Савеличев Михаил. Меланхолия

   - Интересно, - вклинился маленький паршивец, - а она бреет лобок?
   Старик отпустил дежурную затрещину. Может быть, ему тоже было интересно? Паршивец не протестовал.
   - Да ладно тебе, - примиряюще пробормотал он. - Какие теперь могут быть секреты?
   Старик натянул поглубже кепку и поплотнее обхватил себя руками. Все-таки ему было холодно.
   - Я не о секретах, а о приличии...
   - Что же ты раньше молчал? - усмехнулся гадкий мальчишка. - Не сказал своего приличного слова, когда они трахались в развалинах? И заметь - именно это слово и никакое другое я не могу подобрать для описания данного физиологического отправления!
   - Они же действовали по твоему сценарию, сынок, - усмехнулся старик. - Ты так все красочно описал.
   - Я не рассказал главного, - хмуро ответствовал паршивец. - Он пользуется для этого дрелью.
   Старик закашлялся, засипел:
   - Чем, чем?
   - Дрелью... Ну не совсем, конечно, дрелью, а с соответствующими насадками...
   - Коллега, - вытер слезы и рот старик, - в вас определенно умер большой талант. Только не советую воспроизводить ваши фантазии на практике, когда срок стажировки закончится и вы получите какую-нибудь вещь в полное владение. За такие вещи, простите за каламбур, быстро наказывают мозговым рассолом. Чем меньше явных патологий, чем смирнее и незаметнее лошадка, тем больше шансов дотянуть до моего возраста.
   Паршивец вздохнул.
   - Да знаю я, знаю... Жизнь скучна, коллега, и хочется расцветить ее чем-то непотребным. Каким-то бредом, за которым мир изменяется в той мере, в какой изменившееся знание о действительности управляет этим миром и пронизывает его... Бредом, коррекция которого угрожает катастрофой бытия как такового... Хочется чего-то грандиозного, космического или космологического... Мы слишком паразитичны.
   - Старая песня, - заметил старик. - Каждый рано или поздно ее исполняет. Болезнь она и есть болезнь.
   - Что же в том, что это болезнь? Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией и красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?
   - Когда ты уже не принадлежишь этому миру, в нем больше ничего нет. Точка, - отрезал старик. - Все остальное - художественные бредни. Мозговое воспаление.
   Рассвет надвигался с неукротимостью шторма. Все замерло, застекленело в предвкушении исчезновения всевластных ночных призраков, проросло мириадами тайных связей обыденной дневной жизни, слишком откровенной, чтобы вольно творить жестокие чудеса, но не такой уж и реальной, чтобы просчитать каждое движение на счетах причины и следствия. Дорога простирала одиночество и пустоту на многие мили от нас - крошечной точки на поверхности геоида, безразличной двойной звездочки, затерявшейся во вселенной равнодушных. Даже ветер неожиданно стих, опал, опустил свое прозрачной тело на проявляющийся пейзаж, побелел, заиндевел, острые пики разгорающегося рассвета проткнули нежную шкуру и из под нее хлынули многочисленные потоки нежданного тумана.
   Деревья и кустарники еще как-то сдерживали плотную белизну - она густела, громоздилась над ними все новыми и новыми слоями, набухала упрямым дрожжевым тестом, протискивая массивное тело сквозь листву и обвисая подрагивающими складками нездоровой, разжиревшей плоти. Расплывающаяся акварель прозрачного неба неотвратимо скрывалась за стеной тумана, но от этого не становилось темнее, наоборот - в глубине подступавшей слепоты разгоралось жемчужное свечение, лес терял свои очертания и лишь рекламные шпильки еще как-то доносили яркие послания сквозь плотную вату.
   - Застряли надолго, - сказала Сандра. Она поднялась, вылезла из машины и закурила. Тонкий дымок отвесно поднимался в узкую полоску неба, зажатую между двумя могучими стенами.
   - Боишься?
   - Не люблю туман. Тем более в это время года. Какие сейчас могут быть туманы?
   - Мы можем еще немного проехать. Дорога пока чистая.
   Она посмотрела вдоль асфальта, на который пока ложились самые робкие мазки белизны.
   - Они нас должны подобрать здесь.
   - Они не найдут нас. А до форта осталось совсем немного. Доехать, возможно, и не успеем, но потом немного пройдемся.
   - Пройдемся, - с сомнением повторила Сандра. - Ну хорошо. Лучше двигаться, чем стоять. Она кинула окурок в туман, захлопнула все двери и села за руль. - Расследование продолжается. Мужественные агенты на свой страх и риск решили проникнуть в самое логово преступников. Это так выглядит?
   "Кобра" медленно тронулась, вывернула с обочины и поехала мимо неподвижных стен. Тишина наконец-то разбилась фырчанием двигателя, шум робко расползся по узкому промежутку, пробуя на прочность угрюмое молчание тумана. В жемчужной белизне продолжалось величественной движение - скрытые потоки и течения, образование густот и разряженных ячеек, вся таинственная жизнь созерцаемой природы, освобожденной от пристального взгляда человека, от неловкого скальпеля анализа, предоставленной лишь самой себе в бессмысленности свободы.
   - Странный день, - сказала Сандра. - День, когда меня расколдовали...
   - Ты просто спала, - возразил я. - Просто спала. Так всегда бывает. На смену одному сну пришел совсем другой.
   - Надеюсь он будет лучше.
   - Вряд ли. Но в любом случае это будет лучше, чем пробуждение.
   Сандра покачала головой.
   - Не понимаю. Все равно не понимаю. Не могу уместить в себе. Такой тихий городишко, все про всех знают, самое страшное дело - взлом банкомата и тут... Поневоле станешь суеверной.
   - Тебя не удивляли и более странные вещи. Все дело в привычке, в устоявшемся взгляде. Нас всегда губит стереотип. Вещь в себе.
   Девушка протянула руку и включила радио. Вопреки предчувствию сквозь кристальную прозрачность прорвалась музыка - медитативное спокойствие прибрежной полосы и ностальгия по далеким берегам.
   - Не возражаешь?
   - Нет.
   Это прекрасно виделось со стороны - с очень далекой стороны по ту грань небес, где нет воздуха и тепла, но нет и отлаженной механики социального взаимодействия - зомбирующей вязкости правил человеческого общежития. Красная точка ползла по белому листу бумаги, следуя медленным поворотам обожравшегося питона пустынной дороги, придерживаясь правой стороны, как будто что-то или кто-то мог уличить в нарушении, но туман напирал, вспучивался многочисленными складками с темноватыми перетяжками то ли дыма, то ли невидимых конструкций, упрятанных под толщей погодного феномена, и приходилось постепенно отступать, отдавать сантиметр за сантиметром полотно дороги, приближаясь к кричащей желтизне свежей разметки.
   - Нас скоро совсем укроет.
   - Проскочим. Почему-то я уверен, что проскочим. Успеем.
   - Предчувствие?
   - Я вижу это.
   - С луны?
   - Да.
   Сандра улыбнулась.
   - А как насчет нас? Что-нибудь видно? Я, наверное, слишком старомодна, но после того, что произошло... после того, что произошло, я предпочитаю говорить о нас. Мы. Я и ты.
   - Один раз - это случайность. Два раза - страсть.
   - А три?
   - Любовь.
   - Остановить машину?
   Мы продолжали ехать мимо двух бесконечных стен, но туман напирал, завихрялся, вот уже плотные волокна холодной паутиной перекинулись через дорогу, срослись, натянулись, подготавливая основу для затопления. "Кобра" прокатывалась по нитям, взметала их за собой светящейся пылью, но это только помогало сомкнуться, соединиться, срастись. Словно нарушалось древнее табу и позади оставалась все та же белизна, и впереди она подтапливала ядовитую черноту шоссе, лишь слегка проглядывающую сквозь молочные потоки сладковатой кисельной пленкой. То же самое происходило и наверху - расцветающая синева сдавилась в узенький шнурок, раздробилась на отрывистые полоски и точки, и утонула, наконец.
   "Кобра" остановилась, задумчиво уткнула красную морду в редкие перистые облака, проплывающие над дорогой, и те мягко касались ее металлических боков, оставляя быстро высыхающие мазки влаги.
   - И как теперь ехать? - спросила скорее саму себя Сандра.
   - Переждем?
   Она задумчиво постучала указательными пальчиками по кожаной обмотке руля. Что-то подсказывало в непроницаемом свете, что какими-то таинственными флуктуациями точно по шоссе протянулась полость, свободная от влаги, и если придерживаться асфальта, ориентируясь на его еле заметный отсвет, намек, подсказку, то, наверное, еще можно тихо двигаться вперед.
   - Лучше поедем, - решила девушка.
   Теперь иллюзия движения создавалась лишь привычкой тихо работающего мотора и слабым покачиванием машины. В окно было скучно смотреть, а радио медленно утихло до невнятного шепота и казалось, что эфирные пространства тоже затоплены туманом - тихой мощью, не желающей никого и ничего выпускать из своего плена.
   Иногда странной иронией в белизне проступали отдельные деревья, как на подбор древние, потерявшие большую часть листвы, и теперь одиноко возвышаясь в пустоте, чернея влажной корой. Вырванные из контекста они производили устрашающее впечатление потусторонней природы, истинной оси иных отражений, преломляющихся в реальности излишней зеленью и ухоженностью. Мир утонул, оставив лишь таких стражей, но это не облегчало потери, а пугало предчувствием нового шуба - острых событий, устойчивых изменений и бурно протекающих явлений, только не внутри, не в бездне разума и чувств, а в тех клочках действительности, которые окутывали нас, чей холод и влажность гарантировали сохранение чего-то внешнего, достоверного.
   Феномены притягивали взгляды, обещая отдохновение от белесой слепоты, но за ними крылась неуютная обнаженность, пронизывающая до затылка и выпирающая из-под век надоедливой ломотой, так что хотелось прижать ее пальцами, погрузившись в созерцание искрящейся темноты. Сандра, одной рукой придерживая руль, другой покопалась в емкости для перчаток и выудила какие-то старомодные очки с непроницаемыми круглыми стеклами.
   - Так лучше, - объяснила она.
   И, словно нечто дожидалось в спокойной безнадежности подобной персональной ночи, из тумана медленно возникли и приблизились решетчатые ворота с лохмотьями колючей проволоки наверху и ржавыми турелями по бокам с уныло уставившимися вниз рылами чего-то смертоносного. Узкие пятна копоти помечали привычные направления стрельбы, спускаясь почти до самых табличек, ядовитой желтизной предупреждавшие о государственной собственности и необходимости предъявить пропуска. Тем не менее, замки отсутствовали и между створками намечался неряшливый зазор, вполне достаточный, чтобы пройти человеку. Преграда была одинокой и несерьезной. От нее даже не веяло опасливой заброшенностью. Так, удобная примета, отмечающая дальнейший путь.
   - Странно, - сказала Сандра. - Так тихо...
   Мы вышли из заглушенной машины. Попутчица слегка ошибалась - за тишиной все же слышались крохотные отголоски ползущей туши тумана - шорох, шелест, вздохи. Приметы упрямой улитки, преодолевающей завалы скошенной травы. Хуже была промозглость - подлинная физиономия вечной осени, уже не прикрытой стыдливым макияжем южной зелени и тепла. Хотелось поплотнее закутаться в плащ и наполнить легкие чем-то горячим. Чернота очков Сандры покрылась мелкими капельками, затеняя отражение ворот, ведущих в никуда.
   - Доехали, - надо же хоть что-то сказать, разбить угрюмое умирание мира.
   - Доехали, - рассеяно подтвердила девушка. - Так и хочется достать пистолет.
   - Опасное место, - подтвердил старик. - Можно и пулю в голову получить. Хотя порой и пуля не самое страшное.
   - А что? - поинтересовался паршивец.
   - Ремиссия. Внезапная и необъяснимая. Усмиренная лошадка вырывается из рук и машет на прощание хвостом.
   Паршивец смахивает капельки с капота, отчего там расплывается тонкая лужица, но это его не останавливает и он забирается на свое привычное место, лишь подсунув для безопасности под зад ладони.
   - Подцепишь простатит, - замечает старик. Он мерзнет и тоже не прочь прислониться к чему-нибудь теплому. Но все слишком мокро и даже спички не хотят поджигать отсыревший табак. - Не нравится мне все это.
   - А что такое простатит? - спрашивает мальчишка.
   - Пакостная вещь, - и не понятно к чему это относится - к очередной погасшей спичке или к болезни. - Вот дьявол.
   Почему-то казалось, что вороты должны отозваться тягучим и пронизывающим скрипом, но Сандре было достаточно слегка толкнуть створку, что бы она бесшумно отъехала в сторону. Металл уже тронула легкая ржавчина и на ее коричневых наростах собирались особо крупные капли влаги, отливающие скисшим молоком. Туман вокруг уплотнялся и протянутая рука тонула в белесой дали. Я взял Сандру за ладонь, чья холодная и гладкая кожа походила на лакированную перчатку, крепко сжал, добиваясь ответного пожатия, и мы шагнули на территорию форта.
 
    22 октября
    Убийство
 
   Издалека сны выглядят странно. Словно кто-то убрал мутную прокладку между Я и настоящим, выправил астигматизмы мелочных забот и волнений ради четких, но очень далеких изображений. Шагнув через шизофрению засыпания, оказываешься в подлинном абсурде жизни. Обратная сторона луны дарит если не свободу, то осведомленность, прозорливость, зато сны, разглядываемые оттуда в самый мощный телескоп, готовы отлиться малоотличимым эрзацем обычных человеческих чувств - ностальгией по нормальности. Снится дом, из которого изгнан холод и одиночество, который еще тих, но в нем присутствует сверкающая нить жизни - протяни руку и ты дотронешься до теплоты, мягкости, прислушаешься к легкому дыханию, разгоняющему потустороннюю грозность исчезнувшего ангела-хранителя. Справедлив ли обмен на эту россыпь женских волос по подушке? Вряд ли кто готов узнать ответ...
   Словно ничего не изменилось за исключением легкого сдвига в калькулирующей машине - расчетливом манипуляторе, вновь вступившим в неслышимую работу, в ткачество обыденных узоров. Редкие минуты сна, отнимающие память, как будто не живет на задворках понятливый червячок уверенности в подделке и необратимости уже сделанного выбора.
   - Почему ты не спишь?
   - Мне снишься ты...
   - Ты думаешь, что это сон?
   - Сон...
   - Как же ты глуп. Все сны я смела в коробку и выкинула ее. Теперь только тебе решать, что видеть с закрытыми глазами.
   - Я вижу слишком ужасные вещи, чтобы вот так сдаться, лежа в постели с самой...
   - Красивой?
   - Красота скучна. Ум холоден. Доброта глупа. Верность мучительна.
   - Значит я лишь сплошной недостаток. Бракованная игрушка...
   - Я не знаю, кто ты. Но мне не хочется просыпаться. Первый раз в жизни мне не хочется просыпаться. Кто-то все таки хорошо нарисовал картинку.
   - Помнишь Винсента?
   - Кого?
   - Много-много лет назад, в далекой прошлой и ненастоящей жизни мы смотрели его картины. Он нарисовал все... Они были глупцами, те, которые думали, что это - вещь, что это можно разобрать, расчленить, изучить. Хотя и они не были лишены гениальности - кому придет в голову заказать портрет Нечто? Знаешь, как в сказке - то, чего не может быть... Его и не было. Или ее?
   Свет забирался под веки теплыми, щекочущими лапками, но ладонь продолжала ощущать волны мягкого одеяла и живое счастье под ним, хотя на грани восприятия уже подул знакомый ветер, приносящий память. Уже возникал, восставал из праха забытый мир и окуляр врезался в кожу вокруг уставшего глаза, держащего последние клочья сна.
   - Там был туман и тысячи тел, как будто жуткий ковер пришествия, повиновения, преклонения размытому и неясному богу... Что-то изменилось в мире, вплелась чуждая нота и ее уже не изгнать, не заглушить. Все страннее и страннее...
   - Зачем ты вспоминаешь об этом? У меня нет ностальгии по тем временам. Тебе надо выдумать что-то прекрасное и обыденное, мелкие домашние заботы, спящих детей, работу и соседей...
   - Раз это твой сон, то и выдумывай.
   - Он слишком далек от меня и не подвластен мне. Как кракен, дремлющий в бездне и, лежа на сокровищах затонувших кораблей, мечтающий о всем золоте мира.
   - Значит ты никогда и ничего не терял. Тебе лишь привиделись воображаемые потери, раз ты имел возможность сбежать на эту проклятую луну! Ты - эгоист. Абсолют, растворенный в бредовом мире, пускающий сопли по мелочам. Тебя следует накормить самой черной и ядовитой депрессией, чтобы... чтобы...
   Почему-то это казалось библиотекой. Рука продолжала сжимать колено, сминая ткань брюк, тело одеревенело от неудобной позы, а глаза вяло вырывали из простора светлых коридоров и комнат за большими стеклами с поднятыми жалюзи невразумительные мазки, пытаясь составить невразумительную мозаику из остатков сна и реальности. Она отказывалась собираться, мешали лишние детали и сожаление о забытом видении на обратной стороне век. Кино и мечтания иссякли. Лишь протягивались коридорные полки, уставленные толстыми книгами с неразличимыми названиями, в проемах висели невзрачные акварельки и это как-то не увязывалось с образом столь серьезного заведения.
   Сандра сидела в соседнем кресле с толстой кожаной папкой на коленях. Пальцы обхватывали край тисненной кожи и поэтому не удавалось рассмотреть сегодняшний цвет ее ногтей. Впрочем, она была спокойна. Загадочно спокойна. Льдисто. От нее веяло прохладой, как от хорошего кондиционера. Возможно предстоят долгие и нудные объяснения и уже виделось раскаленная физиономия какого-нибудь клерка или, даже, самого Парвулеско, требующего правды, только правды и ничего, кроме правды. И лишь агент по имени надежда будет мрачно молчать.
   Уроды, напротив, растерянными себя не чувствовали. Даже близость к зарешеченным окнам не особо их расстраивала или пугала.
   - А мне здесь нравится, - заявил паршивец с самой верхней полки. - Полицейский участок представал мне в ином свете.
   - Прогресс, - выдохнул старик порцию дыма. - Права человека. Феминизм. Каждому оператору по собственной вещи. То ли еще будет. Куда катится эта страна?
   - Больше офисов - светлых и крупных! - хлопнул паршивец в ладоши. - Интересно было бы навестить какого-нибудь коллегу для обмена передовым опытом, так сказать.
   Старик мрачно кивнул:
   - Навести, навести. Только учти, что нет хуже объезженной лошадки с пистолетом. Ее укрощаешь, укрощаешь, а затем приходится мозги с пиджака вытирать... И ладно, если это еще ее собственные мозги, а не серое вещество ее коллег, которых она перестреляла в светлом офисе... Иди, иди! Туда, прямо по коридору. Может быть и найдешь кого-нибудь с хорошим крючком.
   Жуткий кашель прервал излияние желчи. Старик переломился, испуская из просмоленных легких страшный лай и клекот. Сигаретка выпала из судорожно разжатых пальцев, а к полу потянулась тонкая струйка мутной слизи. Маленький паршивец с любопытством наблюдал за стариковскими мучениями. Дрожащей рукой в кармане утепленного плаща был нащупан платок, извлечен и прижат к распущенному, обвисшему рту. Кашель затихал - некто невидимый микшировал звук, оставляя только неясное изображение. Наконец паршивец обеспокоился, поддержал старика за локоть и помог получше устроиться.
   - Слишком долго работаю с вещами, - с внезапной ненавистью, насколько это позволяли сделать больные легкие, просипел старик. - Слишком долго и слишком много... Почетный оператор безумного фронта. Ветеран...
   - Это какая-то ошибка, - со страхом пробормотал паршивец. - Все пройдет. Ты, наверное, пепел вдохнул. Сколько раз тебе говорил - не кури такой гадости!
   Старик отстранил беспокойно ощупывающие его руки паршивца, вытащил очередную гадость и запалил. На этот раз затяжка произвела на него более благотворное влияние.
   - Чем дольше работаешь с людьми, тем больше очеловечиваешься, - сказал он. - Это тебе любая собака, кошка и плюшевый мишка подтвердит. Что-то есть в них такое... Заразное.
   - Но ведь инструкции...
   - Инструкции, - передразнил старик писклявый, расстроенный голосок. - Инструкции. К черту инструкции! Какие здесь могут быть инструкции, если постоянно нужно находиться на расстоянии руки даже от самой смирной кобылки? Дышать с ней одним воздухом, опекать ее, следить, оберегать от мозгового рассола, долбить решетки и судиться с конкурентами! Поживи с мое, поработай с сотнями вещей и тогда начнешь чувствовать то же самое. Как будто это не ты, а тебе самому выдолбили решетку, а заодно - легкие и почки.
   Жалобы старика паршивцу очень не понравились. Он предпочитал язвительность, стариковский напор и неуклюжие попытки обойти коллегу по каким-нибудь мелочам (строго в рамках законодательства!), а не подобное желеобразное состояние, взывающее скорее к обычным человеческим чувствам, о которых паршивец имел весьма отдаленное и нелестное представление.
   - Все будет хорошо, - пролепетал он подцепленную из какого-то фильма фразу. - Все будет просто отлично...
   Старик раздраженно отмахнулся.
   - Ну вот, - сказал Парвулеско, - все те же и все там же.
   Кабинет шерифа вовсе не был новомодным демократическим образованием в форме большого аквариума и единственной роскошью в виде относительной тишины. А представлял он из себя отдельное помещение с видом на университет, упакованное в медовые деревянные панели, устланное невозможно мягким ковром с индейским орнаментом, подпирающим массивный стол самого шерифа и длинный отросток с рядами кресел - для посетителей. На пластиковой поверхности стола виднелись неряшливые царапины, небрежно заставленные канцелярскими наборами, еще не освобожденными от маток фабричных упаковок. Поясного портрета губернатора нигде не было видно и его место пока занимали разноцветные строгие плашки невразумительных дипломов. Из распахнутого сейфа торчало три приклада массивных винтовок, а кондиционер уже втягивал в ноздри остатки порохового дыма.
   Сам Парвулеско раскачивался в кресле и перекидывал из руки в руку искореженные кусочки металла.
   - Хороший кабинет. Но мы здесь еще не были.
   - Я имею в виду - не в тюрьме, - миролюбиво пояснил шериф.
   Сандра молчала.
   - Я ознакомился с вашим... э-э-э... отчетом, - Парвулеско кивнул в сторону своего идеально чистого стола, - и он меня не удовлетворил. Слишком много неясностей. Недоговоренностей. Бессмыслицы. На лавры Фокса и Малдера вы, конечно, пока не претендуете, но клиническая картина вырисовывается бесперспективная.
   Сандра продолжала молчать. Хотя ее пальцы слегка постукивали по папке и зеленоватые пятна микроскопического солнца скакали по ногтям.
   - Это сказано не в порядке... укора или критики, - продолжил шериф, не дождавшись протестов, возражений и угроз пожаловаться в окружной суд. - Я очень ценю наши доверительные отношения и настаиваю на их продолжении.
   Пальчик Сандры соскользнул с тиснения папки и провел по ближайшей царапине - язычок змеи, ощупывающий незнакомую территорию. Розовая подушечка слегка примялась под пластинкой отлакированного ногтя, вобрала белизну, оттеснив повыше красную кайму.
   - Вот, - бурчал Парвулеско, опять не дождавшись вразумительной реакции от собеседников, - вот читаю... Где? А... "Туман рассеялся и мы увидели, что все поле покрыто человеческими телами". Мертвыми?
   - Спящими, - вынужден пояснить я. Мизинчик все также неторопливо исследует выщерблены стола.
   Шериф пристально смотрит на меня, но с обратной стороны луны такой взгляд не означает ничего - ни раздражения, ни удивления, ни беспокойства. Так, телодвижение без последствий.
   - Вы в своем уме? - пожалуй он даже не рассердился. Вопрос относится к разряду дежурных. Презумпция нормальности, требующая формального согласия собеседуемого.
   - Это имеет какое-то значение? - продолжаю вяло отбиваться.
   - Огромное. Либо я сажаю вас в психиатрическую клинику, либо в тюрьму за дачу заведомо ложных показаний, - Парвулеско выбрасывает стальные комочки на стол как игральные кости и грустно добавляет:
   - Я не пугаю и не угрожаю. Я лишь констатирую факты. Этот город всех сводит с ума... Может быть, с помидорами что-то? Все чего-то видят, все что-то чувствуют... Количество жутких преступлений множится, но потом оказывается, к счастью или нет, что они существовали только в воображении законопослушных граждан. Все развеивается как дым, обращается в прах. Или вот случай из разряда забавных. Способный и уважаемый коммерсант оставляет работу в возрасте тридцати трех лет. Через несколько дней после этого он крадет у своего соседа бумажник, часы и плащ. На следующий день он покупает мотоцикл за 860 монет и платит за него банкнотой в тысячу монет. У него оказывается несколько таких банкнот. Тут обнаруживается, что он не умеет водить мотоцикл и ему приходится толкать его перед собой. Еще через день он отдает свой мотоцикл в починку в каком-то захолустье. Все это время он говорит окружающим, что убил свою жену и теперь направляется в город, где практикует врач. Между тем его неумение водить мотоцикл становится очевидным, и фирма, занимающаяся ремонтом, убеждает его вернуться в город поездом; мотоцикл обещают выслать вслед за ним. Спустя несколько дней мотоцикл возвращается обратно: "адресат неизвестен". Между тем, остановившись в гостинице, наш бывший коммерсант совершает несколько краж. Какую-то краденую обувь он продает сапожнику за три монеты. Он представляется редактором окружной земельной газеты и рассказывает о своем желании уехать заграницу. Он покупает три пары носков и фотоаппарат, но вечером его задерживают. И знаете, что самое забавное?