Сафонов Дмитрий. Башня

   — Давай, урод гребучий! — разозлился он на себя и до боли закусил губу, ощутив во рту соленый металлический вкус. Теперь он был готов.
   Петухов вытянул руки и совместил мушку с прорезью прицела. Плавно нажал на спуск…
   Грохнул выстрел. Еще до того, как гулкое эхо перестало биться в ушах, он понял, что не сможет поступить, как Ковалев. Он не сможет всаживать в замок пулю за пулей, а потом подбегать и смотреть, открылась дверь или нет. Потому что… Если это не получится с первого раза, второго прицельного выстрела ему уже не сделать.
   Петухов дождался, когда перестанут дрожать руки, и выстрелил снова. Он подумал, что во второй раз действовал уже увереннее, и дверь обязательно должна распахнуться… Ну пусть не сейчас, так с третьей попытки. Если в обойме еще остались патроны.
   Пистолет выглядел как-то странно. Он даже подумал, что пистолет сломался; затвор отпрыгнул назад и застопорился в крайнем положении. На всякий случай Петухов нажал на спуск еще раз, но ничего, кроме щелчка, не последовало.
   «Так и есть! Патроны кончились! Ну и ладно!» Он отбросил оружие в сторону и замер, собираясь. «Сейчас… » Он старался не думать о том, что будет, если дверь не поддастся.
   «Но она должна. Должна же она наконец! Правда, в кино это получается с одного выстрела… Но ты же не кинозвезда. Ты всего-навсего испуганный темнотой и чужой смертью жалкий человечек, простой довесок к компьютеру… »
   Злоба снова начала подниматься, заполняя грудь горячими клубящимися волнами.
   — Да хрен тебе! — заорал он и всем телом бросился на дверь.
   Петухов ударился в прочный пластик с такой силой, что, если бы дверь по-прежнему удерживалась замком, он бы наверняка расплющил себя, как кусок теста на доске. Это выглядело так, как если бы он бил со всех сил кулаком по папиросной бумаге, не зная, что она скрывает — воздух или толстую деревяшку. Раздался металлический щелчок, дверь подалась, и он, не удержавшись на ногах, вывалился в коридор.
   Петухов пролетел по инерции несколько метров и сильно ударился головой о противоположную стену. В голове загудело, перед глазами поплыли круги, но он не обращал на это внимания.
   Прямо как был, на четвереньках, он пополз в сторону оружейки, стараясь не пропустить момент, когда сил снова станет достаточно, чтобы встать на ноги.
   Он полз и полз, пока не показались бронированные двери.
   Петухов задержал дыхание. «Да! Слава Богу!»
   Замок светился маленькой красной бусинкой.
   Петухов поднялся, опираясь на стенку. Достал из кармана обе карточки. Сначала он решил попробовать карточку Ковалева, и с первого раза ему повезло: толстенные железные двери разъехались в разные стороны, тихо жужжа двигателями электроприводов.
   Наверное, он выглядел жалко. Совсем не героем. Галстук сбился на сторону, брюки грязные, из ладоней сочилась кровь…
   Резервный сервер уже работал. Оставалось всего ничего — отключить его к едрене матери.
   Петухов сел за клавиатуру и, тыкая одним пальцем (он внезапно перестал доверять себе, цена ошибки была слишком велика), ввел личный код доступа.
   Сервер ответил приветливым «Добро пожаловать!» — что выглядело… как бы это помягче? Совсем не смешно.
   Но Петухов по достоинству оценил черный юмор электронного мозга и даже слегка улыбнулся. Он открыл соответствующее окно и увидел, что на схеме все двери в Башне по-прежнему перечеркнуты красными крестиками. Он был готов к этому. По крайней мере, ничего нового он не увидел.
   Компьютер выдал сообщение, что цепь, питающая электронные замки, повреждена в нескольких местах. Петухов долго возился, пытаясь отключить питание. Сервер отвечал однообразно: он издавал резкий звук, и на экране монитора появлялась надпись: «Нарушен режим безопасности здания!»
   — Конечно же, он нарушен, чучело! — процедил управляющий сквозь зубы.
   Ничего не получалось. Оставалось только одно — отключить сервер. Полностью. Окончательно и бесповоротно.
   Он вызвал новое окно и, чтобы активировать его, набрал аварийный код доступа. Компьютер спросил: «Вы действительно хотите отключить главную систему?»
   — Хочу ли я этого? — он с тоской оглянулся на выход из оружейки.
   Да, он хотел отключить систему. Тогда бы все двери открылись… Точнее, почти все. Ну, если уж быть совсем точным, все, кроме одной. Той самой, бронированной, за которой хранилось оружие. Он никак не мог упрекнуть в этом разработчиков: все логично, если Башня лишается электронной охраны, то оружие должно быть надежно защищено.
   Тут он замешкался и ощутил, как его решимость куда-то испаряется, уступая место страху и апатии. Этого нельзя было допустить. Или сделать все сейчас, или… Или он не сможет это сделать никогда.
   Петухов обреченно вздохнул и подпер лицо рукой. «Если… »
   Внезапно он почувствовал глухую дрожь, сотрясавшую исполинское тело Башни. Эта дрожь была размеренной и… очень сильной.
   Настолько сильной, что, наверное, стены сейчас так и ходят ходуном и двери может заклинить в проемах, даже если он переборет свой страх и откроет их, отключив сервер. Кроме того, если он его сейчас же не отключит, еще неизвестно, что может произойти в следующую минуту. Как самый худший вариант — люди лишатся и этого, последнего шанса. Шанса, уже оплаченного жизнью старшего смены охраны, человека со смешной лысой головой, Алексея Геннадьевича Ковалева.
   Стул под ним подпрыгнул, и монитор задрожал, медленно сползая к краю стола. Но сервер все еще продолжал работать.
   Отчаянно торопясь и боясь не успеть, Петухов выстукал заветную команду и щелкнул мышкой «ОК».
   — О'кей! — громко повторил он вслух, наблюдая, как монитор гаснет, сервер в углу затихает, а толстые бронированные двери, получив последнюю порцию электричества, быстро захлопываются в десяти шагах от стола.
   Надежды больше не оставалось — по крайней мере, лично у него. Зато она появилась у других, и этих других было ни много ни мало — сто пятьдесят человек.
   — Сто пятьдесят — один! Рекордный счет! А? Что вы на это скажете, Алексей Геннадьевич? По-моему, я выиграл… И очень красиво. Мне бы еще заказать пиццу и парочку лихих девчонок, чтобы не так скучно было…
   Он засмеялся — громко и совершенно неожиданно для себя. Смех колотил тело, как озноб. А он все продолжал и продолжал смеяться, не замечая, как по его щекам текут крупные горячие слезы.
 
   Из материалов чрезвычайной комиссии

   …по крайней мере, можно довольно точно установить момент, когда изменения в Башне приняли необратимый характер. Это случилось примерно через час после первых сигналов бедствия. Естественно, за такой короткий промежуток времени силы МЧС не успели полностью подготовиться к проведению крупномасштабной спасательной операции. Как отметил в своем заявлении министр МЧС Шойгу С. К., у него нет претензий к действиям мобильного штаба МЧС, организованного на месте катастрофы. Уже первые прибывшие к зданию спасательные экипажи сумели правильно оценить ситуацию и провести комплекс первичных мер, направленных на освобождение и эвакуацию жильцов. За 14 минут им удалось взломать входные двери и попытаться выйти на лестницу между этажами. В то же время, всего двух экипажей было явно недостаточно для проведения операции в полном объеме. Старший восемнадцатого экипажа Хамзатов запросил по рации помощь, и дежурный диспетчер Ильин, передав сообщение по команде вышестоящему руководству, немедленно снял с маршрутов все машины, находившиеся в непосредственной близости от Башни, и направил их на место происшествия.
   К сожалению, комиссия не располагает показаниями участников и свидетелей трагедии; в своей работе следователям приходится опираться на телевизионные сюжеты, снятые бригадами РТР и еще нескольких телеканалов.
   В 19 часов 43 минуты по московскому времени камеры зафиксировали обрушение девяти нижних этажей здания. Следствие не склонно полагать, что причиной явилось практически полное заполнение водой одной из квартир на девятом этаже: площадь квартиры составляет сто десять метров, высота от пола до потолка — четыре метра. Четыреста сорок тонн воды не способны нарушить устойчивость здания и вызвать хоть сколько-нибудь значительное повреждение несущих конструкций. Скорее связь здесь обратная: изменение геометрии здания в момент обрушения повлекло за собой смещение стекла в раме. Подобная ситуация моделировалась на компьютере в Главном вычислительном центре Московского физико-технического института, и полученные теоретическим путем данные находятся в соответствии с реальными фактами (степень корреляции 0,85).

 
   Истомин повернул голову — немного сверху вниз: то ли он собирался боднуть камеру, то ли звучно икнуть. Режиссер не раз говорил ему, что это, пожалуй, самая глупая его ужимка, от которой следует избавляться, но как можно избавиться от чего-то, когда тебе сорок шесть лет? В сорок шесть усиленно цепляешься за СВОЕ, чем бы это СВОЕ ни было: будь то надоевшая жена, округлившийся живот или дурацкая ужимка перед камерой.
   — Э-э-э… Мы продолжаем вести прямой репортаж с места событий. Напомню, сегодня вечером все внимание приковано в происходящему в Башне — так принято называть новый жилой комплекс «Гнездо орла» на проспекте имени маршала Жукова. У нас до сих пор нет точных сведений о том, что именно там происходит. Наши корреспонденты следят за развитием ситуации в прямом эфире.
   Он переложил бумаги на столе. В бумагах ничего не было о Башне, только запланированные сюжеты программы, два из которых пришлось выбросить. Но Истомин знал, что вид бумаг магически действует на телезрителя — придает словам ведущего весомость и значительность. У ведущего есть множество хитроумных средств, неведомых зрителю: маленький наушник в ухе, телесуфлер; или, если потребуется, помощник режиссера в студии напишет подсказку на грифельной доске, а потом сотрет влажной поролоновой губкой… Но бумаги… бумаги на столе по-прежнему вне конкуренции: он бы перекладывал и пустую стопку с места на место, стараясь и произвести впечатление, и выгадать короткую паузу, чтобы собраться с мыслями.
   — Я хочу повторить специально для тех людей, что оказались заперты в своих квартирах… Оснований для паники нет, и я надеюсь, что в скором времени ситуация разрешится… — Да только он ни хрена в это не верил.
   Он что-то чувствовал, но пока не понимал, что именно.
   На экране появился один из рекламных роликов Башни. Истомин видел его и раньше, но все равно не смог преодолеть искушения и уставился в студийный монитор.
   На экране молодой человек лет тридцати сидит на стуле в большом офисе напротив низкорослого и пузатого, с толстой гаванской сигарой, зажатой в углу рта. Босс, развалившийся в глубоком кресле, что-то жестко ему выговаривает. Молодой человек кивает, делает пометки в красивом блокноте и с тоской посматривает в огромное окно, где на фоне вечерней дымки виднеется стремительный и легкий силуэт Башни. Вот босс закончил распекать подчиненного и сделал пренебрежительный, отметающий жест. Молодой человек, взяв блокнот, с легкой улыбкой поднимается со стула и отправляется в свой кабинет: маленькую комнатку, где стоит только стол, заваленный почти до потолка стопками бумаг, компьютер, принтер и несколько телефонных аппаратов. Пару секунд он с тоской смотрит на всю эту кучу работы, а затем снова выглядывает в окно.
   Где-то на самом верху Башни, в пентхаузе, под остроконечным шпилем, мелькает белое пятно. Приглядевшись, молодой человек видит, что это легкий шелковый платок, медленно кружащийся в прозрачном голубом воздухе. Он в последний раз оборачивается на рабочий стол, решительно качает головой и открывает высокое, до самого потолка, окно. Молодой человек скидывает пиджак и, ослабляя на ходу галстук, ступает на подоконник. Подставляет лицо набежавшему порыву свежего воздуха и, красиво изогнув подтянутое тело, прыгает вниз. Камера крупным планом берет его загорелое лицо, рыжеватые волосы, раздуваемые набегающим потоком, треплющийся на ветру воротник голубой рубашки. Молодой человек приземляется точно около спортивного мотоцикла, натягивает на голову шлем и резко берет с места, поставив байк на заднее колесо.
   Далее следует невероятный по красоте план: в темном выпуклом стекле шлема отражается изменяющееся освещение города: вот замелькали искры дорожных огней, мощные лампы уличных фонарей, стоп-сигналы автомобилей, толкущихся в бесконечных пробках. И на фоне этого — изящный силуэт Башни и рядом с ним — легкое белое облачко медленно опускающегося платка. Картинка, отражающаяся в стекле шлема, вдруг резко ускоряется.
   Крупный план сменяется на общий. Молодой человек за рулем спортбайка проделывает невероятный цирковой трюк: он вскакивает на вертикальную стену Башни и несется вверх. По пути, примерно на середине подъема, он вытягивает в сторону левую руку и ловко ловит падающий платок.
   Еще одна смена кадра. На террасе пентхауза, огражденной ажурной кованой решеткой, — молодая красавица с роскошными волосами и грустью в глазах. В этот момент музыка замедляется, слышен стихающий рык мотоцикла, который тут же пропадает. Молодой человек снимает шлем и медленно идет навстречу красавице. Его голубая рубашка расстегнута до середины груди, на мускулистой шее повязан тот самый белый шелковый платок. Они приближаются друг к другу, и изображение расплывается, блекнет, на экране появляется надпись, которую озвучивает хрипловатый мужской голос.
   «Дом — это место, куда всегда хочется возвращаться».
   Снято было здорово, красиво, в каждом кадре и их смене чувствовался сумасшедший драйв. Истомин знал, что на роль молодого человека Крымов выбрал западногерманскую звезду модельного бизнеса, его гонорар уже был немаленьким, а во сколько обошлась совершенная компьютерная графика и анимация, даже страшно было подумать. По его прикидкам, на рекламу Башни концерн «Север» потратил не менее полутора миллионов долларов. Конечно, все было просчитано заранее: Башня почти полностью окупилась только за счет продажи квартир, а ведь впереди была еще их длительная эксплуатация. Но Башня действительно была хороша! И кажется, он все лучше и лучше понимал Дубенского.
   Истомин вздрогнул, оторвавшись от экрана: голос режиссера в наушнике сообщил, что он снова в кадре. Он приосанился и машинально поправил очки.
   А дальше случилось невозможное. Он дрогнул. Он дал отмашку режиссеру, еще не до конца осознав смысл слов, прозвучавших в наушнике.
   Наверное, это произошло потому, что он не поверил словам. Замечательно красивый ролик убаюкал его, внушил твердую уверенность в том, что ничего плохого с Башней случиться не может.
   И тем не менее…
 
   Сколько это продолжалось, Крымов не знал. Паника, охватившая его в тот момент, когда все двенадцать спринклеров в квартире заработали на полную мощность, только нарастала по мере того, как прибывала вода. Прошло не менее получаса, прежде чем он начал что-то соображать, а до той минуты метался голый, с двумя ватными тампонами в носу, тщетно пытаясь укрыться от мощных холодных струй.
   Производительность спринклеров была просто чудовищной: они были рассчитаны на работу в импульсном режиме, никто из разработчиков автоматической противопожарной системы даже и не думал, что их будут включать так надолго.
   Естественно, Крымов не знал всех этих технических тонкостей… Но ему вполне хватало того, что он знал наверняка. А именно то, что с ним творилось нечто ужасное. Никогда прежде в своей жизни он не думал, что может поддаться такой панике. Страх, сковывающий волю, затопил сознание Георгия куда быстрее, чем вода — квартиру. Но все же в глубине души он надеялся, что когда-нибудь этот душ кончится. Когда-нибудь.
   Удачные мысли стали приходить слишком поздно. Сначала вода дошла до колен, а он все продолжал носиться по прихожей, взметая фонтаны брызг и тщетно пытаясь открыть намертво заклинившую дверь. Когда уровень поднялся до середины бедер, он оставил свои попытки и побежал к городскому телефону. Один аппарат был в прихожей, и его уже залило; второй стоял на прикроватной тумбочке в спальне, но и от него толку не было никакого: Крымов прижимал трубку к уху и слышал лишь шипение воды, обрушивающейся с потолка. Третий аппарат был в кухне, но Крымов вовремя сообразил, что к кухне не стоит даже приближаться: плита к тому времени скрылась под водой, и он опасался, что его убьет электрическим разрядом.
   Крымов вспомнил про мобильный только тогда, когда вода дошла ему до подмышек. Он вспомнил про мобильный, но не мог вспомнить, куда именно он его забросил. Следующие десять минут Крымов изображал из себя ловца жемчуга, хотя и понимал, что это напрасно: по крайней мере, ему пока ни разу не приходилось видеть подводный мобильный телефон.
   Вынырнув в очередной раз, он почувствовал, что ноги не достают до пола, и поплыл в сторону кровати. На кровати он еще мог стоять, но это было нелегко; тугие струи били его по голове подобно кувалдам, и Крымов почувствовал, что ненадолго возникшее просветление в мозгах вновь уступает место парализующей панике. Он заметил, что у окна напор струй был поменьше, и поплыл туда, но держаться на воде оказалось непросто; вода, бьющая с потолка, заливалась в рот, нос, глаза и уши. Он даже не мог поднять голову, и для того, чтобы сделать глубокий вдох, ему приходилось прикрывать рот ладонями.
   Крымов подумал, что, может быть, нужно попытаться выдавить стекло: по крайней мере, он не видел другого выхода. И наверное, эта мысль была бы удачной, приди она чуть раньше. Но сейчас, когда опоры под ногами не было, сильный удар не получался и к тому же…
   «Если стекло лопнет, то меня просто выплеснет наружу, на асфальт, как кусок мыла из таза вместе с грязной водой». А вот это уже была по-настоящему удачная мысль. Во всяком случае — правильная, хотя и неутешительная.
   Да, от окна следовало держаться подальше. Только сказать это было легче, чем сделать. На середине комнаты струи воды били по голове с такой силой и ожесточением, как Марат Сафин — по мячу.
   Неловко подгребая руками (в плавании он никогда не был силен), Крымов добрался до платяного шкафа — самой высокой мебели в квартире. Огромный дубовый, сделанный под старину шкаф пока еще прочно стоял на всех четырех ножках, но уже начинал медленно покачиваться — всплывать.
   Крымов нырнул — барабанные перепонки ощутили глухой гул водопада — и ухватился за ручку дверцы. Ему пришлось перевернуться на спину и упереться ногами в соседнюю створку. Крымов два раза выныривал, глотал воздух пополам с водой, отплевывался и снова нырял. Наконец ему удалось открыть дверцу. Тогда он, собрав последние силы, приподнял верхнюю полку и отбросил ее прочь. Тяжелая полка медленно опустилась на пол. На дно.
   Он засунул голову в образовавшееся пространство и наконец смог спокойно отдышаться. Впечатление было такое, будто он сидит внутри барабана, по которому колотит сам Ян Пэйс из легендарных «Дип перпл» во время исполнения «Звезды на шоссе», но все же это было лучше, чем получать те же удары по голове. До верхней крышки шкафа оставалось немногим более тридцати сантиметров. Тридцать сантиметров воздуха. Надолго ли этого хватит? Он не знал. Зато он знал, что от крышки до потолка ровно полтора метра.
   — Ну же, кто-нибудь… Суки! — бормотал Крымов, держась рукой за открытую дверцу. Ногам не на что было опереться, поэтому приходилось постоянно перебирать ими, словно он все время пытался всплыть на поверхность. Но силы уже оставляли его, и холодная вода судорогами сводила икры. Крымов снова запаниковал.
   — Вытащите меня отсюда! — завизжал он срывающимся голосом.
   Крик вылетел из легких вместе с остатками воздуха, и Крымов с головой окунулся в воду. Он тут же выскочил на поверхность, фыркая и отплевываясь, и ударился головой о внутреннюю поверхность крышки. Вода прибывала очень быстро. Он всегда с удовольствием смотрел боевики про подводные лодки. В каждом из них обязательно был эпизод, когда отсек с пробоиной быстро задраивали и не успевшие выбраться люди погибали. Тонули, поднимаясь к потолку, оставляли на поверхности прибывающей воды одни губы и делали последние отчаянные вздохи. Это было жутко — даже в кино. Не просто страшно, а именно жутко, но Крымов никогда бы не поверил, что можно утонуть, будучи почти в пятидесяти метрах над землей. Но похоже, теперь ему ПРИДЕТСЯ в это поверить.
   — Нет. — Крымов опять заплакал, и холодные слезы потекли по щекам.
   Длинные волосы облепили лицо, из ноздрей сочилась кровь (тампоны он выбросил, когда понял, что они сильно мешают дышать), и подбородок дрожал, выбивая из зубов чечетку.
   — Нет! Ну почему? Я не хочу! Я не хочу! Почему это все со мной? — Он уже упирался макушкой в крышку шкафа, и теперь, чтобы сделать очередной вдох, ему приходилось выгибать шею. — НЕ-Е-Е-Т!!!
   Но помощь почему-то не торопилась. Это было странно — ведь спасатели приехали давно. За это время они должны были подняться и вызволить Крымова из плена. Почему их до сих пор нет? Почему?
 
   Штаб, координирующий действия по спасению жильцов, расположился в большом белом «Ленд-Ровере», припаркованном напротив Башни.
   Мужчина в униформе МЧС прижимал к уху трубку телефона спутниковой связи.
   — Да, товарищ министр. Мы уже вошли. Так точно, вывели одну женщину… — он помедлил, раздумывая, стоит ли говорить о том, что она была с собачкой. Глупость, разумеется. Собачка в зачет спасенных не шла. — И двух охранников Башни. Сейчас бригады проникают на нижние этажи и эвакуируют жильцов. Что? Так точно, впереди идут штурмовые группы, но они пока никого не видят. Нет, похоже, это не теракт… Конечно, я не поручусь, но пока…
   Стоявший рядом мужчина в милицейском кителе с погонами полковника на плечах неодобрительно усмехнулся, словно хотел сказать: «Это еще неизвестно. Сначала надо прочесать все здание».
   — Да! Так точно! Новые экипажи прибывают постоянно, и я руковожу их действиями. Что? Что?! Товарищ министр, не слышу вас…
 
   Сначала послышался угрожающий хруст. Это было похоже на то, как если бы кто-то мял гигантский кусок целлофана. Хруст начался на высокой ноте, затем стал гораздо ниже и громче. Он продолжался секунд десять, не больше, но все люди, собравшиеся на проспекте маршала Жукова, поняли, откуда он исходит. От стен Башни — широким тугим фронтом звука.
   Милицейский полковник сморщился, словно жевал лимон, и, перекрикивая шум, обратился к человеку в форме МЧС:
   — Что это?
   Тот не ответил.
   Вторая волна, докатившаяся до них вслед за хрустом, была еще более угрожающей. Гул… Низкий, утробный гул, едва различимый ухом, но хорошо ощущавшийся всем телом.
   Полковник почувствовал, как его внутренности подпрыгивают в животе, будто в миксере. Расширившимися от ужаса глазами он смотрел, как трещина в асфальте, начинаясь от стен Башни, извивается, словно гигантская змея, и быстро ползет прямо к ним.
   — Да… — слова, которые он произнес после «да», никогда не печатают в официальных протоколах, но они и так потонули в гуле.
   Человек в форме МЧС застыл с телефонной трубкой в руке. Он не отрываясь смотрел, как панели, которыми было облицовано здание, лопаются и разлетаются от Башни, будто капли масла от раскаленной сковородки.
   Один здоровый кусок, искрясь и переливаясь в лучах закатного солнца, летел прямо на них. Человек инстинктивно выставил ладонь, словно это был маленький камушек, песчинка, норовящая залететь прямо в глаз. Она наплывала, будто в замедленном кино; переворачивалась в воздухе, рассекая гудящий воздух острыми гранями и углами.
   Человек воскликнул что-то неразборчивое и бросился на асфальт. Он машинально прикрыл голову руками, но телефонную трубку так и не выпустил: профессиональный инстинкт оказался сильнее страха и замешательства.
   Раздался свист — такой сильный, будто кто-то свистел ему прямо в ухо, — и потом тяжелый удар. «Ленд-Ровер» вздрогнул и покачнулся на рессорах.
   Толпа, собравшаяся перед зданием, быстро редела. Праздные зеваки со всех ног неслись кто куда. ОМОН, стоявший в оцеплении на расстоянии пятисот метров от здания, расступился, пропуская беглецов и подбадривая их вялым матом.
   Человек в форме МЧС вскочил с асфальта и забежал за машину, надеясь, что «Ленд-Ровер» послужит надежным укрытием. Но то, что он увидел, рассеяло и эту последнюю надежду. Из дыры в капоте торчал острый угол облицовочной панели, и человек лихорадочно пытался сообразить, поврежден двигатель или нет. Смогут ли они убраться отсюда на колесах или придется бежать, как и всем остальным?
   Держась рукой за машину, брел, покачиваясь, мужчина в полковничьем мундире. Он тихо бормотал что-то под нос и время от времени громко втягивал воздух уголками рта. Правую руку он прижимал ко лбу, и между пальцев бежали быстрые струйки крови. Кровь заливала ему лицо, и тогда он стряхивал ее левой. Это помогало, но ненадолго.
   — Помоги мне! Помоги, я ничего не вижу! — это казалось странным, но он не кричал. Он даже не повысил голос, продолжал говорить спокойно и размеренно, и если не смотреть на него, то создавалось впечатление, что с ним все в порядке.
   Человек в форме МЧС выглянул из-за капота и посмотрел на Башню. Гул постепенно стихал, и он, улучив момент, выбежал из-за машины и схватил полковника за руку, как ребенка, почувствовав липкое и горячее прикосновение окровавленной ладони. Милиционер с благодарностью сжал ему руку.
   — Уведи меня отсюда. Я ничего не вижу… — Он бы мог и не объяснять. Спасатель видел, как лоскут кожи, прижимаемый полковником ко лбу, дрожит и смещается от каждого его слова. На мгновение спасателю показалось, что если сейчас полковник дернется, то снимет с себя скальп, словно лыжную шапочку.