- Мне кажется, - продолжил профессор Эй, дождавшись пока оппоненты усядутся на свои места, - мне кажется, что я могу предложить в некоторой степени... э-э-э... компромиссный вариант разрешения имеющего место спора.
   - А надо ли это? - зевнул Кювье. - Со спорами как-то интереснее жить. Что есть наука? Нескончаемый спор и мордобитие оппонентов, прошу прощения за моветон.
   - Я сам помню, как здорово дрался со своим оппонентом, - мечтательно сказал Геккель. - Мне чуть не закатили "черные шары" на защите из-за этого осла... Пришлось проучить его.
   - И каким же образом? - спросил Вернике.
   - Материалистическим, коллега, материалистическим!
   - Кулаками? - уточнил внезапно заинтересовавшийся травести.
   - Именно! И, как оказалось, стал основателем очень полезной в нашем университете традиции - каждый спорный, ложный или придуманный аргумент у нас вознаграждался хорошей взбучкой! Поверьте, ничто так не способствует отысканию научной истины, как хороший удар в глаз!
   - Хм, любопытно, любопытно, - сказал Кречмер и покосился на профессора Эя.
   - И вы знаете, коллега, - успокаивающе сказал Геккель, - дело даже не в том, сумеете ли вы, как выражаются мои студенты, "настучать по репе" оппоненту. Не вы, так кто-нибудь другой сделает это. Дело в принципе, в самой необходимости отвечать за свои слова - напечатанные или сказанные. Людям вообще стало безразлично, что говорить и что слышать...
   - Я могу продолжать? - вопросил профессор Эй.
   Председательствующий призвал всех к вниманию стуком молоточка:
   - Коллега, коллеги, прошу высказываться по существу дела!
   Лафотер поднял молоток:
   - У меня есть вопрос к уважаемому профессору Эю.
   - Да, коллега, я слушаю.
   - Все, что вы сказали о, если можно так выразиться, бредовой составляющей личности пациента, конечно, очень интересно, хотя я, именно я, может быть другие коллеги будут иного мнения, не услышал пока ничего нового, выходящего за рамки банальной клинической картины. Еще раз прошу прощения, если я чего-то недопонял или недослышал, так как дискуссии на местах звучали подчас более живо и интереснее... Да, так вот, я предлагаю, прежде всего, внести ясность. Опыт деперсонализации исключительно интересен и нетривиален сам по себе, но здесь порой совершают очень серьезную ошибку, когда относят его именно к патологии шизофренической личности. Причем эта ошибка настолько распространена, что я бы осмелился попозже, в наше следующее собрание, сделать особый доклад, если не будет возражений со стороны уважаемых коллег, именно о печальных практических последствиях отнесения бредовых переживаний к интересующему нас нозологическому комплексу.
   Председательствующий посмотрел на профессора Эя и тот кивнул:
   - Я думаю, что это будет полезно, хотя пока не понимаю...
   - Я сформулирую это жестче, - успокоил Лафотер. - Деперсонализация не образует особого симптома demencia praecox, так как встречается еще гораздо чаще при острых бредовых психозах. Уверен, что для уважаемых коллег это общеизвестная и тривиальная истина. Если же мы утверждаем и настаиваем на нашем диагнозе, то вернее и точнее вести речь о дезорганизации психического существа, о Блелеровском Spaltung, если позволите. Поэтому мой вопрос направлен, так сказать, в корень интересующего нас случая, а именно - остался ли испытуемый самим собой?
   - Остался ли испытуемый самим собой? - переспросил профессор Эй, забыв отогнать особо любопытную рыбку и она незаметно проскользнула ему в рот.
   - Ну конечно, - усмехнулся Лафотер. - Быть действительно собой как раз и означает уже не быть больным, страдающим шизофренией. Ведь в противном случае существование человека уже не является существованием личности. Я опять же сползаю в область тривиальности, но не вредно и напомнить, что при этом больной располагает собой лишь в отдельных гранях и каждая из них соответствует образу, "маске", некоторой части личности. То он чувствует, живет и разговаривает, будто ребенок; то ведет себя как узник или старик; пишет как математик; одевается как... ну, я не знаю, как индус, например. Последовательно и одновременно бродяга и вельможа, употребляющий без разбора личные местоимения - "мы" вместо "я", "он" вместо "я", "ты" вместо "я"... Что еще? Наверное, еще удивление от того, что у него есть имя, ведь его идентичность растворяется в разнообразии не связанных между собой образов, воспоминаний, мыслей, фантазий, чувств. Для него любая книга, любой образ лишь повод к проекции интрапсихического разрыва на концепцию мира, на отношения между людьми, на себя самого.
   - Я прекрасно понял, что вы имеете в виду, уважаемый коллега, - сухо сказал профессор Эй.
   - Я извиняюсь еще раз за нудную лекцию, - развел руками Лафотер.
   - Это было полезно, уважаемый коллега, - веско сказал Председательствующий и профессор Эй поежился. - Мы всегда должны зреть в корень проблемы, что сбережет нам и время, и репутацию.
   - Так как насчет Spaltung, - рассеяно поинтересовался Кречмер, пытаясь поймать в металлической зеркальце медленно поджариваемого профессора Эя. - Или об этом говорить пока еще рано?
   - Как рано? - вскинулся травести. - Как рано?! Об этом только и надо говорить! Подумаешь - бред! Послушали бы вы тот бред, который несут на экзаменах нерадивые студенты! Так что, теперь в общежитиях филиалы клиник открывать?
   - Не горячитесь, - добродушно пробурчал Кювье. - Я уверен, что сейчас все объяснится. Тем более в бумагах я что-то такое видел... А, вот же... Читаю: "Личность больного полностью раскладывается в воображаемых фантазмах, которые выступают архетипами человечества, это мир мифологический, где собраны все мифы всех эпох. Для наполнения этого вымышленного мира привлекаются космические события..." Вы слышите? Космические! А вот еще... Да, "объективный мир перестает там существовать и при этом невозможном "Dasein" подменяется странной сетью искусственных значений, мистических связей, загадочных сил, космических, теллурических или астральных событий... Все подвержено капризу и непредсказуемо". Это ведь ваши слова, уважаемый коллега?
   - Мои, - вздохнул профессор Эй. - Но сказанные по другому поводу.
   - Почему по другому? А... Моя ошибка... А я-то удивляюсь, почему отчет такой толстый! Ха! Простите, коллега, простите.
   - Кстати, о диагнозах, - постучал молоточком Бейль, распугивая яркую морскую фауну, притаившуюся в механизме зеркала и разбросанных бумагах. - Был у меня совершенно фантастический случай... Хотя я, может быть, не совсем в тему?
   Председательствующий расслаблено мазнул рукой:
   - Ваши примеры, уважаемый коллега, как мы знаем, всегда бывают в тему. И поучительны. Думаю, что пока уважаемый профессор Эй соберется с мыслями, мы можем себе позволить выслушать вас. Ведь так?
   Профессор Эй кивнул.
   - Вот видите, уважаемые коллеги, докладчик не будет возражать.
   - Так вот, уважаемые коллеги, пару недель попадает ко мне в лабораторию некий клиент с достаточно очевидной симптоматикой... Хотя надо сказать, что в это время меня не было и на беседу он попал к моему аспиранту. Парень тот толковый, выясняет в чем дело, хотя из комментариев нашей доблестной полиции и так все понятно - утверждается, что соседи этого гражданина пытаются его выжить из дома, для чего пробили в потолке его квартиры дырку и травят несчастного таинственными излучениями. Случай классический, но моего аспиранта настораживает несколько смазанная клиническая симптоматика. Хотя, наверное, другой специалист, не слишком сомневаясь, отправил бы пациента дальше по нашим инстанциям. Мой аспирант идет к палатному врачу. Диагноз тот же, клинической картины нет! Пациент выдает прямым текстом, что у него в потолке дыра, что его травят излучениями, а в остальном - вполне нормальный, хотя и перевозбужденный, тип. Никто ничего понять не может, надо выпускать человека, но случай уж слишком странный. Если подтвердится его валидность, то тут не одной диссертацией попахивает. Прошу прощения у коллег, но вероятно такие мысли пришли бы и каждому из нас. Не в диссертациях и ни в славе дело, а в Ее Величестве Науке. Что только не встретишь на ее пажитях!
   - Так в чем дело оказалось? - не выдержал травести умело взятой паузы.
   - Дело? Ах, дело, - очнулся от размышлений Бейль. - Возвращаюсь я с конгресса, мне докладывают обстоятельства дела, я беседую с потенциальным пациентом и тоже убеждаюсь в его полной адекватности. Хорошо, говорю, раз такой случай, то звоните в полицию, берите машину и поедемте к клиенту домой разбираться. Вот. Приезжаем. Входим. И знаете, что мы видим?
   - Дыру в потолке, - предположил Вернике.
   - В точку, уважаемый коллега, в самую точку! В потолке дыра, в дыре установлены две микроволновые печи с оторванными дверцами. Все как и описывал человек. Полиция в шоке, мои студиозусы в экстазе, а меня смех разбирает. Оказывается, его соседи таким образом боролись с инопланетным монстром, который, по их мнению, и поселился этажом ниже. Проглотил, понимаешь ли, их милого соседа, принял его облик, по ночам воет, воняет, вещи в доме пропадать стали, кто-то собак не досчитался. Короче говоря, вместо одного пациента, мы наткнулись на классический случай группового помешательства. Любопытная, я вам доложу, коллеги, семейка!
   - А микроволновки были включены? - спросил Кречмер.
   - Микроволновки? - прервал свой смех Бейль. - Какие микроволновки?
   - В потолке, - пояснил Кречмер.
   Бейль достал платок и вытер слезы:
   - Да, кажется были... Они их ненадолго включали. Представляете какие счета за электричество они получали? А почему вас это интересует, уважаемый коллега?
   - История уж больно занятная, - сказал Кречмер. - Хотелось выяснить подробности и сравнить...
   - С чем сравнить?
   - Дело в том, уважаемый коллега, что у меня уже есть данные по трем подтвержденным случаям. Еще два - в процессе проверки...
   - А нельзя ли поподробнее, уважаемый коллега? - всплеснул ладонями травести. - Я чувствую здесь жуткую тайну!
   - Никакой тайны нет, - развел руками Кречмер. - Я пока собираю материал и до официальной публикации еще не близко, но в качестве некоторого предварительного мнения... Может быть. Описанный нашим уважаемым коллегой профессором Бейлем случай не является единичным. Скорее это целая цепочка аналогичных случаев, охватывающая совершенно различные семьи в разных районах города. Описания слегка варьируются, но в целом сводятся к тому, что этажом ниже милый сосед превращается в нечто совершенно нетерпимое и начинает выживать их с помощью излучения, передаваемого по телефонному проводу...
   - Точно! - воскликнул Бейль. - По телефонному проводу! Я забыл об этом сказать.
   - Однако, - вздохнул Геккель.
   - Вы в это верите? - тихо спросил травести.
   - Разве в нашей профессии можно кому-нибудь верить? - переспросил Геккель. - Я всегда держу про запас хороший холодильник, набитый скептицизмом.
   - Но выводу можно сделать любопытные, - сказал травести.
   - Это - к мэру, - махнул рукой Геккель. - Он у нас специалист по нетривиальным выводам.
   - Я склоняюсь к мысли, что мы имеем дело с некоторой формой эпидемии... Весьма специфической эпидемии, конечно, - сказал Кречмер. - Не спрашивайте меня, что или кто является ее переносчиком. Я не знаю. Пока не знаю.
   Волшебники продолжали творить свои угрюмые чудеса, а вода поднималась все выше и выше. На самом деле это казалось падением. Утомительным, долгим падением сквозь нескончаемую белизну вырожденной звезды, сквозь снежную бурю спорящих фигур в обществе торопливых рыб. Гравитация цепко сжимала прикованное, распятое на высоте тело, задевала острыми когтями ветхую кожу, электролизуя реальность. О, это чудо образов! Голод чутко отзывался на любое движение, порождая запах, фактуру и видения. Целый сонм перепутанных видений. И среди них - самый вычурный и жуткий солипсизм, где нет ничего, кроме нелепой фигуры, трясущейся от холода и подтягивающей под себя крупные ступни с двумя громадными пальцами, уставившейся сквозь розовые очки на очередное собрание торжествующих букв. Главное - правильно расшифровать заговор бытия и небытия, выдернуть нить комплота из кошмарной ночи, рассыпать кубики и сделать еще одну безнадежную попытку.
   Вода не может быть такой зеленой. Слишком много дурной зелени.
   - Я боролся с болезнью. Я думал о возможной защите от нее. Мне было очевидно, что она укоренилась не во мне, не в жалкой пустыне черепа, где недостаточно влаги и на жалкий саксаул... Она - во вне. Она и есть экзистенция. Вы видите лишь жалкие попытки, обсиженную верхушку айсберга, банальность отвлекающих маневров, выдающих неопытность ныряльщиков психической реальности. Мы обречены на такой шаг, вы же приговорены к непониманию. Как это казалось забавным! Дразнить голоса! Менять ритм своих шагов! Творить все новые и новые заклятья, сбивающие с толку тех, кто преследовал тебя. Затем приходит очередь самоконтроля - касание ледяной, льдистой воды, погружение в настоящий шторм сознания... Еще одна бессмысленность! Потому что мы - это вы. Нас разбили на тысячи осколков, но каждый осколок готов воспроизводить все ту же выцветшую голограмму реальности... Нельзя склеить вазу и выдавать ее за целую. И вот с каждым днем я понимал свое положение все хуже и хуже, с каждым днем я совершал все больше и больше ошибок, потому что я пытался жить, я пытался действовать, я думал "Я", хотя никакого "Я" уже не существовало и никогда не существовало. Да, мы разбились, но мы и получили подлинную свободу. Все это торжество наведенных големов, лживых чар прошло, проскочило сквозь исчезнувшее окно и лишь наши страхи, попытки остановить океан порождали то трепыхание, которое вы и называете болезнью. Агония. Агония - ее имя.
   Они молчали и слушали. Их рты отвисали и целые косячки рыбешек устраивались в дебрях кораллов вставных челюстей. Они были профанами, жалкими любителями, которые плещутся у берега и боятся акул. Они видят камни и думают, что весь океан - это только свет, купающийся в воде. Нужно рассказать, где искать подлинный свет... Запястья распухли, размокли, наплыли багровыми складками на проклятый металл, как будто пытаясь его поглотить, растворить, взметнуться к свободе, которой нет.
   - В начале вы чувствуете жуткое изменение, произошедшее с миром. Что-то случилось. Сдвинулось. Исчезло. Крохотная, но такая важная деталь, дарующая вам безопасность. Вы сами с собой, ничто не сдерживает взрыва, лишь проклятый адреналин впрыскивается тупым телом в превращенную кровь. Страх - только мнение. В нем нет ни грана переживания, ни грана подлинности, только наведенная тоска приклеенной маски, которая не хочет отдираться от лица... Маска. Их много. Нас обвиняют в расщеплении, но еще большей расщепленностью обладаете вы. Вы как опилки разлетаетесь в стороны под визг безжалостной пилы правил и необходимости, добропорядочности и моральности, ума и страха. Бесформенные, мягкие, одинаковые опилки, которые уже ни за что не поджечь подлинной страсти жизни. Вы думали, что все безнаказано? Что даже болезнь неразборчива в средствах?
   Голос гремит и бурлит, разгоняет волны, освобождая мокрое дно шагающим колоннам. Они двигаются ко мне, мое спасение, но я могу не успеть. Я хочу успеть. Сказать, влить в уши настоящих безумцев всю философию и всю мистику Spaltung. Сладкое чувство мщения. Слабость. Легкая слабость перед наплывом силы.
   - Для нас все там ново. Там нет привычных людей и связей, там нет работы и нет развлечений. Там только безвоздушное пространство ледяной пустыни обратной стороны луны. Там нужен характер и стойкость, потому что они и определяют, что сделает из вас болезнь! Раздавит, расплющит по полу психбольницы во тьме беспробудного сна, или позволит осознать нечто, осознать и постичь болезнь... Я постиг болезнь. Вы думаете, что самое трудное догадаться, что ты болен? Что в тебе произошло такое превращение, волей которых ты уже не добропорядочный член общества? Глупцы! Напыщенные глупцы! Вы говорите в своей слепоте, что слон - это веревка, вы верите, что познание боли находится в ваших руках, и что вы единственные проводники в паноптикуме видений! Вот ты, именно ты, что скажешь Высокому ареопагу? Выходи смелей, раз они требуют суда!
   Шевелится блестящая чешуя лат и благородный Жерар де Нерваль выступает вперед, держась руками за эфесы своих мечей:
   - Я хочу попытаться донести до вас, благородные судьи, мои впечатления от длительной болезни, протекавшей в таинственных глубинах моего духа. Я не знаю, почему я использую выражение "болезнь", ведь я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Иногда мне казалось, что мои силы и способности удвоились. Я ощущал, что знаю и понимаю все на свете, и бесконечно наслаждался собственным воображением. Нужно ли сожалеть об утрате всего этого, когда заново обретаешь свой так называемый разум?
   Но, может быть, благородство и запутанность стиля не в чести у Высокого ареопага? Они подозрительно скосили глаза, их распухшие тела шевелятся в причудливом узоре морских течений, они желают истин из глубин жизни. Что ж, тогда твоя очередь, человек, скажи: болен ли ты?
   - Мне нечего об этом сказать, - трет ладонями поросшие металлической стружкой щеки простая личность (хотя в личности ли тут дело!). - Я натыкаюсь на железный занавес - неверие. С точки зрения мира это бред. Мир хочет реальности. Я ничего не могу доказать. Я держу это в себе - иначе меня сгноили бы в больнице.
   - Я имею на это право! - не выдерживает кто-то в толпе. - Ведь я безумен!
   Его толкают локтями и зажимают рот. Выскочка. Здесь все безумны, потому что все нормальны.
   Председательствующий колотит молотком по камбале и брызги чернил разлетаются из корчащейся рыбьей тушки:
   - Я призываю вас к порядку, уважаемые коллеги, я еще раз призываю вас к порядку! Здесь не место для профанации!
   - Не верьте ему! - вторит взволнованный профессор Эй. - Не верьте! Он только выглядит человеком, но в нем уже нет ничего от человека! Его вывернули наизнанку, его глаза и рот смотрят внутрь и все, что он говорит, касается только его! Прошу Высокий ареопаг не принимать во внимание эти аутистические бредни! Он изменен с ног до головы, он готов вытащить на поверхность самые глубины своего естества. Это потрясение, только так и нужно понимать - ПОТРЯСЕНИЕ. Реальность оказалась лишь сборищем фантазмов, а сознательное - бессознательным.
   - Ну, я бы не стал кидаться такими обвинениями, - доверительно говорит травести. - Ни один суд присяжных в жизни не видел бессознательного, даже на приеме у психоаналитика.
   - Вы правы, коллега, - потирает руки Вернике. - Ой, как вы правы. Пора прекращать балаган и браться за дело! Все в народ, на койки и под инъекции! Ведь в этом есть разумное зерно.
   Бейль откашливается от рыбок:
   - Лично я всегда подозревал, что те категории, которые мы используем для классификации и постижения нашего материала, не затрагивают глубинных основ человеческого. Мы барахтаемся на поверхности, вытаскиваем и изучаем всякий хлам, отбросы, отторгнутые этими глубинами и не понимаем, что существует первичный источник, чистый и неиссякаемый, не подверженный никакой порче, благодаря которому человек и сохраняет известную долю свободы от всего того, что с ним происходит. В этом пункте я склонен покритиковать нашего уважаемого коллегу (Кречмер добродушно машет рукой), но... Пол, раса, возраст, болезнь, все что угодно есть в каком-то смысле сам человек, но ведь этим он не исчерпывается?
   - Надеюсь, - усмехнулся Кювье, - Мы уже сотню лет черпаем из этого источника, а дна действительно не видно. Иначе пришлось бы переквалифицироваться в паталогоанатомов. Модус человеческого лежит в иной плоскости, чем любое наше знание. Мы пытаемся делать операции над зеркальными изображениями и еще удивляемся, почему скальпель не берет стеклянную поверхность! А ведь это может быть чем угодно, некая целостность, таинственно вырастающая из того, что было дано, понято, сотворено, и нам не под силу наблюдать за ней. Это может быть отказ или самоограничение, любовь к собственным основам или ненависть к ним, методическая, формирующая самодисциплина, или такой модус внутреннего поведения, при котором человек приходит, возвращается к самому себе через свои поступки.
   Председательствующий хмурится, обтирает молоток салфеткой, но прервать дискуссию не решается. Профессор Эй возвращается на свое место, неуверенно бредет среди зарослей кораллов, пинает крупные актинии и щурится, пытаясь разглядеть недоступное ему дно. Мы смотрим свысока на его ступни, нам хочется пощекотать испачканные пятки, но профессора жалко.
   - Каково будет решение Высокого ареопага? - Председательствующий обводит взглядом белые фигуры. - Кто-нибудь готов сформулировать общее мнение?
   Лафотер и Геккель обмениваются записочками. Травести заглядывает в бумажку и кивает. Кречмер отмалчивается и демонстративно запихивает бумаги в портфель с надписью "Второй Олимпийский съезд психопатологов".
   Наконец поднимается Кювье, отхаркивается, отплевывается, прочищает нос в громадный платок:
   - Думаю, что выражу наше общее мнение... или, по крайней мере, мнение квалифицированного большинства, что сегодняшняя дискуссия прошла в духе принципиальных научных положений, установок и аксиом. Все наши споры, разногласия отражают не столько собственные пристрастия, сколько чудовищную сложность того предмета, которому мы посвятили так много сил, энергии, лет, черт возьми! Может быть кому-то и кажется, что мы идем и тащим воз науки в разные стороны, но мы просто раздвигаем круг знаний сразу во все стороны, чтобы ни одна точка, ни один аспект не ускользнули от нашего внимания. Но при этом не следует забывать, - Кювье поднял указательный палец, - да, не следует забывать, что движемся все мы из одной, вечной и неподвижной точки - самого человека. Таков парадокс - чтобы познать себя, нам нужно идти совсем в другую сторону. Человек остается позади, за нашими спинами, вне поля нашего зрения и мы должны признать возможность, позвольте цитату, мы должны признать возможность - пусть редкую - в высшей степени осмысленного поведения, обусловленного превратностями биографии человека и выраженного в том, что поначалу могло бы восприниматься как проявление болезни, расколотости личности; это все, что можно высказать на языке нашей науки, и здесь наша способность к познанию достигает своего предела. Я сказал.
   Начинался шторм.
 
    27 октября
    Клиника
 
   После полуночи голоса стихли. Их сменили тихие шаги, осторожные, с замиранием, на цыпочках, что, впрочем, не мешало им отдаваться в наполненной ртутью голове тяжелыми плесками и могучими волнами. Затем шаги отдалились, ушли за горизонт, но мир продолжал сминаться под тяжестью свинцового черепа, который только и мог противостоять давлению металлической жидкости, в конце концов нашедшей незаметное отверстие и просачивающейся по капле за каплей в горло, желудок и легкие. Опавшая кожа наполнялась медитативными, похмельными испарениями, раздувалась как воздушный шар, который рвался не в стратосферу, подгоняемый веселым, огненным духом водорода, а опускался в плотные пространства преисподней больного разума, где изрезанные в клочья демонами мозгового рассола тени взывали к ясности.
   Теперь в коридоре бегали. Сначала быстро, выбивая из протертого линолеума резвое стокатто ритма, переголосицу босой и обутой ноги с добавлением непонятного шуршания и вздохов. Забег начинался около левого уха, врывался в ртутное море стремительным ветерком, проносился на зеркальным пеплом, прокатывался по упругой поверхности, вбирал яд и боль, отчего на переносице бегун выдыхался, резко сбрасывал темп и дальше плелся, сопровождая тяжелое дыхание всхлипами, шарканьем и, даже, странными падениями. К финишу за правым ухом подходило нечто иное - громыхающее, скрипящее, сипящее, бурчащее нечто неразборчивое. Пауза. Тишина, за время которой неведомая и таинственно беззвучная сила переносила бегуна на исходную позицию, и все начиналось опять.
   Но и это не было окончательной подложкой ночи. За явным шелестом занавесок, шумом воды в трубах, звоном посуды и ревом стиральных машин, в складках и промежутках власти вещей прятались бесцветные тли кошмаров, плача, смеха, бессмысленных разговоров со стенами, напевы и камлания, призывающие духов иных миров разделить пересохшее одиночество. К ним не стоило прислушиваться. Они лопались от малейшего шевеления и пропитывали простыню противными липкими пятнами. Можно было лишь надеяться, что забравшись на лицо, протиснувшись в слуховые отверстия, они найдут свою смерть в ядовитом металле страшной медитации.
   Но наполнителем и истинным перводвигателем вселенной безумия был ОН. ОН. Его Величество МОЗГОВОЙ РАССОЛ. Только так и никак иначе. Бессмысленный суррогат для суррогата смысла. Он был везде. Он пропитывал все тонкой пылью, тонким телом, тонкой аурой. Он имел много обличий, имел множество имен и никто не мог гарантировать, что настоящее его имя не принадлежит казалось бы безобидным вещам. Воздуху, например. Он был всемогущ и кипел миражами самых неожиданных возможностей. О нем никто не рассказывал и никто не говорил. Этот архетип приходил такой вот ночью и сам нашептывал самые отвратительные свои предания. Никто и ничто не могло избегнуть его корявых лап и даже сами служители непонятного культа находились под его очарованием. Ты еще услышишь, как на самое безобидное твое движение они провозгласят: "ВИНОВЕН!!!" и принесут в мою честь очередную пользу... Что это будет? Ломка? Кататония? Слюноистечение? Возбуждение? Все что угодно, все что я захочу сделать с твоей решеткой. Ты уже боишься? Не бойся! Никакой страх не сравнится с тем подлинным ужасом, когда мы сольемся с тобой в экстазе...