Страница:
Башня казалась безмятежно спокойной, в тех окнах, что выходили на запад, отражалось ярко-оранжевое солнце.
Но Истомин — и миллионы зрителей вместе с ним — видели прильнувших к стеклам людей. Люди что-то пытались сказать и махали руками. Смысл этой жестикуляции был очевиден.
«Не хотел бы я оказаться на их месте», — подумал Истомин. Наверное, никто бы не хотел.
Пользуясь тем, что он исчез с экранов, Истомин дал отмашку: «Отключите звук» и сказал режиссеру:
— Слава, а что там мелькнуло внизу? Когда сюжет только начался? Мне показалось, в одном из окон…
— Да, я тоже заметил, — ответил Плотников. — Сейчас свяжусь с вертолетом…
Истомин кивнул. Снова появился звук.
— Как видите, — комментировал он за кадром скорее для того, чтобы заполнить паузу, — жители Башни заперты в своих квартирах. Впрочем, пока для беспокойства нет никаких оснований. Я думаю, в скором времени…
Вертолет начал снижаться, направляемый режиссером.
— Восточные окна… Где-то там. Откуда начинали.
— Ниже не могу! — ругался пилот. — Мне голову оторвут и лишат лицензии!
— Не волнуйся, трудоустроим, — холодно говорил Плотников.
— Кем, дворником, что ли?
— Если будешь много выступать, то считай, с завтрашнего дня помело в твоем распоряжении. Будешь летать на нем.
— Куда?
— Левее. Еще… Стоп!
Он увидел это и похолодел. Хуже всего было то, что это видели все.
В окне квартиры на девятом этаже, выходящем на восток, метался полуголый человек. На нем были одни трусы, но не это заставило режиссера содрогнуться.
Сначала ему показалось, что он видит подоконник, и на подоконнике лежит… Черт его знает что там лежит — что-то белое.
Оператор дал увеличение, как они говорили, «наехал» — и теперь стало понятно, что это не подоконник. Это — простыня, лежавшая на поверхности воды.
Человек стоял почти по пояс в воде и что-то кричал. Он колотил кулаками в пуленепробиваемое стекло, оператор замешкался и дал крупным планом лицо человека.
Мужчина лет сорока, с длинными волосами и большими залысинами. У него была короткая мефистофельская бородка, но сейчас мужчина выглядел не как грозный и загадочный Князь Тьмы, а просто как очень испуганный… Нет, обезумевший от страха человек.
Черты лица были искажены ужасом, по щекам катились крупные капли. Слезы? Или…
Обоими кулаками он колотил в стекло, и дряблые грудные мышцы обреченно болтались и дергались.
— Уводи! — крикнул режиссер, и вертолет сдвинулся с места.
Теперь окно выглядело зеркальным, но все же можно было разобрать горизонтальную качающуюся линию — уровень воды.
— Э-э-э… — Истомин замешкался. Комментировать такое было трудно. — Э-э-э… Видимо, мы несколько недооценивали ситуацию… Похоже, она принимает совсем другой оборот. — Истомин махнул рукой — картинка исчезла. Он повернулся к камере в студии. — Мы… будем продолжать следить за развитием событий вокруг Башни. Оставайтесь с нами.
Снова зеленая заставка, потом реклама.
— Вертолет МЧС в воздухе! Он уже близко! Скоро нас попрут оттуда! — кричал в наушник режиссер.
— Вертолету, что бы ни случилось, оставаться рядом с Башней! Будут выгонять — просить аварийную посадку на берегу канала, но ни в коем случае не уходить! Вторую машину — на выезд! Я хочу, чтобы они были на крыше одного из стоящих рядом домов. И не спать, ребята! Пошевеливайтесь, это прямой эфир! Назимову — не отходить от мэра. Что говорит МЧС? И вот еще что! Кто строил эту Башню? Кому она принадлежит?
— Концерн «Север», — ответил Плотников.
— Отлично! Кого-нибудь из концерна! Интервью по телефону!
— Уже работаем.
— Молодцы! Что РТР?
— В полной заднице — у них же нет вертолета!
— У них много чего нет, — удовлетворенно сказал Истомин.
Молодой женский голос по селекторной связи сказал:
— Кирилл Александрович! Звонит ваша жена. По-моему, у нее что-то срочное…
— Пусть перезвонит через пятнадцать минут.
— Но она… — девушка робко пыталась возразить.
Истомин вскипел.
— Сейчас же положите трубку! И соедините меня с ней через пятнадцать минут!
Девушка коротко ойкнула.
— Кирилл Александрович! Еще один звонок, — на этот раз ее голос звучал испуганно. — Дубенский, главный управляющий Башни…
— Боже мой! — разозлился Истомин. — Слава! — обратился он к режиссеру. — Может, хоть ты объяснишь своим помощникам, что на самом деле важно, а что может подождать? Переведи Дубенского на меня и включи запись: он наверняка хочет сделать какое-то заявление. И вообще, ребята… Если кто-то еще не понял, то я объясню. Мы работаем в прямом эфире, то есть все это происходит здесь и сейчас. Это специфика нашей работы, и прошу ее учитывать, — «а кто не хочет — может выметаться!» — подтекст у последней фразы был именно такой, — поэтому, пожалуйста, побыстрее.
— Кирилл, все работают, — голос Плотникова звучал обиженно.
— Кирилл Александрович, с вашего позволения, — язвительно сказал Истомин и приподнял невидимую шляпу. — Сейчас главное — работа, обиды — после эфира!
Он не знал, что довольно скоро изменит свое мнение о том, что главное, а что — не очень. Но сейчас главным действительно была работа.
— Мама, когда мы пойдем за мороженым?
Марина с трудом открыла глаза и перевернулась на другой бок.
— Сейчас… — сонно сказала она. — Сейчас пойдем…
Глаза снова закрылись, и она почувствовала, как проваливается в сладкую дрему.
Дневной сон — это такая коварная вещь… Стоит ему только позволить, и он засосет тебя, как зыбучий песок. Но… это так странно — чем больше спишь, тем больше хочется. После какого-то момента бывает очень трудно остановиться и снова вернуться к бодрствованию.
Она заставила себя открыть глаза и посмотреть в окно. Небо над Серебряным Бором было окрашено оранжевыми сполохами заката.
«Еще немного — и наступят сумерки, а я все валяюсь… — подумала она. — Надо собраться и встать, а то… »
А то это может превратиться в проблему: ночью она не уснет, а завтра утром очень рано вставать, Марина хотела перед первым уроком отвезти сына обратно на дачу, к бабушке, где он проводил два из трех летних месяцев.
Работа… Эта странная жизнь, напоминавшая «американские горки». Когда-то она с удовольствием ходила на работу — Марина преподавала английский язык в техническом вузе, — потом, когда муж стал зарабатывать достаточно, чтобы она могла себе позволить сидеть дома, Марина уволилась. Поначалу ей даже было скучно: все-таки в институте было какое-то подобие активной жизни — сплетни, склоки, дрязги…
Но прошел год или два, и она сама не заметила, как отвыкла от повседневной суеты. Одну суету сменила другая: она возила сына на машине в престижную школу в центре, на корты, где он усиленно занимался с личным тренером (и подавал большие надежды… как хотелось думать Марине), готовила еду, ждала мужа…
Мужа… Он исчез из ее жизни так неожиданно, словно… умер.
«Тьфу ты, Господи, что я такое говорю?» Нет, конечно, она не желала ему смерти… Ну, может быть, каких-нибудь мелких неприятностей — это да ( «он это заслужил»), но не смерти. Он исчез, и жизнь ее снова круто изменилась. Теперь, к сожалению, в худшую сторону.
И ведь с тех пор прошло уже три года. Да, почти три, но она так и НЕ СМОГЛА ПРИВЫКНУТЬ к этой перемене. Не зря говорят, что к хорошему быстро привыкаешь, правоту этой пословицы Марина узнала на собственном опыте, но теперь она знала ее продолжение: «А к плохому привыкнуть очень трудно». Нет, наверное, в конце концов можно, но это слишком болезненно.
На работу ее, конечно, взяли, но что толку? Раньше она никогда не оставляла в магазине сумму, меньшую, чем ее нынешняя зарплата, и первый год все время путалась, глядя на ценники: «много это или мало?». Этот вопрос по сути своей значил: может ли она ТЕПЕРЬ себе это позволить или нет? Да или нет?
Почти всегда выходило, что нет. А это означало, что надо разрабатывать новые маршруты (или вспоминать почти забытые), обходить стороной дорогие магазины и даже не приближаться к ним — во избежание соблазнов. Да и соблазнов-то уже не было, остались только живучие стереотипы. Занятия теннисом — а как же? Поездка к морю не реже трех раз в год — обязательно! Качественная дорогая одежда — само собой!
Конечно, ремонт она сделала очень косметический. Одно слово, что ремонт. Не такой бы она хотела. Зато старую квартиру на Соколе удалось продать дороже, чем думала: цены на жилье в Москве продолжали неуклонно расти. С этим вроде бы ей повезло… И все же…
Она пробовала найти работу получше, каким-нибудь переводчиком-референтом, но в нескольких фирмах ее сразу предупредили, что рабочий день будет ненормированный, а в одной сытый босс, довольно оглядев ее с ног до головы (начал именно с ног), спросил: «Вы готовы к длительным командировкам? Гостиница, соседние номера, ужин при свечах, задушевные разговоры?.. »
Он мог бы перечислять еще долго, подбираясь к основной мысли, но Марина остановила его сразу после «задушевных разговоров». «Нет, я так не думаю», — и тоже оглядела его с ног до головы, задержавшись на большом колышущемся животе. Наверное, выражение ее лица говорило, что она никогда не любила толстых мужчин, и вообще удивляется, как ему удается отыскивать в туалете свое хозяйство без помощи зеркала… Она вогнала мужика в краску, но…
«И он тоже это заслужил. Все они заслуживают… Точнее, ничего ОНИ не заслуживают!»
Потом она стала заниматься репетиторством. Удивительно, но при таком обилии преподавателей английского языка спрос на ее ус-дуги оказался неожиданно высоким.
Может, дело было в ее суховатой — английской, как казалось родителям неразумных чад, — внешности? «Ничего странного, конечно же, я выгляжу как истая леди с берегов туманного Альбиона, — иронизировала она. — Разве может быть по-другому? Ведь я выросла в щелковской хрущевке». Впрочем, английские леди сами частенько выглядели как обитательницы щелковских хрущеб, так стоит ли удивляться невинным и непредсказуемым шуткам природы?
Ее почасовая оплата постепенно выросла до двадцати долларов, а это совсем не мало. В институте она стала брать все меньше и меньше часов, а потом и совсем ушла оттуда — во второй и скорее всего в последний раз. Но только теперь она уже не жалела.
Пожалуй, единственной вещью, доставшейся ей в наследство от прежней жизни, была машина. Конечно, в Башне вишневая «десятка» выглядела нелепым анахронизмом, но Марина не торопилась ее менять. Машину купил Владимир, когда его дела с картошкой только-только пошли в гору. И не то чтобы она хотела сохранить память о муже. Нет, скорее не хотела ее выбрасывать и менять на что-то другое.
Настоящая страда (Марина говорила — «жатва») начиналась летом, перед вступительными экзаменами. У нее были блестящие рекомендации, и родители будущих дипломатов, переводчиков, бизнесменов и так далее развязывали тугие кошельки, наперебой зазывая ее к своим отпрыскам. «Приходи к нам, тетя-teacher, нашу детку обучать!»
«Без проблем, готовьте бабки!» — думала она. За последние три года она стала немного циничной. Английской леди маленькая толика цинизма только на пользу.
Июнь и июль — самые жаркие денечки, зато август свободен. В августе они с сыном обязательно ездили на море. Пусть не три, а один раз в год, но обязательно. И все равно, несмотря на занятость в июне и июле, она старалась хотя бы раз в неделю забрать сына к себе и провести с ним целый день…
«Который я позорно провалялась в кровати!.. »
С утра они ездили на картодром, получили заряд бодрости и адреналина (Марина, как могла, пыталась восполнить недостающий пробел в воспитании сына, придумывала всяческие «мужские» развлечения и сама с охотой в них участвовала), потом вернулись домой. Валерик сел за компьютер — сражаться с силами зла в новой «страшилке», а она, уставшая за неделю — перед вступительными экзаменами приходилось заниматься до поздней ночи, — прилегла поспать. Как она думала, на полчаса. Ну может быть, на час. Во всяком случае, она рассчитывала встать задолго до того, как сын разделается со всеми злобными монстрами. И не смогла.
— Мам! Просыпайся. Пойдем за мороженым.
Она поймала себя на мысли, что, живи они в старой квартире на Соколе, она бы отпустила сына одного, не задумываясь. Но здесь, в Башне… Башня выглядела так, словно была подготовлена к длительной осаде, и это волей-неволей наводило на мысль о враждебности окружающего мира. С некоторых пор Марина ощущала беспокойство везде, где бы ни находилась, везде, кроме Башни, которая казалась такой неприступной… и надежной.
«Спросите любую одинокую женщину, чего она хочет больше всего, и она ответит — надежности», — думала Марина. И Башня словно понимала ее — она дарила ей это ощущение.
Башня была искренней: она дарила ощущение надежности и требовала взамен плату за кондоминиум; сначала сумма казалась Марине непомерно большой, но со временем она научилась справляться с аппетитами Башни.
А мужчины… Возможно, среди них и были такие, которые обладали теми же качествами, что и ее замечательная Башня, но если бы у них тоже был фиксированный кондоминиум…
Нет, к мужчинам (как к некоей абстрактной общности волосатых вонючих существ, наделенных природой анатомическими излишествами) Марина относилась резко отрицательно. Впрочем, она готова была быть справедливой к какому-то конкретному человеку при условии… Нет, точнее, при условиях… Их было слишком много для того, чтобы это выглядело реальным.
Иногда, по вечерам, ворочаясь в кровати без сна (всякие модные штучки типа «Новопассита» сменяли друг друга в ее сумочке уже три года подряд), она думала: ну почему же никак не найдется человек, который будет готов понять ее, приласкать, защитить, обеспечить, полюбить ее сына, воспитать его… Перечисляя список дел, которыми должен будет заняться ее будущий избранник, она незаметно засыпала. Так некоторые люди, страдающие от бессонницы, считают овец или слонов.
А утром, откидывая одеяло, улыбалась:
— Интересно, сколько козлов не могло заснуть прошлой ночью, мечтая, когда же найдется такая женщина, которая будет его любить нежно и преданно, готовить ему обед, стирать его носки, устраивать осторожные истерики на тему: «Почему ты пришел так поздно?», во всем с ним соглашаться, ладить с его мамой, НИКОГДА не просить денег, вытряхивать за ним пепельницы, ставить в холодильник пиво, включать телевизор за пять минут до футбольного матча, облизывать его с ног до головы и так далее и тому подобное?..
Эта мысль неизменно вызывала улыбку. Все — и мужчины, и женщины — что-то хотели получить. И только лотом раздумывать: что же можно дать взамен? Что не жалко отдать?
«Пожалуй, рваные колготки… » «Сломанную электробритву… » «Ладно, буду спать с ним не два, а три раза в неделю… » «Ну, иногда можно подарить цветы… Недорогие». «Хорошо, я спрошу — дорогой, не пора ли тебе купить новые зимние ботинки?» «Так и быть, в эту субботу не пойду с друзьями в баню — у нее ведь день рождения… »
Два лагеря — одиноких мужчин и женщин за тридцать — стремительно отдалялись друг от друга, и встреч на нейтральной территории, похоже, не предвиделось. Молодым проще. У них есть любовь. Когда тебе за тридцать, за плечами неудачный брак… или два, и дети в придачу, то найти точки соприкосновения практически невозможно.
А любовь… Ну что любовь? В этом возрасте она мучительна, но, к счастью, непродолжительна, как мартовская простуда. Видимо, прививок было уже достаточно.
Штука в том, что Марина была довольно умна для того, чтобы все это понимать… Ну а если она все ПОНИМАЛА, то какая разница, что она ЧУВСТВОВАЛА?
И конечно, это мимолетное знакомство, приключившееся на прошедшей неделе, смотрелось не более чем досадная нелепость. Потому что она ПОНИМАЛА.
Во вторник… «Да, я отвозила Валерика на дачу во вторник. В этот день были экзамены в инязе, и я не назначала занятий… » Во вторник она пробила колесо, и какой-то парень на красном мотоцикле, в старой куртке, помог ей поставить запаску.
Он выглядел как вечный второгодник. Так, будто вместо юности у него был повторный курс детства, а вместо зрелости — поздняя затянувшаяся юность. Он словно не успевал жить вместе со своими сверстниками. И уже это было нелепостью.
Парень (скорее, мужчина, но он не тянул на мужчину — парень) сразу полез знакомиться. Возможно, его назойливость была бы воспринята Мариной более благосклонно… Будь он немного…
Ну что сказать? «Побогаче?» Разве можно сказать такое, не почувствовав себя при этом надутой гусыней? Нет, выберем выражение помягче. Будь он немного… посолиднев. Вот так. Но в парне не было ни капли солидности. Он вертел хвостиком, словно глупый щенок.
Возможно, она ему понравилась… Нет, не «возможно» — наверняка. Может быть, он даже влюбился, но о чем это может говорить, кроме как о том, что она следит за собой и умудряется неплохо выглядеть, несмотря на…
Она вздохнула. «Несмотря на то, что мне довелось пережить… »
На мгновение — всего лишь на одно короткое мгновение — закралась крамольная мысль: «А что уж ТАКОГО страшного тебе довелось пережить?», но она ее тут же отбросила. Сейчас не время для самокопания, сейчас вечер — время, когда можно немного себя пожалеть. Совсем немного, чтобы не распускаться.
В тот день она отвезла Валерика к маме, а на следующее утро…
Мотоцикл стоял на подножке рядом с въездными воротами Башни, и парень, сняв куртку, сидел в небрежной позе на седле.
Сначала она не узнала его и даже подумала, что «этот тип неплохо сложен, очень приличная мускулатура, красивая татуировка на левом плече… » Она никогда не любила татуировки, но парню шел замысловатый синий узор, выбитый на левой дельтовидной мышце. Она оценила его просто как самца, как картинку в журнале, а приглядевшись, поняла, что это — ее вчерашний знакомый. И… ореол несколько поблек. Одно дело — глянцевая картинка, и совсем другое — человек… «лишенный солидности».
Увидев вишневую «десятку», он вспыхнул так, словно желал стать незаметным на фоне ее кузова, и бросился наперерез. Марина поняла, что отвязаться от него будет непросто и, съехав на обочину, остановила машину.
— Здравствуйте! — сказал парень. «В самом деле, что он еще мог сказать — салют, чувиха?» — А я… вас жду.
«Боже мой!» — подумала Марина, ощущая странные, смешанные чувства. «Смешанные чувства — это когда теща разбивается на твоем новом „Мерседесе“«, — любил говорить муж. Нечто подобное испытывала и Марина, досаду и… удовлетворение. Но на всякий случай она придала лицу раздосадованное выражение. Если потребуется…
«Если, конечно, потребуется… » Удовлетворение можно показать и позже.
— Вы меня помните? — спросил парень. В его взгляде ясно читалось: «я, конечно, сомневаюсь, что меня можно забыть… но вдруг я чертовски самонадеян?»
— Да, помню. Вы помогли мне вчера с машиной.
— Точно! Меня зовут Константин, — сказал он, и не зря. Такая мелочь успела вылететь у нее из головы. — Я завозился вчера с вашим колесом… — Он, не отрываясь, глядел на нее и, казалось, хотел сказать совсем другое: «Я засмотрелся вчера на вас… »
«Почему ты это не сказал? Ну скажи!»
— Завозился… и… случайно утащил вашу штучку, — он разжал правый кулак. На ладони, широкой, как лопата, и, наверное, такой же жесткой, лежала «секретка». — Я не специально, правда… Я почти сразу это заметил, поехал за вами следом, но не смог догнать…
Он лукавил. Марина видела, что он лукавил, но пока не понимала почему. Нет, она не сомневалась, что «секретку» он сунул в карман машинально, но почему-то ей подумалось, что он СМОГ ее вчера догнать. Хотя бы потому, что он смог ее найти на следующий день.
— Спасибо! — Марина не хотела выходить из машины. Она взяла «секретку» и сунула в бардачок. Когда она снова подняла глаза, перед ней стоял тот же самый парень и что-то держал за спиной. Его рука — та, что была за спиной, — несколько раз пыталась покинуть свое убежище, но на полпути он останавливал ее и возвращал обратно.
— Я… — он все никак не решался. — Знаете, вы такая красивая…
Она внезапно поняла, что не знает, как правильно реагировать. Сказать: «Да, я знаю» — глупо. Глупее только: «Ну что вы, что вы. Вовсе нет». Он заставил ее немного смутиться.
— Спасибо! — ответила она.
Казалось, он только этого и ждал. Наконец решился — достал из-за спины букетик гвоздик.
— Это вам, — и, не зная, что добавить, повторил: — Вы такая красивая…
Теперь она была готова. Она взяла цветы и положила на сиденье рядом с собой. Не то чтобы ей давно не дарили цветов. Каждый папаша, с чьим дитем она занималась языком, считал своим долгом подарить ей роскошный букет, но… Это было немножко не то. Там ей цветы дарили, протягивали немного свысока, как гувернантке. А эти незамысловатые гвоздики ей ПОДНЕСЛИ. Пусть без поклона, но он легко угадывался.
Парень стоял, неловко перебирая руками. Теперь он не знал, куда их деть.
— Давайте оставим в покое мою неземную красоту, — ей показалось, что это правильная нота: вроде бы она соглашалась, но с некоторой иронией. — Это… — звучало, конечно, не совсем вежливо, но она не могла придумать ничего другого. — Это… все?
— В общем, да. — Он выглядел вполне довольным. Широкая улыбка до ушей — он снова напомнил ей добродушного, но недалекого второгодника, неуспевающего по всем предметам сразу.
— Я должна ехать, у меня много дел, — Марина постаралась сказать это как можно мягче. Ей стало немного жаль парня, и обидеть его казалось ей жестоким… «Все равно что пнуть собаку… »
— Конечно-конечно, я не буду вас задерживать. Я просто хотел… — он развел руками, говоря: «Вы и сами уже знаете, что я хотел».
— Я поеду…
— Да. — Улыбка исчезла с его лица, оно стало серьезным. — Будьте осторожны на дороге.
На этот раз она не могла не улыбнуться.
— Я постараюсь. Спасибо за цветы.
— Не за что. — Он отступил от машины, освобождая проезд. — Передавайте привет Валере!
Это уже было лишним. Естественно, никаких приветов она передавать сыну не собиралась, кто он такой, чтобы передавать от него приветы? Но…
«Брось! Он просто старается тебе понравиться и не знает как. Обычный фокус — подари ребенку мороженое, и на глазах матери заблестят слезы умиления».
Правда, этот парень выглядел вполне искренне, и, может, он совсем не вкладывал в этот привет никакого смысла… Во всяком случае, не больший, чем в любой привет… Но все равно какой-то осадок остался, словно он пытался применить запрещенный прием, пусть даже не зная, что он запрещен.
«Волкова, ты чересчур мнительна и… » Она сама не знала, какая она.
Марина повернула на проспект маршала Жукова и поехала в сторону центра. Она несколько раз смотрела в зеркало, пытаясь разглядеть, едет ли он за ней? Нет, не ехал.
Огромный город постепенно наваливался на нее вместе с заботами предстоящего дня, и скоро Марина забыла о краснолицем второгоднике.
Но — странное дело — она чувствовала безымянное тепло, исходящее от цветов.
— Мама, мы пойдем за мороженым или нет?
— А… — Марина словно проснулась, наверное, уже в третий раз за сегодня. — Может, ты сходишь сам?
— Конечно, схожу.
— Деньги там, в прихожей, на зеркале. Только обещай, что не будешь есть его, пока не… — «Хороша мать, не накормила сына обедом… Заснула и обо всем забыла… Ладно, пусть это будет ужин». — Пока не поужинаем. Идет?
— Само собой.
Она подозревала, что сын поступит по-другому. Так, как сочтет нужным. Он все больше и больше становился похож на своего отца. Это немножко пугало Марину и в то же время казалось обидным. Самую малость.
Она слышала, как Валерик надевает кроссовки, громко ударяя в пол: он считал, что экономит время, не развязывая шнурки.
Она улыбнулась. «Пожалуй, он всегда будет единственным мужчиной в моей жизни». Иногда страшные мысли (что сын когда-нибудь женится и будет жить отдельно и тогда она останется совсем одна; крест одиноких женщин — их одиночество — с годами только растет) незаметно подкрадывались к ней, разрушая все возведенные барьеры и преграды, но она гнала их прочь. «Нет… Это еще не скоро… »
Она встала, прикидывая: сходить сначала в душ или приготовить ужин? Потом склонилась в пользу ужина и, надев тапки, отправилась на кухню, когда услышала озадаченный голос сына:
— Мам! Что-то дверь не открывается.
— Ну как она может не открываться? — Марина свернула в прихожую.
Валерик стоял у двери и безуспешно крутил замок.
— Не открывается!
— Ты просто что-то не так делаешь… — Она подошла к двери, дернула за ручку… Потом еще раз. Покрутила замок. Еще раз дернула.
— Действительно. Подожди, я сейчас позвоню… — Она взяла телефонную трубку и, еще до того, как набрала «0», была поражена странной тишиной. — Хм… Телефон тоже не работает… Подожди, я сейчас позвоню по мобильному…
Она взяла мобильный и набрала городской номер центрального пульта Башни. Аппарат ответил двумя короткими словами: «Нет соединения».
— Непонятно…
— Мам, а почему за нашими окнами летает вертолет? — донесся голос сына из большой комнаты. — Так близко. Никогда еще такого не было.
— Вертолет? — Она подошла к Валерику.
Действительно, за окном кружил вертолет с логотипом известного телеканала на борту. Оранжевые искры заката окутывали фюзеляж и дрожали на вращающихся лопастях.
— Вот уж не знаю…
Мобильный в руке внезапно ожил; заверещал резким требовательным звонком. Марина вздрогнула от неожиданности, затем взяла себя в руки и нажала кнопку ответа.
Но Истомин — и миллионы зрителей вместе с ним — видели прильнувших к стеклам людей. Люди что-то пытались сказать и махали руками. Смысл этой жестикуляции был очевиден.
«Не хотел бы я оказаться на их месте», — подумал Истомин. Наверное, никто бы не хотел.
Пользуясь тем, что он исчез с экранов, Истомин дал отмашку: «Отключите звук» и сказал режиссеру:
— Слава, а что там мелькнуло внизу? Когда сюжет только начался? Мне показалось, в одном из окон…
— Да, я тоже заметил, — ответил Плотников. — Сейчас свяжусь с вертолетом…
Истомин кивнул. Снова появился звук.
— Как видите, — комментировал он за кадром скорее для того, чтобы заполнить паузу, — жители Башни заперты в своих квартирах. Впрочем, пока для беспокойства нет никаких оснований. Я думаю, в скором времени…
Вертолет начал снижаться, направляемый режиссером.
— Восточные окна… Где-то там. Откуда начинали.
— Ниже не могу! — ругался пилот. — Мне голову оторвут и лишат лицензии!
— Не волнуйся, трудоустроим, — холодно говорил Плотников.
— Кем, дворником, что ли?
— Если будешь много выступать, то считай, с завтрашнего дня помело в твоем распоряжении. Будешь летать на нем.
— Куда?
— Левее. Еще… Стоп!
Он увидел это и похолодел. Хуже всего было то, что это видели все.
В окне квартиры на девятом этаже, выходящем на восток, метался полуголый человек. На нем были одни трусы, но не это заставило режиссера содрогнуться.
Сначала ему показалось, что он видит подоконник, и на подоконнике лежит… Черт его знает что там лежит — что-то белое.
Оператор дал увеличение, как они говорили, «наехал» — и теперь стало понятно, что это не подоконник. Это — простыня, лежавшая на поверхности воды.
Человек стоял почти по пояс в воде и что-то кричал. Он колотил кулаками в пуленепробиваемое стекло, оператор замешкался и дал крупным планом лицо человека.
Мужчина лет сорока, с длинными волосами и большими залысинами. У него была короткая мефистофельская бородка, но сейчас мужчина выглядел не как грозный и загадочный Князь Тьмы, а просто как очень испуганный… Нет, обезумевший от страха человек.
Черты лица были искажены ужасом, по щекам катились крупные капли. Слезы? Или…
Обоими кулаками он колотил в стекло, и дряблые грудные мышцы обреченно болтались и дергались.
— Уводи! — крикнул режиссер, и вертолет сдвинулся с места.
Теперь окно выглядело зеркальным, но все же можно было разобрать горизонтальную качающуюся линию — уровень воды.
— Э-э-э… — Истомин замешкался. Комментировать такое было трудно. — Э-э-э… Видимо, мы несколько недооценивали ситуацию… Похоже, она принимает совсем другой оборот. — Истомин махнул рукой — картинка исчезла. Он повернулся к камере в студии. — Мы… будем продолжать следить за развитием событий вокруг Башни. Оставайтесь с нами.
Снова зеленая заставка, потом реклама.
— Вертолет МЧС в воздухе! Он уже близко! Скоро нас попрут оттуда! — кричал в наушник режиссер.
— Вертолету, что бы ни случилось, оставаться рядом с Башней! Будут выгонять — просить аварийную посадку на берегу канала, но ни в коем случае не уходить! Вторую машину — на выезд! Я хочу, чтобы они были на крыше одного из стоящих рядом домов. И не спать, ребята! Пошевеливайтесь, это прямой эфир! Назимову — не отходить от мэра. Что говорит МЧС? И вот еще что! Кто строил эту Башню? Кому она принадлежит?
— Концерн «Север», — ответил Плотников.
— Отлично! Кого-нибудь из концерна! Интервью по телефону!
— Уже работаем.
— Молодцы! Что РТР?
— В полной заднице — у них же нет вертолета!
— У них много чего нет, — удовлетворенно сказал Истомин.
Молодой женский голос по селекторной связи сказал:
— Кирилл Александрович! Звонит ваша жена. По-моему, у нее что-то срочное…
— Пусть перезвонит через пятнадцать минут.
— Но она… — девушка робко пыталась возразить.
Истомин вскипел.
— Сейчас же положите трубку! И соедините меня с ней через пятнадцать минут!
Девушка коротко ойкнула.
— Кирилл Александрович! Еще один звонок, — на этот раз ее голос звучал испуганно. — Дубенский, главный управляющий Башни…
— Боже мой! — разозлился Истомин. — Слава! — обратился он к режиссеру. — Может, хоть ты объяснишь своим помощникам, что на самом деле важно, а что может подождать? Переведи Дубенского на меня и включи запись: он наверняка хочет сделать какое-то заявление. И вообще, ребята… Если кто-то еще не понял, то я объясню. Мы работаем в прямом эфире, то есть все это происходит здесь и сейчас. Это специфика нашей работы, и прошу ее учитывать, — «а кто не хочет — может выметаться!» — подтекст у последней фразы был именно такой, — поэтому, пожалуйста, побыстрее.
— Кирилл, все работают, — голос Плотникова звучал обиженно.
— Кирилл Александрович, с вашего позволения, — язвительно сказал Истомин и приподнял невидимую шляпу. — Сейчас главное — работа, обиды — после эфира!
Он не знал, что довольно скоро изменит свое мнение о том, что главное, а что — не очень. Но сейчас главным действительно была работа.
— Мама, когда мы пойдем за мороженым?
Марина с трудом открыла глаза и перевернулась на другой бок.
— Сейчас… — сонно сказала она. — Сейчас пойдем…
Глаза снова закрылись, и она почувствовала, как проваливается в сладкую дрему.
Дневной сон — это такая коварная вещь… Стоит ему только позволить, и он засосет тебя, как зыбучий песок. Но… это так странно — чем больше спишь, тем больше хочется. После какого-то момента бывает очень трудно остановиться и снова вернуться к бодрствованию.
Она заставила себя открыть глаза и посмотреть в окно. Небо над Серебряным Бором было окрашено оранжевыми сполохами заката.
«Еще немного — и наступят сумерки, а я все валяюсь… — подумала она. — Надо собраться и встать, а то… »
А то это может превратиться в проблему: ночью она не уснет, а завтра утром очень рано вставать, Марина хотела перед первым уроком отвезти сына обратно на дачу, к бабушке, где он проводил два из трех летних месяцев.
Работа… Эта странная жизнь, напоминавшая «американские горки». Когда-то она с удовольствием ходила на работу — Марина преподавала английский язык в техническом вузе, — потом, когда муж стал зарабатывать достаточно, чтобы она могла себе позволить сидеть дома, Марина уволилась. Поначалу ей даже было скучно: все-таки в институте было какое-то подобие активной жизни — сплетни, склоки, дрязги…
Но прошел год или два, и она сама не заметила, как отвыкла от повседневной суеты. Одну суету сменила другая: она возила сына на машине в престижную школу в центре, на корты, где он усиленно занимался с личным тренером (и подавал большие надежды… как хотелось думать Марине), готовила еду, ждала мужа…
Мужа… Он исчез из ее жизни так неожиданно, словно… умер.
«Тьфу ты, Господи, что я такое говорю?» Нет, конечно, она не желала ему смерти… Ну, может быть, каких-нибудь мелких неприятностей — это да ( «он это заслужил»), но не смерти. Он исчез, и жизнь ее снова круто изменилась. Теперь, к сожалению, в худшую сторону.
И ведь с тех пор прошло уже три года. Да, почти три, но она так и НЕ СМОГЛА ПРИВЫКНУТЬ к этой перемене. Не зря говорят, что к хорошему быстро привыкаешь, правоту этой пословицы Марина узнала на собственном опыте, но теперь она знала ее продолжение: «А к плохому привыкнуть очень трудно». Нет, наверное, в конце концов можно, но это слишком болезненно.
На работу ее, конечно, взяли, но что толку? Раньше она никогда не оставляла в магазине сумму, меньшую, чем ее нынешняя зарплата, и первый год все время путалась, глядя на ценники: «много это или мало?». Этот вопрос по сути своей значил: может ли она ТЕПЕРЬ себе это позволить или нет? Да или нет?
Почти всегда выходило, что нет. А это означало, что надо разрабатывать новые маршруты (или вспоминать почти забытые), обходить стороной дорогие магазины и даже не приближаться к ним — во избежание соблазнов. Да и соблазнов-то уже не было, остались только живучие стереотипы. Занятия теннисом — а как же? Поездка к морю не реже трех раз в год — обязательно! Качественная дорогая одежда — само собой!
Конечно, ремонт она сделала очень косметический. Одно слово, что ремонт. Не такой бы она хотела. Зато старую квартиру на Соколе удалось продать дороже, чем думала: цены на жилье в Москве продолжали неуклонно расти. С этим вроде бы ей повезло… И все же…
Она пробовала найти работу получше, каким-нибудь переводчиком-референтом, но в нескольких фирмах ее сразу предупредили, что рабочий день будет ненормированный, а в одной сытый босс, довольно оглядев ее с ног до головы (начал именно с ног), спросил: «Вы готовы к длительным командировкам? Гостиница, соседние номера, ужин при свечах, задушевные разговоры?.. »
Он мог бы перечислять еще долго, подбираясь к основной мысли, но Марина остановила его сразу после «задушевных разговоров». «Нет, я так не думаю», — и тоже оглядела его с ног до головы, задержавшись на большом колышущемся животе. Наверное, выражение ее лица говорило, что она никогда не любила толстых мужчин, и вообще удивляется, как ему удается отыскивать в туалете свое хозяйство без помощи зеркала… Она вогнала мужика в краску, но…
«И он тоже это заслужил. Все они заслуживают… Точнее, ничего ОНИ не заслуживают!»
Потом она стала заниматься репетиторством. Удивительно, но при таком обилии преподавателей английского языка спрос на ее ус-дуги оказался неожиданно высоким.
Может, дело было в ее суховатой — английской, как казалось родителям неразумных чад, — внешности? «Ничего странного, конечно же, я выгляжу как истая леди с берегов туманного Альбиона, — иронизировала она. — Разве может быть по-другому? Ведь я выросла в щелковской хрущевке». Впрочем, английские леди сами частенько выглядели как обитательницы щелковских хрущеб, так стоит ли удивляться невинным и непредсказуемым шуткам природы?
Ее почасовая оплата постепенно выросла до двадцати долларов, а это совсем не мало. В институте она стала брать все меньше и меньше часов, а потом и совсем ушла оттуда — во второй и скорее всего в последний раз. Но только теперь она уже не жалела.
Пожалуй, единственной вещью, доставшейся ей в наследство от прежней жизни, была машина. Конечно, в Башне вишневая «десятка» выглядела нелепым анахронизмом, но Марина не торопилась ее менять. Машину купил Владимир, когда его дела с картошкой только-только пошли в гору. И не то чтобы она хотела сохранить память о муже. Нет, скорее не хотела ее выбрасывать и менять на что-то другое.
Настоящая страда (Марина говорила — «жатва») начиналась летом, перед вступительными экзаменами. У нее были блестящие рекомендации, и родители будущих дипломатов, переводчиков, бизнесменов и так далее развязывали тугие кошельки, наперебой зазывая ее к своим отпрыскам. «Приходи к нам, тетя-teacher, нашу детку обучать!»
«Без проблем, готовьте бабки!» — думала она. За последние три года она стала немного циничной. Английской леди маленькая толика цинизма только на пользу.
Июнь и июль — самые жаркие денечки, зато август свободен. В августе они с сыном обязательно ездили на море. Пусть не три, а один раз в год, но обязательно. И все равно, несмотря на занятость в июне и июле, она старалась хотя бы раз в неделю забрать сына к себе и провести с ним целый день…
«Который я позорно провалялась в кровати!.. »
С утра они ездили на картодром, получили заряд бодрости и адреналина (Марина, как могла, пыталась восполнить недостающий пробел в воспитании сына, придумывала всяческие «мужские» развлечения и сама с охотой в них участвовала), потом вернулись домой. Валерик сел за компьютер — сражаться с силами зла в новой «страшилке», а она, уставшая за неделю — перед вступительными экзаменами приходилось заниматься до поздней ночи, — прилегла поспать. Как она думала, на полчаса. Ну может быть, на час. Во всяком случае, она рассчитывала встать задолго до того, как сын разделается со всеми злобными монстрами. И не смогла.
— Мам! Просыпайся. Пойдем за мороженым.
Она поймала себя на мысли, что, живи они в старой квартире на Соколе, она бы отпустила сына одного, не задумываясь. Но здесь, в Башне… Башня выглядела так, словно была подготовлена к длительной осаде, и это волей-неволей наводило на мысль о враждебности окружающего мира. С некоторых пор Марина ощущала беспокойство везде, где бы ни находилась, везде, кроме Башни, которая казалась такой неприступной… и надежной.
«Спросите любую одинокую женщину, чего она хочет больше всего, и она ответит — надежности», — думала Марина. И Башня словно понимала ее — она дарила ей это ощущение.
Башня была искренней: она дарила ощущение надежности и требовала взамен плату за кондоминиум; сначала сумма казалась Марине непомерно большой, но со временем она научилась справляться с аппетитами Башни.
А мужчины… Возможно, среди них и были такие, которые обладали теми же качествами, что и ее замечательная Башня, но если бы у них тоже был фиксированный кондоминиум…
Нет, к мужчинам (как к некоей абстрактной общности волосатых вонючих существ, наделенных природой анатомическими излишествами) Марина относилась резко отрицательно. Впрочем, она готова была быть справедливой к какому-то конкретному человеку при условии… Нет, точнее, при условиях… Их было слишком много для того, чтобы это выглядело реальным.
Иногда, по вечерам, ворочаясь в кровати без сна (всякие модные штучки типа «Новопассита» сменяли друг друга в ее сумочке уже три года подряд), она думала: ну почему же никак не найдется человек, который будет готов понять ее, приласкать, защитить, обеспечить, полюбить ее сына, воспитать его… Перечисляя список дел, которыми должен будет заняться ее будущий избранник, она незаметно засыпала. Так некоторые люди, страдающие от бессонницы, считают овец или слонов.
А утром, откидывая одеяло, улыбалась:
— Интересно, сколько козлов не могло заснуть прошлой ночью, мечтая, когда же найдется такая женщина, которая будет его любить нежно и преданно, готовить ему обед, стирать его носки, устраивать осторожные истерики на тему: «Почему ты пришел так поздно?», во всем с ним соглашаться, ладить с его мамой, НИКОГДА не просить денег, вытряхивать за ним пепельницы, ставить в холодильник пиво, включать телевизор за пять минут до футбольного матча, облизывать его с ног до головы и так далее и тому подобное?..
Эта мысль неизменно вызывала улыбку. Все — и мужчины, и женщины — что-то хотели получить. И только лотом раздумывать: что же можно дать взамен? Что не жалко отдать?
«Пожалуй, рваные колготки… » «Сломанную электробритву… » «Ладно, буду спать с ним не два, а три раза в неделю… » «Ну, иногда можно подарить цветы… Недорогие». «Хорошо, я спрошу — дорогой, не пора ли тебе купить новые зимние ботинки?» «Так и быть, в эту субботу не пойду с друзьями в баню — у нее ведь день рождения… »
Два лагеря — одиноких мужчин и женщин за тридцать — стремительно отдалялись друг от друга, и встреч на нейтральной территории, похоже, не предвиделось. Молодым проще. У них есть любовь. Когда тебе за тридцать, за плечами неудачный брак… или два, и дети в придачу, то найти точки соприкосновения практически невозможно.
А любовь… Ну что любовь? В этом возрасте она мучительна, но, к счастью, непродолжительна, как мартовская простуда. Видимо, прививок было уже достаточно.
Штука в том, что Марина была довольно умна для того, чтобы все это понимать… Ну а если она все ПОНИМАЛА, то какая разница, что она ЧУВСТВОВАЛА?
И конечно, это мимолетное знакомство, приключившееся на прошедшей неделе, смотрелось не более чем досадная нелепость. Потому что она ПОНИМАЛА.
Во вторник… «Да, я отвозила Валерика на дачу во вторник. В этот день были экзамены в инязе, и я не назначала занятий… » Во вторник она пробила колесо, и какой-то парень на красном мотоцикле, в старой куртке, помог ей поставить запаску.
Он выглядел как вечный второгодник. Так, будто вместо юности у него был повторный курс детства, а вместо зрелости — поздняя затянувшаяся юность. Он словно не успевал жить вместе со своими сверстниками. И уже это было нелепостью.
Парень (скорее, мужчина, но он не тянул на мужчину — парень) сразу полез знакомиться. Возможно, его назойливость была бы воспринята Мариной более благосклонно… Будь он немного…
Ну что сказать? «Побогаче?» Разве можно сказать такое, не почувствовав себя при этом надутой гусыней? Нет, выберем выражение помягче. Будь он немного… посолиднев. Вот так. Но в парне не было ни капли солидности. Он вертел хвостиком, словно глупый щенок.
Возможно, она ему понравилась… Нет, не «возможно» — наверняка. Может быть, он даже влюбился, но о чем это может говорить, кроме как о том, что она следит за собой и умудряется неплохо выглядеть, несмотря на…
Она вздохнула. «Несмотря на то, что мне довелось пережить… »
На мгновение — всего лишь на одно короткое мгновение — закралась крамольная мысль: «А что уж ТАКОГО страшного тебе довелось пережить?», но она ее тут же отбросила. Сейчас не время для самокопания, сейчас вечер — время, когда можно немного себя пожалеть. Совсем немного, чтобы не распускаться.
В тот день она отвезла Валерика к маме, а на следующее утро…
Мотоцикл стоял на подножке рядом с въездными воротами Башни, и парень, сняв куртку, сидел в небрежной позе на седле.
Сначала она не узнала его и даже подумала, что «этот тип неплохо сложен, очень приличная мускулатура, красивая татуировка на левом плече… » Она никогда не любила татуировки, но парню шел замысловатый синий узор, выбитый на левой дельтовидной мышце. Она оценила его просто как самца, как картинку в журнале, а приглядевшись, поняла, что это — ее вчерашний знакомый. И… ореол несколько поблек. Одно дело — глянцевая картинка, и совсем другое — человек… «лишенный солидности».
Увидев вишневую «десятку», он вспыхнул так, словно желал стать незаметным на фоне ее кузова, и бросился наперерез. Марина поняла, что отвязаться от него будет непросто и, съехав на обочину, остановила машину.
— Здравствуйте! — сказал парень. «В самом деле, что он еще мог сказать — салют, чувиха?» — А я… вас жду.
«Боже мой!» — подумала Марина, ощущая странные, смешанные чувства. «Смешанные чувства — это когда теща разбивается на твоем новом „Мерседесе“«, — любил говорить муж. Нечто подобное испытывала и Марина, досаду и… удовлетворение. Но на всякий случай она придала лицу раздосадованное выражение. Если потребуется…
«Если, конечно, потребуется… » Удовлетворение можно показать и позже.
— Вы меня помните? — спросил парень. В его взгляде ясно читалось: «я, конечно, сомневаюсь, что меня можно забыть… но вдруг я чертовски самонадеян?»
— Да, помню. Вы помогли мне вчера с машиной.
— Точно! Меня зовут Константин, — сказал он, и не зря. Такая мелочь успела вылететь у нее из головы. — Я завозился вчера с вашим колесом… — Он, не отрываясь, глядел на нее и, казалось, хотел сказать совсем другое: «Я засмотрелся вчера на вас… »
«Почему ты это не сказал? Ну скажи!»
— Завозился… и… случайно утащил вашу штучку, — он разжал правый кулак. На ладони, широкой, как лопата, и, наверное, такой же жесткой, лежала «секретка». — Я не специально, правда… Я почти сразу это заметил, поехал за вами следом, но не смог догнать…
Он лукавил. Марина видела, что он лукавил, но пока не понимала почему. Нет, она не сомневалась, что «секретку» он сунул в карман машинально, но почему-то ей подумалось, что он СМОГ ее вчера догнать. Хотя бы потому, что он смог ее найти на следующий день.
— Спасибо! — Марина не хотела выходить из машины. Она взяла «секретку» и сунула в бардачок. Когда она снова подняла глаза, перед ней стоял тот же самый парень и что-то держал за спиной. Его рука — та, что была за спиной, — несколько раз пыталась покинуть свое убежище, но на полпути он останавливал ее и возвращал обратно.
— Я… — он все никак не решался. — Знаете, вы такая красивая…
Она внезапно поняла, что не знает, как правильно реагировать. Сказать: «Да, я знаю» — глупо. Глупее только: «Ну что вы, что вы. Вовсе нет». Он заставил ее немного смутиться.
— Спасибо! — ответила она.
Казалось, он только этого и ждал. Наконец решился — достал из-за спины букетик гвоздик.
— Это вам, — и, не зная, что добавить, повторил: — Вы такая красивая…
Теперь она была готова. Она взяла цветы и положила на сиденье рядом с собой. Не то чтобы ей давно не дарили цветов. Каждый папаша, с чьим дитем она занималась языком, считал своим долгом подарить ей роскошный букет, но… Это было немножко не то. Там ей цветы дарили, протягивали немного свысока, как гувернантке. А эти незамысловатые гвоздики ей ПОДНЕСЛИ. Пусть без поклона, но он легко угадывался.
Парень стоял, неловко перебирая руками. Теперь он не знал, куда их деть.
— Давайте оставим в покое мою неземную красоту, — ей показалось, что это правильная нота: вроде бы она соглашалась, но с некоторой иронией. — Это… — звучало, конечно, не совсем вежливо, но она не могла придумать ничего другого. — Это… все?
— В общем, да. — Он выглядел вполне довольным. Широкая улыбка до ушей — он снова напомнил ей добродушного, но недалекого второгодника, неуспевающего по всем предметам сразу.
— Я должна ехать, у меня много дел, — Марина постаралась сказать это как можно мягче. Ей стало немного жаль парня, и обидеть его казалось ей жестоким… «Все равно что пнуть собаку… »
— Конечно-конечно, я не буду вас задерживать. Я просто хотел… — он развел руками, говоря: «Вы и сами уже знаете, что я хотел».
— Я поеду…
— Да. — Улыбка исчезла с его лица, оно стало серьезным. — Будьте осторожны на дороге.
На этот раз она не могла не улыбнуться.
— Я постараюсь. Спасибо за цветы.
— Не за что. — Он отступил от машины, освобождая проезд. — Передавайте привет Валере!
Это уже было лишним. Естественно, никаких приветов она передавать сыну не собиралась, кто он такой, чтобы передавать от него приветы? Но…
«Брось! Он просто старается тебе понравиться и не знает как. Обычный фокус — подари ребенку мороженое, и на глазах матери заблестят слезы умиления».
Правда, этот парень выглядел вполне искренне, и, может, он совсем не вкладывал в этот привет никакого смысла… Во всяком случае, не больший, чем в любой привет… Но все равно какой-то осадок остался, словно он пытался применить запрещенный прием, пусть даже не зная, что он запрещен.
«Волкова, ты чересчур мнительна и… » Она сама не знала, какая она.
Марина повернула на проспект маршала Жукова и поехала в сторону центра. Она несколько раз смотрела в зеркало, пытаясь разглядеть, едет ли он за ней? Нет, не ехал.
Огромный город постепенно наваливался на нее вместе с заботами предстоящего дня, и скоро Марина забыла о краснолицем второгоднике.
Но — странное дело — она чувствовала безымянное тепло, исходящее от цветов.
— Мама, мы пойдем за мороженым или нет?
— А… — Марина словно проснулась, наверное, уже в третий раз за сегодня. — Может, ты сходишь сам?
— Конечно, схожу.
— Деньги там, в прихожей, на зеркале. Только обещай, что не будешь есть его, пока не… — «Хороша мать, не накормила сына обедом… Заснула и обо всем забыла… Ладно, пусть это будет ужин». — Пока не поужинаем. Идет?
— Само собой.
Она подозревала, что сын поступит по-другому. Так, как сочтет нужным. Он все больше и больше становился похож на своего отца. Это немножко пугало Марину и в то же время казалось обидным. Самую малость.
Она слышала, как Валерик надевает кроссовки, громко ударяя в пол: он считал, что экономит время, не развязывая шнурки.
Она улыбнулась. «Пожалуй, он всегда будет единственным мужчиной в моей жизни». Иногда страшные мысли (что сын когда-нибудь женится и будет жить отдельно и тогда она останется совсем одна; крест одиноких женщин — их одиночество — с годами только растет) незаметно подкрадывались к ней, разрушая все возведенные барьеры и преграды, но она гнала их прочь. «Нет… Это еще не скоро… »
Она встала, прикидывая: сходить сначала в душ или приготовить ужин? Потом склонилась в пользу ужина и, надев тапки, отправилась на кухню, когда услышала озадаченный голос сына:
— Мам! Что-то дверь не открывается.
— Ну как она может не открываться? — Марина свернула в прихожую.
Валерик стоял у двери и безуспешно крутил замок.
— Не открывается!
— Ты просто что-то не так делаешь… — Она подошла к двери, дернула за ручку… Потом еще раз. Покрутила замок. Еще раз дернула.
— Действительно. Подожди, я сейчас позвоню… — Она взяла телефонную трубку и, еще до того, как набрала «0», была поражена странной тишиной. — Хм… Телефон тоже не работает… Подожди, я сейчас позвоню по мобильному…
Она взяла мобильный и набрала городской номер центрального пульта Башни. Аппарат ответил двумя короткими словами: «Нет соединения».
— Непонятно…
— Мам, а почему за нашими окнами летает вертолет? — донесся голос сына из большой комнаты. — Так близко. Никогда еще такого не было.
— Вертолет? — Она подошла к Валерику.
Действительно, за окном кружил вертолет с логотипом известного телеканала на борту. Оранжевые искры заката окутывали фюзеляж и дрожали на вращающихся лопастях.
— Вот уж не знаю…
Мобильный в руке внезапно ожил; заверещал резким требовательным звонком. Марина вздрогнула от неожиданности, затем взяла себя в руки и нажала кнопку ответа.