Сафонов Дмитрий. Башня

 
   — Назад!!
   Дубенский подумал, что он ослышался. Этого никак не могло быть.
   Кондратьев схватил за голову обнаженного по пояс парня с застывшими кровавыми потеками на спине и отбросил его в сторону.
   — Назад, твари!!
   Девчонки, которых толкал перед собой парнишка, завизжали, но продолжали бежать к бело-голубому вертолету с буквами ГИБДД на борту.
   Он увидел, как это делает Кондратьев, и в этом не было ничего человеческого. Нет, он не мог даже разглядеть, как двигается его рука, настолько быстро, что Михаил, как ни старался, не мог уловить движения. Только дрожь в сгустившемся воздухе.
   Капитан мгновенно выпрыгнул вперед, девчонки разлетелись, как листья от порыва ветра, и упали на вертолетную площадку. Дубенский понимал только, что они живы: они крутили головами и пытались встать.
   — Ну ты и сука! — прошипел обнаженный парень, не отнимая руку от правого уха.
   А Дубенский пытался сообразить, за что ухватил его капитан… Ведь голова такая круглая, и волосы у парня были слишком короткими: по последней моде, с выбеленными прядями, нагелены и зачесаны вперед.
   «За ухо!» — понял он и отвел глаза. Ему совсем не хотелось смотреть, осталось ли у парня правое ухо… Капитан подержал его немного в кулаке и, разжав пальцы, бросил на крышу.
   — К машине!! — страшным голосом, перекрывающим шум винтов, скомандовал капитан, и бойцы, не раздумывая, бросились к вертолету.
   Дубенский подскочил к Кондратьеву и, замирая от собственной звенящей злости, вцепился в отвороты черной куртки капитана.
   — Ты! — орал он. — ТЫ!! ГАД!! Что ты делаешь?! — Он тряс Кондратьева изо всех сил, но тот даже не двигался с места; стоял прочно, как скала. Как Терминатор из одноименного фильма, с той лишь разницей, что Дубенский мало походил на мальчика Джона Коннора: он был почти на голову выше капитана.
   Кондратьев не обращал на него внимания, он только хлопал пробегающих мимо бойцов по спинам, и эти удары отдавались в ногах Дубенского. Ему казалось, что капитан бьет их гораздо сильнее, чем следовало.
   Или это было совсем другое? Или это крыша дрожала под его ногами, возвещая о том, что Башня скоро — с минуты на минуту — рухнет?
   Бойцы проносились мимо них, совершенно одинаковые с виду, но Кондратьев, даже не поворачивая головы, безошибочно различал их — по походке и развороту плеч.
   — Сергей… — цедил он сквозь зубы, отвешивая очередной хлопок. — Слава… Алексей… Стас…
   Пятеро бойцов, скрючившись, набились в салон вертолета. Дубенский увидел, как шестой, с размаху ударив грудью товарищей, закрыл за собой дверцу. Вертолет — маленькая двухвинтовая машина из конструкторского бюро Камова — натужно взревел двигателями и оторвался от крыши. Тогда седьмой боец, разбежавшись, уцепился обеими руками за колесо шасси и повис на нем.
   — Микола… — усмехнулся Кондратьев, и Дубенскому показалось, что он уловил затаенную гордость в интонации капитана.
   Вертолет молотил лопастями воздух, словно раздумывал, хватит ли у него сил поднять семерых здоровых мужиков. Видимо, он решил, что другого выхода нет, задрожал — так, что контуры его стали расплываться, — и перевалил обрез крыши.
   — Как же это?! Почему?! — Дубенский думал, что он сейчас своими руками разорвет Кондратьева на куски, но капитан, даже не поморщившись, легко оторвал его пальцы от воротника.
   — Имею приказ: эвакуировать штурмовую группу, — он помедлил и почесал переносицу. — Любой ценой.
   Дубенский отступил от него на два шага. Шум двигателей и винтов вертолета постепенно стихал, и теперь он не слышал ничего, кроме свиста ветра.
   — Мы дорого стоим, — словно оправдываясь, сказал Кондратьев. Дубенский отметил, что капитан не смотрит ему в глаза. — Мы — как элитные бультерьеры… Нас выращивают в специальных питомниках.
   Он на секунду замер, а потом пошагал к лежавшим девчонкам.
   — Мы дорого стоим, — повторил он. — Но дешево обходимся…
   Дубенский, как ни старался, не мог понять смысл его слов.
   Кондратьев нагнулся, подхватил голову девчонки и фалангой большого пальца помассировал ей верхнюю губу. Та словно ожила; вскочила на ноги и отбежала от капитана на несколько метров.
   Кондратьев даже не взглянул на нее, просто подошел к другой девчонке и проделал то же самое.
   Дубенский сплюнул под ноги и отошел к краю крыши. Он почувствовал, как на плечо ему легла рука капитана.
   — Ты осуждаешь меня? — спросил Кондратьев, и Дубенскому показалось, что его голос немного дрожит.
   — Ты — мудак! — со злобой сказал Михаил. — Я думал, что ты — герой, а ты — мудак!
   Он стряхнул руку Кондратьева и отошел еще дальше.
   — Чаще всего это одно и то же, — задумчиво пробормотал капитан и замер, уставившись вниз.
 
   Кстин встал на колени и, широко раздвинув ноги, просунулся в люк.
   — Марина! Извините, что не постучался… Это снова я. Не удержался: мне опять очень захотелось вас увидеть.
   Кстин не понимал, что с ним происходит, но почему-то, кроме дурацких шуток, которые были вовсе не смешны, ничего в голову не лезло.
   Он не задумывался над тем, что рядом с Мариной был ее сын; сын, в глазах которого надо было выглядеть авторитетно. Впрочем… Какой, к черту, авторитет: он был с головы до ног покрыт пылью, облит потом и покрашен сажей. Кстин представил себе, как он сейчас выглядит, и с трудом подавил короткий смешок.
   — Хватайтесь! — Он почувствовал, как чьи-то маленькие ладошки обхватили его руки.
   Кстин крепко сжал эти маленькие ладошки и потянул на себя легкое, почти невесомое тело, одновременно разгибая спину и приподнимаясь на коленях… Вытащив человека, сжимавшего его руки, он увидел, что это — Валерик.
   Мальчик смотрел на него исподлобья, как показалось Кстину, немного сурово.
   — Ого! Привет, парень! Давай будем вытаскивать твою маму…
   Он осторожно подвинул Валерика на край крыши.
   — Держись… Держись… — Он подыскивал подходящую, самую надежную, опору и никак не мог найти. — Держись за мой ремень!
   Кстин завернул куртку на спину и, поймав руку Валерика, насильно притянул ее к своим штанам.
   — Давай! Покрепче, парень…
   Маленькая ладошка цепко ухватилась за ремень.
   — Вот и хорошо… — Он снова свесился с крыши кабины, наполовину скрывшись в люке. — Марина! Дайте мне свои руки… Пожалуйста.
   Эта женщина действовала на него как дурман и, похоже, сама не понимала, какой огромной властью над ним она обладает. Она все время оставалась немного в стороне — в стороне и чуть-чуть сверху (Кстину ужасно хотелось встать перед ней на колени и, поймав ее узкую ступню, поставить себе на голову; он не знал почему, просто хотелось), но от этого ее чары не рассеивались, наоборот — только усиливались. Эта женщина была его сладким ядом, тем ядом, который он готов был пить бесконечно.
   «Пожалуйста… Пожалуйста, позвольте, я вас вытащу из застрявшего лифта… » Он не мог говорить по-другому и даже не рассчитывал на ее благодарность; Кстин хотел только одного — чтобы эта божественная женщина позволила ему ее спасти.
   Он почувствовал кончики ее пальцев и, перехватив, крепко сжал ее запястья; Марина в ответ изо всех сил обвила пальцами его руки. Кстин напрягся и потащил ее наверх.
   Да, это был не Валерик. Ее тело было потяжелее, но Кстин благословлял каждый килограмм этого тела, каждый сантиметр талии, каждый волос на ее голове и каждую легкую морщинку в уголках ее глаз. Все это было ЕГО — хоть на одно короткое мгновение, и всем этим хотелось обладать. Впитать в себя и ощутить — на один мимолетный миг, вмещающий в себя целую жизнь, слиться с ней, стать одной плотью и кровью.
   Он натужно пыхтел, вытаскивая ее из люка, и думал, что, наверное, вся его предыдущая жизнь стоила одной этой секунды.
   Конечно, стоила! Стоила всей жизни и даже чуть больше. Ведь это была ОНА!
   Кстин вытащил ее из люка наполовину и прохрипел: «Помогайте!» Марина оперлась на края спасительного квадрата и подтянулась на руках.
   Если бы на месте Марины был кто-то другой — неважно, мужчина или женщина, — Кстин ухватил бы его за пояс брюк и вытащил из люка, как редиску из грядки. Но поступить так с Мариной казалось ему неловким. «Хотя какая, к черту, неловкость? В Башне, которая вот-вот грохнется?»
   Он засуетился, пытаясь ей помочь, и все не мог понять как.
   Кстин осторожно взял ее за подмышки и подтянул вверх. Марина села на крышу кабины и стала вытаскивать из люка ноги.
   — Все хорошо, Марина… — бормотал Кстин.
   Она встала на крыше кабины и положила руки ему на плечи.
   — Как… ты здесь оказался?
   Кстин очень хотел ее поцеловать и вместе с тем понимал, что сейчас не самый подходящий момент для поцелуя.
   Во-первых, рядом был Валерик. Во-вторых, сам он был весь грязный — настолько грязный, что боялся к ней прикоснуться. И в-третьих, кто, позвольте спросить, целуется, стоя на крыше лифта, который вот-вот может рухнуть? «Мы же не в кино… »
   Он мягко убрал ее руки.
   — Так… Проезжал мимо…
   Он нагнулся и подхватил Валерика.
   — Видишь дырку? Залезай.
   Кстин поднял его, и мальчик ухватился за край проема. Кстин в который раз похвалил себя за предусмотрительность: «Края уже не острые; он не порежется».
   Кстин подставил ладонь под кроссовки мальчика и выжал его, как гирю, подумав, что в парне явно не больше двух пудов.
   — Валера! Жди меня там! — закричала Марина.
   Теперь настала ее очередь. Кстин опустился на четвереньки.
   — Вставайте!
   Она колебалась, будто никак не могла решиться.
   — Ну же! Быстрее! Вставайте и держитесь за трос!
   Марина осторожно поставила ногу ему на спину.
   — Обеими! Не бойтесь, я прочный!
   Марина коротко ойкнула и залезла на него.
   — Теперь я буду потихоньку разгибаться, а вы — переходите на плечи…
   Он стал медленно подниматься. Марина взвизгнула, и у Кстина это вызвало улыбку.
   — Не бойтесь! Все хорошо! — Он чувствовал, как ее маленькие ножки аккуратно ступают по его спине, приближаясь к плечам. — Ну?
   — Сейчас… — Марина отпустила трос и ухватилась за край проема. — Держусь!
   — Отлично… — Кстин задрал голову. — Надо еще немного.
   Он разогнулся до конца, подняв Марину настолько, чтобы она смогла по пояс высунуться в проем.
   — Вылезайте!
   Внезапно он почувствовал нарастающую дрожь под ногами. Дрожь и глухой гул, доносившийся откуда-то снизу. Он услышал, как закричала Марина на площадке этажа.
   Кстин перегнулся через край кабины и посмотрел вниз. Стенки шахты трясло, как в ознобе, снизу быстро поднималось огромное облако пыли.
   Кстин посмотрел на трос и тут же понял, что браться за него не стоит. Натренированное тело отреагировало мгновенно: он еще не успел подумать, что собирается сделать, а ноги уже действовали.
   Кстин отступил назад, затем коротко разбежался, оттолкнулся от боковой бетонной стены и подпрыгнул.
   Краем глаза он заметил, что кабина, дрогнув, уплывает вниз. Сначала медленно, затем — все быстрее и быстрее… Петли троса стали разматываться…
   Он успел повернуться в воздухе на девяносто градусов и ухватиться за край проема. Отчаянно помогая себе ступнями и коленями, Кстин стал подтягиваться.
   Гул нарастал и превратился в настоящий грохот. Трос позади него натянулся, как струна, и лопнул — с громким мелодичным звуком. Даже сквозь толстую кожу куртки Кстин спиной ощутил противный тонкий свист, спугнувший стайку холодных мурашек между лопатками. Он слышал, как где-то наверху, уже совсем близко, конец троса бьется о стенки шахты и подумал, что если металлическая змея, только казавшаяся такой тонкой и изящной, ударит его, то он сорвется.
   Кстин напрягся изо всех сил и резким рывком забросил тело в проем. Лег животом на пол и перекатился на спину. Он едва успел вытащить ноги и упереться ими в дверь лифта. Пятки — даже сквозь подошвы кроссовок и металл — ощутили сильный удар. Это конец троса с торчащими во все стороны стальными нитями, пролетая мимо, хлестнул по двери.
   — Фу-у-у! — Кстин с облегчением выдохнул, перекатился на бок и резко встал.
   Он посмотрел на бледное дрожащее лицо Марины. Марина была одета в легкую блузку, бывшую некогда белой. Кстин поморщился и снял куртку.
   — Надевайте!
   — Зачем?
   — Сейчас не то время, чтобы спорить. Надевайте, я настаиваю. И даже требую… — Он вспомнил свою вчерашнюю тираду о том, что мужчина не должен ничего выпрашивать, а только настаивать и требовать, и улыбнулся. Боже, как он, должно быть, глупо выглядел!
   Он заставил ее надеть куртку и натянуть на голову.
   — Не застегивайтесь! Вот так — запахнитесь и придерживайте руками. Теперь ты, ковбой! — он обернулся к Валерику. — Иди сюда!
   Мальчик подошел.
   Кстин схватил его под мышки.
   — Ну-ка, обними меня! Нет, не за шею — наискосок. Да, — он оторвал мальчика от пола. — А теперь обхвати ногами. Хорошо!
   Валерик держался цепко, и Кстин подумал, что видел нечто подобное в программе «В мире животных»: так шимпанзе и гориллы носят своих детенышей.
   — Не дрожи! Все будет хорошо, — он ласково похлопал мальчика по спине.
   Затем он нагнулся, поднял мокрую занавеску и набросил себе на плечи. Закутал длинными концами Валерика и повернулся к Марине.
   — Там — дым и огонь. Держитесь за меня и ничего не бойтесь. Нам надо наверх.
   Марина кивнула. По ее глазам Кстин понял, что она уже заранее боялась, но, видимо, боялась недостаточно, потому что даже не представляла себе, что им предстоит.
   — Задержите дыхание! — скомандовал Кстин. — Пошли!
   Он пнул дверь, ведущую на лестницу, и бросился вперед.
 
   Снизу послышался шум винтов. Этот звук походил на звонкое бульканье. «Буль-буль-буль!» — чавкали лопасти, пережевывая воздух.
   Дубенский отошел от края крыши и приблизился к группе подростков.
   — Ребята! Все в порядке! Сейчас нас снимут. — Он почему-то не мог смотреть им в глаза. Михаилу казалось, что он несет ответственность за эту безобразную сцену.
   Он взглянул на ухо обнаженного парня и увидел, что оно в порядке. По крайней мере, на месте. Правда, оно посинело и распухло, но Дубенский уже знал, что это — самые легкие последствия близкого общения с Кондратьевым. Наверняка все могло кончиться гораздо хуже.
   Капитан стоял чуть в отдалении. Он был спокоен и невозмутим. Вся его поза выражала чувство уверенности и превосходства.
   Башня уже дрожала почти как тогда, когда они ползли в шахте наверх, Михаил ступнями чувствовал, как она колышется, но — вот что удивительно! — он не волновался. Нет, точнее, он ПОЧТИ не волновался.
   Он думал о другом: неужели капитан снова полезет вперед? Он не сомневался, что Кондратьев раскидает пятерых человек легко, как кегли в боулинге, и, возможно, сделает это так быстро, что они ничего не успеют заметить… Но…
   «А смысл? Мы все влезем в вертолет».
   Машина с надписью «Bell» и логотипом известного телеканала на борту на мгновение замерла, словно нащупывала белыми полозьями зыбкую поверхность вертолетной площадки. Затем винты немного замедлили свое вращение, и гигантская стрекоза мягко опустилась на крышу.
   Дубенский подбежал к вертолету первым и открыл дверцу. Он обернулся и махнул подросткам. Те, пригнувшись и оглядываясь на Кондратьева, побежали вперед.
   Пилот что-то кричал ему, но Дубенский из-за шума двигателя не смог ничего разобрать.
   — Что? — крикнул он, понимая, что пилот тоже вряд ли его услышит.
   Пилот ткнул указательным пальцем куда-то вниз, в крышу, и вопросительно дернул подбородком. Михаил не понял ничего. Он пожал плечами и принялся запихивать подоспевших подростков в вертолет.
   Он машинально, будто наблюдая за собой со стороны, отметил, что копирует действия Кондратьева — хлопает их по спинам. Хлопает просто так: он сам не понимал, зачем это делает. Ребята забились в салон и прижались друг к другу. Дубенский оглянулся на Кондратьева, тот по-прежнему стоял, не двигаясь с места.
   «Красуется, гад! Ишь, напустил на себя форсу — делает вид, что ему все равно. Или ему стыдно?»
   Нет. Дубенский знал ответ. Капитану нисколько не было стыдно. Для него существовал только приказ. Тупой, бездушный приказ, не принимавший в расчет ничего — ни человеческие жизни, ни возможные жертвы. Ничего. Просто приказ.
   Дубенский почувствовал огромную злобу к этому человеку, который думал, что ему все позволено.
   Нет, даже не ему. Это была страшная мужская игра. Кто-то сидевший далеко, возможно, в мягком удобном кресле, решал, кому здесь жить, а кому — умереть. А Кондратьев ( «Вот уж действительно бультерьер») с радостью принимал правила этой игры, не задумываясь, что, может быть, в следующую минуту в наушнике его портативной рации прозвучит: «Умри!» И наверное, он бы так и сделал.
   Но вместе с тем Дубенский понимал, что капитан сделает это не из щенячьей слепой преданности, а из самолюбия. Просто потому, что для него это — самое главное. Потому что когда-то, принимая присягу, он решил для себя: есть задача — и есть все остальное. Но задача — важнее.
   Может быть, такая позиция и заслуживала уважения, но Дубенский все же не мог ее принять. Сегодня он смог ее понять, но принять — нет.
   Он взглянул на капитана, отвернулся и уже собирался залезть в вертолет, но тут из двери, ведущей на крышу, показался человек.
   Высокий мужчина лет сорока пяти. Он бережно прижимал к груди руку; баюкал ее, словно ребенка. Дубенский увидел, что предплечье странно искривлено и кисть свисает, совсем белая. Лицо мужчины было покрыто крупными каплями пота; воздух от винтов разметал капли в разные стороны, но прилипшие к высокому лбу пряди остались на месте.
   Дубенский развернулся, отступая от вертолета, и замахал мужчине. Тот, неловко спотыкаясь, побрел к машине.
   Михаил осторожно взял его за локоть здоровой руки и подсадил. Ребята потеснились, и мужчина сел на пол.
   Дубенский окинул взглядом салон и понял, что место осталось только для одного. Всего лишь для одного человека.
   «Правда, этот Рэмбо может зависнуть на полозе, как это сделал его боец. И ведь он не сорвется. Что бы ни случилось, он не сорвется, гад!»
   Дубенский снова взглянул на Кондратьева. Тот перехватил его взгляд и с деланно скучающим видом отвернулся. Михаилу показалось, что он даже принялся что-то насвистывать. «Пижон!» — подумал Дубенский и снова занес ногу над полозом.
   Он представил себе эту картину: вертолет взлетает, а капитан, разбежавшись, крепко хватается за белую трубу полоза и висит на ней, что-то насвистывая и осматривая окрестности, будто попал на увлекательную воздушную прогулку; попал бесплатно — стоило только показать военный билет и удостоверение ветерана, побывавшего в «горячих точках».
   Дубенский усмехнулся. «Элитный бультерьер из питомника! Мудак!!»
   Он в последний раз взглянул на Башню и вдруг… Понял, что все! Конец!!
   Страх, который, как ему казалось, перегорел внутри него, снова всколыхнулся в груди и защемил сердце. Самый сильный и, наверное, самый последний страх в его жизни.
   Из двери пожарного выхода показался человек. Нет, не показался — он вывалился на крышу на четвереньках и полз, полз, отчаянно мотая головой из стороны в сторону.
   Он протягивал к Дубенскому руки и о чем-то просил его. Молитвенно складывал ладони, но тут же оступался (если про человека, стоящего на коленях, можно сказать «оступался») и упирался руками в гудронированную поверхность вертолетной площадки.
   Он даже не просил — умолял; человек тяжело дышал, из его груди не вырывалось ни слова, но все его движения были так красноречивы…
   Дубенский не мог отвести от него глаз. Высокий (наверное, высокий, хотя это нелегко — понять рост человека, стоящего на коленях) парень, лицо покрыто грязью и копотью, из ладоней сочится кровь… Его закопченная футболка была порвана в нескольких местах; на левом плече Дубенский увидел причудливую синюю татуировку.
   Парень сделал несколько глубоких вздохов и, покачиваясь, с трудом поднялся на ноги. Пошатнулся и пошел на него.
   Теперь Дубенский видел то, что не заметил сразу. Парень не только просил — он угрожал. В его горящих глазах было что-то звериное.
   Он надвигался на Дубенского и мотал головой. Пальцы сжимались в кулаки и снова разжимались, выдавливая из распухших ладоней капли густой крови.
   Он шел, оставляя за собой две прерывистые дорожки из капель. И останавливаться он, похоже, не собирался.
   Дубенский замер — всего на секунду — раздумывая, стоит ли уступать этому одержимому жаждой жизни человеку свое законное место в вертолете. Он посмотрел на капитана, но тот оставался бесстрастным, предоставляя Дубенскому самому сделать выбор.
   Этот парень шел, хотя его шатало и бросало воздушными потоками от лопастей, как тряпичную куклу. Но он и не думал сдаваться.
   Дубенский не успел запрыгнуть в вертолет, а сейчас было уже поздно. Парень схватил его за руки и попытался отбросить, убрать прочь со своего пути. Дубенский оттолкнул его, и парень упал.
   На секунду он замер, но тут же, смешно дрыгая руками и ногами, попытался снова встать на ноги.
   Дубенский хотел уже сделать шаг и оказаться в салоне, но вдруг заметил, как из дверного проема показались еще две фигуры.
   Женщина и мальчик… Миниатюрная хрупкая женщина — почему-то в грубой кожаной куртке, которая была больше ее размеров на десять, и мальчик — по виду ровесник его дочери.
   Дубенский понял все. Этот парень просил и боролся не за себя — за них. Если бы он смог, то заплакал — но не от восхищения этим парнем, а от жалости к себе. Потому что он уже понимал, что не может поступить иначе.
   Он шагнул вперед; парень сделал попытку уцепиться за его ногу, но Дубенский перепрыгнул через него. Он подошел к женщине и поднял ее на ноги. Обнял и повел к вертолету. Затем вернулся к мальчику, взял его на руки и запихнул в салон.
   Увидев это, парень улыбнулся и зашелся в кашле, отхаркивая черные блестящие сгустки.
   Дубенский захлопнул дверь и махнул пилоту: «Улетай!» Тот пристально посмотрел на него, но Михаил покачал головой и — для верности — громко стукнул по фюзеляжу, словно прогонял надоедливую птицу.
   Вертолет раскрутил винты и оторвался от крыши. Три пары глаз проводили его: Дубенский — с сожалением, Кондратьев — с презрительной ухмылкой, а парень — с радостью.
   Вертолет отлетел подальше от Башни и стал медленно опускаться. Наконец он скрылся за обрезом крыши, и шум винтов утих.
   Дубенский подошел к парню и протянул ему руку. Тот, благодарно кивнув, тяжело поднялся.
   Дубенский не заметил, как приблизился Кондратьев. Он подхватил парня под руку с другой стороны, и они, все трое, ненадолго застыли на месте.
   Парень тяжело дышал, как гончая после долгого бега. Постепенно он отдышался и смог говорить.
   Крыша дрожала под ногами — с каждым мгновением все сильнее и сильнее.
   — Жалко будет, если она упадет… — ни к кому не обращаясь, в пустоту сказал Дубенский.
   — Ага… — прохрипел парень. — Там, внизу, мой мотоцикл…
   — Нормально, ребята… — сказал Кондратьев и притянул их к себе.
   Они обнялись — трое мужчин, почувствовавших, что они — одной крови. Трое мужчин, которые СМОГЛИ.
   Наверное, так было легче — вместе, обнявшись.
 
   Из материалов чрезвычайной комиссии.

   Полное обрушение Башни произошло в 21:14 по московскому времени. Здание покачнулось и стало медленно оседать, складываясь внутрь.
   На сегодняшний день причины катастрофы остаются невыясненными. Возможно, когда уберут завалы, следствию предстанут новыефакты, позволяющие сделать какие-то выводы…

 
   Когда Башня стала рушиться, женщина в черной кожаной куртке с надписью «Ksteen» на спине зябко поежилась, словно от холода.
   Она плакала, прижимая к себе грязного, с обожженными волосами, мальчика. Она плакала, как и почти все, сидящие на асфальте троллейбусного круга в Серебряном Бору.
   Она, наверное, даже не сознавая, что делает, запустила руку в карман и достала оттуда расплавленную шоколадку «Twix». Подержала ее в руке, на мгновение застыла, а потом снова засунула блестящий пакетик в карман и снова стала плакать.
   Сын… Да еще вот эта вот шоколадка — это все, что у нее было. Больше ничего.
   Но странное дело — она чувствовала безымянное тепло, исходящее от шоколадки.

Эпилог

   Это было грозное и величественное зрелище: клубы пыли, поднимающиеся к закатному небу, куски бетона и осколки толстого стекла, разлетающиеся в разные стороны, как искры новогоднего салюта, — все это завораживало и приковывало к себе взгляд.
   Машины спасателей и «скорой помощи» стояли в некотором отдалении от падающей Башни, внутри милицейского оцепления, готовые в любую секунду сорваться с места и помчаться в Серебряный Бор — туда, где на площадке троллейбусного круга ждали немногие спасенные. Но пока это было невозможно: густая непроницаемая завеса перегородила проспект Маршала Жукова. Надо было дождаться, пока пыль осядет.
   Старший экипажа повернулся к водителю и спросил:
   — Ты чувствуешь?
   Окна белого «Ленд-Ровера» были плотно закрыты, но они ощущали, как ударная волна давит на кузов и стекла. Старшему приходилось кричать, чтобы перекрыть низкий гул разрушения, заполнивший пространство на много сотен метров вокруг Башни.
   Теперь к этому гулу примешивалась сильная дрожь, заставлявшая тяжелую машину подпрыгивать; казалось, асфальт под ними вот-вот лопнет и раздастся в разные стороны, и тогда «Ленд-Ровер» провалится в черную пугающую пустоту.
   — Да, — выдавил побледневший водитель. — Хорошо, что под нами нет метро. А то бы… — Он покачал головой.
   Продолжения и не требовалось. Оба прекрасно понимали, ЧТО означает подобная катастрофа в Москве; точнее — в подземной ее части, изрезанной тоннелями, как головка швейцарского сыра.
   Старший замолчал, прислушиваясь к гулу за стеклом и вибрации под колесами. Ему почему-то расхотелось выходить из джипа.
   Слово «МЕТРО» намертво отпечаталось в сознании, хотя и не было напрямую связано с тем, что происходило в эту секунду.
   Он крепко сжал ручку, торчавшую из передней панели, и уже не отводил глаз от черных клубов пыли.
   Он вздохнул и повторил:
   — Да… МЕТРО…
   Старший хотел добавить что-то, но не стал: сейчас это могло прозвучать как дурное пророчество. И хотя он не был суеверным человеком, говорить все же об этом не стоило.
   Слово «МЕТРО» повисло в воздухе кабины. Вопросом? Предупреждением? Предзнаменованием? Как знать?..
   МЕТРО…