Са­Ба­Тье Ро­Бер. Шведские спички

   Ко­мис­сар нерв­ни­чал. По­ли­цей­ские по­вто­ря­ли со­брав­шим­ся: «А ну, не за­дер­жи­вай­тесь!» — в от­вет на что слы­ша­ли: «Ули­ца при­над­ле­жит всем!» Под ко­нец ко­мис­сар от­дал ко­рот­кий при­каз, и один из его лю­дей при­ста­вил к сте­не ле­ст­ни­цу. По­ка шли эти при­го­тов­ле­ния, ка­кой-то во­ен­ный в ок­не на­чал петь:

 
По­смей­те, по­смей­те-ка бро­сить вы­зов
Ве­ли­ко­леп­но­му на­ше­му ало­му зна­ме­ни…
 

   Ко­гда по­ли­цей­ский взо­брал­ся до по­ло­ви­ны ле­ст­ни­цы, Бу­гра под­нял зна­мя и стал им раз­ма­хи­вать. По­ли­цей­ский тщет­но пы­тал­ся схва­тить древ­ко — Бу­гра был про­вор­ней, чем он. Кто-то за­пел: « То­реа­дор, сме­лее в бой!» — и ка­кой-то ре­бе­нок под­хва­тил: « То­реа­дор, то­реа­дор!» А во­ен­ный про­дол­жал свое:

 
Оно крас­ное от ра­бо­чей кро­ви,
Крас­ное от кро­ви ра­бо­чих!
 

   То­гда па­па­ша Бу­гра, ко­то­рый за­ра­нее на­сла­ж­дал­ся эф­фек­том, вы­дал са­мое глав­ное. Он ши­ро­ко раз­вер­нул по­лот­ни­ще фла­га, и ка­ж­дый смог про­чи­тать: 2-й полк ко­ло­ни­аль­ных пе­хот­ных войск. И Бу­гра, под­де­лы­ва­ясь под стиль вы­сту­п­ле­ний чи­нов­ни­ков су­пре­фек­ту­ры, вос­клик­нул:
   — Гра­ж­да­не, гра­ж­да­не, зна­мя, что раз­ве­ва­ет­ся пе­ред ва­ми, при­над­ле­жит ко­ло­ни­аль­ным вой­скам, на­шим слав­ным ко­ло­ни­аль­ным вой­скам. И я тре­бую, пре­ж­де чем его убе­ру, чтоб все по­ли­цей­ские, а так­же и вы, ун­тер-офи­цер Гас­ту­не, воз­да­ли это­му зна­ме­ни во­ен­ные по­чес­ти!
   Вся ули­ца при­ня­лась хо­хо­тать. Под­ро­ст­ки рас­пе­ва­ли: « Са­лю­туй­те зна­ме­ни, са­лю­туй­те зна­ме­ни, са­лю­туй­те!» Чтоб со всем этим по­кон­чить, ко­мис­сар снял свою шля­пу и дер­жал ее над го­ло­вой. По­ли­цей­ские — и тот, что сто­ял на ле­ст­ни­це, и тот, что ос­тал­ся вни­зу, — от­да­ли честь, а Гас­ту­не, хоть и не очень ре­ши­тель­но, все-та­ки при­ло­жил паль­цы к вис­ку. Толь­ко по­сле это­го Бу­гра свер­нул зна­мя и, сме­ясь в бо­ро­ду, за­хлоп­нул ок­но.
   «По­след­няя вы­ход­ка Бу­гра» тут же бы­ла ши­ро­ко про­ком­мен­ти­ро­ва­на жи­те­ля­ми квар­та­ла, но об­ра­до­ва­ла лишь са­мых за­яд­лых шут­ни­ков. Лу­лу, вся­че­ски при­ук­ра­ши­вая эту ис­то­рию, до­ло­жил о ней Оли­вье, и тот по­чув­ст­во­вал гор­дость за сво­его дру­га.
 
   Од­на­ж­ды Ма­до при­гла­си­ла его в чай­ный са­лон на ули­це Ко­лен­кур, и он си­дел на мас­сив­ном сту­ле «Чип­пен­дель», по­кры­том тис­не­ным бар­ха­том, на­про­тив Прин­цес­сы. Она с ним при­вет­ли­во бе­се­до­ва­ла, да­ва­ла со­ве­ты, как дер­жать се­бя за сто­лом, но де­ла­ла это не­за­мет­но. Оли­вье веж­ли­во ее слу­шал и все вре­мя улы­бал­ся. Ма­до бы­ла в этот раз еще кра­си­вей, чем все­гда, в сво­ей фет­ро­вой ша­поч­ке с пе­ром фа­за­на и свет­лом кос­тю­ме. Она за­бот­ли­во вы­ис­ки­ва­ла та­кие те­мы для раз­го­во­ра, ко­то­рые мог­ли бы ре­бен­ку по­нра­вить­ся, но его ма­ло ин­те­ре­со­ва­ли сло­ва; впол­не дос­та­точ­но бы­ло то­го, что он здесь, ря­дом с ней. Ему нра­ви­лась ее зе­ле­ная шел­ко­вая коф­точ­ка, ро­зо­вый мра­мор сто­ли­ка, ве­нок из цве­тов на чай­ни­ке, гор­шоч­ки для са­ха­ра, блюд­ца и чаш­ки, нра­ви­лось сле­дить за жес­та­ми офи­ци­ан­ток в бе­лых фар­туч­ках и с бан­та­ми в во­ло­сах; де­вуш­ки де­ли­кат­но бра­ли се­реб­ря­ны­ми щип­чи­ка­ми пи­рож­ные, что­бы по­ло­жить их на бу­маж­ные та­рел­ки с кру­жев­ны­ми фес­тон­чи­ка­ми по кра­ям.
   За со­сед­ним сто­ли­ком две де­воч­ки с бе­ло­ку­ры­ми ко­са­ми на­сла­ж­да­лись вкус­ным ча­ем. Их отец, важ­ный гос­по­дин с уса­ми ще­точ­кой, си­дел очень пря­мо, слу­шая их ще­бе­та­ние, и ино­гда под­твер­ждал то или иное мне­ние лег­ким кив­ком. Дев­чуш­ки по­гля­ды­ва­ли на Оли­вье, а за­тем об­ме­ни­ва­лись вы­со­ко­мер­ной ка­приз­ной гри­ма­ской. Маль­чик не по­ни­мал, по­че­му они смот­рят на его но­ги, а по­том вверх, в не­из­вест­ную точ­ку над его го­ло­вой.
   Мыс­ли его сно­ва об­ра­ти­лись к Прин­цес­се, пе­ву­чим го­ло­ском она что-то го­во­ри­ла ему о пред­стоя­щих ка­ни­ку­лах, о мо­ре, ко­то­ро­го он ни­ко­гда еще не ви­дал, о пля­жах, по­хо­жих, по его пред­став­ле­нию, на пе­соч­ни­цы в скве­рах, мо­жет, толь­ко по­боль­ше, о на­бе­реж­ной в До­вил­ле, о зна­ме­ни­тых лю­дях, ко­то­рых там встре­ча­ешь, о ка­зи­но, о бе­гах, о про­гул­ках, о голь­фе. Из ее изящ­но­го, кра­си­во очер­чен­но­го ро­ти­ка слы­ша­лись толь­ко при­ят­ные лас­ко­вые сло­ва, буд­то она не го­во­ри­ла, а пе­ла.
   Уп­ле­тая кекс, Оли­вье ри­ск­нул за­дать во­прос, от ко­то­ро­го он дол­го воз­дер­жи­вал­ся. Он был очень сму­щен, ли­цо у не­го по­крас­не­ло, и он про­бор­мо­тал:
   — Это прав­да, э-э… Ма­до, что, ну что…
   — Что, ма­лыш?
   — Что вы шо­фер­ша так­си?
   Она с не­до­уме­ни­ем смор­щи­ла бро­ви. Оли­вье еще боль­ше по­крас­нел и из­ви­няю­щим­ся го­ло­сом про­ро­нил: «Мне ска­за­ли, что…» Он чув­ст­во­вал се­бя ужас­но не­веж­ли­вым, не­скром­ным, вро­де тех ку­му­шек, ко­то­рые сплет­ни­ча­ют во дво­рах или из ок­на в ок­но, ста­ра­ясь что-то вы­ве­дать друг у дру­га околь­ным пу­тем.
   Ма­до за­жгла си­га­ре­ту «Прим­роз», рас­те­рян­но по­вер­те­ла ча­шеч­ку на блюд­це, а по­том за­го­во­ри­ла уже серь­ез­но:
   — Да нет же, ты зна­ешь, у ме­ня нет так­си… Мне при­хо­дит­ся все вре­мя то на­де­вать пла­тья, то их сни­мать и на­де­вать дру­гое. Ведь я «ма­не­кен»…
   Оли­вье не по­нял, что в дан­ном слу­чае мог­ло оз­на­чать сло­во «ма­не­кен». Во-пер­вых, по­то­му, что оно муж­ско­го ро­да, сле­до­ва­тель­но, не­при­ме­ни­мо к жен­щи­не. А кро­ме то­го, оно вы­зва­ло у не­го пред­став­ле­ния о чем-то не­под­виж­ном — о той де­ре­вян­ной бол­ван­ке, ко­то­рую Вир­жи­ни дра­пи­ро­ва­ла в тка­ни, как в пла­тье.
   Оли­вье еще ду­мал над этим, но Ма­до не­ожи­дан­но за­смея­лась:
   — Шо­фер­ша так­си, ах, я по­ни­маю, в чем де­ло! О бо­же мой, как лю­ди глу­пы… Нет-нет, не ты, лю­ди. Да нет же, я, ко­неч­но, бы­ла так­си-герл, но ведь это со­всем дру­гое. Они тан­цу­ют…
   Она не со­чла нуж­ным объ­яс­нить­ся под­роб­ней, и Оли­вье про­ро­нил «Ах так?», буд­то он по­нял. И не за­ме­тил, как взор Ма­до за­ту­ма­нил­ся. Она ма­ши­наль­но спро­си­ла:
   — Еще кек­са хо­чешь?
   И, не до­жи­да­ясь от­ве­та, по­ло­жи­ла ему ку­сок, а се­бе в чаш­ку бро­си­ла доль­ку ли­мо­на. Мыс­ля­ми она бы­ла уже да­ле­ко: там, в тан­це­валь­ном за­ле, ук­ра­шен­ном се­реб­ри­сты­ми, гео­мет­ри­че­ской фор­мы цве­та­ми, с ог­ром­ны­ми про­жек­то­ра­ми, рас­про­стра­няю­щи­ми стран­ный свет — ос­ле­пи­тель­ный, ес­ли смот­ришь пря­мо на про­жек­тор, но вме­сте с тем ед­ва ос­ве­щаю­щий тан­це­валь­ную пло­щад­ку. На эс­т­ра­де иг­рал жал­кий ор­ке­ст­рик, а на дру­гом воз­вы­ше­нии стоя­ли в ряд «так­си-герлз», ожи­дая, по­ка ка­кой-ни­будь ка­ва­лер вы­бе­рет се­бе сре­ди них парт­нер­шу. Муж­чи­на дер­жал в ру­ке ро­зо­вый би­ле­тик с пер­фо­ри­ро­ван­ны­ми от­вер­стия­ми. Парт­нер­ша за­би­ра­ла у не­го би­ле­тик, де­ли­ла его на две час­ти, как это де­ла­ет в ки­но кон­тро­лер, од­ну по­ло­вин­ку бро­са­ла в ур­ну, а дру­гую кла­ла в су­моч­ку — эти по­лу­би­ле­ти­ки оп­ре­де­ля­ли ее зар­пла­ту. Она тан­це­ва­ла по боль­шей час­ти с не­из­вест­ны­ми ей, но веж­ли­вы­ми людь­ми; не­ко­то­рые из них, про­ща­ясь по­сле тан­ца, це­ло­ва­ли ей ру­ку, а за­тем уже, как по­ла­га­лось, ап­ло­ди­ро­ва­ли ор­ке­ст­ру. За­тем Ма­до вме­сте с дру­ги­ми «так­си-герлз» воз­вра­ща­лась на свое ме­сто и ос­ве­жа­лась без­ал­ко­голь­ным на­пит­ком, толь­ко по цве­ту на­по­ми­наю­щим спирт­ное: хо­лод­ный чай вме­сто вис­ки, ми­не­раль­ная во­да «вит­тель» вме­сто вод­ки.
   Ма­до трях­ну­ла го­ло­вой, слов­но хо­те­ла вы­бро­сить из нее вос­по­ми­на­ния об этом мрач­ном пе­рио­де сво­ей жиз­ни. Оли­вье все еще дер­жал на ви­лоч­ке ко­фей­ное пи­рож­ное и ду­мал, что ему на­до бы под­дер­жать раз­го­вор, но не на­хо­дил дос­той­ных тем, кро­ме тех, что ему да­ва­ла жизнь ули­цы, а это, как он счи­тал, по­ка­жет­ся Ма­до скуч­ным. Од­на­ко рас­ска­зал сле­дую­щее:
   — У ме­ня есть друг, его зо­вут Люсь­ен, у не­го пол­но ра­дио­при­ем­ни­ков, и в них столь­ко вся­кой му­зы­ки. Он жи­вет на ули­це Лам­бер…
   — Да, в са­мом де­ле, — рас­се­ян­но за­ме­ти­ла Ма­до.
   — А по­том у ме­ня есть еще при­ятель Бу­гра. И ма­дам Аль­бер­ти­на.
   — А дру­зья-ро­вес­ни­ки у те­бя, на­вер­но, то­же есть?
   — Ко­неч­но! Их мно­го! Лу­лу, а осо­бен­но Кап­де­вер. Мы с ним боль­шие при­яте­ли, хо­тя… ну, в об­щем, хо­тя… Да у ме­ня пол­но друж­ков! И да­же один ка­ле­ка! Знае­те, тот, ко­то­ро­го зо­вут Па­ук! Так вот, его имя — Да­ни­эль, он мне сам ска­зал. Толь­ко что-то его боль­ше не вид­но.
   Так как Ма­до не от­ве­ти­ла, маль­чик до­ба­вил:
   — Мо­жет, он бо­лен?
   — Мо­жет, — рав­но­душ­но ска­за­ла Ма­до.
   — А Мак, он — ка­ид. Он нау­чил ме­ня драть­ся, — про­дол­жал Оли­вье, на­пря­гая пе­ред ней свои мус­ку­лы.
   — Ну лад­но, лад­но…
   Оли­вье опус­тил го­ло­ву. По­ду­мал, что, на­вер­ное, ей на­до­ел. Как жаль, что он еще не взрос­лый. Будь он муж­чи­ной, как Мак или как Жан, уж он по­го­во­рил бы с ней о вся­кой вся­чи­не: о ки­но, о спор­те, о те­ат­ре, он бы за­ста­вил ее по­сме­ять­ся, и то­гда Ма­до ска­за­ла бы: «Ой, ка­кой ты смеш­ной, как с то­бой хо­ро­шо!» Оли­вье раз­оча­ро­ван­но рас­смат­ри­вал свои то­щие ру­чон­ки, чув­ст­вуя се­бя ма­лень­ким, со­всем ма­лы­шом, та­ким роб­ким! Тай­ком он ог­ля­дел еще раз пре­ле­ст­ное ли­цо Ма­до, ее глад­кий бе­лень­кий но­сик, кра­си­вые, цве­та пла­ти­ны, во­ло­сы. Кра­со­та Ма­до вы­зы­ва­ла у не­го грусть.
   Но она вы­гля­де­ла сча­ст­ли­вой, ка­за­лось, ей здесь нра­ви­лось, и маль­чик ре­шил, что это из-за вкус­но­го кек­са. Ма­до от­кры­ла су­моч­ку, за­пла­ти­ла офи­ци­ант­ке. Все ее жес­ты бы­ли имен­но та­ки­ми, ка­ких мож­но бы­ло ожи­дать — точ­ные, рас­счи­тан­ные. Оли­вье бы­ла не очень-то по вку­су ее уве­рен­ность. «Со­всем как ма­ма­ша!» Нет, это ему бы­ло не по ду­ше. Мог ли он по­ни­мать, что по-сво­ему, по-дет­ски влюб­лен в Ма­до?
   — Ну, ты до­во­лен? — спро­си­ла она.
   — О да, ко­неч­но!
   Бе­лая ду­ши­стая ру­ка лас­ко­во по­тя­ну­лась к его ще­ке, и Оли­вье при­дви­нул­ся бли­же, чтоб ощу­тить при­кос­но­ве­ние. У не­го бы­ло же­ла­ние схва­тить эту ру­ку, по­крыть ее по­це­луя­ми. Он про­шеп­тал: «Ах, Ма­до, Ма­до…», — по­смот­рев на нее та­ким на­пря­жен­ным взгля­дом, что Ма­до сму­ти­лась. Ед­ва улы­ба­ясь, она про­мол­ви­ла:
   — Ну вот и пре­крас­но. А сей­час мы рас­ста­нем­ся. Мне нуж­но по­зво­нить од­но­му дру­гу.
   Оли­вье креп­ко по­жал ей ру­ку. Мо­жет быть, че­рес­чур креп­ко, но он вспом­нил, как лю­ди го­во­ри­ли, что ру­ко­по­жа­тие долж­но быть чис­то­сер­деч­ным и пря­мо­душ­ным. Маль­чик по­смот­рел в сто­ро­ну дев­чо­нок-на­смеш­ниц, ко­то­рые все еще же­ман­но бол­та­ли, и по­шел на цы­поч­ках из са­ло­на, как буд­то он был в церк­ви.

*

   Оли­вье пра­ви­лось смот­реть на Лу­лу, ко­гда тот мор­щил нос, кри­вил свой за­бав­ный рот, че­сал «вши­вую баш­ку» и при­да­вал еще бо­лее сме­хо­твор­ный вид сво­ей и без то­го умо­ри­тель­ной мор­доч­ке. Аль­бер­ти­на пре­неб­ре­жи­тель­но го­во­ри­ла о нем: «Ну и фиг­ляр! — и, по­смот­рев на Оли­вье, обыч­но до­бав­ля­ла: «Два са­по­га — па­ра!»
   Ко­гда Лу­лу пе­ре­ста­вал вер­теть­ся вью­ном, то он во­все не ста­но­вил­ся та­ким за­дум­чи­вым или гру­ст­ным, как Оли­вье, от­нюдь: за не­уго­мон­ны­ми дви­же­ния­ми те­ла сле­до­ва­ла столь же буй­ная речь — Лу­лу обо­жал иг­ру слов, вся­кие пе­сен­ки или дву­смыс­лен­ные фра­зы, ко­то­рым нау­чил­ся у сво­его от­ца. Он, под­няв па­лец, изо­бра­жал вдо­вуш­ку, ко­то­рая тря­сет лор­не­том и мям­лит смеш­ным го­ло­ском: « Один мо­ло­дой че­ло­век, де­вя­но­ста лет от ро­ду, си­дя на кам­не из бе­ло­го де­ре­ва, чи­тал не­на­пе­ча­тан­ную га­зе­ту при све­те по­гас­шей све­чи». Или го­во­рил, по­ка­чи­вая го­ло­вой и па­яс­ни­чая: « Нет, мы это­го ни­ко­гда не уз­на­ем… — И по­сле пау­зы, пол­ной от­чая­ния, до­бав­лял: — Нет, мы ни­ко­гда не уз­на­ем, кто по­ста­вил кор­зи­ну с ка­ла­ча­ми под кран ка­ни­ст­ры с бен­зи­ном. Увы! Мы это­го ни­ко­гда не уз­на­ем».
   Ску­чать с Лу­лу бы­ло не­воз­мож­но. В кар­ма­нах у не­го по­сто­ян­но хра­ни­лись ка­кие-то за­бав­ные ве­щи­цы: иг­раль­ные кос­ти, про­зрач­ная ко­ро­боч­ка с бе­гаю­щим по ла­би­рин­ту мы­шон­ком, ко­то­ро­го сле­до­ва­ло за­гнать в убе­жи­ще, чтоб спа­сти от ко­та, бы­ла у не­го и ку­ча кри­вых гвоз­ди­ков, и нуж­но бы­ло раз­га­дать сек­рет, как сце­пить их друг с дру­гом. Ино­гда Лу­лу пред­ла­гал сыг­рать пар­тию в ши-фу-ми: по­ла­га­лось, спря­тав за спи­ной ру­ку, вы­бро­сить ее не­ожи­дан­но впе­ред, сло­жив в фор­ме кам­ня, ли­ст­ка или нож­ниц. Или он брал ве­рев­ку и за­став­лял всех иг­рать, при­пе­вая: « Рас­пи­лим по­лен­це для ма­ма­ши Ни­ко­ла: на ты­ся­чи ку­соч­ков свои са­бо сло­ма­ла она». Он знал ку­чу дет­ских счи­та­лок, чтоб ре­шить «ко­му во­дить», и лю­бил за­га­ды­вать сло­ва, обо­зна­чаю­щие ре­мес­ла.
   — С…р.
   — Сто­ляр.
   Так как поч­ти все­гда ока­зы­ва­лось не то, на­до бы­ло на­звать все бу­к­вы под­ряд. Оли­вье вы­кри­ки­вал глас­ные и со­глас­ные, и при ка­ж­дой ошиб­ке Лу­лу до­бав­лял ме­лом еще од­ну де­таль к на­ри­со­ван­ной на тро­туа­ре ви­се­ли­це. К кон­цу иг­ры Оли­вье уже не толь­ко был по­ве­шен, но да­же со­жжен. А Лу­лу сме­ял­ся во­всю: «Это был сле­сарь!» Оли­вье бур­но про­тес­то­вал: «Так ты ж не той бу­к­вой за­кон­чил, раз­ве так пи­шут?»
   Су­ще­ст­во­ва­ли и дру­гие иг­ры, но уже без твер­до ус­та­нов­лен­ных пра­вил. На­чи­на­лось с ут­вер­жде­ния: «Я бу­ду сол­да­том…» — и даль­ше фан­та­зи­ро­ва­лось, что мог­ло из это­го про­ис­течь, вплоть до аб­сур­да: «Я бу­ду сол­да­том и… и съем пи­рог с яб­ло­ка­ми!» Или Лу­лу объ­яв­лял: «Од­но из двух!» — и Оли­вье на­хо­дил все­гда пер­вое из двух и ни­ко­гда — вто­рое, а од­на­ж­ды у не­го по­лу­чи­лось: «Од­но из двух — или я глуп… или же… я глуп!»
 
   — Здрав­ст­вуй­те, ма­дам Хак!
   — Ну за­хо­ди­те же, по­ве­сы вы эта­кие, и ведь как толь­ко до­га­да­лись, что я пе­ку ола­дьи!
   Ре­бя­та, ко­то­рых дей­ст­ви­тель­но при­влек к ее ок­ну вкус­ный за­пах, под­миг­ну­ли друг дру­гу и за­шли к Аль­бер­ти­не, чтоб сра­зу при­стро­ить­ся к сто­лу и ле­жав­шим на та­рел­ках оладь­ям, бла­го­ухав­шим апель­си­но­вым си­ро­пом. В знак бла­го­дар­но­сти им при­шлось вы­слу­шать от­кро­ве­ния Аль­бер­ти­ны, рас­ска­зав­шей о пре­сло­ву­тых пу­те­ше­ст­ви­ях сво­ей доч­ки, а так­же о тех вре­ме­нах, ко­гда она бы­ла «не та­кой, как сей­час», и раз­ные за­жи­точ­ные гос­по­да про­си­ли ее ру­ки: «Но я бы­ла та­кой ду­рой, что от­ка­зы­ва­ла, а ес­ли бы со­гла­си­лась, бы­ла бы нын­че бо­га­той!» По­том она за­го­во­ри­ла о лю­дях, ко­то­рые ей за­ви­ду­ют: «Знае­те, всем труд­но нра­вить­ся, ведь я не луи­дор!» В за­клю­че­ние она со­об­щи­ла де­тям сек­ре­ты, ко­то­рые ей по­ве­дал в пе­ре­пис­ке один ин­дий­ский спи­рит, по­сле че­го ста­ла га­дать на кар­тах.
   Аль­бер­ти­на пол­но­стью уш­ла в это за­ня­тие, как вдруг ка­кой-то бро­дя­га по­сту­чал в ок­но:
   — Дай­те мне че­го-ни­будь, хо­зяй­ка, я го­ло­ден!
   — Ско­рее хо­чешь вы­пить, а?
   И все же она су­ну­ла ему мо­нет­ку, а де­ти так и прыс­ну­ли со сме­ху, гля­дя на ро­жу это­го про­хво­ста, по­хо­же­го на Крен­ке­би­ля, ко­то­рый уве­рял свою бла­го­де­тель­ни­цу: «Бо­жень­ка воз­даст вам сто­ри­цей!»
   Аль­бер­ти­на за­кры­ла окон­ные створ­ки, но все рав­но в ком­на­ту до­но­си­лись с ули­цы го­ло­са жен­щин, воз­вра­щаю­щих­ся с рын­ка, — они жа­ло­ва­лись на до­ро­го­виз­ну или рас­ска­зы­ва­ли друг дру­гу, чем се­го­дня за­ни­ма­лись: «Ну, бу­диль­ник мой от­зво­нил, и — черт по­бе­ри! — по­ду­ма­ла я, — все мы ско­ро пом­рем, — и за­сну­ла еще на чет­верть ча­са. По­том ста­ла мыть­ся. На­до бы­ло еще и бе­лье за­мо­чить. Ну, за­тем пол про­тер­ла. И…» — «Веч­но всю­ду пы­ли­ща, де­нег все­гда не хва­та­ет, сплош­ное кру­гом зло­пы­ха­тель­ст­во, ни­ка­кой те­бе бла­го­дар­но­сти и при­вет­ли­во­сти. Как ни вы­би­вай­ся из сил, все рав­но без тол­ку»… Сле­до­вал об­щий вздох. Он от­но­сил­ся к наи­бо­лее по­стра­дав­шей. Они буд­то со­стя­за­лись в жа­ло­бах. Со­бе­сед­ни­цы шли даль­ше и все го­во­ри­ли, го­во­ри­ли, го­ло­са их слы­ша­лись глу­ше, по­ка не пре­вра­ти­лись в ка­кое-то не­яс­ное ку­ри­ное ку­дах­та­нье.
   Лу­лу си­дел, об­ло­ко­тив­шись о стол, и тер­пе­ли­во слу­шал объ­яс­не­ния Аль­бер­ти­ны, рас­кла­ды­вав­шей пась­янс, а Оли­вье со­зер­цал фар­фо­ро­вую под­став­ку с де­ко­ра­тив­ным яй­цом. Мыс­ли его за­бре­ли да­ле­ко. Вот он си­дит око­ло ма­мы за оваль­ным сто­лом. Вир­жи­ни го­то­вит грен­ки — ма­жет хлеб све­жим мас­лом, по­том ре­жет его тон­ки­ми лом­ти­ка­ми. В крас­ной ка­ст­рюль­ке ки­пит во­да и пля­шут яй­ца, а Вир­жи­ни бы­ст­ро ше­ве­лит гу­ба­ми, от­счи­ты­вая сто во­семь­де­сят се­кунд…
   Не­мно­го поз­же, уже на ули­це, ко­гда Оли­вье про­щал­ся с Лу­лу, он с бес­по­кой­ст­вом ска­зал дру­гу:
   — А вот Да­ни­эль ис­чез!
   — Па­ук? Прав­да? Мо­жет, он уе­хал?
   — Нет, — от­ве­чал Оли­вье, — тут что-то дру­гое.
   — Мо­жет, он умер? — пред­по­ло­жил Лу­лу. — Ну лад­но, мне по­ра. При­вет, Олив!
   Оли­вье, про­во­див дру­га, по­шел по­сре­ди­не ули­цы, ста­ра­тель­но вы­во­ра­чи­вая но­ги и стре­мясь сту­пать ме­ж­ду тор­ца­ми. Он уже мно­гих спра­ши­вал про Пау­ка. Аль­бер­ти­на от­ве­ти­ла:
   — Ну, зна­ешь, так все­гда бы­ва­ет с людь­ми: од­ни ухо­дят, дру­гие при­хо­дят…
   Маль­чик по­ду­мал, что Бу­гра мог бы со­об­щить ему боль­ше, но ста­рик по­че­сал бо­ро­ду и от­ве­тил так, слов­но Па­ук при­над­ле­жал ка­ко­му-то да­ле­ко­му про­шло­му:
   — Ах, он… Тот че­ло­век? Все не­сча­стья ми­ра об­ру­ши­лись на его те­ло!
   Все не­сча­стья ми­ра!
   Так как на ули­це бы­ло пус­то, а Жан вер­нет­ся до­мой не­ско­ро, ре­бе­нок ре­шил на­пра­вить­ся к Люсь­е­ну. Ра­дио­лю­би­тель слу­шал му­зы­ку и от­сту­ки­вал ритм от­верт­кой.
   — По­слу­шай-ка… — ска­зал Люсь­ен.
   Но так как он мед­лил, не на­хо­дя сра­зу слов, же­на его под­ска­за­ла, что иг­ра­ют « Вол­шеб­ную флей­ту». Жен­щи­на вы­ти­ра­ла од­но­вре­мен­но по две та­рел­ки, ста­ра­ясь ра­бо­тать бес­шум­но. Они по­слу­ша­ли вме­сте, и Люсь­ен по­пы­тал­ся чет­ко ска­зать: «Это те­атр Ла Ска­ла в Ми­ла­не!», но за­стрял на сло­ве «Ска­ла», по­крас­нел от уси­лия и с до­са­дой щелк­нул паль­ца­ми. По­слы­шал­ся стук в сте­ну из со­сед­ней квар­ти­ры.
   — Сде­лай по­ти­ше! — по­про­си­ла его же­на ус­та­лым го­ло­сом.
   Люсь­ен вы­клю­чил му­зы­ку, вы­пил ста­кан во­ды и на­чал бе­се­до­вать с Оли­вье поч­ти без заи­ка­ния, го­ло­сом тон­ким и роб­ким, но с при­ят­ны­ми мо­ду­ля­ция­ми. Он лю­бил го­во­рить о бу­ду­щем и ве­рил, что оно бу­дет сча­ст­ли­вым, не­взи­рая на бо­лезнь же­ны, на кри­зис, на слу­хи о пред­стоя­щей вой­не. Он не со­мне­вал­ся, что сбу­дут­ся все его ра­дуж­ные меч­ты и нач­нет­ся жизнь сре­ди цве­ту­щих са­дов, зе­ле­ных по­лей, в свет­лых до­мах, ок­ру­жен­ных спор­тив­ны­ми пло­щад­ка­ми и те­ат­раль­ны­ми за­ла­ми, со­всем как в на­бро­сках ар­хи­тек­то­ров, — жизнь, обе­щаю­щая лю­дям не­скон­чае­мые удо­воль­ст­вия: иг­ры, смех, му­зы­ку. Люсь­ен до­ба­вил:
   — Я-то это­го не уви­жу, а вот ты — воз­мож­но.
   — В двух­ты­сяч­ном го­ду? — спро­сил Оли­вье.
   — О нет! Мно­го рань­ше.
   Но су­хой ка­шель же­ны за­ста­вил его по­ник­нуть. Он вздох­нул, по­смот­рел на ма­лы­ша и сно­ва вклю­чил ра­дио, при­глу­шив звук. Люсь­ен при­над­ле­жал к тем ред­ким в квар­та­ле лю­дям, ко­то­рые лю­би­ли то, что на­зы­ва­ют «серь­ез­ной му­зы­кой». Оли­вье чув­ст­во­вал се­бя хо­ро­шо в этом до­ме не толь­ко по­то­му, что ему бы­ло с Люсь­е­ном лег­ко и про­сто, но так­же и по­то­му, что зву­ча­щая здесь му­зы­ка и пес­ни, слов ко­то­рых он час­то не по­ни­мал, все же по­мо­га­ли ему при­бли­зить­ся к стран­но­му, не­ве­до­мо­му ми­ру, ка­зав­ше­му­ся маль­чи­ку да­ле­ким и не­дос­туп­ным.
   — Вот что! — ска­зал Оли­вье, как толь­ко мог рав­но­душ­но. — А Па­ук? Он что, уе­хал от­сю­да?
   — П-по-хож-же, — от­ве­тил Люсь­ен.
   — Так для не­го луч­ше, — до­ба­ви­ла ма­дам Люсь­ен, и лоб у нее по­крыл­ся хо­лод­ной ис­па­ри­ной.
   Оли­вье зая­вил, что ему уже по­ра, но все-та­ки чуть за­дер­жал­ся, при­слу­ши­ва­ясь к му­зы­ке. Он по­ду­мал пе­ред ухо­дом, что на­до бы ска­зать ка­кую-ни­будь лю­без­ность не­сча­ст­ной ча­хо­точ­ной жен­щи­не. Но слов не на­шел и про­сто по­це­ло­вал ее в ху­дую ще­ку с яр­ким ли­хо­ра­доч­ным ру­мян­цем. Люсь­е­ну он про­тя­нул ру­ку и сте­пен­но по­бла­го­да­рил его, а тот про­во­дил маль­чи­ка до са­мой ули­цы, по-при­ятель­ски по­хло­пы­вая по спи­не.

*

   Зна­чит, на ули­це лю­ди мог­ли ис­чез­нуть и ни­кто об этом не бес­по­ко­ил­ся. Оли­вье по­ду­мал о ма­ме. О ней уже поч­ти не го­во­ри­ли, как буд­то ни­ко­гда тут не су­ще­ст­во­ва­ло ни ее га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, ни еже­днев­ных бе­сед с ней, ни вза­им­ных ус­луг, ни друж­бы. Ре­бе­нок сжал ку­ла­ки и по­чув­ст­во­вал, что у не­го за­дро­жал под­бо­ро­док.
   Раз­ве он, Оли­вье, не был един­ст­вен­ным дру­гом ка­ле­ки? Маль­чик раз­ду­мы­вал о Пау­ке, слов­но счи­тал се­бя от­вет­ст­вен­ным за его судь­бу. Он ре­шил за­гля­нуть в тот дом на ули­це Баш­ле, ку­да, как он не раз ви­дел, вхо­дил Па­ук, бо­ком про­тис­ки­вая свое изу­ро­до­ван­ное те­ло в уз­кую дверь.
   Маль­чиш­ка, ко­то­ро­го все на­зы­ва­ли Плад­не­ром, по пу­ти толк­нул Оли­вье, но, к ве­ли­ко­му удив­ле­нию за­ди­ры, тот встал в обо­ро­ни­тель­ную по­зи­цию и крик­нул:
   — А ну по­дой­ди-ка, я жду.
   Плад­нер на­халь­но взгля­нул на Оли­вье, но от­сту­пил. То­гда Оли­вье дви­нул­ся на не­го, по­иг­ры­вая пле­ча­ми, как на­стоя­щий бок­сер:
   — Бли­же, бли­же, жал­кая ты ду­шон­ка!
   — Не­ко­гда мне, — от­ве­тил Плад­нер, — я то­бой по­поз­же зай­мусь.
   И по­шел во­своя­си, хло­пая се­бя ру­кой по за­ду и де­лая не­при­стой­ные жес­ты. Оли­вье по­нял: по­бе­да за ним — и да­же уди­вил­ся. Зна­чит, мож­но сде­лать так, чтоб с то­бой счи­та­лись? Он вспом­нил Ма­ка, учив­ше­го его, как на­до се­бя за­щи­щать, как на­но­сить удар в под­бо­ро­док, и уже с боль­шей уве­рен­но­стью во­шел в подъ­езд до­ма, где жил Па­ук.
   Пло­хо от­ре­гу­ли­ро­ван­ный ра­дио­при­ем­ник до­но­сил че­рез шу­мы, по­хо­жие на по­тре­ски­ва­ние мас­ла на ско­во­род­ке, пе­сен­ку « По­го­во­рим не­мно­го о Па­ри­же». Слы­ша­лись зву­ки цим­бал, по­том ка­кая-то жен­щи­на да­ла по ще­кам не­ис­то­во во­пя­щей дев­чон­ке, и сра­зу все стих­ло, толь­ко рит­мич­но по­сту­ки­ва­ла чья-то швей­ная ма­ши­на. На жел­той сте­не Оли­вье про­чел на­ма­ле­ван­ную ко­рич­не­вы­ми бу­к­ва­ми над­пись: При­врат­ни­ца на ан­тре­со­лях. Маль­чик под­нял­ся, не дот­ра­ги­ва­ясь ру­ка­ми до за­са­лен­ных де­ре­вян­ных пе­рил. Пе­ред вхо­дом в ка­мор­ку при­врат­ни­цы при­мос­ти­лась на по­лу се­рая кош­ка, спря­тав под се­бя ла­пы. Она мя­ук­ну­ла, и Оли­вье по­че­сал у нее за ухом. Свер­ху по­слы­ша­лось:
   — Кто там?
   Он до­шел до сле­дую­ще­го эта­жа и уви­дел по­жи­лую вы­со­кую то­щую жен­щи­ну с длин­ным крюч­ко­ва­тым но­сом. На пле­чах ее был чер­ный пла­ток. Она спро­си­ла, че­го ему на­до, и Оли­вье от­ве­тил са­мым лю­без­ным то­ном:
   — Из­ви­ни­те, ма­дам при­врат­ни­ца, я хо­тел бы уз­нать у вас что-ни­будь о Да­ни­эле. Знае­те, о ка­ле­ке, ко­то­рый вот так хо­дит…
   — О гос­по­ди! Да его боль­ше здесь нет.
   Эти сло­ва, про­из­не­сен­ные весь­ма ре­ши­тель­но, да и са­ма длин­ная ста­ру­ха, от ко­то­рой не­сло ню­ха­тель­ным та­ба­ком, вы­зы­ва­ли та­кую ро­бость, что Оли­вье сму­тил­ся, про­бор­мо­тал ка­кие-то из­ви­не­ния и по­вер­нул­ся, что­бы по­бы­ст­рее уй­ти. Но она не­ожи­дан­но ок­лик­ну­ла его:
   — А что ты хо­тел?
   — Ни­че­го. Толь­ко по­го­во­рить с ним.
   — Ну лад­но, пой­дем со мной на­верх.
   Вы­нув из кар­ма­на об­щий ключ от квар­тир, она под­ня­лась с маль­чи­ком на пя­тый этаж; они во­шли в ок­ра­шен­ную бе­лой крас­кой ман­сар­ду, ко­то­рая по­хо­ди­ла бы на мо­на­стыр­скую ке­лью, ес­ли бы там не ви­се­ла ре­про­дук­ция « Вес­ны» Бот­ти­чел­ли. Очень стран­но бы­ло ви­деть ее в жи­ли­ще с сы­ры­ми, лип­ки­ми сте­на­ми. Оли­вье не при­хо­ди­лось бы­вать в ком­на­тах без обо­ев, та­ких пус­тых, та­ких свет­лых. Он уви­дел ме­тал­ли­че­скую кро­вать, по­бе­ги сам­ши­та в ста­ка­не, сто­лик для умы­ва­ния с эма­ли­ро­ван­ным та­зом и кув­ши­ном.
   — Вот, — ска­за­ла жен­щи­на, — здесь он жил.
   — Да? — уди­вил­ся Оли­вье.
   При­врат­ни­ца вы­ну­ла шпиль­ку из шинь­о­на и по­че­са­ла ею в за­тыл­ке. Она ука­за­ла Оли­вье на сто­лик у из­го­ло­вья кро­ва­ти, где ле­жа­ло стоп­кой не­сколь­ко книг. Маль­чик бла­го­го­вей­но при­бли­зил­ся и взял од­ну. Имя ав­то­ра он про­чел с тру­дом: Шо­пен­гау­эр.
   — Все вре­мя он чи­тал.. Да та­кие еще чуд­ные книж­ки.
   Оли­вье дер­жал кни­гу в ру­ке. Она по­ка­за­лась ему очень тя­же­лой. Он не за­да­вал жен­щи­не во­про­сов. Толь­ко гла­за его спра­ши­ва­ли.
   — Но это бы­ло не так уж пло­хо, — ска­за­ла жен­щи­на. — А вот по­смот­ри на сте­ны. Зна­ешь, сколь­ко дней он за­тра­тил, чтоб их вы­кра­сить? Кисть он дер­жал, сжи­мая ее об­руб­ка­ми рук или во рту. Да­же и по­то­лок по­кра­сил. По­нем­нож­ку, ни­ко­му ни­че­го не го­во­ря. На­вер­но, крас­ка тек­ла у не­го по ли­цу. Пре­ж­де он жил в ниж­нем эта­же, вме­сте с ма­те­рью. По­том она умер­ла, а его здесь ос­та­ви­ли. Она бы­ла та­кая свя­то­ша. Мо­жет, по­это­му он так мно­го чи­тал.