­ти­мов в бу­тыл­ку-ко­пил­ку; раз­ве лю­ди не го­во­рят, что ко­гда бу­тыл­ка за­пол­нит­ся, бу­дешь об­ла­дать ну пря­мо-та­ки ска­зоч­ным бо­гат­ст­вом?
   По­ка мо­ло­дая жен­щи­на с ви­ди­мым усер­ди­ем — чер­ная прядь упа­ла на пра­вый глаз, кон­чик язы­ка вы­су­нут меж кра­си­вы­ми губ­ка­ми — кал­ли­гра­фи­че­ски вы­пи­сы­ва­ла ка­ж­дую бу­ков­ку, Жан чи­тал жур­нал « Ла вэн», меч­тая, чтоб его на­уч­ные вы­клад­ки и вос­крес­ные иг­ры при­нес­ли ту сум­му, ко­то­рой им так не хва­та­ет, чтоб урав­но­ве­сить бюд­жет. Скач­ки! Это все, что он раз­ре­шил се­бе со­хра­нить от сво­их преж­них при­вы­чек за­яд­ло­го иг­ро­ка, ос­те­пе­нив­шись по­сле же­нить­бы.
   В до­ме бы­ло спо­кой­но, и Оли­вье хо­дил из ком­на­ты в ком­на­ту, тща­тель­но оги­бая од­ну осо­бен­но скри­пя­щую до­щеч­ку пар­ке­та. Эло­ди как буд­то уже за­бы­ла про­ис­ше­ст­вие, свя­зан­ное с цер­ков­ной мес­сой, но, так как она ввер­ну­ла слов­цо «лу­на­тик» по ад­ре­су маль­чи­ка, он пы­тал­ся раз­га­дать его смысл. Его час­то уп­ре­ка­ли, что он «ви­та­ет в об­ла­ках», но «лу­на­тик» зву­ча­ло еще не­при­ят­ней — сло­во это вы­зы­ва­ло ка­кие-то смут­ные ас­со­циа­ции: лу­на, лунь, лу­на­тик… И ни­ко­го ведь не спро­сишь, что же это та­кое, лу­на­тик, — еще со­чтут дерз­ким.
   По­ка кар­то­фель­ное пю­ре, хо­ро­шо раз­мя­тое де­ре­вян­ным пес­ти­ком, ос­ты­ва­ло в его та­рел­ке, маль­чик пол­но­стью от­влек­ся, рас­се­ян­но ус­та­вив­шись на пе­реч­ни­цу и со­лон­ку в кос­тя­ных ча­шеч­ках, со­еди­нен­ных за­гну­тым хруп­ким рож­ком сер­ны с над­пи­сью « Су­ве­нир из Лур­да». Лишь за­ме­тив, что та­рел­ки его ку­зе­нов уже опус­те­ли, он кое-как ото­рвал­ся от не­при­ят­ных вос­по­ми­на­ний о Гас­ту­не. Но ап­пе­тит про­пал, и ре­бе­нок на­чер­тил сво­ей вил­кой на рас­пла­став­шем­ся по всей та­рел­ке пю­ре сна­ча­ла го­ри­зон­таль­ные ли­нии, по­том вер­ти­каль­ные, а за­тем по­про­бо­вал сле­пить че­ло­веч­ка; но так как он ему не по­пра­вил­ся, Оли­вье бы­ст­ро съел ру­ку че­ло­веч­ка, по­том но­гу, го­ло­ву, что­бы его боль­ше не ви­деть.
   Ко­гда бы­ло по­да­но жар­кое из сви­ни­ны, бе­се­да не­мно­го ожи­ви­лась, Эло­ди и Жан за­го­во­ри­ли о Сен-Ше­ли, ко­то­рое ка­за­лось им ра­ем, чу­дес­ным ме­стом для лет­не­го от­ды­ха, о Трюй­е­ре, где ку­па­ют­ся вбли­зи во­до­па­да, о виа­ду­ке Га­ра­би, по­стро­ен­ном Эй­фе­лем, ав­то­ром па­риж­ской баш­ни, и все это да­ло мыс­лям ре­бен­ка но­вое на­прав­ле­ние.
   Ед­ва ус­та­но­ви­лась ти­ши­на, Оли­вье вдруг ска­зал, ну про­сто для то­го, чтоб при­нять уча­стие в раз­го­во­ре:
   — А мы с Гас­ту­не за­ло­жи­ли за во­рот­ник по ста­каш­ке!
   — Это­го еще не хва­та­ло! — вос­клик­ну­ла Эло­ди.
   Оли­вье не по­нял уп­ре­ка. Зна­чит, не на­до бы­ло го­во­рить и об этом!
   Маль­чи­ку на­дое­ло рас­ха­жи­вать по этой тес­ной ком­нат­ке, и он усел­ся в един­ст­вен­ное здесь крес­ло из крас­ной ко­жи с зо­ло­че­ны­ми гвоз­ди­ка­ми. Жан, по­слю­нив ка­ран­даш, вы­пи­сы­вал в ряд клич­ки ло­ша­дей, фа­ми­лии вла­дель­цев ко­ню­шен, име­на тре­не­ров и жо­ке­ев, вно­сил циф­ры, ука­зы­ваю­щие вес, ган­ди­кап, при­зо­вые мес­та ло­ша­дей, по­лу­чен­ные ими в пре­ды­ду­щих скач­ках. Оли­вье вдруг спро­сил, что-то по ас­со­циа­ции вспом­нив:
   — Ска­жи, Жан, ты ни­ко­гда не бы­ва­ешь те­перь у Пьер­ро­за?
   Ка­фе Пьер­ро­за, вер­нее би­ст­ро на уг­лу ули­цы Ра­мей и ту­пи­ка Перс, бы­ло глав­ной ре­зи­ден­ци­ей Жа­на до его же­нить­бы. Там он еже­ве­чер­не встре­чал ва­та­гу мо­ло­дых ре­бят од­них с ним вку­сов: это бы­ли и под­мас­те­рья, и раз­ные без­дель­ни­ки, и па­тен­то­ван­ные ло­ды­ри, на­стоя­щие пар­ни квар­та­ла, гру­бия­ны из гру­бия­нов, спе­цы по вся­ким «мо­шен­ст­вам». Гля­нув ук­рад­кой в сто­ро­ну Эло­ди, Жан от­ве­тил:
   — Ко­неч­но, не бы­ваю. Все это хо­ро­шо, по­ка мо­лод!
   Ка­фе Пьер­ро­за со­хра­ня­ло свой стиль, свои при­выч­ки, сво­их осо­бых по­се­ти­те­лей. Зна­то­ки по­ни­ма­ют, что в Па­ри­же нет двух по­хо­жих би­ст­ро. Все в них раз­ное: шум, за­па­хи, ма­не­ры за­все­гда­та­ев, все­воз­мож­ные не­уло­ви­мые де­та­ли, ха­рак­те­ры хо­зя­ев… У Пьер­ро­за бы­ва­ли тол­стые тор­гов­ки-зе­лен­щи­цы, в сво­их чер­ных плис­си­ро­ван­ных юб­ках и ат­лас­ных бле­стя­щих коф­точ­ках, об­тя­ги­ваю­щих пол­ную грудь, по­хо­жие на пе­ви­цу Фре­эль, за­ко­ре­не­лые пья­ни­цы, с но­са­ми, как баг­ро­вая све­то­вая рек­ла­ма, сю­да при­хо­ди­ли с ков­ри­ка­ми для про­да­жи ара­бы в фес­ках, ма­ля­ры, ба­си­стые и писк­ля­вые, в бе­лых блу­зах, крас­но­мор­дые мяс­ни­ки в пе­ред­ни­ках, за­ля­пан­ных кро­вью, ме­ха­ни­ки в спе­цов­ках, ра­бо­чие-га­зов­щи­ки в сво­ей фор­ме — все они про­из­во­ди­ли тут ад­ский шум, к ко­то­ро­му при­сое­ди­нял­ся лязг от ме­ха­ни­че­ских биль­яр­дов. За­па­хи ко­фе со слив­ка­ми, крас­но­го ви­на, ро­ма и пи­ва, клу­бы па­ра от при­сви­сты­ваю­щих ко­фе­ва­рок, звон ста­кан­чи­ков и ча­шек, гал­деж, жар­гон­ные и про­сто­на­род­ные сло­веч­ки, про­вин­ци­аль­ный та­нец «жа­ва» и визг­ли­вые пе­сен­ки в ма­не­ре пе­ви­цы Да­миа или Бер­ты Силь­ва, ис­пол­нен­ные дре­без­жа­щим кон­траль­то с под­черк­ну­той виб­ра­ци­ей го­ло­са, — все тут бла­го­при­ят­ст­во­ва­ло соз­да­нию ат­мо­сфе­ры че­ло­ве­че­ской те­п­ло­ты, сво­бо­де по­ве­де­ния, от­кро­вен­ным вы­ска­зы­ва­ни­ям пе­ред со­брав­ши­ми­ся. Хо­зя­ин, ро­дом из Са­войи, уст­раи­вал здесь гран­ди­оз­ные бит­вы на биль­яр­де, сра­же­ния в бе­лот, в «ду­ра­ка», в «свои ко­зы­ри», рас­тя­ги­вая эти ба­та­лии на мно­гие ве­че­ра и вы­да­вая в на­гра­ду по­бе­ди­те­лю жир­но­го, хо­ро­шо ощи­пан­но­го ка­п­лу­на, у ко­то­ро­го в ка­че­ст­ве де­ко­ра­тив­но­го эле­мен­та ос­тав­ля­лось в гуз­ке не­сколь­ко длин­ных перь­ев. Ме­ст­ные ост­ря­ки ра­ди сме­ха ок­ре­щи­ва­ли этих птиц из­вест­ны­ми в эс­т­рад­ном ми­ре име­на­ми — «Мис­тин­гет», «Се­силь Со­рель», «Жо­зе­фи­на Бек­кер». На окон­ных стек­лах Пьер­роз вы­во­дил ме­лом: Здесь мож­но по­охо­тить­ся на цы­п­лен­ка!Та­кие тра­ди­ци­он­ные на Мон­мар­тре со­стя­за­ния бы­ли в чес­ти имен­но тут, и счи­та­лось по­чет­ным, ес­ли имя кли­ен­та зна­чи­лось на боль­шой гри­фель­ной дос­ке сре­ди имен лау­реа­тов.
   Од­на­ко Оли­вье, спро­сив Жа­на на­счет Пьер­ро­за, имел в ви­ду еще од­но удо­воль­ст­вие, ко­то­рое в его пред­став­ле­нии бы­ло свя­за­но с би­ст­ро. Ко­гда Вир­жи­ни бы­ла жи­ва, то ино­гда в вос­крес­ные ут­ра Жан, по­дой­дя к га­лан­те­рей­ной ла­воч­ке, сви­стом вы­зы­вал сво­его ма­лень­ко­го ку­зе­на на ули­цу, и тот вы­бе­гал с кус­ком мы­ла и мах­ро­вым по­ло­тен­цем. Жан уво­дил маль­чи­ка в го­род­ской бас­сейн на ули­цу Ами­ро. На­до бы­ло спе­шить, так как ту­да на­би­ва­лась уй­ма лю­дей и по­сле вось­ми уже при­хо­ди­лось по­дол­гу ждать, по­ка ос­во­бо­дит­ся ка­бин­ка. Кас­сир­ша вы­да­ва­ла на­про­кат хол­що­вые с мар­кой за­ве­де­ния плав­ки, ко­то­рые ве­ре­воч­кой за­вя­зы­ва­лись на бед­рах. Жан и Оли­вье под­ни­ма­лись к ярус­ным га­ле­ре­ям, воз­вы­шаю­щим­ся од­на над дру­гой во­круг бас­сей­на, то­ро­п­ли­во бе­жа­ли за слу­жа­щим в май­ке и бе­лых брю­ках, ко­то­рый, чтоб опо­знать их при воз­вра­ще­нии, за­пи­сы­вал их ини­циа­лы ме­лом на чер­ной до­щеч­ке, при­би­той с внут­рен­ней сто­ро­ны две­ри.
   Жан на­ка­зы­вал Оли­вье: «Смот­ри, за­пом­ни но­мер ка­би­ны!» Ре­бе­нок, чув­ст­вуя свою ве­ли­кую от­вет­ст­вен­ность, во вре­мя ку­па­нья то и де­ло по­вто­рял про се­бя но­мер. Вот по­че­му дни этой вос­крес­ной ра­до­сти за­пе­чат­ле­ны в его па­мя­ти под но­ме­ра­ми ка­бин — № 83, № 117, № 22…
   По­сле гон­ки «а кто пер­вый раз­де­нет­ся» и те­п­ло­го ду­ша с мы­лом они ока­ты­ва­лись та­кой хо­лод­ню­щей стру­ей, что хоть кри­ком кри­чи, на­прав­ля­лись к го­лу­бо­ва­той, пах­ну­щей хло­ром во­де и ос­то­рож­ны­ми шаж­ка­ми на­чи­на­ли спус­кать­ся по сту­пень­кам в зыб­кую во­дя­ную тол­щу. Бас­сейн для Оли­вье был ра­до­стью не толь­ко из-за удо­воль­ст­вия пле­скать­ся на мел­ко­во­дье до той опас­ной чер­ты, где уже не дос­та­нешь дна, не толь­ко из-за то­го, что здесь Жан учил его пла­вать, под­дер­жи­вая од­ной ла­до­нью под под­бо­ро­док, а дру­гой под жи­вот, и да­же не толь­ко из-за то­го, что маль­чи­ку пра­ви­лось ны­рять с го­ло­вой в во­ду, за­жав ноз­д­ри, а по­том, вы­ныр­нув, фыр­кать и со­петь, как тю­лень, — по бы­ла еще ты­ся­ча бес­ко­неч­ных ра­до­стей, свя­зан­ных с ощу­ще­ни­ем, что за­бо­ты ис­чез­ли и те­ло бла­жен­ст­ву­ет, а во­круг на­стоя­щая во­дя­ная фее­рия, хлю­па­нье взби­той в пе­ну во­ды, гул­кие вспле­ски ны­ряль­щи­ков, рас­ка­ти­сто от­ра­жае­мые пли­точ­ны­ми стен­ка­ми и за­стек­лен­ной кры­шей, пе­сен­ки, до­но­ся­щие­ся из ду­ше­вых ка­би­нок, со­ве­ты тре­не­ров, ру­ко­во­дя­щих свои­ми уче­ни­ка­ми, слов­но ко­раб­ли­ка­ми, на­прав­ляе­мы­ми длин­ным шес­том, сви­ст­ки в ад­рес по­те­ряв­ших вся­кий ра­зум озор­ни­ков, визг дев­чо­нок, ко­то­рым бро­са­ли в ли­цо при­горш­ни во­ды… На­зва­ния спо­со­бов пла­ва­ния — кроль, брасс, бат­тер­фляй, ин­дий­ский, «дос­кой», япон­ский што­пор и са­жен­ка­ми — яв­ля­ли со­бой це­лую про­грам­му: Оли­вье хо­тел нау­чить­ся всем сти­лям сра­зу и да­же по­про­бо­вать изо­брес­ти но­вые.
   — Ха! А я чуть не за­хлеб­нул­ся…
   Иной раз Жан за­вя­зы­вал раз­го­вор с хо­ро­шень­кой дев­чон­кой в ку­паль­ном кос­тю­ме и дол­го си­дел с ней на краю бас­сей­на, све­сив но­ги. Оли­вье под­ми­ги­вал сво­ему ком­пань­о­ну, по­ни­маю­ще про­из­но­сил: гм-гм!— Жан под­це­пил под­руж­ку. Бы­ва­ло, ре­бе­нок встре­чал в бас­сей­не школь­но­го друж­ка, и они за­те­ва­ли иг­ру, кто пер­вый до­п­лы­вет до ле­сен­ки или ныр­нет с од­ной из сту­пе­нек.
   Од­на­ко в ра­до­стях ку­па­ния бы­ст­ро про­ле­та­ло вре­мя, и вот уже по­ра вер­нуть­ся под душ, до­ж­дать­ся слу­жи­те­ля, на­звать ему пре­сло­ву­тые ини­циа­лы, за­тем на­пе­ре­гон­ки одеть­ся, при­че­сать­ся мок­рой рас­чес­кой у за­по­тев­ше­го зер­ка­ла и вый­ти на ули­цу, чув­ст­вуя, что те­ло ста­ло лег­ким, воз­душ­ным. По пу­ти они ос­та­нав­ли­ва­лись у Пьер­ро­за, за­ка­зы­ва­ли две чаш­ки ко­фе с мо­ло­ком и не­ве­ро­ят­ным ко­ли­че­ст­вом зо­ло­ти­стых рож­ков. К Жа­ну не­ред­ко под­са­жи­ва­лись при­яте­ли, и маль­чик гор­дил­ся тем, что при­ни­мал уча­стие в их шут­ли­вой бе­се­де.
   Все это ка­за­лось очень да­ле­ким. По­сле же­нить­бы Жан пе­ре­стал хо­дить в би­ст­ро Пьер­ро­за, по­ки­нул бас­сейн… И сей­час, от­ло­жив в сто­ро­ну ка­ран­даш, он ска­зал то­ном фа­та­ли­ста: «Ну что ж, уви­дим…» Ло­ша­ди Рот­шиль­да пред­став­ля­ли со­бой яв­ную опас­ность. Жан по­смот­рел на Эло­ди, ак­ку­рат­но за­клеи­ваю­щую кон­верт, вы­нул свой ко­ше­лек, от­счи­тал не­сколь­ко мо­не­ток и дал их Оли­вье:
   — Дер­жи, это те­бе на вос­кре­се­нье. Мо­жешь схо­дить в ки­нош­ку. И смот­ри, не ва­ляй ду­ра­ка!
   Маль­чик сжал мо­не­ты в ру­ке и по­ду­мал, что Бу­гра мог бы сде­лать из них пре­крас­ные коль­ца, но, к со­жа­ле­нию, для его паль­цев они бы­ли бы ве­ли­ки, по­том три­ж­ды звон­ко рас­це­ло­вал Жа­на и Эло­ди, как это при­ня­то в Овер­ни. На ли­цах ку­зе­нов поя­ви­лась рас­тро­ган­ная улыб­ка, и Жан по­вто­рил: «Будь ум­ни­цей!» — а Эло­ди су­ну­ла еще пять­де­сят сан­ти­мов, чтоб в ан­трак­те он ку­пил се­бе па­кет с ка­ра­мель­ка­ми.

*

   Оли­вье по­бе­жал при­че­сать­ся, на­дел свою кур­точ­ку и очень до­воль­ный вы­шел из до­му с на­ме­ре­ни­ем на­пра­вить­ся в « Мар­ка­де-Па­лас»; ему бы­ло все рав­но, ка­кой там да­ют фильм. Вско­ре он во­шел в фойе ки­не­ма­то­гра­фа, сте­ны ко­то­ро­го бы­ли уве­ша­ны рек­ла­ма­ми филь­мов и фо­то­гра­фия­ми ак­те­ров по па­роч­кам: Мо­рис Ше­ва­лье и Жан­нет Мак­до­нальд, Жан Мю­ра и Ан­на­бел­ла, Са­ша Гит­ри и Ивон­на Пре­нтан и про­сто так, не­за­ви­си­мо от филь­мов: Жюль Бер­ри, Лар­кей, Эмос, Ре­мю, Фер­нан­дель, Хар­ри Ба­ур, Адольф Мен­жу, Ро­лан Ту­тен, Ан­д­ре Ро­анн, Са­тур­нен Фабр, Югет­та экс Дюф­ло, Мар­сель Ва­ле, Пьер Брас­сёр, Кларк Гейбл… Оли­вье при­под­нял­ся на цы­поч­ки, чтоб дос­тать до стек­лян­ной кас­сы, по­про­сил би­лет и при­го­то­вил мо­нет­ку для би­ле­тер­ши, ко­то­рая ука­жет ему ме­сто. Он во­шел за ней в зал с де­ре­вян­ны­ми крес­ла­ми в тот мо­мент, ко­гда уже раз­дал­ся сла­бый зво­нок, со­зы­ваю­щий зри­те­лей.
   Сце­на бы­ла за­кры­та боль­шим рек­лам­ным за­на­ве­сом. Оли­вье чи­тал и пе­ре­чи­ты­вал тор­го­вые рек­ла­мы, по­ме­щен­ные в рам­ках са­мых раз­лич­ных раз­ме­ров и ук­ра­шен­ные це­лым хо­ро­во­дом из фи­гу­рок Мик­ки-Мау­са и его кон­ку­рен­та Ко­та Фе­лик­са, очень пло­хо на­ри­со­ван­но­го, по­ка не ра­зо­брал­ся во всех их до­во­дах и уго­ва­ри­ва­ни­ях. На­ча­ла се­ан­са он до­жи­дал­ся поч­ти чет­верть ча­са, си­дя на са­мых де­ше­вых мес­тах пар­те­ра (пер­вые пять ря­дов), и ему при­хо­ди­лось силь­но за­про­ки­ды­вать го­ло­ву, что­бы ви­деть все эти кар­тин­ки на за­на­ве­се, к то­му же ис­ка­жен­ные из-за его край­не не­удоб­ной по­зи­ции.
   Ожи­да­ние, хо­тя и под му­зы­ку раз­ных пла­сти­нок, ка­за­лось уже че­рес­чур дол­гим, а тут еще столь­ко ми­нут за­ня­ли вся­кие ма­ни­пу­ля­ции до на­ча­ла про­смот­ра: подъ­ем ко­лен­ко­ро­во­го за­на­ве­са с рек­ла­ма­ми, а за ним же­лез­но­го за­на­ве­са с пят­на­ми ржав­чи­ны, скре­жет ко­лец еще од­но­го, крас­но­го с зо­ло­тым за­на­ве­са (тут би­ле­тер­ша при­шла под­хва­тить его шну­ром с кис­тя­ми в точ­но­сти так, как в те­ат­ре, ко­то­ро­му ки­не­ма­то­граф яв­но хо­тел под­ра­жать); за­тем под­ня­ли еще один за­на­вес — и все это, чтоб про­де­мон­ст­ри­ро­вать пус­той эк­ран, об­ве­ден­ный чер­ной рам­кой, как тра­ур­ное пись­мо. В об­щем, это был на­стоя­щий стрип­тиз. На­ко­нец би­ле­тер­ша под су­хое по­тре­ски­ва­ние пе­ре­клю­ча­те­лей по­га­си­ла все лам­пы, и поя­ви­лись кад­ры до­ку­мен­таль­но­го «го­во­ря­ще­го» филь­ма еще и с му­зы­кой, но он ка­зал­ся уже мно­го раз ви­ден­ным: пей­за­жи бы­ли при­прав­ле­ны ба­наль­ны­ми ком­мен­та­рия­ми, к то­му же дик­тор го­во­рил слиш­ком воз­вы­шен­ным то­ном; тут бы­ли и за­сне­жен­ные по­ля, и бур­ные по­то­ки, и ве­ко­вые ду­бы, и об­шир­ные про­стран­ст­ва, и глу­бо­кие безд­ны. По­том пе­ние пе­ту­ха воз­вес­ти­ло на­ча­ло хро­ни­ки с ее оче­ред­ной еже­не­дель­ной ка­та­ст­ро­фой, не­пре­мен­ным тор­же­ст­вен­ным от­кры­ти­ем че­го-то там та­ко­го, пре­зи­ден­том в ци­лин­д­ре, ве­ло­си­пед­ны­ми гон­ка­ми, во­ен­ным па­ра­дом и свет­ски­ми мо­да­ми, при ви­де ко­то­рых так и прыс­ну­ли со сме­ху все ме­ст­ные ста­рич­ки, при­хо­жа­не, при­врат­ни­цы, а за ни­ми и де­ти, лю­бя­щие по­буя­нить. За всем этим сле­до­ва­ла обыч­но ма­лень­кая ко­ме­дия, муль­ти­п­ли­ка­ция или ко­рот­ко­мет­раж­ка, а по­том на­сту­пал не­скон­чае­мый ан­тракт (па­ке­ты с кон­фе­та­ми, мят­ные пас­тил­ки, ка­ра­мель, апель­си­ны), вслед за ко­то­рым по­сле по­втор­но­го це­ре­мо­ниа­ла со все­ми за­на­ве­са­ми на­чи­нал­ся столь во­ж­де­лен­ный боль­шой фильм.
   Со­рван­цы са­мых раз­ных воз­рас­тов, си­дев­шие впе­ре­ди Оли­вье, за­тя­ги­ва­лись от­вра­ти­тель­ны­ми окур­ка­ми (у ка­ж­до­го крес­ла име­лась гряз­ная пе­пель­ни­ца, ок­ру­жен­ная мно­го­чис­лен­ны­ми сле­да­ми от по­га­шен­ных па­пи­рос), ху­ли­га­ны це­ли­лись в эк­ран, во­пя: тах-тах-тах!— и стре­ляя из пис­то­ле­ти­ков де­ре­вян­ны­ми стре­ла­ми с при­сос­ка­ми из крас­ной ре­зи­ны, пар­ням нра­ви­лось при­ле­п­лять их се­бе на са­мую се­ре­ди­ну лба. Они хло­па­ли си­день­я­ми и по­гля­ды­ва­ли на би­ле­терш в бе­лых пе­ред­ни­ках, ко­то­рые бы­ли го­то­вы сде­лать им за­ме­ча­ние или при­гро­зить уда­ле­ни­ем из за­ла. Оли­вье не уча­ст­во­вал в шум­ных вы­ход­ках этих не­по­сед­ли­вых зри­те­лей не по­то­му, что был па­инь­кой, а про­сто он с ин­те­ре­сом и вол­не­ни­ем ждал пред­стоя­ще­го зре­ли­ща. Он си­дел пря­мо, с дос­то­ин­ст­вом, вел се­бя как ме­ло­ман, за­ча­ро­ван­ный об­раз­ами и зву­ка­ми, по­рой со­всем за­ти­хал и с ка­ким-то от­тен­ком гру­сти и вос­хи­ще­ния пе­ре­жи­вал эти зна­чи­тель­ные ми­ну­ты сво­ей жиз­ни.
   В то вос­кре­се­нье да­ва­ли фильм « Дон-Ки­хот». Позд­нее ре­бе­нок уз­на­ет, что это бы­ло про­из­ве­де­ние из­вест­но­го не­мец­ко­го ре­жис­се­ра Паб­ста. Но то­гда он не об­ра­тил вни­ма­ния на тит­ры. Он ма­ло что знал и о ге­рое это­го филь­ма, Дон-Ки­хо­те из Ла­ман­чи (маль­чик по­ла­гал, что речь идет о про­ли­ве), раз­ве толь­ко что этот че­ло­век был вы­сок и худ и что его со­про­во­ж­дал не­кий Сан­чо Пан­са, по кон­тра­сту с хо­зяи­ном — ма­лень­кий и тол­стый. Оли­вье пред­по­ла­гал, что они вро­де ко­ми­ков Ду­п­ле­нат­та и Па­та­шо­на или Ло­ре­ля и Хар­ди.
   С пер­вых же кад­ров Оли­вье был по­ко­рен. Рус­ский ак­тер Ша­ля­пин и фран­цуз­ский — Дор­виль иг­ра­ли ге­ро­ев этой ле­ген­ды. При­клю­че­ния Ры­ца­ря пе­чаль­но­го об­раза с мед­ным та­зи­ком ци­рюль­ни­ка на го­ло­ве по­гру­зи­ли ре­бен­ка в не­зна­ко­мое ему до сих пор вос­тор­жен­ное со­стоя­ние. Он не так уж мно­го по­нял в этой ис­то­рии, но пе­ние, му­зы­ка за­ста­ви­ли его тре­пе­тать. Ка­ж­дый кадр обо­ст­рял пе­ре­жи­ва­ния маль­чи­ка, вол­но­вал его. За муд­рым со­дер­жа­ни­ем кар­ти­ны он глу­бо­ко ощу­щал оди­но­че­ст­во ге­роя, и ко­гда кни­ги ги­даль­го пре­да­ва­лись со­жже­нию на ко­ст­ре, вол­не­ние Оли­вье так воз­рос­ло, что ему бы­ло труд­но спра­вить­ся со свои­ми чув­ст­ва­ми. О сво­ей ду­шев­ной бо­ли пел Дон-Ки­хот, а из­му­чен­ный соб­ст­вен­ны­ми пе­ча­ля­ми ре­бе­нок тос­ко­вал вме­сте с ним. В ту ми­ну­ту, ко­гда на эк­ра­не осе­ли го­ря­щие уг­ли ко­ст­ра, Оли­вье вновь уви­дел тол­стые ве­рев­ки во­круг гро­ба ма­те­ри. И дол­го еще по­сле то­го, как в за­ле за­жег­ся свет, маль­чик гля­дел на опус­тев­ший эк­ран, как буд­то Дон-Ки­хот все еще был там…

*

   Из « Мар­ка­де-Па­ла­са» Оли­вье ушел воз­бу­ж­ден­ный. Он ша­гал по ули­це по­лу­за­крыв гла­за, чтоб не ви­деть про­хо­жих и по­доль­ше со­хра­нить в па­мя­ти этот пла­мень, сжи­гав­ший кни­ги и от­ра­жав­ший­ся в гла­зах ге­роя, ко­то­ро­го все пре­да­ли. Взвол­но­ван­ный, ос­ле­п­лен­ный впе­чат­ле­ния­ми, Оли­вье ре­шил пой­ти в свою ко­ну­ру под ле­ст­ни­цей Бек­ке­рель, в свое убе­жи­ще, ко­то­рое од­но лишь мог­ло ус­по­ко­ить его ти­ши­ной, по­лу­мра­ком и уе­ди­не­ни­ем. В его моз­гу все еще бу­ше­ва­ло пла­мя ау­то­да­фе. Оно во­ро­ши­ло стра­ни­цы книг, по­жи­ра­ло их од­ну за дру­гой, бу­ма­га кор­чи­лась и, ка­за­лось, сте­на­ла пе­ред тем, как ис­пе­пе­лить­ся.
   Оли­вье от­крыл за­движ­ку и спря­тал­ся в са­мой глу­би­не чу­ла­на. И на этот раз он ук­рыл­ся ме­ж­ду му­сор­ны­ми ба­ка­ми и мет­ла­ми, как ежик. Ре­бе­нок раз­ры­дал­ся, не до кон­ца осоз­на­вая при­чи­ну сво­их слез, но ему ста­ло лег­че. Он да­же пе­ре­стал чув­ст­во­вать эту мерз­кую вонь от пы­ли, мас­ти­ки для по­ла и гни­лых ово­щей, к ко­то­рой при­ме­ши­вал­ся еще за­пах ка­ко­го-то жи­вот­но­го.
   Оли­вье за­бил­ся в свою но­ру; здесь он был на­деж­но ук­рыт от все­го и всех, слов­но по­пал в иной мир, где мож­но бы­ло со­брать мыс­ли и чув­ст­ва, со­сре­до­то­чить­ся, по­ду­мать. Он не сра­зу рас­слы­шал ка­кой-то стон вбли­зи, а мо­жет, по­ду­мал, что он вы­рвал­ся из его соб­ст­вен­ной гру­ди. Но ко­гда жа­ло­ба за­зву­ча­ла сно­ва и ста­ла гром­че, он за­ме­тил в су­мра­ке чуть све­тив­шие­ся гла­за ка­кой-то зве­рюш­ки. Оли­вье су­нул ру­ку в кар­ман. Но в нем бы­ла дыр­ка, и ко­ро­бок швед­ских спи­чек Гас­ту­не, ко­то­рый он по­доб­рал, про­ско­чил за под­клад­ку и там за­стрял. Оли­вье рас­ши­рил ды­ру, вы­та­щил ко­ро­бок и чирк­нул спич­кой.
   Ря­дом си­де­ла обык­но­вен­ная боль­шая кош­ка с се­рой тиг­ро­вой шер­стью; она на мгно­ве­нье още­ти­ни­лась, а по­том до­вер­чи­во вы­тя­ну­ла пе­ред­ние ла­пы и лег­ла на бок, по­ка­зав на­бух­шие со­ски, к ко­то­рым пы­та­лась под­та­щить что-то ма­лень­кое, не­под­виж­ное, урод­ли­вое, вро­де слиз­ня­ка. Гла­за кош­ки слов­но при­зы­ва­ли Оли­вье в сви­де­те­ли ее не­сча­стья, она вы­ли­зы­ва­ла сво­его мерт­во­го ко­тен­ка — вид­но, вы­та­щи­ла его из во­ды и те­перь тщет­но пы­та­лась вер­нуть к жиз­ни.
   Оли­вье за­жи­гал од­ну спич­ку за дру­гой. Пла­мя яр­ким цвет­ком ис­кри­лось в тем­но­те, бе­жа­ло по спи­чеч­ной па­лоч­ке и об­жи­га­ло маль­чи­ку паль­цы. Он за­кры­вал гла­за, все еще вспо­ми­ная кад­ры се­го­дняш­не­го филь­ма, а кош­ка не пе­ре­ста­ва­ла жа­лоб­но мяу­кать.
   Пре­ж­де, в зим­ние дни, хо­тя в ком­на­те за га­лан­те­рей­ной лав­кой печь на­ка­ля­лась поч­ти до­крас­на, Вир­жи­ни ра­ди соб­ст­вен­но­го удо­воль­ст­вия раз­жи­га­ла дре­вес­ный уголь в ка­ми­не — все со­дер­жи­мое бу­маж­ных па­ке­тов из ма­га­зи­на Бер­но ма­ло-по­ма­лу вы­сы­па­лось ту­да. Вна­ча­ле дым по­щи­пы­вал им гла­за, но, ко­гда уголь­ки на­чи­на­ли пы­лать, из­да­вая не­за­бы­вае­мый су­хой треск, так бы­ло слав­но си­деть у ог­ня на по­душ­ках, та­кие при­ят­ные это бы­ли ми­ну­ты и для ма­те­ри и для сы­на; огонь об­жи­гал им ли­ца, по­гру­жал в сла­до­ст­ную дре­мо­ту, и они си­де­ли не­дви­жи­мо, мол­ча со­зер­цая алые и си­ние языч­ки, и лишь из­ред­ка об­ме­ни­ва­лись до­воль­ны­ми взгля­да­ми.
   Оли­вье под­би­рал в ма­га­зи­не ко­моч­ки пе­ре­пу­тан­ных ни­ток и бро­сал их в огонь, с удо­воль­ст­ви­ем гля­дя, как пла­мя ох­ва­ты­ва­ет весь во­рох, бы­ст­ро обуг­ли­вая в се­ре­дин­ке чер­ное кру­же­во, ко­то­рое рас­па­да­лось на гла­зах.
   За­бив­шись в свою ко­ну­ру и чир­кая спич­ку од­ну за дру­гой, он вос­кре­сил и за­но­во пе­ре­жил эти до­ро­гие ми­ну­ты. Маль­чик трях­нул ко­роб­ком, уже поч­ти пус­тым, и по­ду­мал, что те­перь его уже нель­зя вер­нуть Гас­ту­не. Ему бы хо­те­лось дол­го ос­та­вать­ся здесь, гля­дя на эти го­ря­щие спич­ки. И ко­гда по­след­няя из них уга­са­ла, ре­бе­нок, же­лая про­длить жизнь ог­ня, под­жег ле­жав­шую ря­дом обер­точ­ную бу­ма­гу. Кош­ка при­строи­лась тут же на де­ре­вян­ных струж­ках, ко­то­ры­ми поль­зу­ют­ся обыч­но для упа­ков­ки хруп­ких пред­ме­тов. Охап­ку этих стру­жек Оли­вье бро­сил в огонь: струж­ки вспых­ну­ли, в точ­но­сти как те нит­ки из ма­ми­ной ла­воч­ки, но это был и кос­тер Дон-Ки­хо­та, и про­сто до­б­рый, ве­се­лый дру­жок, что, весь крас­ный, пля­сал сей­час ря­дом с маль­чи­ком.
   Вот так, впле­тя огонь в свои меч­ты, он и не за­ме­тил, что дру­гое пла­мя, не­вы­ду­ман­ное, на­стоя­щее, раз­го­ра­лось, рас­пла­сты­ва­лось, за­ста­вив кош­ку вско­чить с ры­чань­ем, схва­тить зу­ба­ми сво­его мерт­во­го ко­тен­ка, ри­нуть­ся к две­ри, ос­тав­шей­ся, к сча­стью, по­лу­от­кры­той. Оли­вье мог бы лег­ко за­га­сить огонь, но он про­дол­жал за­ча­ро­ван­но смот­реть на не­го в упор. Вско­ре пла­мя ох­ва­ти­ло тряп­ки, смо­чен­ные вся­ки­ми хи­ми­че­ски­ми рас­тво­ра­ми для до­маш­ней убор­ки, ве­тошь за­го­ре­лась, на­ча­ла ча­дить, ис­пус­кая гус­той чер­ный дым.
   Ре­бе­нок оч­нул­ся от столб­ня­ка, стал каш­лять, за­пла­кал, про­бо­вал га­сить пла­мя, но жал­кие све­де­ния, из­вле­чен­ные им из школь­ных уро­ков, ма­ло че­му по­мог­ли. Ко­гда по­сле не­сколь­ких бес­плод­ных по­пы­ток, ед­ва не за­дох­нув­ший­ся, с по­крас­нев­ши­ми гла­за­ми Оли­вье вы­бе­жал на­ко­нец из сво­его убе­жи­ща, при­врат­ни­ца и встре­во­жен­ные жиль­цы за­пол­ни­ли весь двор. Маль­чик по­про­бо­вал бы­ло сбе­жать, но ка­кой-то су­хо­ща­вый муж­чи­на с же­ст­ким, кос­ти­стым ли­цом схва­тил его за ру­ку.
   — Эй, эй, ты ку­да! При­дет­ся от­ве­чать…
   Оли­вье в ужа­се по­вто­рял: «Я ни­че­го не сде­лал, мсье, ни­че­го я не сде­лал!» — бес­смыс­лен­но по­ка­зы­вая на ко­ро­бок швед­ских спи­чек, ко­то­рый еще был у не­го в ру­ке. Кру­гом все кри­ча­ли: «Мань­як, под­жи­га­тель, пи­ро­ман» — но ре­бе­нок не по­ни­мал зна­че­ния этих слов, ко­то­рые важ­но-пре­зри­тель­но про­из­но­си­лись жиль­ца­ми это­го «доб­ро­по­ря­доч­но­го» до­ма, са­мо­до­воль­ны­ми, чин­ны­ми обы­ва­те­ля­ми.
   По­дав­лен­ный но­вым уда­ром судь­бы, маль­чик со­всем сник. Он про­сто оце­пе­нел. Да и как бы он вы­рвал­ся из этих тис­ков, ед­ва не раз­дро­бив­ших ему ру­ку? Од­на брю­чи­на у Оли­вье по­рва­лась и сви­са­ла до са­мой сан­да­лии, он был весь в пы­ли, ще­ки из­ма­за­ны са­жей, как у тру­бо­чис­та, и да­же на свет­лых во­ло­сах ос­та­лись гряз­ные сле­ды.
   Ко­гда уже кон­ча­ли ту­шить огонь, тас­кая во­ду в вед­рах из по­жар­но­го кра­на во дво­ре, сни­зу по­слы­шал­ся трез­вон при­быв­ших по­жар­ных, вы­зван­ных кем-то из жиль­цов по те­ле­фо­ну, и вско­ре пол­дю­жи­ны мо­лод­цов в ко­жа­ных са­по­гах и мед­ных кас­ках та­щи­ли ог­ром­ный шланг. Они так обиль­но за­ли­ли ко­ну­ру, что чер­ные ре­ки тек­ли к но­гам со­брав­ших­ся во дво­ре зе­вак. За­тем стар­ший по чи­ну вы­нул из кар­ма­на за­пис­ную книж­ку и всту­пил в бе­се­ду с при­врат­ни­цей. Ука­зую­щие пер­сты об­ви­ни­те­лей на­пра­ви­лись на объ­я­то­го па­ни­кой Оли­вье, ко­то­рый за­тряс­ся, слов­но зве­рек, по­пав­ший в кап­кан, вы­рвал­ся из рук дер­жав­ше­го его че­ло­ве­ка, хо­тел скрыть­ся, но лишь ту­по ты­кал­ся в стоя­щих стен­кой лю­дей и был во­дво­рен опять в центр дво­ра, где на гра­ни ис­те­ри­ки от­ча­ян­но топ­тал­ся на мес­те. А тут еще ка­кой-то по­жар­ный мок­рым по­ло­тен­цем хле­ст­нул его по ли­цу. Жен­ский го­лос вы­крик­нул из ок­на: