Савеличев Михаил. Меланхолия

   В общем безумии нет соприкасающихся точек. Топологический разум рассыпается столь причудливой игрой смыслов, что распад индуцирует новую вселенную, новый мир, новое божество. Легче чесать их пятки и начинять наркотиками, чем ждать от них способности общаться. Он уже сияет в своем далеко, но мне никак не удается нагнать его, слишком быстро сминается и комкается ненужное пространство, рвется под ногами раскисшей бумагой и сквозь невозможность нас захлестывает присутствие, присутствие чего-то легендарного и лживого.
   Вот на проезжающих эронах расселись коневоды, скорбно глядя в уши потерявшейся вещи.
   - Так дело не пойдет, - скрипит старик. Он прозрачен до света ночи и с каждым звуком отхаркивает кровавые кусочки тела. Весь мир почивает на крохотном обрывке сочащейся массы. Здесь нет плоти, одна нежить.
   - Так дело не пойдет, - скорбит маленький паршивец, стягивая хирургическую маску и откладывая подрагивающий от вожделения скальпель. Он обнимает большую емкость с желтоватой жидкостью, в которой плавает мозг, окруженный веселой стайкой разноцветных рыбок. - Нужна правдоподобная гипотеза. Нужна правдоподобная гипотеза. Нужна...
   Заклятье повторяется нескончаемой лентой, оборачивающей меня в выскобленные папирусы ветхой древности. Я связан, но крепкая рука Парвулеско тащит прочь - к новому кругу хаотичной яви, поперченной трагическими светлячками, однодневками горести, слишком юными, чтобы бояться смерти, которая уже сжимает их в ладошках.
   - Решетку! Долбим решетку! - принимает тяжелое решение старик, вытягивая из пугающей прозрачности молоток и зубило - старых знакомых исковерканной жизни, жизни по ту сторону Луны, спокойного созерцания и распада.
   - Нет! Нет! - плачет, размазывая остатки шоколада, маленький паршивец. - Нет! Я не хочу к Гарри!
   Я срываюсь в пропасть. Ничто не держит вытянутые вверх руки и синева легкой лентой ускользает ввысь, в регулярность плиточного неба, где проглядывают из убежища честные торговцы, кишащие в барочных лабиринтах космических ульев. Тишина и прихотливость обрывистых трещин, покой спящей воды, готовой принять что угодно в умершем и не заметившем это мире.
   - Тони! Тони! Тони! - заклятье или проклятье, имя или императив прорывается толстой улиткой по спазматическому горлу, оставляя невыносимую горечь и жажду. Время исчезло. Вернее, оно сдвинулось назад, в вечное прошлое, отстало от ритма на легкое мгновение и все потеряло свой смысл.
   Здесь нас много таких, гордо жаловался голос молчания. Здесь только мы, укрытые беспредельностью сердца, потерявшиеся в пути, вечные странники духа и души. Здесь нет будущего и ты не можешь больше его видеть. Завтра никогда не наступит, даже секунда в часах не гарантирована, она невозможное чудо, милость богов. Тебя затащили в прошлое, а игра со временем всегда чревата каннибализмом. Время - это раззявленный рот, жадные клыки, которые живут совсем чужим временем, временем смерти, для которого нескончаемый распад кажется непозволительной милостью. Жизнь теперь просто движущийся конвейер, на котором ничего нет, иногда хочется побежать, чтобы последовать за временем, но оно лишь оборванные листья с вечно зеленых деревьев.
   - Тони! - ужасаюсь я и обрушиваюсь в сухую воду, в неисчислимое сообщество сухих частичек, крохотных сфер, разлетающихся брызгами и без сопротивления уступающих мне место в бездне. Невозможно захлебнуться, можно только тонуть, погружаться величественной статуей под черно-багровым небом, вытягивая руки в еще одну бездну ледяного мира.
   Где-то там взрывается свет и слепящие копья вонзаются в глаза и плечи облегчающей болью и мукой избавления. Все вокруг начинает пылать непереносимой тьмой и новые стрелы пришпиливают гулкую тишину к целлулоиду пленки, расправляя невидимые крылья - холмистую шапку прохладных облаков в лазурном поле пробудившейся смерти. Ветер ударяет в шевелящуюся воду, расплескивая ее до самой бездны, где притаились сухие кости ангелов, падших в безнадежном сражении за смысл и честь, их оскаленные черепа тянутся ко мне, оперенные костяницы бессильно месят пустоту, но в них нет даже страха, даже капельки пугливой неожиданности, потому что все уже там, там, откуда протягивается рука моего жестокого хранителя и выдергивает из потрясающей чудесности принадлежащего мне острова.
   Это похуже рождения. Смыслы и символы высыхают противной коркой на блеклом стекле настоящего и в воздухе не хватает мрачной трагичности, от которой заходится сердце. Из серой мглы выдвигаются унылые ряды запыленных чудес, потерявших надежду, и меланхоличными жабами, ожидающих прихода сезона дождей.
   Парвулеско что-то берет с полки и прищурившись рассматривает в разряженном свете агонизирующего мира. Он хорошо держится и странная сверкающая лента опутывает его кисть синеватым туманом, сквозь который проступает обнаженность вен, мышц, костей и нервов. Сияние поднимается и опускается, облачая шерифа с ног до головы, выворачивая наизнанку тело и удивительно совмещаясь с его нетронутостью и неподвижностью. Словно кто-то добавил лишнее измерение, привычное глазу, и раскатал человека в этом направлении. Можно легко дотронуться до пульсирующих жил, размотаных, дряблых мышц, провести пальцем по влажной прохладе мозга и ощутить сухую твердость костей, кое-где подправленную тусклыми титановыми пластинками. Шериф тряхнул рукой и лента послушно уложилась на полку, притаившись скромной шарадой.
   - "Анатоматор", - прочитал он. - Интересно...
   Несмотря на сказанное слово, Парвулеско не было интересно. Странные вещи окружали нас, но он выглядел древним архивариусом, давно уже высушенным пылью и забвением минувших драм, лишенным воображения во спасение спокойного существования среди груд никому не нужных папок, цепляющегося в своем душевном склерозе за запутанные правила систематизации, как за единственно возможную и ценную действительность. Пусть сколь угодно громко тлеющие листы шепчут о сожжениях и пытках, о героях и предателях, но дрожащие руки будут безошибочно расставлять на них номера - вечные метки человеческого рамоли.
   За анатоматором был расставлены в ряд разноцветные пирамидки из плотно подогнанных друг к другу шариков.
   - Вы знаете что это?
   - "Аниматор", - пришла моя очередь читать. - И не дорого. Всего девять и девяносто девять. Без налогообложения, конечно.
   Парвулеско взял один из аниматоров. Хотя на вид он выглядел вполне пластмассово-твердым, под пальцами шерифа непонятная штуковина зашевелилась, пискнула, будто кто-то наступил на кочку в болоте, из-под шариков полезли гибкие тараканьи усы, пирамидка пришла в движение и нас накрыл черный, непроницаемый купол. Это не было обострением и очередным витком болезни, я мог чувствовать в голове ледяную пустошь и протянутые линии телеграфа, по которым продолжали тянуться внешние мысли. Среди их запутанного клубка пульсировало осознание погружения в иллюзию, визуально эффектную, но не более того.
   Тьма прорезалась сполохами прорисованных созвездий и непривычно лохматого Млечного пути. А может быть, это вообще изображалась другая галактика. Глаза привыкали и послушная игрушка продолжала выписывать пейзаж жутковатого места. Возможно так должны были выглядеть какие-нибудь инопланетные кладбища - сочетание хаоса наваленных камней и причудливой регулярности прорезаемых это место светящихся дорожек, усаженных по бокам крупными растениями, похожими на укоренившихся лягушек. Они мрачно квакали, топорщились, как будто пытаясь вырвать из каменистой почвы жилистые лапы. С каждым их движением свет вспыхивал стробоскопной вспышкой, выбивая чеканку мегалитических нагромождений, которые оказались не нагромождениями, а остатками сгинувших или ныне живущих животных. Мы были точками под небесами, ослепленными и чужими, придавленными забытым кладбищем, где еще жили тени и души древних хозяев, но мы же могли видеть каждую частичку костяной мозаики, словно джем, размазанный по плесневелому кусочку хлеба. И еще здесь главным было ощущение. Ощущение потерянности, никчемности, отчужденности. Так гниет страх после собственной кончины.
   - Отвратительно, - сказал шериф и пнул ближайший гриб.
   Жаба все-таки освободила свои лапы-корни из потрескавшейся земли и оттуда потянулись корни грибницы, или что это вообще было. Узкие змеи растеклись мгновенным морем, захлестнули искореженные древней мукой скелеты, поползли вьюном вверх, впиваясь в камень и оставляя на морщинистой поверхности кровавые пятна страстных поцелуев. Млечный путь распух, обвис дурной бородой расплывчатого сияния, в котором разгорались ослепительные звезды.
   Это было потусторонне. Все еще шептал беззвучный голос, заклиная восставших древних, ощущения кричали, но спокойное, холодное море где-то над головой не давало выплеснуться ни единой эмоции, иллюзия не обретала психологической мощи, оставаясь все той же грудой чужого апокалипсиса. Забытые твари восставали в психоделии бьющегося мескалина, обрастали плотью и расправляли окровавленные крылья над миром. Сумрачные лики смотрели в упавшие небеса, но каменные колья разбивали раз за разом биение растущих сердец и едкая купоросная смесь плевалась в навсегда отвергнутый мир.
   - Сюда бы пастора, черпать вдохновения для своих проповедей, - мрачно заключил Парвулеско и кинул аниматор на полку. Там живая пирамидка ужалась, втянула щупальца и притаилась.
   Мы миновали отдел игрушек с живыми куклами в коротеньких юбочках, с выпученными глазами и невозможными ногами. Они пищали, кажется по-японски, и грозили нам пистолетами. Среди домашней утвари, связок сковородок, газонокосилок и томагавков возвышалось нечто непонятное - столб в человеческий рост, собранный из колец различного диаметра и густо обросший штырями, фонариками, ножами, длинными волосами из разноцветных веревок с прикрепленными к концам блестящими разноцветными пластинками. Колеса вяло крутились в разные стороны, а навешанные на них приспособления высекали из ничего облака искр. Тлеющие разряды били в пластинки, заставляя выполнять в полете причудливые танцы.
   - У них сегодня завоз или распродажа старых запасов? - вопросил у воздуха Парвулеско.
   - Завоз, - пояснил возникший ниоткуда Нонка. Свой дробовик он держал в расслабленной руке и дуло уныло спотыкалось о разбросанные мешки. - Я себе уже присмотрел этот мобиль. Хотел купить и цена, вроде, подходящая, но...
   - Как ты это назвал?
   - Мобиль, шеф. А точнее... хм... "Воплощенная категория движения. Перводвигатель".
   - И что это означает? Скульптура?
   - Это лучше показать, шеф. На словах не объяснить.
   Нонка подошел к мобилю и куда-то пнул ногой, ловко уворачиваясь от режущих выступов. Кольца замедлили движение, волосы упали, искры поблекли и, наконец, колонна замерла. В воздухе еще ощущалось некая тень движения, надоедливая иллюзия расширяющейся вселенной, но мир вздрогнул в последний раз и остановился. Что-то высохло, натолкнулось на преграду и затихло в незаконченном рывке, какой-то экстаз набрал сметающий повседневность напор и подпер обвисшую действительность неудобной вешалкой. Не было ни покоя, ни движения. Вообще ничего не было. Как будто слепота поразила художника и под пальцами теперь расползались одинаково густые, но никчемные краски. Но потом не стало даже этого. Личность замерла на режущем краю, еще помня вечный порыв, но забыв направление, что-то готово было измениться, но никто не понимал изменения, что-то вращалось бесконечной виниловой пластинкой, но центр покоя был везде...
   - Пиво хорошо пить под такое, - заключил помощник. Мобиль опять неохотно двигался.
   - Так сколько за такое просят?
   - Извините, шеф, но вам лучше самому разобраться. Тут, кажется, деньги не в ходу...
   Парвулеско посмотрел на меня. Пришлось развести руками. Сами понимаете... Ну, что я вам говорил...
   Хозяин магазина сидел рядом с кассой, за которой продолжал дремать молоденький продавец. Сон снился ему хороший - веки подрагивали, рот распустился и дыхание выдувало с губ слюнявые пузыри. Хозяин был обряжен в просторную мохнатую шубу до пят, из которой торчали круглая голова, скупо облепленная волосами, но зато щедро украшенная бородавками, пухлые руки и пухлые ноги в символических сандалиях олимпийского образца. Подошвы утыкались в приземистое устройство, изрыгавшее порывы сибирской вьюги попутно со снегом и, кажется, кусочками промороженного дерева. На полу расплывалась большая лужа.
   Маленькие глаза поймали нас с обреченной тоской, руки беспокойно зашевелились, но встать со стула человечек не удосужился.
   - Что за хреновина, Дэнни? - устало спросил Парвулеско. - Мне здесь у тебя круглосуточный пост оборудовать против нечестных покупателей?
   Денни покрутил головой.
   Шериф огляделся, вытянул из-под груды легких мешков еще один стульчик и уселся на крохотном сиденье, отчего могучее седалище свесилось по краям тугими волнами.
   - Пить хочется, - сообщил он Дэнни. - В твоем притоне есть бесплатная вода?
   - Там, - просипел Дэнни, - На полке.
   - Она точно бесплатная?
   - Точно, Жан, точно. Не надо шутить.
   Нонка протянул бутылку и Парвулеско сделал длинный глоток, отчего в перевернутой емкости разыгралась небольшая буря, а когда она стихла, жидкость неуверенно плескалась лишь где-то на дне.
   - У тебя много хороших товаров, - сказал шериф. - Торговля должна быть бойкая.
   - Должна, - повторил Дэнни.
   - Однако за последние два дня с тобой отказываются расплатиться... Сколько, Нонка?
   - Четырнадцать человек, шеф.
   - Четырнадцать человек, Дэнни. Четырнадцать! - шериф сглотнул остатки минералки. - Не проходимцы. Не бродяги. Не негры какие-нибудь, а белые, уважаемые, воспитанные граждане метрополии. Счета у них в порядке. Годовой доход солидный. Налоги они платят исправно. И здесь такой вызов всему общественному мнению, прямое покушение на традиционные устои общества, которые твердят, что если тебе вещь понравилась, то гони монету. Так?
   - Так.
   - Продолжим, - хлопнул Парвулеско в ладоши. - Эти уважаемые люди по несколько десятков раз на день заходят в кафе, заходят в магазины, посещают концерты, возможно, даже, дают чаевые и снимают блядей. И при этом за все, за ВСЕ расплачиваются. Они даже, мать твою, счета за неправильную парковку не оспаривают!
   - Не оспаривают, - горестным эхом отозвался Дэнни.
   Шериф откинулся на спинку стульчика и тот угрожающе запищал.
   - Тогда объясни мне, какая хрень с ними случается в твоем клоповнике?
   - Сэр..., - предостерегающе сказал Нонка.
   Но Дэнни не оскорбился. Он неподвижно уставился в индевеющие пальцы ног, но лицо его послушно отображало нехитрую гамму чувств и мыслей - горесть, печаль, разочарование, удивление бородавчатыми волнами прокатывались по щекам и лбу, захватывая полуобнаженную лысину. Кажется он решился.
   - Я не знаю насколько это было законно, Жан... Ну, там... Пошлины... Контрабанда... Незаконные операции... Космические технологии...
   У Парвулеско отвисла челюсть. Нонка вздохнул и достал телефон.
   - Кому звонить, шеф? Бюро? АНБ? Президент?
   - Я предлагаю выслушать до конца, - пришлось вступился мне - датчик производства мыслей четко отпечатал данную рекомендацию.
   - Да, да, до конца, - слегка оживился Дэнни и все его бородавки согласно закивали. - Жан, дай мне шанс... Это сложно объяснить. Это чертовски сложно объяснить.
   - Вы имеете право молчать, - махнул рукой Парвулеско, - но...
   Дэнни ощутимо съежился под своей нелепой шубой. Сдулся, ужался, отчего лохматое чудовище неожиданно потеряло свою самодовольную свирепость, по густым зарослям меха пролегли глубокие заломы и ледяной ветер из ножного охладителя подул по ущельям лютой поземкой, подбираясь к голому подбородку. Локальная зима прорисовывала на шубе сложный узор из сплетенных ветвей и листьев.
   Дело началось неделю назад, когда был еще один скучный и длинный день вечного мертвого сезона. (Ну, ты помнишь, Жан, что пока не построили эту чертову объездную дорогу, мало кто мог проехать мимо нас и не заглянуть к старине Дэнни. С тех самых пор к старине Дэнни пришлепывают только лягушки, откуда их столько развелось в наших лесах... А ведь как хорошо начинали! У старины Дэнни все было, что лишь хотелось пожелать одинокой странствующей душе). Дэнни-младший дремал за кассой, а Дэнни-сам сидел на этом вот стульчике и читал газету. Газета попалась такой же скучной и бесконечной, как и тот день. Поэтому, когда зазвенел колокольчик входной двери, Дэнни, слегка удивившись (он не слышал шума подъезжающей машины, впрочем эти машины сейчас стали настолько бесшумными, что он мог и пропустить ее), отложил газету, приветственно сложил руки на животе и стал ждать посетителя, прикидывая в уме размер скидок, которые бы ему можно было предложить. Но посетитель не задержался у полок и направился прямо к кассе, наверняка для того, чтобы спросить кратчайшую дорогу до Еще-одного-забытого-богом-городка, за что Дэнни вполне справедливо рассчитывал получить с него несколько монет за прекрасную карту округа и прочерченную (бесплатно!) ручкой дорогу до Вашего-не-знаю-как-вас-звать-мистер-пункта-назначения.
   Люби покупателя в тот момент, когда он протягивает тебе деньги за выбранный им товар, гласит ветхий завет любого торговца. Ни секундой раньше, ни секундой позже. Но проблема оказалась в том, что, во-первых, посетитель ничего не выбрал, и, во-вторых, он очень не понравился Дэнни. Была в нем та лощеная фальш, из-за которой любая собака на ферме чует коммивояжеров за несколько миль. Вообще, он походил на напыщенную жабу, обряженную в дорогой костюм с плеча носорога, а когда он поднял руку в приветствии, Дэнни догадался, что и "жаба" - слишком лестный эпитет для нежити.
   (- Кого-кого? - переспросил Парвулеску.
   - Для нежити, - ответил Дэнни. - Понимаешь, Жан, у него на рукаве пиджака было пришито пять пуговиц. Пять небольших, аккуратных пуговиц цвета гнилой вишни.
   - Ну и что?
   - Ничего, Марио. Не знаю как тебя, но меня учили, что излишество в пуговицах - шаг в неизвестность.
   - А если бы у него было четыре пуговицы?
   - Да хоть три. Но у него их было ПЯТЬ!)
   Дэнни тогда попытался нащупать отложенную газету, игнорируя широкую жабью улыбку и протянутую к самому его носу влажную пухлую руку, но проклятая бумажка куда-то запропастилось и пришлось в ответ оскалиться. Далее произошел примерно следующий разговор:
   - Привет.
   - Привет.
   - Хороший у вас магазинчик.
   - Неплохой.
   - Чем торгуете?
   - Всем.
   - Как торговля?
   - Никак.
   - А в чем дело?
   - Объездная дорога.
   - Не хотели бы торговать с нами?
   - С кем?
   - Честными торговцами.
   - Никогда не слышал о таких.
   - Мы только налаживаем сбытовую сеть.
   - Нет, спасибо. У меня свои поставщики.
   - Мы предлагаем специфические товары.
   - Наркотики?
   - А что такое наркотики?
   (- Ты понимаешь, Марио, с того момента, как он назвал своих подельщиков "честными торговцами" наш разговор очень переменился. Теперь-то я понимаю, что мне тогда стоило достать из-под прилавка дробовик и выставить нежить из магазина, но на меня что-то нашло. Это вот так не объяснить... Как будто он действительно был честным. Ну, как если бы каждое его слово приобрело весомость золотого и он бросал эти золотые на твои весы, которые безошибочно указывали - точно, точно, точно. Я ему сразу поверил, что он ничего не знает про наркотики. Это невозможно в нашем мире, но он действительно ничего про них не знал. Мои внутренние весы это подтверждали.)
   - А что за товар предлагаете?
   - Дело не в товаре, а в плате за него.
   - В каком смысле?
   - Нас интересует духовная сущность.
   (- Что это за хреновина? - просипел Марио.
   - Духовная сущность? Да я и сам толком не разобрался. Сначала я подумал про дьявола, про душу свою бессмертную, но на дьявола он точно не тянул.)
   - А что это такое?
   Пожалуй в первый раз жаба растерялась. Коммивояжер недоверчиво щелкал пальцами, открывал и закрывал пасть, пока, наконец, не нашелся.
   - Это самое важное в жизни. Сущность.
   Дэнни стало смешно. Тогда это действительно выглядело смешно. Он сдвинул младшего с кассы, достал бумажку в одну монету и протянул коммивояжеру.
   - Деньги. Наша сущность. Здесь даже написано, в кого мы верим.
   Жаба достала из недр пиджака какую-то машинку и поднесла к бумажке. Машинка пискнула и ответ жабе понравился.
   - Очень хорошо. Это нам подойдет.
   - Я хотел бы ознакомиться со списком товаров и условиями их оплаты.
   - Вот список, вот наш стандартный договор.
   - Я хотел бы проконсультироваться с моим адвокатом.
   - Безусловно. Мы вас не торопим.
   - Я хотел бы получить образцы.
   - Вы их получите.
   Через несколько дней формальности были улажены. Дэнни получил образцы, расставил их и стал ждать.
   - Они приезжали отовсюду, Жан, и все расплачивались наличкой. Для меня наступили хорошие дни, как в добрые старые времена. Товар - деньги - прибыль. Если закрыть глаза на все сопутствующие странности, то мы оставались маленьким придорожным магазинчиком. Я никогда не хотел большего, мне все нравится в моем положении. Может быть, мне даже больше нравиться встречаться с людьми, выслушивать их странные истории, рассказывать свои. Но проклятая жизнь требует от нас пополнения этой чертовой духовной субстанции. Думаешь я хотел проблем? Думаешь старина Дэнни на все готов, чтобы заполучить свои законные пять процентов? К сожалению, не на все...
   Парвулеско взболтнул пустую бутылку.
   - Я понимаю тебя, Дэнни, но закон есть закон.
   - Шериф, насколько я поняла - закон не был нарушен. На все принятые товары имеются соответствующие бумаги, вплоть до стандартов соответствия. Так? - вступила в разговор подошедшая Сандра.
   Дэнни кивнул.
   Шериф поднялся со стула и достал кошелек.
   - Отлично, господа. Проведем следственный эксперимент. Я хочу купить один аниматор и одного медведя Тэдди. Сколько это будет? Ну-ка, малый...
   Проснувшийся Дэнни-младший, все еще щурясь от недосмотренного сна и вытирая мокрый подбородок, выбил сумму и посмотрел на отца.
   - Двадцать три пятьдесят, сэр.
   - Плати, - предложил Дэнни-старший.
   Парвулеску вытянул бумажки, вытряхнул мелочь и замер. Даже меня окатила прошедшая волна - покачнула и двинулась дальше, видимо чтобы обрушиться на неосторожного шерифа. Пришлось схватиться за спинку стула и пошире расставить ноги, дожидаясь прекращения качки. В воздухе щелкнуло и пришло понимание. Кристальная ясность первобытного удивления - почему за кусок обжаренного мамонта странные и страшные колдуны суют в руку несъедобные и бесполезные вещи, пахнущие, к тому же, чем-то чужим, пугающим, мертвым. Кто-то запустил удочку в темные глубины сознания и ловко подсек нужную ему рыбку.
   Дэнни-старший и Дэнни-младший не сделали ни движения, продолжая смотреть на сгорбившегося Парвулеско. Парвулеско был удивлен, Парвулеско остолбенел, Парвулеско стыдился, как непорочное дитя, догадавшееся зачем вообще нужен презерватив.
   - Что за черт, - пробормотал шериф. - Действительно, что за черт...
   - Я предупреждал, шеф, - тихо прошептал Нонка.
   - А в чем дело? - поинтересовалась Сандра.
   - Честные торговцы купили сущность денег, - сказал я. - Так, Дэнни? Теперь в магазине деньги не действуют. Нам повезло, что они не пописали торговое соглашение с правительством. Пойдем, Сандра.
   На воздухе шериф наконец соизволил распихать пропотевшие бумажки по надлежащим отсекам потертого кошелька, послушно выплевывающего при каждом неосторожном движении разноцветную гармошку семейных фотографий.
   - Что будем делать, шеф? - поинтересовался Нонка.
   - Закрывать дело, - буркнул Парвулеско.
   - Подождите, - сказала Сандра, - я кое-что забыла.
   Она вошла в магазин и через несколько минут выволокла большой пакет, откуда торчали две белые медвежьи башки в красных кепках.
   - Один вам, шериф, другой - мне. Дочке подарю.
   - И как ты расплатилась, Сандра? - интересуется шериф.
   - Кредиткой. Наличные они больше не принимают.
 
    20 октября
    Поездка на океан
 
   - Забирайтесь на заднее сиденье, - сказала Сандра.
   - Вы уверены? - я с сомнением посмотрел на маленькую девчонку, уверенно рассевшуюся на переднем кресле. Мне казалось, что место рядом с водителем лучше подходит для нашей персоны. Девчонка показала язык.
   Там было тесно. Колени упирались, ноги застыли в неестественной позе на цыпочках, а руки, как оказалось, лучше всего было подсунуть под себя, хотя макушка голову при этом упиралась в потолок и пришлось слегка прижаться ухом к плечу. Рядом со мной располагалась большая, аккуратно застегнутая сумка, а из заднего кармана водительского кресла торчали файлы в желтых пластиковых конвертах.
   - С ними главное не мямлить, - тут же сообщил маленький паршивец. - И не сюсюкать. Стоять насмерть и тогда тебя не съедят.
   - И откуда такие познания? - поинтересовался старик.
   - Я сам такой.
   - Ты что-то, дорогой коллега, путаешь. К этому племени ты не принадлежишь и никогда не принадлежал. Твое занятие - крючколовство.
   Паршивец скорчил страшную рожу и щелкнул девчонку по затылку.
   - Как тебя зовут, прелестное дитя? - промурлыкал старик. - И что ты забыло в этом неприветливом мире.
   - Ее зовут Сэцуке, - сказала Сандра. - Прошу любить и жаловать.