Савеличев Михаил. Меланхолия

Савеличев Михаил Валерьевич
Меланхолия

   ...есть души очень хрупкие, они могут быть разбиты окружающим миром. И Бог спускает между такой душой и миром пелену или безумия, или какого-то частичного отчуждения и непонимания, пока эта душа не созреет. Она может и вовсе не созреть на этой земле, но она будет созревать в тишине этого, так называемого, безумия, этой отлученности от окружающего мира и вступит в вечность зрелой, созревшей. А иногда бывает, что эта пелена снимается. И вдруг оказывается, что за этой пеленой происходит нечто ведомое только Богу и самому человеку, и во что никакая человеческая сила не должна вмешиваться.
   св. Иоанн Кронштадтский
 
    15 октября
    Похороны мэра
 
   Если стоять на обочине дороги, просительно задрав большой палец вслед проезжающим машинам, то рано или поздно похоронная процессия провезет мимо труп твоего злейшего врага. Словно в ожидании такого знаменательного события черный язык шоссе, отмеченный блестящими, слюнявыми пятнами разгорающейся жары и обложенный по сторонам плотными, бурыми деснами осеннего леса, опустел, обезлюдел. Железная щетка ветра прошлась вдоль дороги, разгребая накопившиеся завалы испарений и очищая перспективу отточенной иглы, воткнутой в далекий город. Я поежился, собрался сунуть руки в карманы плаща, приготовившись к очередной нудной осаде мелкого и противного дождя, но маленький паршивец предупредил:
   - Сейчас будет машина.
   Я оглянулся и спросил:
   - Может быть, кто-нибудь из вас тогда постоит?
   Они уже вылезли из "Исследователя", который неуклюже накренился на левый бок тоскливым дредноутом, и чьи задние фары сквозь наслоения пыли и грязи виновато подмигивали в молчаливом согласии: "Вот ведь, незадча какая, не довез, подвернул колесико, потерял искру". Действительно, незадача - мощная лонжеронная рама, способная (по инструкции) держать любые удары, под капотом - "Тритон", V-образное чудо восьмицилиндровых бензиновых двигателей на 5,4 литра горючей смеси, четырехступенчатая автоматическая коробка передач с "овердрайвом", спереди - "торсионы", сзади - пружины и неразрезной мост, электронное управление креном кузова, обязательное "приседание" при открытой двери и прочие удовольствия сухопутной дредноутовой жизни, которые никак не повлияли на ожидаемый результат заведомо неудачного путешествия. Старик, как всегда, запалил свою самую вонючую сигарету, специально припасенную для подобных случаев, а маленький паршивец забрался на еще теплый капот, качал ногами и был, кажется, доволен.
   - Они тебя-то не хотят подбирать, а ты хочешь, чтобы они тормозили перед продуктами твоего шизофренического бреда? - осведомился паршивец.
   - В этом есть разумное зерно, - согласился старик и бросил спичку в лужу, где черно-белый крючок, смахивающий на исхудавшую личинку, сразу же пошел ко дну - беззвучно и бесследно. - А ведь я предлагал воспользоваться "Гончими Псами"...
   Тут даже мальчишка болезненно скривился.
   - Опять ты об этом! Укачивает меня в автобусе. Понял? Укачивает!
   - Оператора не может укачивать, - огрызнулся старик, в раздражении готовясь отправить в похоронную лужу и сигарету, но вовремя одумался и вцепился в фильтр зубами, изъеденными никотином. - По определению.
   - Ну вот, - всплеснул руками паршивец, - ты еще скажи, что нас нет!
   - Ну, ты, вещь, утихомирь это... это... - запнулся старик, подбирая слово пообиднее или ожидая от меня подсказки, - это про-из-ве-де-ние!
   Так и выдал - "про-из-ве-де-ние" - по слогам, ядовито выговаривая рычащие и звенящие согласные даже там, где их не было. Но мальчишку разозлило не это. Плевать ему было на всякие произведения.
   - Как ты сказал? Как ты сказал? Ну-ка, повтори еще раз это грязное словцо, старый козел! Нет, ты слышал? Ты слышал? - уже ко мне, как к высшей инстанции того мира, которую вещи только и называют реальностью. - Ты слышал? Что? Будешь продолжать вот так стоять, как распоследняя лошадь с выдолбленной решеткой? Да я бы на твоем месте немедленно к психиатру двинул. За таблетками. За мозголомами...
   Старика задело. Впрочем, он и сам понимал, что был не прав, груб и чересчур раздражен. Он затушил "вонючку" о капот машины, обхватил себя руками, как-то скукожился, побледнел, не так, как бывает с обычными людьми, а вовлекая в процесс клетчатое пальто, кепку с пуговицей и фальшивый перстень на правой руке. Пропадать он не собирался (паршивец и я его повадки изучили), даже наоборот -сосредоточенно готовился к новой словесной баталии, собирал батальоны аргументов, заградотряды едких фраз и дальнобойную артиллерию брызгающей от эмоций слюны.
   Я поймал себя на том, что за всем этим препирательством продолжаю стоять на обочине, выставив руку с оттопыренным большим пальцем, голосуя теперь уже кинжальному ветру, несущему из неведомых просторов крошку мелкой листвы, желтой и красной пыли и еле уловимый запах океана. Ну и где, спрашивается, предсказанная машина? Может старик был не так уж неправ в своем стариковском желании действовать по правилам, то есть взять меня под руку, посадить на сверкающий и одутловатый "Гончий Пес", перекладывая ответственность на тамошнюю полицию, юристов и билетеров?
   Но потом мне представилась безобразная сцена запихивания паршивца в автобус с сопутствующим представлением в трех актах. Акт первый: уговаривательный. Паршивцу покупается все, что его душе угодно, - леденцы, сосалки, жвачки, комиксы, пустые пакеты и микстура против укачивания. Акт второй: насильственный. Когда становится ясно, что подкуп не удается, в ход вступает грубая сила в лице старика, который подхватывает паршивца под трясущиеся руки с охапками льдистого, липкого, слюнявого и пытается (безуспешно) затолкнуть орущее и брыкающееся создание в распахнутые двери "Пса". Акт третий: комический. Орущее существо в салоне успокаивается, затыкает рот охапками льдистого, липкого, слюнявого, краснеет, бледнеет, зеленеет, затем его начинает рвать всем этим льдистым, липким и слюнявым, так что теперь старик цепляет мальчишку за шкирку и выпинывает из автобуса. Занавес. Мораль: зачем противится тому, что все равно придется сделать?
   Так и есть. Уродов прорвало. Мальчишка с профессиональным интересом наблюдает, как подельник выпячивается, набирает силу и ярость из одного ведомого ему источника (впрочем, этот источник ведом и мальчишке, но у него есть что-то вроде принципа - в пути лошадь не мучить), растопыривает руки на манер раззадоренного паука, разевает пасть и тут же получает хорошего пинка. Воздух содрогается от беззвучного и невидимого взрыва и старик выпадает в аут. Два - ноль, в пользу молодости.
   - Вот так оно и бывает, - с поддельным сочувствием говорит паршивец. - Стоит нарушить основное правило и тебя прижигают паяльником.
   Старик молчит. От удара он скрючился, как-то очень ловко прилег щекой на покосившийся капот и теперь разглядывал бездонную синь в просвете леса. Он готов заплакать от обиды, и мальчишка с интересом изучает крупные капли на пористой и небритой щеке, обращенной к небу, подсчитывая в уме денежки, причитающиеся ему, но старик - бывалый наездник, отступать после сокрушительного поражения ему не привыкать.
   Я отворачиваюсь, чтобы не видеть такого безобразия. Тони на них нет, думается вяло. Одинокая мыслишка, пришедшая на погост разума умирать. Вялая, слабая, безобразная, но моя. И зачем я их стравил? Ведь отлично представляю, во что вырождается подобная авантюра. Вы-рож-да-ет-ся. Слишком длинное слово. Запретное. Но секунды выпадения в непривычно одинокое состояние иссякают и за спиной вновь начинается надоедливое бормотание. Что-то о правилах, что-то о послушании, автобусах и рвоте (блевотине, если говорить точнее, - паршивец славится образными словечками).
   И вот машина все-таки появляется. Внезапно, ниоткуда, продавливая смутное марево над блистающим шоссе, медленно выползая из одного ведомого ей небытия таинственной реальности красной и хищной мордой богатства, состоятельности, уверенности и наплевательства на все условности света. Материализуется с потусторонним ревом невидимых адских созданий, пристально вглядываясь в нас разнокалиберными светящимися глазами чего-то противотуманного.
   - Вау-у-у! Крутая тачка! - восторгается паршивец.
   - Не остановится, - хмуро констатирует старик и я представляю его выражение лица - холодное и брезгливое, как очередная сигарета под осенним дождем. В этих делах он спец - можно почти не сомневаться, что раскаленный "Мустанг Кобра" промчится мимо, обдав шоу уродов брызгами из мелких луж, специально по такому делу скопившихся у меня под ногами.
   - Не остановит, - внезапно соглашается мальчишка. - Я знаю таких б... - затрещина прерывает сползание в арго сточных канав. Нравственность блюдется строго. И устанавливается незамедлительно. Машина перестает меня интересовать как объект потенциального передвижения, но как произведение искусства она гипнотизирует, притягивает, есть в ней нечто обнадеживающее, здоровое. Словно улыбчивый взгляд беспросветного "синего чулка".
   Я не теряю надежды, что из того же невидимого мне источника вывалится что-то более скромное, приземленное, по-фермерски заляпанное бурой грязью, можно даже с унылым бычком в кузове, поэтому рука все так же преграждает чью-то возможную тягу к миролюбивому сосуществованию и взаимопомощи до тех самых пор, когда вызывающая красотка подкатывает к моим коленям и шаловливо шлепает влажным стеклом по инстинктивно раскрытой ладони.
   - Вау-у-у! - шепотом завывает малыш. - Вот это да...
   - Леди, - предупреждает его дальнейшие эмоциональные попытки описать видение старик. - Настоящая леди.
   Я прячу руку в карман и чувствую блаженное тепло мягкой ткани подклада. Подцепит она нас или не подцепит, но в утомительном стоянии с протянутой рукой на манер железнодорожного шлагбаума наступил перерыв. Возможно, это и леди, старику виднее с его опытом мустанговодства, но мне ничего особенно примечательного в глаза не бросается. Платок, темные очки и пальцы с черными, лакированными ногтями. Она даже не смотрит на меня, потому что я не чувствую обычно неутного и липкого касания. Пальцы слегка шевелятся, но не от нетерпения, а вернее от того же облегчения после долгой и надоедливой работы. Бледное лицо остается спокойным и не гримасничает. Очень достойная леди, как сказал бы старик.
   - Очень достойная леди, - подтверждает старик.
   - Ты же сказал, что она нас не возьмет? - встревает маленький паршивец, хотя по всем правилам ему полагается заткнуться.
   - Тише, - цедит старик. Он даже притушил "вонючку".
   Дверь "мустанга" (Special Vehicle Team, ограниченная серия, силовой агрегат V-8 объемом 4,6 литра, мощностью 390 лошадиных сил, стальная рама с подвеской IRS и 55 к 45 развесовкой по осям, разгон до 100 километров за 5,5 секунд) открывается, под поток холодного ветра подставляются ноги в черных чулках и черных туфлях на высоких каблуках, знакомая уже рука перехватывает верх стекла и мне видится легкий пар выпархивающей из-под пальцев дождевой мороси. Щелкает металлическая застежка и над дамочкой раскрывается опять же черное, водонепроницаемое чудо - большой зонт, отрезающей ее от безоблачного неба. Дверца захлопывается резким движением, но автоматика не позволяет металлическим поверхностям состоятельности и вычурного достоинства соприкоснуться с шумом банального холодильника - машина запечатывается тихо и надежно.
   - А-ап, - старик защелкивает пасть. Пасть паршивца надежно закрыта костистой ладонью с прокуренными пальцами.
   Дамочка пока не поворачивается в мою сторону и разглядывает лес сквозь очки. Ветер шевелит коротенький лакированный плащик, открывая еще более коротенькое платье из разряда тех, которые обзывают маленькими - обтягивающее чудо, едва прикрывающее ажурные резинки чулок. Но во всем этом скульптурном изваянии не чуется ни капли вульгарности или соблазнения. В таком одеянии вполне пристойно явиться и на свадьбу, и на похороны, и на урок.
   Откуда-то извлекается черная сигарета с серебряным фильтром, сверкает зажигалка и ненакрашенные губы выпускают меланхоличный дымок.
   - Подвезти, - кивает она в сторону распластанного "мастодонта". Именно так - без вопроса, в утвердительной форме. Готов поклясться, что там было пара ноток сочувствия. Уроды терпеливо молчат, а я складываю по возможности вежливую фразу о том, что да, неплохо бы, конечно же... Почему-то словесный конструктор выбрасывает таких косноязычных уродцев, что мне стыдно их произносить.
   - Как вас так угораздило? - не дожидается она моего ответа. Может быть, она его и не ждала. Снова кивает на "мастодонта". Я впадаю в ступор. Неприятное чувство черной бездны, отрезавшей последние несколько часов. Старик и паршивец обязательно что-нибудь подсказали бы, но им положено теперь молчать. Дамочка - не крючколов какой-нибудь, старик сам это признал. Несмотря на его профессию и значок почетного оператора, в нем еще живет странное уважение к подобным созданиям. Он чует, где у него нет шансов.
   Пауза становится утомительной и я эхом отзываюсь:
   - Угораздило.
   Наконец она смотрит на меня, но я опять не чувствую привычной уже жути оценивающего касания, презрительного калькулятора мнений, извлекаемых из обыденных стервозных разговоров. Очень достойная дамочка. Почти как Тони.
   - Вы прекрасно выглядите для такого скорбного дня, - внезапно выдаю я по-стариковски витиеватую фразу. Абсолютно неуместную, на мой взгляд. С какой стати этот день - скорбный?
   Она бросает сигаретку, втирает кончиком туфельки в асфальт, протягивает руку:
   - Сандра.
   Приемлемый жест дружелюбия или, по крайней мере, вежливости. Беру ее ладонь и вместо вялого касания ощущаю крепкое пожатие. Прохладные пальцы, длинные ногти, слегка царапнувшие кожу.
   - Очень приятно, - разрождаюсь очередной вежливой фразой. Молчание уродов тяготит, но с каждой секундой мне становится если не легче, то как-то привычнее. Словно не рукопожатие это было, а спасительное выдергивание из-за пропыленной занавеси, где, конечно, уютно и безопасно, но душно и одиноко. В сомнении оглядываюсь и вижу, что старик и мальчишка спокойно и умиротворенно расселись на капоте. Словно дед и внук на выцветшей фотографии. Выкручивайся сам, мол. Тебя препоручили в достойные и надежные женские руки. Докажи, что ты уже взрослый мальчик.
   Взрослый мальчик представляется. Взрослый мальчик расшаркивается. Взрослый мальчик поражен. Есть все-таки в женщинах некоторая странная и невыразимая тайна, которую не постичь даже отсюда, с обратной стороны Луны, откуда все кажется таким откровенно халтурным, что даже маленький паршивец легко преодолевает крючколовские ловушки. Какое-то отсутствие, темнота, словно вырезали черный силуэт и приставили к светящейся душе. Не понимаю, не понимаю.
   Сандра, однако, не слишком озаботилась моими потугами быть вежливым, решительно прошла, продвинулась к несчастной машине и с некоторым остервенением пнула ее по здоровому колесу. "Исследователь" промолчал, а уроды подобрали ноги на бампер. Женщина растянула губы в подобии усмешки и поманила меня пальчиком.
   - Давно?
   - Что "давно"? - переспросил я. Мальчишка не выдержал, выпучил глаза, надул щеки и фыркнул. Старик вполне уместной затрещины ему не отвесил и лишь понимающе улыбнулся. В голове бушевал шторм. Даже, сказал бы я, ураган. Шесть баллов по семибальной шкале. На взлохмаченный берег выносило кучи разнообразного словесного мусора - обломки вежливых слов, обрывки ругательств, такелажи спутанных бесед, просоленных натужным флиртом, но копаться во всех этих остатках личного кораблекрушения не было ни сил, ни желания, ни времени.
   - Машина сломалась давно? - терпеливо пояснила Сандра.
   "Какая машина?", громким шепотом подсказал маленький паршивец и все-таки нарвался на затрещину.
   - Ну... - я с беспокойством посмотрел на часы. Так, это было... Потом нас обогнали... Потом... - Двадцать четыре минуты назад. Насчет секунд...
   - Расслабься. Секунды меня не интересуют.
   Зонт все еще топорщился за ее плечами, надуваясь порывами ветра и звеня чем-то тонким, длинным, хромированным. Сандра повернулась ко мне (я все еще на обочине с открытым ртом), уперлась левой ладонью в талию, как-то ловко подбоченилась на сквозняке, и тут я готов был поспорить хоть с кучей операторов на то, что реально на обратной стороне Луны, а что - выдумано. И вовсе не зонт у нее за плечами - нечто вроде самой матери-тьмы разевает пасть над головой девушки хищным капюшоном лакированных крыльев, подбитых черным, теплым бархатом с серебряными прожилками растопыренных косточек невероятно длинных пальцев фантастической летучей мыши. На одну секунду мне облегченно думается, что консилиум по выдалбливанию решеток все-таки решил разбавить мою компанию уродов и ковбоев такой вот красотищей, воплощенным соблазном холостяка-девственника, но старик замечает:
   - Не надейся.
   А мальчишка молчит. Разочарованно. Что бы понимал, маленький паршивец, в ангелах. Но я благодарен ему за столь неожиданное милосердие. Старик всегда рубит правду. Громадным тупым топором по хилому деревцу надежды, выбивая, высказывая все то, что хранится в пыльных глубинах царства наития - металлический арифмометр, туго, но безошибочно выдающий числовые вердикты.
   Сандра расслабляется, отворачивается от меня и в задумчивости обходит покореженную машину. Наманикюренный ноготь совершает кругосветное путешествие вокруг свежеиздохшей туши, благополучно минует старика и мальчишку, подобравших ноги теперь вообще на капот, и замирает в районе водительской двери. Пальчик деликатно стучит по желтой лакировке и я прекрасно слышу сквозь внезапную октябрьскую тишину невнятную морзянку задумчивости, сомнения и сожаления.
   Ковбои в шоке. Я первый раз (и не без злорадства) замечаю на их лицах недоумение и растерянность. В неподвижных глазах и отвисших челюстях внезапно проявляются черты фамильного сходства - внук и дед, да и только. Это вам не в "Гончих Псах" блевать, уроды. Можно и помягче, но раздражение делает меня злым. Я чувствую как мои шесть баллов скатываются до полного штиля, голова наполняется блаженной и звенящей пустотой, превращаясь в резиновую перчатку хирурга-трепанатора. Вот сейчас меня наденут, понимается уже не мозгами, а телом, но операторы проявляют несвойственное им сомнение перед очередной вещью и я обвисаю готовой на все марионеткой.
   - Подержи, - Сандра протягивает мне зонт и я хватаюсь за него, как за единственную надежду в опустевшем мире. Где вы, первопроходцы обратной стороны угрюмой спутницы Земли? Тут мы, такие железки и деревяшки, еще хранящие тепло нашей владелицы. Вещи оказываются не столь просты и банальны. Они легко перешагивают условности, нужно только видеть это.
   Я вцепляюсь в ручку зонта, отгораживаясь от неба, обмякаю, висну на гладкости вычурной завитушки. Девушка открывает дверь (машина послушно пытается присесть, насколько это вообще возможно для инвалида), садится за руль, дверь захлопывается, отделяя меня и уродов от все еще теплого салона "мастодонта".
   - Я посмотрю, что можно сделать, - машет мне пальчиками Сандра. Оглаживает руль (на пределе слышимости гудит серворегулировка, подгоняя управляющие габариты "мастодонта" под дамочку), разглядывает панель с унылыми остекленевшими глазами, пытаясь прочесть предсмертные думы автомобиля, трогает ключ, холодной пиявкой обвисший из замка, откидывается на окоченевшую спинку кресла. Сейчас она чем-то смахивает на дерзкую угонщицу, ловко обманувшую распустившего слюни дебила. Остается только повернуть ключ, вбить педаль и нездешним волшебством "форд" вскочет на вывернутые колеса, обдаст тупицу обидной смесью бензиновой отрыжки и бурой грязи, и легко умчится в сторону притаившегося города.
   - Теперь я понимаю кто она, - шепчет паршивец. Он растягивается на капоте, вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть происходящее в салоне. А может быть, при большой удаче, и заглянуть за вырез платья странной дамочки.
   Старик похлопывает его по заду.
   - Этот мустанг нам не по зубам, малыш.
   - Сам знаю, - цедит "малыш", который обычно не дает ни единого шанса для подобной фамильярности, но сейчас он действительно поглощен разглядыванием Сандры.
   В голове протягивается тонкая ниточка намека на понимание и желание объясниться хоть бы с этим отставным ковбоем, но старик предостерегающе смотрит на меня, выуживает из портсигара нечто очередное белесое и воняющее при сгорании, но прикурить не успевает. Машина заводится, взбрыкивается, хрипит, даже не простужено, а предсмертно, испускает черный дым (бензин, октановое число 98, куча монет за галлон), под капотом вообще творится что-то невразумительное - праздничный салют в ограниченном пространстве, из-за чего железку под стариком и паршивцем начинает корежить, мять, из щелей выползают огненные змейки, скатывающиеся в шары, выруливающие на шоссе и на высокой скорости уходящие в бесконечность.
   За этим действом я теряю контроль за уродами, но они обнаруживаются где-то за моей спиной.
   - Проклятье, - сипит старик вонючим дымком. - Я, кажется, и сам понимаю кто она. Эх, не повезло нам.
   - Кто? Кто она? - проявляется маленький паршивец и мне живо представляется эта колоритная парочка. Отрываю глаза от агонизирующего "Исследователя" - так и есть, стоит святое семейство чуть ли не в обнимку, глаза по плошке, разве что штаны не мокрые.
   - Писать хочу, - объявляет паршивец, не дождавшись ответа.
   Сейчас, все бросим и побежим тебе штаны снимать, протягивается вторая злорадная ниточка. Старик тушит дрожащей рукой сигарету о красный "мустанг" и выражается в том ядовитом смысле, что, мол, все бросим... От такой остолбеняющей грубости маленький паршивец начинает выдавливать из себя слезы, но я поворачиваюсь к своей машине. Если бы не старик и паршивец, то можно было вздрогнуть - Сандра уже покинула "Исследователь" и стояла передо мной. Черный силуэт с бледным лицом и яркими, искусственными пятнами румянца на скулах. Левая рука вновь на талии, лицо в профиль, правая рука вертит серебряный "Зиппо", случайно бросающий зайчики в глаза. Теперь я чувствую ее запах - запах вымытого тела, розовой воды, голубоватой пены, покойных часов безделья, а не энергичной помойки под банальным душем.
   - Так, - говорит Сандра. - Все-таки придется подвезти...
   Какая-то непонятная нам задумчивость прорисовывается в изгибе губ и тонкие тени морщинок намеками всплывают под поверхностью кожи. Словно само время сдувает пыльцу красоты, даже, точнее, не красоты, а милости, той самой милости непонятно по какой причине сердечных женщин. Мир построен справедливо - на сто стерв встречается одна вот такая.
   - А то мы этого не знали, - ядовито разряжается старик. - Мы еще надеялись, что этот "мастодонт" умеет летать.
   - Зря ты так, - неожиданно встает на мою сторону мальчишка. - Она хоть и не блондинка, но искренне хотела помочь.
   - Знаю, что не блондинка, - смирнеет старик. - Я, маленький паршивец, отсутствие крючков и петель на полметра вглубь чую. По мне, так ты хоть покрасься, хоть побрейся, а натура крючколовская или мустанговая только ярче выпрет.
   Паршивец вздыхает, умоляюще смотрит на меня, но старик склонен пофилософствовать.
   - Я еще в те времена, когда за нас крепко взялись, почему процветал? Потому что всегда безошибочно отделял мустангов от рабочих лошадок. Бывало зайдешь в контору и нечто щелкает в голове, как будто кнутом работают. Глаза у всех пустые, смирные, но этих крючколовов определяешь по запаху. Запах у них другой. Так вот, с ними вообще лучше не связываться. Хотя некоторые и говорят, что без такой езды и оператор не оператор. Но по мне лучше спокойная и длинная жизнь, чем буйство и транквилизаторы.
   "Буйство и транквилизаторы" - кодовая фраза, подводящая мораль под очередной басней. На этот раз пропедевтика завершилась непривычно быстро. Паршивец даже повеселел. Уж очень ему не хотелось выслушивать гадости о каком-нибудь пурпурном марсианине или обезьяне Гарри. Это его пугало. Обратная стороны Луны и так не слишком приветливое местечко, чтобы населять его фантазиями и суевериями.
   - Слишком он был измученный, - сообщает Сандра. - Его бы в мастерскую, подлатать. У нас в городе есть прекрасная мастерская.
   - Я так и сделаю.
   Сандра открывает "Зиппо", щелкает колесиком, вбрасывая искорки в легкое дрожание и возжигая слабый огонек. В память, надо полагать.
   - Поздно. Ему уже ничем не помочь.
   Ха, вот бы посмотреть на лицо этого старого коневода! Но меня притягивает тонкая дужка темных очков. Теперь я вижу ее глаз. Скорбный.
   - Дождался, коневод? - принимает на себя мои обязанности маленький паршивец. - Ты зачем управление перехватил? Ты мустангер или Шумахер? Ты... Ты...
   Уши отказывались верить. После такого один приличный человек должен убить другого приличного человека. К счастью, они не совсем приличные люди. В каком-то смысле.
   Язвительные и оскорбительные сравнения сыпались из мальчишки без задержки на дыхание и фантазию. Инвектива была хорошо и заранее подготовлена, обдумана и несколько раз произнесена в тихом месте перед зеркалом. Пулеметные очереди "приканавного арго" (как это именовал старик) скашивали любые попытки противника встать в атаку и подавить очаг сопротивления.
   Я стискиваю зубы, собираясь выползти в безвоздушное пространство. Как обычно в подобные невозможные мгновения в голове начинает раздуваться раскаленный пузырь - новая, а может быть и сверхновая, оболочка лопается, выстреливая в ветхую среду гамма и альфа излучением, плотная волна проходит по шершавой действительности и я непроизвольно морщусь. Уж очень поганое занятие - укрощать коневодов. Но у нас вроде джентельменского соглашения. Не злоупотребляй свободой, или будешь злоупотреблять электрошоком. Это не я. Это старик так шутит, отчего маленький паршивец всегда бледнеет. Никому неохота сидеть под окнами клиники, пока твой мустанг пускает слюни и разглядывает кончик собственного носа в палате с мягкими стенами. Приходится использовать космологию.